Хольмтун, Остров Мэн, на следующий день

Команда королевы Ведьмы

Ветер с моря, насыщенный солью и страхом, свистел в темноте — разбойничий ветер, что готов привести драккар прямо к воротам города, и трое жались друг к другу, всматриваясь в темноту. Они придвинулись поближе к затухающему пламени жаровни, младший бросил через плечо взгляд на ворота, которые они охраняли.

— Холодная ночь, — сказал чей-то голос, все трое обернулись. К ним, прихрамывая, шёл человек, закутанный в плащ. Один из троих, старик с белыми, как дым, волосами, что стоял к нему ближе всех, насторожённо направил на незнакомца острие копья. Человек с деревянной ногой, сидящий рядом со стариком, с трудом поднялся с бревна, на котором сидел. Мальчишка с ярко освещенным от огня лицом, прищурив глаза, смотрел на гостя, — одинокую тёмную фигуру, кроваво-красную в пляшущих языках пламени.

Эрлинг приблизился, медленно и спокойно, извлёк из-под плаща кожаную флягу и открыл её.

— Ну вот, если уж я оказался среди вас, давайте согреемся, — проворчал он и протянул флягу. — Думаю, вам это пригодится. Ведь если сам не согреешься, то никому до этого нет дела.

Поколебавшись, старик отложил копьё, взял флягу, запрокинул её и сделал глоток.

— В этом ты прав, приятель, — сказал он, охрипший от спиртового духа в горле. Он передал флягу Деревянной ноге, который поднял её, приветствуя Эрлинга, прежде чем глотнуть.

— Так ты, значит, из каменщиков? — спросил мальчик, и Эрлинг кивнул.

— Вот починили бы вы ворота, — проворчал старик, — и сидели бы мы сейчас в сухости и тепле.

Фляга снова вернулась к старику, и он надолго приложился к горлышку, а после вернул Эрлингу. Тот ухмыльнулся, взвесив её в руке, а потом протянул мальчишке.

— Мать с тебя шкуру сдерёт, — сказал старик.

— Я достаточно взрослый, чтобы морозить тут задницу, — возмутился юнец, стараясь, чтобы голос звучал грубее. — Достаточно взрослый, чтобы держать копьё.

— Это да, точно, — с горечью сказал Деревянная нога. — И, если налётчики явятся, ты достаточно взрослый, чтобы умереть у этих ворот. А значит — и чтобы пить.

— Говорят, где-то поблизости сын королевы Ведьмы, — тихо добавил старик.

— С ним какой-то оборотень, — добавил парень, его глаза заблестели из-за выпивки, алкоголь вышиб слезу и перехватил дыхание, но мальчишка не хотел показывать вида. Крепкий напиток ударил в кровь, и без того усилив возбуждение от жуткой истории, рассказанной воинами Огмунда.

— Говорят, он убивает мгновенно. Маэлл видел, как погиб Ульф.

Деревянная нога фыркнул.

— Проклятый оборотень, — резко выругался он. — Его только здесь не хватало, все добрые воины ушли в Дюффлин, чтобы влиться в войско Олафа, только Огмунд остался здесь. Он и горстка его людей в крепости со сломанными воротами. Да мы ещё. Старик, калека и подросток — куда нам устоять против морских налётчиков?

— От вас двоих толку немного, — презрительно ответил мальчик, — но у меня две здоровые ноги, и я владею копьём.

— Хватит, — сердито отрезал старик. — С нами Гиле-попрошайка, который видел сражения, а ты нет. Скорее всего, если нагрянут налётчики, в следующем году станцевать ты уже не сможешь.

Он обернулся к Эрлингу, и казалось, удивился, что фляга всё ещё у него в руке. Он поднял её за здоровье гостя и глотнул, причмокнув губами, и хмуро взглянул на мальчишку.

— Довольно. Ты выпил достаточно, уже грубость от остроумия отличить не можешь.

Эрлинг рассмеялся и покачал головой с грустной усмешкой.

— Если придёт королева Ведьма вместе со своим сыном и тем оборотнем, — произнёс он, — то лучше сбежать. Но это вряд ли случится. В конце концов, — зачем им нападать на Хольмтун, разве тут есть что-то ценное?

Старик сердито сплюнул в огонь.

— Какой-то узник, — сказал он. — Его упрятали в крепость, чтобы тот ответил на вопросы Огмунда.

— Он должен отвезти его к Олафу в Дюффлин, — сказал Деревянная нога, — но хочет получить ответы сам, чтобы блеснуть умом перед королём и ярлом.

— Да, — сказал Эрлинг, немного потянувшись, чтобы плащ лёг посвободнее. Промелькнула какая-то тень, будто сова в полёте, и только он заметил это. — Всё верно, как я слышал, и вам выпало нелёгкое испытание стоять здесь, это уж точно. Вы кажется храбрые парни, к тому же мы с вами разделили выпивку этой ночью, так что мне правда, очень жаль.

Старик поднял флягу к губам, и, сообразив, что та пустая, опустил её.

— Тебе жаль? — произнёс он в недоумении, протягивая пустую флягу Эрлингу. — О чём же жалеть, — кроме того, что эта замечательная фляга опустела?

Он передал пустую флягу Эрлингу, тот взял её одной рукой, и поднял другую, сжимая ярко мерцающую сталь.

— Вот о чём, — сказал Эрлинг и нанёс три быстрых резких выпада в рёбра старика, подхватив его падающее тело, так что потрясённые слезящиеся, ничего не понимающие глаза старика уставились в его собственные. Последнее слабое дыхание умирающего пошевелило волоски в носу Эрлинга.

— И его жаль, — добавил Эрлинг, кивнув Деревянной ноге, придерживая одной рукой тело старика, укладывая его на мостовую. Деревянная нога засуетился, когда за его спиной из тьмы выросла тёмная фигура; он успел увидеть ангельское лицо, кроваво-красное в отблесках пламени костра, прежде чем яркая вспышка света навсегда лишила его зрения.

Оставшийся в живых мальчик захныкал и попятился, ужас сковал его горло. Од вышел из темноты и направился к нему, наклонив голову на бок, словно птица, изучающая жука. Он взмахнул мечом чтобы заставить мальчика задёргаться в танце.

— Кончай его, — резко произнёс Эрлинг, Од пожал плечами и молниеносно, словно гадюка ударил.

Эрлинг свистнул, и сейчас же из темноты хлынули воины с Гудрёдом во главе, они миновали оставшийся без охраны подъёмный мост и сломанные ворота, перешагивая через мёртвые тела и кровь, и оказались внутри крепости Хольмтуна.

Где-то в глубине крепости, Огмунд, обливаясь потом, стоял перед подвешенным Хоскульдом, обнажённое тело торговца темнело пятнами крови и дерьма. Огмунд подумал, что стоило позвать Мёрдо, чтобы тот сделал всю грязную работу кнутом и раскалённым железом. Всё это ему не нравилось, ладонь ныла от ожога, к тому же здесь воняло, но соблазн самому выпытать сведения, за которыми охотились многие, был слишком велик. Хорошо, что здесь никого не было, за исключением его корабельной команды.

Старею, подумал он со злостью и поднял кнут. Он задавался вопросом, — а действительно ли торговец рассказал ему всё что знал? О хромом священнике и записанном послании, хранящимся у монахов, — он бросил взгляд в сторону, на пергамент, взятый из монастыря. Монахи, конечно же, немного повозмущались, как он слышал. Пергамент был опечатан, на нём начертана надпись, — для ярла Орма, как сказал торговец, — так что это могло быть правдой, а могло и нет, так как Огмунд не умел читать. Он даже не знал ни одного ярла по имени Орм.

