Я должна была уехать в путешествие через неделю после своего семнадцатого дня рождения и через день после моего последнего посещения Всемирного Оплота Занудства — старшей школы святой Блаженной Девы Марии в Глазго.

Вообще-то, не такая уж плохая у меня была школа. Где еще можно весь день зависать с друзьями, таскать бесплатные сигареты у парней в перерыве на ланч и за один день переживать больше эмоций, чем за всю серию «Друзей»? Единственное неудобство было в том, что приходилось терпеть наказания, которым я регулярно подвергалась за то, что огрызалась, была рассеянной и беспрестанно нарушала спокойствие. Но все мои выходки были невинны и задумывались во имя забавы. Моим любимым предметом был французский: мое «подрывное» поведение вынудило психически неуравновешенного мистера Дистелла на крайние меры, и он отсадил меня за шкаф на целый год. Так у меня появилась прекрасная возможность отоспаться.

Что касается занятий, не хочу показаться кичливой, но память у меня феноменальная. Даже когда я как завороженная пялилась на ягодицы Джона Поттса на биологии, каждое слово учителя все равно откладывалось у меня в мозгу. Так что экзамены я всегда сдавала без проблем. Знания сами рвались наружу, как протухший кебаб. Все сдала на пять, хотя усилий приложила — ноль. Жизнь тогда была блаженством.

Наверное, поэтому я согласилась отправиться в путешествие. Хотелось продлить последний год с подругами как можно дольше. Все мы знали, что после школы разбежимся кто куда. Сара Мур, с которой мы дружили еще до рождения — наши мамы вместе ходили на курсы для беременных, — поступила в университет Эдинбурга на отделение математики. Как такая иррациональная особа додумалась выбрать столь рациональный предмет, ума не приложу. Кэрол Суини, наша местная глазговская Кейт Мосс, уезжала в Лондон и хотела попробовать начать карьеру модели. Джесс Лэтхем отправлялась в университет Абердина изучать политологию. Господи, политологию! По ее словам, она выбрала этот предмет потому, что наверняка на факультете политологии будет куча мужиков и званые ужины. И наконец, Кейт Уилсон, которая уже давно кромсала наши шевелюры, устроилась помощницей парикмахера в модный салон красоты в Глазго.

А как же я? Я не знала, чем займусь после школы. Меня приняли в университет Глазго на отделение английской литературы, но меня как-то не грело провести четыре года, зарывшись в тома Китса, Д. X. Лоуренса и Шекспира. Лучше пусть мне удалят все зубы. Нет, я хотела путешествовать по миру, знакомиться с интересными людьми и богачами, которые будут покупать мне бриллианты. Какая же я была несерьезная!

Мы забронировали двухнедельный тур в самое сердце Коста-дель-Мачо-Латино, в испанском Бенидорме. Это вам, конечно, не роскошный остров Сент-Люсия, но какая разница, ведь мы ехали на родительские деньги. По крайней мере, другие девочки. Я же копила на это путешествие, урезая себя во всем. Восемнадцать месяцев подряд я каждую субботу убирала со столов и подавала кофе горластым теткам в шубах и алмазах размером с Гибралтар, от которых у них чудом не ломались пальцы. Это было кафе в одном из шикарных торговых центров Глазго, и работу эту я ненавидела. Мало того, что мне приходилось надрываться по субботам, когда все нормальные люди тусовались; хуже всего была форма — коричневый комбинезон с юбкой. Какое унижение! Я была похожа на переваренную сардельку. Только этого никто не замечал: я невидимкой шныряла между столов, убирая грязные тарелки. В этом и проблема с ГАДИНАми (Гнусными Адскими Девицами с Их Норками и Алмазами) — если ты не зарабатываешь сто штук в год, тебя для них просто не существует. Когда я вытирала со столов, они продолжали щебетать как ни в чем ни бывало.

— Видела ее грудь? Как будто арбузы в лифчик напихала.

— И я сказала Джереми: Монте-Карло — это вчерашний день, в этом году поедем на Сент-Барт.

— Конечно, я имитирую оргазм, дорогая, я же не хочу, чтобы мы занимались этим всю ночь, спать тоже необходимо.

