Почти весь декабрь температура держалась выше нулевой отметки. А тридцатого хлынул настоящий ливень. Только к вечеру он постепенно перешел в привычную питерскую морось.

Огни разукрашенного к Новому году Невского двоились и троились, отражаясь в мокром асфальте, витринах и окнах домов, словно компенсируя полное отсутствие снега.

Эти разноцветные новогодние огни сотнями звездочек искрились на распахнутой шубке не спеша идущей вдоль Невского женщины, сверкали в ее спадающих на плечи платиновых прядях.

Женщина тряхнула волосами, рассыпая вокруг себя тысячи световых брызг, и засмеялась: хорошо, ах, хорошо!

Она, довольно прищуривая глаза, рассматривала отреставрированные, подсвеченные фасады зданий. Подолгу останавливалась у витрин магазинов и модных бутиков, с удивлением качая головой и вскидывая брови. Потом шла дальше, вглядываясь в праздничную толпу, спешащую ей навстречу. Надо же, совсем другие лица!

«И с любопытством иностранки, плененной каждой новизной, глядела я, как мчатся санки, и слушала язык родной…» Уже который раз за сегодняшний день она повторила эту неотвязно преследующую ее строку.

Что ж, можно и так сказать — иностранки.

Двадцать лет прошло с тех пор, как она, Александра Стюарт, — тогда еще Алька Захарова, — покинула родину. И вот теперь, спустя столько времени, спустя целую эпоху для страны и целую жизнь для нее самой, она снова здесь, дома.

И что касается родного языка — тоже правда. Еще вчера в аэропорту, ожидая багаж, она случайно услышала разговор нескольких молодых людей, по виду студентов, и обнаружила несколько совершенно новых для себя словечек и выражений.

Одно ей запомнилось особенно — «крыша поехала» (хотя, признаться, со словом «крыша» у нее были связаны совсем другие ассоциации). Второе — «башню снесло» — являлось, как она поняла, синонимом первого и означало определенную степень сумасшествия. Позитивного сумасшествия или негативного — зависело, очевидно, от контекста.

Сейчас, совершая прогулку по Невскому, или, на жаргоне ее юности, «пойдя прошвырнуться по Броду», — она поняла: выражение «башню снесло» очень точно определяет ее душевное состояние.

Сверкающий Невский и мрачноватый, с облупившимися фасадами Невский двадцатилетней давности, та прежняя, серая, озабоченная толпа и сегодняшние нарядные, улыбающиеся люди, — настоящее и прошедшее теснилось в ее сознании, пока никак не сливаясь в единую картину.

На углу Невского и Владимирского, возле отеля «Рэдиссон-САС», женщина остановилась.

Вот это да! «Сайгон»-то накрылся! Один из немногих в тогдашнем Питере кафетериев, где можно было выпить не кофе, видите ли, с молоком из противной жестяной бочки, а настоящий, хорошо приготовленный черный кофе, — так вот, этот неблагонадежный, разбитной, свободолюбивый, потихоньку фарцующий, сомнительный, богемный «Сайгон», продержавшийся все годы махрового застоя, не выдержал напора рыночной экономики и сдал позиции!

Хотя почему его не прикрывали тогда — очень даже понятно. Отсюда и теперь по прямой пешком пятнадцать минут до Литейного, 4. Того самого дома, из окон которого Сибирь хорошо видна. Осведомителям бегать было недалеко. А то, что «Сайгон», это тусовочное, по-нынешнему выражаясь, место, просматривался и прослушивался, и сомневаться не приходилось. Должна же была Софья Власьевна знать, чем дышит молодое поколение художников, писак всех мастей и прочих сочувствующих интеллигентов.

Да ведь и правда — Ритка же говорила, что на месте «Сайгона» уже в девяностых годах открыли салон модной сантехники. Но долго он не продержался. Здание-то — лакомый кусочек. И вот, пожалуйста, — пятизвездочный отель мирового класса.

Однако в нем, на первом этаже, углом заходя с Невского на Владимирский, опять кафе. Правда, цены здесь совсем не для тогдашней, да и не для нынешней, судя по посетителям, богемной публики, но… Гений места все-таки существует!

Швейцар распахнул дверь, и Александра Стюарт, поддав ногой полу легкой норковой шубки так, что сверкнула светлая атласная подкладка, вошла в ласковое тепло, пахнущее, как и тогда, крепким кофе.

Ах, хорошо!

Она оглядела помещение: интерьер в золотистых тонах, кожаные кресла, слева барная стойка… А вон в том углу двадцать лет назад широко известный в узких кругах поэт В., охальник и выпивоха, стрелял у барышень трояки, пенял на свою горькую жизнь и приглашал посидеть у него на коленях…

Женщина скинула шубку и, оставляя за собой, точно шлейф, интригующий запах дорогих французских духов, прошла к столику возле окна.

Небольшого роста, легкая, с сияющими глазами и роскошной светлой шевелюрой, она невольно привлекала взгляды присутствующих. Сколько ей лет, и сам черт не разобрал бы, а фигура, подчеркнутая узкой короткой юбкой и обтягивающим джемпером с глубоким вырезом, была у нее как у девчонки.

Заказав пятьдесят граммов «Хенесси» и двойной эспрессо, она подперла щеку ладонью и принялась рассматривать людей, спешивших по своим праздничным делам.

Официант поставил перед ней коньяк и кофе. Глотнув из бокала обжигающий напиток, женщина зажмурилась от внезапно навернувшихся слез: то ли коньяк был крепок, то ли вспомнилось что… А вспомнить Александре Стюарт действительно было о чем.

* * *

Партийно-комсомольское собрание затягивалось.

Алька почувствовала, что вот-вот заснет, и тряхнула головой. Светлые волосы взметнулись и снова опустились на плечи.

Сан Палыч, секретарь парторганизации, недовольно поднял глаза от бумаги и вновь продолжил чтение. Эх! И дернуло же их с Риткой сесть в первый ряд. Собрание, посвященное 67-й годовщине Великого Октября, да еще в такой идеологически значимой организации, как газета «Смена», — с этим лучше не шутить.

Алька прислушалась.

«…руководители блока НАТО должны знать, что их претензиям на достижение военного превосходства никогда не суждено сбыться. Советский Союз совместно со своими союзниками предупредил их об этом…»

Господи, да когда же это кончится? В Катькином садике ее ждет Мишка Говоров. Впрочем, питерские букинисты и просто любители хорошей литературы знали его под прозвищем Мишель-«холодник». Обещал принести тамиздатовского Владимова. Замерз уже, наверно, бедняга, согласно своему прозвищу. Алька коротко вздохнула и стала изучать стены.

Шла «пятилетка пышных похорон». В воздухе отчетливо пахло формалином. Алька с максимальным доброжелательством принялась рассматривать портрет очередного генсека. Узкий лоб, выступающие надбровные дуги и скулы. Высоко поднятые напряженные плечи. Нет, холодильник какой-то. Предыдущий был явно посимпатичнее. Но недолго. А «дорогой Леонид Ильич» вообще казался чем-то вроде дальнего иногороднего родственника: встречаться лично не довелось, но помер — жалко.

Алька немного развеселилась от этих мыслей и перевела взгляд на Володьку Архангельского, сидевшего рядом с начальством в президиуме. Тоже мне, комсомольский лидер. Сидит и пялится на Алькины коленки. Вон какую шею отъел, бугай, на комсомольских харчах.

Алька посмотрела ему прямо в глаза своим «фирменным» прозрачным невинно-нахальным взглядом и положила ногу на ногу. И без того короткая юбка задралась выше некуда. Архангельский злобно прищурился. Тогда Алька глумливо покачала носком туфли, и коварная улыбка тронула ее красиво очерченные губы.

У Архангельского на носу проступили капли пота. Из первого ряда это очень даже хорошо было видно. Ага, не забыл, значит, как прошлой осенью, на картошке, агитировал вступать в партию. Мол, без этого никакой карьеры не получится. А потом, на танцах в местном клубе, зажал ее в углу и, слюняво тычась в шею, говорил, что все для нее сделает, все, все…

Еще пять лет назад это был застенчивый субтильный провинциальный мальчик, ее однокурсник. Все думали, закончит Вовка журфак и отчалит в свой родной Мурманск — скромным редактором в какую-нибудь «Красную верфь», ан нет…

Архангельский вдруг круто пошел вверх по комсомольской лестнице. И ни в какой Мурманск пополнять тамошние журналистские кадры он не вернулся, а, совсем напротив, остался в Ленинграде, очень даже неплохо устроился и довольно быстро скурвился. Хотя что значит — остался? Если Альку взяли в «Смену», когда она была еще студенткой пятого курса, то Архангельского туда «воткнули» по звонку из обкома комсомола.

Довольно, по-кошачьи жмурясь, Алька представила, как сегодня же вечером, устроившись удобно в старом плюшевом кресле, будет изменять с запретной книгой этим душным и малопривлекательным во всех отношениях мужчинам в президиуме и на портретах.

«…неисчерпаемы резервы нашего строя в социальной активности масс. Именно на развитие инициативы, на реализацию огромного творческого потенциала трудящихся и нацелены осуществляемые партией меры по дальнейшему совершенствованию социалистической демократии…»

Фу ты, ничего не разобрать. А ведь идеологический вуз закончила. Алька пожалела красного как рак Архангельского и одернула юбку.

Впрочем, что там было насчет «активности масс»? Хорошая мысль. После собрания надо быстро заскочить к завотделом и напомнить ему про обещанную командировку в область. «Строительство птицефермы закончено досрочно!» Обещал ведь. Как ни крути, а добавка к жалованью. Пара таких поездок да еще тринадцатая зарплата… Тогда она сможет перехватить в долг у Мишеля денег на фирменные зимние сапожки, которые Риткина знакомая где-то надыбала.

«…Доблестные строители обеспечили счастливое будущее советских кур, самых синих птиц в мире…» Ничего, сапожки того стоят. А еще хочется французские духи… И без хороших книг не обойтись…

Алькины сладострастные мысли были прерваны довольно неслаженными аплодисментами, заглушаемыми хлопаньем откидных сидений. Народ устремился к выходу.

Алька, крикнув закадычной подруге Ритке, чтоб не ждала, ринулась в кабинет завотделом. Через пять минут, рассыпаясь в благодарностях, потрясая в воздухе командировочным удостоверением, она спиной выдвинулась из кабинета, схватила в гардеробе куртку и рванула к проходной, едва не сбив с ног старого вахтера Петровича.

Оказавшись на набережной Фонтанки, Алька перевела дух. Ничего, и так и так опоздала. Ни к чему появляться перед влюбленным в нее Мишелем с красной физиономией и прилипшей к потному лбу челкой. Тем более что идти тут не больше десяти минут. Никуда он не денется.

Алька огляделась. Разгар осени — красиво! Золотые и красные кроны отражаются в воде, заходящее солнце окрашивает стены домов в благородный терракот, ветерок метет по асфальту сухие листья… Но уже довольно холодно, черт возьми!

Алька накрутила вокруг шеи длинный вязаный шарф, постукивая новыми набойками на каблучках, миновала «Лениздат», свернула на улицу Зодчего Росси и от удовольствия причмокнула: кра-а-сиво-то как… будто вовсе и не в совдепии живем…

После встречи с Мишелем надо заскочить в продуктовый и бегом домой. Екатерина Великая уже заждалась, одна за стол не садится. Екатериной Великой за величественную осанку и царственные манеры прозвали Алькину бабушку, отцову мать, соседи.

Это было ритуалом. Даже зная, что Алька задерживается по работе, идет в театр с подружкой или на очередное свидание, Екатерина Кирилловна стелила белую крахмальную скатерть, накрывала стол на два прибора и ждала. Сказывалась белая кость.

Когда-то вся квартира на третьем этаже дома по 6-й линии Васильевского острова принадлежала ее отцу, адмиралу царского флота, точнее — их большой и очень дружной семье.

После революции («переворота» — как, презрительно вскидывая брови, говорила бабушка) началось постепенное уплотнение. Старые хозяева — кто умер, кто попал в места не столь отдаленные, да так и не вернулся. И наконец остались жить в двух комнатах из прежних восьми Алькина бабушка с мужем да сын их Василий, будущий Алькин отец.

Муж Екатерины Великой погиб в войну. Точнее, умер от голода во время блокады: его, как военного инженера, оставили в городе. А Екатерину Великую отправили с сыном в эвакуацию. Когда весной сорок четвертого она вернулась в город, то застала только неухоженную могилу на Серафимовском.

Сын вырос, по стопам деда пошел в морское училище, стал офицером, мотался по всей стране и где-то между Одессой и Калининградом, не спросив благословения матери, женился.

А потом родилась Алька. Маленькую внучку Екатерина Великая видела всего несколько раз, поскольку служил сын далеко от Ленинграда.

Так, скитаясь с родителями по всей стране, Алька подросла, пошла в школу. Вскоре сменила ее на другую, в другом городе, потом на третью… Она так привыкла к этим сменам мест жительства и учебы, что и расставаться научилась легко, и привязанностями старалась не обзаводиться. Чтобы после не страдать…

Потом Алькины родители затеяли развод. Альку, подальше от скандалов, отправили к бабушке в Ленинград. Мать ее вскоре вышла замуж второй раз, да так больше на Алькином горизонте и не появилась, а отец через пару лет умер, прямо на службе, от инфаркта.

Алька же, попав наконец в настоящий дом, пригрелась, прижилась в ранее незнакомом городе, точнее, почувствовала вдруг, что здесь-то и есть ее корни.

Так она закончила десятилетку и поступила в университет, на журфак, потому что, еще учась в школе, обнаружила вдруг, что обладает «легким пером», и начала печатать — то в «Ленинских искрах», то в «Костре» — небольшие рассказики о том, что повидала, скитаясь вместе с родителями по «необъятным просторам родины».

Едва вырулив из-за угла Пушкинского театра на площадь Островского, Алька увидела Мишеля. Высоко подняв воротник куртки и грея руки в карманах, он ждал ее у входа в садик.

Чуть запыхавшись, Алька на всем ходу притормозила возле окоченевшего Мишеля, подхватила его под руку и закружила.

— Ну, Мишечка, дорогой, не сердись, собрание, понимаешь, праздник ведь на носу, годовщина того, этого самого… — И Алька подставила для поцелуя щеку. Почувствовав прикосновение холодного носа, она засмеялась: — Ведь не сердишься, правда?

— Что ты, Алечка, подумаешь, какие-то полтора часа. Мне ведь не привыкать — на улице… — Мишель зябко повел плечами. — Да ладно, пойдем в кино, Алечка, в «Колизее» комедия с Челентано…

— Нет, мой дорогой, бабушка заждалась, и еще в магазин надо. Книгу принес?

Мишель достал из видавшего виды кожаного портфеля обернутую в газету книгу.

— Ты поосторожнее, в транспорте не читай, сама знаешь.

— Да не волнуйся ты, не впервой. Миш, мне двести рублей позарез надо. В феврале верну. Выручишь?

— Конечно, Алечка, о чем разговор, тебе сейчас?

Они двинулись через Катькин садик. Здесь все было как всегда. Посередине стояла Императрица, по бокам, на скамеечках, склонив головы над шахматными досками, сидели энтузиасты игры, в глубине — томно слонялись женственного вида юноши.

Алька искоса посмотрела на Мишеля. Высокий, кареглазый, милый, преданный… Она коротко вздохнула:

— Миш, хочешь, поедем к нам. Екатерина Великая пирог испекла. Она тебе обрадуется.

