Глава 1

Пьяцца делла Синьория

12 апреля 1574

Понедельник после Пасхи

Принц Медичи был богаче самого дьявола; люди говорили, что он питает страсть лишь к двум вещам — женщинам и алхимии. Чтобы прокормить бабушку и двух младших сестер, Кьяре придется продаться ему быстрее, чем подзаборная кошка. Она отдавала себе отчет, что фавориткой ей стать не суждено — слишком уж выступали ребра, а запястья и лодыжки были узловатыми, как у жеребенка. Да, ей всего пятнадцать, она была девственницей, а ее тяжелые темные косы опускались до бедер, но на левой стороне ее головы, прямо над ухом, виднелся кривой шрам. Волосы скрывали его, но она не могла вечно утаивать мучавшие ее головные боли и обмороки. Иногда она слышала голоса демонов.

Нет, фавориткой ей не стать.

Тогда остается алхимия.

Ее отец был книготорговцем, как и все члены флорентийской семьи Нерини на протяжении двух сотен лет. Кроме того, втайне от гильдии он увлекался алхимией. После несчастного случая он настолько помешался на вызывании духов мертвых, что пустил под откос всю торговлю и в конце концов погиб при взрыве своей тайной лаборатории. Иногда Кьяра слышала его голос. Он бы отлупил ее до полусмерти, если бы узнал, что она собирается продать тонемногое, что уцелело из его алхимических приспособлений, принцу Франческо, — настолько он ненавидел семейство Медичи. Будучи стойкими приверженцами прежней республики, отец и бабушка называли Медичи не иначе как проклятыми ростовщиками. Но теперь эта гордость имела свою цену и пахла ароматным оливковым маслом с солью.

Какие же они были красивые — все эти алхимические инструменты, спрятанные в выгоревшем подвале под магазином, где ни один пронырливый мастер алхимического искусства не смог бы их найти. Эти фантастические, таинственные приспособления, как будто созданные с помощью колдовских чар, могли спасти их от безысходной нужды, зимнего холода и бесконечной череды голодных будней. Там был атанор — алхимическая глиняная печь, привезенная из далекого Трапезунда, и алембик для перегонки жидкостей, сделанный из темного зеленого стекла в форме полумесяца. Был там и двойной пеликан из золота и хрусталя, и украшенная замысловатой гравировкой серебряная воронка, которой было около тысячи лет. Кроме того, сохранились древние книги по алхимии, с пожелтевшими пергаментными страницами, покрытыми цветными изображениями колдовских амулетов, корней и минералов и испещренными магическими формулами на латыни, которые Кьяра не могла прочесть.

Если принц Франческо де Медичи интересуется алхимией хоть наполовину того, что приписывает ему молва, то он обязательно захочет все это приобрести. Он с радостью заплатит за это хорошие деньги. Деньги… Кьяра уже чувствовала вкус свежеиспеченного хлеба с хрустящей горячей корочкой. Она мечтала о сочном куске жареной свинины и соленых оливках, и от этих мыслей у нее сводило желудок, а рот наполнялся слюной.

Был понедельник после Пасхи, и Кьяра уже несколько часов стояла на площади Пьяцца делла Синьория под моросящим весенним дождем, молясь о том, чтобы небо прояснилось и принц наконец-таки выглянул на улицу. Вся ее одежда — плащ, платье и нижняя рубашка под ним — уже успела насквозь промокнуть. Ее холщовый чепец поник от дождя, а в тапках хлюпала вода. У них с бабушкой была одна на двоих пара хороших туфель на высокой пробковой подошве, но недавно ее пришлось обменять на хлеб у рыночной торговки. И теперь всякий раз, когда Кьяра выходила под дождь в своих мягких тапках без задников, они тут же становились мокрыми.

Выходи же, принц Франческо. Мысли ее, как стрелы, устремлялись к роскошным комнатам дворца, где было сухо и тепло. Прикажи слугам поднять железные ворота и выезжай из своего палаццо Веккьо, или Старого дворца, как его обычно называют жители Флоренции. Поезжай в новый дворец, палаццо Питти, на другой берег Арно[3] Арно — река, на которой стоит Флоренция.
, или же на северо-запад, в резиденцию Вилла-ди-Кастелло, где лежит на смертном одре твой старый отец, тиран, державший город железной хваткой. Поезжай на охоту. Делай, что хочешь, но только дай мне шанс, один-единственный шанс опустошить твой царственный кошелек и…

Но тут послышался лязг металлических цепей, и тяжелая железная решетка, преграждавшая вход во дворец, начала подниматься вверх. Кьяра услышала стук лошадиных подков о каменную мостовую, а также смех и радостные голоса, в которых не было ни тени сочувствия и уважения к умирающему великому герцогу. Правда, все знали, что принц Франческо уже много лет в ссоре со своим отцом отчасти из-за медноволосой второй жены великого герцога Козимо, а отчасти из-за скандально известной любовницы-венецианки, которую завел себе сам Франческо. Женщины всегда вносили разлад в семейство Медичи. Кьяра подошла поближе, прижимаясь ко внешней стенедворца, так чтобы стража ее не заметила. Дотронувшись рукой до мешочка, привязанного к поясу, она убедилась, что серебряная воронка на месте. Руки ее, с обгрызенными от нервного напряжения ногтями, были влажными и холодными, как металл.

Первым из дворца выехал сам принц. Он сидел верхом на сером жеребце с мощной изогнутой шеей и густым хвостом из шелковистых белых волос. Раздувающиеся ноздри коня были алыми, словно он дышал огнем и кровью, — настоящее чудовище, а не лошадь. Кьяра ненавидела этих огромных, вселяющих ужас лошадей, принадлежавших знати. Именно такой конь однажды сбил ее с ног и оставил шрам в виде полумесяца на ее виске. Но самое ужасное заключалось в том, что перед тем как броситься на Кьяру, это животное затоптало до смерти ее старшего брата. Их мать не пережила этой потери и скончалась от разрыва сердца, а отец до конца своих дней с фанатичной преданностью пытался вернуть их к жизни средствами алхимии. У этого коня были такие же огромные зубы размером с точильный камень, а изо рта, стянутого удилами, струилась пена. Его подкованные железом копыта одним-единственным ударом могли сломать кость человека.

Кьяра приложила левую руку к шраму. Иногда в этом месте она чувствовала жгучую боль, и ей казалось, что сотня демонов врывается туда, где должны быть ее мысли. И эти демоны нашептывали ей разные вещи. Среди них ей слышался сухой, надтреснутый голос отца, шептавшего:

Вдох, еще один вдох — боже как страшно — и хочется есть — страшно — вперед…

— Ваша светлость! — воскликнула Кьяра.

Она подбежала к лошади и схватила поводьл рукой. Одного этого куска кожи, украшенною позолотой и мелкими разноцветными камнями, хватило бы ей, чтобы покупать хлеб в течение целого месяца. Она подняла глаза на принца. У него были темные волосы, и, к ее большому удивлению, он оказался не выше любого обыкновенного мужчины. Принц отвел от нее взгляд, но она все же обратилась к нему, негромко, но так, чтобы он услышал: «Qui vult secreta scire, secreta secrete sciat custodire».

Тот, кому известна тайна, пусть также умеет хранить эту тайну.

Это была первая строчка в одной из книг, принадлежавших ее отцу. Это была единственная фраза на латыни, которой тот ее научил, объяснив, что именно она означает. Принц обязательно должен узнать ее. Пожалуйста, ради всего святого, пусть принц узнает ее, и только он один.

Резко вскинув голову, лошадь отступила в сторону с изяществом танцора, несмотря на свою величину. Из-под копыт, ударивших о мостовую, взметнулись искры. В этот же самый момент чьи-то грубые руки схватили Кьяру из-за спины и оттащили назад. Проклятые стражники, что так выслуживаются на своем посту, — пусть сгорят они в самых глубоких подземельях ада. Драгоценные камни, украшавшие поводья, больно оцарапали ладонь, в которой она их держала.

Принц даже не повернул голову в ее сторону, а лишь продолжил свой путь в компании друзей и придворных. Алое перо на его шляпе игриво развевалось на мокром ветру.

— Qui vult secreta scire! — кричала Кьяра ему вслед. — Ваша светлость! Secreta secrete…

Тут она почувствовала сокрушительный удар по лицу. Перед глазами мелькнула яркая вспышка света, а голова мотнулась в сторону. Внутренняя сторона щеки рассеклась о зубы, и Кьяра ощутила соленый привкус крови во рту. Потеряв равновесие, она упала на землю и больно ударилась коленями о камни мостовой. Совсем рядом с ней раздался грохот конских копыт. Если она сейчас потеряет сознание, то снова рискует оказаться покалеченной — и перед ее мысленным взором возникло окровавленное изуродованное лицо Джанни.

— Ну-ка вставай, ведьма! — гаркнул стражник и грубо поднял ее на ноги. — Вздумала наложить чары на нашего принца? Признавайся! Ну ничего, доминиканцы живо выпытают у тебя всю правду.

Доминиканцы… Псы Господни, как еще их называли. Зловещая игра слов, в которой имя святого Доминика смешалось с его символом — собакой, несущей в пасти горящий факел.

Инквизиция.

— Никакая я не ведьма! — воскликнула Кьяра и замахнулась на него свободной рукой. Голова ее раскалывалась от жгучей пульсирующей боли, а демоны словно впились своими острыми когтями во внутреннюю сторону ее глаз. Отцовский голос что-то нашептывал ей на ухо, но так тихо, что она не могла разобрать ни слова. — Это были совсем не чары, болван! Я праведная христианка, как и ты, а может, даже лучше тебя! Убери от меня свои лапы!

Но стражник только рассмеялся в ответ и заломил ее руки так сильно, что Кьяра закричала от боли и выгнула спину. Второй привратник подошел к ней спереди, сдернул накидку с ее плеч и разорвал лиф ее платья. Порыв ветра прижал мокрую ткань холщовой нижней рубашки к ее груди. До этого момента ею владела только ярость, но сейчас она поняла, что у них было на уме, и в животе у нее похолодело от ужаса.

— Немного худосочна на мой вкус. — Стражник достал из-за пояса свой кинжал и перерезал бечевку у горловины ее рубашки. — А ну-ка посмотрим поближе. Сними с нее чепец.

Кьяра была обута в мягкие домашние тапки, и наносить ими удары было бесполезно. Во рту пересохло, и нечем было даже плюнуть в его лицо. Привратник, державший ее за руки, стянул чепец с ее головы и вынул булавки из собранной на макушке косы, распустив волосы по плечам. Его подельник загоготал и больно сдавил ее груди в своих грубых мозолистых руках. Кьяра увидела, как глаза его потемнели от похоти.

— Затащим ее в тот кабак на улице Виа делла Нинна, — предложил первый стражник. — У них там есть комнаты наверху, и хозяин не будет против, если эта девка там немного повизжит. Изгоним из нее бесов, а потом продадим ее за несколько…

Резкий щелчок хлыста не дал ему договорить. На лице второго привратника проступила алая полоса, диагонально пройдя от щеки, через рот и вниз по подбородку. Он уставился на Кьяру, раскрыв рот от изумления и все еще держа руки на ее груди. Там, где его лицо полоснул хлыст, проступила кровь. Стражник заорал благим матом и резко убрал руки от девушки, чтобы прикрыть ладонями свое лицо.

— Отпусти ее.

Кьяра услышала иностранный акцент.

Это был мужчина, сидевший верхом на гнедом коне. Не принц, даже не аристократ. Кьяра достаточно повидала в своей жизни людей из благородных семейств, чтобы знать, как они выглядят. Это был простой человек, но в одежде придворного. В руках он держал плетку, которую уже сворачивал в аккуратное кольцо, словно укрощенную змею.

— Кто ты такой, черт возьми?! — закричал первый стражник. — Как ты смеешь поднимать на нас руку? Разве ты не видишь цвета дома Медичи на нашей форме? Мы стражники его светлости принца Франческо, а эта девчонка хотела наложить на него чары, когда тот проезжал. Ею займутся доминиканцы, а уж они не будут возражать, если мы сначала с ней немного поразвлечемся,

— Не все, что сказано по-латыни, — колдовские заклинания, — промолвил иностранец. — И будь уверен, мне хорошо известны цвета Медичи, ведь я сам служу при дворе. А теперь отпустите девушку и проваливайте отсюда оба. Считайте, что это распоряжение самого принца.

— А я тебя знаю, — сказал привратник с рассеченной щекой и метнул на иностранца полный ненависти взгляд промеж окровавленных пальцев. — Ты тот алхимик-англичанин, колдун и любимчик принца. Доминиканцы…

— Я металлург и ученый, а никакой не колдун. Если дорожите своим местом, делайте, что говорю, и поживее.

Металлург… Это как-то связано с металлом и рудниками. Незнакомец и вправду выглядел, как человек, работающий в темных шахтах глубоко под землей, поднимая на землю тяжелую руду. Он говорил по-итальянски довольно бегло, но с акцентом, тщательно подбирая слова, будто думает на одном языке, а изъясняется на другом. По всей видимости, он получил хорошее образование, но несмотря на это, изящный придворный камзол на нем не очень соответствовал его внешности простолюдина.

Англичанин? Ей приходилось раньше слышать англичан, которые неплохо говорят на итальянском. Иностранцы со всего мира приезжали в книжный квартал для того, чтобы купить или продать книги. Но этот человек говорил не так, как все остальные — его голос отличался особой мелодичной тональностью и в то же время твердыми нотками в самых неожиданных местах. Слушая его, Кьяра не была уверена, где она будет в большей безопасности: с ним или в руках дворцовых привратников.

— Ну тогда забирай ее! — Стражник, державший Кьяру за руки за ее спиной, ослабил хватку и так грубо толкнул вперед, что она едва успела удержать равновесие, поскользнувшись на мокрых булыжниках мостовой. Дрожащими руками девушка кое-как прикрылась обрывками своего платья и вытерла кровь с лица, все еще не смея вдохнуть полной грудью.

Святые угодники, почему все пошло так наперекосяк? Кто знает, что бы с ней приключилось, если бы не этот иностранец со своей плеткой…

— Они тебя не сильно поранили? — обратился к ней чужеземец, расправив плетку и проведя ею по боку своей гнедой лошади.

От этих слов у Кьяры перехватило дыхание. Хотя он спас ее от привратников, она все равно злилась на него. И не только на него, но и на принца и всех остальных мужчин во Флоренции, просто за то, что они были мужского пола.

— А вам какое дело? — огрызнулась Кьяра.

— Не люблю, когда плохо обращаются с женщинами. Скажи, откуда тебе известно то изречение, что ты произнесла. Знаешь ли ты, что оно означает?

— Я вычитала его в книге, — ответила Кьяра. Ей наконец удалось нащупать концы бечевки, которая стягивала горловину ее нижней рубашки, и крепко завязать их, придав тем самым своему облику более пристойный вид. Однако вымокшие под дождем длинные косы были безнадежно растрепаны. — Эта книга принадлежала моему отцу, и я прекрасно знаю, что оно означает.

— И у тебя есть эта книга?

— Да. То есть нет. Я хочу сказать, что у меня нет ее с собой. Она спрятана в другом месте.

Иностранец улыбнулся. На его загорелом лице с выступающими острыми скулами зубы казались белыми, как у хищного волка, а линии в уголках рта носили отпечаток жестокости. На нем не было головного убора, поэтому в его темных слегка взъерошенных волосах блестели капли дождя, отливавшие медным блеском. Вместе с тем его глаза, на удивление, заполняла бездонная тоска.

— Принц с удовольствием приобретет эту книгу, — произнес он наконец.

— Но только за хорошие деньги, — немедленно отреагировала Кьяра, внимательно наблюдая за выражением его лица, не появится ли на нем какой-нибудь признак угрозы. — У меня и другие вещи есть. Вот, например, эго.

Она достала из-за пазухи серебряную воронку и показала ее незнакомцу, строго следя за тем, чтобы тот не смог выхватить ценную вещь из ее рук.

Из его уст вырвались какие-то непонятные слова, похожие на ругательство, — некое сочетание из чужеродных звуков, которые скатились с его языка так легко и непринужденно, словно были родным наречием. Что бы это ни было, это вряд ли английский и уж точно не итальянский.

— Это же десенсорий, — сказал он наконец на понятном языке. — На вид фракийское серебро, да еще со сложной гравировкой… Кто ты такая и откуда у тебя эта вещь?

Высокомерный чужеземец, проклятый рудокоп. Быть может, она бедна, слишком худа, а рубашка на ее груди порвана двумя подлыми мужланами, но по своему рождению и воспитанию она истинная флорентийка, и в этом он ей не чета.

— Меня зовут Кьяра Не…

Тут она осеклась. Если назвать ему свое полное имя, то он сможет найти лавку ее отца и забрать все оставшиеся там инструменты и книги, не сказав ничего принцу и не заплатив ни единого гроша.

— Меня зовут Кьяра, — повторила она еще раз. — Я дочь алхимика, у меня есть еще много подобных вещей, спрятанных в надежном месте. Эта серебряная воронка — самая скромная вещица из всего, что у меня есть. Если принц в этом не нуждается, я найду другого покупателя.

В глазах иноземца загорелся огонек. Его жгучий взгляд был словно капля aqua regia которая шипит и пенится, попав на чугун.

— Нет, — сказал он. — Никому больше ты это не продашь.

— Попробуйте меня остановить, — ответила Кьяра, гордо вскинув голову. «Когда ты так делаешь, ты похожа на бойцовскую собаку. С таким лицом только в драку лезть», — говорила в таких случаях бабушка.

— Я разбираюсь в алхимических приборах и знаю их истинную цену. Если принц захочет их приобрести, он заплатит хорошие деньги.

— Об этом мы спросим у самого принца. Садись на лошадь.

— Я лучше пешком пойду, — сказала Кьяра и шагнула назад.

— Знаю я тебя. Думаешь убежать и найти другого покупателя? Нет уж, поедешь со мной.

— Я не езжу верхом.

Она и глазом моргнуть не успела, как он схватил ее за руку, — таким быстрым и точным было его движение. С такой же легкостью он бы давно мог вырвать у нее из рук серебряную воронку, если бы только захотел. Его хватка была не слишком жесткой, но достаточно крепкой, чтобы Кьяра поняла, что при желании он может причинить ей боль.

— На этот раз придется поехать, — твердо сказал он.

Он ловко забросил девушку верхом на лошадь, и у Кьяры от страха свело живот. Зачем Бог создал таких огромных тварей, у которых спина так высоко над землей? Крепкий лошадиный запах ударил ей в ноздри, а голову снова пронзила резкая боль. От вида широкой конской спины, покрытой лоснящейся коричневой шерстью, которая словно двигалась сама собой по мере того как лошадь переступала с ноги на ногу, Кьяре стало не по себе. Одной рукой она прижала к груди воронку, а второй крепко схватилась за седло. Одна из ее тапок упала на мостовую.

— Тихо, Лоурен, стоять, — приказал иностранец.

Лошадь тут же остановилась, словно по волшебству, и Кьяра почувствовала, что незнакомец надел тапку на ее босую ногу.

— Загни пальцы ног, чтобы скова не потерять обувь. Вообще-то не мешало бы надеть чулки.

— Я так торопилась, что, должно быть, забыла выбрать пару тонких шелковых чулок из многих дюжин, что лежат в моем позолоченном комоде, — процедила сквозь зубы Кьяра.

Иностранец рассмеялся и сел верхом на лошадь, легко и непринужденно перебросив ногу через конскую шею.

— Когда принц увидит, что у тебя есть, он даст тебе достаточно денег, чтобы накупить сотню пар чулок и столько комодов, сколько пожелаешь, — сказал он. — Держись за мой камзол и смотри не потеряй десенсорий.

Он дернул за поводья, коснулся пятками боков лошади. Она мотнула головой, устрашающе взмахнула хвостом и зашагала вперед, вскоре перейдя на быструю рысь. Кьяра засунула воронку за пазуху и, отбросив всю свою напускную гордость, обхвати/ха иностранца руками за талию, прижавшись лицом между его лопатками. От него пахло амброй, металлом и камнем. Если ее стошнит в дороге, то прямо на его камзол из темного дорогого сукна. Хотя вряд ли это случится — слишком уж пустой у нее желудок.

Они проехали по мосту. Она не могла с точностью сказать, что это за мост. Поднять глаза у нее не хватило духу, но по гулкому звуку копыт на мостовой она поняла, что это мост. Кроме того, запах отбросов, рыбы и дождевой воды точно свидетельствовал о том, что это мост через Арно.

Наконец они остановились. До нее донеслись чьи-то голоса и запах других лошадей.

— Я привез эту девушку, ваша светлость.

Чужеземец разжал ее руки, сомкнутые на его талии, и спустил ее вниз, словно мешок с артишоками. Оказавшись на земле, Кьяра оступилась и упала спиной на крепкий лошадиный круп. Она с криком отшатнулась от лошади, словно от огня, и, запутавшись в юбках, наступила на собственный подол. Старая поношенная ткань тут же с треском порвалась. И вот в таком виде Кьяра предстала перед лицом Франческо де Медичи, принца Флорентийского, известного любителя женщин и алхимии. А она стоит перед ним с разорванным корсажем, непокрытой головой и оторванным подолом. И со старинной серебряной воронкой за пазухой.

— Не могу сказать, что я под большим впечатлением, магистр Руанно.

Принц сошел со своего чудовищно огромного серого скакуна. От него веяло властью и могуществом, словно ему принадлежало все, вплоть до последнего камня мостовой. За его спиной возвышалось трехэтажное здание, которое выглядело бы довольно простым, если бы не изящные фигуры из черного и белого гипса, украшавшие фасад. По центру второго яруса красовалась фреска, на которой были изображены красно-золотые шары Медичи, увенчанные гербовой лилией — символом великих герцогов Тосканских. Пространство над дверным проемом украшала резьба в виде капелло, дорожной шляпы с завязками. Весь город знал, что венецианскую любовницу принца зовут Бьянка Капелло. Стало быть, это ее дом.

У принца было узкое смуглое лицо с высоким лбом. Таким высоким, что принцу приходилось зачесывать свои темные локоны вперед. Скорее всего, он страдал выпадением волос. Взгляд его полуопущенных глаз был полон чувственности и таинственной меланхолии. Если святые в церквях изображались со светящимся ореолом вокруг головы, то принца, казалось, окружала тьма. Словно за его спиной разверзалась темная дыра, в которой таилось нечто ужасное, едва уловимое при движении.

— Ваша светлость, смею вас заверить, что вам будет чему удивиться, — сказал чужеземец. Он тоже спешился и сдержанно поклонился. По всей видимости, он не из тех, кто охотно отвешивает поклоны.

— Покажи принцу серебряный десенсорий, — приказал он Кьяре.

При словах серебряный десенсорий выражение лица у принца резко изменилось. Презрение сменилось интересом, даже не столько интересом, сколько алчностью, граничащей со слепой страстью. Значит, правду говорили люди о его любви к алхимии.

Кьяра гордо вскинула голову. От волнения у нее начали трястись руки. Она почти физически ощущала на себе пристальный взгляд принца и всех его придворных. Аристократы. Как же она ненавидела аристократов! Еще больше, чем лошадей. «Кровопийцы, — нашептывал ей отцовский голос. — Тираны. Не отдавай им ничего. Лучше умри от голода, как я, но не продавай им ничего».

Собрав по крупицам остатки храбрости, она вынула из-за пазухи серебряную воронку и протянула ее принцу.

— Хорошо, я это возьму, — сказал принц, вытянув руку вперед.

— Я отдам ее вам только после того, как вы мне дадите один золотой скудо, — ответила Кьяра.

Она понятия не имела, что именно можно купить за один скудо. Сколько она себя помнила, ее отец лишь один или два раза в жизни держал в руках такие деньги. Однако по реакции магистра Руанно — или как там его звали — и самого принца она поняла, что серебряная воронка и в самом деле стоит больших денег.

— Ты с ума сошла? — воскликнул принц. Но по выражению его глаз Кьяра поняла, что он совсем не разозлился. Вся эта ситуация его скорее развеселила и пуще прежнего разожгла в нем алчность. Ореол тьмы, окружавший принца, был сродни меховой шкуре какого-то чувственного, опасного животного. — Ты когда-нибудь в своей экизни видена золотой скудо?

— Да, видела, — ответила Кьяра не моргнув глазом.

— Ваша светлость, — обратился иностранец, — эта девушка утверждает, что она дочь алхимика ж что, кроме всего прочего, у нее есть много книг. Та фраза, которую вы услышали, — цитата из трактата De Magia Veterum и она произнесла ее по-латыни совершенно безупречно. Думаю, вам стоит к ней присмотреться. Она почти еще ребенок и, скорее всего, невинна.

Принц и чужеземец обменялись многозначительными взглядами, совершенно не стесняясь присутствия девушки. Что-то промелькнуло между ними — какой-то вопрос, на который был дан соответствующий ответ. Кьяра почувствовала неприятный холод, словно от железных кандалов.

— Как тебя зовут, девушка? — обратился к ней принц.

— Кьяра.

— А как зовут твоего отца?

Чужеземец, стоявший за ее спиной, подошел на шаг ближе. Придворные, словно сговорившись, окружили ее со всех сторон, отрезая все ходы к бегству. Неужели принц подал им незаметный знак? Или они сами знали, как поступать в подобных случаях?

— Если я скажу вам имя своего отца, — начала Кьяра, стараясь говорить ровным голосом, — то вы пойдете в его лавку и заберете все, что вам заблагорассудится, не заплатив мне ни гроша. А мне нужно кормить себя, бабушку и своих младших сестер.

