– Товсь! Целься! Пли!

Был великолепный день. Светлые облака ползли по ослепительно голубому небу, легкий бриз овевал холмистую местность. В Вашингтон пришло лето.

Мэдж стояла с детьми среди бесконечных рядов белых надгробных камней. Здесь, на Арлингтонском национальном кладбище, снова шли похороны. Военные мундиры, черные платья и сухой треск ружейного салюта над гробом, покрытым национальным флагом.

– Товсь! Целься! Пли!

Снова грянули семь винтовок. Мэдж вздрогнула, словно они целились в нее.

– Товсь! Целься! Пли!

Стая ворон, тревожно крича, взлетела в небо.

– На пле-ечо!

Почетный караул застыл навытяжку. Толпа на мгновение замерла, пока горнист подносил к губам сверкающий инструмент.

Мэдж оцепенела. Это было невыносимо. Ей никогда в жизни больше не хотелось слышать сигнал «отбой». Она слышала его снова и снова, когда парни уезжали домой в цинковых гробах, чтобы лечь в землю под такими же безликими белыми камнями. А потом эта же музыка звучала на похоронах Джона Кеннеди, на этом самом кладбище.

Она думала, что больше это не услышит. Чистые, звенящие звуки плыли над холмами, словно плач матери, провожающей сына в последний путь.

Ей было невмоготу стоять здесь. Но она стояла.

Когда звуки горна растаяли в воздухе, Мэдж не смогла удержаться от слез.

Мать Пита стояла недвижимо как статуя. Его дедушка и бабушка держали ее под руки. Военные отдавали ей честь. Мэдж схватила детей за руки, словно желая защитить их. Ей захотелось плакать в голос так, как плакал сверкающий горн.

Майкл за всю церемонию не проронил ни слова. Он просто подошел сзади и положил ей руку на плечо, давая понять, что тоже слышал это. Старое эхо в ясный день. Длинные списки тех, над гробами которых звучал сигнал «отбой». Майкл все понимал.

Офицеры почетного караула, все в белых перчатках, сложили национальный флаг и вручили его матери Пита. У Мэдж тоже был такой флаг, только полученный не при столь торжественных обстоятельствах. Сэм заслужил свой флаг, хотя и умер не от полученных на войне ран.

Толпа начала растекаться, бормоча слова сочувствия. Телевизионщики, прибывшие отснять похороны новых жертв вьетнамской войны, сворачивали аппаратуру. Официальная церемония завершилась.

Около Полины Уинстон, принимающей соболезнования, уже стоял красивый молодой человек, видимо новый ухажер. Она даже не заметила, что Пит покинул ее. Мэдж видела, как он, пошатываясь и спотыкаясь, в черном костюме не по росту, идет мимо гроба. Она знала, что сейчас он подойдет к ней. И когда это случилось, открыла ему объятия. В ее жесте было столько материнской заботы, столько жалости и сочувствия, что Пит разрыдался.

– А почему мы не посмотрели стелу? – спросила Джесс, когда они собрались на кухне. – Мы же там были, а ты все твердила, что собираешься нам ее показать.

– Сегодня и без того был очень тяжелый день. К тому же не к лицу прогуливаться по кладбищу в качестве праздных туристов, – отрезала Мэдж.

– Но это вовсе не туризм, – обиженно запротестовала Джесс, у которой глаза еще не просохли от слез. – Это же важно. Там люди, которых ты знала.

– Я не знала никого из тех, чьи имена высечены на стеле, – сказала Мэдж:.

– Но там новая статуя женщины, – настаивала Джесс. – Наверное, это медсестра. Разве ты не хочешь посмотреть на нее?

– В другой раз, – вздохнула Мэдж. – Мы пойдем все вместе, хорошо?

– А вы что скажете, Майкл? – спросил Джонни с ноткой вызова в голосе. – Вы знаете кого-нибудь из увековеченных на стеле?