— У тебя есть что сказать ещё, — прошептал он висящему окровавленному Хоскульду и глубоко вздохнув, занёс кнут, поморщившись из-за резкой боли в боку. — И я выбью из тебя это.

На лестнице раздался топот, и он раздражённо обернулся; он не хотел, чтобы кто-то находился поблизости, пока торговец не выложит всё, что знает.

— Мёрдо, я же сказал тебе...

Но это был не Мёрдо. Это оказался сын королевы Ведьмы, а за ним — тот самый убийственно-прекрасный юноша.

Он успел лишь осознать, насколько на самом деле он стар и медлителен, прежде чем юноша с ангельским лицом лишил его жизни, сжимая в руке блистающую сталь, холодную и посеребрённую, словно зимний рассвет.

Северо-западнее острова Мэн, спустя некоторое время...

Команда Вороньей Кости

Ирландское море — чёрные воды, окружённые скалистыми берегами, оно может оказаться коварным, даже если небо только что было чистым и голубым. Словно улыбающаяся женщина, как сказал Стикублиг, которая держит одну руку за спиной, сжимая сковороду в качестве последнего довода.

Два корабля постоянно меняя галсы, мучительно тащились от Хвитранна на юг, — Воронья Кость не захотел идти на вёслах и снова потерять кнорр — поэтому у людей болели мышцы, они тягали парус вверх и вниз, пока не стёрли ладони. Но, тем не менее, воины не жаловались, поскольку совсем недавно они сожгли крепость и убили лорда Галгеддила; и возможность отказаться подальше от мёртвых тел на берегу стоила волдырей и боли.

— Была бы у нас сейчас Штормовая шляпа Финна, — прокричал Кэтилмунд, когда первый свежий порыв ветра налетел с левого борта, закручиваясь, как язык облизывающейся кошки, так что "Тень" накренилась и задрожала.

Те, кто знал о чудесном, по общему мнению, головном уборе Финна, засмеялись, но Воронья Кость остался мрачен; ему не нравились белоголовые, с раздвоенным хвостом, птицы Ран, которых он заметил ранее, они проносились сквозь барашки на волнах, низко и быстро, словно стрелы.

— Птицы Святого Петра, — заявил Горм, заметив, что Воронья Кость наблюдает за ними.

— Кажется, что они ходят по воде, совсем как Христос, что и засвидетельствовал однажды тот святой, — объяснил он. Воронью Кость не интересовало, как называют этих птиц христиане; он знал лишь, что птицы Ран пророчат шторм. Однако, сейчас он не хотел говорить с Гормом, или с кем-либо другим, он уже узнал всё что нужно от Халка, кормчего с Оркнеев, тот ясно дал понять, что он новый человек в команде Хоскульда, и ему нет до них дела.

— Хоскульд получил три золотые монеты от того священника, которого повстречал в Хольмтуне, — рассказал Халк Вороньей Кости, ветер, что уносил их прочь от дыма горящего Хвитранна, развевал его волосы, открывая круглое, мясистое лицо. — Первая занесла священника и корабль в Дюффлин к Олафу, как ты уже знаешь. Вторая — привела его в Санд Вик, где меня и наняли кормчим.

Он замолчал и печально усмехнулся.

— Знал бы я... — начал он было, и взгляд Вороньей Кости заставил его замолчать, словно рот зажали ладонью. Совершенно ясно, что Олафа не интересовало, что думал Халк, а ещё меньше заботило то сожаление, которое испытывал кормчий. Халк задавался вопросом, не ошибся ли он, присоединившись к молодому принцу, ловя взгляды Горма и остальных, они поглядывали на него с носа корабля, сине-карие глаза Вороньей Кости буравили его с другой стороны; теперь он понимал, что означало оказаться между молотом и наковальней.

— А третья, — продолжал он, чувствуя, как у него пересохло во рту под взглядом разноцветных глаз принца, — привела священника в другую сторону — в Торридун, где он и сошёл. Затем мы вернулись на остров Мэн, где Хоскульд взял письмо для Орма. А потом на Балтику, чтобы найти Орма Убийцу Медведя и поведать ему обо всём этом.

— Торридун? — переспросил Воронья Кость и получил ответ, — последний старый город-крепость Раскрашенного народа, который раньше правил на севере, прежде чем норвежские викинги окончательно не покончили с ними, позволив королям Альбы добивать их. Некоторые называли то место Торфнесс, потому что люди находили там торф, который горел словно дерево. Что монах мог выискивать в тех развалинах?

Он спросил Халка, тот лишь пожал плечами.

— Это не совсем развалины, — норвежские торговцы всё ещё бывают там. К тому же, он — священник, а не монах — поправил он.

— Все они одинаковые, — заявил Воронья Кость, пренебрежительно махнув рукой, и Халк достаточно вежливо, как отметил Воронья Кость, внёс ясность. Священник ещё больший христианин, чем монах. Монахом может стать каждый, но священник обучен такими же, как он, чтобы говорить с богом напрямую.

— Этот Дростан очень суров, — закончил Халк. — Тощий как щепка, но ему всё нипочём — судя по хромоте, нога причиняла ему мучительную боль, но он никогда не жаловался. Хотя, его трудно было понять, — зубов у него осталось совсем мало, и говорил он странно. Сакс, как сказал Горм. Из Хаммабурга.

Воронья Кость почувствовал, как мурашки пробежали по затылку.

— Мы должны идти по ветру, — прокричал Стикублиг, звук его голоса заставил Воронью Кость обернуться. Ветер усиливался, и он заметил пелену дождя, повисшую между ними и кнорром; Олафа охватило волнение, оно вскипело, словно пена на волнах, хотел бы он, чтобы кнорр оставался в прямой видимости.

Он смутно осознавал всё это, словно видел эльфа, которого можно заметить лишь краем глаза. Мысленно он вернулся в зимнюю степь, в Великую белую степь, где он, съёжившись от холода, уткнулся в подмышку Орма, они сидели под перевёрнутой телегой, а в это время позёмка заметала тела похитивших его врагов. Их возглавлял священник из Хаммабурга по имени Мартин, человек с гнилыми зубами, который потерял сапог, попытавшись пнуть Орма, прежде чем исчезнуть в завывающем снежном буране, направляясь к Киеву, который располагался в четырёх днях пути.

Позже Воронья Кость слышал, что Мартина подобрали и привезли в Киев. За то, что ему спасли жизнь, Мартин рассказал киевскому князю Ярополку всё, что знал об Орме и о людях, которые охотились в зимней степи за кладом, где спрятано всё серебро мира. Священник, как слышал Воронья Кость, всё же выжил, хотя и потерял часть ступни, и сильно хромал после этого.

Мартин. Проклятие Орма. Человек, из-за которого Обетное Братство пустилось на поиски серебряного клада, ещё в те давние времена, когда ярлом был Эйнар.

Быстро потемнело; сверкнула вспышка, и разнёсся хохот Тора.

— Взять третий риф, — проревел Стикублиг, и люди бросились к верёвкам из моржовых шкур. Мар смахнул дождевые капли с ресниц и увидел, как Воронья Кость мрачно выпятил челюсть; кнорр уже не было видно, а юноша с гладко выбритым лицом, мокрым от дождя, пристально смотрел туда, где исчез корабль, словно хотел притянуть его силой взгляда разноцветных глаз.