— Кьяра, — сказал иностранец, непривычно произнося ее имя как ки-и-ара. — Тебе нечего бояться. Отвечай на вопросы его светлости, делай, что он говорит, и можешь быть уверена, что ни ты, ни твоя семья не будут впредь голодать.

Она почти еще ребенок. Он и впрямь разговаривал с ней, будто она ребенок или какая-то несмышленая дурочка.

— Я урожденная флорентийка и не верю обещаниям чужеземцев, — огрызнулась Кьяра.

Дерзкий ответ девушки рассмешил принца.

— Отлично сказано, — произнес он, — Тогда поверь моему слову. Я, как и ты, коренной флорентиец. Все мои предки жили здесь, начиная с Лоренцо Великолепного. А не вернуться ли нам в палаццо Веккьо, где мы сможем поговорить наедине?

Наедине? Он что, действительно хочет сделать ее своей любовницей, несмотря на ее костлявую грудь?

— Общение наедине будет стоить дороже, — заявила девушка. — Пять скудо.

Мужчины громко рассмеялись, а лицо Кьяры вспыхнуло огнем.

— Мессир Алессандро, — обратился принц к одному из своих придворных, — окажите любезность. Дождитесь прихода донны Бьянки и передайте ей, что мне пришлось отлучиться по важному делу. Я увижусь с ней сегодня вечером или, может быть, завтра.

— Разумеется, ваша светлость, — промолвил мессир Алессандро и поклонился в ответ, причем с гораздо большим изяществом и щегольством, чем магистр Руанно. При этом его лицо скривилось в недовольной гримасе, как будто ему на язык попал кусочек протухшего сыра. Видимо, он был совсем не рад возложенному на него поручению — объяснять донне Бьянке, что ею пренебрегли ради дочери какого- то алхимика.

— Возвращаемся в Старый дворец, — объявил принц и снова оседлал своего серого скакуна. — Магистр Руанно, поручаю вам нашу маленькую Кьяру вместе с ее серебряным десенсорием и забавными соображениями насчет его стоимости.

— Нет, — начала было сопротивляться Кьяра, — я никуда с вами не поеду! Вы не можете…

Но тут чужеземец снова схватил ее за руку, как и в прошлый раз. Не больно, но достаточно крепко, чтобы дать ей понять, что при желании может причинить ей боль. И достаточно сильную.

— Ты поедешь со мной, — твердо сказал он. — Хотела поговорить с принцем на латыни об алхимии? Теперь у тебя будет такая возможность.

 

Глава 2

Палаццо Веккьо

Позже в тот же день

— Всем известно, что я интересуюсь производством фарфора, — принц говорил отнюдь не на латыни, а на превосходном итальянском языке в его флорентийском варианте, чистейшем во всей Италии. Тон его голоса был довольно прохладным и даже, можно сказать, холодным.

— Но это скорее для отвода глаз, — продолжал он. — Истинная цель моей работы — это создание Lapis Philosophorum, или философского камня.

По дороге в Старый дворец их несколько раз накрыл дождь. Кьяра опять была вынуждена сидеть позади магистра Руанно — раз уж она смогла вынести переезд верхом на лошади один раз, то почему же не выдержать еще раз? И в самом деле, после второй поездки она больше переживала о синяках, оставленных на нижней части спины, чем о том, насколько она боится лошадей — этих опасных и дурно пахнущих любимцев аристократии. Вместе с тем Кьяра не могла не признать, что они приехали во дворец гораздо быстрее, чем если бы она шла пешком одна под дождем.

Еще одна привычка аристократов, выводившая девушку из себя, — это то, что из-за огромного количества слуг им практически ничего не приходится делать самостоятельно.

Когда они приехали во дворец, к ним тут же подбежали слуги, которые увели в стойло лошадей, открыли перед ними все двери, мигом принесли позолоченные стулья, расшитые подушки и горячее вино со специями. Ничего подобного Кьяра никогда раньше не пробовала, и от одного аромата этого напитка у нее поплыла голова. По вкусу он напоминал смородиновый ликер с примесью Дягилевых пастилок, которые бабушка заготавливала как средство от желудочных колик. В нем чувствовался аромат полевых цветов, медовосладкий и в то же время немного жгучий. Нескольких глотков этого волшебного напитка было достаточно или почти достаточно, чтобы Кьяра начала думать, что дом Медичи не такое уж большое зло, как она предполагала.

С трудом отбросив мысли о пряном вине, она спросила:

— И на какой же из четырнадцати ступеней вы сейчас находитесь?

Несмотря на свой безотчетный страх перед принцем, ей совсем не казалось странным то, что она допрашивает его как простого ученика алхимика. Она также не удивлялась тому, что находится во дворце, в небольшом студиоло с высоким сводчатым потолком, где все стены сплошь украшены картинами, статуями и позолотой. Еще глоток этого странного вина — и она не удивится, что взлетит на небо, как сам святой Франциск.

Принц вопрошающе взглянул на англичанина — кроме них троих в этом небольшом, но изысканном студиоло никого не было, — и магистр Руанно на чистом итальянском языке, с аккуратностью, присущей только иностранцам, сказал:

— Мы только что закончили третью ступень — стадию прокаливания и решили, что для четвертой стади и насыщения нам потребуется помощь третьего адепта.

— Нам нужна sorror mystica, — произнес принц. Ему тоже подали вино, но он не сделал ни единого глотка: когда ты богат, тебя уже не удивляет пряное вино в кубке, усыпанном драгоценными камнями. — Ты знаешь что-нибудь об этом, мона Кьяра?

Девушка перевела взгляд с одного мужчины на другого. С одной стороны — принц, принимающий как должное свое богатство, роскошь и всеобщее подчинение, а с другой — чужеземец с жестокой линией губ и бесконечно грустными глазами, одетый в темный камзол, под которым угадывались широкие мускулистые плечи человека, привыкшего к тяжелому труду. Просто удивительно, насколько эти двое не похожи друг на друга, но в то же время… И вообще, какого рода у них отношения? Неужели хозяина и слуги? Разумеется, в представлении принца все окружающие его люди были слугами, но в данном случае чужестранец по непонятным причинам как будто сам был рад играть эту роль.

В какой-то момент Кьяре показалось, что они раскачиваются из стороны в сторону, или это просто вино?

— Sorror mystica, — повторила она. — Что-то мистическое?

Магистр Руанно улыбнулся своей жутковатой волчьей

улыбкой.

— Значит, ты не так уж хорошо разбираешься в латыни, как говорила.

Все слуги ушли, оставив кувшин с вином на столе. Кьяре очень хотелось налить себе еще немного этого чудесного напитка, но она не посмела. Один-единственный бокал такого вина со всеми пряностями и сахаром стоит, наверное, больше, чем весь хлеб, который они съедают за месяц вчетвером — она, бабушка, Лючия и Маттеа. Может, все- таки стоит набраться храбрости и наполнить свой бокал еще раз?

— Я никогда не говорила, что знаю латынь, — сказала она. — Лишь некоторые фразы, которым меня научил отец.

— Это значит «сестра по искусству», — промолвил принц ледяным голосом. — Иными словами, женщина-алхимик.

— Ты наверняка слышала о магистре Николасе Фламелеиз Парижа. Ведь ты же дочь алхимика. — Магистр Руанно взял в руки кувшин и наполнил ее кубок. У него были изящные кисти рук с длинными пальцами, но ладони покрыты глубокими шрамами, словно от тяжелой работы.

Кьяра отпила еще немного вина и впервые с того момента, как лошадь оставила шрам на ее виске, почувствовала, как стихли голоса в ее голове. Имя магистра Николаса не говорило девушке ровным счетом ничего, но она поняла, что скорее умрет, чем признается в этом своим могущественным собеседникам.

— Магистр Николас Фламель? — повторила она, как попугай. — А что именно вас интересует?

— Говорят, две сотни лет тому назад ему удалось создать философский камень, а также и эликсир жизни. Вместе с ним работала его супруга Пернелла.

— Его жена? — переспросила Кьяра и поставила кубок на стол, внезапно пожалев о том, что выпила так много. Проклятый иностранец. — Неужели ему помогала его собственная жена?

— Да, это правда, — ответил принц, встав со стула, тем самым словно вернув себе контроль над ситуацией. Он показался ей даже выше ростом, а странная тьма за его спиной как будто стала еще глубже и мрачнее. — Не все алхимики согласны с этим, но я все же полагаю, что это правда, и пример Николаса Фламеля — лишнее тому подтверждение. Для создания философского камня необходимо женское начало, равно как и для создания жизни во плоти. И женщина, представляющая это начало, носит имя sorror mystica, или мистическая сестра.

— И вы хотите, чтобы я стала… этой женщиной? — спросила Кьяра. — Значит, вы не желаете покупать инструменты моего отца, а хотите купить меня?

— Разумеется, я хочу приобрести инструменты твоего отца, — ответил принц и протянул руку к раме одной из картин. Кьяре показалось, что он вот-вот снимет ее со стены, но, к ее удивлению, она отворилась как дверь, и за ней оказалась потайная ниша. Внутри лежал какой-то блестящий предмет, но Кьяра не смогла рассмотреть, что именно.

— Можешь быть уверена, я щедро заплачу тебе и помещу их сюда. Я храню свои ценные вещи здесь, подальше от чужих глаз.

— Но меня же вы не спрячете в нише за картиной?

Принц посмотрел на нее с таким видом, будто жалея, что это невозможно.

— Нет, — ответил он тем же холодным тоном. — Я никак не смогу это сделать. Ведь для того, чтобы ты стала моей мистической сестрой, недостаточно просто дать тебе денег.

— А в чем же дело?

— Сначала нужно убедиться в том, что ты девственница.

— Что?!

Принц расхохотался. Всякий раз, когда он улыбался или смеялся, это выглядело как-то неестественно и будто противоречило самим чертам его лица.

— Вот видите, магистр Руанно, — бесцеремонно бросил он через плечо, словно девушки не было рядом. — Я же говорил вам, что уличная девка не может быть невинной.

— Не стоит делать поспешных выводов, — сказал англичанин. — Я видел, как она отбивалась от двух привратников.

— Может, она лишь хотела, чтобы те заплатили больше за…

Но тут Кьяра изо всей силы запустила свой кубок, целясь принцу прямо в голову. И она непременно попала бы в цель, если бы не выпила перед этим полтора бокала вина. Вместо этого он улетел в сторону и ударился об стену, расплескав сладкое вино по портрету какой-то дамы в черно-золотом платье. Потеки вина на ее нарисованном лице были похожи на кровавые слезы.

Принц даже не дрогнул, но был слегка удивлен и раздосадован по поводу испорченной картины.

— Вот что я о вас думаю! — горячо выпалила Кьяра. — Принц вы или не принц, или сам магистр Николас Фламель со своей женой. Я невинна, как любая дама при дворе, и быть может, даже невиннее многих из них!

Иностранец усмехнулся, понимая, что мог бы стать еще одной жертвой, будь у нее второй бокал.

— Хорошо сказано, монелла Кьяра. И возможно, ты говоришь правду. Тем не менее, для того чтобы стать sorror mystica его светлости, ты должна доказать, что ты девственница.

Кто знает, из каких рудников он вышел на свет божий, но его итальянский был достаточно хорошим, чтобы играть словами. Если слово «мона» было совершенно нормальным обращением к любой флорентийке простого происхождения, то «монелла», несмотря на уменьшительный суффикс, на самом дело означало что-то вроде «оборванка» или «гадкая девчонка».

Ничего, он еще ответит за оборванку.

— И как я это докажу? — спросила она, дерзко вскинув подбородок.

— Существует церемония инициации, — объяснил принц. При этих словах магистр Руанно слегка нахмуримся и хотел было что-то сказать, но тот резким жестом остановил его. — Этот ритуал включает в себя четыре этапа проверки невинности: черная вода, кроваво-красная лента, серебряное сито и золотой огонь. Если ты успешно пройдешь все эти испытания, то сможешь стать моей мистической сестрой и поступить ко мне на службу.

Черная вода? Кровь? Огонь?

— Но вы же это не всерьез. Все это похоже на какой-то бред или бабушкины сказки, но никак не может быть правдой.

— На самом деле это… — начал было магистр Руанно.

— Все это правда, — перебил его принц. — Я сам создал этот ритуал. Он единственный в своем роде в истории человечества. Если ты успешно пройдешь его, то не только получишь место при дворе, но и сможешь заработать много золота для себя и для своей семьи. Кроме того, ты научишься искусству алхимии и станешь свидетельницей создания Lapis Philosophorum. Поверь мне, такой шанс выпадает не каждому.

Кьяра в изумлении посмотрела на принца.

Философский камень…

Говорят, он может исцелить все болезни и даже воскрешать мертвых. Он поможет ей избавиться от головных болей и всех этих голосов, что порой затмевают ее разум. Она сможет снова стать прежней Кьярой, целой и здоровой.

И потом, она сможет научиться искусству алхимии. Стать женщиной-алхимиком! Ведь таких счастливиц были считанные единицы с самого сотворения мира!

А золото… Только представить себе: бабушка, Лючия и Маттеа, сытые, одетые, в теплом и сухом доме. Они смогут снова открыть книжную лавку отца. Смогут купить чистые пуховые перины, красивые платья, сколько угодно обуви, чулок и золотых колец. А на столе у них всегда будет свежеиспеченный хлеб, сочное мясо, слоеные фруктовые пироги, смородиновый ликер и сколько угодно Дягилевых пастилок.

— А что будет, если я соглашусь на инициацию, но не пройду все испытания?

— А ты разве не девственница?

— Да, я девственница! Но все эти испытания кажутся такими магическими, а я не верю в колдовство! Каким образом моя непорочность может быть доказана с помощью серебряного сита?

— В скором времени узнаешь. — Принц сделал шаг вперед. Девушка поспешно отступила.

«Что если я не пройду все эти испытания?» — крутилось у нее в голове.

Принц взял ее под локоть. В отличие от иностранца, он не особо переживал по поводу того, причиняет ей боль или нет.

— Придется попробовать, и тогда мы узнаем.

— Я ничего не стану пробовать, пока вы не скажете, что со мной станет, если я не пройду испытания, — не унималась Кьяра, с тревогой ощущая, как пары вина ударили ей в голову. — Отпустите меня домой.

Мужчины переглянулись.

— Нельзя ее просто так отпускать, — сказал наконец магистр Руанно, как бы невзначай зайдя за спину девушки. — Я надеюсь, вы согласны со мной, ваша светлость. Если мы ее отпустим, она расскажет всему городу, что вы подвергаете юных девственниц страшным испытаниям кровью и огнем. Горожане и так вас недолюбливают, а после такой истории это может привести к революции после смерти вашего отца.

Принц пожал плечами:

— Тогда отведи ее в Казино ди Сан-Марко, но только через тайную дверь. Запри ее там и проследи, чтобы она ни с кем не смогла заговорить.

— Я ничего никому не скажу, — прошептала Кьяра. Тот страх, который она испытала при столкновении с привратниками, был ничто по сравнению с ужасом, сковавшим ее сейчас. — Ни одной живой душе. Я клянусь! Вот, возьмите эту серебряную воронку.

Свободной рукой она пошарила за пазухой и достала десенсорий. «Ведь этой вещице около тысячи лет», — подумала она и вспомнила слова англичанина про фракийское серебро.

Она протянула воронку принцу.

— Возьмите ее просто так, в подарок.

Пожалуйста…

Стоявший за ее спиной магистр Руанно обхватил левой рукой ее шею, прижал предплечье к ее горлу прямо под подбородком и слегка надавил.

Серебряная воронка со звоном упала на каменный пол. Затем англичанин аккуратно прижал правую ладонь к ее затылку и с ужасающей мягкостью надавил вперед.

Наступила темнота.

 

Глава 3

Казино ди Сан-Марко

Поздно вечером в тот же день

Первое, что она почувствовала, — это мягкая постель, покрытая чистым и пахнущим свежестью бельем. В голове царила приятная, сонная тишина. Но стоило Кьяре немного поднять руки, как ее голову снова пронзила страшная пульсирующая боль. Глаза, казалось, вот-вот выскочат из орбит, а сознание разрывалось от жутких воплей демонов, сидящих в ее голове.

В этот же самый момент она вспомнила все — дождь, привратников, поездку верхом, встречу с принцем, украшенный золотом кабинет в Старом дворце, пряное вино, серебряную воронку и иностранца, будь он проклят до скончания времен. Вспомнила и то, как он обхватил ее за шею одной рукой, а другой надавил на затылок вперед.

Куда ее привели?

Она слегка приоткрыла глаза и порадовалась тому, что в комнате нет источников яркого света. Затем она осторожно приподнялась на локтях и оглянулась вокруг.

Комната была довольно маленькой, всего лишь пять- шесть шагов в длину и столько же в ширину. Стены и пол из простого камня. Единственное крошечное окошко с железной решеткой находилось высоко над головой, и через него виднелась узкая черная полоска ночного неба. На подставке у изголовья стояла глиняная лампадка, тускло освещавшая комнату. Кроме нее и простой кровати, на которой она лежала, другой мебели в комнате не было. Деревянная дверь с полукруглым сводом заперта, причем изнутри не было даже ручки.

Неужели ее заперли снаружи?

Она медленно поднялась с кровати. Демоны еще что-то сердито шептали и ворчали в ее голове, но мало-помалу их возня стихла. Она подошла к двери и попробовала ее толкнуть.

Так и есть. Ее заперли снаружи.

И все-таки, куда ее привели? «Отведи ее в Казино ди Сан-Марко, но только через тайную дверь. Запри ее там и проследи, чтобы она ни с кем не смогла заговорить», — вспомнились ей слова принца. Как и все жители Флоренции, она знала, где находится Казино ди Сан-Марко — вилла великого герцога неподалеку от площади Святого Марка. А это значит, что из города ее не увезли.

Что же они собираются с ней делать? Заморить голодом? Отец с бабушкой рассказывали ей страшные истории о подземных темницах во дворцах Медичи, где герцог буквально заживо погребал неугодных ему людей. Но если ее бросили умирать в одиночестве, то зачем же оставили зажженную лампу? Зачем стелили мягкую перину с чистыми простынями?

От нечего делать она снова подошла к кровати и села на краешек. Ей очень хотелось пить и есть, а еще ей срочно нужно было справить малую нужду. Ее волосы уже высохли после дождя. Кьяра развязала черный шерстяной шнурок на своей косе и попыталась расчесать волосы пальцами. Ее пряди совсем потеряли форму после того, как высохли, будучи заплетенными в косу, но дождевая вода придала им необыкновенную мягкость. Вообще, ей было полезно иногда ходить с распущенными волосами — это помогало от головных болей.

Тут огонек лампадки задрожал, и, прежде чем он окончательно потух, Кьяра услышала скрип петель и шум открывающейся двери. Она поспешно забралась с ногами на кровать, прижалась к стене и крепко обхватила руками колени. Она многого боялась в своей жизни, но никогда не испытывала такого немого холодного ужаса, как сейчас.

В комнату вошел магистр Руанно. Он был один.

— Где я? Что вам от меня нужно? — попыталась спросить Кьяра, но ее рот и горло слишком пересохли от жажды.

— Не бойся, — сказал он. — Я пришел тебе помочь.

Его голос звучал серьезно и беспристрастно, как будто он пытался задобрить дикое животное. В принципе, это было недалеко от истины. В руке он держал кувшин с водой и чашку. Он поставил чашку на столик возле лампады и наполнил ее водой.

— Пей.

Кьяра схватила чашку и взахлеб выпила все до дна. Вода была чистой и прохладной — лучшая вода, которую ей когда-либо приходилось пробовать.

— Еще, — попросила она, протянув ему чашку.

— Подожди немного. Нельзя сразу так много пить, — ответил он и поставил кувшин на стол. Затем он вышел из комнаты и тут же вернулся, неся в руках склянку с маслом для лампады, буханку хлеба и керамический горшок с крышкой. Горшок был из белого фарфора с рисунком в виде голубых цветов. По всей видимости, он давно уже был в употреблении — глазурь была покрыта сетью мелких трещин и пузырьков. Магистр Руанно поставил горшок на пол, а все остальное — на стол возле лампы.

— Можешь налить себе еще воды. Поешь немного, заправь лампу. Если есть потребность, можешь использовать сосуд на полу. Я скоро вернусь.

С этими словами он вышел из комнаты. Кьяра услышала скрип задвигаемого засова по другую сторону двери.

Несколько мгновений она сидела не шевелясь. Неужели это все ей приснилось? Как бы то ни было, сон это или не сон, и что бы от нее ни хотел этот странный человек, будет лучше, если она подготовится к новой встрече с ним, утолив жажду, наполнив желудок и наконец-таки опустошив мочевой пузырь. Она поспешно слезла с кровати и сняла крышку с горшка. О, святые угодники, какое же это облегчение! Она прикрыла горшок крышкой и отодвинула его подальше в угол. После этого она налила масло в лампаду, выпила еще одну чашку воды и принялась за еду, еле сдерживаясь, чтобы не подавиться впопыхах. Верхняя часть краюхи была щедро помазана сливочным маслом, жирным и слегка солоноватым на вкус. За всю свою жизнь лишь три или четыре раза ей доводилось пробовать сливочное масло, но она знала, что это такое.

Не успела Кьяра проглотить последний кусок, как засов снова отодвинули снаружи, дверь открылась, и в комнату вошел иностранец.

— Уже лучше? — спросил он.

— Где я? Что вы от меня хотите?

Она почти не ожидала услышать ничего в ответ, но магистр Руанно все-таки ответил:

— Ты в подвале Казино ди Сан-Марко. Здесь принц держит свою лабораторию и здесь находятся другие тайные помещения.

— Какой сегодня день? И который сейчас час?

— Ты пробыла здесь около шести-семи часов. Уже давно пробило полночь, а это значит, что впервые ты попала сюда вчера.

Шесть или семь часов! Уже глубокая ночь! Бабушка, должно быть, сходит с ума от беспокойства. Теперь, когда Кьяра утолила жажду и голод, ей хватило достаточна сил и мужества, чтобы гордо вскинуть подбородок и заявить, что она хочет вернуться домой.

Магистр Руанно лишь улыбнулся в ответ. Но это была уже не та прежняя волчья усмешка, а скорее грустная улыбка, которая слегка смягчила жестокую линию его ту б. Но только совсем чуть-чуть, не полностью.

— Твои желания уже никого не интересуют, монелла Кьяра. Ты должна быть благодарна судьбе за то, что принц выбрал тебя. Это изменит всю твою жизнь, а также жизнь твоей семьи.

— А кто сказал, что он меня выбрал?!

Кьяра опустила ноги на пол, размышляя о том, не попробовать ли ей сейчас вскочить и броситься прочь из этой комнаты. Наверное, все-таки не стоит. Даже если ей удастся выскочить за дверь, то все равно непонятно, куда бежать потом.

— Ведь он еще ничего не решил. Все, что он сделал, это наговорил всякую всячину о том, как будет проверять мою девственность разными колдовскими способами — кровью, огнем и чем там еще. На свою беду я оказалась там и все услышала. Вы сами это сказали.

— Верно, — ответил он, и выражение его лица изменилось. Он уже не смотрел на нее, как на взбунтовавшуюся козу, которую нужно успокоить. Неужели он и вправду думал, что она настолько глупа, чтобы не понимать сложившейся ситуации?

— Я клянусь, что никому ничего не скажу, но, конечно же, вы не поверите моему слову, — сказала она, подумывая, а не схватить ли ей тяжелый кувшин с водой и треснуть им его по голове. Однако какой в этом смысл? Он снова придавит ей шею так, что она потеряет сознание. — Но только знайте, что проку от меня не будет никакого. Я в любом случае не собираюсь участвовать в ваших испытаниях.

— Ты не можешь просто так сказать «нет». Только не Франческо де Медичи, и только не во Флоренции. Он так или иначе заставит тебя пройти эти испытания. Именно поэтому я здесь.

— Попытаетесь меня запугать? Снова будете меня душить?

— Отнюдь. Я пришел тебе помочь. Если захочешь, то сможешь успешно пройти все испытания.

— В том-то и дело, что я не хочу. Я понятия не имею, что вы там задумали, но…

— Послушай меня, — перебил ее магистр Руаяно и сделал шаг вперед. Кьяра снова подобрала под себя ноги, как будто это могло помочь в случае опасности.

— Я расскажу тебе, в чем именно заключаются эти испытания и как их пройти. И неважно, девственница ты или нет.

— Я девственница! — поспешила вставить Кьяра. — Почему нельзя просто позвать акушерку, чтобы та меня осмотрела?

— Такой осмотр далеко не всегда бывает достоверным.

— Хотите сказать, что ваши колдовские штучки более достоверны?

Он рассмеялся. Однако это был не совсем привычный смех, а скорее кривая, но вполне добродушная ухмылка. Все-таки в нем есть что-то человеческое.

— Видишь ли, с точки зрения алхимии все это вообще не так уж и важно. Неужели ты думаешь, что госпожа Пернелла Фламель была девственницей?

— Конечно нет! Она ведь была женой магистра Николаса.

— Вот именно. Принц хочет, чтобы ты поступила к нему на службу девственницей, с соблюдением всех магических ритуалов, до которых он большой охотник, но делает он все это только для того, чтобы угодить своей супруге и любовнице. Они и так сгорают от ревности, а если узнают, что принц нашел помощницу для своих алхимических экспериментов, то сразу же сделают вывод о том, что ты попала не только в его лабораторию, но и в постель. Единственный выход — объявить тебя девственницей и заставить дать обет целомудрия.

— А как же все его остальные женщины? Люди говорят, у него сотни любовниц.

— Ни одна из этих женщин не была приставлена ко двору.

Кьяра задумалась. Неужели она будет жиль при дворе?