Они даже не прерывались, чтобы перевести дыхание, не говоря уж о том, чтобы вежливо поблагодарить меня за то, что я убрала объедки. И все же, хоть я их и презирала, у меня возникало какое-то извращенное желание в один прекрасный день тоже стать одной из них: обвешаться драгоценностями и заплатить пять фунтов за липкую булочку. Я смотрела, как они держат сигареты, поправляют волосы и разговаривают взволнованным шепотом: они всегда были самодовольны и знали, что их никто не посмеет осудить. Только одна вещь, решила я, придает такое спокойствие — деньги. И я поклялась, что однажды тоже буду сидеть здесь в кружевах от Джанет Реджер и платье от Диора и сокрушаться, что мой муж-миллионер не в силах достичь эрекции.

Скажете, я была пустышкой? А что оставалось девушке, которая вытряхивает пепельницы?

В Бенидорм мы вылетели в десять пятнадцать вечера. Чтобы опозорить нас по полной программе, все наши родители решили сопровождать нас в аэропорт. В моем случае приехала лишь мама, так как отец в очередной раз увяз в дебатах с Джеком Дэниэлсом. Мама вся испереживалась. «Ты записала номер британского посольства на случай, если возникнут неприятности?» «Ни в коем случае не заговаривай с иностранными мужчинами, они могут неправильно понять твои намерения».

Очень сомневаюсь, мам, но все равно спасибо за совет.

Долго мы не могли отделаться от этого бродячего зверинца родственников. Наконец мы убедили их, что нам немедленно надо в зал отлета, иначе нас растопчут толпы туристов, прибежавшие на контроль в последний момент. Мы ворвались в дьюти-фри, как старушки на распродажу в «Сэйнсбери». Вид у нас, наверное, был, как у беженцев с концерта «АББА». Ни у кого не было юбки длиннее двенадцати дюймов и каблуков ниже четырех. Перекиси водорода, вылитой на наши головы, хватило бы, чтобы выбелить небольшое поле, а тонной голубых теней на наших веках можно было бы накрасить гастролирующую труппу трансвеститов. Мы были в экстазе. Две недели веселья и свободы, и ни одного «надзирателя» в пределах видимости. Рай!

Мы сразу же направились в тот угол дьюти-фри, где продавались сигареты и спиртное. Купив пять бутылок водки, кучу сигарет и шоколада, мы устроились в баре и стали ждать вылета.

— Значит, так, — рявкнула Джесс, подражая Маргарет Тэтчер, — если в эти две недели мы не хотим поубивать друг друга или попасть в тюрьму, нам надо установить жесткие правила. — Все в ужасе завизжали.

— Черт возьми, Джесс! — бросила Сара. — Мы только что отделались от предков, а ты уже изображаешь мамочку! Остынь и глотни еще водки.

— Но должны же у нас быть правила, — не унималась Джесс. — Иначе мы можем весь отпуск испортить.

— Какие такие правила? — вмешалась Кейт.

— Думаю, все согласны, что мужчин в номер приводить нельзя.

Это заявление было встречено гробовой тишиной, если не считать клацанья кубиков льда: всем вдруг срочно понадобилось глотнуть водки. Понимаете, мы вовсе не потаскушки. Более того, все мы были девственницами, что редкость в семнадцатилетнем возрасте. Но при этом мы были вовсе не ангелочками и знали, для чего нужен пенис. И весь смысл этого отпуска был в том, чтобы оттянуться на полную катушку, чтобы запомнилось на всю жизнь, в отсутствие благоразумных родителей. Первой заговорила Кэрол:

— Я поддерживаю Джесс. Должны быть какие-то основные условия.

Я чуть со стула не упала. Столько лет знаю Кэрол, и ни разу она не демонстрировала даже намека на существование разумных мозговых клеток, не говоря уж о полноценном мозге.

Она продолжала:

— Думаю, правила следующие: а) мы должны каждый вечер поцеловаться, как минимум, с одним новым парнем; б) домой возвращаться только тогда, когда ноги уже не держат от количества выпитой бормотухи, и в) никакого секса с проникновением, только оральный.