Ничто, подумал Мар, не удивит меня в этом мальчишке, — всё вокруг стало двухцветным — серым и чёрным, словно чайка, сидящая на яйцах. Затем жгучая вспышка расколола мир, отпечатавшись на тыльной стороне глаз, душа Мара ушла в пятки, провалилась вниз, словно холодный камень.

— Даже с помощью Штормовой шляпы Финна нам не отыскать сейчас безопасной бухты, — проревел Онунд, и сквозь бушующий ветер, Воронья Кость услышал горечь в его голосе. Волны набегали беспорядочно, ветер рвал их в клочья, прежде чем они успевали принять какую-либо форму или как-то упорядочить свой бег. Они накатывали на "Тень", водная гладь пенилась, куда ни брось взгляд, брызги летели над водой, словно брошенные копья.

Тем не менее, все видели Воронью Кость, стоящего как носовая фигура, схватившись одной рукой за канат, ветер трепал его косы, он смотрел прямо по курсу "Тени", когда корабль поглотила чёрная тьма, но его лицо было ещё мрачнее.

Все думали, что он гневался из-за потери кнорра, или злится на налетевший шторм. Но они ошибались. Мысли Вороньей Кости были заняты лишь одним именем, которое рассказало ему почти всё, что он хотел знать.

Мартин.

"Идти по ветру", — как сказал Торгейр, ибо на "Тени" поступят также. У Бергфинна не было иного выхода, так они и сделали. То был добрый кнорр, и даже гружённый, он уверенно взбирался на высокий вал, прорезая пену на вершине волны, и опускался с другой стороны. Ведь он построен специально для этого, и переносил шторм даже лучше, чем драккар.

Через некоторое время, когда парус зарифили до последнего узла, чтобы только корабль слушался руля, люди чуть расслабились, теперь они неслись сквозь шторм, и если боги будут благоволить им, то, возможно, они повстречают "Тень", когда ветер раздует последние тучи, словно тряпки.

Торгейра уже почти оставила навязчивая мысль, что преследовала его с тех пор, как они с Бергфинном вернулись обратно на кнорр, мысль о том, что этот корабль — их судьба, нить, вплетённая норнами в дерево. Он смотрел на завёрнутое промокшее тело Фастарра Скумра, перекатывающееся по палубе — они хотели, как положено, сжечь его в подходящем месте; рядом с ним Кари Рагнавальдсон баюкал покалеченную руку, и своё горе, его не ждало ничего хорошего, лишь кошель рубленого серебра и неизвестное будущее, неважно какой земли они достигнут.

"Калеки и мертвец", — размышлял Торгейр. Не самая лучшая команда, но для такого корабля сойдёт.

Злой рок обрушился на них через некоторое время, когда хомут рулевого весла порвался во второй раз.

Торвальд, в своё время знаменитый кузнец, ничего не смог поделать, даже обладая нечеловеческой силой. Ему следовало бы отпустить рулевое весло, но тогда все они будут обречены, так что он не посмел, и тяжёлое весло потащило его за борт, остальные хватились слишком поздно, ветер уносил крики прочь, когда они бросились к нему на помощь.

Неуправляемый "Быстро скользящий" закрутился, словно ужаленный жеребец, теперь он был не более чем щепкой в половодье. Бергфинн успел взглянуть на Торгрейра, поймать в ответ взгляд широко раскрытых глаз. Он безнадёжно наблюдал, как на них надвигалось проклятие норн, на этот раз, сотканное из воды.

А затем огромный блестящий чёрный морской вал обрушился на них, словно скала.

Чуть позже...

Вигфус Дросбо поискал глазами Воронью Кость, но не увидел. Он подумал, что принц ищет птиц, которые могли бы указать им путь, но тут же сообразил, что все птицы сейчас сидят на берегу, спрятав головы под крыло. Он увидел Каупа, с перекошенным от ужаса лицом, одной рукой уцепившегося за мачту — похоже, ему не нравился шторм. Да и никому в своем уме не могло понравиться, однако, как Вигфус сказал Сгоревшему человеку, надо просто вычерпывать воду, и ни о чем не думать.

— А ведь сейчас день, — сказал Стикублиг, хотя трудно было поверить в это, и Мар с Кэтилмундом, пошатываясь, прошлись по палубе, раздавая всем пищу — промокший хлеб, с которого срезали большую часть плесени. Оставалось еще несколько старых крабовых клешней, так что промокший Ровальд, ухмыляясь, заявил, что он по крайней мере успеет съесть их, прежде чем их родня полакомится им.

Воронья Кость очнулся от своих мыслей, в его голове бушевал почти такой же шторм, как и тот, что обрушился на "Тень"

Совершенно ясно, что Мартин и был тем Дростаном, о котором ему рассказал Орм. Если действительно всё началось с настоящего Дростана, то он уже мертв. Мартин же был ядовитым пауком, и Воронья Кость знал это, помнил, как священник-сакс перерезал глотку Блейка, отличного пса, которого ему подарил Владимир. Нет, подумал Воронья Кость, после такого, полоснуть по горлу невинному монаху Дростану — Мартину раз плюнуть.

Вихрь мыслей и опасений поглотил его, — что бы ни замышлял Мартин, было ясно, что ничего хорошего. И ещё хуже то, что в этом запутанном клубке замешан Орм. Что известно Орму? Всё ли он рассказал Вороньей Кости?

И огромная сокрушительная волна обрушилась на него — а можно ли вообще доверять Орму? Может, он недооценил его, считая мелким ярлом. А ведь это может оказаться совсем не так, учитывая амбиции Орма и его богатство, достаточное чтобы нанять людей и корабли — и использовать Кровавую секиру для собственных целей. От мысли, что Орм против него, его охватила дрожь, а содержимое желудка попросилось наружу.

Но всё случившееся указывало на это, словно хорошая гончая, вспугнувшая дичь. Орм отправил вместе с ним побратимов Обетного Братства, чтобы они охраняли и помогали ему, но скорее всего, им поручено наблюдать, как он спотыкается обо все ловушки, расставленные Мартином для тех, кто пустился в погоню, чтобы разгадать тайну Кровавой секиры. И тогда Орм заполучит топор, оказавшись к нему ближе всех. Олаф метался в поисках выхода, мысль о предательстве выжигала нутро.

Шторм уже пошел на убыль, когда Воронья Кость понял это, вынырнув из своих мыслей, и сказал об этом вслух, что принесло ему облегчение. Рядом сидел Берто и смотрел перед собой невидящими глазами, жёлтая сука лежала, положив голову на лапы, в её глазах плескалось страдание, глубокое, как вода, заливавшая корабль. Стикублиг взглянул на небо, ветер развевал его бороду, пытаясь вырвать её с корнем, а затем покачал головой.

— Мы оказались в самом центре шторма, — сказал он. — Мы круто шли по ветру, и впереди нас ждёт ещё более дрянная погода, прежде чем шторм закончится.

— А ты похоже и рад, — проворчал Мурроу, и Онунд, только что проверивший мачту и рулевое весло, и оценив сколько забортной воды они приняли, взглянул на Гьялланди и сказал, — Было бы неплохо послушать какую-нибудь сказку, пока мы будем вычерпывать воду.

— И пусть она будет не про море, — добавил Мурроу, черпая воду миской и выплёскивая за борт. Он подтолкнул Берто, тот словно очнулся ото сна и вяло взялся за другую миску.