Супруга принца, эрцгерцогиня Австрийская, — дочь императора, а его любовница — полная амбиций и потому не любимая многими красавица венецианка, происходившая из знатной семьи. Неужели эти женщины станут ревновать к ней, Кьяре Нерини, дочери никому не известного алхимика, к ней, чьи ноги промокли под дождем просто потому, что у нее нет приличной обуви? Неужели положение мистической сестры принца вознесет ее до таких невообразимых высот?

Но как быть с испытаниями? Кровь, огонь…

— Так вы расскажете мне, в чем состоят эти испытания, и как их пройти?

— Да, расскажу все, что могу.

— А еще вы сказали, что я должна буду оставаться девственницей — это значит навсегда?

— А почему ты спрашиваешь? У тебя что, есть любовник или жених? — спросил он, слегка прищурившись.

— Нет, но если навсегда… Я, право, не знаю, могу ли я дать такое серьезное обещание. Ведь это на всю жизнь!

— От тебя лишь требуется поклясться в том, что будешь хранить невинность все то время, пока ты служишь принцу в качестве его мистической сестры. Когда опыты подойдут к концу и мы изготовим Lapis Philosophorum, ты будешь избавлена от своих обетов.

«Скорее я сама себя избавлю, когда просто сбегу отсюда, — подумала Кьяра. — Ведь если я буду смирной и послушной, то смогу заработать денег для бабушки и для младших сестричек, да и для себя тоже, а принц мало-помалу начнет мне доверять и в какой-то момент может потерять бдительность. А впрочем, кто знает, может, нам и впрямь удастся найти этот философский камень, и он вернет мою бедную головушку в прежнее состояние, до того как лошадь того треклятого аристократа ударила меня».

По кривой улыбке магистра Руанно она поняла, что он в точности читает ее мысли. По крайней мере, те, что касались побега.

— Хорошо, я согласна, — сказала наконец Кьяра. — Рассказывайте про испытания.

— Очень хорошо.

Что-то в его фигуре и в том, как он перенес вес с одной ноги на другую, указывало на то, что заявление Кьяры принесло ему облегчение. Он был явно доволен. По какой-то причине ему было важно, что она в конце концов согласилась стать мистической сестрой. Но почему?

— Как уже говорил принц, — начал магистр Руанно, — существует четыре испытания: черная вода, кроваво-красная лента, серебряное сито и золотой огонь. Но на самом деле самое сложное — это сито.

— Давайте по порядку. Что значит черная вода?

— Это самая распространенная проверка на девственность, которую используют в судах. О ней повествует римский историк Плиний, а также святой Альберт Великий. Заключается она в том, что девушке дают напиться, а потом смотрят, как долго она сможет удерживать в себе жидкость. Если достаточно долго, то считается, что она девственница.

— Что за ерунда! Ведь это совершенно разные вещи! Неужели девственнице нельзя захотеть справить нужду?

— По всей видимости, — сказал он с совершенно невозмутимым выражением лица, — этим хотят проверить, насколько у девушки тугая… Ну ты меня поняла.

— А что за напиток? Здесь какой-то подвох?

— Принц думает использовать обычную воду, процеженную через агатовую крошку. Ее подадут в кубке из темного агата, отсюда и название — черная вода.

— И от нее сильно захочется справить нужду?

— Это лишь предположение, но дело в том, что девушке сразу дают выпить большую порцию воды, причем натощак. Кроме того, у меня есть подозрение, что в агате содержится какой-то минерал, обладающий мочегонным свойством. Но если ты что-нибудь поешь и как следует воспользуешься этой посудиной, — он указал на бело-голубой сосуд на полу, — непосредственно перед ритуалом, то сможешь спокойно дотерпеть до конца.

— Хорошо, с черной водой все ясно.

Если другие испытания настолько же нелепые, как и это, то она справится без труда.

— А что там с кроваво-красной лентой?

— Пусть тебя не пугает слово «кровавый». Это лишь метафора. На самом деле гам будет просто лента красного цвета. Подойди поближе, я тебе покажу.

Кьяра сначала даже не пошевелилась, но потом, медленно и нехотя, все-таки поднялась с кровати и подошла к нему. В крошечной комнате это было делом всего лишь одного- двух шагов.

Магистр Руанно открыл свою поясную сумку и вытащил оттуда тонкий кожаный шнурок.

— За неимением красной ленты используем это, — сказал он и протянул руку к ее затылку. Ей вспомнилось, как накануне он уже прижимал свою правую ладонь к ее затылку, чтобы потом с поразительной мягкостью надавить вперед. На этот раз он лишь нащупал какую-то точку у нее на голове. Кьяра недвижно смотрела вперед, на его черный бархатный камзол и краешек белой рубашки, выглядывавший из- под воротничка. Его гладко выбритое лицо, с изящными бакенбардами на верхней линии скул, было на удивление молодым, несмотря на солнце и ветер. Внезапно она поняла, что он еще совсем молодой. Моложе принца и гораздо моложе, чем хочет казаться окружающим.

— Один конец ленты прикладывают к выступу у основания черепа, — сказал он. — После этого ленту наполовину оборачивают вокруг головы, зажимают в точке посередине лба и пропускают вниз через переносицу до кончика носа. Полученную длину отмечают узлом.

Магистр Руанно проделал все эти операции и завязал узел на получившейся длине.

— Затем той же лентой измеряют обхват шеи. Если женщина — девственница, то конец ленты в точности совпадет с отметкой у основания шеи.

С этими словами он обернул шнурок вокруг ее шеи. У девушки мелькнуло смутное подозрение — неужели таким изощренным способом он вытянул из нее согласие на тайную казнь при помощи гарроты? Однако нет, шнурок остался лежать на ее шее как нитка жемчуга.

— Поздравляю, монелла Кьяра, — сказал он. — Испытание кроваво-красной лентой доказывает твою абсолютную непорочность. Конец шнурка в точности совпал с узелком над впадинкой у основания твоей шеи. Что ж, по крайней мере, для этой проверки дальнейших инструкций не потребуется.

— Но какое отношение эти обмеры головы и шеи могут иметь к тому, девственница я или нет?

— Считается, что удлинение шеи у женщины — это признак того, что… и другие части ее тела удлинились.

— Такая же нелепость, как и черная вода. Принц, должно быть, набитый дурак, раз верит в подобную чушь.

Англичанин невозмутимо развязал узел на шнурке и положил его обратно в сумку.

— Может, и так. Но на твоем месте я бы не стал говорить ему это в лицо. А теперь разберемся с серебряным ситом и золотым огнем. Из всех испытаний серебряное сито самое сложное, и от тебя потребуется некоторая концентрация внимания.

— Что я должна буду сделать?

— Пронести воду в сите и затушить ею огонь.

— Пронести воду в сите? Это же невозможно!

— Полагаю, ты не читала историй про непорочных весталок в Древнем Риме.

— Что-что?

— Неважно. Достаточно сказать, что это самый древний способ проверки девственности. И это не так уж невозможно, как кажется на первый взгляд. Перед началом инициации я слегка смажу сито ланолиновой мазью — это масло, которое получают из овечьей шерсти. Ты о таком слышала?

— Да, я знаю, что это такое. Мой отец смазывал ланолином кожаные переплеты. Но к чему все это?

— Это создаст водонепроницаемую пленку на сетке. Если будешь ровно держать сито и проследишь за тем, чтобы не намочить низ, то сможешь медленно наполнить его водой, и она останется внутри.

— А вы уверены?

— Уверен. Наполнив сито водой где-то на толщину пальца, ты сможешь пронести его, но только держа абсолютно ровно. В нескольких шагах от тебя будет гореть огонь под золотой решеткой. Поднимешь сито над огнем и слегка встряхнешь его три раза. Вода выльется и затушит огонь. Тогда ты сможешь безопасно переступить через решетку.

— А вы принесете мне сито? Чтобы я потренировалась.

— Нет, никак не смогу. У тебя будет только один шанс, и придется использовать его по максимуму.

— А что если у меня не получится?

Иностранец покачал головой.

— Должно получиться, — сказал он. — Когда начнет светать, доешь остатки хлеба и воспользуйся сосудом. Нужно сделать это до того, как придут стражники, иначе они доложат принцу.

— Магистр Руанно, — в первый раз она произнесла его имя — и оно оказалось очень непривычным для произношения. — Зачем вы это делаете? Я имею в виду, зачем помогаете мне?

Он посмотрел ей в глаза. Если в нем и было что-то от обычного человека, то это погребено где-то очень глубоко внутри. Нет, он помогает ей совсем не потому, что испытывает к ней какую-то симпатию. Наверное, в нем как в мужчине просто возникло спонтанное желание защитить беспомощную девушку. Как он тогда сказал у ворот дворца? Не люблю, когда плохо обращаются с женщинами.

Неужели принц и правда сделает с ней что-то плохое в случае, если она не пройдет проверку?

— Я помогаю тебе, — произнес он наконец, — потому что очень хочу получить Lapis Philosophorum. Именно поэтому я нахожусь у принца при дворе. Кто еще обладает такими неограниченными возможностями, как не он? И если принц решил, что ему непременно нужна sorror mystica, я должен позаботиться о том, чтобы она у него была.

— Но если я не пройду испытания…

— Должна пройти. Принц сделал свой выбор, а уж если он что-то выбрал, то не согласится ни на что другое.

Кьяра глубоко вздохнула.

— Хорошо, я постараюсь. Мне тоже нужен философский камень. Я хочу помочь своей семье, и сама хочу исцелиться от этих головных болей, — тут она осеклась. Не стоит рассказывать ему о проломленном черепе и голосах, живущих в ее голове.

Он промолчал.

— А вам зачем камень, магистр Руанно? Неужели ради него вы готовы на предательство принца?

При слове предательство в его глазах промелькнула искра, а лицо заметно напряглось. В образовавшихся складках вокруг рта читались ярость, жестокость и мстительность.

— Никто не говорит о предательстве, — отчеканил он. — Я просто хочу дать ему то, к чему он так стремится.

— А чего хочет принц?

— Власти. Еще большей власти, чем была у его отца.

— Понятно. Но вы так и не сказали, чего хотите вы?

Он взглянул на нее. Если он расскажет ей, будет ли это значить, что он принимает ее как участницу алхимических опытов принца Медичи? Или скорее ждет, что она погибнет в ходе этой странной инициации, и поэтому не так уж важно, знает ли она его тайну или нет?

После недолгого молчания он наконец произнес все тем же холодным и расчетливым тоном:

— Мне нужен Lapis Philosophorum из-за золота, которое он мне принесет. Золото и ничего больше. Лишь оно поможет мне изгнать человека, который незаконно завладел чужим поместьем, и стереть его род с лица земли.

 

Глава 4

Дворец Медичи

Позднее, той же ночью

Руан держал только двух слуг: конюха, ухаживавшего за Лоуреном в конюшнях великого герцога, и лакея, который смотрел за его нехитрым гардеробом и небольшой библиотекой. Никаких других личных вещей у него не было: вся простая мебель, стоявшая в его покоях в Казино ди Сан- Марко, была получена из кладовых герцога, куда же в один прекрасный день ей и предстояло вернуться. Руан был справедлив со своими слугами, но не поощрял фамильярности. Все время ощущая себя чужаком в незнакомой стране, он держался особняком и общался разве что с принцем. Все его внимание было приковано к лаборатории, рудникам великого герцога и плавильным цехам, потому что однажды…

Однажды он вернется домой в Корнуолл.

Эта худенькая остролицая девушка, дочь алхимика, невинная и беспомощная, с глубоко посаженными живыми глазами, — ее появление всколыхнуло давнишние воспоминания о том, как он, несчастный мальчишка шести лет от роду, вынужден был работать на корнуолльских рудниках. Он таскал в своих израненных руках куски породы и смотрел, как медленно и мучительно умирает его мать, но был не в силах ей помочь. Руан Пенкэрроу, а именно так его звали на самом деле, был сыном Марка Пенкэрроу, законного владельца поместья Милинталл Хаус, а также прилегавших к нему земель и самого рудника Уил Лоур, пока однажды народное восстание, охватившее Корнуолл, не изменило всю его жизнь.

Подобно малахиту Руан Пенкэрроу вошел в огонь будучи одним человеком, а вышел совершенно другим. Теперь его имя — Руан Англичанин, Руанно дель Ингильтерра — флорентийцы не видели большой разницы между Англией и Корнуоллом, и ему это было на руку, коль скоро он хотел скрыть свое истинное происхождение. По-латыни он писал свое имя как Роаннес Пенкарианус — алхимик, металлург, ученый, а также единственный человек во всей Флоренции, которого можно было действительно назвать поверенным принца Франческо де Медичи. В голове у двадцатичетырехлетнего Руана царило причудливое слияние различных языков: корнского, английского, немецкого, латыни и итальянского. Обрывки различных голосов и фраз составляли его мысли, и это многоголосье вызывало в нем смешанные чувства любви, ненависти, страха и восхищения.

На его груди под камзолом лежало письмо — две строчки на тонкой полоске бумаги, отрезанной от другого письма. Оно было без подписи, но он знал посланника, который принес его в личные покои Руана в Казино ди Сан-Марко, а кроме того, письмо было написано знакомым почерком. Она не сомневалась в том, что он узнает его, и была уверена, что он придет. Ей было страшно, и для этого у нее были веские причины.

Под негромкий стук копыт Лоурена о каменную мостовую — знакомый с детства звук, когда он целыми днями работал на руднике, стуча железной киркой по камню, — Руан подъехал к дворцу. Но вошел он в него не через парадные ворота, а через конюшню в задней части дворца, где и оставил Лоурена на попечение конюху, дав ему несколько серебряных монеток в залог молчания.

Как он и ожидал, тайный вход во дворец был не заперт. Войдя внутрь, он увидел слугу, который вышел к нему навстречу и без лишних слов взял у него из рук плащ. Руан коротко кивнул и устремился вверх по мраморной лестнице. Дойдя до третьего этажа, где находились спальные апартаменты, он почти без стука открыл знакомую дверь.

Женщина, сидевшая за туалетным столиком, замерла. На ней было лишь свободное домашнее платье из бледно-розового шелка, расшитое золотой нитью. Ее кожа, присыпанная перламутровой пудрой, слегка мерцала при свете двух канделябров, на каждом из которых стояло по три свечи. Всего было шесть свечей.

Были времена, когда она любила окружать себя десятками и даже сотнями свечей, радуясь их свету. Но за те годы, что Руан ее знал, она родила двоих детей, злоупотребляла жирной едой и вином и пережила слишком много страстных любовных интриг. Она была старше его — уж он-то постарался узнать дату ее рождения, чтобы составить ее гороскоп — разница между ними составляла семь лет, восемь месяцев и шесть дней. Но если бы не жизнь, полная излишеств, эта женщина могла бы сохраниться гораздо лучше.

За ее спиной стояла камеристка и расчесывала ей волосы гребнем, украшенным драгоценными камнями. Ее шикарные золотисто-рыжие локоны мягко струились по плечам. И если цветом волос она отчасти была обязана различным краскам и осветителям, то она была не одна такая во Флоренции. Перед ней стояла еще одна служанка и поправляла угол круглого зеркала на серебряной ножке, инкрустированной аквамаринами.

В отражении зеркала глаза женщины встретились с глазами Руана.

— Я бы хотел поговорить с герцогиней Браччанской наедине, — промолвил Руан.

Обе служанки присели в реверансе и, не говоря ни слова, вышли из комнаты. Не поворачивая головы, рыжеволосая женщина продолжала молча смотреть на отражение Руана в зеркале. Он подошел к ней сзади и положил ей руки на плечи. Искусным движением куртизанки она слегка шевельнула плечами, и ее платье плавно соскользнуло вниз по рукам, как падают лепестки с цветка, оставив ее полуобнаженной при свете свечей. Линия ее шеи сохранила былое изящество, а соски, подобно темно-янтарным топазам, все так же выделялись на фоне роскошного белого бархата ее груди. Неужели она снова намерена его соблазнить, после стольких лет? Неужели она думает, что в этом есть необходимость? Его покрытые шрамами и потемневшие от солнца руки казались варварскими по сравнению с ее мягкой бледностью.

— Ты звала меня, Изабелла. И вот я здесь, — произнес он.

— Благодарю.

— Ты же знаешь, что я всегда приду, стоит тебе только позвать.

Она протянула руку к зеркалу и отвернула его от себя.

— На твоем месте многие мужчины меня бы ненавидели, — сказала она. — Когда мне было угодно, я заманила тебя к себе в постель, а потом оставила тебя в стороне, когда мне приглянулся кто-то другой. Большинство мужчин порадовалось бы, увидев меня старой и больной.

— Ты не больная и не старая.

Но если она хотела услышать дальнейшие комплименты, то ее ждало разочарование.

После некоторого молчания она наконец сообщила:

— Руанно, мой отец умирает.

В этом была вся она — Изабелла де Медичи, герцогиня Браччанская, принцесса Флорентийская, сестра принца Франческо и единственная выжившая дочь великого герцога. Только она могла сделать подобное заявление без тени смущения. Эта женщина с горячим темпераментом привыкла потакать своим желаниям и славилась своей алчностью и сумасбродством. Но ума и отважности ей было не занимать. Отец защищал ее и потворствовал ее отговоркам, которые она придумывала, чтобы держаться подальше от мрачного замка ее мужа в Браччано. Он поощрял ее стремление остаться во Флоренции среди удовольствий, окружавших ее с самого детства. Изабелла вольготно чувствовала себя в стенах своих собственных дворцов и городских вилл, пользуясь беспрецедентной степенью свободы, которую дал ей отец. Когда его не станет, этой свободе тоже придет конец.

— Я знаю, и мне очень жаль, — ответил Руан.

— Франческо ненавидит меня, и тебе это известно. Он изменит всю мою жизнь, когда станет великим герцогом.

— Ненависть — слишком сильное слово, — промолвил Руан, ласково проведя руками по ее плечам и рукам. Ее кожа была теплой и очень мягкой. Изабелла поправилась с того времени, когда они были любовниками, но в его глазах она ничуть не утратила своей привлекательности. Эта блистательная первая дама Флоренции научила его всему, что касается женщин. Более того, всему, что касается жизни при дворе. — Тебе нужно проявить просто чуть больше усердия, чтобы задобрить его.

— Я и так стараюсь как могу. Разве я не подружилась с его бесстыдной шлюхой? Ты же знаешь, Руанно, насколько мне противна она и ее низкие амбиции.

Руан улыбнулся.

— Знаю. И твой брат тоже, ведь ты не стесняешься распускать сплетни о госпоже Бьянке за ее спиной, а это все доходит до его сведения. Ты как будто забыла первый урок о придворной политике, которому сама меня научила? Даже у стен есть уши.

Изабелла нахмурилась и взялась за концы своего шелкового платья, чтобы прикрыть обнаженную грудь.

— Эти уроки были скорее для тебя, Руанно. Я принцесса Медичи по крови и могу говорить все, что мне вздумается.

Руан убрал руки с ее плеч, дав ей возможность самостоятельно поправить свое платье.

— С этим не поспоришь, — согласился он. — Однако скажи, что такой высокородной принцессе понадобилось от меня?

— Не смейся надо мной, Руанно, — резко ответила Изабелла. Жесткие складки вокруг рта внезапно выдали ее возраст. — Ты единственный человек, не считая донны Бьянки, к кому прислушивается мой брат. Замолви за меня словечко.

— И что ты хочешь, чтобы я ему сказал?

— Я хочу и дальше жить своей жизнью здесь, во Флоренции. Я хочу сама распоряжаться своим имуществом и наследством моих детей.

— Но разве это не прямая обязанность герцога Браччанского? В конце концов, он их отец?

— Каждое кваттрино, что у него есть, даровано домом Медичи, и тебе это хорошо известно. Но будь у него и собственное состояние, я все равно не желаю быть у него в долгу.

— Но ты же его законная супруга.

— Хотя отказываюсь быть его собственностью. Мой отец позволял мне жить, как мне вздумается, и я хочу, чтобы Франческо не стал нарушать заведенный порядок.

Руан обошел туалетный столик, чтобы встать перед ней. Она взглянула на него со страхом и вызовом в глазах.

— Как раньше, уже не будет, — сказал он. — И пытаться сохранить прежний порядок будет опасно прежде всего для тебя. Изабелла, послушай меня. Когда твой отец отойдет в мир иной, ты должна будешь подчиниться своему брату. Открыто, так, чтобы все видели. Другого пути у тебя нет.

— Ни за что.

— Это еще один урок, которому ты сама меня научила. Если власть имущий требует от тебя что-то, делай это открыто, так, чтобы он видел. А все остальное, что нравится тебе, можешь делать вдали от посторонних глаз.

Она отвела взгляд. Руан видел, что она задумалась над его словами, вспоминая те дни, когда была его наставницей. Через некоторое время она искоса посмотрела на него, и он увидел хитрую искру в ее взгляде. Интересно, кого она вздумала обмануть: его, своего брата или обоих? Возможно, она сама не знала наверняка.

— Тогда скажи мне, — произнесла она наконец. — Что, по-твоему, я должна сделать, чтобы угодить принцу Франческо?

— Ты сама знаешь ответ на свой вопрос. Прояви покорность и уважение.

— А также лебезить перед его любовницей?

— Совсем не обязательно. Уж если: перед кем лебезить, то только перед принцем Франческо.

Она улыбнулась, впервые в ходе этого разговора.

— Это я прекрасно понимаю, Руанно. А другие советы будут? Может, ты считаешь, что я должна замуровать себя в стенах замка Браччано?

— Отнюдь. Просто задействуй все свои связи, чтобы поддержать брата, и он не станет возражать против того, чтобы ты осталась во Флоренции.

Улыбка на ее лице застыла, как горячее железо, опущенное в холодную воду. Однако она промолчала.

— Начни с донны Дианоры, — продолжал Руан. — Ты ее золовка и кузина по крови. Ты сама знаешь, что она во всем берет с тебя пример. Принц Франческо даже винит тебя за то, что она неверна дону Пьетро и строит разные вероломные интриги.

Неожиданно Изабелла встала со стула, схватила серебряное зеркало и с силой швырнула его об стену. Раздался грохот, как от выстрела из аркебузы, и стекло разлетелось на острые осколки. По всей комнате рассыпались мелкие аквамарины.

— Получается, что в своих изменах и интригах она берет пример с меня? Следи за тем, что говоришь, Руанно! По крайней мере, я не похищаю прямо с улиц дочек ремесленников для своих утех!

Вместе с ее порывистым движением Руан явно ощутил ее запах — чувственный и волнующий — смесь мускуса, амбры и жасмина. Этот аромат всколыхнул воспоминания — re Varia hweg, penn an syns, — воспоминания о ее страстных поцелуях, лоснящейся от пота коже и шелковистой плоти, обнимавшей его естество. Желание дотронуться до нее настолько захватило Руана, что ему пришлось сжать руки в кулаки, чтобы подавить его.

— Кто сказал тебе, что я похитил дочь ремесленника?

— Проще сказать, кто об этом не говорит. Ходят слухи, что ты делишь ее с Франческо, а перед этим ее обработали двое привратников.

— Это неправда.

Она рассмеялась. Глаза ее напоминали золотисто-серые кристаллы слюды, такие же сверкающие и непроницаемые.

— Возможно, и неправда, — согласилась она. — Франческо никогда не станет делить своих шлюх ни с кем. И кроме того, он помешан на донне Бьянке. Но я вижу по твоим глазам, что в этой истории есть и капля правды, разве не так? Получается, что девушка все-таки существует.

После некоторого колебания он ответил:

— Да, существует. Она дочь алхимика, и совсем не шлюха. Принц Франческо хочет сделать ее своей мистической сестрой.

— А это еще что такое?

— Он вычитал это в старых книгах. Так называют женщину, которая помогает алхимику в его опытах. Предполагается, что своей женственностью она уравновешивает мужское начало ученого.

Изабелла снова рассмеялась. Забыв о своем гневе, она опять стала радостной и беззаботной, как дитя.

— Донна Бьянка будет в ярости, — сказала она. — Она и так без ума от ревности, будучи бездетной любовницей, в то время как его законная супруга рожает детей одного за другим. Все девочки, но не в этом суть…

— Эта девушка — девственница, и она должна будет дать обет целомудрия, прежде чем занять свое место при дворе.

— Звучит возбуждающе! Догадываюсь, Руанно, ты сам проверял ее непорочность? А еще вздумал корить меня за неверность, интриги и разгульную жизнь.

Призвав на помощь самообладание, Руан мягко, но твердо взял ее за плечи и сказал:

— Не делай глупостей, Изабелла. Постарайся приструнить Дианору и сама поменьше афишируй свои отношения с Троило Орсини.

— Я принцесса Медичи, и сплетни мне не страшны.

— Сплетни могут повредить любому.

Она со злостью оттолкнула его.

— Я надеялась, ты мне поможешь, Руанно. А вместо этого ты вздумал меня поучать.

— Я тебе помогаю, — ответил он. Когда-то он ее любил, всецело и безотчетно, понимая, что их отношения обречены на провал. Замужняя принцесса Флорентийская и шестнадцатилетний одаренный юнец из алхимической лаборатории ее брата — слухи об этой скандальной связи распространились далеко за пределы Австрийского императорского двора. Той сильной страсти он уже к ней не испытывал, но был привязан к ней и готов был помогать чего бы это ни стоило. — Я всегда приду к тебе на помощь.

— Убирайся. Мне не нужна твоя помощь.

— Хорошо. — Он направился к двери. — Но ты сама знаешь, что я приду снова, стоит тебе только позвать. И еще одно…

Изабелла даже не взглянула на него.