Ну как вам? Не думаю, что все это обязательно было слышать даме за соседним столиком, потому что она вдруг стала давиться над чашкой. Что же до нас, мы закатились в истерике от хохота.

— Я тут еще правило придумала, — проворковала Кейт, когда к ней вернулся дар речи. — Нельзя готовить, убираться и мыть посуду.

Очередной всплеск хохота. Джесс к этому времени стала бледно-пунцового цвета.

Настала моя очередь.

— И помните, девочки, если латинский мачо вскружит вам голову, ультрапрочные презервативы должны быть наготове.

Тут мы согнулись пополам. Женщине за соседним столиком уже пора было вызывать реанимацию.

Джесс пробормотала:

— Хорошо, хорошо, только, пожалуйста, не приводите мужчин в номер!

Мы энергично закивали, обливаясь слезами.

— Как скажешь, Джесс, постараемся, — успокоила ее я серьезным тоном.

В апартаменты мы приехали в середине ночи. И слава богу, потому что из-за усталости и количества выпитого мы не заметили, какая это была дыра. Тот, кто написал в туристическом каталоге «номер на шестерых», видимо, имел в виду, что эти шестеро так близко знакомы, что будут спать друг на друге.

В большой комнате стояли дряхлый диван и две походные койки. Еще три койки располагались за занавесочкой в комнате, которая когда-то, видимо, была большим чуланом. Кухня встретила нас плитой с одной конфоркой, мини-холодильником, потрескавшейся раковиной и муравьиной колонией. Ванная — скажу лишь, что я очень надеялась, что в бассейне есть душ, а где-нибудь поблизости — общественный туалет.

Но нам было все равно. Не раздеваясь, мы повалились в кровати и уснули через тридцать секунд.

Наутро нас разбудил грохот колес поезда прямо над головой. Потом мы поняли, что никаких поездов здесь нет, просто так гремят наши головы: похмельный синдром периодически долбил по мозговым клеткам. Было больно. Рот по ощущениям напоминал сухую подметку. Умница Джесс подоспела на помощь с парацетамолом, и мы решили, что единственное, что нас вылечит, — это день, проведенный на пляже. Чтобы муравьи не свили гнезда на наших конечностях, через пять минут мы выскочили за дверь с таким видом, будто ночевали в кустах.

Добравшись до пляжа, мы улеглись в первом попавшемся просвете между загорающими. Восторгу не было предела.

— Кому только нужен этот Глазго? — пробормотала Кейт, вылив на себя столько масла, что хватило бы на мотор «Феррари».

Остаток дня мы провели в полубессознательном состоянии, просыпаясь лишь когда одна из нас начинала кричать:

— Тревога, на горизонте гора мышц! — Это означало, что мимо нас проходит очередной сногсшибательный представитель мужского пола.

Все было очень пристойно, как в телепрограмме о путешествиях. Пока не наступил вечер…

Мы с Кейт взяли два больших коктейля и, чтобы девочки смогли подготовиться к «выходу на охоту», удалились на балкон — у нас в Глазго такие балконы называются «наружными подоконниками». Когда девочки были готовы, мы сказали, чтобы они шли без нас.

— Встретимся в «Шотландце» попозже, — крикнула Кейт через окно, говоря о пабе, мимо которого мы проходили днем.

Почему только туристы так делают? Зачем вообще ехать в отпуск, если все равно заваливаешься в паб, где как раз находятся те люди, от которых хотелось уехать, и та же самая еда, что и дома? И еще жалуемся, что томатный соус не «Хайнц», а другой фирмы. Странные мы люди, британцы.

Мы с Кейт красились и наряжались целую вечность. К тому времени, когда было готово, мы успели переодеться каждая по двенадцать раз, дважды накраситься, потом все смыть и опять накраситься и сменить больше причесок, чем Мадонна за всю карьеру. Еще мы выпили полбутылки водки и галлон свежевыжатого апельсинового сока. Как мы выглядели, нам было уже плевать, ведь в глазах все равно двоилось.

Шатаясь, мы поплелись в «Шотландец», по дороге захаживая в каждый паб, чтобы освежиться. Когда мы наконец прибыли на место, было почти двенадцать. Кэрол с Сарой были поглощены разговором с двумя из шести эдинбургских парней.