— И не про собак, — добавил Вандрад Сигни, когда жёлтая сука, пошатываясь от качки, встряхнулась, забрызгав его с головы до ног.

— Чтобы заставить собаку прекратить выть и лаять — надо просто снять и перевернуть сапог, — заявил Мурроу, и, почувствовав на себе взгляды, уставился на остальных, не донеся до рта крабью клешню.

— Что? — сказал он.

— Когда ты успел так много разузнать о собаках? — спросил Кэтилмунд, встряхивая бочонок, чтобы понять, сколько питьевой воды в нём осталось.

— Мы, Уи Нейллы, знаем всё о хороших охотничьих псах, — похвастался великан-ирландец. — Если вы позволяете собакам играть с ребятишками, то дети будут здоровы. А если вы увидите собаку, катающуюся по траве — это к удаче или к новостям.

— Или к тому, что она вся измажется в собственном дерьме, — возразил Кэтилмунд.

— К хорошим новостям? — переспросил Вигфус Дросбо, глядя на жёлтую суку. — А это работает, когда зверюга катается по корабельным доскам?

— Нет, — ответил Мурроу с усмешкой, — но считается удачей, когда незнакомая собака увязалась за тобой и провожает до дома. А куда бы мы сейчас ни пошли, мы идём ко мне домой.

— Никогда не отдавай свинью даром, — произнёс Горм, сидящий вместе с остальными моряками Хоскульда, которые ничем не были заняты. — Я слыхал это от старика-отца, прежде чем отправился в море. Он сказал, что это проклятие, еще с давних времён, но остальные, кто тоже слышали подобное, думали, что это лишь разумное правило торговли.

— Не поможет, даже если бы у нас была свинья, — напыщенно заметил Гьялланди. — Если конечно она не будет вычерпывать воду вместо вас. Пора вам, скользким тюленям, отрабатывать свой хлеб и воду.

Поскольку скальд стоял с властным видом, закутавшись в промокший плащ и бездельничал, это заявление вызвало смех, однако его услышали, и команде Хоскульда вручили миски и вёдра. Воронья Кость заметил, что Халк пришёл на помощь Ровальду у рулевого весла.

— Раз уж ты не черпаешь воду, — с резко произнёс Воронья Кость, обращаясь к Гьялланди, — самое время послушать какую-нибудь сказку, — и с размаху выплеснул воду из миски за борт, чтобы показать, что работает как все, хоть он и принц.

— Как прикажешь, мой принц, — криво усмехнулся Гьялланди в ответ, хотя ясно было, что от этой мысли он не в восторге. А Воронья Кость чуть прищурил глаза и перестал черпать воду.

— Я, как и ты, связан клятвой Одину, — многозначительно сказал он, — но не слишком испытывай моё терпение, и тогда с тобой ничего не случится.

Во рту у Гьялланди пересохло, похоже, сейчас это было единственное сухое место на всём корабле. Он начал собираться с мыслями, но странные глаза Вороньей Кости обратились к мыльному камню.

— Огромный медведь, король громадного леса, однажды объявил своим подданным, что желает, чтобы ему рассказывали истории, одну за другой, непрерывно, — произнёс Воронья Кость. Гьялланди захлопнул рот, так и не начав свою сказку.

— Если же они не сумеют найти того, кто сумеет развлечь короля, пообещал Медведь, то всех их ждёт смерть.

Все воины замерли, слушая, но Онунд пнул того, что рядом, тот соседа, и все они снова принялись черпать.

— Ну вот, — продолжил Воронья Кость, усевшись на корточки, — а каждый помнил старую мудрость — король убивает, когда пожелает. Поэтому звери очень встревожились.

Лис сказал им: “Не бойтесь, я всех спасу. Скажите королю, рассказчик готов явиться ко двору, когда он прикажет”. Так звери и сделали, и Лис, почтительно поклонившись, предстал перед королём Медведем, а тот велел ему начинать. “Но прежде всего”, — сказал Лис, — “я хотел бы знать, что его величество называет историей”.

— Что-нибудь, что ещё не рассказывал нам Гьялланди, проревел кто-то с носа. Бодвар, вспомнил Воронья Кость, прозванный Сварти — Чёрный, скорее из-за характера, чем из-за внешности. Гьялланди нахмурился, услышав эти слова.

— Король Медведь задумался над вопросом Лиса, — продолжил Воронья Кость, не обращая на обоих внимания. “Ну”, ответил он, “это рассказ, в котором есть какие-нибудь интересные сведения или события”. Лис ухмыльнулся. “Именно так”, — сказал он, и начал: “Жил был рыбак. Пошёл он к морю с большой-большой сетью и закинул её подальше. И в сеть попало огромное множество рыбы. Но когда рыбак уже хотел её вытащить, ячейки разорвались, и в сети образовалась большая дыра. И первая рыба выскользнула”. Тут Лис остановился.

— И про море, — проворчал Онунд, — сказок тоже не надо.

Но Воронья Кость и это замечание пропустил мимо ушей. — “И что дальше?” — спросил король Медведь. “Потом выскользнула вторая”, — ответил Лис. “А дальше?” — не терпелось узнать Медведю. “Потом третья”, — сказал Лис. И так после каждого вопроса Медведя Лис увеличивал число на единицу. Медведю это наскучило, и он зарычал: “Эй, да ты же не рассказываешь мне ничего нового!”

“Смею надеяться, ваше величество не забыл своё королевское слово”, — молвил Лис. “Каждое из этих событий происходило само по себе, и каждая ускользнувшая рыба отличалась от остальных”.

“Ну и что же тут интересного?”— оскалил клыки король Медведь. “Но, ваше величество, что же может быть интереснее, чем слушать, как спасается множество рыб, одна за другой, всё больше и больше?” — сказал Лис. “Я связан данным мной же словом”, — прорычал король Медведь, при этом он заскрежетал клыками и выпустил длинные когти, “а иначе, я с удовольствием бы полюбовался на твой распластанный на земле труп”.

И тогда Лис прошептал другим животным: “Если правители не связаны собственным словом, то их вряд ли связывает что-то ещё. Даже клятвы Одину”.

Долгое время на корабле слышался лишь пронзительный свист ветра, а затем Гьялланди прокашлялся.

— Сказание о Бальдре, — начал он, и Онунд толкнул его в плечо.

— Заткнись и вычерпывай воду, — прорычал он. — На борту плещется слишком много рыбин, и они не выскользнут отсюда сами по себе, как в той сказке.

Южнее острова Хай (Айона, Гебридские острова), несколько дней спустя...

Команда королевы Ведьмы

Там, где море не было чёрным, словно осколок тьмы, его покрывал туман, волны белели пенными гребнями, мелкая морось брызг била Эрлингу в лицо, поэтому он отвернулся, и тогда распущенные волосы тут же захлопали по щеке.

Од улыбнулся ему в ответ. Лицо юноши покрывали жемчужные брызги, его волновало лишь одно — как уберечь клинок от морской воды. Од сидел обособленно, никто из команды Гудрёда не желал по своей воле находиться с ним рядом. Они не позволяли себе усмешек, меньше всего им хотелось раздражать этого прекраснолицего мальчика, поэтому каждый занимался какими-нибудь пустяковыми делами, лишь бы держаться от него подальше.

На корабле работы хватит для всех, угрюмо подумал Эрлинг, ветер свистел в натянутых снастях, пел, словно арфа, а волны с силой били по невозмутимой носовой фигуре — драконьей голове, разбиваясь брызгами и мелкой моросью.