— Будет лучше, — мягко произнес он, — если ты никому ничего не станешь рассказывать об этой дочери алхимика.

 

Глава 5

Дворец Бьянки Капелло

Примерно в то же время этой же ночью

— Дочь алхимика! — в сердцах восклицала Бьянвса Капелло, в ярости мечась по комнате из угла в угол. Щеки ее пылали, а грудь вздымалась под корсажем ее шелкового темно-алого платья, расшитого жемчугом и рубинами. В ложбинке между ее грудями красовалась живая роза — белая с розовато-золотистыми прожилками, почти под цвет ее красивого пышного тела. От жара ее гнева цветок уже начал ронять свои лепестки.

— Дочь какого-то шарлатана! Прямо из канавы во дворец! Я была лучшего мнения о тебе, мой дорогой принц!

Принц Франческо нашел довольно отвратительным подобное проявление эмоций со стороны своей возлюбленной. Самым холодным и сдержанным тоном, на какой он был способен, он произнес:

— Неужели ты думаешь, что подобные вещи могут меня беспокоить?

Этими словами он хотел сделать ей предупреждение, но она была слишком раздосадована, чтобы внять сказанному. Гален написал целый трактат по поводу такого типа гнева, дав ему название истерия и объясняя недостатком плотских удовольствий у женщин. В случае донны Бьянки принц был готов собственноручно бороться с этим недостатком, но только по своему усмотрению и когда ему заблагорассудится.

Бьянка, в свою очередь, и не думала прекращать свою гневную речь.

— А должны бы! Я женщина из благородной венецианской семьи, и меня не успокоит пара сладких слов из уст одного из твоих дружков, пока ты носишься где-то со своей колдуньей-оборванкой! Ты не можешь просто так меня отвергнуть!

На описании своего происхождения она слегка запнулась, и это было понятно. Да, она родом из знатной венецианской семьи, но потеряла всякую репутацию, когда в пятнадцать лет сбежала из дома с бедным банковским клерком из Флоренции. Ее дочь родилась всего лишь через шесть месяцев после их поспешной свадьбы.

Позже, в самый разгар празднований его бракосочетания с Иоанной Австрийской, она стала его любовницей.

— Отвергать тебя или нет — позволь это решать мне. И ты прекрасно знаешь, что мне нет дела до знатных титулов и разговоров на повышенных тонах.

Она остановилась, с трудом переводя дыхание. Ее вьющиеся огненно-рыжие волосы выбились из-под гребней, усыпанных драгоценными камнями. Она знала, что Бьянка Капелло, скандально известная венецианка, уроженка знатной семьи, сбежавшая из дома с любовником, могла стать не более чем мимолетным увлечением для принца Франческо, легко завоеванная и так же легко брошенная, как многие другие женщины до нее. На самом деле на протяжении всех этих девяти лет его сердцем, умом и телом владела другая женщина. Именно она привносила свет в мрачные и одинокие закоулки его души.

Биа. Его Биа.

Биа, она же Бьянка, и в то же время нет.

— Я не хочу быть ею, — сказала Бьянка, изо всех сил стараясь не повышать голос. — На один-единственный вечер позволь мне быть собой. Я прошу тебя, мой принц!

Тот улыбнулся в ответ.

— Собой? — переспросил он. — Разве ты не говорила мне много-много раз, что Биа — твое истинное я и что для тебя и для нее нет большего счастья, чем приносить радость своему скромному работяге Франко?

Он сам придумал эту изощренную игру, которая доставляла ему настоящее удовольствие. В этой игре он был простым рабочим по имени Франко, слугой Франческо де Медичи, великого принца-алхимика. Днем он работал с минералами и кислотами, благородными металлами, стек/тянными колбами и тонким фарфором. А вечером, когда вся работа была сделана, он возвращался домой к своей любящей и покладистой жене Биа, которая покорялась любому «го желанию. Принц Франческо, старший сын и наследник, никогда не был самым любимым ребенком. Среди своих братьев и сестер он не выделялся ни особым умом, ни очарованием. С того момента, как умерла мать, а отец погряз в распутстве, его обязанности только увеличились. Его набожная и горделивая супруга, дочь императора Священной Римской империи, никогда не забывала о своем происхождении, даже в спальне, когда они сходились в бесконечных попытках зачать наследника. Все это слишком сложно. Гораздо проще быть Франко, пусть даже на несколько часов.

А что касается Биа, то есть Бьянки, поначалу она была счастлива играть в эту игру. Она была готова на все, только бы стать любовницей самого принца. Но скоро все это ей надоело, и он это знал, однако не придавал большого значения. Для него, для Франко, эти ночи, проведенные с Биа, были необходимы как воздух и вода, как спокойный здоровый сон и сытная простая еда. Только благодаря этому он еще сохранял здравый рассудок.

— Подай мне мою одежду, — сказал он. — И сама переоденься в свое обычное платье.

Однако она не спешила выполнять его приказание. Ее красивые черные брови сердито нахмурились, а в глазах сверкали искры ярости. Он подошел к ней вплотную и ударил ее по губам, но не слишком сильно. До поры до времени. Бьянка вскрикнула и на мгновение закрыла глаза.

Затем Франческо взял со стола кухонный нож и приказал ей повернуться спиной.

Не открывая глаз, она повернулась как во сне. Он аккуратно распорол ножом ее расшитый корсаж и корсет под ним, оставив лишь тонкую шелковую рубашку, прилипшую к ее влажному телу. Через полупрозрачную ткань проглядывали красные отметины на ее спине, оставленные стальными ребрами корсета. Для Франческо это было самое прекрасное из зрелищ.

— Подай мне мою одежду, Биа, — повторил он снова ласковым и нежным голосом.

— Да, Франко, — прошептала она.

Бьянка вышла в соседнюю комнату, а принц начал сам снимать с себя одежду. Черный шелковый камзол; подбитая куртка без рукавов, расшитая жемчугом и красными лилиями — геральдическим символом Флоренции; короткие штаны с разрезами и тугие чулки; золотое кольцо в мочке уха и огромный темный сапфир размером с большую виноградину, украшавший его шляпу, — все это богатое облачение было для него как епитимья для монаха, которое он снял с себя с большим облегчением. Он снял с себя даже нижнее белье из белого шелка, расшитое черной гладью, — тысячи мелких стежков были творением рук целой дюжины монахинь. Однако он предпочитал простое холщовое белье, сшитое руками его милой Биа.

Она вернулась в комнату в простой рубашке и накидке, сняв с себя все украшения и спрятав волосы под простым белым чепцом. Не поднимая глаз и не говоря ни слова, она подала ему аккуратно сложенную одежду, которая уже ждала его прихода: простую холщовую рубаху с панталонами, кожаные бриджи и домотканую шерстяную куртку. Облачившись во все это, он почувствовал себя выше, сильнее и свободнее. Ему даже будто стало легче дышать.

— Вот так гораздо лучше, — сказал он. — А теперь, перед тем как ложиться в постель, я хочу получить свой ужин и кружку вина. Я очень устал после долгого рабочего дня.

Он, то есть Франко, сел за простой деревянный стол и с улыбкой посмотрел на Биа, которая подавала ему еду. Еле заметная красная отметина поперек ее рта в том месте, где он ее ударил, слегка набухла и оттого стала еще более привлекательной. Двери были заперты, а снаружи их покой охраняли шестеро надежных охранников из гвардии Медичи.

— Я испекла для тебя хлеб, мой дорогой Фратгко, — промолвила Биа. Ее голос стал тонким и высоким, как у маленькой девочки. Хлеб, разумеется, был куплен в ближайшей пекарне, и они оба это знали.

— Ай-ай-ай, Биа. Твой хлеб слегка подгорел, вот здесь, с этой стороны, — проворчал Франко и начал нарезать ломти хлеба тем же самым ножом, которым разрезал стежки на ее изящном расшитом платье и шнурки на корсете. — Будь аккуратнее в следующий раз. Мука в этом году дорогая.

На самом деле хлеб ничуть не подгорел, но Франко любил поругать Биа за небольшие оплошности, чтобы затем назначить ей соответствующее наказание. Она ему не перечила, а, наоборот, впала в то трансовое состояние, которое ему так нравилось — смесь страха, подчинения, волнительного ожидания и чувственного возбуждения.

Он не спеша съел хлеб и мягкий козий сыр из простой плетеной корзины и заел пригоршней абрикос. Затем выпил кружку разбавленного вина. Вот что значит хороший ужин. Биа стояла рядом, смиренно сцепив пальцы под фартуком, словно монахиня.

— Та дочь алхимика, о которой ты говорила, — сказал наконец Франко, — она должна стать мистической сестрой принца и помогать ему в его великом труде по созданию философского камня. — Франко, разумеется, не мог изъясняться по-латыни. — Она будет…

— А кто такая мистическая сестра?

— Не перебивай меня, Биа.

— Прости меня, мой Франко, — тихо сказала она, потупив взгляд.

— Мистическая сестра — это помощница алхимика, сестра, посвященная в тайны его исследований. Перед инициацией девушка должна будет пройти испытание на непорочность, и если она окажется не девственницей, ее просто-напросто задушат. Она никогда не будет любовницей принца, моя дорогая Биа, но только его сестрой. Она должна оставаться девственницей под страхом священной клятвы.

Он заметил, как Бьянка еле справляется с охватившими ее чувствами. Наконец она не выдержала:

— Но если принцу нужна была помощница-женщина, то почему же он не выбрал меня?

— Тебя? Но, Биа, ты же ничего не смыслит в алхимии. А кроме всего прочего, ты принадлежишь мне, я не хочу делить тебя с принцем.

Она поджала губы и не сказала больше ни слова. Ее длинные золотые ресницы прикрыли глаза. Тем временем он съел еще один абрикос и допил вино.

— Я решил, что сегодня ты обойдешься без ужина, в качестве наказания за подгоревший хлеб и за то, что перебивала меня во время разговора. А теперь пойди и разденься. Я хочу как следует насладиться плотью моей жены.

Не поднимая головы, она молча подчинилась его приказу. Это ему было по нраву. Оставив посуду на столе, он проследовал за ней в соседнюю комнату, где стояла простая деревянная кровать с соломенным матрасом. Она была устлана свежевыстиранными и выбеленными на солнце простынями, а подушки набиты ароматным сеном. Возле кровати лежала свернутая в кольцо веревка. Биа отвела от нее глаза, тогда как Франко посмотрел на нее с явным удовлетворением. Ему была хорошо знакома толщина и текстура этой веревки и то, как она обвивалась вокруг ее запястий, щиколоток и мягкой белой шеи.

Она быстро сняла с себя одежду, без малейшего намека на скромность. У нее была молочно-белая бледная кожа: он знал, что она часами втирает в себя ароматные масла и лосьоны, только чтобы ему угодить. Ее огненно-золотые волосы цвета окислившейся меди шелковистыми локонами ниспадали до бедер. Округлое, восхитительно мягкое тело этой женщины было как раз таким, как он любил.

Может, не стоит так уж сильно наказывать ее за вымышленный подгоревший хлеб и за то, что она перебивала его своими вопросами о мистической сестре принца?

Обнаженная, она помогла ему раздеться. Сначала сняла с него куртку и повесила на специальный крючок, а затем взяла у него из рук рубаху, которую он сам стянул через голову. После этого она встала перед ним на колени и расстегнула его бриджи. В эти мгновения он чувствовал себя мужчиной сильнее, чем когда-либо, даже когда сидел на троне великого герцога в палаццо Веккьо, приговаривая преступников и бунтовщиков, мужчин и женщин, к пыткам и смертной казни.

Опять этот Франческо лезет в его мысли. Сейчас он Франко.

Биа стянула его штаны вниз, и он переступил через них. Прижавшись лицом к его животу, она начала покрывать его страстными поцелуями. Затем она поднялась на ноги и встала перед ним лицом к лицу. Они были примерно одного роста — она бледная и округлая, он смуглый и загоревший после охоты. Но вся власть была исключительно на его стороне.

— Могу я лечь в постель, Франко? — шепотом спросила она.

— Сперва преклони колени на молитвенной скамье. Ты еще не до конца искупила свою вину.

Молитвенная скамья принадлежала еще его матери. Она была украшена до боли знакомой резьбой, изображавшей самку павлина с птенцами, символично намекая на величие его отца и плодовитость его матери. Деревянная подставка была истерта коленями набожной Элеоноры Толедской, а также коленями ее отпрысков, но чаще всего ее старшего сына Франческо. Детей заставляли преклонять колени для порки, когда их поведение не соответствовало желаемым стандартам. Биа беспрекословно подошла к скамье, опустилась на колени и, закинув волосы вперед, положила лоб на наклонную полочку как раз туда, куда каждый день опускала в молитве руки его мать на протяжении всей своей жизни во Флоренции.

Она вся дрожала. При мерцающем свете свечей он видел, как блестят капельки пота на ее гладкой бледной коже. Она так судорожно вцепилась за края полочки, что костяшки ее пальцев даже побелели от предчувствия боли.

Тем временем он открыл крышку ящика, всегда стоявшего возле молитвенной скамьи, и выбрал двойную кожаную плетку. Однако он ударил не сразу, а выждал время, вдыхая запах ее страха и возбуждения от ее полной беззащитности. Затем он увидел, как она немного расслабилась, наверное, решив, что он передумал, и лишь после этого занес руку и с силой вытянул плеткой по ее спине.

От боли у нее перехватило дыхание. Она вздрогнула и еще сильнее вжалась в деревянную подставку для рук. От ее левого плеча до правого бедра по всей спине протянулась алая полоса. Все ее тело охватила неконтролируемая дрожь. Не теряя хладнокровия, он нанес второй удар. Она вскрикнула, зная, что ему нравится слышать, как она кричит от боли. В этот вечер он нанес ей всего шесть ударов — достаточно для того, чтобы заставить ее издать истошный вопль, окончательно искупивший ее вину. Четыре полосы слева направо и две пересекающие их в обратном направлении — ярко-розовые и слегка припухшие, — они представляли собой прекрасное зрелище. Она ничком лежала на скамье, беспомощно содрогаясь от рыданий и охвативших ее чувств.

Он убрал плетку в ящик и закрыл крышку.

— Пожалуй, первым лягу я, — как ни в нем не бывало сказал он. — А после меня ложись и ты, чтобы доставить мне удовольствие.

— Хорошо, Франко, — ответила она. Ее голос слегка осип от слез и, как он знал наверняка, от удовольствия от боли, которому он ее научил. Он лег на кровать, широко раскинув руки и ноги. Сделав несколько глубоких вздохов, он почувствовал себя необычайно сильным и крепким. В такие минуты он был готов поклясться всеми золотыми и медными копями царя Соломона, что жизнь — чертовски хорошая штука.

Биа поднялась с молитвенной скамьи и закинула свои густые кудри назад, прикрыв израненную кожу на спине. На одно мгновение она остановилась посреди комнаты, позволив ему насладиться видом ее обнаженного тела, которое было подвластно любым его желаниям, словно марионетка на невидимых нитях. Затем она повернулась к нему лицом и подошла к кровати. Не произнося ни слова, она склонилась над ним, рассыпав локоны по его лицу и как бы невзначай коснувшись своими тяжелыми грудями его груди. Прекрасно зная, что ему нравится в постели, она оседлала его сверху. Он сделал легкое движение бедрами вверх, наслаждаясь тем, как она вздрогнула и тихонько застонала от удовольствия.

— А теперь, моя дорогая Биа, поработай как следует. Покажи мне, как ты сожалеешь о своей нерадивости и благодарна своему Франко за то, что он наставляет тебя на путь истинный.

Ее бедра сладострастно изогнулись, позволяя ему еще глубже войти в ее шелковистое мягкое нутро, которое становилось все горячее и влажнее, по мере того как она ускоряла свои движения. Проводя руками по ее разгоряченному телу, он касался ее груди, боков и наконец дошел до спины. Когда он дотронулся до набухших следов от ударов плетки, лицо ее исказилось от боли, а из горла вырвался мучительный стон.

— Франко, — с трудом выговорила она, — прошу тебя, еще, сильнее.

Он напряг все свои мышцы и с силой вошел в нее. В этот же самый момент он вонзил ногти в следы от ударов кожаной плетки, оставшиеся на ее спине. Запрокинув голову, она издала неистовый вопль, достигнув полного экстаза.

Едва дыша, она упала ему на грудь. Все ее тело билось в конвульсиях. Все приличия, продиктованные благородным происхождением и воспитанием, уже не имели ни малейшего значения. Он заключил ее в свои объятия и начал плавно и не спеша двигаться внутри нее. Эти мгновения, когда она всецело принадлежала ему всем своим естеством, были для него дороже всего, даже физической кульминации любовного соития. Именно это привязывало его к ней, а ее к нему. И пусть горят синим пламенем все придворные условности и законы церкви.

Когда он перекатил ее на бок, она уже спала крепким сном. Он потянулся и тоже закрыл глаза. Лежа рядом с этой смиренной покорной женщиной, он чувствовал себя обыкновенным счастливым мужчиной, получившим свою долю простой мужской радости. И все неприятные вопросы, касавшиеся дочери алхимика, уже давно исчезли из его мыслей.

 

Глава 6

Казино ди Сан-Марко

Рано утром на следующий день

После разговора с магистром Руанно Кьяра ненадолго прикорнула, а потом неожиданно для себя резко открыла глаза, и сон как рукой сняло. Небо за окном оставалось еще темным. Где-то глубоко в голове чувствовалась боль, но она уже ей не мешала. Когда краешек неба за окном начал понемногу светлеть, приобретая серовато-фиолетовый оттенок, девушка съела оставшийся хлеб. Хлеб уже начал подсыхать, и от этого ей захотелось пить, однако она справилась с искушением выпить немного воды из кувшина. С такими дикими испытаниями, которые понапридумывал принц, у нее еще будет возможность напиться.

Она заплела волосы в косу. Коса вышла не такая тугая и красивая, как получилось бы у бабушки, но по крайней мере она не предстанет перед принцем с распущенными патлами, как какая-то уличная девка. Затем она использовала по назначению фарфоровый сосуд и задвинула его в дальний угол за дверь. Как раз вовремя, потому что в следующую

минуту послышался скрип отодвигаемого засова, и дверь отворилась. В комнату вошли двое гвардейцев в форме цветов Медичи. В руках у них были горящие факелы. Затем, не говоря ни слова, один из них жестом показал ей: мол, иди с нами и не вздумай делать никаких глупостей.

Но свой шанс сбежать она уже давно упустила. Сейчас ей оставалось лишь подчиниться приказам. Пройти проверку, устроенную принцем, втереться к нему в доверие, а уж потом думать, хочет она оставаться при дворе в роли мистической сестры или нет. Может, все окажется не так уж и плохо. Она снова прокручивала мысли о том, как сможет обеспечить бабушку, Лючию и Маттеа вкусной едой и красивой одеждой, а также возродить книжную лавку отца. Она думала о том, как будет жить при дворе среди благородных господ, о том, как они изготовят философский камень — он как-то назывался по-латыни, но она забыла как именно, — и о том, как, попав в ее руки, этот камень навсегда избавит ее от мучительных головных болей.

Следуя за стражниками по лабиринту из каменных коридоров, Кьяра попыталась запомнить дорогу, но сбилась уже после нескольких поворотов. Как бы то ни было, это не поможет. Главное, пронести воду в сите. Она вспомнила наставления магистра Руанно: «Держи сито ровно и следи за тем, чтобы не намочить низ. Тогда ты сможешь медленно наполнить его водой…»

Гвардейцы остановились перед тяжелой резной дверью из темного полированного дерева. Она выглядела довольно странно здесь, в конце каменного коридора, и больше подходила для того изящного, украшенного позолотой студиоло, куда ей довелось попасть накануне. Один из стражников жестом приказал ей самой открыть дверь и войти внутрь. После этого они, не произнеся ни слова, ушли, забрав с собой факелы и оставив ее одну в полной темноте.

Из щели под дверью просачивалась огненная полоска света. Кьяра зажмурила глаза и перекрестилась.

— Избавь меня от лукавого и сжалься надо мной… Прости меня, бабушка, если все это закончится чем-то ужасным и ты даже не узнаешь, что со мной случилось, — прошептала она и толкнула дверь рукой.

Дверь отворилась.

В глаза ударил ослепительно-яркий свет. Согни свечей освещали огромный зал, по периметру уставленный книжными шкафами, в которых было столько книг, сколько Кьяра не видела за всю свою жизнь, так чтобы они были собраны в одном месте, даже в лавке ее отца. Кое-где между книгами были выставлены гравюры, блестящие кристаллы, колбы с разноцветными жидкостями и черепа невиданных животных с пустыми глазницами. Пол был выложен искусной мозаикой из черных и белых камней в виде замысловатого кругового лабиринта, вроде того, что изображен на воронке. Извилистые дорожки лабиринта закручивались таким образом, чтобы неизменно привести путника к центру. В двух очагах, расположенных по левую и правую сторону друг напротив друга, был разведен огонь, отблески которого отражались от белых камней мозаики. Еще один огонь был разведен на небольшом возвышении посреди комнаты. Языки пламени лениво пробивались сквозь прутья золотой решетки.

Кьяра медленно подняла глаза и увидела в дальнем конце комнаты возвышение, на котором стоял самый настоящий трон. Другого слова она не смогла бы подобрать, для того чтобы описать это кресло, богато украшенное резьбой, позолотой и драгоценными камнями, словно сошедшее со страниц иллюминированных манускриптов. В кресле на пурпурной бархатной подушке восседай принц и задумчиво смотрел на Кьяру. За его спиной стоял магистр Руанно, и тень от трона, словно маской, закрывала его лицо. Оба они были облачены в черные сутаны с длинными заостренными капюшонами, как у монахов-минимитов.

В комнате стояло три стола. Тот, что слева, был накрыт черной тканью, а тот, что справа, — красной. Стол, стоявший между ней и золотой решеткой, был устлан тканью, по цвету напоминавшей жидкое серебро. Это все, что она успела заметить до того, как принц начал свою речь.

— Кьяра Нерини, дочь Карло Нерини, книготорговца и алхимика.

Святые угодники! Откуда он узнал ее полное имя?

— Сними всю свою одежду. Это испытание ты должна пройти полностью обнаженной.

Первой ее мыслью было дерзко бросить ему в ответ, мол, попробуй сам меня раздеть и увидишь, чем это кончится. Она уже было вскинула подбородок и открыла рот, чтобы это произнести, но увидела, как магистр Руанно едва заметно покачал головой, и тут же прикусила язык. Ну и что с того, что эти двое увидят ее наготу? Она докажет свою непорочность, и они не посмеют даже пальцем к ней прикоснуться, как бы она ни выставляла перед ними свои прелести.

Она подняла руку и расстегнула плащ, дав ему свободно упасть на пол. Затем расшнуровала корсаж и развязала шнурки, на которых держалась ее юбка. Все это тоже упало на пол. Она осталась в одной заплатанной нижней рубашке с длинными рукавами, закрывавшей ее ноги до самых лодыжек. Эта рубашка была для нее как вторая кожа. Она никогда ее не снимала, даже на ночь и даже во время купания. Бабушка научила ее, как должна мыться порядочная женщина, никогда не открывая своей наготы.

Она развязала шнурок, стягивавший горловину рубашки, тот самый, что разрезал привратник своим ножом. Неужели все это было только вчера? Казалось, с тех пор прошла целая жизнь. Она ослабила горловину, и рубашка свободно соскользнула по груди и бедрам.

Кьяра почувствовала жар от свечей на своей коже. Было так непривычно — стоять совершенно обнаженной, не прикрытой ничем, кроме собственной кожи.

— Распусти волосы, — скомандовал принц. В его голосе не чувствовалась похоть, скорее настойчивость, как у священника, который служит мессу. — На тебе не должно быть никаких узлов.

Она перекинула свою длинную косу через плечо и развязала бечевку. Медленно, не торопясь она расплела свои густые волосы — теперь, когда первый шок уже прошел, она начала получать от всего происходящего некоторое наслаждение. К своему удивлению, она почувствовала власть над этими двумя мужчинами, просто будучи молодой и красивой обнаженной женщиной. Она тряхнула головой, и ее локоны волнующим каскадом упали на тело, как у Марии Магдалины на фреске в церкви. Кьяра провела пальцами сквозь свои густые темные пряди, ощущая их тяжесть и необычайную мягкость, а затем, вместо того чтобы прикрыть ими свою грудь, живот и бедра, наоборот, забросила их за спину, чувствуя, как кончики волос защекотали ее ягодицы.

Пусть смотрят, какова она. Ей нечего бояться — ей пятнадцать, она чиста и непорочна, и единственная отметина на ее теле — это полукруглый шрам над левым ухом в том месте, где ее ударила копытом лошадь.

— Я готова к испытаниям, — промолвила она. Не услышит он от нее ни «ваша светлость», ни «мой господин». Если кто и должен сейчас кому-то кланяться, так это они ей. — Что вы хотите, чтобы я сделала в первую очередь?

Принц указал жестом на стол, покрытый черной тканью, где-то в восьми шагах от девушки.

— Выпей черную воду, — сказал он. — До дна, в один присест.

Она подошла к столу. На нем стоял кубок, вырезанный из черного камня, довольно древний на вид. На дне кубка, наполненного прозрачной жидкостью, лежали кусочки дробленого черного камня, как будто второй такой же кубок разбили и обломки бросили на дно его собрата. Рядом с кубком стояло непонятное приспособление из двух чаш, вырезанных из того же черного камня. Чаши располагались одна над другой и были заключены в серебряную рамку. Здесь же стоял черный глазурованный кувшин. Неподалеку от стола висела черная штора, расшитая черной и золотой нитью с изображением незнакомых символов.