Мишель оживился:

— Конечно, поедем, Алечка, сейчас такси поймаем и поедем. Я твою Екатерину Великую люблю, сама знаешь…

У этой любви, надо сказать взаимной, была своя история. Вообще-то первой с Мишелем-«холодником» познакомилась Екатерина Кирилловна, а потом уже Алька. А случилось так.

Когда потихоньку из дому был вынесен фамильный кузнецовский сервиз на двенадцать персон, потом памятные безделушки из мейсенского фарфора, потом все столовое серебро, кроме украшенного витой монограммой половника, — дело дошло до картин и книг.

Распродажу последних Екатерина Великая оттягивала, как могла. Но ее пенсии на них двоих с Алькой никак не хватало. Стипендия же Алькина суть дела кардинально не меняла.

И вот однажды, скрепя сердце, она повлеклась в «Букинист» на Литейном, сдавать прижизненное издание «Горя от ума». Возле входа в магазин симпатичный молодой человек осведомился, что она хочет продать.

По причине исключительно скверного настроения Екатерина Кирилловна в несвойственной ей грубой форме заметила, мол, не его это, в сущности, дело. Молодой человек с предельной учтивостью произнес в ее удаляющуюся спину, что все равно он заплатит больше.

Цена, которую предложил продавец, даже ей, весьма далекой от коммерции особе, показалась оскорбительной. Выплыв из дверей магазина, она величественно кивнула молодому человеку.

Но поскольку показывать товар из-под полы или, что еще хуже, заходить в ближайшую подворотню она не считала для себя возможным, то молодой человек с внушающей доверие наружностью был милостиво приглашен в гости.

Надо сказать, Мишель оправдал ее ожидания. Он по-настоящему знал книги, любил их и мог говорить о них часами. А своим не вполне законным, по советским понятиям, делом занимался не ради какой-то баснословной наживы, а, скорее, по наследственной склонности: его прадед приехал в конце девятнадцатого века в Петербург из Ярославля и стал «холодником», то есть торговал книгами на улице, с лотка.

Услышав эту историю, Екатерина Великая Мишеля душевно полюбила и открыла ему двери своего дома. А Мишель, в свою очередь, влюбился безответно в Альку, навещал их, когда было время, и помогал чем мог, безотказно.

С тех пор прошло пять лет.

…Проводив Мишеля и убирая со стола, Екатерина Великая беззлобно выговаривала Альке за ее бессердечность:

— И что же ты, негодница, голову ему морочишь. Отпустила бы парня на все четыре стороны.

Алька подняла на нее свои смеющиеся прозрачно-голубые глаза:

— Так ведь скучно будет, бабулечка!

Екатерина Великая рассмеялась и не то с укором, не то с тайной гордостью проговорила:

— Легкое дыхание ты, Алька, легкое дыхание…

Екатерина Великая обожала Бунина.

На любовном фронте Алька, казалось, была обречена на вечные победы. Хотя сама особой влюбчивостью не отличалась. Случайно и как-то впопыхах потеряв девственность между кухонным шкафом и зажженной газовой плитой (в десятом классе они устраивали лютые сборища у Витьки Попова, родители которого работали в геологоразведке) и пережив на первом курсе Университета весьма сильное увлечение и не менее сильное разочарование, она подуспокоилась и последующие годы лишь благосклонно и снисходительно принимала знаки внимания многочисленных ухажеров. Ну, не метлой же их было разгонять, в самом деле…

Вот так и ждала своего принца.

Номер в «Гранд-отеле Европа» доставлял Альке подлинное наслаждение. Она вообще обожала жить в гостиницах, но жить в гостинице в своем собственном городе — в этом было что-то особенное…

Она чувствовала себя своей и в то же время как бы посторонней. Такое легкое раздвоение личности будоражило ее, заставляло работать воображение. Сейчас в ней проживали свое прошлое и настоящее одновременно два человека: Алька Захарова и Александра Стюарт.

С Невского она свернула на Михайловскую улицу. Роскошный, элегантный отель словно подтверждал, что Петербург вновь вернулся в ранг мировых столиц. Деревья на площади Искусств были окутаны сеткой из маленьких зажженных лампочек, а подсвеченный имперский желто-белый Русский музей, казалось, парил в воздухе.

Из прошлой жизни здесь был, пожалуй, только дежурный голубь на голове у Пушкина. Александра еще утром с удовольствием отметила наличие птицы. Но сейчас, за поздним временем, и та смылась.

Александра вошла в отель. Прелестный крытый внутренний дворик служил одновременно и местом регистрации. Она уже направлялась к лифту, одновременно доставая из сумочки пластиковую карточку-ключ, когда к ней с улыбкой подошла сотрудница отеля.

— Извините, вы миссис Стюарт?

— Да, это я. — Александра удивилась, что кто-то здесь заинтересовался ее персоной.

— Вам просили передать вот это.

— Мне? — Александра удивилась еще больше.

На конверте красивым уверенным почерком и, что самое удивительное, ручкой с настоящими чернилами было выведено ее имя: «Для госпожи Александры Стюарт». Странно. Никто, кроме Ритки, не знает, что она в Петербурге, да и знать-то уже особенно некому.

Она поднялась на четвертый этаж, вошла в номер, сняла сапоги, скинула на кровать шубку и, усевшись в кресло, вскрыла конверт.

Бумага «верже»… Изысканно и красиво, ничего не скажешь. В таких вещах она знала толк. Едва ощутимый запах дорогого мужского парфюма. Надо же, прямо кино какое-то.

На бумаге той же рукой, что и на конверте, было написано: «Александра Васильевна, позвоните, пожалуйста, по этому телефону». И номер. Все. Немногословно, надо признать. И кто бы это мог быть?

Неопределенности она не терпела и поэтому, пересев к столику с телефоном и положив перед собой письмо, набрала незнакомый номер.

* * *

Ноябрьские отсалютовали, солнечная ясная погода сменилась обычным питерским осенним ненастьем.

Алька продолжала по мере сил освещать в своей колонке культурную жизнь города, перемещаясь с выставок в театры, из театров в коллективы художественной самодеятельности, в промежутках, в виде «халтуры», снисходя до коровников и курятников.

Однажды вечером Алька, прежде чем идти домой, решила заглянуть в «Петухи».

Эту столовую возле своего дома она частенько посещала, когда хотелось выпить чашку хорошего кофе (второе место после «Сайгона»), побаловать себя порцией взбитых сливок, поглядеть на университетскую публику да поболтать с молодыми художниками, которые там кучковались, поскольку заведение находилось аккурат по дороге от Академии до метро.

Только она начала разматывать свой длиннющий шарф, как за одним из столиков приветственно вскинулась рука.

— О, Александра Васильевна, двигай к нам!

Махнув в ответ, Алька подошла к столику, за которым сидел ее приятель, скульптор Витя Архипов, в компании загорелого молодого человека. Мужчины вежливо привстали и предложили Альке стул.

— Что это ты, Витюша, меня по имени-отчеству величаешь?

— Так ведь уважаю, Алечка. Помнишь, еще по весне ты про нашу выставку в своей газете писала? Так я уже второй заказ после этого получаю. Вот, кстати, познакомьтесь. Стефан Ивич. Братская Югославия. Заканчивает у нас искусствоведческий. А это — Александра Захарова, надежда отечественной журналистики.

Молодой человек в модной вельветовой куртке и небрежно повязанном кашне взял в свою загорелую руку озябшую Алькину ладошку, прикоснулся к ней губами и поднял зеленые глаза. Его длинные, выгоревшие по краям ресницы сомкнулись и разомкнулись.

И Алька поняла, что пропала.

С тех пор они встречались почти каждый день.

Не по-здешнему элегантный и раскованный, Стефан притягивал взгляды, казалось, всего женского населения города. Но Альке это даже нравилось. Ведь из тысяч женщин он выбрал именно ее.

Они были потрясающей парой: светловолосая, ясноглазая, изящная Алька, и он — высокий, смуглый, с выгоревшими на адриатическом солнце волосами и зелеными равнодушными глазами.

Стефан водил Альку по кафе и ресторанам, о которых она в обычной жизни и мечтать не могла. Покупал ей цветы и дефицитные продукты. Видно было, что в деньгах он не нуждается.

Как-то пригласил их с Риткой в расположенный под самой крышей ресторан гостиницы «Европейская», поил шампанским и рассказывал о полуострове Истрия в Северной Адриатике, о городе Пиран, откуда он был родом (Стефан говорил на итальянский лад — Пирано, подчеркивая этим свою близость к волшебной, какой-то совершенно несбыточной для них с Риткой Италии), о Венеции, до которой морем рукой подать — всего-то три часа на катере…

Признания в любви слетали с его уст так же легко, как пожелания доброго здоровья. И выражение его нездешних адриатических очей всегда оставалось несколько отрешенным.

После этих свиданий Алька влетала домой как чумовая, без всякого аппетита съедала подогретый Екатериной Великой обед или ужин (в зависимости от времени суток), пристраивалась в кресле против окна и сидела так, глядя в одну точку и шевеля изредка губами. Потом она открывала старый, дореволюционный еще, чудом сохранившийся атлас, и ее жгучие слезы капали прямо в безмятежное, ничего не подозревающее Адриатическое море.

Екатерина Великая начала беспокоиться. Не только состояние Альки внушало ей тревогу. Она хорошо знала повадки дорогого государства и понимала, что за столь тесную дружбу с иностранцем, пусть даже из дружественной (правда, слишком западно расположенной) республики, могут по головке не погладить. К тому же особых симпатий ей этот чудо-мужчина (Екатерине Великой приходилось довольствоваться только рассказами Альки, которая боялась приводить столь ярко выраженного «нездешнего» красавца в густонаселенную коммуналку) почему-то не внушал.

Поздними вечерами, когда соседи окончательно расходились по своим комнатам, Алька пробиралась в коридор, садилась на маленький стульчик возле общественного телефона и подолгу вполголоса, переходя на шепот, изливала душу подруге Ритке.

Потом наконец ложилась, брала с полки у изголовья любимый черный томик Ахматовой и читала вслух бодрствующей из солидарности Екатерине Великой:

— «Подушка уже горяча с обеих сторон. Вот и вторая свеча гаснет…» Слышишь, бабуля, она мучается, не спит, ей душно, — ну, помнишь, как пушкинской Татьяне, — уже и подушку перевернула… А вот еще: «Я на правую руку надела перчатку с левой руки…» Видишь, какими рассеянными становятся люди от любви…

— Да все я слышу и вижу, Алечка! Давай уже спать, поздно.

— Вот еще, послушай: «Перо задело о верх экипажа. Я поглядела в глаза его…» Вот как любит! Ничего, кроме него, вокруг не видит. Чуть лоб себе не расшибла, выходя из кареты…

Екатерина Великая всхлипывала, и было непонятно, плачет она или смеется.

В третьем часу ночи Алька гасила ночник, и обе они засыпали.

Последнее утро две тысячи четвертого года было солнечным и ясным. Сквозь неплотно задернутые тяжелые шторы это было хорошо видно.

Александра счастливо потянулась на шелковых простынях, потом легко вскочила, сделала привычный утренний комплекс упражнений и начала набирать воду в джакузи.

Какое-то вчерашнее дело осталось незавершенным. Она потерла лоб. Ах да, письмо с номером телефона! Вечером ей ответил автоответчик. А с этой персоной Александра общаться не любила и потому повесила трубку.

Утренний звонок принес тот же результат. Но сейчас ей было не до размышлений о загадочном незнакомце. На одиннадцать у нее была назначена встреча с группой англичан. Отказаться она не могла. Это были деловые партнеры ее мужа. Им предстоял бизнес-ланч с российскими коллегами, и Александра, будучи конфидентом англичан, как нельзя лучше подходила на роль переводчика.

Освободившись около трех, она вернулась в отель, переоделась в ажурное кремовое платье от Диора, взяла большую сумку с подарками, заказала такси и уже через час была в Озерках, в старой Риткиной квартире.

В кухне дым стоял коромыслом. Верная подруга жарила и парила, точно ждала в гости не одну Альку, а роту голодных солдат.

— А чадо куда спровадила?

— Федор с классом в зимний лагерь укатил, в Кавголово. Ничего, еще успеешь наглядеться. Раздевайся, проходи, садись. — Вытерев руки о передник, Рита достала со шкафа пластиковую папку. — Вот, миссис Стюарт, получай свой шедевр обратно.

— Ой, Ритусь, неужели осилила за два дня?

— А фиг ли нам, красивым бабам. У меня ведь не семеро по лавкам. Продукты ты сама закупила, мне только готовка и осталась. В общем, есть тут у меня один знакомый издатель. Вернешься из Москвы — отведу.

— Рит, ну а вообще — как?

— И вообще, и в частности — хорошо. Душа заныла, будто я в прошлом побывала. Ну, хватит, давай друг другу подарки дарить. А потом пировать начнем.

Александра стала выгружать сумку.

Ритка сняла передник и радостно, точно ребенок, зашуршала яркой оберточной бумагой. Золотистый кашемировый джемпер оказался впору. А флакончик «Шанели № 5» она любовно прижала к щеке.

— Помнишь, что мне нравится, Алечка, спасибо. Ой, да тут еще целый вагон косметики! Так этого ж мне по гроб жизни хватит! А это что за чемоданчик?

— А это Федору игровая приставка к телевизору. Представляешь, человеку уже пятнадцать, а я его еще ни разу не видела, только на фотографиях…

— Ну, Алечка, ты и его побаловала, спасибо, родная.

Смахнув слезу, Ритка скрылась в спальне. Через минуту, охая от тяжести, она вынесла в обеих руках новый восьмитомник Булгакова.

— Читай, подруга дорогая! Помнишь, как раньше из-под полы доставали…

Полюбовавшись подарками, они принялись не спеша накрывать на стол.

Александра сочувственно поглядывала на подругу. Родив сына, Ритка ушла из суетной журналистской профессии и до сих пор преподавала в Полиграфическом институте. Риткины вроде и не старые еще родители ушли один за другим пять лет назад, а через два года погиб в автокатастрофе ее муж.

Если бы Алька не подбрасывала с оказиями деньжат, совсем бы худо ей приходилось, ведь какая у преподавателей зарплата? Слезы одни.

Александра с нежностью и печалью смотрела на осунувшееся, покрытое сеточкой морщин лицо любимой подруги. Да, уколом ботокса тут уже не отделаешься. Она ласково погладила ее руку.

— Ничего, Ритусь, прорвемся, и не такое бывало…

Новый год встретили тихо и вкусно. В двенадцать выпили по бокалу шампанского, потом водкой помянули своих.

— Знаешь, Алька, когда ты свинтила, ну, уже насовсем, Екатерина Великая очень сдала. Год еще как-то держалась, а потом… Если бы не Мишель, совсем плохо было бы. И хоронил, в сущности, он. Я так была, на подхвате.

Аля опустила голову на руки, затуманилась.

— Рит, знаешь, я иногда думаю, как бы моя жизнь повернулась, останься я тогда. Я ведь сюда за собой прежней приехала. Ведь живу последние годы там с ощущением, что часть моя бродит здесь. Скажешь, нормально это? А Мишка? Знаешь о нем что-нибудь?

Рита неопределенно пожала плечами и отправилась на кухню ставить чайник. Шел третий час ночи.

* * *

Хождение по улицам, посещение ресторанов, головокружительные поцелуи и судорожные объятия в ледяных, продуваемых всеми зимними ветрами подъездах — нет, так долго продолжаться не могло. Как-то их чуть было не застукали на широком подоконнике какой-то очередной лестницы спускающиеся жильцы.

Однажды на Невском их встретил Мишель. Они шли прямо ему навстречу, но Алька никого и ничего вокруг себя не замечала. И Мишель, прижав к груди свой старый кожаный портфель, набитый неизменными книгами, навсегда запомнил Алькино ослепшее от счастья лицо, обращенное к высокому красавцу, небрежно обнимающему ее за плечи.