Вглядываясь в горизонт, на носу стоял Гудрёд, ухватившись одной рукой за верёвку, другой придерживая сумку из моржовой кожи, где в тепле и сухости лежало письмо, которое они взяли в Хольмтуне, как и другое его сокровище — кусок материи с клетками для игры в тафл и костяные фишки.

Письмо, как и тафл, никак мне не даются, с горечью подумал Эрлинг, вспоминая вздохи и насмешки Гудрёда над его игрой. От этого его настроение стало чернее неба за кормой, где огромные, словно быки, тучи сверкали серебряными вспышками молний.

— Нам нужно достичь земли, — прокричал Хадд. Гудрёду не требовалось напоминание кормчего, он и так понимал, что они проскочили прямо перед ужасным штормом, который бушевал ближе к острову Мэн. Тем не менее, они поймали восточный ветер, что относил их на запад, а тем временем течение гнало волны с севера. Мысль о том, чтобы идти на запад по ветру, скрутила его кишки — он знал, что те, кто поступил так, проскочили Ирландию и больше о них никто не слышал.

— Остров Хай, — проревел, он и Хадд заковылял к нему от мачты, чтобы остальные не услышали его опасений. Хай был недалеко, но это крошечный остров, к которому трудно подойти даже в хорошую погоду, а сделать это во время ночного шторма и вовсе невозможно. Трудно причалить к берегу открытой бухты, когда из-за малейшей ошибки можно получить пробоину.

— Ветер мешает, да ещё и волнение, — сказал Хадд, его отдающее рыбой дыхание коснулось уха Гудрёда. — Предстоит утомительная гребля.

Гудрёд оглядел своих людей и понял, что их нужно как-то расшевелить, требовалось что-то ещё, кроме силы мышц. Ведь он — сын королевы Ведьмы, и провёл с матерью достаточно времени, чтобы кое-чему научиться. Он кивнул Эрлингу на несчастного связанного Хоскульда.

Досадно, подумал он про себя, карабкаясь повыше на носовую фигуру, сжимая в каждой руке по топору, выкрикивая нараспев старинные слова, обращаясь к Эгиру, Ран и Тору, ведь он рассчитывал привезти Хоскульда матери, которая обязательно узнала бы, не утаил ли старый торговец чего-нибудь важного.

Однако, в письме, написанном латинскими рунами, должно быть все, что нужно знать, поэтому Гудрёд решил идти к острову Хай и найти там монахов, которые могли бы прочесть послание. Он швырнул топоры за борт в знак уважения к Тору, а затем вытащил сакс и повернулся к Хоскульду. Лицо пленника исказил ужас, — морская соль уже пропитала его кровь за долгие годы плаваний, и он понимал, что сейчас произойдёт.

Он хотел рассказать Гудрёду о трёх золотых монетах, зашитых в подкладке его рубахи, но захлопнул рот, потому что знал, что Гудрёд всё равно возьмет монеты и не уберёт нож.

На ярком, словно серебряном, клинке блестели брызги, и Хоскульд взглянул на него, а потом в лицо Гудрёда. А затем сплюнул, хотя жест не получился, — ветер размазал плевок по его бороде. Гудрёд бережно положил ладонь на развевающиеся по ветру волосы старика, почувствовав, как тот вздрогнул.

Хоскульд вытаращил глаза от страха, словно заяц; Гудрёд ощутил, как тот затрясся и что-то заголосил насчёт своей рубахи, но ветер унёс его слова. Он поднял подбородок торговца повыше и полоснул его по горлу. Воины взревели от восторга, брызнула кровь, ветер веером разбрызгал алые капли. Тело Хоскульда бросили за борт, как старый каменный якорь. Гребцы стали рассаживаться по местам.

Часом позже ветер утих, и море покрылось длинными, неторопливыми чёрными волнами, вздыхая, словно сытый спящий волк.

Ирландское море, в то же самое время...

Команда Вороньей Кости

— Мы поворачиваем, — прокричал Стикублиг и это был не вопрос. Онунд, чьи волосы и борода, жесткие, словно нечёсаный лён, развевались по ветру, что-то крикнул в ответ, но ветер унёс слова прочь. Они кричали друг другу, приложив руки ко рту, а бушующий ветер плевался дождём; Воронья Кость видел в синей, подсвеченной вспышками молний, тьме мрачные лица своих людей, мокрых от страха не меньше, чем от дождя и брызг.

— Мы потеряли берег, — проорал Онунд на ухо Вороньей Кости. — Остаётся лишь догадываться, где находится суша.

Теперь Воронья Кость действительно испугался. В последний раз они видели землю днём, она казалась издалека тонкой серебряной полоской под огромными чёрными грохочущими тучами, и они начали грести к суше. Ветер притащил серую пелену, которая и накрыла их, и тогда они потеряли из виду эту тонкую полоску суши, линию жизни. Стикублиг распустил парус на один узел, и они пошли по ветру, надеясь, что корабль не наскочит на невидимые прибрежные подводные камни.

Всё что им требовалась — счастливый корабль и удачная волна. Обшивка дрожала под ногами Вороньей Кости, и он чувствовал, как "Тень" кренится, набрав достаточно забортной воды. Ему стало дурно от мысли окунуться в эту безумно движущуюся чёрную бездну, и в то же время он почти желал этого, потому что ежедневно упражнялся, ныряя в кольчуге, молотил руками и захлёбывался, пытаясь научиться сбрасывать её под водой. Он проделывал это на мелководье, где затем мог достать свою кольчугу.

Жёлтая сука залилась лаем. Рев и свист ветра беспорядочно искажали звуки, но собака стояла, широко расставив дрожащие лапы, шерсть на холке поднялась дыбом, она дрожала и гавкала, словно выплёвывала эти звуки всем телом.

Берто подошёл к собаке, затем обернулся и указал на что-то во тьме. Следующая бело-синяя вспышка словно вытравила на сетчатке глаза изогнутую линию галечного пляжа, обрамлённую густым лесом, и Онунд хлопнул Стикублига по плечу, выбив брызги.

Он метнулся к кормчему, которому уже помогал Халк и двое других, остальные бросились сворачивать парус, привязывая его к рее, другие сели за вёсла и начинали выгребать; "Тень" с трудом, но поворачивала, кренясь и раскачиваясь, словно больная корова, гребцы, кряхтя, ворочали веслами. Один завалился на бок, обессилев, его оттащили; Ровальд бросился на его место и принялся грести, остальные сидели на корточках, готовясь занять место тех, у кого заканчивались силы.

Долгое время слышался лишь свист ветра, шелест дождя и проклятия. "Тень" зарывалась и сопротивлялась, пытаясь кружиться, волны бросали судно вперед и откатывали назад.

В конце концов, корабль вдруг вздрогнул и остановился, всё, что было не закреплено, полетело вперёд. Море подхватило "Тень" и оттащило назад, а затем с силой швырнуло на берег, раздался резкий скрежет и треск. Онунд взвыл волком сквозь ветер и дождь, выплескивая боль и досаду, будто бы треснула не обшивка, а его собственные кости; внезапно корабль накренился и все завалились на бок, кто-то полетел за борт.

Они долго ковыляли по колено в воде, прибой сбивал людей с ног, с трудом они выбирались на гальку, таща свои драгоценные морские сундуки. Кэтилмунд и Стикублиг, борясь с волнами, вытащили на берег швартовые концы и искали, куда их можно надёжно закрепить.