Кьяра с вызовом посмотрела на принца, взяла в руки кубок и выпила жидкость. Магистр Руанно был прав. На вкус это была самая обыкновенная вода. Поскольку девушке и без того хотелось пить, то осушить кубок в один присест не составило большого труда.

Она наклонила кубок, продемонстрировав принцу, что он пустой, и поставила его обратно на стол.

— Я выпила черную воду, — сказала она. — Какое следующее испытание?

— Не так быстро. Нужно выждать определенное время. Возьми со стола кувшин с водой и наполни ею верхнюю чашу водяных часов.

Кьяра не особо поняла смысл происходящего, но новое задание показалось ей довольно простым. Она взяла кувшин и вылила воду в верхнюю чашу. И тут же поняла, как работают эти так называемые водяные часы: через крошечное отверстие на дне верхней чаши вода по капле стекала в нижнюю чашу.

— Стой, не двигаясь, пока вся вода не выбежит из верхней чаши.

Об этом магистр Руанно ее не предупредил. Поначалу звук капающей воды не произвел на нее никакого впечатления, но спустя несколько минут ей, стоящей в полной тишине, голой, с черной водой внутри, под пристальным взглядом двух безмолвных мужчин, этот звук начал казаться все громче и громче. Почувствовав угрожающую тяжесть в животе и предательскую дрожь в бедрах, она с силой напрягла все внутренние мышцы.

— Если чувствуешь потребность уединиться за шторой, — с притворной любезностью сказал принц, — то можешь выйти. Там ты найдешь чистый сосуд, свежие полотенца и кувшин с водой, чтобы обмыться. Я уверен, ты справишься с остальными испытаниями более успешно, если будешь чувствовать себя, как бы так выразиться, комфортно.

Если бы магистр Руанно не рассказал ей всю суть испытания черной водой, она бы с радостью побежала за штору, но вместо этого невозмутимо заверила принца, что не чувствует ни малейшего дискомфорта.

Принц молча кивнул. Прошло еще несколько бесконечно долгих минут, и наконец последняя капля вылилась из верхней чаши часов. Раздался условный сигнал, и тут же ее потребность облегчиться стала менее острой.

— Какое следующее испытание? — спросила Кьяра.

Принц с улыбкой кивнул и торжественно объявил:

— Следующее испытание — это кроваво-красная лента.

Он встал с трона и жестом позвал магистра Руанно. Оба спустились с возвышения и, мягко шелестя своими темными мантиями, подошли к красному столу. На его поверхности лежала свернутая в кольцо алая бархатная лента, а возле нее — старинный кинжал с рукояткой, украшенной красными и красновато-коричневыми неограненнымм камнями. На его бронзовом лезвии сверкали отблески свечей.

Но ведь магистр Руанно обещал ей, что никакой настоящей крови не будет!

— Подойди поближе, — сказал ей принц. — Встань перед столом и склони голову.

На секунду она заколебалась. «Ну же, смелее, — говорила она сама себе. — Что плохого они тебе сделают? Ты ведь нужна им живой, чтобы сделать тебя мистической сестрой». Собравшись с мужеством, она подошла к столу и склонила голову, как приказал ей принц.

Принц Франческо торжественно обошел вокруг нее и встал за ее спиной. Через густую копну волос она почувствовала его пальцы у себя на затылке. Затем он проложил ленту по ее голове до самой макушки и приказал ей поднять голову.

Когда она это сделала, магистр Руанно подхватил ленту и крепко зажал ее у нее на переносице. Тем временем принц отпустил свой конец ленты и прошел вперед, снова оказавшись с ней лицом к лицу. Затем магистр Руанно протянул ленту между ее бровей и вниз, до самого кончика носа.

Принц взял со стола кинжал и подошел вплотную к Кьяре.

Сердце девушки остановилось. Черная вода распирала живот изнутри.

Изящным взмахом руки принц поднес кинжал к ее лицу и отсек ленту прямо у кончика носа.

Она охнула от неожиданности и, не удержавшись, дотронулась кончиками пальцев до своего носа. Крови не было.

Магистр Руанно бросил оставшийся кусок ленты на стол, передал отрезанную мерку в руки принцу и отступил. Принц обернул ленту вокруг ее шеи, соединив концы над впадинкой у основания.

— Идеально, — сказал он. — Что ж, приступим к испытанию серебряным ситом.

Положив отрезанный кусок ленты и бронзовый кинжал обратно на стол, он вернулся на трон. Магистр Руанно последовал за ним. Все это было похоже на какой-то сложный танец или на то, как псаломщики прислуживают священнику в церкви.

Кьяра еле удержалась от безумного приступа смеха.

— Кьяра Нерини, подойди к серебряному столу.

Длинный узкий стол был покрыт серебристой скатертью. Неужели она и впрямь соткана из настоящего серебра? На столе стояла серебряная чаша с водой. Боже мой, опять вода! Когда же это все кончится? Рядом лежал серебряный половник и круглое серебряное сито с днищем из белого конского волоса.

— Ты должна будешь наполнить сито водой и пронести его вокруг стола, — сказал принц. — Затем ты должна будешь пройти по золотой решетке, под которой горит огонь. И уже после этого подойдешь к трону и, преклонив колени, подашь сито мне.

Таким образом, он потребовал принести ему только сито, а не сито, наполненное водой. Кроме того, он четко сказал ей наступить на решетку, а не на огонь. Если бы не магистр Руанно, она бы ни за что сама не догадалась затушить огонь водой из сита и охладить тем самым решетку.

Но сначала надо сосредоточиться и аккуратно пронести воду в сите.

Она подошла к столу и взяла в руки сито. Если бы не украшенный гравировкой серебряный ободок, оно ничем не отличалось бы от обычного сита, в котором бабушка просеивала муку в те времена, когда они могли позволить себе такую роскошь. Плотная ровная решетка с мелкими ячейками выглядела абсолютно сухой. Слегка наклонив сито, она заметила, как блеснула тонкая масляная пленка, которая не забила ячейки, но лишь придала конскому волосу такой же лоск, как на кожаных переплетах, которые изготавливал ее отец.

Перед началом инициации я слегка смажу сито ланолиновой мазью…

Она взглянула на принца. Лицо его не выражало абсолютно ничего. За его спиной магистр Руанно слегка приподнял руку и сделал горизонтальный жест ладонью.

…держи его абсолютно ровно…

Была не была. Чем дольше тянуть, тем страшнее. Она взяла сито в левую руку и подняла его вровень с ладонью магистра Руанно в качестве четкой горизонтальной линии, которую она могла использовать как ориентир. Затем правой рукой подхватила половник и зачерпнула немного воды из чаши. Девушка подняла его и выждала немного, чтобы стекли все лишние капли, и потом медленно и очень осторожно налила немного воды в центр сита, держа его абсолютно ровно, а половник — как можно ближе ко дну, но не касаясь его.

К ее изумлению, вода не сразу вылилась из сита, а сформировала небольшую лужицу с округлыми краями, которые как бы слегка отставали от решетки. Кьяра вспомнила, как однажды, когда бабушка была больна, она пролила чай из лепестков розы на ее покрывало. Мелкие красные капли долго оставались на поверхности ткани, пока окончательно не впитались. То же самое, наверное, и здесь. Следовательно, время есть, но не так уж и много.

Только бы не дрогнула рука…

Она зачерпнула еще один половник и аккуратно вылила его по краям уже имеющейся лужицы. Вода не выливалась.

Комната словно сжалась в размерах и стала круглой, как это сито. Четкая прямая линия проходила сквозь нее, продолжая ровную горизонтальную плоскость, намеченную твердым ребром ладони магистра Руанно. Кьяра добавила еще один половник воды, затем еще один, всецело сконцентрировавшись на том, чтобы у нее не задрожали руки.

Наконец вода дошла до серебряного края сита.

Она положила половник на стол и мягко взялась правой рукой за ободок. Теперь нужно идти… медленно, не торопясь. Шаг, затем другой, с оглядкой на руку магистра Руанно, которая задавала ей ориентир, держа сито ровно, чтобы не вызвать ни малейшего колебания на поверхности воды. Подумать только — вода внутри сита! Двигаясь медленно и плавно, Кьяра обошла вокруг стола. Теперь три ступеньки вверх — и она уже на возвышении, где разведен огонь.

Не смея взглянуть вниз, Кьяра лишь чувствовала жар огня под золотой решеткой. Языки пламени почти касались голых пальцев ее ног.

— Теперь ты должна пройти по решетке, — объявил принц. — Это последнее испытание.

Как можно медленнее Кьяра протянула вперед руки и украдкой бросила взгляд на магистра Руанно. Тот едва заметно кивнул и спрятал руку в широкий рукав своей сутаны. Затем она перевела взгляд на принца, посмотрела прямо в его темные глаза и резко встряхнула сито. Вода вылилась вниз и с шипением упала на горячий металл, намочив угли и затушив огонь. Едкий дым ударил в глаза. Ее руки и все тело дрожали от охватившего ее восторга. Не глядя под ноги, она ступила на решетку. Было горячо, но не настолько, чтобы серьезно обжечься, тем более если пройти быстро.

— Я прошла по золотой решетке, — объявила Кьяра, и ее собственный голос показался ей чужим. — Пронесла воду в серебряном сите. Выпила черную воду и до сих пор удерживаю ее в своем теле. Красная лента идеально сошлась на моей шее. У вас не должно оставаться сомнений в том, что я девственница, чистая и непорочная, достойная быть вашей sorror mystica.

Она сошла с возвышения и швырнула сито к ногам принца. Оно со звоном упало на каменный пол и прокатилось по ободу еще несколько метров. Плевать на то, что оно может погнуться. Плевать на то, что она стоит голая с распущенными волосами. Она не склонит колени, а будет гордо и прямо стоять перед принцем, что бы он с ней ни сделал.

Воцарилась полная тишина.

Затем принц поднялся с трона и громко заявил:

— Ты прошла испытания, Кьяра Нерини. Подайте сюда хламиду, магистр Руанно.

Иностранец взял в руки аккуратный сверток ткани цвета некрашеной шерсти. Когда он ее встряхнул, это оказалась простая накидка — по сути не сшитый по бокам широкий кусок полотна с дыркой посередине для головы.

— Собери свои волосы, — сказал он.

Она подняла руки и собрала свои длинные тяжелые волосы в пучок.

Магистр Руанно надел на нее хламиду, закрывшую все ее тело от шеи до самых ног. Кьяра снова отбросила волосы назад и развела руки в стороны, с удивлением заметив, что ткань закрывает их почти до кончиков пальцев. Это вправду была шерсть, но не грубая и колючая, к какой она привыкла, а тонкая и мягкая.

Принц одобрительно кивнул. Было видно, что он доволен.

— Теперь ты должна поклясться, что будешь оставаться девственницей все то время, пока будешь у меня в услужении. Иначе тебе грозит смерть. Магистр Руанно, подайте сюда реликвию.

Какая еще реликвия? Все мысли Кьяры теперь были направлены на то, как бы поскорее прошмыгнуть за штору, а тут еще какие-то реликвии! Она взглянула на магистра Руанно и едва сдержалась, чтобы не крикнуть ему в лицо.

Ты ничего не сказал мне о реликвии!

Он взглянул на нее и как будто прочитал ее мысли. Возникшее напряжение было настолько сильным, что ей показалось, будто она слышит его ответ.

Если бы я рассказал тебе все, то это бы не было настоящим испытанием.

Он отошел к одному из стенных шкафов и вернулся с ковчегом из горного хрусталя в форме раковины моллюска. Ковчег был обрамлен золотом и закрывался на золотой замок, инкрустированный жемчугом и какими-то еще драгоценными камнями голубого цвета — цвета Непорочной Девы Марии. Внутри лежал аккуратно сложенный кусок зеленой ткани с золотой вышивкой. На вид ткань была самой обыкновенной. Даже через толстый

хрусталь можно было заметить, что зеленая краска порядком выцвела, но золотая нить все еще ярко горела при свете свечей.

— Что это? — спросила Кьяра.

Принц презрительно фыркнул, мол, будь ты хоть тысячу раз девственница, все равно глупа как пробка.

— Это Сакра Чинтола, — мягко промолвил магистр Ру- анно, — Священный Пояс Непорочной Девы Марии. Более четырех сотен лет он хранился в соборе Святого Стефана в Прато. Принцесса Иоанна — преданная поклонница этой реликвии, и поэтому священники и правители Прато были рады передать ее на один вечер его светлости принцу Франческо во Флоренцию.

— Его носила сама Дева Мария, — сказал принц. — Один крестоносец привез его к себе домой в Прато, и с тех пор он хранится в соборе. Это величайшая реликвия Непорочной Девы Марии во всем христианском мире, и ты возложишь на нее руки, чтобы дать обет.

Кьяра изо всей силы напрягла бедра. Потребность облегчиться становилась все острее с каждой минутой. По какой- то причине вид священной реликвии затушил ее восторг по поводу того, что она прошла все испытания принца. Она снова почувствовала себя ничтожной пятнадцатилетней девчонкой, беспомощной рядом с этими сильными мужчинами в темных одеждах.

— Я согласна принести клятву, — сказала она.

Магистр Руанно поднес к ней ковчег, и она возложила на него руки, ощутив приятную прохладу горного хрусталя, искусно изрезанного прожилками в виде раковины.

— Тогда клянись, — приказал принц.

— Возложив руки на Священный Пояс Непорочной Девы Марии, — с легким отчаянием в голосе начала Кьяра, — клянусь хранить свою невинность все то время, пока буду находиться на службе у его светлости.

— Под страхом смертной казни.

— Клянусь хранить невинность под страхом смертной казни все то время, пока буду находиться на службе у его светлости.

Принц совершил крестное знамение.

— Аминь, — сказал он и приказал ей подойти поближе.

Ну что еще?

Она подошла к принцу. Господи, пусть все это быстрее закончится!

Он взял серебряную цепочку, лежавшую на столике возле трона. На ней висел кулон — молочно-белый полупрозрачный камень, слегка переливающийся голубыми, розовыми и золотистыми оттенками. Это был не жемчуг — жемчуг не обладает такой прозрачностью. Камень был большой, по форме и по размеру напоминавший голубиное яйцо. Его поверхность была гладко отполирована, будто его много раз носили на теле, полировали и снова носили с самого первого дня сотворения мира.

— Это лунный камень, привезенный из королевства Рухуна. Оно находится на острове далеко на востоке, за Персией и за пределами Великого шелкового пути, — сказал принц. — Луна, лунный камень и серебро — все это символы девственности и непорочности. Ты будешь носить этот кулон в знак того, что ты отделена от мира, будучи моей sorror mystica. У нас с магистром Руанно тоже есть по камню. Я ношу бриллиант, обрамленный золотом, как символ солнца, а у него — гематит, обрамленный в железо и медь, — символы земли.

С этими словами он надел цепочку ей на шею. У Кьяры никогда раньше не было своих украшений. Было странно ощутить незнакомую тяжесть у себя на шее. Вместе с тем ей нравились мягкие складки этой непонятной хламиды-балахона, от которой веяло свежестью и пахло полевыми травами.

— С этого дня ты будешь формально значиться в свите моей сестры Изабеллы, герцогини Браччанской, которая живет во дворце Медичи. Она знает, что ты будешь помогать мне в моей великой работе. Она даст тебе обычную одежду и назначит пару несложных обязанностей, чтобы предотвратить ненужные сплетни. Однако всякий раз, когда я пошлю за тобой, ты должна будешь явиться в мою лабораторию. Когда будешь приходить сюда, на тебе не должно быть ничего, кроме этой хламиды и лунного камня. Поняла?

— Да, — коротко ответила Кьяра, надеясь, что на этом их разговор закончен.

Однако принц и не думал торопиться. Повернувшись лицом к чужеземцу, он сказал:

— Магистр Руанно, подайте мне реликвию. Завтра я верну ее в собор Святого Стефана.

Тот, соблюдая все надлежащие церемонии, вручил ему ковчег. Принц принял его и вышел из комнаты, не сказав больше ни слова. Когда он открывал дверь, Кьяра услышала скрип кожи и шарканье ног стражников, которые мигом выстроились вокруг своего господина.

— Святые угодники! — воскликнула Кьяра. — Мне срочно нужно за ту черную штору.

Магистр Руанно по-доброму усмехнулся, молча указал на штору и тоже удалился. Девушка быстро шмыгнула за штору и нашла там обещанный бело-голубой фарфоровый сосуд и чистые полотенца. Она почти ожидала, что из нее польется черная вода, но все было как обычно.

Когда она вышла из-за шторы, в комнате никого не было. Ее прежняя одежда тоже куда-то исчезла. Лишь кристаллы на полках все так же блестели при свете свечей и черепа смотрели на нее своими пустыми глазницами.

«Что же мне делать? — подумала она. — Куда идти? Как они могли просто взять и бросить меня здесь? Я ведь даже толком не знаю, где я, и как выбраться из этого места? Или это еще одно испытание? Но не могу же я здесь вечно оставаться. Нужно попытаться найти дорогу самой».

Она толкнула дверь, и, к ее удивлению, в коридоре ее уже ждала женщина — невысокая, полная, с пухлыми щеками, морщинистыми, как старое яблоко. Ее платье, рукава и головной убор были достаточно изящны, но не украшены золотом, серебром или драгоценными камнями. Рядом с ней стояла невысокая гончая собака черно-белого окраса с коричневыми подпалинами и длинными шелковистыми ушами. Ошейник из блестящей фиолетовой ткани на собаке по виду напоминал шелк. В отличие от наряда женщины, лишенного каких-либо украшений, собачий ошейник был щедро расшит жемчугом и какими-то фиолетовыми драгоценными камнями на серебряной нити.

— Я донна Химена Осорио, — представилась женщина. — Я кровная родственница покойной герцогини, — женщина перекрестилась, — донны Элеоноры Толедской, упокой Господь ее душу. Я заведую гардеробом донны Изабеллы, герцогини Браччанской, сестры принца. А это, — она указала жестом на собаку, которая посмотрела на Кьяру своими умными темными глазами, — Рина. Теперь следуй за мной.

— Я хочу домой, — неожиданно сказала Кьяра. До того как она произнесла эти слова, она даже не подозревала, как соскучилась по дому. — Моя бабушка будет обо мне беспокоиться, и мои маленькие сестрички будут по мне скучать. Пожалуйста, донна Химена, отпустите меня домой. Я прошу вас. Всего на один час — никто даже не узнает.

— Принц запретил это.

— Пожалуйста.

— Твоя бабушка знает, где ты. Откуда, по-твоему, принц узнал твое имя и имя твоего отца? Уж не знаю как, но магистр Руанно все разведал для него и сам поговорил с моной Агнессой, ведь так ее зовут?

Кьяра кивнула, не зная, что сказать на это.

— Теперь пошли со мной.

Женщина деловито зашагала по коридору, не оборачиваясь. Кьяра задумалась. Кажется, эта донна Химена совсем не удивилась, увидев девушку в странном наряде, с распущенными волосами и древним камнем в серебряной оправе на шее. Неужели здесь такое часто происходит?

Донна Химена исчезла за поворотом, и Кьяру снова охватил ужас — ее что, просто бросят в этих каменных коридорах после всех мистических ритуалов инициации? Вряд ли… Ну а вдруг?

Она подобрала край своего странного облачения и побежала за донной Хименой и ее собачкой Риной.

 

Глава 7

Вилла ди Кастелло

21 апреля 1574

Неделю спустя

Франческо де Медичи вошел в комнату, где лежало тело его отца. Вечернее богослужение уже закончилось, но вилла ди Кастелло все еще полыхала огнями факелов и свечей.

Козимо де Медичи, первый великий герцог Тосканский, целеустремленный, беспощадный и тщеславный человек, посвятивший свою жизнь возвеличиванию своего рода, своего города и самого себя, умер примерно час назад. Его тело, когда-то такое крепкое, за последние месяцы болезни и неподвижности словно усохло. Он выглядел стариком, гораздо старше своих пятидесяти пяти лет, глаза ввалились, кожа обтягивала череп. Елейное масло блестело на лбу, губах и тыльных сторонах ладоней.

Все в комнате поклонились новому великому герцогу, даже священники. Некоторые присели в более глубоких реверансах, чем остальные. Новый великий герцог подметил каждую деталь, измерял каждый наклон головы и сгибание колен. Ничто не ускользнуло от его внимания.

Однако он начал с того, что встал на колени возле тела отца и прочитал De Profundis.

В принципе ему было все равно, будут ли прощены творимые отцом беззакония, но он хотел, чтобы его собственное правление началось с публичного акта сыновнего почитания, который его секретари могли бы описать в письмах папе римскому, а также всем королевским домам Европы.

Он произносил заученные наизусть латинские слова, думая при этом об алхимии, о своей лаборатории, о своем алхимике-англичанине и девушке по имени Кьяра Нерини, его теперешней sorror mystica, после того как она прошла инициацию и дала священный обет. Эта девушка непременно принесет пользу, и Lapis Philosophorum наконец-то будет у него в руках. Закончив псалом, он поднялся и огляделся по сторонам.

— Где, — поинтересовался он, — синьора Камилла?

Священники, врачи и придворные забормотали что-то

невнятное, стараясь не смотреть на него. Один юноша, возможно, более смелый, чем остальные, или же менее посвященный в тонкости двора Медичи, произнес:

— Она удалилась в свои покои, ваша светлость, чтобы отдохнуть и подобрать подходящий траурный наряд для вдовы великого герцога.

— У меня есть на примете облачение для нее. — Новый великий герцог махнул рукой двум своим слугам. — Проследите, чтобы тело моего отца немедленно перенесли во дворец Питти. Сегодня же вечером. Пошлите за столярами и обойщиками, чтобы приготовили подобающий катафалк. Завтра выставим тело перед дворцом, но перед этим обязательно закройте весь фасад черным. Также приведите бальзамировщиков и известите моих секретарей и посыльных — нужно разослать письма.

Двое слуг выбежали из комнаты.

— Вы, священники, — продолжал он. — Я желаю, чтобы возле тела моего отца все время присутствовало не менее шести священников, молящихся о его душе.

Священнослужители украдкой переглянулись, пересчитывая друг друга. Их было семеро. Все они собрались вокруг постели, опустились на колени и потянулись за четками.

— Врачи, вы больше не нужны. Можете обратиться к моему мажордому за оплатой.

Доктора ушли. Чувствовалось, что они уходят с огромным облегчением. Скорбящие сыновья нередко обвиняли в смерти своих отцов именно врачей.

— Вы, — великий герцог обратился к заговорившему юноше. — Проводите меня в покои синьоры Камиллы.

— Но она…

— Проводите меня.

Молодой человек вышел из комнаты, и великий герцог последовал за ним. Следом потащились остальные слуги, бесцеремонно толкая друг друга, чтобы занять место получше. Нужные покои находились в дальнем краю виллы, окна их выходили в сад. Великий герцог прекрасно знал эти комнаты — они принадлежали его матери в те дни, когда он был еще ребенком. Не то чтобы он хранил самые нежные воспоминания о своей матери Элеоноре Толедской, однако его приводило в ярость то, что морганатическаяжена его отца — чуть более чем просто любовница, на четыре года младше его самого, — осмелилась занять ее место. Это было неправильно, и он готов был в этом поклясться отрубленной головой Иоанна Крестителя!

— Откройте дверь! — приказал он.

— Но, ваша светлость, донна Камилла просила, чтобы ее не беспокоили в ее горе.

— Синьора Камилла, — произнес великий герцог, подчеркивая понижение титула, — будет побеспокоена, если мне будет угодно побеспокоить ее. Откройте двери.

Поскребясь в двери, молодой человек толкнул их и открыл, затем низко поклонился и отошел в сторону. Великий герцог вошел в комнату. Две фрейлины замерли с выражением удивления на лице. В руке у одной были серебряные ножницы и красная передняя юбка, расшитая рубинами и жемчугом; она срезала драгоценные камни с расшитой ткани и собирала их в маленькую шкатулку. Другая женщина держала поднос, на котором стояли бокал вина и тарелка с печеньем.

Великий герцог сделал жест рукой, и двое его слуг вышли вперед, чтобы взять женщин под стражу. Женщина с ножницами попыталась сбежать, замахнувшись на слугу острыми концами своего инструмента. Вторая уронила поднос — послышался звон разбитого стекла, полетели брызги вина, крошки липкого печенья покатились во все стороны — и закричала, предупреждая. Великий герцог спокойно продолжал идти сквозь весь этот хаос, прошел внутреннюю приемную и вошел в спальню.

Камилла Мартелли стояла в окружении еще трех служанок — все они слышали крик фрейлины в прихожей. Ее золотисто-каштановые волосы, наверняка неестественного происхождения, лежали распущенные на плечах. На ней была дорогая ночная рубашка, помятая и покрытая пятнами от долгого ношения, надетая небрежно, так, что наполовину открывала тяжелую грудь. Камилла сунула ворох тряпок в открытый сундук, стоявший у нее за спиной, и поглядела на великого герцога, запрокинув голову, словно дикая кобылица.

— Как вы смеете? — ее высокий голос дрожал от страха. — У меня траур по вашему отцу, и никто, даже вы, не смеет мне мешать.

— Я имею право мешать всякому, кому пожелаю. — Великий герцог прошел через всю комнату, бесцеремонно оттолкнув женщину в сторону. Та пошатнулась п упала бы, если бы одна из служанок не подхватила ее под руки. — Я имею право решать, жить вам или умереть, моя дорогая мачеха. А это вам зачем?

