Самолет с ранеными появился сразу после восхода солнца. Персонал девяносто первого эвакогоспиталя в Хыннаме ожидал их, но не столько одновременно.

Стоял сезон муссонов, и дожди шли беспрерывно. Они хлестали в окна и замыкали проводку. Они превращали корейскую пыль в потоки грязи, которые – проникали сквозь импровизированные дамбы из мешков с песком и просачивались под двери. Они расшатывали деревья, заливали дороги и сводили людей с ума.

Был сезон муссонов, и, по правде говоря, дела шли довольно вяло. Военные действия почти прекратились. Но самолеты все еще прилетали. Они появлялись из утреннего тумана то с севера, то с запада, то с юга. Солнце, пробиваясь сквозь тучи над Японским морем, бросало багровый отблеск на их серебристые фюзеляжи.

Бригады первой помощи, чтоб меньше мокнуть, ждали в помещении до последнего момента. Было непонятно, куда девать новых раненых. В бараках из гофрированного – железа, вытянувшихся вдоль скалистого берега океана, уже не было места. В сезон муссонов всегда все идет вкривь и вкось. Как только самолет приземлился, бригады бросились выносить раненых, укладывать их на каталки и перевозить в госпиталь. Часть из них находились в забытьи. А кто был в сознании, стоически переносил транспортировку. Их лица морщились, но никто не стонал, не просил о помощи. Лишь один, одетый в форму морского пехотинца, с перевязанной грудью и головой, неожиданно заговорил. Сестра не видела его глаз, закрытых повязкой, но губы молили так страстно и так убедительно, что она невольно вслушалась в смысл роняемых им фраз:

– Мой радист… Подберите моего радиста, я могу подождать. Заберите его… он был близко от меня… Пожалуйста… Он тяжело ранен, очень тяжело. Заберите Смитти! – Он шарил руками, пытаясь найти руку сестры. И тогда она сама взяла его за запястье.

– Успокойтесь, сержант. О нем позаботились, – сказала она, нащупывая пульс.

Закатив каталку в приемный покой, сестра склонилась над раненым, чтобы снять промокшую от крови повязку, и невольно отметила, что он хорошо сложен, высок, мускулист и, должно быть, красив. Во всяком случае, открытая ее взору нижняя часть лица сержанта была безупречна: волевой подбородок, четко очерченные губы, чистая кожа.

Сняв последний слой бинта, она невольно вздрогнула от вида его кровоточащих ран. Ее голубые глаза на мгновение расширились, как от боли. Бедный, бедный…

– Вы долго пробирались через это рисовое поле? – с состраданием спросила она.

– Всю ночь, – прохрипел сержант. – Нас подобрали, но я потерял его… Не беспокойтесь обо мне, я в порядке. Найдите Смитти… Пожалуйста… Найдите мне Смитти. Я хочу видеть его.

Двери хлопнули. Сестра подняла глаза. Санитары катили последнюю каталку. Она по опыту знала, что последними привозят либо тех, кто не нуждается в срочной помощи, либо тех, кому она больше не понадобится вообще.

– Его приятель, – кивнув на сержанта, тихо промолвил поравнявшийся с ней санитар.

Раненый встрепенулся, крепко сжав руку сестры:

– Это он? Это Смитти? Что с ним? Не молчите!

А каталка уже скрылась за перегородкой, отделяющей мир живых от царства мертвых.

– Нет, это не он, – солгала она и, подозвав санитара, приказала: – Эй, Хвастун, тащи скорее прибор для переливания крови, ему нужна четвертая группа. Думаю, что во время операции этому парню понадобится кислородная подушка и хорошая доза антибиотика. Позаботься обо всем и скажи доктору Шефферу, чтобы он поторопился.

То, что увидела сестра под бинтами, наводило ее на мысль, что этого парня будут резать сейчас вдоль и поперек и наверняка оттяпают часть кишечника, вырежут селезенку, «подровняют» печень. Если он выдержит все это – останутся пустяки: доктор Шеффер очистит его легкие от крови и гноя, и он станет как новый. Вот только лицо… Почему-то ей было невыносимо трудно снять повязку и посмотреть, что же случилось с остальной частью его красивого лица.

На шее у сержанта висел какой-то медальон. Может, этот талисман ему поможет? Вряд ли – талисманы бессильны там, где отступают доктора.

– Сержант!

Его пальцы разжались. Она схватила тонометр, чтобы измерить кровяное давление. Но раненый перехватил ее руку.

– Черт побери, сержант, давайте без фокусов!

Он был сильным человеком. Впрочем, на войну больных и слабых не брали.

– Простите, я не хотел вас обидеть…

– Конечно, хотел, – огрызнулась она, отсчитав по тонометру пятьдесят на тридцать. Боже, да ведь он на пороге преисподней. – Эй, дайте скорее четвертую группу! – завопила она, накладывая жгут на руку. – Да скажите Шефферу, чтобы он немедленно шел сюда.

– Все… в порядке, лейтенант… – он начинал бредить. И его голос угасал вместе с жизнью.

Она стукнула его в подбородок, чтобы вернуть к действительности.

– Нет, не все в порядке, сержант! Вы останетесь со мной, слышите?

– Я… не могу… я…

– Вы у меня не умрете, мистер! Слышите? За смерть сержанта начисляют много штрафных очков, а у меня и так перебор.

Он улыбнулся. Ей-Богу, он улыбнулся.

– Мне жаль подводить вас… но я очень… устал…

– Вы у меня не умрете!!

Ею вдруг овладело страстное желание вырвать этого парня из лап смерти. Она уже не думала о том, что четырнадцать часов на ногах, что конца смены не предвидится, что за окном беспрерывно льет дождь, а самолеты доставляют все новых и новых раненых, что за последние сутки через ее руки прошло несколько десятков кровоточащих тел, многие из которых навсегда скрылись за желтой перегородкой. Она не могла объяснить, чем именно встревожил ее этот больной. Но так получилось, и сестра не желала думать ни о чем, кроме его спасения.

– Вы у меня не умрете! – приговаривала она, когда его кровь капала на пол, а температура стремительно поднималась, когда они делали укол за уколом и вводили сыворотку четвертой группы крови.

Шеффер вытаскивал его с того света во время операции.

– Вы меня слышите? – допытывалась она у него три дня спустя, когда он лежал в реанимации, терзаемый жестокой лихорадкой.

Позже он пробудился, но только для того, чтобы обнаружить безмерность своих мучений и попытаться в бреду выдернуть дренажные трубки, торчавшие из его тела.

Каждый день в течение двух недель, когда сержант безвольно пытался ускользнуть в небытие, она била его по плечам и хлестала по щекам, спорила с ним и умоляла его, приговаривая:

– Вы не умрете, сержант» не умрете…

За эти две недели сержант не умер. А потом, когда следующая волна раненых затопила бараки из гофрированного железа и медсестра прикорнула у окна, не в силах устоять на ногах после двадцатичасового дежурства, его вывезли в Японию…