Наконец, оказавшись на берегу, Воронья Кость оглянулся и заметил, что шторм всё усиливается, волны яростно швыряли солёные брызги на его людей, столпившихся рядом, они опустили свои сундуки на землю и вытирали мокрые от дождя лица.

— Треснула как яичная скорлупа, — проревел Онунд сквозь свист и завывания ветра, и этим сказал всё; "Тень", накренившись, лежала на песке и гальке, сломанные доски обшивки ярко белели на чёрном фоне.

— Ну, вот мы и добрались до берега, — прокричал в ответ Стикублиг. — Теперь нужно найти укрытие.

— Кто-то уже нашёл себе товарища, — проорал Мурроу и указал топором на жёлтую суку, а затем направился вглубь берега, посмеиваясь.

Все оглянулись; пятнистый пёс кружился вокруг жёлтой суки, эта парочка обнюхивала задницы друг друга. Воины захихикали.

— Что же, — сказал Кэтилмунд Берто, — а я уж подумал, что твоя жёлтая сука такая же чудесная, как и Штормовая шляпа Финна, или как сам Воронья Кость, а у неё просто течка в самом разгаре.

— Разная магия, но результат один, — пробормотал Ровальд. — Хотел бы я знать, чей же это пёс?

— Сдаётся мне, что вон тот свет расскажет нам об этом, — прорычал Горм и указал на подрагивающее и раскачивающееся тусклое жёлтое пятно света.

Хозяином собаки оказался закутанный в плащ человек, он искал своего пса, проклиная его за то, что тот сбежал именно в такую отвратительную ночь. Но вместо собаки он наткнулся на волчью стаю, уронил фонарь и с криками скрылся во тьме.

— Проклятье, — с досадой сказал Вигфус Дросбо. — Всё что нам нужно, — лишь укрыться от непогоды.

— И еще немного еды, — добавил кто-то.

— Сейчас бы эля неплохо, — сказал Вандрад Сигни. — А еще пару женщин.

— И всё золото, и серебро что у них есть, — подытожил Мурроу, заставив всех рассмеяться, а в это время дождь стекал по их шеям.

Нетрудно было найти, откуда пришёл тот человек, — кучка построек с плотно закрытыми дверями, за исключением задней двери главного здания, хлопавшей на ветру; похоже, хозяева сбежали прямо в штормовую ночь. Мурроу вошёл внутрь и обнаружил огонь в очаге и кипящий котёл; чуть пересолено, похоже на овощную похлёбку, если конечно никто не плюнул туда, прежде чем сбежать. Похлебка не хуже любой другой в Ирландии, заявил он, попробовав варево.

— Если мы оказались в Ирландии, — проворчал Воронья Кость в ответ, пристально взглянув на Стикублига, который лишь пожал плечами.

— Штормы носят нас по воле богов, — ответил тот, и нырнул под хмурым взглядом Вороньей Кости в тёплое и сухое укрытие. Один за другим, воины протискивались внутрь, довольные тем, что нашли укрытие от ветра и дождя, сбрасывая с плеч морские сундуки и встряхиваясь словно псы.

Воронья Кость отправил Кэтилмунда обследовать остальные постройки; вернувшись, он рассказал, что нашёл кладовые, пивоварню, приличную кухню с хлебопекарной печью, хлев с вечно жующими траву волами, а также постройку, что заинтересовала Воронью Кость больше всего — конюшню.

— Четыре мелких лошадёнки, и пять стойл, — сказал Кэтилмунд и Мурроу сплюнул в огонь.

— Так что они отправили куда-то весточку, — прорычал он, а затем налёг на похлёбку.

Воронья Кость подошёл к двери и выглянул наружу; ветер усилился и хлестал дождь. Бело-голубая вспышка молнии прорезала небо. Отсюда не было видно моря, хотя он знал, что оно сейчас беснуется. Он подумал, что тот посланник не сможет сейчас найти каких-нибудь воинов, и уж тем более вернуться с ними обратно, — ведь ни один разумный человек не станет облачаться в железо, покуда Тор размахивает своим молотом. Он вернулся обратно к очагу и сказал об этом, на что Гьялланди лишь пожал плечами.

— Это если поблизости нет крепости, — заметил он. — Куда же ещё могли сбежать местные жители?

Мурроу фыркнул.

— Да куда угодно. Может у них слишком много женщин и младенцев, чтобы рисковать ими. Они найдут какое-нибудь укрытие и пустят весть о нас на многие мили... проклятие, парень, да сними же ты мокрую рубаху, а то окочуришься.

Последнее он бросил Берто, дрожащему у огня в мокрой одежде, пока остальные разделись и искали место, чтобы высушить вещи. Венд одарил огромного ирландца полным желчи взглядом.

— Когда сюда заявятся воины, вроде тех, что мы повстречали в Галгеддиле, — возразил он, — я лучше посижу в мокрой одежде, чем встречусь с ними голозадым.

Раздались смешки, и более того, кое-кто даже снова оделся.

Воронья Кость взглянул на кучку мокрых и несчастных моряков Хоскульда, — Халк держался от них отдельно, а затем посмотрел на Горма.

— А хороший ли из тебя торговец? — спросил он, и получил в ответ настороженный взгляд. — Предположим, что хороший, и нам удалось бы убедить местных жителей, что мы не причиним им вреда. Если бы они не сбежали, ты мог бы помочь нам кое в чём, и в результате они великодушно отдали бы нам пригодную в пищу лошадь, в обмен, скажем, на четырёх новых рабов. Мне кажется, глупо ждать этого, так что нам следует зарезать лошадь прямо сейчас.

— Я не трэлль, которого можно купить и продать, — воскликнул Горм. — Незаконно продавать свободного человека, как раба, а уж тем более, христианина.

Воронья Кость склонил голову на бок и скривился, словно специально ждал этого момента, чтобы поставить Горма и остальных моряков Хоскульда на место.

— Я здесь закон, — ответил он. — А ты не такой уж и добрый христианин, как говоришь. Вы все теперь трэлли, и не имеет значения, кем вы были раньше.

Кэтилмунд, отправившийся на конюшню вместе с двумя другими, прихватив нож, чтобы перерезать лошади горло, рассмеялся, взглянув на лицо Горма, — но христиане, как заметил Мар, опустили глаза в пол.

Они жарили конину, жир капал и шипел в пламени, у них была пища, теплое и сухое укрытие в шторм, — вполне достаточно, чтобы все почувствовали себя довольными. На случай, если кто-нибудь появятся, выставили дозорных, остальные развалились у очага, слушая, как завывает штормовой ветер. Все дружно согласились с тем, что в такую погоду лишь безумец отправится воевать. Единственное сражение шло лишь за место для сушки вещей, да за последние куски лошадиного мяса, но всё ограничилось не более чем рычанием и хмурыми взглядами.

Ночью буря еще усилилась, так что крепко уснуть смогла лишь одна жёлтая сука — людей беспокоил шум ветра, так же, как и возможное появление вооружённых воинов. Так что вместо сна побратимы занялись проверкой оружия и ремешков шлемов.

Через некоторое время к Вороньей Кости подошёл Гьялланди, сел рядом и кивнул на Берто: тот дрожал и смотрел в огонь.

— Мне кажется, убийство давит на мальчишку тяжким грузом, — сказал он тихо. — Похоже, тот воин, которого он убил в Хвитранне, стал его первым.

Воронья Кость взглянул на Берто и кивнул, Гьялланди отошел. Через мгновение Олаф неслышно подкрался к маленькому венду, который отпрянул от огня, словно ужаленный.