Он поднял ворох тряпок. Это была нижняя рубашка из тонкого белого шелка, украшенная черной вышивкой. На конце нитки болталась серебряная иголка. Он рванул нитку, подол рубашки распустился, и оттуда на пол вывалилось блестящее ожерелье из изумрудов и жемчуга. Великий герцог поднял его. На миг он снова стал ребенком, злящимся на то, что его заставляют читать по памяти латинские упражнения перед группой послов, когда он хотел только одного: чтобы его оставили в покое с его любимыми камешками и птичьими черепами. Ожерелье с изумрудами и жемчугом три раза было обернуто вокруг материнской шеи, когда она при всех указала ему на его ошибки.

— Драгоценности моей матери, — произнес он. Его довольный тон, почти похожий на тон обычной беседы, — именно этого голоса Бьянка — его Биа — научилась бояться больше всего. Однако Биа никогда не посмела бы так открыто выступать против него, как посмела вторая жена его отца. — Зашитые в подол вашей нижней рубашки. И вы спрашиваете, как я смею?

— Теперь это мои драгоценности! — Камилла потянулась за ожерельем, но великий герцог не дал ей этого сделать. — Их дал мне ваш отец.

— Это вы так говорите.

— Он написал письмо. Я имею полное право на драгоценности и на все, что он мне дарил. Вы, ваши братья и ваша сестра можете ненавидеть меня сколько хотите, но я была его женой. Я находилась рядом с ним, когда он был болен.

Я сама, вот этими руками кормила его. Я все это заслужила.

— Все? — послышался новый женский голос. Все обернулись. В дверном проеме стояла сестра великого герцога Изабелла, любимица отца. С его благословения и позволения она не уехала в унылый замок ее мужа в Браччано, а осталась во Флоренции, где жила в роскоши и великолепии семьи

Медичи. Она была на три года старше Камиллы Мартелли, но умела окружать себя таким ослепительным блеском, что рядом с ней молодая мачеха казалась блеклой замарашкой. Следом за ней в комнату вошли дон Пьетро, самый младший из оставшихся в живых детей Медичи, и его красивая молодая жена и в то же время двоюродная сестра, донна Дианора.

— Все? — переспросила Изабелла. — Что именно он вам подарил?

— Сестра, — голос великого герцога был холоден. — Возможно, наш отец позволял вам проявлять фамильярность, но я не он. Если вы входите туда, где нахожусь я, вы должны вести себя подобающим образом.

Брат и сестра посмотрели друг на друга. У них были одинаковые глаза, карие, с вкраплениями золотого и серого, но на этом сходство заканчивалось. Эмоции Изабеллы легко было прочесть на ее лице: возмущение, ненависть, отчаяние, коварство. Сегодня вечером глаза у нее были опухшими и покрасневшими от слез. Лицо же великого герцога не выдавало ровным счетом никаких эмоций. Только его Биа и в некоторой степени заморский алхимик Руанно Англичанин могли иногда угадывать его мысли.

Первой отвела взгляд Изабелла. Она присела в глубоком реверансе, позволяя себе маленькую роскошь сделать его слишком глубоким и даже несколько вызывающим. Поднявшись, она произнесла беззаботным и ироничным тоном:

— Ваша светлость, высочайший и знаменитейший брат мой, великий герцог, я здесь, чтобы выразить вам глубочайшие соболезнования по поводу смерти нашего любимого отца и мои скромные поздравления по поводу наследования его титула и собственности.

Великий герцог кивнул. «На миг, — подумал он, — позволю ей поверить, что я принял ее экстравагантное поведение за чистую монету». Затем он перевел взгляд на дона Пьетро и донну Дианору. Поняв намек:, они тоже по спешили засвидетельствовать свое почтение.

— А теперь, — произнес великий герцог, — когда мы расставили статусы как положено, нам нужно поговорить с синьорой Камиллой.

— Я согласна, ваша светлость, — сказала Изабелла. — Синьора Камилла, что вы имели в виду, когда сказали, что у вас есть право на все, что он вам подарил? Что именно?

— Я должна сделать заявление, — проговорила Камилла. Голос ее дрожал. Столько Медичи сразу в одной комнате — у кого угодно задрожит голос. — У меня есть документы, письма — все это мое и останется моим, и я заставлю вас предстать перед судом, если вы попытаетесь у меня это отнять.

— Рыбачка, — произнесла Изабелла, сумев выразить все свое презрение в одном-единственном слове. — Кричит о суде. Это ожерелье, ваша светлость. Я помню его — оно принадлежало нашей матери.

— Так и есть. Я застал синьору Камиллу, когда она зашивала его в подол своей нижней рубашки.

Глаза Изабеллы сузились.

— Значит, она пыталась его украсть.

— Я его не крала! — Камилла отшатнулась от поддерживавших ее рук и сделала шаг вперед. Нужно отдать ей должное в том, что она была достаточно смела и совершенно не глупа. Она не могла сделать подобающий реверанс, поскольку была одета в не завязанную толком ночную сорочку, но неловко подогнула колени и качнула головой. — Эта вещь принадлежит мне, ваша светлость, это дар вашего отца.

— А те драгоценные камни, что ваша служанка срезала с красной юбки в другой комнате? Это тоже ваше?

— Да, ваша светлость.

Великий герцог подошел к открытому сундуку, уронил в него ожерелье и выудил оттуда шкатулку из резного полированного сандалового дерева. Откинул крышку. И снова вернулся в детство, в покои матери, где он стоял, вытянувшись по струнке, рядом с ней, в то время пока старый Бронзино рисовал их портрет. Две нитки огромных жемчужин, которые были на ней, одна с драгоценным камнем, большим квадратным желтым бриллиантом, в золотом обрамлении, с покачивающейся жемчужиной в форме слезы. Тот же самый драгоценный камень, тот же дымчатый желтый бриллиант…

Он вытащил подвеску из шкатулки и поднял ее.

— А это? — голос его звучал опасно мягко.

— Я подарю это вам, ваша светлость, — произнесла Камилла. От страха она побледнела, но по-прежнему вела себя вызывающе. — Именно эту вещь, в память о вашей матери, великой герцогине.

Тут, безо всякого предупреждения, великий герцог отвел руку назад и наотмашь ударил Камиллу по губам с такой силой, что сбил ее с ног. Служанки вскрикнули. Одна из них попыталась бежать, но дон Пьетро поймал ее за руку, схватил за волосы другой рукой и повернул голову в сторону, как крестьянки сворачивают шею курицам. Послышался хруст. Женщина рухнула на пол, как сломанная кукла; глаза ее слепо глядели в никуда.

Изабелла и Дианора крепче прижались друг к другу. Изабелла приобняла свою молодую кузину, словно пытаясь защитить.

Дон Пьетро захихикал.

— Хочешь, чтобы я всех тут прикончил, мой дорогой брат? — спросил он. — Как минимум, я совсем не прочь свернуть шею синьоре Камилле.

— Не сейчас, — великий герцог поднял руку. Кто-кто, но младший брат точно под его контролем. — Пойди найди священника для этой. И, раз уже мы заговорили о священниках, где кардинал? Он уже вернулся из Рима, чтобы быть у ложа нашего отца, но до сих пор не приступил к своим обязанностям.

— Он во дворце Питти, молится вместе с принцессой Иоанной, — ответила Изабелла. Кардинал был еще одним из оставшихся в живых их братьев, Фердинандо де Медичи, который был отдан в лоно церкви с тринадцатилетнего возраста. — То есть я хотела сказать, с ее светлостью великой герцогиней Иоанной. Набожность и общее горе сблизили их.

— Не сомневаюсь, — промолвил великий герцог. Ситуация осложнялась тем, что, пока Иоанне не удалось родить сына, Фердинандо считался наследником титула. Можно было подумать, что они станут по этой причине заклятыми врагами, но этого не случилось. Иоанна была такой набожной, что красная тиара Фердинандо просто ослепляла ее воображение. — Синьора Камилла, оденьтесь, как подобает, в самое простое платье. Ваши служанки могут помочь вам. Я выбрал место, где вы уединитесь, чтобы предаваться трауру.

— Вы не посмеете отправить меня в монастырь, — заявила она. На лице ее виднелась большая красная отметина, в уголке губ притаилось пятнышко крови, а глаза ее бегали, переводя взгляд с пасынка на тело лежащей на полу служанки и обратно. — Мне все равно, как вы себя называете, Франческо, принцем или великим герцогом, или же повелителем мира. Вы не мой повелитель, и я не стану вам подчиняться. Это мой дом, и я останусь здесь сколько пожелаю.

— Синьора, вилла ди Кастелло принадлежала Медичи со времен Лоренцо Великолепного. Вы могли считать это своим домом, пока был жив мой отец, но больше этому не бывать.

— Думаете? — Камилла начала впадать в бешенство от злости и страха. — У меня есть документы. Мне принадлежат не только драгоценности, но и вилла ди Кастелло. Убирайтесь! Убирайтесь отсюда все! Оставьте меня одну.

Великий герцог подал знак стражникам. Те подошлии взяли Камиллу под руки. Оставшиеся две служанки, с распахнутыми от ужаса глазами, стояли как вкопанные.

— Сопроводите ее в монастырь Сантиссима-Аннунциата[30] Сантиссима-Аннунциата (буквально — Святейшее Благовещение) — базилика во Флоренции. Построена в 1250 году орденом сервитов.
, — приказал великий герцог. — Если она не желает переодеваться, пусть идет в ночной сорочке — монахини разденут ее, а затем оденут как послушницу. Пусть запрут ее в келье и не будут давать ничего, кроме хлеба и воды.

— Сантиссима-Аннунциата… — начала Камилла. — Нет! Это же равносильно самой смерти! Я не хочу прожить остаток своих дней в монастыре! Я не пойду! У меня есть документы — они в руках моего адвоката, и он покажет вам, он докажет, что вилла и драгоценности — мои!

— Заберите и четверых оставшихся ее служанок, этих двух и двух в прихожей. Посмотрим, в чем они признаются, когда попробуют посидеть в кельях монастыря на протяжении нескольких недель.

Женщины беспрекословно подчинились, безропотно переступив через тело своей мертвой компаньонки. Камилла Мартелли вела себя не так тихо. Она кричала, дралась со стражниками, пиналась, царапалась и кусалась, пока им не пришлось связать ее по рукам и ногам и вынести из покоев.

Когда ее крики и проклятия стихли вдали, великий герцог мимоходом положил желтый бриллиант обратно в шкатулку и закрыл крышку.

— Вилла ди Кастелло должна быть немедленно опечатана, — сказал он. — Завтра я пошлю секретарей провести опись драгоценностей и мебели.

— А как насчет документов, о которых: она все время твердила? — настойчиво спросила Изабелла. Она жаждала прибрать к рукам драгоценности матери.

— Я выясню имя ее адвоката, и мои законники с ним разберутся.

Вернулся дон Пьетро со священником. Увидев тело фрейлины, тот опустился на колени и принялся перебирать четки, читая отпущение грехов.

— Я не могу поверить, чтобы он мог так поступить, — сказала Изабелла. — Я имею в виду нашего отца. Он мог отдать этой женщине любой другой дворец, но только не виллу ди Кастелло. Он не посмел бы отдать ей драгоценности нашей матери.

— Она свела его с ума, — сказал великий герцог, — особенно в последние месяцы. Неважно. Спустя несколько недель в монашеской келье, постясь и ежедневно пробуя хлыст, которым монахини истязают свою плоть, она будет счастлива подписать любые бумаги, которые я ей дам.

Выйдя из покоев, он тут же забыл о драгоценностях, о вилле и законниках. Камилла Мартелли, обнаженная, на коленях, рыдающая, и ее белая спина — вся в следах от хлыста — оставалась в его памяти чуть дольше. Затем исчезла и она. Теперь он думал о своей лаборатории, английском алхимике, о своей новой sorror mystica и о том, как они вместе изготовят Lapis Philosophorum.

Ему даже не пришлось оглядываться, чтобы посмотреть, идут ли за ним все его придворные. Он и так знал, что идут.

 

Глава 8

Боттино и Серавецца, к северо-востоку от Флоренции

Десять дней спустя

— Значит, старый тиран действительно мертв?

Руан провел рукой по серебряной прожилке в камне. Фонарь смотрителя шахты замерцал, ловя отблески металла в руде — она была необычайно чистой. Он чувствовал разницу текстуры руды и окружавшего ее камня. Она уходила

дальше в туннель, от первоначальной жилы ответвлялись прожилки поменьше, которую Агрикола — отец горного дела и настоящий гений металлургии, не такой шарлатан, как его сын, — назвал бы vena dilatata.

— Великий герцог Козимо действительно умер, — произнес он. Мастер шахты был венгром по имени Йохан Зиглер. Оба его сына тоже работали в шахте, его жена чинила рубашки мужа, а дочери были замужем за рудокопами. В Корнуолле было то же самое — деревенские семьи не знали в своей жизни ничего, кроме рудника. Его воспоминания о Корнуолле были ужасными, и иногда ему хотелось стереть их из памяти, подобно тому как гравировку на серебре стирают свежей кислотой. В то же время в Корнуолле был его дом, его родная земля, она жила в его нервах и сухожилиях, вместе с металлами, к которым он питал истинную страсть.

Он снова провел рукой по серебряной жиле и добавил:

— Теперь великим герцогом стал принц Франческо.

— Что один Медичи, что другой, особой разницы нет. Разве что этот захочет еще больше руды и еще больше серебра.

Другие мужчины заворчали. Один из них сказал:

— Они всегда хотят больше.

Руан улыбнулся, хотя в кромешной тьме шахты никто этого бы не увидел. Может быть, так даже и лучше. Ему льстило, что рудокопы честно высказывают свои мысли в его присутствии несмотря на то, что в этой шахте он был в качестве префекта великого герцога, его praefectus metallorum. Он тщательно следил за соблюдением равновесия, поддерживал свой авторитет и чувство товарищества, поскольку восхищался рабочими, их тяжким трудом, их открытостью и искренностью. Это был совершенно иной мир, не похожий на мир при дворе.

— Ты послал мне сообщение, будто нашел кристаллическое серебро, — произнес он, обращаясь к Йохану Зиглеру. — Я хотел бы посмотреть на него и взять образец.

Они прошли еще дальше в глубь туннеля. Первоначальные выработки в шахте Боттино начались еще в глубокой древности — им было, возможно, тысяча, а то и больше лет. Не исключено, что здесь добывали серебро еще со времен царя Соломона. Однако этот туннель был новым. Он располагался на более глубоком уровне, и вместо лестниц Руан велел установить машину с кривошипом и лебедкой, которую приводили в движение трое мужчин. Она не только поднимала руду и всю собранную воду, но и контролировала деревянную корзину, опустившую троих мужчин на дно рудника быстрее и с меньшим риском упасть.

— Сюда, — сказал Зиглер. — Новый великий герцог, этот Франческо, он собирается что-либо менять в управлении рудником?

— Нет, — ответил Руан. Он услышал, как рудокопы за его спиной вздохнули с облегчением. — Вы все останетесь на своих местах, и я, как обычно, буду говорить с великим герцогом от вашего имени, если у вас возникнут трудности или особые просьбы.

Они прошли в другую ветку туннеля. Руану пришлось пригнуться, чтобы пройти; с ним пошел только Йохан Зиглер. Воздух был теплым и затхлым. Воздуходувка, приводимая в движение восходящим потоком воздуха, была недостаточно мощной, чтобы продувать свежий воздух в боковые туннели.

— Здесь не хватает воздуха, фонарь будет светить недолго, — сказал Руан. — Далеко еще?

— Уже пришли.

Мастер шахты поднял свет повыше. Он отразился от образования из темного серебра, наполовину скрытого в золотой и розовой жиле кальцита.

— Что это, магистр Роаннес? — спросил Зиглер. — Я никогда раньше не видел подобного серебра.

— Это сульфид серебра, — ответил Руан. Сняв с пояса маленькую кирку, он осторожно постучал вокруг серебряных кристаллов. Они упали в его руку аккуратно, как гроздь лесных орехов с дерева. Он положил их в сумку мастера шахты и отбил еще несколько образцов, собрав одновременно немного сверкающего кальцита вокруг.

— А вы умеете работать киркой, — заметил Зиглер. — Не многие знатные люди соизволят спуститься сюда в шахту самолично.

— У меня был опыт, — ответил Руан. Он не стал уточнять, какой именно или когда это произошло, или чего это ему стоило. — Давайте возвращаться, пока фонарь не погас в таком воздухе. Нужно пробить вентиляционную шахту и поставить еще одну воздуходувную машину — эта жила обещает быть богатой.

— Просто покажите нам, где копать. — Мастер повел всех обратно в главный туннель. — Одного у нового великого герцога не отнять: ему хватает здравого смысла сохранить былые порядки.

— Неудивительно, ведь рудник и вправду богатый.

— Мы добудем еще больше, — сказал Зиглер, — коль скоро у нас есть префект, который действительно готов слушать о том, что происходит под землей.

Козимо де Медичи построил виллу Серавецца, чтобы было подходящее место, где можно остановиться во время визитов на рудник Боттино и другие окрестные шахты. По углам виллы стояли башни, похожие на крепостные, — простим это старому великому герцогу Козимо, всегда готовому к нападению. В то же время вилла славилась своими элегантными комнатами и садом. Небольшой штат слуг справлялся с хозяйством, а если нужно было, им помогали из деревни, и они знали, что Руан любит, чтобы ему не мешали и давали возможность заниматься своими делами. Придя в свои покои, он разложил образцы сульфида серебра на письменном столе у одного из больших окон и начал делать заметки и зарисовки, пока было достаточно светло.

Франческо всегда больше интересовался диковинками вроде сульфида серебра, чем особенностями строения руды и новых жил. Теперь, когда великий герцог Козимо умер, отчеты станут другими. Принц Франческо был регентом своего отца почти десять лет, но старик всегда оставался где-то на заднем плане, хитрый, цепкий, отзывающий приказы сына, если ему вдруг этого хотелось. Неудивительно, что, как только появлялась возможность, Франческо сбегал в лабораторию или в дом своей любовницы.

Руан рисовал по памяти новые туннели рудника, изображал расположение жил. «Серебряная руда состоит из самородного серебра, сурьмы и мышьяка», — писал он. Буквы у него были высокими и угловатыми, ученическими, он писал быстро и уверенно. «Также есть большие кристаллы того, что рудокопы называют черным кварцем, а также сердолика и гиацинта. В качестве драгоценных камней эти кристаллы редко представляют собой большую ценность, но могут быть использованы в занятиях алхимией».

Занятия алхимией…

Для алхимии уже не оставалось времени среди всей этой странной смеси хаоса и церемоний, связанных с кончиной великого герцога. Интересно, что думает эта девушка, Кьяра Нерини, которую, считай, похитили прямо с улицы, подвергли замысловатой инициации, придуманной принцем, а затем бросили в свиту Изабеллы, чтобы та теперь бездельничала в качестве помощницы ее камеристки. Руан задействовал свои связи и нашел ее бабку. Он уверил ее, что девочка в безопасности, но мона Агнесса все равно не обрадовалась, узнав, что ее внучка оказалась в руках у Медичи, и не постеснялась сказать об этом Руану.

Он улыбнулся себе под нос, продолжая писать уже не столь внимательно. Чувствовалось, что кровь Нерини действительно текла в жилах этой девушки. Это проявлялось и во внешности, и в характере. У ее бабушки, как и у нее самой, были такие же глаза изменяющегося цвета — зелено-карие с золотистым оттенком. Девственница или нет, эта пятнадцатилетняя сестра Кьяра могла оказаться гораздо менее покорной, чем того ожидал Франческо. Вспомнить только, как она швырнула кубок с вином в студиоло, а потом, позже, церемониальное серебряное сито, полетевшее к ногам принца…

В дверь тихонько постучали. В комнату вошел мажордом виллы и объявил:

— К вам посыльный, магистр Руанно.

Руан отложил перо.

— Пришли его сюда, Пьетро, — ответил он.

У вошедшего в комнату мужчины, невысокого и худощавого, как и полагается посыльным, чтобы беречь лошадь, были светло-каштановые волосы, выдубленная ветром кожа и синие глаза, какие встречаются только в Англии, как будто одного мандилиона и английских чулок было недостаточно, чтобы выдать его происхождение. Другие опознавательные знаки на нем отсутствовали: посыльные, с которыми был связан Руан, не имели привычки кричать направо и налево о том, кто их нанял.

Вот только как он умудрился найти его здесь, на вилле Серавецца?

— Прошу прощения, господин Руанно, что отвлекаю вас от работы, — поклонился молодой посыльный. — Я был в Казино ди Сан-Марко во Флоренции, и там мне сказали, что вы здесь.

— Верно, — произнес Руан. — Должно быть, новости действительно очень важные, раз ты не мог дождаться меня во Флоренции. Я собирался вернуться в город еще до похорон старого великого герцога.

Посыльный вынул из-за пазухи пакет документов.

— У меня письмо от доктора Джона Ди из Лондона, который нанял меня, дабы я доставил его со всей возможной поспешностью. Доктор Ди сказал, что вы непременно дадите ответ и что я должен вернуться с ним в Лондон как можно скорее.

Значит, Ди хочет золота. Быть советником королевы по оккультным и научным вопросам, конечно, хорошо, но платили мало. А жить при английском дворе — удовольствие не из дешевых.

— Я прочту письмо, — сказал Руан. — А ты пока можешь пойти на кухню, и там тебе дадут поесть. Я пошлю за тобой, когда подготовлю ответ.

Посыльный положил пакет на стол, снова поклонился и вышел из комнаты. Руан сломал печать на конверте и развернул письмо.

Как и ожидалось, доктор Ди просил денег, хотя и завуалировал свою просьбу под ворохом замысловатых выражений.

В письме обещалась поддержка от барона Бергли и графа Лестера, а также личная милость королевы. Влияние при дворе Елизаветы Тюдор стоило недешево. А конфиденциальность — еще дороже.

Руан подготовил чистый лист бумаги и выписал чек в банк Борромеи во Флоренции на сумму две сотни золотых скудо, который доктор Ди мог предоставить в лондонском филиале этого же банка. Затем написал короткое сопроводительное письмо с обещанием дать еще больше денег, если будут дальнейшие новости относительно получения поддержки от королевы.

А это значит, что сначала Руану самому придется где-то раздобыть эти деньги. Золота не бывает слишком много.

Он снова вернулся мыслями к алхимии.

На самом деле Руан не верил в существование Lapis Philosophorum, по крайней мере, в том магическом смысле, который приписывал ему великий герцог Франческо. Впрочем, он видел, как могут соединяться абсолютно разные элементы, в результате чего возникало нечто совершенно новое. Кто бы мог поверить в существование такого металла, как бронза, пока кто-то случайно не расплавил вместе медь и олово? Кто мог знать, что кристаллы серебра содержат серебро и серу, пока алхимики не разделили их на составляющие с помощью концентрированной кислоты? Так что кто знает, к чему может привести эта игра в алхимию с великим герцогом. Быть может, однажды в ходе случайной реакции они получат новое, чистое золото.

А что до великого герцога, тот верит в существование философского камня из-за власти, которую он ему принесет. И девушка, эта Кьяра Нерини, она тоже верит в него, но не в золото, а в его целительную силу. Кто знает, возможно, им удастся открыть новое вещество, которое излечит ее от недуга. Что ж, он сыграет с ними свою роль, а золото, которое пойдет на его счет в банке Борромеи, будет реально существующим золотом, из неистощимых сундуков великого герцога.

Он сложил банковский чек и письмо и запечатал конверт черным воском, вдавив в него свою личную печать, на которой изображен круговой лабиринт, месяц и клушица, — птица на гербе Корнуолла. Никто, кроме него, не знал, что это означает на самом деле.

«Гонец может отправиться на побережье завтра, прямо из Серавеццы, — подумал он, выходя в коридор, — а затем в порт Ливорно». Сегодня он закончит отчет, а утром поедет во Флоренцию. Сначала нужно пережить похороны старого великого герцога. Потом снова начнется алхимия.

Он сказал девушке, будто помогает великому герцогу в работе над его magnum opus ради золота. Отчасти это было правдой — чего стоят одни только требования английского двора, чтобы понять, сколько ему нужно золота для достижения своих целей. Но была и другая, более веская причина, о которой он никому не говорил. Он проводил эксперименты с металлами и кристаллами, камнями и кислотами, щелочами, образцами почвы и летучими солями просто потому, что ему нравилась эта работа. Ему нравился сам факт того, что эти древние, существовавшие с изначальных времен элементы, поднятые из загадочных недр земли, способны изменяться в его руках.

Меняться так же, как менялся он сам, однажды, дважды, трижды. И он собирался измениться еще один, последний раз, в самом конце.

 

Глава 9

Палаццо Веккьо, Флоренция

17 мая 1574

Две недели спустя

Отец наверняка порадовался бы кончине Козимо де Медичи.

Время от времени Кьяра слышала его ворчание: «Вешай сколько хочешь черный шелк на свой гроб, украшай его своими шарами Медичи, все равно ты теперь пища для червей, как и все мы». И конечно же, она слышала его крики в свой адрес: «Во имя святого Иоанна Крестителя, девочка моя, что ты забыла в этом проклятом дворце, рядом с этими великими герцогинями и принцессами? Ну-ка, живо домой, а не то я такую порку тебе устрою, что неделю сидеть не сможешь!»