— Где Джесс? — промямлила я, вовсе не желая быть похожей на Рэба Си Несбитта — но так уж получилось.

— Где-то здесь, — ответила Кэрол, размахивая руками в неопределенном направлении. — В туалет вышла, наверное.

Через пару минут нас с Кейт поглотило всеобщее веселье и громкая музыка, ревущая из динамиков. Я обнаружила, что танцую грязные танцы с мускулистым голландцем по имени Хенк (он-то как попал в «Шотландец»?). Вскоре мы уже играли в хоккей языками в темном углу; его руки так и норовили протиснуться к моей груди. В конце концов мне надоело постоянно перемещать его лапы с сосков на ягодицы, я неоригинально выпалила, что мне нужно в туалет, и поплелась на поиски остальных. Кейт мне пришлось отделять от загорелого француза чуть ли не хирургическим путем; Кэрол стояла на барном табурете и горланила «Эй, транжира»; потом нашлась и Сара (валялась под раковиной в туалете). Но куда пропала Джесс? Меня охватил испуг, а вскоре — и страшная истерика, от которой я мгновенно протрезвела. Мы обыскали все углы. Дошли даже до того, что копались в мусорных ящиках на колесах у входа, но ее нигде не было.

Мы ударились в панику и стали лихорадочно приглядываться к каждому парню в пределах видимости, чтобы определить, похож ли он на психованного маньяка-убийцу, похищающего людей. Мы бросились в гостиницу, по дороге обыскав каждый бар и темный закоулок. Все это время перед глазами у меня стояло мамино лицо, которое как будто бы говорило: «Я так и знала! Так и знала, что тебе не обойтись без телефона британского посольства!»

— Черт, — процедила я, ни к кому в отдельности не обращаясь. Мы поднимались по лестнице в наш номер. — Не могу поверить, что это происходит с нами.

Подойдя к двери, я стала искать ключ, но вдруг окаменела. Господи, что это еще такое? Меня оглушил душераздирающий хор, исполняющий песенку «Сыграй нам блюз, белый человек». Звуки раздавались из-за нашей двери.

Все еще трясущимися руками я открыла дверь, и передо мной предстало самое что ни на есть идиотское зрелище. Трое парней в сомбреро орали во все горло, еще один играл на гитаре-развалюшке, а еще один сладко спал. На животе у последнего кто-то выстроил пирамиду из пивных банок, а из его ушей свисали его же носки. В центре всего этого безобразия восседала Джесс с пивной банкой в руке.

— Девочки, я уже начала беспокоиться, где вы! Заходите, я вас с ребятами познакомлю! — прокричала она.

Я онемела и, потеряв способность двигаться, приросла к полу. Хотела было что-то выговорить, но никакими словами невозможно было выразить те сорок семь разнообразных эмоций, что метались у меня в голове. На помощь пришла Кэрол.

— Джесс, какого черта здесь творится?

Четверо парней выжидающе смотрели на нас. Спящий хранитель пивной пирамиды даже не пошевелился.

— Мы познакомились у входа в «Шотландец», — выпалила Джесс. Ей хватило приличия немного смутиться. — Они из Барнсли, и им негде жить, потому что из кемпинга их выгнали. Я пожалела их и привела их к нам… Подумала, что они могли бы пожить с нами. Вы ведь не против?

Я все еще пыталась расшевелить онемевший язык. Кейт громко вздохнула.

— Извини, Джесс, но у нас есть правила, — отрезала она. — Мужчин приводить нельзя.

На лице Джесс застыл непередаваемый ужас, и она уже хотела произнести оправдательную речь, когда заметила на губах Кейт улыбку. У Кэрол задрожали плечи, и через пару секунд все мы катались по полу от хохота. Даже разбудили Парня с Носками.

До рассвета мы не спали, пили, исчерпав весь репертуар песен «Битлз», Элвиса и Фрэнка Синатры. В шесть утра завершив пирушку чудовищным исполнением песни «Нью-Йорк, Нью-Йорк», мы рухнули спать там же, где сидели. Даже не стали решать, кто где будет спать: десять человек в квартире, предназначенной для двоих, — это безнадежно. Просто договорились так: кто сможет где расчистить место на полу, там он и ляжет.