– Да, – просто ответил Майкл. Его внимание было поглощено цыплятами, которых он обжаривал в масле. – Я знаю кое-кого из этих ребят.

Одно имя. Десять имен. Двадцать. Майкл нашел их всех. Он потрогал их имена своими руками, словно можно было вернуться назад и вернуть ребят. Он видел тех, кто остался в живых, располневших и полысевших, со старой печалью в глазах, и они вместе оплакивали тех, кого уже не было. Вот почему он знал, что Мэдж Келли лжет.

Да, подумал он. Я знал кое-кого.

– А что вы делали в Корее? – спросила Джесс, вертя в руках пластиковый стаканчик.

– Он не хочет говорить об этом, – откликнулся Джонни.

Джесс стремительно повернулась к нему.

– А может быть, хочет, – огрызнулась она. – Может быть, я хочу послушать его.

Майкл оставил цыплят в покое и обратил внимание на эту маленькую девочку, живую как ртуть, которая очень напоминала ему Джину в том же возрасте.

– Что бы ты хотела знать? – спокойно спросил Майкл.

В другой стороне кухни Мэдж повернулась к ним спиной, делая вид, будто достает тарелки.

– Все, – заявила Джесс. – Где вы служили. Что делали. Как вы… как это случилось.

– Морская пехота, – сказал он. – Первый дивизион. Я записался в 1950 году и прибыл в Корею в декабре. Служил в боевой группе недалеко от Хыннама, где была ваша мама, командовал взводом. К тому времени, когда в ноябре я был ранен, наша группа оставалась единственным подразделением морской пехоты на побережье.

– В ноябре? – откликнулся Джонни, не в силах побороть любопытство. – Так вам, выходит, оставалось всего пара недель до отправки домой?

Да, так и было. Еще две проклятые недели – и он был бы на борту «Птицы Свободы». Две недели…

– А как вы были ранены?

– Очень просто. Патрульный рейд, засада, ночь на рисовом поле. А дальше – лицом в грязь. И Мэдж.

Пока он рассказывал, Джесс не отрывала от него взгляда. Мэдж, наоборот, старалась не смотреть в его сторону. Только теперь Майкл понял, что ее дети никогда не слышали о том, что она там делала. Они полагали, что их мама – такая же, как и другие мамы, может быть чуточку печальнее и немного замкнутее. Нормальная. Им даже в голову не приходило, что ей довелось пережить минометные обстрелы во время операций. Что она не дрогнула под страшной ношей всех этих раненых и умирающих. Что она – героиня.

– Когда ваша мама увидела меня, – сказал Майкл, понимая, что ступает на зыбкую почву, – она ударила меня в подбородок. Здорово врезала.

Джесс широко открыла глаза.

– Она вас ударила?

Он кивнул, пристально взглянув на Мэдж.

– Еще как! Она сказала, что ей нужно было привлечь мое внимание.

– Но зачем же ей надо было вас бить? – пролепетала девочка.

В дальнем углу Мэдж позвякивала посудой.

– А затем, – объяснил Майкл, нарочито глядя только на Джесс, – что я собирался сдаться. Я был тяжело ранен, я очень устал и думал, что не выживу. Ваша мама убедила меня в обратном. Она говорит, что не помнит меня, так что, должно быть, она там многих била.

– Сотни, – грубо сказала она, не оборачиваясь. – Каждые пять минут приходилось кого-нибудь лупить.

– Так я и думал, – ответил Майкл, в душе надеясь, что Мэдж вот-вот заговорит и, может быть, хоть что-то расскажет своим детям, которые смотрели на нее в изумленном молчании.

– Насколько я помню, она делала это в течение двух недель. Должно быть, потому, что я изводил ее вопросами о моем друге Смитти.

– Смитти? – повторила Джесс.

Спина Мэдж напряглась. Пальцы впились в край стола.