В самом конце декабря Стефан сообщил, что его сосед по комнате в общежитии взял академку и уехал в родной Свердловск. Осталось только договориться с вахтером, что и было сделано за определенную мзду.

Теперь они могли спокойно встречаться в почти домашней обстановке, в тепле. Это были дни настоящей, горячей, всепоглощающей близости. Такого Алька еще не испытывала ни разу.

Екатерина Великая, понимая, что скандалы и запреты ни к чему, кроме отчуждения, не приведут, просила ее об одном — приходить ночевать домой.

Стефан познакомил Альку со своими земляками, студентами из Югославии. Эти милые веселые ребята и девчонки, сносно болтающие по-русски, неплохо чувствовали себя в чужой стране, чужом городе. Многие из них потихоньку занимались мелкой коммерцией (как было принято выражаться в Советском Союзе — спекуляцией). Они привозили из Югославии фирменные джинсы, обувь, сигареты, косметику, и все это улетало в считанные мгновения и за приличные деньги, ведь советский ассортимент не отличался ни изысканностью, ни разнообразием.

Иногда Стефан пропадал на два-три дня. Появляясь, никогда не рассказывал, где был и что делал. А расспрашивать Альке не позволяла гордость. Она страдала, но терпела.

Ей казалось, что она и жизнью могла бы пожертвовать, только бы опять и опять повторялись их встречи в маленькой комнате студенческого общежития на Васильевском острове, и, целиком отдаваясь своему чувству, хотела взамен только одного — чтобы ее любили.

Как-то после Нового года Стефан предложил Альке немного заработать. Она ответила, что готова попробовать. Во-первых, подходило время раздачи долгов, во-вторых, если Стефан просит, значит, это ему тоже нужно. Отказывать любимому человеку ей не хотелось.

На другой день он принес на продажу пару фирменных джинсов. Узнав их цену, Алька обомлела: да у нее и знакомых, которые могут себе такое позволить, раз-два и обчелся! Но, заметив тень разочарования в потемневших глазах Стефана, согласилась. Только действовать она решила не через подруг — это было бы малорезультативно и долго, — а через преданного и безотказного Мишеля.

Тем же вечером она договорилась с ним о встрече.

Они встретились в «Лягушатнике». Поникший вид Мишеля обеспокоил Альку, но вдаваться в чужие подробности у нее сейчас не было времени.

— Понимаешь, Мишечка, мне очень нужна твоя помощь. Ты же весь Невский знаешь. Помоги «толкнуть» пару джинсов.

Брови у Мишеля поползли вверх от удивления.

— Ну, Аля, от кого угодно мог ждать такое, но не от тебя. Это для твоего импортного хахаля, что ли?

— А ты откуда про него знаешь?

— Да видел тут вас недавно. Мимо прошла и не заметила. — Мишель опустил голову.

Теперь понятно, по крайней мере, почему у него такой расстроенный вид. Однако сдаваться так легко Алька не собиралась. Она дотронулась своей маленькой ладошкой до руки Мишеля и заставила его посмотреть ей в глаза.

— Миш, это мне надо — не ему. У меня ж долги, сам знаешь. Познакомь меня с нужными людьми.

— Еще чего не хватало. Лезешь не в свое дело. Неприятностей захотелось?

Так грубо Мишель никогда с ней не разговаривал. Алька даже подскочила на месте, едва не опрокинув вазочку с мороженым.

— Ревнуешь, да? Ну и пошел к черту. Сама справлюсь.

Она подхватила сумку, собираясь уходить.

— Постой, не надо. И не в ревности дело. Давай твои джинсы. Я помогу. А про долг забудь.

Алька передала ему непрозрачный целлофановый пакет. Тетка с ребенком за соседним столиком подозрительно покосилась на них.

— Давай, Миша, расплатимся и уйдем отсюда. Как-то мне не по себе.

— Тебе и будет не по себе, если с этим типом не развяжешься.

— С этим типом? Да как ты смеешь? — Алька почувствовала, что слезы закипают у нее в горле.

Мишель бросил на стол десятку, схватил Альку за руку, и через минуту они были уже на Невском.

— Прости меня, Алечка, только не плачь. Я все сделаю, что ты просишь. А сейчас езжай домой. Пожалуйста.

Он довел ее до метро и, не дожидаясь, пока она войдет внутрь, махнув рукой, пошел в сторону Гостиного двора.

Через день Мишель принес Альке деньги. Триста рублей. Она держала в руках больше, чем свою двухмесячную зарплату. Боже, как все просто оказалось! Сколько проблем можно, оказывается, решить одним махом.

Обрадованная, она поехала в общежитие, к Стефану. Он вернул Альке все «заработанные» ею деньги, похвалил, назвал «своей маленькой умной девочкой» — с его акцентом это вышло особенно нежно — и кружил ее по комнате до тех пор, пока они вместе не упали на кровать. Стягивая с Альки одежду, он шептал, что если она ему поможет, то они очень скоро разбогатеют и тогда поедут вместе на его родину, где он познакомит ее со своей мамой, со своими братьями, со своими сестрами…

«Господи, сколько же их там? И вообще, какая мама? Это же все совершенно нереально! Да что со мной происходит?» — еще успела подумать Алька, пока вообще не потеряла способность думать, целиком растворяясь в своей любви.

С того дня жизнь Альки шла как в горячке. Многочисленные друзья Стефана, боявшиеся открыто торговать в общежитиях, начали приносить вещи. Горы вещей. Хранить все в комнате Стефана было невозможно. Часть пришлось отнести домой.

Екатерина Великая, все поняв, презрительно поморщилась и на какое-то время прекратила с Алькой разговаривать.

Очередной раз встретившись с Мишелем в Катькином садике, Алька стала умолять, чтобы он напрямую вывел ее на нужных людей. Тот наотрез отказался. Тогда прямо на скамеечке Алька заплакала. Сначала Мишель даже не понял, что она плачет. Просто слезы тихо и безостановочно катились по ее щекам.

Мишель внимательно посмотрел на Альку. Выражение упрямой, бесповоротной решимости на ее лице пугало.

— Ладно. Твоя воля. Но если будут проблемы, сразу звони.

Теперь Алька фактически работала передаточным звеном между Стефаном, его друзьями и известными питерскими фарцовщиками.

Денег стало много, и необходимость в ежедневном хождении на работу с ее рутиной и идеологическими заморочками отпала как бы сама собой. Но совсем не работать было нельзя. Это грозило статьей «за тунеядство» со сроком до двух лет лишения свободы.

Как-то, сев напротив Екатерины Великой, Алька сообщила, что хочет устроиться в котельную. Очень удобно. Сутки через трое. А что? Многие из ее богемных приятелей литераторов именно так и сделали.

Услыхав такие речи, Екатерина Великая стукнула по столу кулаком и сказала, что только через ее труп. Пришлось подчиниться.

На работе Володька Архангельский, нагло сев боком на ее письменный стол, однажды поинтересовался, на какие это шиши она купила себе столько фирменных шмоток и почему совершенно устранилась от общественной жизни.

Алька подняла на него прозрачные невинные глаза, улыбнулась и молча показала фигу.

После сессии Стефан засобирался домой, на каникулы. Они бегали вместе по магазинам, покупали подарки его многочисленной родне и еще товар на продажу.

— На продажу? — удивилась Алька. — Да кому это там нужно?

Стефан со снисходительной улыбкой объяснил, что на его родине очень ценятся икра, водка, янтарь, золото — те вещи, которые здесь можно купить за бесценок.

— Вы, русские, смешные люди: покупаете джинсы за сумасшедшие деньги, а золото продаете за копейки!

За русских Алька в душе обиделась, но урок запомнила.

Вскоре Стефан, нагруженный подарками и вещами для продажи, улетел в свою далекую сказочную страну. И Алька погрузилась в мрачное, изнуряющее ожидание.

А через несколько дней позвонил молодой человек и, представившись земляком и другом Стефана, попросил о встрече.

Собственно, друзей оказалось двое. Аспиранты с кафедры русской филологии университета. Встречу назначили в «Петухах».

За чашкой кофе они сообщили Альке, что, уезжая, Стефан посоветовал им обратиться к ней с выгодным деловым предложением. У Светлоша, так звали одного из молодых людей, была возможность переправить из Белграда в Ленинград большую партию спортивных костюмов и кроссовок фирмы «Адидас».

Одеться во что-нибудь «адидасовское» было тогдашней мечтой многих советских парней и девушек. Даже поговорка ходила: «Тот, кто носит „Адидас“, тот и Родину продаст».

Друзья сказали, что на продаже этих вещей и Алька, и они неплохо заработают. Дело за малым. Надо найти пять тысяч рублей для закупки товара.

Конечно, для Альки это была астрономическая сумма. Но ей так хотелось помочь землякам Стефана! Да и сам он, конечно, обрадуется, что ей удалось заработать.

И еще у нее была тайна. Как только в руки к ней потекли деньги, она стала откладывать на кооперативную квартиру. Пусть на самую малюсенькую, но квартиру, которая сможет стать их со Стефаном домом. Две тысячи рублей она уже отложила на это дело. Хорошо. Предположим, две тысячи у нее есть. Осталось найти три. А ее «навар» составит, как сказал Светлош, восемь. Но где взять эти три тысячи? Она попросила новых знакомых позвонить через пару дней, а сама бросилась к Мишелю.

Они встретились в субботу на Невском, во время ежедневного обхода Мишелем букинистических лавок. Видно было, что к общению он не расположен. За три недели, что они не виделись, он еще больше похудел, потемнел лицом и держался довольно-таки отчужденно. Однако Мишель был единственным человеком, который мог сейчас реально помочь ей.

Алька улыбалась, заглядывала ему в глаза, брала под руку — в общем, кокетничала, как могла. Наконец ей удалось немного растормошить Мишеля. Сказав, что ужасно замерзла и проголодалась, она затащила его в ресторан «Кавказский».

— Сегодня я тебя гуляю, Мишечка!

В это ранее время посетителей почти не было. Заманчиво пахло восточными пряностями. Скатерти были в меру чистыми. За окнами, как в немом кино, двигалась толпа.

Алька заказала двести граммов водки, бутылку «Хванчкары», лобио, шашлык.

Он посмотрел на нее с удивлением:

— Не многовато ли будет, Алечка? Зачем это тебе нужно?

Непонятно было, что он имеет в виду — заказанную выпивку или то, как беззастенчиво эксплуатировала Алька все последнее время его чувства к ней.

— Да нет, Мишечка, в самый раз.

Она понимала, что без Мишеля ей не обойтись, и, кажется, собиралась ради достижения поставленной цели зайти как угодно далеко. Она сама себе была отвратительна в эти минуты, но что-то, что было сильнее ее, заставляло Альку говорить и действовать.

Положив руку на руку, точно примерная ученица, она сидела против Мишеля, бледная, прелестная, с мрачным огнем решимости во взгляде.

Официант принес заказ и разлил по рюмкам водку. Они чокнулись, не глядя друг другу в глаза, и Алька выпила, забыв закусить.

— Знаешь, Миша, там у меня, кажется, — всё. Мы не встречаемся, — Алька подумала, что не слишком-то она и врет: учитывая, что Стефан в отъезде, они действительно не встречаются. — Я поняла, что мне нужен рядом настоящий друг.

Вторая рюмка водки теплом разлилась по животу и быстро достигла головы. С утра Алька ничего не ела.

Мишель молча и вдумчиво жевал шашлык. Похоже, он решил дать Альке полностью выговориться.

— Мне тут предложили одно клевое дело. Миш, заработаем, снимем квартиру поближе к центру, уедешь из своей халупы. Сколько можно с родителями жить-то…

Мишель перестал жевать.

— Так вот зачем ты все это затеяла, Алечка. Молодец, нечего сказать. И сколько же тебе надо?

Он почти со злостью посмотрел на разрумянившуюся от водки Альку.

Та поведала ему об авантюре с «адидасовскими» шмотками.

— Ну, знаешь ли, таких денег и у меня нет.

— Мишечка, помоги, очень прошу.

В голосе ее звучала мольба.

— Завтра принесу полторы тысячи, больше не смогу. — Отодвинув тарелку с недоеденным шашлыком, он встал. — Извини, у меня дела.

И ушел, оставив Альку одну.

Весь остаток дня и часть следующего она металась по городу, «стреляя» у друзей и знакомых в долг. Кто-то дал двести рублей, кто-то триста — в общем, нужная сумма была собрана. Всем она обещала отдать долг через две недели. Мишель на углу Невского и Садовой молча сунул ей в руку пакет с деньгами, молча же повернулся и зашагал в сторону Катькиного садика.

В понедельник Алька отдала всю сумму «югославским товарищам».

Через неделю вернулся Стефан. Алька была на седьмом небе от радости. Она рассматривала подарки: несколько блузок, бижутерию и, главное, большую морскую раковину. Это была единственная вещь, о которой она просила Стефана.

Алька осторожно взяла это отливающее изнутри нежным розовым перламутром сокровище и приложила к уху. Слушая шум Адриатического моря, шум прибрежных сосен, движимого теплым адриатическим ветром песка, непостижимый шум свободы, она счастливо смеялась.

А кроме этого Стефан привез два чемодана вещей для реализации.

Прошла еще неделя. От друзей Стефана не было ни слуху ни духу. Желая сделать сюрприз любимому человеку, она все это время молчала. Но теперь стала не на шутку тревожиться. Наконец она не выдержала и рассказала Стефану о том, что отдала пять тысяч рублей людям, представившимся его друзьями.

Был одиннадцатый час вечера. Они лежали в постели. Стефан в задумчивости курил, Алька же, уткнувшись носом в его плечо, с наслаждением вдыхала запах дорогих сигарет вперемешку с запахом его пропитанной южным солнцем кожи.

Услышав новость, Стефан отстранился и с холодным изумлением посмотрел на Альку.

— О чем это ты, дорогуша?

Алька похолодела от ужаса и повторила свое сообщение.

Через секунду Стефан был на ногах. Швыряя Альке ее вещи, он кричал, что подобной идиотки в жизни не видел, что никаких таких друзей у него нет и вообще пусть убирается отсюда. Это все не его проблемы.

Идти от Третьей линии, где находилось общежитие Академии художеств, до ее Шестой было всего ничего. Но Альку, потерявшую от ужаса голову, понесло к Неве, где вовсю мела февральская метель.

Когда Алька в полночь вернулась домой, на ней лица не было. Ее, насквозь продрогшую, с блуждающим взглядом, Екатерина Великая, ни слова не говоря, уложила в постель и накрыла двумя одеялами. Всю ночь она с содроганием сердца слушала, как Алька всхлипывает и стонет во сне.

Утром Екатерина Великая попыталась напоить Альку горячим чаем. Но ту стало рвать. Алька опять легла лицом к стене и не двигаясь пролежала до ночи.

Все было кончено. Ее предали. Волшебный принц из сказки оказался подонком, а она — наивной простушкой. Ее любовь была растоптана. Надежды на другую жизнь кончились крахом. Она осталась наедине с пустотой, безнадежностью и, главное, огромным, неподъемным долгом, который надо было скоро отдавать.

Так она пролежала три дня. Ей звонили с работы, звонили знакомые, прослышавшие каким-то образом об Алькиных проблемах и, естественно, обеспокоенные судьбой своих денег. К телефону Алька не подходила.

Когда она встала с кровати, старые вещи болтались на ней, как на вешалке. Но это была уже другая Алька — собранная, сосредоточенная, с холодным блеском в глазах. Она стала звонить Мишелю, но того все время не оказывалось дома.