В состоянии опьянения нам показалось, что парни из Барнсли — безобидные и забавные ребята. Дейв играл на гитаре, был ростом пять футов восемь дюймов, у него была милая улыбка и злобные шуточки. Братья Пол и Барри говорили одновременно — один мозг на двоих и вдвое больше рук и ног. Марк был красавчиком — высокий, смуглый, дьявольски симпатичный и явно не понаслышке знал, что такое штанга. Что до Парня с Носками, то он за всю ночь даже ни разу не приоткрыл глаза, так что мы договорились, что отныне и навеки он официально будет именоваться Парнем с Носками.

Последующие три дня повторяли первый почти в точности, только вот народу стало больше. Ребята вели себя, как старшие братья: приносили нам коктейли на пляже и отваживали посторонние ухаживания, изображая из себя братьев, дружков или мужей в зависимости от ситуации. Правда, Кэрол решила, что хочет узнать побольше о том, как Майк качает пресс, и они устроили маленький инцест, но, не считая этого, наши отношения были чисто платоническими.

Однако на четвертый день все изменилось.

День не предвещал ничего дурного: долгое ленивое лежание на пляже, крем от солнца, пляжный волейбол. В шесть мы вернулись в гостиницу, чтобы подготовиться к очередной вечерней прогулке по злачным местам Бенидорма. Для посещения ванной мы разработали весьма эффективный график: сначала идут мальчики, и пока они принимают душ, мы часок попиваем коктейли на балконе. Потом они уходят в паб, а мы наряжаемся и встречаемся с ними уже на месте. Все очень цивилизованно, если бы не неизбежная нехватка места, драчки с брызгами и прочее безобразие, которого было не миновать. В тот вечер я приняла душ, оделась и накрасилась довольно быстро, что было мне несвойственно. Однако я пришла к выводу, что а) слишком жарко, чтобы копаться, и б) в этом городе даже с лицом, похожим на коровью задницу, и фигурой не лучше тебе все равно гарантировано мужское внимание.

Когда мы явились в паб, ребята уже стояли на столе, распевая футбольные гимны, так что мы воспользовались возможностью и украли их стулья. Неумный ход, так как они уселись нам на колени и сидели там, пока нам не свело ноги и мы были вынуждены аккуратно спихнуть их на пол.

Примерно в одиннадцать часов, когда меня уже не на шутку качало на тонких шпильках, в бар вошел высокий блондин в сопровождении темноволосого парня. Блондинчик выкрикнул приветствие Саре, и я смутно припомнила, что зовут его Грэхем: это тот парень, которого она домогалась вчера вечером. Он подошел к нашему столику, а его друг стал проталкиваться к бару. Он ждал своей очереди; через толпу я могла разглядеть только его макушку.

Грэхем уселся Саре на колени, и тут его друг повернулся и стал пробираться к нам. Мое сердце замерло. Еще пара секунд — и перехватило кислород. Я уже собиралась искать коричневый бумажный пакет, чтобы подышать в него, как его глаза остановились на мне. И какие глаза! Такие синие, что, если бы дело происходило в девяностые, клянусь, я бы подумала, что он носит цветные линзы; его ресницы заставили бы куклу Барби умереть от зависти.

Ему был примерно двадцать один год; иссиня-черные волосы, смуглая кожа и скулы, как у актера из американской мыльной оперы. Он был ошеломляюще хорош собой. Все время, пока он шел к нашему столику (как мне показалось, мили полторы), он не сводил с меня глаз. Все еще глядя мне в глаза, поставил стаканы. На его губах появилась улыбка, приоткрывшая зубы, по которым мне захотелось постучать, чтобы убедиться, что они настоящие. Боже милостивый, да это же любовь с первого взгляда! Мне казалось, что громовые удары моего сердца заглушают даже ритм дурацкой песенки «Заткни рот», ревущей из динамиков. Он посмотрел на меня еще немного и медленно, с мягким шотландским акцентом произнес:

— Ну что, мы уходим?

Мой мозг заскрежетал в поисках остроумного ответа, услышав который все должны были схватиться за живот, но способность мыслить меня покинула.