– Да, – сказал Майкл, стараясь говорить бесстрастно. – Он всю ночь был со мной на этом проклятом рисовом поле. Он умер, но она мне не сказала…

Мэдж повернулась к нему, угрожающе сверкая глазами.

– … потому что не могла, – закончил он начатую фразу. – Если бы она это сделала, я бы точно сдался.

В кухне воцарилось молчание.

– Ты заботилась и о Смитти, мама? – спросила Джесс удивительно детским, неуверенным голосом.

– Нет… то есть… я не… не помню.

Она не могла оторвать глаз от Майкла и не находила слов, чтобы соткать ложь, к которой так привыкла.

«Все в порядке, Мэдж, – хотелось ему сказать. – Расскажи им. Расскажи им все».

– У вашей мамы было много таких пациентов, как я, – сказал Майкл. – И много таких, как Смитти. Вы себе даже не представляете…

– Я представляю, – девочка храбро защищала и себя, и маму. – Я видела фильм «Китайский берег». В Корее погибали тысячи мужчин.

– А сколько выжило! – сказал Майкл. – Благодаря вашей маме.

Мэдж покачала головой. Свет в ее глазах погас.

– Я была всего лишь одной из сестер в одном из эвакогоспиталей. Одной из десятков медиков – медсестер, врачей, санитаров, – работавших там и пытавшихся помочь…

– Но когда я думал, что моя мама держит меня за руку, это была всего одна сестра.

Мэдж слабо улыбнулась.

– Я не могла выглядеть как твоя мама.

– Но ты там была.

Глаза выдали ее прежде, чем она сумела что-то ответить. Огромные, красноречивые глаза, в которых мелькнул старый ужас, так глубоко запрятанный.

– Это была всего лишь моя работа, – тихо пробормотала она, но никто из сидевших на кухне не поверил ей.

– Что будем делать с Питом? – спросил у матери Джонни пару часов спустя.

Мэдж подняла глаза от деловых бумаг.

– А что? У него проблемы?

Джонни махнул рукой и присел на лавочку у стены, где раньше сидел рядом с Джиной Джордан.

– Сейчас – нет, он все еще спит, бедняга. Наверное, не спал с тех пор, как к ним постучался капеллан с извещением. Я думаю о будущем. Боюсь, он может не справиться… Ну, ты знаешь, что творится у него в доме.

Мэдж нервно разгладила на коленях юбку и задумчиво уставилась на стол. Там лежала куча неоплаченных счетов и стоял наполовину пустой бокал вина.

– Мама! – нахмурился Джонни. – Ты в порядке?

Мэдж вздрогнула.

– Извини, милый. Конечно, мы всегда рады Питу, ты знаешь. Если он захочет здесь остаться, мы ему выделим спальню. Но, может быть, лучше отложим этот разговор до того времени, когда узнаем, чего он хочет?

Джонни молчал, соображая.

– Ты действительно это сделаешь? – наконец произнес он.

Мэдж встрепенулась.

– Что, милый?

– Возьмешь Пита к нам. Без лишних слов.

– А ты разве против?

– Нет, конечно. Но… не знаю, многие мамы, наверное, не стали бы приглашать чужого мальчика насовсем, как ты думаешь?

Мэдж выдавила из себя улыбку.

– Мне нравится Пит, – сказала она. – И я не хочу, чтобы он страдал в одиночестве.

Джонни отвернулся и потер ладонью глаза. Когда он вновь посмотрел на нее, Мэдж заметила, что они стали влажными.

– Мама, скажи честно, – вдруг произнес он. – Ты с ним здорово запуталась, да?

Так вот что его волнует больше, чем судьба Пита.

– С кем? – спросила она, выигрывая время.

– С Майклом Джорданом.

– Я ему нравлюсь, Джонни, и он тоже мне нравится, – спокойно ответила она. – Даже после сегодняшнего вечера. Особенно после сегодняшнего вечера.

Джонни недоверчиво приподнял бровь.