На другой день она продала почти за бесценок остатки югославских шмоток фарцовщику из Гостинки. Появились хоть какие-то деньги — подъемные.

Часов в шесть вечера Алька начала собирать сумку. Она решила уехать из этого города, сбежать от позора, от немыслимых долгов, от необходимости смотреть в глаза друзьям, знакомым, Екатерине Великой, наконец.

А главное, Алька твердо решила всеми мыслимыми и немыслимыми путями заработать деньги, вернуть долги, отстоять свое право жить так, как она хочет.

Сев напротив Екатерины Великой, Алька, вдохновляемая ужасом настигшей ее беды, врала на голубом глазу, что в Москве ей давно уже предложили серьезную работу в одном известном издательстве, что она раньше сомневалась, а теперь решила ехать.

Екатерина Великая выслушала всю эту ахинею, не проронив ни слова. Было непонятно, поверила она Альке или нет. Ее большие породистые руки беспомощно лежали на коленях. Алька поднялась и прижала к груди седую, с неизменным аккуратным перманентом голову Екатерины Великой:

— Не волнуйся за меня, все обойдется. Та в ответ только слабо махнула рукой.

В десять вечера она встретилась на Московском вокзале с Риткой. Милая, добрая, рассудительная Рита смотрела на Альку круглыми от страха глазами.

— Алечка, не уезжай, не надо, может, все образуется. Где ты там будешь жить-то?

— Ничего, Ритуся, не образуется. Мне надо заработать как-то кучу бабок. Наверно, я знаю, как это сделать. — Риткины глаза округлились еще больше. — А жить первое время буду у Юли. Помнишь, она до третьего курса с нами училась, а потом вышла замуж за москвича. Так вот, с москвичом она развелась, а от его двухкомнатной квартиры оттяпала себе однокомнатную. Пока у нее и буду. Дальше — посмотрим. — Алька передала Рите написанное накануне заявление об уходе с работы. — Вот, передай теткам в отдел кадров. Скажи, чтоб не поминали лихом.

На перроне они обнялись. Алька, из последних сил сдерживаясь, чтобы не разреветься, попросила Риту присматривать за Екатериной Великой. Та, глотая слезы, кивнула.

— Не бойся, Алечка, мы-то здесь как-нибудь. Сейчас главное, чтобы у тебя все получилось.

Когда одиннадцатичасовой скорый тронулся, Алька долго махала идущей вдоль перрона подруге. Потом поезд прибавил ходу, перрон внезапно оборвался, и за окнами началась сплошная беспросветная ночь.

Проснулись они с Риткой поздно. За окном моросил не то дождь, не то снег. Состояние было непонятным, таким, которое всегда бывает, когда ложишься далеко за полночь.

Немного послонявшись по квартире без всякой цели, они опять уселись за стол. Вынутые из холодильника вчерашние яства показались еще вкуснее. Потом посмотрели телевизор. Такое законное послепраздничное безделье доставляло им обеим какую-то тихую радость.

После четырех Александра засобиралась. Ей надо было заскочить в гостиницу, сложить вещи и около одиннадцати быть на Московском вокзале. Тем же поездом, что и двадцать лет назад, она уезжала в Москву.

Ритка метко окрестила ее приезд на родину «путешествием по местам боевой славы».

В гостинице, уже собрав сумку и собираясь выходить, она вспомнила про загадочное письмо.

Поставив сумку на пол, подсела к телефону. Опять автоответчик. А ну его к лешему, в самом деле. Она вышла из номера и через двадцать минут была уже на вокзале.

* * *

Комсомольская площадь в это промозглое утро последней зимней недели выглядела как-то особенно тоскливо. Слякоть, грязь, огромная очередь на стоянке такси, снующие тут же частники, толпы мешочников — в Москву из близлежащих регионов один за другим шли так называемые «колбасные поезда». Это голодные соседние области рвались в столицу, чтобы отовариться всем самым необходимым.

И все же Алька любила Москву. Может быть, даже больше Питера. Здесь не было чопорности, больше было домашнего, почти провинциального уюта. Даже названия улиц были по-домашнему ласковые, какие-то свои в доску: Варварка, Ордынка, Маросейка, Стромынка, Божедомка. И сокращениями москвичи пользовались больше питерских: Воробьевка, Преображенка…

Вот туда-то, на Преображенскую площадь, и направилась Алька с вокзала, благо ехать было по радиальной несколько остановок.

Юле Алька сказала, что приехала в длительную командировку собирать материал о молодежных театрах, что поживет у нее с неделю, пока не снимет квартиру, и попросила сделать ей временную полугодовую прописку. Без соответствующего штампа в паспорте жить в Москве было опасно.

Юля сделала все, как просила Алька, ни во что особенно не вникая, поскольку находилась в ответственном и всепоглощающем процессе очередного устройства личной жизни.

Через неделю и квартира нашлась, светлая, однокомнатная, на пересечении Мосфильмовской и Университетского. Заплатив хозяйке вперед за шесть месяцев пятьсот рублей и въехав на двенадцатый этаж точечного дома, Алька почти исчерпала всю свою наличность. Надо было думать, как жить дальше.

Каждые три-четыре дня она ходила на переговорный пункт в начале Калининского проспекта, чтобы позвонить Екатерине Великой. Бодреньким голосом Алька рапортовала, что все у нее в порядке, работа движется, ест и спит нормально. Потом звонила Ритке.

Подруга сообщала, что поначалу был, конечно, большой шухер, Алькины кредиторы возбухли, но потом все поутихло. Алькиных фотографий с надписью «Объявлена в розыск» по городу не видать. (Ха-ха! Шутка.)

Выходя из переговорного пункта, нависавшего прямо над Мерзляковским переулком, она шла бродить по арбатским дворам и улочкам, опять и опять умиляясь домашности названий: Скатертный, Хлебный…

В восьмом часу темнело, зажигались окна, и с тротуара можно было подглядеть кусочек чужой налаженной жизни под уютным оранжевым абажуром.

Алька сглатывала подступающие слезы, упрямо сжимала губы и думала, думала…

Было совершенно понятно, что быстро большую сумму денег можно заработать тремя путями: проституцией с иностранцами, фарцовкой и обменом валюты. Других путей не было.

Похоже, фарцовка была самым реальным выходом, тем более что кое-какие навыки у Альки уже имелись. Надо было продумать все: с чего начать, где, с кем…

Несколько дней подряд Алька гуляла по центру. Надо было не только узнать места, где больше всего иностранцев, но где удобнее и безопаснее вступать с ними в контакт. В центре ее внимания была Красная площадь и все интуристовские гостиницы.

Пока она только присматривалась и прислушивалась, взвешивая все «за» и «против». Она видела, что большинство иностранцев — доброжелательные улыбчивые люди, с которыми можно запросто вступить в разговор. Главное, не попасться на глаза милиции и шныряющим всюду гэбистам.

С улыбкой Алька вспомнила байки Женьки, знакомого Мишеля, который занимался своими фарцовочными делами не где-нибудь, а в Эрмитаже.

Так вот, этот Женька рассказывал со смехом, что за копейки закупает советскую военную атрибутику — солдатские кожаные ремни, шапки-ушанки, армейские значки (кто-то из его дальних родственников работал в военном училище), — а потом, где-нибудь в Греческом зале или возле Рембрандта, раскручивает иностранцев. Милиция дежурила в основном у входа, а бабушки смотрительницы принимали Женьку за интуриста, благо одет он был во все импортное и сносно лопотал по-английски.

Рембрандт не Рембрандт, но вот у мавзолея, например, отлавливать иностранцев довольно-таки удобно, особенно во время смены почетного караула. Подойти эдак невзначай и осведомиться о том, какая сейчас погода в Лондоне или, например, в Берлине. Но пока Алька только теоретизировала, собиралась с духом.

Она купила вузовский учебник английского, пластинки, пособия и неделю, почти не выходя из дома, восстанавливала свой разговорный.

Нынешняя московская Алька разительно отличалась от ленинградской окончившей Университет сотрудницы газеты «Смена», умеренно сентиментальной барышни, пописывающей стихи в тайную тетрадку, а в своей газетной колонке старающейся если уж не говорить правду, то хотя бы не врать.

Сейчас она дала себе жесткую установку: выжить во что бы то ни стало, выжить и победить.

За решением этой нелегкой задачи Альку настигла весна. С тротуаров и газонов сошел снег, похоронили очередного генсека, у метро бабки стали продавать подснежники, пришел март, помахивая веткой мимозы, и Алька почувствовала, что ледяной ком в ее душе начал таять. У нее словно открылось второе дыхание.

Ничего похожего на питерскую слякоть в Москве не было. Сухой морозец щипал за щеки, под ноги попадались остатки новогодней мишуры, пахло мандариновой коркой, Святками и Рождеством.

Александра огляделась. Площадь Трех вокзалов не слишком отличалась от той, двадцатилетней давности. Кое-что даже прибавилось. Нищие из Средней Азии, грязные бомжи, полулежащие у входа в метро. Зато фасады вокзалов радовали глаз свежей штукатуркой. И конечно, гораздо больше освещения.

Стоянка такси была там же, где двадцать лет назад. Рядом стояли фирменные автобусы, и экскурсоводы, несмотря на раннее время, через мегафоны зазывали гостей столицы на экскурсии.

Кроме обычных такси с шашечками появилось и много подержанных иномарок, чьи хозяева занимались частным извозом.

Александра села в одну из таких машин.

— Пожалуйста, на улицу Горького, к «Интуристу», — обратилась она к симпатичному круглолицему мужчине с коротким седым ежиком.

Тот изумленно развернулся и с любопытством посмотрел на Александру:

— Куда-куда?!

Она повторила адрес.

— Дорогая мадам, давно же, видать, вас не было в столице. Нынче нет ни улицы Горького, ни «Интуриста», примите мои соболезнования.

— Ах ты, боже мой! Улицу-то я по привычке, а гостиница куда ж подевалась? — ахнула Александра: Ритка ни о чем таком ее предупредить не успела.

— Тверская она и есть Тверская. А вот «Интурист», извините, — под корень.

— Закрыли, что ли?

— Да нет, снесли, как и весь наш СССР. Или вы об этом тоже не в курсе? Так куда едем?

— А «Метрополь» случайно не снесли?

— «Метрополь» на месте.

— Ну и поехали!

Когда они вырулили на Садовое кольцо, у Александры аж дух захватило: в несколько рядов на большой скорости мчались сплошь «лендроверы», «шевроле», «бентли», «мерседесы», слегка разбавленные «фордами», «пежо» и «опелями». Да и само Садовое кольцо, украшенное рекламными щитами, что твоя новогодняя елка игрушками, как бы раздалось вширь, уступая потоку машин.

Через десять минут они уже ехали по Тверской. «Как много купеческой роскоши», — подумала Александра и на повороте к забранной зеленой строительной сеткой гостинице «Москва» краем глаза успела зацепить какие-то «ручейки и пригорки» на Манежной. Уф! Со всем этим надо будет потом разобраться.

Наконец машина притормозила у «Метрополя».

* * *

Как и следовало ожидать, Алькино ежедневное хождение по Красной площади привлекло внимание дежурного милиционера. Молодой бдительный сержантик, чьи часы дежурства совпали с Алькиными «пристрелочными полетами», несколько раз подходил к ней почти вплотную и вглядывался в ее лицо. Видимо, никак не мог взять в толк — иностранка она или местная. Выходя на разведку, Алька надевала светло-голубые фирменные джинсы, короткую меховую курточку и яркий шарф. Ей надо было максимально канать за интуристку.

Испугавшись, что ее возьмут на заметку и трудовая деятельность прервется, не начавшись, она ретировалась в здание ГУМа.

Проходя по универмагу и как бы разглядывая витрины, она заприметила возле пресловутого фонтана симпатичную молодую пару. Улыбчивые, с рюкзаками за плечами — Алька почему-то сразу решила, что они молодожены.

Она сосчитала до трех, набрала в грудь побольше воздуха и с максимально беззаботным и независимым видом подошла к ним у витрины с подарками.

— Do you speek English? — Ее английский прозвучал, видимо, вполне убедительно, потому что «молодожены» разом обратили к ней чем-то неуловимо похожие приветливые лица и радостно закивали головами.

Ребята, Моника и Клаус, оказались туристами из ФРГ. Их английский был не многим лучше Алькиного, поэтому общались они практически без проблем.

Выйдя из ГУМа и болтая о каких-то общих вещах, вроде какой красивый город Москва, здесь столько русской старины, они прошли немного по Петровке, свернули на улицу Горького и поднялись к памятнику Пушкину.

Речь зашла о поэзии. Алька сообщила, что замечательный русский поэт Тютчев, современник, между прочим, Пушкина, почти двадцать лет прожил в Мюнхене и его жены (тут Алька немного запуталась в их количестве) были немками. Так что мы, кажется, почти родственники. Моника и Клаус о чем-то радостно переговорили по-немецки и пригласили Альку в гостиницу «Белград», где они остановились.

Они сказали, что хотят сделать их такой очаровательной русской знакомой подарок, ведь они наслышаны, как трудно в России достать хорошие вещи, и сложили в большой фирменный пластиковый пакет новые американские джинсы, яркую пуховую курточку («У нас уже совсем тепло, не пригодится!»), пару кроссовок «Адидас». И еще много всякой мелочи вроде шампуней, губной помады и кремов для лица.

В ответ Алька пригласила их в ресторан «Славянский базар» отведать блюда русской кухни. Все прошло просто отлично. На прощанье они обнялись, пожелав друг другу удачи.

Вечером дома Алька разглядывала трофеи. Это были хорошие классные вещи, которые пользуются у советской молодежи спросом. Прекрасно. К этому следовало добавить сто немецких марок. Их Алька поменяла немцам на рубли по государственному курсу. Значит, на «черном» рынке они уйдут в четыре раза дороже.

Алька ликовала: все же она смогла, пересилила себя и одержала первую победу. Лед тронулся, господа присяжные заседатели!

На другой день она по курсу за рубли купила у высокого рыжеволосого англичанина (ирландца, наверно) еще две пары джинсов. С рук этот дефицитный товар стоил сто рублей, то есть в пять раз дороже, чем в магазине, где его, впрочем, не было.

Первые успехи вдохнули в нее силы и уверенность. Самое главное сейчас — определиться с рынком сбыта. Ничего себе лексикончик — «рынок», «сбыт»… Слышали бы Екатерина Великая, Ритка и Мишель, то-то удивились бы! И все-таки — рынок сбыта, мать его разэтак.

Полученный в Ленинграде опыт (спасибо, Стефан, хоть тут ты пригодился) подсказывал, что таким рынком являются студенческие общежития. Значит, надо выходить на студентов.

Алька купила телефонный справочник и начала составлять списки нужных ей заведений: общежитий, гостиниц, ресторанов.

Усталая, возвращалась она к концу дня на съемную квартиру, и ей все больше казалось, что она возвращается к себе домой. С балкона открывался потрясающий вид на вечереющий город: Поклонная гора, изгиб Москвы-реки, широкие зеленые (весна выдалась ранней) массивы, золотые купола Новодевичьего монастыря и над всем этим величественные, огнедышащие закаты… «Настоящий булгаковский город, — думала Алька, — вот только Мастер вряд ли здесь живет. Да и вообще, есть ли он где-нибудь на свете, этот Мастер…» А еще хозяйка сказала, что летом под окнами поют соловьи. Господи, да неужели такое возможно?..