— Да.

Да? И это все? Все, что способна придумать образованная и бойкая на язык молодая девушка вроде меня? Наверное, он подумал, что я тупа как пробка и не в состоянии поддержать беседу.

Он протянул руку, и я взяла ее, все еще утопая в его взгляде. Вышла вслед за ним на улицу, где он свернул направо и зашагал в полном молчании. Где-то через сотню ярдов он остановился, взял мое лицо в ладони и медленно меня поцеловал. Я почувствовала, как у меня подкашиваются колени. Господи, что со мной происходит? Мой разум захватили инопланетяне, или все это — свидетельство жестокого умственного расстройства? Я не могла говорить, еле перемещала ноги и совершенно не контролировала свои чувства. Словно превратилась в безмолвную восьмидесятилетнюю старуху.

Он пошел дальше, завернул налево, потом направо, пока мы не вошли в один из больших отелей на побережье. Мы поднялись на лифте на шестой этаж и зашли в его номер, там он повернулся и опять меня поцеловал. Только на этот раз дело этим не ограничилось. Он расстегнул мою блузку, и та соскользнула на пол; вслед за блузкой он стянул и юбку через бедра. Тем временем я каким-то образом сумела снять с него рубашку и брюки. Мы барахтались на кровати, целуясь, кусаясь и обнимаясь. Не успела я сообразить, что происходит, как откуда-то появился презерватив, и вот уже кончик его члена ищет что-то в моих лобковых волосах.

— Приподними бедра, — прошептал он, теребя губами мое ухо.

Как это — приподними бедра? Высоко? Мне показалось, что сейчас не время спрашивать: «Извини, но я никогда ничего подобного не делала, так что не мог бы ты нарисовать диаграмму с точным указанием угла подъема?» Я приподняла зад, и он медленно и постепенно проскользнул внутрь. Мое тело взорвалось. Он продолжал двигаться вперед и назад, подразнивая меня, пока я не стала молить его остановиться и начать снова и продолжить этот танец — сама не знаю, чего я хотела. Наконец он кончил — задрожал, замер и рухнул рядом со мной.

Он повернулся и коснулся моего лица.

— Ты красавица, — прошептал он.

Я просияла.

— Спасибо, — ответила я, не зная, что еще сказать. Мама всегда меня учила, что, если кто-то говорит комплимент, нужно улыбнуться и поблагодарить его. Вряд ли она ожидала, что я применю ее урок после того, как незнакомец устроит мне сексуальную встряску, но откуда же мне знать правила этой новой игры?

Я стала припоминать, что же сейчас должно произойти. Я была уверена, что в этот самый момент парень должен перекатиться на бок и через десять секунд захрапеть. Но почему тогда он водит пальцем по моему соску? А теперь вот и по животу. И по бедрам. О боже, он хочет сделать это еще раз! Это нормально? Он затащил меня на себя, и, не успев сообразить, я начала двигаться, используя мышцы, о существовании которых даже не подозревала.

Мы занимались любовью еще два раза, один из которых был в ванной: теперь-то я знаю, что «водный спорт» имеет еще одно значение.

Когда мы уснули (я — с тупой улыбкой на лице), уже светало.

В десять утра меня разбудили лучи солнца, проникающие в окно. Сперва я не поняла, где нахожусь, а потом вспомнила.

Я начала было вставать, но почувствовала, что вынуждена лечь на кровать из-за боли. Ноги ныли, как после марафонского пробега. Я заставила себя дойти до ванной, по пути подбирая поспешно сброшенную одежду. Посмотрела в зеркало. Это было большой ошибкой. Лицо красное, глаза похожи на дорожную карту; волосы, как у панка. Я не могла позволить ему увидеть себя в таком состоянии: от шока у него на всю жизнь останется психическая травма.

Я оделась, насколько возможно, ликвидировала разрушения и украдкой двинулась к двери. Только я дернула за ручку, как он сонно пробормотал:

— Можно увидеть тебя вечером?

— Конечно, — бросила я, не оборачиваясь. — Я буду в «Шотландце».