Если бы Кьяра могла, она бы с радостью побежала домой, но за ней неусыпно следили. Донна Химена терпеливо увещевала ее, что слуги великого герцога уже отнесли ее семье золото, новую одежду и еду, что с ними все хороню. Но вдруг донна Химена врет? Проверить это не было никакой возможности. Кьяра требовала аудиенции у принца, то есть у великого герцога — нужно было время, чтобы привыкнуть к новому титулу, но тот внезапно оказался настолько недосягаемым, что с таким же успехом мог быть где-то в далеком Трапезунде, где делают атаноры, или в том королевстве — она забыла его название, — откуда был лунный камень на ее шее. Она также просила о встрече с магистром Руанно, но донна Химена лишь усмехалась в ответ. Кипя от злости и раздражения, Кьяра ничем больше не могла заняться, как подшивать платья герцогини и выполнять другие поручения донны Химены. Единственным намеком на то, что она когда-нибудь приступит к своим обязанностям мистической сестры великого герцога и примет участие в создании философского камня, был тяжелый лунный камень на ее шее, а еще уроки — ежедневные сложные занятия по чтению и письму, главным образом на итальянском, но порой и на латыни.

Но сегодня уроков не будет. Сегодня состоятся похороны великого герцога Козимо де Медичи, спустя целый месяц после его кончины. Такая задержка требовалась для того, чтобы все важные особы — принцы и эрцгерцоги, послы и папские делегаты и еще бог знает кто могли добраться до Флоренции со всех уголков Европы. Бальзамировщики были вне себя от волнения. Пронося сообщения между донной Изабеллой и секретарями великого герцога Франческо, Кьяра видела, как то и дело взлетают в воздух мухобойки из черной тафты, специально изготовленные для этого случая.

Несмотря на то что за катафалком великого герцога будет идти множество знатных особ, среди них не будет ни одной женщины. Традиция запрещала женщинам участвовать в открытых похоронных процессиях. Даже когда гильдия организовывала похороны Карло Нерини, Кьяра вместе с бабушкой и сестрами вынуждена была остаться дома. И несмотря на свое богатство и влияние, женщины дома Медичи были связаны той же самой традицией. Им оставалось лишь наблюдать за выездом похоронной процессии с третьего этажа палаццо Веккьо.

Донна Иоанна Австрийская, ставшая теперь великой герцогиней и первой дамой двора, с холодным выражением лица стояла возле окна небольшой изящно убранной комнаты. У ее ног лежали две небольшие гончие смешанного окраса. Как Кьяре стало известно, это были отец и мать Рины, принадлежавшей донне Химене. Несколько лет назад они были подарены великой герцогине ее сестрой, донной Барбарой, герцогиней Феррарской. Все знали, что ее супруг, герцог Феррарский, ненавидел Козимо де Медичи и жестоко соперничал с ним за титул великого герцога, но несмотря на это посол Феррары приехал сегодня во Флоренцию, чтобы следовать за похоронной процессией и лить крокодильи слезы.

Великая герцогиня смотрела в окно с каменным выражением лица. Это была невысокая хрупкая женщина со сгорбленной спиной, которую она скрывала при помощи стальных корсетов и подкладок под одеждой. Красавицей ее никто бы не назвал, но ее глаза могли излучать настоящую доброту, которая проглядывала сквозь набожность, тоску по родине и впитанную с молоком матери австрийскую гордость. У другого окна, не более чем в шести шагах, но словно в совершенно ином мире, стояла Изабелла де Медичи и плакала навзрыд, забыв о всяких приличиях. Ее невестка и двоюродная сестра донна Дианора обнимала ее и утирала ее слезы шелковым платком. «Проклятые Медичи, — ворчал голос отца в голове у Кьяры, — женятся на кузинах. Неудивительно, что все они похожи на бешеных собак». За ними толпились с полдюжины придворных дам. Кьяре удалось протиснуться между ними так, что она оказалась прямо за спиной донны Изабеллы.

— Что же мне теперь делать? — рыдала донна Изабелла. — Что теперь будет с моими бедными детьми? Мой брат меня ненавидит, он лжет мне и ущемляет меня во всем. Но мне противна сама мысль о том, чтобы вернуться к моему супругу. Мой дом здесь, во Флоренции, и я ни за что и никогда не соглашусь жить в ужасном замке Браччано.

Кьяра уже знала, что мужем донны Изабеллы был дон Паоло Джордано Орсини, герцог Браччанский. Несмотря на красивое имя и титул, человеком он был далеко не из приятных. Прежде всего он был невероятно толстым, настолько толстым, что никакая лошадь не могла бы увезти его на своей спине, поэтому он, словно женщина, путешествовал в паланкине. Однако это не мешало ему ввязываться в бесконечные драки из-за шлюх и транжирить золото Медичи направо и налево. «Если бы я была замужем за таким человеком, — думала Кьяра, — я бы тоже не захотела с ним жить. Бедная донна Изабелла».

— Тебе не придется уезжать из Флоренции, — успокаивала ее донна Дианора. — В твоем распоряжении палаццо Медичи и вилла в Барончелли. Отец оставил тебе деньги и богатое приданое для твоей дочери. Ты же сама знаешь, что он это тебе обещал.

— Обещал! — Изабелла снова разразилась горючими слезами. — Что проку в обещаниях, если он не записал это на бумаге? Разве он что-то передал своим нотариусам и законникам! Нет! Нет ни одного документа! Одним словом, все сейчас в руках у Франческо, но будет ли он исполнять волю отца?

— Конечно, будет!

— Если только не отдаст все своей венецианской любовнице. Он уже отдал ей драгоценности нашей м: атери, те самые, что забрал у синьоры Камиллы, перед тем как заточить ее в монастырь.

— Но ведь она твой друг, разве не так? Ведь ты же устроила убийство ее мужа и укрывала…

— Тише, — прервала ее донна Изабелла, оглянувшись с тревогой. Делая вид, что ничего не слышала, Кьяра быстро подняла голову — на потолке была изображена красивая женщина, склонившая колени перед каким-то мужчиной, похожим на короля. Неужели донна Изабелла, с ее ангельским лицом, была способна на такое преступление?

— Да, все это правда, — прошептала Изабелла. — Но, как ты знаешь, у меня были свои причины для этого. У меня остались ее письма, по которым несложно понять, что она сама была соучастницей заговора. Поэтому ей придется помочь мне сейчас, потому что в противном случае я предам их всеобщей огласке.

— Так ей и надо. Орацио говорит…

— Орацио, Орацио! Заладила со своим Орацио. Всем известно, что ты и твои любовники все время помышляют об измене.

Одна из придворных дам принесла из буфета кубки с вином и поднос с пирожными. Кьяре очень захотелось пригубить немного вина и попробовать хоть одно из этих маленьких пирожных, испеченных из дорогой белой муки, с золотистыми бочками, присыпанными блестящими кристалликами сахара. А еще ей очень хотелось посмотреть на то, что происходит во дворе. «Если бы я была свободной, — думала она, — я бы пошла на пьяцца делла Синьория, поглядела бы на процессию и, может быть, даже украла пирожное с лотка булочника. Если бы я была свободной…»

Она протиснулась еще ближе к окну. Там, с краю, было небольшое свободное пространство, куда худенькая Кьяра могла бы поместиться.

«Если бы ты была свободной, — шептали демоны в ее голове, — ты бы осталась в своей прежней дыре, грязная, голодная и одетая в свою старую заплатанную рубашку. Быстро же ты забыла свою прежнюю жизнь!»

Как ни крути, на этот раз демоны были правы. Если бы она была свободной, она бы не умывалась сегодня утром теплой водой с лавандовым маслом, не расчесывала свои локоны гребнем из слоновой кости и не заплетала в них черную бархатную ленту в знак скорби по покойному великому герцогу. Она бы не была одета в новое черное платье с расшитыми рукавами и не присутствовала на мессе в личной часовне донны Изабеллы, где была дорогая, украшенная драгоценными камнями чаша для причащения, а на стенах — картины с изображением трех волхвов. Кьяра, конечно же, не желала возвращаться к прежней свободе. Ей просто хотелось увидеть то, что видят знатные дамы, и на какое-то время почувствовать себя с ними наравне. Даже если у них жуткие мужья.

Тут донна Изабелла снова разразилась громкими рыданиями, да так неожиданно, что все присутствующие вздрогнули. Она в сердцах бросила платок на пол и потянулась за другим. Дама с пирожными с перепугу уронила поднос, или, может быть, кто-то толкнул ее под руку. Остальные дамы переполошились и бросились подбирать пирожные, а также успокаивать свою госпожу. Воспользовавшись моментом, Кьяра протиснулась в заветное местечко с краю окна.

Внизу, во дворе, стоял катафалк, весь задрапированный черной тканью. На нем лежало тело покойного великого герцога. Разумеется, это не могло быть телом самого герцога, ведь после его смерти прошел уже целый месяц. Однако его лицо и кисти рук, изваянные из воска, были настолько искусно раскрашены, что казались настоящими. Неудивительно, почему донна Изабелла так расплакалась. На голове у великого герцога покоилась корона с загнутыми лучами и красной лилией посередине, выложенной драгоценными камнями. Конюхи, одетые в цвета Медичи, вели под уздцы шестерых породистых скакунов в черных бархатных попонах и с черными плюмажами на головах. Кьяра вспомнила ворчание донны Изабеллы по поводу напрасных расходов, мол, на траурный наряд любимых лошадей великого герцога потрачено больше, чем на ее собственное платье. Лошади без наездников шли вместе с остальной процессией. Интересно, что с ними будет потом.

Кьяра почувствовала, как кто-то дергает ее за юбку. Она посмотрела вниз и увидела, как одна из гончих великой герцогини подобрала с полу пирожное и уже собиралась его проглотить. Кьяра живо наклонилась и отняла у собаки лакомство, зная, что от сахара и пряностей ее может стошнить. Пес посмотрел на девушку своими темными грустными глазами.

— Ростиг!

Собака повернула голову и, бросив последний печальный взгляд на полуразвалившееся пирожное, неохотно вернулась к хозяйке.

— Благодарю, синьорина, — сказала великая герцогиня. Она говорила по-итальянски довольно сносно, но с сильным акцентом. — Собакам вредно есть много… гискег… то есть сахара.

Кьяра подобрала свои юбки и как умела присела в реверансе. Донна Химена приходила в отчаяние, пытаясь научить ее делать это правильно. Отец назвал бы это бессмысленным унижением и раболепием.

— Я рада оказать вам услугу, ваша светлость, — ответила Кьяра. — Я часто присматриваю за Риной, собакой донны Химены.

Великая герцогиня любовно потрепала гончую по голове. Затем, подняв руку, она жестом приказала Кьяре подойти поближе. Никто не обращал на них внимания. Фрейлины несли из буфета еще вина и пирожные, донна Изабелла все еще рыдала, а донна Дианора все так же подавала ей носовые платки. Кьяра отошла от окна и приблизилась к великой герцогине.

— Его зовут Ростиг, — промолвила донна Иоанна. Любовь, с которой она смотрела на своих питомцев, делала ее неприметное лицо более красивым. — На твоем языке это означает «ржаво-красный». Его назвали так по цвету шерсти на голове и ушах. А его подругу зовут Зайден, то есть «шелковая».

Кьяра сделала нечто похожее на реверанс перед собаками.

— Они очень красивые, ваша светлость.

— А ведь ты та самая дочь алхимика, — промолвила великая герцогиня. — Девушка, давшая обет целомудрия, чтобы помогать моему супругу в его алхимических опытах.

— Да, ваша светлость, — ответила Кьяра, не сумев скрыть свое удивление.

— Тебя удивляет, откуда мне это известно? Священник собора Святого Стефана в Прато сообщил мне, что позволил моему мужу на одну ночь взять Священный Пояс Непорочной Девы. Что ж, для того чтобы поклясться хранить невинность, лучше реликвии не найти.

Кьяра не нашлась, что ответить, поэтому промолчала.

— И ты сдержишь свою клятву?

— Да, ваша светлость. Все то время, пока буду на службе у великого герцога.

Великая герцогиня не улыбнулась, но в уголках ее глаз заиграли смешливые морщинки. У нее был выступающий подбородок и тяжелая нижняя челюсть, характерная для семейства Габсбургов. Ее внешность была далека от идеалов красоты, но когда в ее глазах зажигался мягкий теплый свет, она могла показаться в какой-то степени привлекательной.

— То есть ты подумываешь о побеге?

— Нет, ваша светлость, — поспешила ответить Кьяра. — Разумеется, нет.

— Если великому герцогу угодно держать тебя в услужении, он не оставит тебе ни малейшего шанса на побег. За тобой следят?

— Да, ваша светлость.

— Ты уже начала заниматься алхимией?

Кьяра неловко поежилась. Зачем великой герцогине задавать такие вопросы и проявлять к ней такой повышенный интерес? «Принц хочет, чтобы ты поступила к нему на службу девственницей, с соблюдением всех магических ритуалов, до которых он большой охотник, но делает он все это только для того, чтобы угодить своей супруге и любовнице», — вспомнились ей слова магистра Руанно. Неужели великая герцогиня ревнует? С чего бы это?

— Нет, ваша светлость. Я пока что только читаю и учусь.

— Заботься о своей бессмертной душе, — сказала великая герцогиня. — Вся эта алхимия немногим лучше черного колдовства.

— Да, ваша светлость.

Великая герцогиня снова обратила свой взор в окно. Кьяра тоже посмотрела вниз, довольная, что теперь ей все хорошо видно. Во двор вышел великий герцог Франческо, облаченный в черную сутану с заостренным капюшоном. Траурное одеяние — или так, по крайней мере, должны были подумать окружающие, но Кьяра узнала в нем то самое алхимическое облачение, в котором принц был на инициации. Следом за великим герцогом показался его брат дон Пьетро, а также его кузен и супруг донны Изабеллы, дон Паоло Джордано Орсини. Они тоже были одеты в похожие плащи. Из широкого облачения дона Паоло вышел бы целый навес для лавки и еще бы осталось на занавески и пару кухонных полотенец. Другой брат великого герцога, кардинал Фердинандо, был одет в церемониальные алые одежды, собственно, как и папский нунцио. Наконец катафалк подняли, раздался звук труб, и процессия начала свое движение.

Глаза великой герцогини наполнились слезами.

— Это был грешный человек, — сказала она, — раб своей плоти, как и все Медичи.

Кьяра даже не пыталась защищать покойного, так как знала, что великая герцогиня говорит чистую правду.

— Его дети будут за него молиться, — сказала она наконец.

— Поначалу он был добр со мной, — промолвила великая герцогиня, погрузившись в воспоминания. — Видишь эти фрески на стенах во дворе? Это пейзажи тех мест, откуда я родом, из Австрии. Он заказал их специально для меня, когда я впервые приехала во Флоренцию. Он знал, что я буду скучать по дому.

Получается, покойный тиран все-таки сделал одно доброе дело. Что ж, одним днем меньше в чистилище.

— Но потом… Спустя время он уже не был так добр. Он позволил этой женщине, этой венецианке, щеголять при дворе, делая вид, будто она не является любовницей моего мужа. Я ушла в тень, потому как видеться с ней было просто выше моих сил. Люди говорят, что я высокомерная холодная австриячка, но я просто не представляю, как смогу говорить с ней лицом к лицу.

В ее голосе слышалась смертельная грусть, но несмотря на это она сохраняла спокойствие и самообладание, в то время как возле другого окна Изабелла, прильнув к оконному стеклу, содрогалась в неистовых рыданиях, забыв о правилах поведения, приличествующих ее положению. Донна Дианора тоже прижалась к окну, но не плакала.

В ходе всего движения процессии через внутренний двор великий герцог Франческо ни разу не посмотрел на окна верхних этажей дворца. Дон Пьетро и дон Паоло тоже не удостоили их взглядом. Один только кардинал Фердинандо поднял голову и взглянул наверх, туда, где стояли женщины. Но нет, он посмотрел только на одну из них — на великую герцогиню. Кардинал поднял руку и совершил крестное знамение, словно посылая ей свое благословение. В ответ великая герцогиня тоже перекрестилась. Кьяра почувствовала, что между этими двумя есть определенная связь — не телесная, но сугубо душевная. Если кардинал и вправду набожный человек, неудивительно, что его восхищает поведение невестки.

В следующее мгновение Кьяра увидела еще одного человека в черных одеждах. Он шел в нескольких шагах позади семьи великого герцога. Девушка не видела его лица, но по фигуре и форме плеч она узнала в нем магистра Руанно. Англичанин тоже бросил взгляд наверх, и на какую-то долю секунды Кьяре показалось, что он смотрит на нее. Но нет, он смотрел на другое окно по соседству.

Там, у другого окна, прижимала к стеклу свою открытую ладонь донна Изабелла.

 

Глава 10

Дворец Медичи

21 июня 1574

Месяц спустя

Прошел месяц с того дня, как бренные останки великого герцога Козимо предали земле. Великий герцог Франческо исполнил несколько пожеланий своего отца, но еще больше отложил на потом. Половину времени он проводил в закрытой лаборатории с алхимиком-англичанином, а вторую половину — во дворце на улице Виа Маджио со своей любовницей донной Бьянкой. Он так и не допустил Кьяру к алхимическим опытам. Девушка безвылазно находилась в свите донны Изабеллы, выполняя мелкие поручения. Ее окружало огромное количество вкусной еды и красивой одежды, но еще больше секретов, шушуканий по углам и невероятно откровенных разговоров о любовных утехах. Однако никакой алхимии, только бесконечные уроки чтения, письма и латыни.

Неужели великий герцог и магистр Руанно так просто забыли о ней, забыли о проведенной инициации и данном ею обете? Неужели для них это было не более чем развлечение? Комфортная жизнь при дворе, довольно заманчивая и привлекательная, не спасала тем не менее ее от головных болей. И голоса тоже никуда не исчезли. Дважды Кьяра падала в обморок, но, к счастью, этого никто не видел. Неужели она так и не воспользуется своим положением мистической сестры, чтобы самой научиться алхимическому искусству и потом, когда в ее руках окажется Lapis Philosophorum, наконец-таки исцелиться от своего недуга?

У донны Изабеллы были свои сложности, главным образом касавшиеся денег, детей и ее куда-то подевавшегося любовника. Ее возлюбленным был дон Троило Орсини, родственник ее ужасного супруга, вроде как даже двоюродный брат. Вне себя от гнева, бедная донна Изабелла то и дело заливалась слезами и писала письма — то холодные и расчетливые, то закапанные слезами и полные такой страсти, что их могла бы написать куртизанка. Блистательная красавица донна Изабелла, яркая звезда дома Медичи и первая дама Флоренции, время от времени впадала в обжорство, страдала от печеночных колик и сетовала на свою увядающую красоту и приближающуюся старость, в то время как ее любовник развлекается где-то в Неаполе. А еще она от рассеянности забывала прикрывать крышкой свой ночной горшок. «Вот бы ей влетело от моей бабушки!» — думала Кьяра.

Донна Дианора заходила к донне Изабелле практически каждый день. Она была почти ровесница Кьяры, лишь на несколько лет старше ее. Как и Изабелла, она была столь же красивой, сколь и несчастной. И любовники у нее тоже были. Вообще, за все это время Кьяра наслушалась столько разговоров о любовных приключениях, что ей уже по ночам стали сниться мужчины — безликие мужчины гладили ее по лицу и волосам, ласкали ее грудь и шептали слова любви. В одном из снов мужчина оказался уже не безликим — он смотрел на девушку темными печальными глазам: и алхимика-англичанина. Затем, совершенно необъяснимым образом, как это бывает во снах, он вдруг оказался за ее спиной, обхватил рукой ее шею и надавил.

Порой донна Изабелла и донна Дианора не отказывали себе в удовольствии излить друг другу тоску наедине. Разумеется, Кьяре не позволялось присутствовать при их интимных развлечениях. Их легкий шепот и постанывания, услышанные из-за закрытых дверей, порождали у нее смутные желания тоже испытать подобное удовольствие, но у нее не хватало смелости спросить у кого-нибудь, как это делается. Знала бы бабушка о том, какие грешные мысли возникают в голове ее внучки, она бы избила ее до полусмерти.

Однажды она попыталась убежать, но ее поймали и в наказание продержали три дня в закрытой комнате на хлебе и воде. После этого попыток к бегству она больше не предпринимала. Но сегодня, в этот солнечный понедельник, на двадцать первый день июня, впервые с того самого дождливого понедельника после Пасхи в апреле, ей официально разрешили навестить свою семью.

Она снова увидит свой дом!

— Донна Химена, а все ли мы взяли? — суетилась Кьяра. — Где новая летняя накидка для бабушки? А нижние рубашки, юбки и корсажи для Лючии и Маттеа? А туфли? Обязательно нужно взять каждой по паре новых туфель.

— Дорогуша, им уже послали столько новой одежды, сколько им не сносить и за пять лет. Я сама за этим проследила.

— А как насчет денег? Я собрала два маленьких мешочка серебряных монет для сестер и один с золотыми монетами для бабушки.

— Им уже посылали деньги.

— Я хочу дать им еще, от меня лично. Я хочу доказать бабушке, что быть при дворе не так уж и плохо.

— Ас какой стати она может подумать иначе? — рассмеялась донна Химена.

— В семье Нерини все были приверженцами старой республики. Мой отец ненавидел Медичи, а бабушка — тем более, ведь она его мать, она и внушила ему эти идеи.

— Мой тебе совет: помалкивай об этом, — сказала донна Химена. Она взяла у Кьяры из рук два небольших мешочка с серебром и толстый вышитый кошелек, набитый золотом, и положила их в кожаный сундук, в котором лежали остальные подарки. — В городе и без того слишком много интриг. Кстати, раз уж заговорили об интригах, в последнее время ты слишком много общаешься с донной Дианорой. Шепчетесь с ней по углам, как малые дети, право.

— Но мне нравится Дианора! Она молодая, умная и такая красивая!

— Для тебя она донна Дианора. Не забывай об этом. Todo es según el color del cristal con que mira.

Со своими постоянными поговорками донна Химена была почти так же невыносима, как и бабушка, разве что у донны Химены все они были на испанском, и Кьяра их не понимала. Однако по выражению лица донны Химены обычно было несложно догадаться, что именно она имеет в виду. Бабушка в такой ситуации, наверное, сказала бы: «Non è, bella ci òche è bella, è bella ciò che è virtuosa», что значит «Не та красота, что красива, а та, что благочестива».

— Иногда они с донной Изабеллой друг друга ублажают, — робко сказала Кьяра, будучи не в силах хранить столь пикантный секрет. — Я слышала, как они…

— Por Dios! Когда же ты научишься держать язык за зубами? Разве ты не понимаешь, что нельзя говорить такие вещи во дворе Медичи? Тут повсюду уши.

— Ну и пусть все слышат. Мне какое дело?

— Будет тебе дело, когда получишь от меня нагоняй. Ладно, пора идти. Ты, как самая молодая и сильная, понесешь сундук.

Сундук оказался совсем не тяжелым. Кьяра вприпрыжку бежала по лестнице, опережая донну Химену. В этот прекрасный день она не чувствовала себя умудренной мистической сестрой великого герцога. Лунный камень был надежно спрятан под ее белоснежной нижней рубашкой, а голова, свободная от мешающих голосов, была ясной как никогда. Она чувствовала себя как обычная пятнадцатилетняя молодая девушка, которая впервые после долгого отсутствия на- конец-таки возвращается домой. Она возвращается домой после того, как на нее нечаянно свалились богатство, успех, благоволение знатных дам и герцогинь, жизнь которых полна роскоши и удовольствий, и не снившихся никому из ее семьи. Но в глубине души Кьяра чувствовала смутную тревогу, ведь для ее родных такое положение было подобно самому подлому предательству.

Во дворе уже ждала запряженная гнедая лошадь. Она показалась девушке подозрительно знакомой. К седлу лошади была приторочена свернутая в кольцо плетка. Кьяра остановилась и с опаской спросила:

— Но мы же не поедем верхом?

— Нет, — раздался голос магистра Руанно из-за паланкина, заставив Кьяру вздрогнуть от неожиданности. За эти два с половиной месяца, проведенных при дворе, она, помимо всего прочего, узнала, что его полное имя — Руанно дель Ингильтерра, то есть Руанно из Англии, а это значит, что, скорее всего, это не его настоящее имя. На латинском он писал свое имя как «Роаннес Пенкарианус». Она понятия не имела, что значит «Пенкарианус», и никто при дворе не мог дать на это удобоваримый ответ.

— Ты и донна Химена поедете в паланкине, — продолжал он. — А я поеду верхом на Лоурене и повезу наш сундук с подарками. Ты же не будешь возражать?

Она отдала ему сундук, который он тут же привязал к седлу своей лошади.

— Где вы были все это время? — сразу перешла в наступление Кьяра, горделиво вскинув подбородок. Магистр Руанно уже не казался ей чересчур таинственным и опасным, как раньше. Когда в тот памятный день похорон старого великого герцога она увидела, как он взглянул на донну Изабеллу, она поняла, что магистр Руанно такой же мужчина, как и все остальные, подверженный тем же страстям. А еще он ей снился… но об этом, пожалуй, лучше не вспоминать. — Почему вы за мной не посылали? Ни вы, ни великий герцог?

— Слишком много вопросов за один раз, — сказал он таким тоном, будто увещевал капризного ребенка, а не разговаривал с уважающей себя молодой особой. — У меня были дела личного характера, монелла Кьяра, а еще я выполнял поручения великого герцога. Но я уверяю тебя, что он позовет тебя, как только на то будет его воля.

— Не называйте меня монеллой.

— Но это так тебе идет, — улыбнулся англичанин.

— Он приставил вас ко мне, чтобы я не убежала?

— Отнюдь. Я еду с тобой, чтобы оценить алхимические инструменты твоего отца и назначить за них цену, которую великий герцог сможет оплатить.

— А что если я откажусь возвращаться обратно во дворец?

Донна Химена сердито цыкнула на нее, а магистр Руанно только рассмеялся.