– Мне кажется, ты зашла дальше, чем «нравится», мама. Ты рассказываешь ему то, что никому раньше не говорила. Даже нам.

На нее нахлынули страх, сожаление, беспокойство. Она изнемогала под грузом эмоций, не зная, как с ними справиться.

– Он понимает то, чего вам пока не дано понять, – ответила Мэдж, боясь оттолкнуть этими словами сына. Рука, протянутая к нему, застыла на полпути к волнистым волосам. – А кроме того, держу пари, что ты тоже говоришь Джине разные вещи, о которых нам не рассказываешь.

Он покраснел.

– Это совсем другое!

– Вот как?

– Да. То, о чем мы говорим, совсем не так важно, как то, о чем ты говоришь.

– Например?

Он поколебался, собирая все свое мужество, чтобы взглянуть ей в глаза.

– Например, когда ты говоришь, что запрещаешь мне летать. И не объясняешь почему.

Как она могла ему объяснить? Ни один мальчик не верит, что может погибнуть. Ни один мужчина не верит, что может вернуться с войны без руки, или без ноги, или без глаза. Но мать этого безумно боится. И каждое утро молится, чтобы эта участь не постигла ее сына.

– Я не запрещаю тебе летать, – сказала Мэдж. – Я запрещаю летать лишь на военных самолетах. Подвергать себя смертельной опасности только ради полетов. Все летчики, за которыми я ухаживала, не меньше тебя хотели летать. Все. Они были чуть старше тебя, но еще совсем дети и слишком молоды, чтобы умирать.

– А кто сказал, что я собираюсь умирать?

Мэдж поднялась. Ее била дрожь, она очень устала.

– Я не могу рисковать, Джонни. Не могу. Я провела двадцать лет, стараясь пережить то, что видела в Корее, и делала это ради тебя и Джесс. Неужели ты не понимаешь? Каждый раз, когда показывают какого-нибудь солдата, раненного во Вьетнаме, мне кажется, что у него твое лицо. Твои глаза. И все те солдаты, за которыми я ухаживала в Хыннаме, выглядели так же, как ты, когда уходили на войну. А вот домой они возвращались совсем другими. Если возвращались.

Он тоже встал, зардевшийся и непреклонный.

– Так ты когда-нибудь разрешишь мне стать военным летчиком?

Мэдж не могла ответить. Нельзя было разбивать его мечты. Но и позволить ему было нельзя.

– Да или нет?

Ей ничего не оставалось, как отвернуться. Никто не мог сломать ее окончательно, только сын, который атаковал ее со своими мечтами и страстями. Только сын, за спасение которого она, не колеблясь, отдала бы свою жизнь.

– Нет.

Он молча повернулся и вышел из кухни. Мэдж поняла, что сделала ошибку. Он все равно не изменит своих планов. Не отступит. И никакие запреты здесь не помогут. А она останется наедине с воскресшими демонами.

Этот вечер Майкл провел на кухне в основном вдвоем с Мэдж. Джонни слонялся, явно расстроенный, пока она не отправила его в кино с Джиной и Джесс. Пит спустился вниз только к десяти. Мэдж похлопала его по спине и налила чашку горячего какао. Мальчик немного успокоился. Начал разговаривать. Огорчился, что его друг и кумир уехал без него. Мэдж говорила с ним очень сочувственно. Наконец около полуночи он выдохся и пошел спать.

Майкл сидел рядом. Он что-то говорил ей, но Мэдж не отвечала. Его так и подмывало рассказать ей, с кем он завтра собирается встретиться. Но она не хотела говорить. Наконец, когда дети вернулись из кино и пошли спать, когда вино было выпито, а филин начал ухать, Мэдж поднялась на ноги, послала ему на ночь воздушный поцелуй и ушла к себе в спальню. Одна.

Майкл долго ждал ее в своей маленькой комнате. Но так и уснул, не дождавшись, а когда проснулся, она уже ушла на работу.