— Убить человека — нелёгкое дело, — сказал Воронья Кость. Глубокие карие глаза Берто блестели как лунная дорожка, когда Олаф заглянул в них. Воронья Кость помнил своё первое убийство, — Клеркон, викинг, что пленил его самого, его мать и приёмного отца. Мать и приёмный отец погибли, а самого Олафа освободил от рабского ошейника Орм, который хоть и не знал тогда, кто такой Воронья Кость, но обошелся с ним по-доброму. И даже более чем: в Новгороде Орм поручил Торгунне купить мальчику подходящую одежду и другие необходимые вещи, одной из которых и оказался небольшой топорик, так как девятилетний Воронья Кость уже считал себя воином, и ему было необходимо оружие.

И вот на главной площади Новгорода он увидел Клеркона, стоящего вместе с Ормом, Финном и остальными, Мартин тоже был там. Воронья Кость видел их как в тумане, ему не было дела, что в тот момент они толковали о чём-то важном. Он просто заметил Клеркона.

Олаф помнил свои тогдашние чувства — внезапный, дикий восторг, он вприпрыжку пересёк площадь и высоко подпрыгнул, потому что был еще слишком мал, чтобы посмотреть Клеркону в лицо, и врубился топориком врагу в лоб.

Лезвие вошло как нож в яйцо, вспоминал он, рассказывая Берто. Правда, он не обмолвился, что это ощущение еще долго возвращалось к нему каждую ночь, а ладонь, которой он держал топорик, охватывал странный зуд. Не нужно было слов, Берто и так всё понял, глядя в его затуманенные глаза, и вдруг положил ладонь на запястье Вороньей Кости.

Этот жест вернул принца из его мрачных воспоминаний, он слегка вздрогнул и попытался говорить жёстко, ведь это он должен утешать Берто, а не наоборот.

— Позже, — добавил он, — я убил Квельдульфа, убийцу моей матери, тем же самым способом, но он мне никогда не снился.

Воронья Кость взглянул на Берто — его глаза походили на глаза жёлтой собаки, и он смутился — на самом деле юноша напомнил ему хазарскую девушку, которая была у него первой, и он сказал об этом, пытаясь сменить тему. Щёки Берто вспыхнули, глаза округлились.

— У тебя было много женщин? — спросил Берто и Воронья Кость задумался над вопросом.

— Первой была хазарская девушка. Мы с Владимиром прозвали её Лавкой, потому что она всегда делала это, стоя на четвереньках.

Сидевшие поблизости засмеялись, а глаза Берто распахнулись еще шире, и всем стало ясно, что юный венд никогда не был с девушкой.

— Мне было одиннадцать, — продолжал Воронья Кость, — и то, говорили, что я поздновато начал.

— Зато ты быстро наверстал, — угрюмо пробормотал Кэтилмунд. — Помнишь ту девчонку из данов, которую мы взяли в набеге, — ты ей так и не поделился.

— Сигрид, — медленно произнёс Воронья Кость, вспоминая. — Вскоре она заболела и умерла, так что никто не успел толком с ней позабавиться.

— Затем была великолепная двадцатка, — сказал Кэтилмунд. — В прошлом году, когда мы ходили в Полоцк за невестой Владимира, которая в итоге отвергла его.

Воронья Кость молчал, воспоминания о том коротком и кровавом походе были заперты в чёрном морском сундуке в его голове, и он не собирался доставать их оттуда.

— Полоцкий князь, — Кэтилмунд объяснял сидящему с открытым ртом Берто, — отказался выдать дочь за Владимира, — так что мы штурмом взяли его крепость, убили его самого и забрали его дочь. А еще мы пленили двадцать полоцких девушек, и юный Олаф позабавился со всеми ними, прежде чем мы успели их продать. Удивительно, как он мог стоять на ногах после этого, и тем более, откуда у него взялась сила приложить топор между глаз брата Владимира.

Воины заржали, и Воронья Кость заёрзал под пристальным взглядом Берто — он почувствовал, что краснеет, и не понимал почему. Тогда он сделался серьёзен, словно скала, и завёл речь о стене из щитов и больших битвах.

— Тебе еще не приходилось участвовать в битвах, — сказал он Берто, — да и мы не успели показать, как тренируемся строиться в стену щитов, или как защищаемся от стремительных, как у берсерков, выпадов Мурроу, или как Кэтилмунд толкается щитом.

— А ты, значит, участвовал? — спросил Берто, и Воронья Кость задумался, был ли этот мальчик и в самом деле настолько наивен, как говорили его глаза, потому что лишь одним этим вопросом он заставил Воронью Кость смутиться, а из-за чего, и он сам толком и не знал.

— В одной или двух, — ответил он, почесав подбородок, признался, — в небольших.

— Мне приходилось, — прорычал Мурроу, проходя мимо и услышав вопрос. Он присел на корточки рядом, не спросив разрешения, что заставило Воронью Кость нахмуриться, но Мурроу лишь ухмыльнулся на это, а затем обернулся к Берто.

— Как я вижу, у тебя есть лук. Научись им пользоваться как следует, потому что легче убить человека на расстоянии, чем глядя ему в глаза, — сказал он. — Будь у тебя кольчуга, ты бы встал в первую линию — там, где стоят Обречённые. Это почётное место, там находятся самые лучшие воины. Остальные — обычное ополчение — фирд, толпятся позади, вооружённые копьями, в кожаных доспехах, в плохоньких старых шлемах.

Он поднял прутик с нанизанным куском конины, и, дуя на него, продолжил:

— Ты видел, как мы встретили того всадника, лорда Галгеддила. — Он проверил, достаточно ли остыл кусок мяса и попробовал его на вкус, причмокивая губами. — Эх, сейчас бы сюда лимончик, что привозил Финн из Серкланда, — мечтательно произнёс он, погрузившись в воспоминания, затем вспомнил о терпеливо ожидающем Берто и вздохнул.

— Так вот, у нас нет фирда, потому что все мы — избранные воины — Обетное Братство, — продолжал он, просияв. — Наша слава велика, и ярлы очень хотят, чтобы мы сражались на их стороне, ведь они боятся, что их собственная дружина разбежится. Фирд набирается из вооружённых мужчин, когда их семьям или землям угрожает враг. В отличие от нас, они первым делом земледельцы, а потом уже воины.

Мурроу высосал из мяса сок. От сквозняка огонь заплясал, дым попал ему глаза, заставив разразиться проклятиями. Воронья Кость, всё еще хмурившийся из-за бесцеремонного вторжения, ничего не сказал, остро чувствуя на запястье ладонь Берто. Маленький венд сидел неподвижно, как древний камень, хотя глубоко внутри он дрожал, словно лошадь, по которой ползает муха, и Олаф чувствовал это.

— Поэтому важно, чтобы был второй или даже третий ряд, вооруженный копьями, — продолжал Мурроу. — В первом ряду, всё что от тебя требуется — крепко стоять и не дать себя убить, хотя на самом деле это сложнее, чем кажется. Ты не можешь толком сражаться из-за тесноты, — ты едва ли можешь даже поднять локоть. Ты стоишь там, чтобы защищать тех, кто сзади, чьи копья колют врага, они и делают настоящую работу.

— Так уж они и не сражаются? — сказал Ровальд, потянувшись за куском мяса, и хлопая по кончикам загоревшихся волос. — Именно Обречённые и выигрывают битвы.