Многолюдная толпа гудела возле центрального входа в ГУМ. В десять утра заветные двери распахнулись, и передние ряды, едва не падая под натиском задних, ринулись внутрь, сметая все на своем пути. И каждое утро продавцы занимали оборонительную позицию за своими прилавками, готовые принять на себя удар жаждущей толпы. Они-то хорошо знали, что все равно на всех этих благ земных не хватит.

Уже в который раз этой взрывной волной Альку отнесло совсем не в тот отдел, который был ей нужен. Она сначала разозлилась, одергивая юбку и джемпер, чуть было не сорванные с нее довольно агрессивными в этот час дня гражданами, а потом рассмеялась. Что поделать, на войне как на войне. Со своей новой деловой ипостасью Алька свыклась, казалось бы, совершенно.

Бочком и по стеночке она пробралась на второй этаж, в отдел «Подарки». С неделю назад у нее образовались две хорошие покупательницы из Италии, которые интересовались янтарными украшениями. Сейчас Алька, склонившись над витриной, рассматривала бусы и кулоны из золотой светящейся прозрачной смолы.

Цифры на ценниках привели бы в неописуемое удивление этих милых итальянских теточек с оливковой кожей и аккуратной, какой-то несминаемой укладкой.

В магазине для иностранцев «Березка» эти бусы на валюту стоили гораздо, просто неизмеримо дороже. Иностранцам, не говорящим по-русски и не ведающим об особенностях местного рынка, порой и в голову не приходило, что на рубли в советских магазинах все было в пять раз дешевле.

Алька, вошедшая в роль успешной коммерсантки, все быстренько в уме сложила и умножила, хотя прежде математическими способностями не отличалась. Но говорят же — аппетит приходит во время еды. Она предлагала своим клиентам, проживающим в центральных гостиницах иностранцам, выбрать товар в «Березке», а купить у нее чуть дешевле, но — в долларах.

Например, в случае с итальянками расчет был простой. В «Березке» янтарные бусы стоили тридцать долларов, а в ГУМе приблизительно двадцать рублей. Алька продавала эти бусы за двадцать долларов. По официальному курсу доллар стоил около семидесяти копеек, а на «черном» рынке за него давали один к семи. То есть «чистой прибыли» у Альки оставалось сто двадцать рублей. Главное, все были довольны — и Алька, и клиенты. Особенно Алька.

Теперь она только успевала закупать русские сувениры в ГУМе и ЦУМе. Но возникла следующая проблема: что делать с валютой? У нее уже скопилась некоторая сумма. Покупать на доллары товары в «Березке» опасно, там каждая продавщица — стукачка. Продавать валюту неизвестным еще более опасно: можно схлопотать срок.

А уж как умеет наказывать родное государство, Алька знала. И пусть ее грешки были сущей ерундой по сравнению, например, с грехом инакомыслия — карающая длань советского закона могла прихлопнуть ее, как ничтожную букашку.

Впрочем, выход напрашивался сам собой, только для него надо было набраться духу.

Совсем недавно, сидя вечером с группой американцев в баре гостиницы «Космос» (Альку даже не остановили на входе, видимо приняв за иностранку), она обратила внимание, что к мужчинам из их компании то и дело подходят симпатичные девушки, приглашая потанцевать.

Девочки явно были «свои» в баре. Администрация не обращала на них никакого внимания, и было видно, что чувствовали они себя здесь достаточно свободно. Интуиция подсказывала Альке, что свои проблемы она сможет решить именно в этом довольно-таки скользком месте. Но что делать. У нее был только один выход — вперед. И, закусив удила, Алька бросилась в омут совершенно новой для нее жизни.

Для начала она решила сходить в разведку. Выбрала для этого дела гостиницу «Интурист», благо была уже там несколько раз днем и знала почти все бары.

Но прежде Алька сочла необходимым слегка подшлифовать свою внешность. Косметичка, которой она уже успела тут обзавестись, сделала ей несколько питательных масок на лицо, выщипала брови, а заодно подстригла и покрасила волосы, придав им легкий платиновый оттенок.

С матовой безупречной кожей, летящей шевелюрой, в обтягивающих джинсах и итальянской шелковой блузке, она была похожа на дорогую фарфоровую статуэтку. Модные остроносые туфельки довершали картину.

В «Интурист» Алька прошла без проблем, вместе с группой иностранцев. Швейцар не обратил на нее внимания. Затем она поднялась на девятый этаж, в бар-кафетерий, и заняла позицию за маленьким столиком у окна. Она здесь никому не бросалась в глаза, но сама могла хорошо видеть все помещение. Отличный наблюдательный пункт.

Шел седьмой час вечера. Алька заказала кофе и пирожное. Бармен, красавчик лет тридцати пяти, с актерской внешностью и гладко зачесанными назад волосами, внимательно посмотрел на нее острыми карими глазками и спросил, проживает она в гостинице или гостья. Алька осчастливила его своей фирменной скромно-нахальной улыбкой, прищурила кристальной чистоты голубые глаза и спокойно сказала:

— Я жду своего друга. Думаю, он должен скоро подойти. — При этом она длинно посмотрела на бдительного бармена поверх кофейной чашки.

Он улыбнулся и отошел от ее столика. Идя сюда, Алька сочинила себе «легенду»: она из Ленинграда, ждет друга-поляка, с которым у нее назначена встреча.

Валюты у Альки с собой не было, в сумочке лежал только паспорт и старое, но еще не просроченное удостоверение сотрудницы газеты «Смена». В случае чего — она выполняет редакционное задание.

Вообще-то интерес бармена, вызванный ее появлением и упорным сидением в этом злачном месте, был совершенно понятен. Так уверенно и спокойно могла вести себя только «девочка», имеющая покровителя. И сейчас он лихорадочно просчитывал в уме, чья это «телка» оказалась на его территории.

У барной стойки сидели несколько девушек с высокими бокалами для коктейля. Они тихо переговаривались, потягивая через соломинки напитки. Милые, спокойные, красиво, но довольно откровенно одетые, они вроде и не были похожи на представительниц первой древнейшей профессии.

Алька исподволь с интересом наблюдала за ними и вдруг, почувствовав на себе чей-то взгляд, повернула голову. Молодой симпатичный мужчина, сидевший за соседним столиком, приподнял бокал и улыбнулся ей. Ну вот, не хватало еще, чтобы ее приняли за «ночную бабочку»! Алька отвернулась, оставив приветствие незнакомца без внимания.

Бармен, наблюдавший из-за стойки, одобрительно кивнул, а чуть позже, ставя перед ней вторую чашку кофе, дружелюбно и как бы невзначай бросил:

— Не обращай внимания. Немец думает, что ты тут «снимаешь». — Подмигнул и пошел на место.

Алька чувствовала, как ее фарфоровое личико пошло пятнами. Это что же, ее приняли за проститутку?! Однако чувство юмора удержало Альку от опрометчивого желания тут же выскочить вон из бара. «Ну, собственно говоря, я сама немало для этого постаралась». — Она сдержала смешок и еще раз оглядела «девочек». Нет, все же они выглядят куда более сексуально, чем она: короткие юбки, высоченные каблуки, максимально открытые блузки (все на вынос) и довольно яркая косметика. Вот кто действительно хочет «снять»!

И тем не менее несколько мужчин, сидевших в баре, явно обращали на нее внимание. На такой эффект Алька, признаться, не рассчитывала.

Она встала и прошла к стойке. Девушки с интересом оглядели новоявленную конкурентку. Делая вид, что ей море по колено, Алька обратилась к бармену:

— Скажите, у вас есть приличные сигареты?

Она знала, что в барах приторговывают фирменными сигаретами.

Алька не курила, просто ей нужен был повод для разговора. Бармен понимающе улыбнулся и показал мимикой: «Выйди». Алька кивнула и вышла в коридор.

Минуты через три бармен вернулся и вручил ей две пачки «Мальборо» в пластиковом пакетике.

— С тебя десятка. Для друга? — Он опять подмигнул с видом заговорщика.

Эта привычка подмигивать раздражала Альку. Сбивала со взятого тона. Но она решила держаться.

— Меня зовут Александра.

— Игорь Николаевич, — ответил бармен и, улыбнувшись, добавил: — Можно просто Игорь. — И, взяв деньги, он скрылся за дверью с табличкой «Посторонним вход воспрещен».

Вернувшись в бар, Алька села у стойки, прикурила от услужливо поднесенной Игорем зажигалки «Zippo» и дружелюбно сказала рассматривающим ее «девочкам»:

— У нас в Питере трудно достать американские сигареты.

Постепенно завязался разговор ни о чем. «Девочки» расспрашивали о Ленинграде. Выяснилось, что некоторые ни разу там не были. К Альке придвинулась симпатичная брюнетка с немного раскосыми синими глазами и высокими, чуть тронутыми тональной пудрой скулами.

— Света, — просто сказала она и улыбнулась. — А это Ира и Аня.

Длинноногая, тонкая, с прямыми блестящими черными волосами, Света была настоящей красоткой. И, похоже, знала себе цену. Вдвоем с яркой светлоглазой блондинкой Алькой, на контрасте, они смотрелись исключительно эффектно. Кажется, это отметили и все присутствовавшие в баре мужчины. Игорь даже руки потер от удовольствия.

Они разговорились, как будто были сто лет знакомы. Время летело быстро. Алька посетовала, что ее друг-поляк так, видно, и не придет. Все сочувственно покивали головами. Может быть, и поверили.

В бар входили и выходили мужчины, приглушенно играла музыка. Алька допивала второй коктейль и уже собралась отчаливать потихоньку, когда краем глаза увидела, как маленькая рыженькая Аня ушла с пожилым дородным джентльменом. Игорь вышел вслед за ними и тут же вернулся.

Спустя некоторое время еще один седовласый солидный господин вошел в бар и кивнул Игорю. Света дала Альке номер своего телефона и, извинившись, ушла вместе с этим мужчиной.

Оставшаяся без компании Ира подсела к Альке и, хитро скосив глаза, шепнула:

— Там немец с тебя весь вечер глаз не сводит. Ты как?

Алька засмеялась:

— Забирай, дарю!

Вот теперь, кажется, действительно пора было сматываться. Алька чувствовала, что от нервного напряжения у нее ломит виски и неудержимо тянет зевнуть. Но Игорь движением руки попросил ее задержаться.

Алька уже поняла, что он здесь хозяин. И наверняка его «крышует» КГБ, без этого так не развернуться. С посетителями Игорь держался снисходительно-внимательно, но перед богатыми постоянными клиентами заискивал, почти лебезил. С «девочками» он сюсюкал, без конца добавляя «кисочка», «лапонька», «душечка». Хотя чисто мужского интереса к ним не проявлял никакого. Весь вечер он наблюдал за Алькой. И сейчас, наклонившись к ней, он опять подмигнул (или это у него был тик от нервной работы?):

— Аличка, завтра надень юбку или платье. Please.

— Игорь, о чем это вы? — вскинула брови Алька, хотя прекрасно понимала, что, снявши голову, по волосам не плачут.

Игорь молча положил перед ней салфетку с номером телефона. Алька поблагодарила его за сигареты, взяла двумя пальцами салфетку и, милостиво кивнув присутствующим, на ватных ногах вышла из бара.

Шел двенадцатый час ночи. Покинув гостиницу, Алька через две минуты уже была в метро. Хорошо, что народу в это позднее время совсем мало. Но и те редкие пассажиры, которые оказались в одном с Алькой вагоне, с удивлением и опаской поглядывали на модно одетую девицу, сгибающуюся в три погибели от приступов неудержимого хохота.

Такого нервного срыва Алька от себя не ожидала. Глубоко вдыхая и медленно, через нос, выдыхая, она пыталась успокоиться, но через какое-то время опять начинала хохотать.

Ничего не скажешь! Она получила намного больше, чем заказывала. Главное теперь не выпустить ситуацию из-под контроля. Алька чувствовала себя «дрянной девчонкой», вставшей на «скользкую дорожку», но от этого ей становилось только еще веселее.

Алька вышла на «Киевской» и едва успела заскочить в последний троллейбус. Не так уж и плохо все складывалось. Она заработает много денег, она будет умной и осторожной, она раздаст долги и купит кооперативную квартиру, она не позволит себя сломать и докажет всем, всем, всем, что она сильная.

Возле дома Алька замерла: в пропитанной запахом сирени темноте щелкал, выводил коленца, заливался трелями обещанный соловей.

Теперь дни пошли мелькать, как в калейдоскопе. Алька занималась одновременно двумя делами. Продолжала сбывать за рубли полученные от иностранцев вещи, а иностранцам сбывала купленные на рубли русские сувениры и продукты (икра, водка), и второе дело — главное — продолжала изучать незнакомый, пугающий своим поистине государственным размахом и разветвленностью мир столичных интуристовских проституток.

И хоть говорят: «За двумя зайцами погонишься — ни одного не поймаешь», Альке пока везло.

Что касается продажи импортных шмоток, то все быстро наладилось и пошло как бы само собой. У нее появилось несколько знакомых: прыщавый очкарик Жора из Университета, маленькая востроглазая Зиночка из Медицинского и рыхлый писательский сынок Степан из Литературного института. Обычно они покупали у Альки по две-три пары джинсов, несколько фирменных маек с надписями на английском языке и что-то из косметики, а дальше уже «толкали» это среди своих.

Однако существенных денег такая коммерция Альке не приносила. Ведь надо было не только откладывать деньги для покрытия долга, но и жить на них. Одеваться кое-как Алька не могла себе позволить, плюс косметика, да и еда в ресторанах была не самая дешевая, прямо скажем.

Второе дело оказалось куда более хлопотным и опасным. Алька продолжала изучать рынок «сбыта долларов», полученных от продажи сувениров. Она обошла почти все бары в гостиницах для иностранцев: «Космос», «Украина», «Москва», «Россия».

Обстановка везде была приблизительно одинаковая. Во всех гостиницах своя тайная жизнь, свой «хозяин» и «девочки». Много «девочек». Алька никогда не думала, что советские девушки в таком количестве продаются за валюту в барах и ресторанах. Некоторые из них были студентки, желающие подзаработать на шмотки, другие — барышни из, так сказать, вполне приличных, но небогатых семей…

Тех, кто с удовольствием «прикупал валютку», в развитом социалистическом обществе было пруд-пруди. Кому-то валюта была нужна для дальнейших махинаций (игра на разнице курсов), кто-то умудрялся переправлять валюту на счета в западные банки, кто-то клал в банку под кроватью и ждал лучших времен для ее употребления.

А времена эти, кажется, приближались со скоростью теряющего управление рефрижератора. Началась «перестройка». Страна полнилась слухами, предположениями, неясными надеждами.

Впрочем, имелась в стране организация, которая «держала руку на пульсе» и действительно знала всё. «Большой брат» по-прежнему курировал все уровни советской жизни (не раз еще Алька вспомнит Оруэлла, которого читала два года назад, в Ленинграде, тайком, лежа под одеялом с фонариком, — боялась, что увидит Екатерина Великая и переполошится).

Особому присмотру подлежал, естественно, и хлебный интуристовский бизнес. Щвейцары, горничные, коридорные, бармены, администрация гостиниц не только состояли на службе в органах и получали, официально или неофициально, зарплату, но и «отстегивали» неизбежно прилипавшую к рукам валюту опекавшему их комитетчику с Лубянки. И конечно, большой «навар» был от валютных проституток.

В этой сложной системе и строгой иерархии всех провинившихся, нарушивших правила общей игры строго наказывали, лишая не только доступа к кормушке и карьеры, но порой и жизни.

И чем выше находилась ступенька иерархической лестницы, тем выше был и обменный курс. Так что на уровне «девочек» Альке оставаться не имело смысла. Надо было выходить на их «крышу» и на «крышу» «крыши». Настоящие деньги крутились там.