Он снова встретился с Мэри-Луизой Бетани в ресторанчике «Голд Стар». Главным в этой даме были ее сигареты и неистребимый прагматизм. Майкл стрельнул у нее сигарету и положился на ее здравый смысл.

– Я сказала миссис Петерсон, что вы, возможно, позвоните сегодня утром, – деловито начала Бетани, протягивая Майклу листок бумаги с именем и телефоном.

– Я позвоню ей на обратном пути, – произнес Джордан. – Вести такие разговоры в присутствии Мэдж, наверное, еще рано. Тем более что она сама еще не решила, нужна ли ей помощь.

– Но вы говорили, что она начала интересоваться группой? Если Мэдж все еще колеблется, я буду рада приехать и познакомиться с ней.

– Я ей это предложу.

Мэри-Луиза деловито кивнула.

– Скажите ей, что я знаю, как она себя чувствует. Пожалуйста, скажите ей это, мистер Джордан.

– Надеюсь, что скоро вы сами сможете ей это сказать, – ответил он, погасив недокуренную сигарету. – Возможно, Пегги Уильямс сотворит чудо.

Пегги Уильямс Петерсон, одна из основательниц женской группы поддержки в Литтл-Рок, почетный член Женского комитета ветеранов Кореи. Штатная медсестра неврологического отделения девяносто первого эвакогоспиталя, Хыннам, 1950. Соседка Мэдж по комнате. Майкл позвонил ей с полдороги домой и с облегчением услышал еще один прагматический, сочувствующий голос.

– Вы один из ее пациентов? – переспросила она без всякого удивления. – Ну, конечно. Она так все время делала. Ни с того ни с сего выдернет какого-нибудь парня из вновь поступивших и вцепится в него мертвой хваткой. И не отпустит до самой выписки. Мы их прозвали «Мэджины детки».

– Так я и думал, – сказал Майкл. – Она говорит, что ничего этого не помнит.

Последовала небольшая пауза.

– Не удивительно, – медленно произнесла она. – Многое приходится забывать. Я забыла имя летчика, с которым была помолвлена. Он улетел в горы с группой поддержки и больше не вернулся. И навсегда исчез из памяти медсестры Пегги Уильямс. Если хотите, лучше спросите Мэдж, кто был ее «ребенок».

– Ребенок? Какой ребенок?

– Это тот, на ком кончаются силы и ты надламываешься. У меня это был весь обожженный солдат, который через месяц умер. Я до сих пор слышу эти стоны, когда идет дождь. Не помню имени, но помню его. У Мэдж тоже был такой. Спросите у нее, кто он.

– А вы не знаете?

– Не-ет.

– Спасибо, миссис Петерсон. Для меня это очень много значит.

– Можно мне вас спросить?

– Разумеется.

– Почему вы просто не послали Мэдж открытку?

Майкл не смог сдержать улыбки.

– Потому что я никогда не видел ее глаз. Мне так важно было заглянуть в них.

– У нее очень красивые глаза.

– Да, – сказал он. – Я знаю.

Повесив трубку, он несколько минут просто сидел, глядя на утреннее небо, и думал, что наконец-то сможет дать Мэдж что-то конкретное. Она сделала первый шаг, а теперь он покажет ей остальной путь. Кажется, первый раз за все время дела пошли к лучшему.

Всего через двадцать минут он понял, что сильно ошибался. Не успел Майкл выйти из машины, как к нему подбежали Персик и Надин. На обоих лица не было.

– Что случилось? – крикнул Майкл, выпрыгивая из машины.

– Она не с вами? – всплеснул руками Персик.

– Кто, Мэдж? Нет. А что?

– Она должна была быть на работе, – воскликнула Надин. – Два часа назад. Но она не показывалась. И ее никто не видел.

– Как это так – никто не видел?

– А вот так – никто не видел, – отрезал Персик. – Мэдж пропала.