— Ближе к концу, да, — подтвердил Мурроу и взялся за свой топор, который редко выпускал из рук, — потому что есть лишь один способ найти пространство, чтобы размахнуться — ты должен давить на врага, шаг за шагом, пока они не сломаются. А затем ты сражаешься, чтобы прикончить их. Поэтому мы и сражаемся парами, оттачивая эти навыки.

Мар, напарник Мурроу, кивнул и усмехнулся своему партнёру, который поприветствовал его, подняв свой бородатый топор. Берто уже знал, что Мурроу цепляет своим топором край щита, а в это время Мар старается убить незащищённого воина.

— Этот трюк с топором используется ирландцами, — продолжал объяснять Мурроу, улыбаясь и поглядывая на лезвие топора, словно мужчина на девушку, которая совсем не прочь. — Клан Дал Кайш, к которому принадлежит Бриан Бору, усовершенствовали это оружие, и хоть мне больно признать это, но такие топоры назвали именно в их честь.

— Но заметь, этот трюк хорош, когда ты наступаешь вперёд, — добавил Хальфдан. — гораздо сложнее отступить на шаг или два и держать при этом строй.

— Да уж, — признал Мурроу. — Не так уж приятно быть Обречённым, когда перед тобой нет никого, кроме ревущих врагов, тогда второй или даже третий ряд кажутся вполне уютным местечком. Но отступать куда труднее.

— А зачем же тогда отступать? — спросил Берто и те, кто понимал, усмехнулись. Потому что война — это тяжёлая работа, ответили с десяток глоток. Всего лишь час боя, когда ты поскальзываешься, вопишь и колешь врага, а кажется, что минул целый день, и тогда даже небольшой замах заставляет тебя падать на колени и задыхаться.

Мурроу считал, что воины, вся жизнь которых и была войной, отступают в самом крайнем случае, а фермеры с копьями и топорами и подавно, но даже таким прославленным воинам, как Обетное Братство, иногда приходится отступать на шаг или два, чтобы, в конце концов, хотя бы перевести дух. Можно ввести в бой свежих воинов, меняя один ряд на другой, но немногие владеют этим ромейским мастерством, опасаясь, что этот манёвр приведёт к беспорядку.

Все эти разговоры лишь отвлекали воинов ото сна, и Берто, в конце концов, поднялся и вышел в поисках жёлтой суки во тьму, оставив на запястье Вороньей Кости ощущение жара от прикосновения, а сам принц озадачился его внезапным уходом. Хальфдан пошутил, что венд приревновал к тому пятнистому псу, теперь куда-то пропавшему.

— Мне вот интересно, что случилось с кнорром, — пробормотал Онунд и Воронья Кость заметил, что Горм поднял голову.

— Пошёл ко дну, — угрюмо заявил Стикублиг. — Вот увидите, утром мы найдём разбросанные на гальке обломки.

— Жестокий ты человек, Стикублиг, — отозвался Кэтилмунд, покачивая головой. — Негоже желать такого морякам.

— Ступай на берег и покликай их, если так переживаешь, — сказал ему Воронья Кость, и Кэтилмунд насмешливо покачал головой. Вигфус Дросбо поддержал этот блеф, вступив в разговор, повернув квадратное лицо, и заявил, что обязательно пойдёт, ведь припрятал на кнорре свой котелок, и теперь вспомнил про него, но при условии, если с ним отправится Стикублиг. Они всё толковали об этом, пока полностью не исчерпали тему, но на берег так никто и не пошёл.

— Да уж, тяжела жизнь моряка, — произнёс Мурроу, вытянув ноги прямо к языкам пламени. А затем пустил ветры, и те, кто сидел рядом, распустив языки, принялись грубо костерить его.

— Да что ты об этом знаешь? — с издёвкой спросил его Стикублиг. — Твои ирландские хвастуны только и умеют плескаться на мелководье на обтянутых кожами посудинах.

— Я достаточно ходил по морям, — с негодованием возразил Мурроу, — я видел морось из брызг там, где море стекает с края мира.

— Вот болван, мир круглый, тебе скажет это любой моряк. — пробурчал Онунд.

— И как же ты узнал об этом? — спросил Хальфдан, и Воронья Кость заметил, что ещё несколько человек заинтересовались этим вопросом, очнувшись от полудрёмы. — Разве дуэргары не стоят на четырёх углах мира и не держат небо? Четыре угла, заметь. Квадрата. Даже я знаю это от наших богов, а я совсем неграмотный.

— Мир — это диск, — произнёс Стикублиг. — Диск вокруг Мирового древа Иггдрасиль. А океан, который вы видите, отделяет нас от Утгарда, от пустоты.

— Мир изогнут, будто круглый шар, иначе как вы можете объяснить, что сначала над горизонтом становятся видны кончики мачт, а только затем сами корабли? — возразил Онунд, сидящий возле очага, словно кривобокая гора.

— Тогда получается, что мы всё время плывём, взбираясь в гору? — с издёвкой промолвил Хальфдан, и Онунд, не найдя ответа, просто сгорбился и промолчал. Стикублиг сплюнул в огонь, раздалось шипение.

— Мир круглый, — громогласно заявил Гьялланди, — потому что Один и остальные боги Асгарда распорядились именно так, чтобы помешать Верховным королям. Неважно, как далеко зайдут они в своих завоеваниях, всё равно им придётся любоваться навозной кучей на собственном заднем дворе.

После этого раздался одобрительный хохот; кто-то разломал лавку на дрова, порыв ветра налетел на их убежище, так что даже стропила застонали, а сквозняки раздули пламя. И как только Воронья Кость закрывал глаза, он живо представлял, что находится в крепости Владимира в Новгороде, погрузившись в тепло и безопасность, спрятавшись от бушующей бури. Это было совсем давно, когда ему было четырнадцать.

Ему вспоминался именно Новгород, отметил он про себя, а не зал Гестеринга, где он не раз укрывался штормовыми ночами, в тепле и сухости. Ему было неприятно признаться себе в этом, а всё из-за того, что монахом, которого они искали, оказался Мартин.

Мартин, который отправил весточку Орму. Теперь Воронья Кость должен был иметь в виду то, что Орм мог не поделиться с ним всем, о чём знал, по вполне понятным причинам — из-за выгоды, например, и ему стало больно от этой мысли. Ведь после смерти отца, самым близким человеком для него стал не родной дядя Сигурд, когда тот ещё был жив, а именно Орм. Тот рассказывал истории о тех временах, когда сам был ещё мальчишкой, и его не беспокоило ничего, кроме стрижки чёлки да мытья ушей. У Вороньей Кости не было подобных воспоминаний, он накладывал на своё детство воспоминания Орма, как он карабкался по мокрым, скользким чёрным скалам за чаячьими яйцами, или запрыгивал на мускулистую крутую спину свирепого жеребца, стоящего в стойле.

Тем не менее, он не хотел стать таким как Орм. Он огляделся — вокруг раздавалось хрюканье, храп, бормотание и пердёж, бородатые лица спящих исполнены мрачной ярости; ему показалось, что он снова в зале Орма, среди его семьи. Это всё не для меня, подумал Воронья Кость. Люди — всего лишь орудия и инструменты, чтобы завоёвывать королевства. А затем змеиная мысль снова ужалила его: а если Орм думает так же, как и он сам, если он понял, что слава будет жить до тех пор, пока стоит последний камень, на котором вырезаны руны с твоим именем.

Он вспомнил о Гриме, предводителе Красных Братьев, который покоится безвестным под одиноким курганом из камней, на чужом берегу, и его пробрала дрожь.