Вот в это змеиное логово и сунула свою беспечную русую голову Алька Захарова, в прошлом — журналистка, сотрудница почтенной газеты «Смена», а нынче… Кто, собственно говоря, нынче?..

Очень скоро свои посещения гостиниц она свела только к «Интуристу». Причин было, в сущности, две: бармен Игорь явно приваживал Альку, и еще — ее приняли «девочки», а со Светой завязалось даже какое-то подобие дружбы.

До Игоря довольно быстро дошло, что никто за этой любопытной во всех отношениях барышней не стоит и санкции КГБ на ее присутствие здесь не имеется. И все же решил дать ей шанс и попробовать. Делал он это вовсе не из привычки к благотворительности, нет. Просто понимал, что при хорошем раскладе можно неплохо заработать на этой сколь решительной, столь и неопытной особе.

— Аличка, кисочка, давай я тебе намажу бутербродик масличком, а то у тебя ребрышки торчат.

На что Алька неизменно отвечала:

— Спасибо, Игоречек, а сделай-ка ты мне кофе без сахара.

Он даже испытывал что-то вроде уважения к Альке: при ее-то данных она могла бы и не ограничиваться только «ченьджем».

«Уважение», впрочем, абсолютно не мешало Игорю получать от нее ежедневную мзду в валюте. Бизнес есть бизнес. Здесь думать о моральных аспектах никому и в голову не приходило.

Кроме Игоря (за то, чтоб сидеть в баре) Алька отстегивала по десять законных долларов прикрепленному к гостинице милиционеру и, через Игоря, гэбисту, курирующему эту часть центра Москвы. Учитывая, что доллар стоил на «черном рынке» от семи до десяти рублей, это были очень большие деньги.

Света искренне привязалась к Альке. Ей нравилось покровительствовать «журналистке из Ленинграда», такого «интеллигентного города». Алька, ругая себя на чем свет стоит, не могла не признать, что в ее отношении к Свете преобладает здравый расчет: ей нужна была информация, желательно — много информации. Информированность давала возможность поступать правильно, не совершать ошибок.

Она понимала, что Игорь ей не помощник: он заинтересован в том, чтобы Алька работала только на него. А вот Света вольно или невольно сможет вывести ее на нужный уровень.

Картина полного безобразия и растления во всех эшелонах власти идущего трупными пятнами советского строя была настолько впечатляющей, что Алька невольно вспомнила о «второй древнейшей профессии», к которой, собственно, принадлежала, — о журналистике.

Навык фиксировать, запоминать и записывать сработал, и она стала вносить в тайную тетрадочку (как раньше — стихи) кое-какие факты и размышления. Глупость это, конечно, была отчаянная: попадись такая тетрадка в руки соответствующих органов (вот анатомический казус — орган с руками) — и ей было бы несдобровать.

Так Алька записала для памяти, что русских клиентов «девочки» называют «рашенками». Например: «Видела вчера на Тверском Катьку с каким-то рашенком». Иностранцев называли «фирмачами». Валюту, не важно какой страны, — «гринами», а рубли — «деревянными».

Алька тут же составила предложение: «Рашенок вчера заплатил деревянными, а мне нужны грины». Вообще «девочки» любили мешать «французский с нижегородским». Поэтому фразы типа: «Этот халдей (официант) хорошо спикает» или «Пойдем в кабак, дринкнем» — звучали как нечто само собой разумеющееся.

В самом низу лестницы находились дешевые «трехрублевки». Эти ошивались на улицах и у вокзалов. Обслуживали «рашенков»: таксистов, дальнобойщиков, командировочных, криминальный элемент и низкооплачиваемых членов советского общества (вполне уместный каламбур).

Далее шли ресторанные «феи» из системы советского общепита. Эти были классом выше и работали за «деревянные».

«Ночные бабочки» базировались в солидных гостиницах. Обслуживали советских партийных начальников, подпольных спекулянтов, серьезный криминал, а также «гостей с юга» и подобных «богатеньких буратин». Эти «девочки» были уже достаточно дорогие. Зарабатывали как в рублях, так и в валюте.

Дальше начиналась «элита». Самыми высокооплачиваемыми были валютные «куколки». Они обслуживали иностранных туристов или работающих в Союзе по контракту зарубежных специалистов за валюту и «стучали» на каждого в КГБ. Это было непреложное условие, одна из составляющих работы.

«Девочки» писали в КГБ рапорты с полным отчетом о том, с кем и когда они встречались, о чем разговаривали. Они специально задавали провокационные вопросы, болтали на «скользкие» темы, чтобы выведать, насколько лояльно относится их клиент к советскому строю. Через них КГБ выискивал иностранцев, симпатизирующих СССР, и вербовал их для работы. Если было нужно, прибегали к шантажу. Вряд ли кому-то из «зарубежных товарищей» хотелось получить для семейного альбома откровенные снимки с московскими красотками.

«Куколок» тщательно отбирали из «ночных бабочек» — самых симпатичных, смекалистых и умеющих себя подать. Еще «куколок» вербовали из красивых девочек, случайно, по мелочи, нарушивших советский закон. Однажды попав на гэбистский крючок, они почти не имели шансов отвертеться.

А дальше была звездная вершина. «Дипэскорт». Сюда отбирали лучших из валютных «куколок». Самых образованных, самых элегантных. В общем, «крем-дела-крем». Эти милые создания получали зарплату непосредственно в КГБ плюс валюту от клиентов. Очень редко, но в «дипэскорт» можно было попасть и со стороны.

Позже Алька познакомилась с одной такой «счастливицей». Прелестную огненно-рыжую и длинноногую провинциалочку из Харькова Таню Христенко, студентку педагогического института, случайно «накрыли» с иностранцем в номере гостиницы «Украина» (о, ирония судьбы, ты, несомненно, скрашиваешь наши будни!). Девушка подчинилась обстоятельствам и стала работать в «дипэскорте». Она с гордостью говорила Альке, что работает за валюту, что это работа «государственная» и «ничего общего с проституцией не имеет». Надо же, и вроде считалась умной!

«Девочкам» из «дипэскорта» позволялось даже выходить замуж за иностранцев, но только с условием, что и на Западе они будут продолжать приносить пользу своей социалистической родине.

Алька перевела дух. Ну а какое мое место в этой иерархии? «Меняла»? Боже, как низко, однако, я пала на общем-то фоне!

Со Светой они договорились встретиться у станции метро «Арбатская», напротив кинотеатра «Художественный». Алька приехала раньше и решила с толком использовать оставшиеся пятнадцать минут. По подземному переходу она быстро добежала до переговорного пункта, наменяла целую горсть пятнашек, заскочила в свободную кабинку и набрала номер.

Голос Екатерины Великой показался ей усталым, каким-то поблекшим. На вопрос о самочувствии она уклончиво ответила: «Ничего, по-стариковски», и не стала даже спрашивать у Альки, как ее дела. Наверно, не хотела вынуждать ее лишний раз врать. Только попросила:

— Ты бы, Алечка, хоть на выходные приехала, что ли. Уже почти четыре месяца не виделись.

Алька почувствовала, как в горле начал собираться ком.

— Бабуличка, сейчас никак не выбраться, столько работы…

— Ладно, детка, делай как знаешь. И помни, что у тебя есть дом, где тебя ждут.

— Я помню, помню, бабуличка…

Но Екатерина Великая уже повесила трубку.

Признаться, Алька просто боялась ехать в Ленинград. Во-первых, еще далеко не весь долг был выплачен. Уже несколько переводов с максимальной, не вызывающей подозрений суммой Алька отправила из разных (конспирация!) почтовых отделений. Но этого все еще было недостаточно. Во-вторых, она боялась, что Екатерину Великую напугает ее изменившаяся, чужая внешность, незнакомое выражение лица. Алька и сама-то себя порой не узнавала в зеркале.

Но еще больше она боялась, что, попав в нормальную, домашнюю обстановку, к людям, чьи отношения друг с другом не сводятся лишь к «товарно-денежным», она выбьется из колеи, которая с таким трудом стала для нее привычной. Вписываться по новой в московский ритм жизни — это отдельная головная боль.

Света озиралась, выискивая глазами подругу. Алька подскочила сзади и со смехом обняла ее за плечи: «А вот и я!»

Девушки походили на сестер, только разной масти. Света, как и Алька, была почти без косметики. Отдыхала от рабочей «боевой» раскраски. У той и у другой волосы были забраны в хвостик на затылке. Обе в легких открытых кофточках, джинсах и босоножках: лето в Москве стояло жаркое.

Вечером накануне Света сказала по телефону, что, кажется, намечается интересное дело и им надо встретиться. А раз Света сказала надо — значит, надо. Эта девушка оказалась совершенно незаменимым гидом по новому для Альки миру, куда обычным гражданам вход был настрого запрещен. Впрочем, многие из них и не подозревали о существовании рядом этой «второй реальности».

Болтая о том о сем, они дошли до ресторана «Арбат».

Швейцар, увидев Свету, заулыбался и угодливо распахнул двери. В его привычным жестом поднятую лодочкой ладонь Света не менее привычным жестом опустила трешку.

Пожилая служительница в гардеробе тоже приветливо кивнула вошедшим девушкам.

— И часто ты здесь бываешь? — Алька поняла, что Света чувствует себя здесь как дома.

Света с улыбкой старшей сестры и покровительницы кивнула. Ей нравилось чувствовать свое превосходство перед новенькой. А еще больше милой простодушной Свете хотелось быть незаменимой, хотелось быть полезной Альке, которой она искренне симпатизировала.

Они поднялись на второй этаж. В зале официанты накрывали столы к вечеру. После обеда здесь было тихо и пусто. Света махнула рукой высокому парню в униформе и потащила Альку к администраторскому столику знакомиться. Молодой человек оценивающе оглядел незнакомку.

— Виктор. Администратор.

— Аля. Я из Ленинграда. — Алька подняла на него незамутненные излишними заботами глаза (очень постаралась!).

Виктор кивнул официанту, и тот принес девочкам кофе и пирожные.

— Сейчас сладкое. А после ужина сладким будете вы. — Виктор улыбнулся и пошел в центр зала давать какие-то указания.

— Для халдея он ничего. Два языка знает. Полезный человек. — И Света с удовольствием принялась за пирожное. Полезных людей она ценить умела. Свою карьеру «валютной куколки» она начинала внизу в проходном дворе «Интуриста», на любую наживу. — И вообще запомни, подруга дорогая, мы не проститутки.

— А кто же? — не выдержала паузу Алька.

— Мы — девочки по вызову. — В голосе Светы звучали нотки гордости.

— Как скажешь, подруга дорогая, — в тон ей ответила Алька.

Вскоре к их столику подсел Виктор.

— Сегодня будут две группы: американцы и канадцы. Их привезут после вечернего спектакля в Большом. Приходите часам к десяти.

— Спасибо, котик. — Света поцеловала его в щеку. — Пойду позвоню Игорю.

Виктор галантно проводил их до гардероба, и они совсем по-дружески попрощались.

Света была возбуждена и, пока они шли по Садовому до Смоленской, тараторила безостановочно:

— Ну вот. Началось. Сегодня будет грандиозное сборище. Сама увидишь. Прикид надень поярче. Алька, у тебя же потрясающая грудь. Мужики просто тащатся. Так не скрывай своих достоинств, дурочка! И никаких джинсов. Может, тебе одолжить что из вещей? Нет? Ну, как знаешь. И Аня с Ириной придут. Вот повеселимся!

— Слушай, Свет, а как ты перед родителями выкручиваешься? Ну, шмотки у тебя и все такое… Или они в курсе?

— Ты что, Алька, с ума сошла? Меня бы папаня по стенке размазал. Я же на филфаке учусь, сама знаешь. «Подработка»-то у меня только в свободное от учебы время. — Света хихикнула. — А шмотки… Так я же предкам говорю, что репетиторством занимаюсь, ну, там, балбесов по русскому подтягиваю. Представляешь? Видели бы они этих балбесов! — Взмахнув, точно вороным крылом, волосами, она рассмеялась. — Все, пришли. До вечера.

И Света бросилась штурмовать автобус: начался час пик.

Алька спустилась в метро, на Филевскую линию.

Когда поезд вылетел из тоннеля на виадук и от нестерпимо ясного летнего света на глаза навернулись слезы, Алька подумала: сможет ли и она когда-нибудь вырваться из затянувшего ее болота на простор, хватит ли у нее для этого терпения и сил?

Алька крутилась перед зеркалом, придирчиво выбирая наряд для выхода. Похоже, сегодня вечером ее ожидал экзамен на аттестат зрелости. Наконец остановилась на фиолетовой трикотажной обтягивающей юбке чуть ниже колена и жемчужно-розовой кофточке, открывающей трогательные ключицы и матовые плечи.

Ах, как была права Анна Андреевна, когда «надела узкую юбку, чтоб казаться еще стройней»! Или вот, опять же, прическа. «Едва доходит до бровей моя незавитая челка». Все правильно. А волосы — никакой зазывающей «распущенности». Поднимаем их высоко, открываем трогательно-хрупкую, почти детскую шею, укладываем и закрепляем изысканным костяным гребнем. Так. Легкие туфельки и сумочка в тон имеются.

Контурным карандашом Алька чуть-чуть подвела уголки глаз, положила бледно-фиолетовые тени, слегка подкрасила ресницы. Ее прозрачные глаза приняли бледно-аквамариновый оттенок. Теперь кисточкой наносим легкий нежный румянец на скулы… Супер! Ничего вульгарного, ничего от «феи из бара». Стиль, прежде всего — стиль! Что еще? Ах да. Полуопущенный взгляд, зябкое движение плечей… Можно вызывать такси.

У входа в ресторан стояла небольшая очередь. Через закрытую стеклянную дверь с табличкой «Мест нет» Алька прокричала швейцару (новому, сменившему, видимо, дневного), что ее пригласил Виктор. Дверь тут же распахнулась. Сунув швейцару положенную трешку, Алька прошла внутрь под возмущенный ропот желающих культурно провести досуг граждан. Но что ей было до этого? Теперь и сам черт ей не брат.

Навстречу ей вылетела сияющая, при полном вечернем параде, Света. Она прибыла чуть раньше, чтобы разведать обстановку. Вдвоем они поднялись в зал.

Виктор повернул голову к стоящему рядом официанту:

— Класс! Вот что значит Питер!

Потом подхватил Альку и Свету под руки и подвел к стойке бара, где уже щебетала стайка «куколок». Наряды «девочек», при всей разнице в крое и цвете, были неуловимо похожи. Короткие юбки, туфли на высоченных каблуках, выпадающие из лифчиков бюсты, блестки в волосах. Это была униформа, такая же как у официантов.

Через пять минут у Альки в голове стало звенеть от пустой болтовни «девочек», она развернулась и принялась рассматривать зал.

Виктор в обществе двоих довольно безликих мужчин в серых костюмах распределял столы в большом зале. Алька с интересом наблюдала, как он, словно дирижер, размахивал руками. Надо сказать, у настоящего дирижера темперамента было гораздо меньше: оркестр наигрывал неназойливые ресторанные мелодии, за импровизированной кулисой наводила марафет певица с непомерно большой грудью.

Вдруг официанты забегали, расставляя по столам закуски: это швейцар дал знак, что подъехали автобусы с туристами. Все оживилось. Лабухи заиграли что-то бравурненькое. Певица качнула грудь в сторону сцены. Казалось, даже люстры засияли ярче. «Девочки» поправили прически, выпрямили спины и заняли исходные позиции. Виктор, просветлев лицом, ринулся встречать иностранных гостей.