Я поплелась домой, моля Бога, чтобы все еще спали. Тихонько отворила дверь и хотела уже вздохнуть с облегчением, как увидела море нетерпеливых лиц. Вся банда, естественно, не спала и разразилась аплодисментами стоя. Смеющаяся Кейт протянула мне стакан.

— Что это? — промямлила я.

— Новый коктейль, мы придумали его для тебя. Называется «Потревоженная вагина».

Господи, неужели в этом мире ничего невозможно скрыть?

— Как вы узнали?

Тут вмешалась Сара.

— Грэхем здесь, — сказала она, указав на друга моего ночного героя, приютившегося в углу. — Вчера вечером он пошел в отель, но услышал, что вы в комнате, и прибежал к нам с подробным отчетом.

Я была в ужасе. Пожалуйста, пусть земля раскроется и поглотит меня прямо сейчас.

— Ну что, так и будешь молчать? — спросила Джесс.

Я замялась.

— Грэхем, — сгорая от стыда, произнесла я. — Как зовут твоего друга?

— Ник. — Ответ Грэхема потонул в изумленных криках остальных. — Ник Руссо.

В тот вечер, в отличие от предыдущего, я собиралась несколько часов. Что бы я ни надела, мне казалось, что я слишком толстая, низкорослая или плоская. Как бы ни причесалась, казалось, что я похожа на свою маму или бабушку. Значит, вот как оно бывает. Достаточно провести с мужчиной одну ночь, и ты вдруг превращаешься в нерешительную истеричную соплю. Я все ждала, что почувствую укол сожаления, но ничего подобного. Мне не терпелось увидеть его снова.

Когда мы пришли в паб, Ника нигде не было. Я была рада, что вокруг столько народу и шумно: по крайней мере, девчонки прекратили гестаповский допрос по поводу прошлой ночи. Дело не в том, что я не хотела делиться: просто я не представляла, как можно говорить о чем-то, чего я сама не понимаю. И мне не терпелось сделать это снова!

Как я должна себя вести? Скромничать, быть холодной или, наоборот, дружелюбной и открытой? В какой книжке, черт возьми, описаны все правила? В конце концов верх взяли испуг и волнение.

Весь вечер я пялилась на дверь. Наконец, часов в десять, вошел Грэхем. Сердце подскочило, но потом опустилось снова, быстрее, чем немецкая подлодка: я увидела, что он один.

— Где Ник? — спросила я, боясь услышав ответ.

— Не знаю, Карли, не уверен, что он сегодня придет.

Все сразу смутились; парни принялись разглядывать ботинки. Наверное, этому учат в Школе для Мужчин: «Когда один из твоих собратьев нагло кидает представительницу противоположного пола, надо немедленно уставиться в пол, иначе да покарает вас Бог Тестостерона».

Я онемела. Встала, схватила сумку и убежала, не задерживаясь ни на секунду, чтобы они не увидели моих слез, навернувшихся на глаза.

Мне казалось, что я пробежала много миль, прежде чем оказаться на пляже. В мозгу крутилась мантра: «Мерзавец, мерзавец, мерзавец». Раньше со мной никогда такого не случалось. Ни один парень никогда не бросал меня и не расстраивал, не говоря уж о том, чтобы вызвать слезы. Я всегда считала себя неуязвимой.

Наткнувшись на перевернутую лодку, я опустилась рядом, повернувшись к морю лицом. Ну почему в кризисный момент перед глазами всегда появляется мама, читающая мне нравоучения?

«Знай: всем им нужно только одно».

«Никогда не соглашайся на секс, потому что наутро тебя просто выкинут, как вчерашнюю газету».

Мне хотелось биться головой об эту лодку, лишь бы избавиться от мыслей. А еще лучше — впасть в кому.

Там он и нашел меня через несколько часов — с опухшими, как у лягушонка Кермита, глазами, въевшейся в кожу тушью и прилипшими к голове волосами, похожими на вязаную шапочку. Вид у меня был, как у террориста-амфибии.

Я почувствовала рядом с собой какое-то движение. Он сел, обнял меня и крепко прижал к себе.

Онемев от потрясения, я вытаращилась на него.

— Ты чего убежала? — прошептал он.