Алька почувствовала, что от волнения ее вот-вот вытошнит, и они со Светой, улыбаясь направо и налево, профланировали вниз, в дамскую комнату. Света любезно поинтересовалась, не залетела ли часом ее дорогая подруга, но Алька посмотрела на нее с таким выражением лица, что та предпочла благоразумно заткнуться.

В холле они нос к носу столкнулись с первой группой иностранцев. Те, что были в сопровождении жен, только косили глаза на юных русских красавиц. Свободные же не скрывали своего восхищения и заинтересованности.

Виктор с удовлетворением качнулся на носках, наблюдая эту немую сцену. Потом улыбнулся гостям от уха до уха и сделал широкий приглашающий жест.

— Кушать подано!

Веселье было в самом разгаре. Задача показать иностранцам настоящее русское ресторанное веселье, такое, каким описывали его Tolstoy and Dostoevsky (но с поправкой на совдеповское понимание этого сюжета), была выполнена. Гости крепко выпили и рвались в пляс.

Два солидных «ковбоя» показывали Альке и Свете движения танца в стиле кантри, такого, который до сих пор отплясывают на вечеринках парни и девушки в их родном Техасе. Но эту идиллию нарушил Виктор. Улыбаясь, раскланиваясь и разводя руками перед американцами, он брызжущим полушепотом объявил девушкам, что для них есть важное дело.

Виктор провел Альку и Свету в глубь зала, к столику, за которым сидели двое мужчин в серых костюмах, и жестом факира, достающего кролика из шляпы, представил им девушек:

— Прошу любить и жаловать. Алечка и Светочка!

Мужчины привстали и представились, соответственно, Владимиром и Андреем. Они с достоинством, по-хозяйски оглядели девушек. Затем пригласили их к столу.

Официанты, почтительно стоявшие поодаль, моментально подскочили, обновили тарелки мужчинам и поставили приборы для Альки и Светы.

— Что будем кушать и пить, девочки? — Голос у Андрея был низкий, барственно-начальственный. — Водка? Шампанское?

Девушки замялись, не очень понимая, как вести себя в этой ситуации. Тогда Андрей, довольно хохотнув, сделал заказ услужливо склоненному официанту:

— Черная икра, два крабовых салата, мясо по-боярски и шампанское. Полусладкое, я правильно понимаю? — И он поднял бровь в сторону девушек.

Те одновременно кивнули и улыбнулись.

Пока Алька со Светой поглощали дорогую и вкусную еду, запивая ее холодным шампанским, мужчины потягивали коньяк и курили. Потом они стали расспрашивать девушек о том, где они учатся, чем занимаются их родители. Тот факт, что перед ними студентка четвертого курса филфака и дипломированная журналистка, казалось, их очень порадовал. Разговор перекинулся на кино и литературу. Открыли вторую бутылку шампанского. Алька, борясь с хмелем, бдительно старалась не ляпнуть лишнего. Восторгалась Бондаревым и Асадовым. Так, за довольно непринужденной беседой, прошло около часа. Подали десерт.

Алька, ковыряясь ложечкой в пирожном, судорожно думала, как в случае чего ей дать от ворот поворот Андрею, явно положившему на нее глаз. Она покосилась на Свету, но та соловьем разливалась перед поощрительно кивающим ей Владимиром и, кажется, была уже на все готова.

Наконец Андрей кивнул официанту и поднялся. Ему последовали остальные.

У ресторана, прямо на проезжей части, стояла черная «Волга» с шофером. Андрей распахнул заднюю дверцу. Алька внутренне сжалась, но села вслед за Светой на мягкое кожаное сиденье.

— Доставить в гостиницу «Москва!» — бросил Андрей шоферу, попрощался с девушками и захлопнул дверцу.

Озадаченная таким поворотом событий, Алька молчала. Света, похоже, совсем не была удивлена. Она смеялась, тормошила впавшую в оцепенение подругу и без конца повторяла, что вот наконец-то и ей повезло.

— Да в чем повезло, черт бы тебя побрал? — не выдержала Алька.

— Так ты ничего не поняла? Ну и дурочка. — Света тараторила, не обращая внимания на присутствие шофера. — Нас же выбрали, выбрали!

— Закрой фонтан и объясни спокойно! — Алька с силой сжала Светкину мелькающую перед самым своим носом руку.

— Это о них говорил мне Игорь. Это те самые, что формируют «дипэскорт»! — Света покосилась на безучастный затылок шофера. — Алька, это ты принесла удачу. Как хорошо, что мы познакомились! — И Света впечатала в Алькину щеку восторженный поцелуй.

Машина свернула на Манежную площадь и через несколько секунд притормозила у мрачного, громоздкого, погруженного во тьму здания гостиницы «Москва».

От здания отделилась фигура мужчины в черном костюме. Он распахнул дверцу машины и без всякого выражения на лице и в голосе сказал:

— Пройдите в третий подъезд.

Москва искрилась, как холодное шампанское. Искрились золотые купола церквей, искрились покрытые морозным инеем деревья, искрились новогодние украшения в витринах модных магазинов, сверкал мытыми стеклами поток автомобилей, движущийся к Лубянке. Ну, в общем, все как в эмигрантской песне про Москву златоглавую. Только не было изогнутых лебедями саночек да чуть пьяных от мороза гимназисток. Зато все остальное сверкало почти лубочной, заранее ожидаемой и проплаченной красотой.

Щедро расплатившись со словоохотливым шофером, Александра вышла из машины. Великолепный русский модерн «Метрополя» всегда приводил ее в восхищение.

Она злорадно прищурилась в сторону закрытой рекламными щитами стройплощадки на месте гостиницы «Москва»: «Так тебе и надо, чудище тоталитарное!» Потом еще раз посмотрела на летящий, сверкающий и шумящий вокруг город и подняла голову — на фасаде «Метрополя», как бы растворяясь в ясном синем небе, парила нежная, отрешенная, золотоволосая, еле различимая с земли врубелевская «Принцесса Греза».

— Ну, здравствуй, дорогая, вот мы и встретились опять!

Она боялась встречи с этим городом — городом, который считала своим даже в большей степени, чем родной Питер. Москва имела все шансы съесть Альку и косточки выплюнуть. Со сколькими именно это и произошло… Но она каким-то чудом выстояла, убереглась.

Александра сморгнула навернувшуюся слезу и зашла в отель.

В связи с Новым годом наплыв гостей был огромным. Свободными оставались только дорогущие люксы. Но Александра решила, что вполне может позволить себе эту роскошь.

Оказавшись на пятом этаже в двухкомнатном люксе с видом на Большой театр, она, не снимая шубки, вышла на балкон и торжествующе огляделась:

— Браво, я сделала это, сделала!

* * *

Когда в сопровождении мрачного мужчины в черном костюме они прошли в огромный, давящий громоздкостью и безликостью вестибюль, даже словоохотливая Света притихла. Мужчина жестом пригласил их пройти в соседний зал. Вернее, даже не в зал, а в большую комнату с окнами до потолка, зашторенными тяжелыми, как в театре, портьерами. На противоположной от входа стене висело большое зеркало. Диван и несколько кресел, обитых тем же материалом, из которого были сделаны шторы, создавали некое подобие уюта. Однако неистребимый казенный запах настораживал и не давал расслабиться.

Посередине помещения находился стол, к которому мужчина жестом, не проронив ни слова, пригласил Альку и Свету.

Через минуту другой молчаливый мужчина внес поднос со стоящими на нем тонкими стеклянными стаканами в металлических подстаканниках, наполненными дымящимся чаем, и сахарницей.

Алька пальцем с опаской дотронулась до подстаканника и отдернула руку. Нет, с этим можно делать что угодно, но только не пить. Света же быстро освоилась, по-птичьи закрутила головой и взволнованно прошептала Альке в самое ухо:

— Алечка, вот это да! Куда мы тобой попали! Это тебе не бар в «Интуристе»!

Так они просидели минут пятнадцать. Никто не появлялся. Подстаканник наконец-то остыл до вменяемой температуры, и только Алька собралась отведать комитетского чайку, как вдруг дверь приоткрылась и в комнату вошел довольно пожилой мужчина с открытым, отечески улыбчивым лицом.

— Алечка и Светочка? — приветливо спросил он, усаживаясь за стол напротив девушек. — Вот и славно, вот и славно. А меня зовут Александр Степанович. — Он потер толстенькие короткие руки, поросшие седыми волосами. — Что же это мы не пьем чай? Чай у нас хороший. Ну-ка, любезный, — он обратился к стоявшему за его спиной «черному человеку», — принесите и мне стаканчик.

Водянистые мутно-серые умные глаза Александра Степановича изучали Альку и Свету.

— Ах, молодость, молодость! Вся жизнь впереди, такие перспективы… Ну, пейте, пейте.

Александр Степанович отхлебнул дымящийся чай, и Алька удивилась, что он даже не поморщился. И рука его уверенно держала горяченный подстаканник. «Наверно, привычка, — подумала Алька. — Сколько ему этого чаю пришлось тут выхлебать, подумать страшно!» — И она посмотрела на своего тезку прозрачным взглядом поверх стакана.

Продолжая ворковать и прихлебывать чаек, Александр Степанович вытащил из внутреннего кармана пиджака листок бумаги и ручку.

— Во-первых, девочки, об этой встрече рассказывать никому не нужно, даже родным, у кого они есть, конечно. — Он как бы невзначай задержал взгляд на Альке. Та обмерла: откуда ему известно? Потом улыбнулся Свете и с внезапным металлом в голосе спросил: — Это понятно?

— Конечно понятно, — ответила Аля за себя и за Свету.

Александр Степанович снова улыбнулся:

— Молодцы! Во-вторых, в понедельник к десяти утра будьте вот по этому адресу. — Он размашисто стал писать адрес и телефон. Потом протянул листок Але, видимо давая понять, что она старшая в их паре.

— Попрошу не опаздывать, и не забудьте взять с собой паспорта.

Девушки согласно кивнули.

— И вот что, голубушки. — Взгляд его стал строгим. — Больше никаких баров в «Интуристе»!

Александр Степанович встал и, еще раз оглядев поднявшихся девушек с головы до ног, улыбнулся:

— Ну вот, а теперь, мои дорогие, домой — спать! Шофер доставит вас, куда скажете.

Когда Алька и Света скрылись за массивной дубовой дверью, Александр Степанович довольно потер короткие ручки и проговорил, обращаясь к своему помощнику в черном:

— А ничего девочки. Блондиночка, пожалуй, подойдет. Все же Игорь умеет быть полезным. Хотя, надо признать, не люблю я педерастов!

Теплое утро конца августа входило в окно приглушенным солнцем, запахом цветущих лип и сухой травы. Впервые за долгое время Альке никуда не надо было идти. Ничего не надо было планировать. Из-за этого в голове ее царил полный хаос. От бессонной ночи глаза покраснели и слезились. Третья чашка кофе не доставляла никакого удовольствия. И даже роскошный вид Москвы за окном не радовал: теперь Альке чудилась в нем затаившаяся опасность.

Когда молчаливый шофер доставил до дому сначала Свету, а потом, уже в третьем часу ночи, ее и дверца машины гулко хлопнула в тишине, Алька пулей, не вызывая лифта, взлетела на свой двенадцатый этаж.

До самого рассвета она перебирала в голове события минувшего дня. Потом попыталась заснуть, но ничего не вышло. Она чувствовала, что попала в западню, и не знала, что теперь предпринять.

Ох, права была Екатерина Великая! «Легкое дыхание»!

Ее план заработать кучу денег трещал по швам. Надо было уносить ноги, чтобы спасти голову. И хотя ошиваться в барах добрый дядечка Александр Степанович строго-настрого запретил, Алька набрала телефонный номер Игоря.

— Аличка, кисочка, молодец, что позвонила. Встретиться? Да no problem!

Он даже не поинтересовался, какие такие срочные вопросы возникли у Альки. Точно ждал ее звонка.

Алька надела джинсы, скромную трикотажную кофточку и кроссовки. На спине у нее болтался легкий рюкзачок. В таком виде она обычно ходила в студенческие общежития.

Игорь приветливо махнул рукой и усадил Альку за столик возле барной стойки. В другом конце бара пожилая супружеская пара пила кофе.

— Извини, дорогуша, сама знаешь, сидеть с клиентами во время работы запрещено. Тебе что налить. Ничего? — Он пожал плечами, мол, как угодно, вернулся за стойку и с выражением полного внимания перегнулся к Альке.

«Интересно, с каких это пор я числюсь в клиентах?» — подумала она и без обиняков, в лоб, спросила Игоря:

— Что это вчера было?

— Не волнуйся, деточка…

— Я тебе никакая не деточка! — Алька чувствовала, что теперь может так говорить с Игорем. Теперь это сойдет ей с рук.

— Аличка, это очень большие люди. В понедельник тебе все объяснят. Ты, главное, не волнуйся. Никто тебя принуждать не станет. Другая на твоем месте была бы счастлива…

— А я не другая! Речь идет о «дипэскорте», да?

— Видишь ли, куколка…

— Я не куколка!

Игорь вытер пот со лба.

— Аличка, ты даже не представляешь, как тебе повезло. В высший эшелон попадают единицы. Светские рауты, неофициальные приемы в дипмиссиях… Это очень, — он поднял вверх указательный палец и сам с удивлением посмотрел на него, — очень большое доверие! Ты за всю мою работу шестая.

— А Света?

— Ну, видишь ли… Ей скорее всего в понедельник откажут. Слишком много мелких грешков за ней водится.

Алька молчала, переваривая полученную информацию.

— А что будет, если я просто не пойду на собеседование?

В голосе Игоря звучали одновременно увещевание и угроза:

— Не рекомендую, Аличка. Лучше пойти и там уже отказать под каким-нибудь предлогом. И вообще, сначала надо послушать, что тебе скажут. Дать отрицательный ответ никогда не поздно.

И он пошел к иностранцам в другом конце зала, как бы давая понять, что тема исчерпана.

Алька, подхватив рюкзачок, направилась к выходу.

— Спасибо за добрый совет!

Игорь, никак не ожидавший, что Алька так быстро уйдет, догнал ее уже у лифта:

— Не советую отказываться. Хорошие заработки и официальная крыша — это на улице не валяется. Лучше сходи. Все равно житья тебе в Москве не будет. — Он зло посмотрел Альке в глаза. — Им про тебя все известно.

Алька замерла на месте.

— Известно — что?

— Что ты в бегах из Ленинграда!

Непонятно было, он блефует или правда им все известно.

Дверцы лифта раскрылись, и Алька, как ошпаренная, заскочила внутрь.

— Не делай глупости! — еще успел крикнуть ей Игорь, и лифт мягко пошел вниз.

Москву опоясывал августовский густой закат. Домой идти не хотелось. Настроение было подавленным, а перспективы совершенно туманными.

И что же теперь делать? Собирать манатки и валить домой, в Питер? Так рука Кремля везде достанет. Алька бросила недобрый взгляд на рубиновые, точно кровью налитые, звезды. Вот влипла так влипла.

Или как в том анекдоте? Если вас насилуют в кустах, то расслабьтесь и получите максимум удовольствия…

Может, и впрямь посмотреть на все это как на сбор материала для книги? Точно, умница. А потом тебя вместе с этой книгой отправят на сто первый километр. Или в асфальт закатают.

Альке захотелось совершить какой-нибудь безрассудный поступок (будто все предыдущие были рассудительные). Например, закричать во всю глотку или разбить витрину магазина. Это желание было настолько сильным, что она испугалась.

Она вышла на площадь Свердлова. Над «Метрополем» парила, почти сливаясь с вечереющим небом, принцесса Греза. Эх, воспарить бы так же и унестись далеко-далеко от всех этих проблем, не имеющих ничего общего с нормальной человеческой жизнью.

Впереди маячил памятник Железному Феликсу. Алька сплюнула про себя и развернулась в обратную сторону.

В Александровском саду еще вовсю гулял народ. И правда, в такой вечер трудно было усидеть дома. Алька с тоской глядела на влюбленные парочки, на молодых мамаш с колясками… Милая, простая и такая недосягаемая для нее жизнь.

Она села на свободную скамеечку. Сейчас бы на метлу да рвануть куда подальше, исступленно повторяя: «Невидима и свободна!» Так нет же, будет гнить здесь…

Алька почувствовала, что копившиеся весь день слезы наконец-то покатились по щекам. Так и сидела, едва всхлипывая и вытирая ладонью мокрые щеки.

Внезапно прямо перед ее носом возникла рука с идеально белым носовым платком. Икнув от неожиданности, Алька подняла глаза на хозяина руки. Высок, скорее некрасив, чем красив, но зато море мужского обаяния. Этого нельзя было не почувствовать. Она взяла платок и благодарно кивнула незнакомцу.

— Могу я что-то еще для вас сделать?

— Спасибо. Меня зовут Александра. И вы можете присесть. Если хотите, конечно.

— А меня зовут Кристиан. Мне показалось, что вы нуждаетесь в помощи.

Еще бы, конечно нуждается. Однако не говорить же этому добросердечному (ну, не для того же, чтоб ее «снять», он тут ей сопли утирает) человеку с ярко выраженным французским акцентом, что ее вот-вот завербует КГБ и вообще неизвестно чем вся ее молодая непутевая жизнь закончится.

Слезы покатились по Алькиным щекам с новой силой. Кристиан сел рядом и стал ласково похлопывать ее по вздрагивающей спине. Это, как ни странно, возымело действие. Алька успокоилась, пригладила волосы и собралась уходить.

— Я постираю платок, и если вы мне дадите свой телефон, то верну его на днях.

— Нет причин для беспокойства. Но мне не хотелось бы вас отпускать в таком состоянии.

— А вы что, из Армии спасения? — Алька улыбнулась впервые за этот вечер.

— Нет. Определенно нет. Но вам я хочу помочь.

— А вы кто?

— Я музыкант. Два года назад я закончил вашу Консерваторию. Композиторское отделение. А сейчас приехал на стажировку к своему профессору. Я иду с занятия. Вот решил немного прогуляться. Я живу тут рядом.

Алька оглянулась. Вроде никаких сколь-нибудь жилых зданий, кроме Кремля и мавзолея, поблизости не было. По Алькиному шальному взгляду он понял ход ее мысли.

— О нет. Совсем не это. У меня маленький номер в «Национале». Это удобно — Консерватория рядом. Простите, но у меня тут не так много друзей, не могли бы вы со мной поужинать? В ресторане гостиницы вполне прилично кормят.

«Как хорошо, что он живет не в „Интуристе“, тогда точно пришлось бы отказаться. А в „Национале“ я была всего пару раз, и то случайно. Ну кого я там могу встретить? — подумала Алька и хмыкнула: — Разве что пару знакомых потаскух».

— Это означает «да»? — Кристиан смотрел на нее добрыми карими глазами.

— Я одета как-то не очень для ресторана…

— О, вы, русские, слишком много значения придаете условностям. Есть вещи более важные.

Для иностранца он отлично, просто отлично формулировал свои мысли. Вот тебе и гуманитарий, сочинитель. Хотя как это там было у классика? «Поверить алгеброй гармонию?»

Через час, после четвертой рюмки водки, Алька почувствовала, что ее отпустило. К тому же у нее проснулся просто волчий аппетит. Котлеты по-киевски она умяла в считанные секунды. А салат и вовсе пролетел незамеченным.

Перехватив сочувственный взгляд Кристиана, Алька сказала с оправдательной интонацией, что вообще-то она обычно так на еду не набрасывается, но сегодня с утра ничего не ела, а день был очень трудный. Потом она рассказывала ему про Екатерину Великую и Ленинград, про Университет и работу в «Смене». А он рассказывал Альке про мост Мирабо в Париже, разноязыкую толпу на Монпарнасе и свою музыку. Потом они пили шампанское и танцевали.

Потом он пригласил ее к себе в номер, и Алька мгновенно протрезвела от ужаса: в номер к иностранцу? А может, это все провокация? Но она посмотрела на доброе, открытое лицо Кристиана и устыдилась своих мыслей.

Потом они опять танцевали, и Алька чувствовала, что объятия Кристиана ее успокаивают. Что ей совсем не хочется покидать это место — его объятия.

Потом они заказали такси и поехали к Альке, и она даже не могла целоваться в машине, потому что после пережитых волнении и всего выпитого засыпала прямо на плече Кристиана.

Проснулись они одновременно. Солнце светило прямо в глаза. Внизу, во дворе, звенели детские голоса. Было воскресенье. Они посмотрели друг на друга и рассмеялись. Оба чувствовали себя легко и свободно.

— Алекс, если ты мне скажешь, где у тебя чашки, я принесу тебе кофе в постель.

Так у нее появилось третье, после Александры и Альки, имя.

Пока Кристиан звенел посудой на кухне, Алька перебирала в памяти события вчерашнего дня. Кажется, она была услышана. Кажется, провидение послало ей помощь в образе этого добросердечного милого француза. Теперь будет, наверно, не так страшно. Страшно? И тут Алька вспомнила — завтра же понедельник!

Она встала, накинула на голое тело рубашку Кристиана и пошлепала босыми ногами на кухню. Там Кристиан сервировал маленький поднос. «Господи, где он его взял? Я раньше его тут вроде не видела». (Впрочем, хозяйственность не относилась к числу Алькиных добродетелей.)

— Ты почему встала? У меня все готово. — Он посмотрел на Алькино потухшее лицо, увидел вчерашнюю тоску в ее глазах. — Кажется, ты хочешь мне что-то рассказать.

Не то чтобы Алька сильно этого хотела, но не рассказать тоже не могла. Она чувствовала, что Кристиан сейчас, может быть, единственный ее шанс на спасение. Она тяжело вздохнула, уселась на табуретку и понуро опустила голову.

Кристиан приподнял за подбородок ее лицо, отвел со лба светлые пряди.

— Я слушаю, Алекс.

И она рассказала ему все. Про Стефана, про его друзей, про чудовищный долг, про то, как она попала в Москву и чем тут занималась. Про вчерашний вечер в ресторане «Арбат» и ночную беседу с комитетчиком. Всё. С деталями и без купюр.

Кофе совсем остыл. Кристиан выплеснул его в раковину и заново накрыл уже на столе.

— Завтра мы пойдем туда вместе.

— Да ты что! Заметут обоих!

— Заметут?

— Ну, арестуют.

— Алекс, но я все же гражданин другой страны. И потом — «перестройка».

— Да какая «перестройка»! Они как работали, так и будут работать. Это же государство в государстве. Такую махину за столетие не сдвинешь!

— Это тебя так заставили думать. А мы пойдем завтра и скажем, что ты моя невеста. И вообще — ждешь ребенка.

— Кристиан, милый, но это же неправда!

— Ты про ребенка? Так мы можем еще постараться!

Он схватил Альку на руки и понес в комнату.

Второй день Александра исследовала Москву.

Новый Арбат ее скорее разочаровал. Особенно на промежутке «Прага» — «Арбат». Суетно, громко и с душком.

«Господи, да это просто какой-то восточный базар! Шаурма, пиво, обертки под ногами да еще турецкие песни из всех динамиков. — Она брезгливо подобрала полу шубы. — И какой-то жилой новодел с башенками в виде минаретов… Нет, я, конечно, не против нововведений, но зачем делать из Москвы еще более азиатский город, чем она есть на самом деле?»

Александра пересекла проспект по подземному переходу, свернула в Борисоглебский («Как же он раньше-то назывался?») и пошла бродить по переулочкам. Вот они, родные, — Скатертный, Хлебный, Мерзляковский. Сколько здесь хожено было…

Чистыми, светлыми дворами пошла дальше. Минут через двадцать оказалась у Патриарших прудов. Вот здесь была настоящая Москва.

Потом по Тверской она спустилась к Главпочтамту. Еще раз убедилась, что ее прошлое снесено с лица земли вместе с безликим «Интуристом». Свернула к «Националю». Заходить не стала. Через стекло посмотрела на столик, за которым почти двадцать лет назад они с Кристианом ужинали. У Библиотеки нырнула в переход и через пять минут оказалась в Александровском саду. Всё. Круг замкнулся.

Для чего, собственно, приехала она в этот город? Не для того же, в самом деле, чтобы взглядом инспектора оценить произошедшие перемены. Нет. Просто оставалась какая-то открытая форточка в душе. Сквозняк какой-то. Какой-то давний, не до конца изжитый страх.

Теперь Александра чувствовала, что счеты сведены. Примирение состоялось. Точнее, состоялась ее победа над собой, над обстоятельствами. Над памятью.

Можно было возвращаться.

* * *

Прошло два месяца.

Алька сидела в аэропорту «Шереметьево». Ее нехитрый багаж был сдан. С собой осталась только сумочка. В нее-то Алька и вцепилась побелевшими пальцами, ожидая приглашения на посадку. Она боялась. Она до сих пор не верила, что свободна. Что она жена гражданина Франции и летит к своему мужу.

Кристиан вылетел на две недели раньше, когда закончилась его виза. Он умолял осунувшуюся от пережитых волнений Альку не беспокоиться ни о чем. Говорил, что они все сделали правильно, все мыслимые и немыслимые документы оформлены и никто не посмеет ее задержать.

Тогда, в последний августовский понедельник, проведя бессонную ночь в разговорах, они вместе пришли к зданию на площади Дзержинского. Обогнули его, прежде чем нашли нужный подъезд. Никакой Светы здесь, конечно, и в помине не было. Видимо, Игорь успел предупредить ее.

Войти внутрь Алька Кристиану ни за что не разрешила. Он остался стоять у входа. Предупредил, что, если через час она не выйдет, он поднимет тревогу, обратится во французское посольство, в МИД, и вообще, сейчас не тридцать седьмой год, нечего запугивать людей… Теперь уже Алька его успокаивала.

Выслушав Альку, Александр Степанович сдвинул брови, словно чего-то недопонял.

— Деточка, но ведь позавчера никакого французского жениха не было.

Алька подняла на него прозрачные честные глаза.

— Александр Степанович, вас просто неверно информировали насчет меня. Вышло недоразумение.

— Это не та организация. Здесь недоразумений не бывает.

— И тем не менее. — В ее голосе прозвучал металл. Алька решила, что будет твердо держаться до конца. — Я беременна. Могу принести справку. Жених ждет меня внизу.

— А что же, тебе на родине не нравится? Думаешь, там все медом намазано? Так легко бросаешь родину? Подумай хорошо, дочка!

— Мне все нравится. Я знаю, что там не все медом намазано. И родину я люблю. Но своего жениха я тоже очень люблю, и я беременна. А это для меня очень важно, я подумала.

В таком ключе, по кругу, но с разными модуляциями, разговор продолжался около часа. Алька стала опасаться, что Кристиан больше не выдержит и поднимет шум. Надо было сворачивать эту сказку про белого бычка.

Она закатила глаза, тихо охнула и стала медленно сползать со стула. Александр Степанович всплеснул короткими ручками и крикнул секретаря. Вдвоем они водрузили Альку на место, секретарь принес воды.

Мутным взором Алька обвела помещение:

— Где я? — Голос ее звучал убедительно слабо.

— Не волнуйтесь, Алечка. Вас проводят. Но мы еще непременно с вами увидимся. — Хитрые глаза Александра Степановича излучали сочувствие. — Я рассчитываю на взаимопонимание. — И он распахнул перед Алькой дверь в приемную.

Она пулей вылетела на свет божий, схватила Кристиана за руку, и они почти побежали мимо Политехнического в сторону Китай-города. Им хотелось затеряться, спрятаться, чтобы их не нашли, не разрушили их планы, им хотелось, чтобы никто не помешал им обдурить Систему.

О любви не было сказано ни слова ни Кристианом, ни Алькой. Они просто вели себя как два сообщника, два альпиниста, идущих в одной связке.

Наверное, Кристиан был не только добрым малым, но и настоящим романтиком. Соотечественник Дюма-отца и Дюма-сына, он одновременно и следовал некоему мушкетерскому кодексу чести, и спасал женщину хоть и не до конца, но в определенном смысле все-таки павшую. То есть был д’Артаньяном и Альфредом в одном лице.

Дальнейшие полтора месяца были сплошным испытанием: милиция, сбор нужных бумаг, загс, посольство Франции, ОВИР, холодные, неприязненные взгляды чиновников, и опять все сначала. Изо дня в день. Слава богу, у Кристиана была временная прописка в гостинице, а не то пришлось бы ехать регистрироваться в Ленинград, по месту жительства невесты.

Ленинград был особой душевной болью. Долг-то Алька почти весь выплатила, с этим было все нормально. Но вот Екатерина Великая… Уже зная о всех Алькиных жизненных переменах, она так просила ее приехать хоть на денек, просто чтобы попрощаться, вряд ли ведь еще доведется увидеться…

Алька слушала в трубке бабушкин голос со старческой одышкой и чувствовала, как сердце у нее разрывается от горя. Ну разве она могла объяснить, что не может расстаться с Кристианом даже на день, что боится сесть в поезд, с которого могут снять на любой станции, и — ищи-свищи ее. И вообще бог знает какие еще каверзы способны устроить бдительные советские чиновники.

Алька вспоминала рассказ Зойки, бывшей «куколки» из «Интуриста», которую полгода мурыжили, не выпуская к мужу в Гамбург, пока один «добрый» комитетчик не сказал, что поставит недостающий штамп за Зойкину к нему благосклонность.

Он отвез ее на свою дачу (государственную, между прочим), и там Зойка, пока ее благодетель хлопотал с закусочкой, залпом выпила полбутылки водки, вырубилась практически полностью и, что над ней проделывал почтенный отец семейства и уважаемый госслужащий, помнила потом только в самых общих чертах. Но штамп нужный все-таки получила.

Алька представила в этой роли такого «своего в доску» Александра Степановича и передернулась. Оставалось надеяться, что этот дедок вряд ли способен на подобные подвиги.

Через месяц Алька и Кристиан зарегистрировали брак в специальном загсе для иностранцев. Вообще-то ждать нужно было три месяца, но они дали приличную взятку и стали мужем и женой досрочно.

Встретиться с Александром Степановичем еще раз ей все же пришлось. За три недели до отъезда она обнаружила в почтовом ящике повестку со знакомым адресом. Кристиан сказал, что надо обязательно пойти. «Этих людей сердить не следует» — так он сказал.

Гэбист встретил Альку, как отец родной. Даже в щечку поцеловал. Поздравил с законным браком. Пожелал всяческого счастья. Потом долго рассуждал о любви к родине и долге каждого перед ней. В общем, довольно топорно и, можно даже сказать, лениво (времена-то уже были не те, а привычка осталась) пытался Альку завербовать на роль «внештатного информатора». Говорил, что и в Париже у них есть свои люди и они свяжутся с ней. Сейчас Алька готова была пообещать все что угодно.

Через неделю она проводила Кристиана. Он сказал, что уже представляет, как будет встречать ее в аэропорту «Шарль де Голль». Оставалось прожить еще одну неделю.

И вот теперь она сидела и с замиранием сердца ждала объявления посадки. Наконец прозвучал номер рейса на Париж. Через полчаса самолет взлетел, и для Альки настала совершенно новая жизнь.