— Я подумала, что совершила страшную ошибку. Что ты не придешь, — выпалила я сквозь слезы, которые полились опять.

— Не говори глупости, — улыбнулся он. — Я просто уснул, когда готовился к выходу. Опоздал немножко, вот и все.

— О! — Моя способность поддерживать разговор, похоже, опять ушла в отпуск.

— Но, кажется, нам надо поговорить.

Ага, ну вот, подумала я. Сейчас начнется: «Это же всего лишь курортный роман, так, ничего серьезного».

— Ты почему мне не сказала, что это у тебя первый раз?

— Как ты узнал? — О боже, неужели я ему всю кровать кровью перепачкала? Только не это! Какое унижение!

— Мне Кейт сказала, — ответил он. — Она объяснила, почему ты сделала ноги спринтерским бегом, когда Грэхем появился без меня.

Мне было все равно, правда это или нет. Такое объяснение щадило мои чувства. Возможными вариантами были: а) после твоего ухода моя кровать напоминала сцену из «Техасской резни бензопилой» и б) ты так ужасна в постели, что, видимо, это у тебя впервые. Оба варианта слишком невыносимы.

— Я не знаю, — искренне ответила я. — Подходящего момента не было.

— Тогда почему ты это сделала? — настаивал он.

— Тоже не знаю. Просто мне показалось, что так и должно быть.

Тут он рассмеялся. Рассмеялся! Я сижу и чувствую себя так, будто у меня только что умерла собака, а он смеется! Он чмокнул меня в кончик носа и притянул к себе:

— Кажется, ты мне начинаешь нравиться, Карли Купер. А теперь пойдем, надо наверстать упущенное.

Остаток отпуска был непрерывным блаженством. На следующее утро мы вернулись в квартиру со всей одеждой Грэхема и поменяли ее на мою. Грэхем с Сарой были в восторге: они уже почти стали постоянной парой.

И мы с Ником тоже. Мы просыпались вместе, загорали вместе, вечером ходили в паб с остальной компанией, но все время держались рядом. Мы много смеялись. Смеялись над дурацкими, бестолковыми вещами. Я влюбилась бесповоротно, без оглядки, по самые уши и выше. И он тоже. Это было невероятно. Когда он видел меня, его лицо загоралось; мы постоянно говорили обо всем на свете и каждую ночь подолгу занимались умопомрачительным сексом. Я была похожа на Дейла Уинтона: многолетний загар и словно вытравленная на лице улыбка.

Наконец наступил последний вечер. В животе весь день ухало, и мне поочередно хотелось то приковать Ника к кровати наручниками и смаковать каждую секунду, то свернуться калачиком в углу и заплакать.

Мы пошли ужинать — в кои-то веки без веселой компании друзей.

— Нельзя, чтобы вот так все и закончилось, Купер, — произнес он, стиснув мою руку так, что мне показалось, будто костяшки сейчас выскочат из суставов.

— Разве может быть иначе? — возопила я. — Мы живем в сотнях миль друг от друга, не умеем водить и оба студенты без гроша в кармане!

Но это было не главное.

Понимаете ли, я его обожала. Это были самые идеальные две недели за всю мою жизнь: я потеряла невинность с самым удивительным мужчиной и знала, что нас ждет. Если бы мы постарались продолжить отношения дома, они бы завязли в длительных разлуках, поздних ночных звонках и нашей жизни в разных городах. Даже в состоянии солнечного удара, алкогольного отравления и эйфории я понимала, что мы слишком молоды для всего этого. Рано или поздно мы оба познакомились бы с кем-нибудь, и конец был бы ужасен: слезы и сцены, упреки и сожаления. Я этого не хотела. Мне хотелось навеки запомнить это время таким, каким оно и было: лучшим эпизодом моей жизни.

Я попыталась ему объяснить. И наконец он понял:

— Знаешь что, Купер, в один прекрасный день я приеду и разыщу тебя. И потом мы поженимся и будем жить в сексуальном раю до конца жизни.

— Обещаешь? — с улыбкой спросила я.

— Обещаю, — ответил он, крепко обнял меня и поцеловал на прощание.

Больше я Ника Руссо ни разу не видела.