— А это забота этих малых, — сказал он, указав на четырех крепких гвардейцев, которые вышли во двор и заняли свои места возле паланкина — два спереди и два сзади. — Хочешь ты этого или нет, тебе придется вернуться, монелла Кьяра. А теперь полезай внутрь.

Первой в паланкин села донна Химена и подвинулась, чтобы освободить место для Кьяры. Девушка не решалась последовать ее примеру. Она уже была готова отказаться от поездки, просто для того, чтобы не подчиняться указаниям магистра Руанно. В такие минуты бабушка говорила ей: «Ты упрямая, как коза. С тебя станется отрезать себе нос, чтобы насолить всему лицу». Наконец желание увидеть семью взяло верх.

Она неуклюже забралась в паланкин. Сверху он был украшен гербом великого герцога Франческо с шестью шарами Медичи. Магистр Руанно подал знак гвардейцам, и те ловко подняли паланкин в воздух и зашагали вперед. Сам англичанин следовал за ними верхом на Лоурене, чьи копыта звонко ударяли по булыжной мостовой.

— Теперь послушай меня, Кьяра, — сказала донна Химена. — Не вздумай рассказывать ни бабушке, ни сестрам о том, что ты мистическая сестра великого герцога. Скажешь, что он купил у тебя тот серебряный десенсорий и заинтересовался остальными инструментами твоего отца. Объяснишь, что он, как добрый христианин, сжалился над тобой и предложил место в свите донны Изабеллы. Но больше ни слова.

— А я и не собиралась им ничего рассказывать.

Донна Химена удовлетворенно кивнула, но огонек в глазах выдавал ее: она прекрасно знала, что Кьяра лжет. Она была совсем не дура, эта донна Химена. Они с бабушкой были настолько похожи по характеру, что их встреча могла закончиться одним из двух: либо они моментально полюбят друг друга как сестры, либо возненавидят друг друга, как два скорпиона.

— Вот и не рассказывай. Ты же понимаешь, что магистр Руанно здесь не только для того, чтобы оценить инструменты твоего отца. Он наблюдает за тобой и доложит обо всем великому герцогу. От твоего сегодняшнего поведения будет зависеть, позволят ли тебе и впредь видеться с семьей, и как часто.

Кьяра ничего на это не сказала. Гвардейцы шли быстро, и от постоянного движения вверх и вниз Кьяру слегка укачало. Впрочем, эти неприятные ощущения могли быть связаны с тем, что она возвращается домой в новой юбке и корсаже из изумрудно-зеленого шелка, сшитых специально для нее, а не перешитых или перелицованных из старых вещей. Разумеется, по сравнению с тем, что носили донна Изабелла или донна Дианора, или даже донна Химена, ее платье было самым что ни на есть простым и практичным, а шелк меццани, из которого оно было изготовлено, считался самым дешевым из всех шелковых тканей. Но все же, какой-никакой, это шелк, и вся ее одежда — от юбки до нижней рубашки — была новенькой с иголочки. В ее волосах красовались желтые шелковые ленты и серебряные булавки, а зеленые кожаные туфельки на ногах были мягкие, как кожица у персика.

Наконец паланкин остановился, и Кьяра услышала чей-то детский визг. Она взглянула на донну Химену, и та, одобрительно кивнув головой, слегка подтолкнула ее к выходу. Девушка вышла из паланкина на улицу.

К ней навстречу с распростертыми объятиями кинулась маленькая девочка.

— Чичи!

Это была ее девятилетняя сестренка Маттеа, одетая в новое розовое платьице с рюшами возле горловины.

— Ты вернулась домой!

Двенадцатилетняя Лючия, которая по своей серьезности не уступала бабушке, стояла в стороне, сердито нахмурив брови. На ней тоже было новое платье — ярко-оранжевое, цвета абрикосового варенья.

— Долго же тебя не было, — проворчала она. — Мне пришлось за тебя делать всю работу.

Затем на пороге дома показалась сама бабушка, в той же самой мантилье из небеленого полотна, черной вуали, как у монахини, и в том же самом вдовьем черном платье, которое она носила столько, сколько Кьяра помнила саму себя. Несмотря на то что лицо моны Агнессы покрывали морщины, словно скорлупа грецкого ореха, глаза ее излучали ясность и понимание, будто глаза молодой и отважной девушки. Какой она, впрочем, и была лет пятьдесят назад, когда с воодушевлением поддерживала республику. Цвет ее глаз постоянно менялся: они были то карими, то зелеными, то золотыми. Многие говорили, что у Кьяры такие лее глаза, как у ее бабушки.

Тут Кьяра во всем своем шелковом наряде внезапно почувствовала себя какой-то лживой и: ненастоянцей. По совершенно непонятной причине слезы подступили к горлу.

Однако она сдержалась, выпрямила спину и гордо подняла подбородок.

— Здравствуй, бабушка, — сказала она. — Я вернулась домой.

— Но только не одна, а с гербом Медичи, — ответила бабушка, метнув взгляд на символ великого герцога, украшавший верх паланкина, на гвардейцев, одетых в цвета Медичи, а также на магистра Руанно верхом на его рослом гнедом коне. — Потаскуха, вот ты кто. Ты мне больше не внучка.

С этими словами она вошла обратно в лавку и захлопнула за собой дверь.

Кровь горячей волной бросилась Кьяре в лицо. Маттеа заплакала, и Лючия кинулась ее утешать. Магистр Руанно мигом спешился и хотел было вмешаться, но Кьяра жестом руки остановила его, даже не поворачиваясь к нему. Она сама подошла к двери, с шумом распахнула ее и вошла внутрь.

Бабушка прошла в глубь комнаты, где хранились книги на продажу и материалы для переплетов. С того времени, когда Кьяра здесь была в последний раз, количество книг заметно увеличилось. Получается, запасы пополнились, а это могло произойти только благодаря золоту Медичи.

— Я не шлюха, — твердо сказала Кьяра. От гнева ее голос сделался хриплым, а глаза она нарочно прищурила, чтобы не разрыдаться раньше времени. — Великий герцог меня и пальцем не тронул, равно как и этот мужчина, который приехал со мной, равно как и никто другой!

— Продаться можно не только телом, — сказала бабушка, даже не удостоив девушку взглядом.

— И все потому, что я продала Медичи серебряную воронку моего отца? Но в таком случае ты ничуть не лучше меня! Я же вижу, что в лавке полно новых книг, а у девочек новые платья. Взять хотя бы это окно! Она было разбито, а сейчас здесь стоит новое стекло!

Пожилая женщина взглянула на нее и с грустью в голосе произнесла:

— Они голодали, а вместо одежды на них остались одни лохмотья. Ты сама вспомни, во что ты была одета, Кьяра. А теперь на тебе шелковое платье, как у конкубины.

— Никакая я не конкубина! Клянусь Священным Поясом Непорочной Девы Марии!

— Да что ты можешь знать о Священном Поясе?

«Не вздумай рассказывать ни бабушке, ни сестрам о том, что ты мистическая сестра великого герцога», — Кьяра вспомнила предупреждение донны Химены.

— Уже знаю. Я многому научилась. Я сейчас даже учусь читать.

— Порядочным девушкам совсем не обязательно уметь читать.

— Но все дамы при дворе умеют читать.

Бабушка пренебрежительно махнула рукой и плюнула на пол. Для нее придворные дамы никак не могли быть эталоном хорошего поведения.

— Бабушка, я знаю, что папа ненавидел Медичи, — сказала Кьяра и подошла к ней поближе. — Я знаю, что и ты к ним питаешь ненависть, а может быть, даже участвуешь в республиканских заговорах. Но великий герцог действительно заплатил золотой скудо за серебряную воронку. Кстати, ты знала, что она называется десенсорий? Я ведь понимала, что и ты, и девочки на грани голодной смерти. Я должна была попытаться что-то сделать и решила продать эту воронку. Это был единственный шанс!

Выражение лица бабушки немного смягчилось. Заметив это, Кьяра уже с трудом сдерживала подступившие слезы.

— А потом великий герцог приказал своей сестре донне Изабелле найти для меня место в ее свите, — с живостью продолжала Кьяра. — Но только потому, что он захотел купить и другие инструменты отца! Не было никакой другой причины!

— У этой дамочки куча любовников. Об этом весь город говорит. Живет здесь, как ей вздумается, вместо того чтобы отправиться в Браччано и жить там со своим мужем, как полагается порядочной жене.

— Я знаю, бабушка. Но не все такие, как она. Взять хотя бы донну Химену Осорио из Толедо — даму, которая приехала со мной сейчас. Она вроде как двоюродная сестра покойной великой герцогини, матери великого герцога. Великая герцогиня была строгих правил, и донна Химена тоже строга со мной. Она следит за каждым моим шагом.

— А этот мужчина верхом на лошади? Кто он?

— Для него я всего лишь ребенок, «уличная девчонка», как он меня называет. Его зовут магистр Руанно дель Ингильтерра, и он, если можно так сказать, друг великого герцога, его любимый алхимик и металлург. И если уж он чей-то любовник, то донны Изабеллы, но никак не мой.

Лицо пожилой женщины скривилось, будто она снова хотела плюнуть.

— Вот уж эти Медичи, — процедила она. — Бесстыдные твари, что женщины, что мужчины. Не двор, а выгребная яма. И ты думаешь, у тебя получится плавать в грязи без того, чтобы она к тебе не пристала?

— Бабушка, я клянусь тебе! — тараторила Кьяра. — А еще я разговаривала с великой герцогиней Иоанной. Она очень хорошая женщина! Она так любит своих детей. У нее две собаки, и она от них без ума. Великая герцогиня очень набожная и порядочная женщина. А еще она очень тоскует по родине и зла на великого герцога из-за его венецианской любовницы. А еще…

Тут у Кьяры кончилось дыхание. Она умоляюще протянула руки к бабушке.

— Значит, это был алхимик-англичанин, который прислал нам своего гонца, — сказала бабушка. Она провела рукой по

кожаным переплетам новых книг. Она всегда питала слабость к хорошим книгам. Кьяра подозревала, что бабушка с удовольствием согласилась бы на жизнь в богатстве и роскоши, если бы не родилась в эпоху Флорентийской республики. — Сам он сюда не приходил, поэтому я не могла узнать его лицо. Но гонец сказал его имя — Руанно дель Ингиль- терра. Он явился сюда на следующий день после твоего исчезновения. После этого гонцы приходили сюда целых шесть раз — приносили деньги, одежду и еду. Я хотела выбросить все в сточную канаву, но девочки так сильно плакали… Особенно Маттеа…

— Это была плата за серебряный десенсорий, бабушка, и ни за что больше.

— Так я тебе и поверила, внученька. Я чувствую, что ты что-то недоговариваешь.

Внученька… Наконец-то бабушка назвала ее привычным ласковым словом.

Тут Кьяра не выдержала. Слезы хлынули у нее из глаз, и она бросилась в раскрытые объятия бабушки.

— Ш-ш-ш, не плачь, моя любимая. Все хорошо. Если этим проклятым Медичи вздумалось дать нам денег, то мы примем их дары. Но если получится, используем эти деньги против них самих. В тот день, когда ты не пришла домой, я так перепугалась, что была рада увидеть гонца, пусть и в форме Медичи.

— Мне не разрешали тебя проведать, вплоть до сегодняшнего дня. Думали, я сбегу. Как будто я соглашусь жить где- нибудь еще, кроме Флоренции.

Бабушка высвободилась из объятий Кьяры, чтобы как следует разглядеть свою внучку. Придирчивым взглядом она осмотрела ее зеленое шелковое платье и желтые ленты.

— От них можно скрыться даже здесь, во Флоренции. Я знаю как.

— Ой, нет, бабушка! Ты меня не так поняла. Я там не из-за одежды или вкусной еды, не из-за роскошных комнат и общества знатных особ, — запротестовала Кьяра. Это было не совсем чистой правдой, но признаваться в этом бабушке нельзя ни в коем случае. — Просто великий герцог может сделать кое-что, что вылечит мою голову. Ты представляешь себе, бабушка, я смогу наконец-то избавиться от болей и этих постоянных голосов в голове! Я смогу снова стать здоровой, как раньше!

— Что-то связанное с алхимией? Подозреваю, философский камень. Верно? Да не смотри ты на меня так. Все знают, что великий герцог помешан на алхимии, а мечта любого алхимика — создать этот камень. И почему, спрашивается? Да потому, что он превращает любой металл в золото, а еще исцеляет любые болезни, дарует вечную жизнь и позволяет разговаривать с мертвыми. Именно этого хотел твой отец, когда его разорвало на куски в лаборатории, — создать этот пресловутый философский камень, чтобы поговорить с душами Джанни и твоей матери и сказать им в последний раз, как сильно он их любит.

— Да, бабушка. Я знаю, и мне так жаль!

— Не стоит грустить, моя дорогая. Их давно уже нет на свете. Но что бы они ни думали — твой отец и великий герцог, такой вещи, как философский камень, не существует. Это против Божьей воли.

— Не знаю. Может, ты и права, — ответила Кьяра. Когда бабушка начинала говорить о Божьей воле, спорить с ней было бесполезно — она никогда не изменит своего мнения. — Бабушка, я тут привезла подарки для тебя и девочек. Можно их внести в дом? А потом мы с магистром Руанно спустимся в подвал, и он посмотрит на то, что осталось от отцовских инструментов.

— Ты права, стоит их продать и постараться выручить как можно больше денег. В противном случае великий герцог заберет это просто так, не заплатив ни копейки. Так что это получается? Ты снова вернешься во дворец со своими новыми дружками? Будешь целовать задницу великого герцога, надеясь, что его алхимия избавит тебя от головных болей и дьявольских голосов?

— Это мой единственный шанс, бабушка. Я должна его использовать. У меня бывают обмороки, и я боюсь, что однажды они меня прикончат.

Пожилая женщина перекрестилась.

— Я буду молиться за тебя, дорогая. Ладно, приглашай своего иностранца. Пусть посмотрит на вещи моего сына. А я пока угощу донну Химену миндальным молоком и куском скьяччаты.

Кьяра с удивлением посмотрела на нее. Она не ослышалась? Миндальное молоко и скьяччата?

— Да-да! — рассмеялась бабушка. В ее голосе слышались одновременно и горечь, и нежная любовь. — У нас пошли дела в гору с тех пор, как ты, моя внученька, стала игрушкой при дворе Медичи.

 

Глава 11

Подвал книжной лавки Карло Нерини

В тот же день

— Ступайте осторожно, — предупредила Кьяра. — Лестница сильно обгорела при пожаре. Идите лучше здесь, вдоль стены.

Магистр Руанно спускался следом за девушкой в подвал, держа в руке зажженную лампу. Пару раз он буркнул что-то под нос на незнакомом языке. Похоже, он пользовался родным наречием, только когда бранился.

— А ты не знаешь, что именно из инструментов у вас есть?

— Я знаю только то, что отец никому не признавался, где он все это раздобыл.

Наконец под их ногами оказался плотно утрамбованный земляной пол. Изначально этот подвал предназначался для хранения овощей, мешков с мукой, бутылок с вином, банок с чернилами, рулонов бумаги и кожи. Отец расчистил и расширил пространство и перенес все запасы на кухню прямо над подвалом, чем вызвал гнев хозяйственной моны Агнессы. Кроме того, он вырыл отдельный потайной ход в подвал, который выходил на задний двор. Кьяра постаралась не смотреть на деревянный люк под столом. Впрочем, если не присматриваться, он выглядел не более чем как несколько досок, сваленных одна на другую.

Магистр Руанно повесил лампу на крючок и коснулся своей покрытой шрамами рукой двойного пеликана. Неровный свет лампы играл на его хрустальных боках и золотых креплениях.

— Эта вещь и вправду стоит целое состояние, — промолвил он. — И даже не из-за дорогих материалов, а из-за самой конструкции. Я просто не представляю, как торговец книгами мог приобрести такой инструмент.

— Плохой же из вас покупатель, раз вы прямо заявляете, будто он стоит целое состояние.

Англичанин улыбнулся. На этот раз это была не прежняя волчья усмешка, а искренняя улыбка, на мгновение преобразившая его лицо. Даже обычная темная грусть в его глазах стала немного светлее.

— Я же не свои деньги плачу, — сказал он. — А великий герцог вполне может себе позволить заплатить целое состояние. А твой отец, случайно, не украл этот двойной пеликан у кого-нибудь? Если да, ты мы обязаны найти первоначального владельца.

— Мой отец не был вором! Единственное, что он когда-то сказал на этот счет, это то, что его злейший враг оказался вернейшим союзником. Я всегда думала, что он имел в виду дьявола.

— Может, и так… А много инструментов погибло при пожаре?

— Большая часть. Остался только этот пеликан и еще алембик. Видите? Он из зеленого стекла в форме полумесяца.

Есть еще атанор. Отец говорил, что его привезли из Трапезунда, но я не знаю, где это.

— Так называлось византийское государство на побережье Черного моря. Оттуда начинался Великий шелковый путь на восток, — пояснил магистр Руанно, пристально изучая сосуд. Все-то он знает, этот высокомерный всезнайка. Не исключено, что он сам там бывал. — Да, это действительно похоже на работу трапезундских мастеров. Расскажи мне побольше о своем отце, монелла Кьяра. Меня просто удивляет, почему великий герцог при всей своей любви к алхимии ничего не слышал о его работе.

— Я расскажу вам все, что знаю, при условии, что вы прекратите называть меня монеллой.

Магистр Руанно внимательно посмотрел на девушку, на этот раз уже без улыбки. Он смотрел на нее так, будто увидел ее впервые с того самого утра, когда Кьяра прошла инициацию. Но только сейчас она была одета в шелка и ленты.

— Хочешь сказать, что ты больше не уличная девчонка?

— Я никогда ею не была. Я могу быть бедной, и на мне может быть плохая одежда, но я родом из уважаемой семьи. Уже много поколений семейство Нерини занимает достойное место среди флорентийской гильдии книготорговцев.

— Тогда я буду звать тебя донной Кьярой, — сказал магистр Руанно с хитрым блеском в глазах.

— Назовете меня так в присутствии бабушки, и она вышибет вам пару зубов своей метлой. Нерини всегда были сторонниками республики.

— Я всего лишь дразню тебя. Ну так расскажи мне побольше о своем отце-республиканце, мона Кьяра.

Она посмотрела на зеленый стеклянный алембик в форме полумесяца. Это был ее любимый предмет.

— Все началось с несчастного случая. Мы с моим братом Джанни играли на улице возле лавки, и тут на нас налетели два знатных господина верхом на лошадях. Они даже не пробовали остановиться. Какое им дело до детей каких-то мелких торговцев?

— Брат? — Кьяра поняла, что он мысленно перебирает всех членов ее семьи — бабушка, Лючия, Маттеа… — Выходит, твой брат погиб?

— Да. У него все лицо и голова были разбиты, а также сломана спина.

Оба замолчали, обдумывая сказанное. Затем магистр Руанно поднял крышку атанора и заглянул внутрь.

— И тебя тоже ранили? — спросил он таким уверенным тоном, будто это был не вопрос, а утверждение. Неужели он все знает? Неужели он наводил о ней справки?

— Одна из лошадей ударила меня копытом сюда, — ответила Кьяра и коснулась того места на голове, где остался шрам.

У Кьяры всегда были густые и мягкие волосы, а после того как она стала их мыть специальным составом донны Химены, в который входили уксус, розмариновая вода, ароматное масло, мята и чабрец, ее локоны приобрели еще большую силу и блеск. Смотрясь в зеркало, она увидела, что волосы, которые росли поверх полукруглого шрама, были жестче остальных и кое-где в них попадались седые волоски, которых она раньше не замечала. Неудивительно, ведь у нее раньше никогда не было своего зеркала.

— Головные боли, о которых ты говорила в ночь перед инициацией, — это последствие травмы?

— Да. А еще иногда у меня случаются обмороки, — призналась девушка. Она решила не рассказывать ему о дьявольских голосах, живущих в ее голове. Эту тайну не знал никто, кроме бабушки.

Англичанин взял со стола несколько кусков разбитого стекла и начал рассеянно вертеть в руках, пытаясь сложить их вместе.

— И ты надеешься исцелиться с помощью Lapis Philosophorum?

— Да, это моя цель.

— И что предпринял отец, когда погиб твой брат? Где была ваша мать? — спросил он, смахнув со стола осколки. Что бы это ни было раньше, его уже не склеить.

— Моя мать… она была беременна, когда это все произошло. У нее случился выкидыш, и она умерла. Она так любила Джанни, что не представляла, как будет жить без него. Это был их единственный сын и наследник. Когда она умерла, а вместе с ней и ребенок, то семья лишилась возможности иметь наследника.

— А как же ты и твои сестры? Вы можете выйти замуж, и ваши мужья продолжат семейное дело.

— Бабушка говорила то же самое. Она всегда мыслит практично. Но отец был вне себя от горя. Он думал только о том, чтобы вернуть к жизни свою жену и сына.

Кьяра поежилась от холода. Здесь, в подвале, даже в летний зной было прохладно.

— Некромантия, — тихо произнес магистр Руанно. — Выходит, твой отец надеялся создать философский камень, чтобы использовать его в некромантии, то есть воскрешении мертвых.

— Именно так.

— А он никогда не просил тебя помогать ему в его экспериментах? До пожара?

— Помогать? Разумеется, нет. Но я иногда украдкой подглядывала за ним. Мне хотелось научиться всему, чтобы стать его преемницей. Конечно же, я никогда бы не смогла заменить Джанни, но мне хотелось сделать все, что в моих силах. А почему вы хотите знать, просил ли он меня о помощи?

— Некоторые некроманты… — начал было англичанин, но тут же замолчал. К ее большому удивлению, он дотронулся рукой до ее запястья. Пальцы легли на зеленый шелк ее рукава, в то время как большой палец его руки коснулся верхней части ее ладони. Между ее кожей и поверхностью его большого пальца оказалась лишь тонкая белая ткань выбившейся из-под рукава нижней рубашки. Кьяру охватило странное ощущение. Он коснулся ее руки не с целью приласкать или что-то в этом роде. Скорее он хотел ободрить ее или защитить от непонятной угрозы.

— Вы не договорили. Что там насчет некромантов? — спросила она.

— Пустяки, ничего особенного, — ответил он и отвел взгляд в сторону.

Разумеется, ему было что сказать, но что бы это ни было, он не собирался ей ничего рассказывать. Магистр Руанно снова подошел к двойному пеликану и начал его внимательно разглядывать, чтобы определиться, можно ли его разобрать с целью безопасной перевозки. Через некоторое время он спросил:

— А что насчет книг? Когда ты предлагала великому герцогу купить у тебя серебряную воронку, ты говорила еще о каких-то книгах.

Что же ему на это ответить? Соврать, что нет никаких книг? Показать все, что есть? Или только часть? Среди отцовских книг была одна — самая древняя и самая ценная, которую Кьяра хотела оставить у себя. Отец делал в ней пометки, и Кьяре хотелось когда-нибудь, когда она уже достаточно выучится читать по-латыни, прочитать то, что он написал. С другой стороны, англичанин не поверит, если она начнет отрицать существование книг.

— Да, есть несколько книг. Я отнесла их наверх. Боялась, как бы не обрушился потолок в подвале. Я думала, что книги — это самое ценное, что осталось после отца.

Англичанин взглянул на нее. На какое-то мгновение ей показалось, что он читает ее мысли и знает, что книги здесь, в этом самом подвале, завернутые в водонепроницаемый вощеный шелк и запертые в железный короб, замурованный в стену. Ей также показалось, что он знает о тайном подземном туннеле, вход в который находился прямо под столом. Однако магистр Руанно улыбнулся своей обычной волчьей усмешкой и сказал:

— Ты говоришь как истинная дочь книготорговца. Хорошо, пойдем наверх и посмотрим на эти книги. Позже я пришлю слуг, чтобы они забрали инструменты.

— И какую сумму заплатит великий герцог?

— Я поговорю с ним и думаю, он не станет скупиться. Но если мы сразу запросим большую сумму, это вызовет у него подозрения. Да и вам будет сложно разобраться с кучей денег за раз. Давай договоримся, что герцог будет платить вам по двадцать золотых скудо в год в течение двадцати лег. А кроме того, предоставит приданое для тебя и для твоих сестер. Что должно быть в приданом — пусть решит твоя бабушка.

Кьяра сняла лампу с крюка и направилась к лестнице.

— Хорошо, я согласна, — сказала она. — Давайте пойдем наверх. Я покажу вам книги, а бабушка угостит вас скьяччатой и миндальным молоком.

 

Глава 12

Дворец Медичи

16 сентября 1574

Три месяца спустя

Кьяра с силой поставила на стол горшок с шафрановыми жилками. От удара простой глиняный сосуд треснул, и легкие темно-красные тычинки взмыли в воздух.

— Che palle! — выругалась Кьяра.

— Кьяра! — прикрикнула на нее донна Химена, оторвавшись от своего шитья. Выражение ее лица было спокойным, но в голосе слышалось раздражение. — Не знаю, где ты набралась таких слов, но я запрещаю тебе произносить их в моем присутствии. Это не подобает такой молодой особе, как ты, и неуважительно по отношению к великому герцогу.

— Как будто ему есть до этого дело, — ответила Кьяра, осторожно собирая шафрановые тычинки, по одной жилке за раз. Мало того что шафран стоил баснословных денег, он еще и обладал целебным свойством: отгонял вредоносные испарения оспы. — К тому же все так говорят.

— Это не значит, что ты можешь все повторять, — возразила донна Химена и протянула руку за шафраном. Она делала саше — небольшие шелковые мешочки, набитые шафраном, которые повязывали на шею детям.

— Вообще-то, великий герцог взял меня сюда в качестве своей мистической сестры, а не няньки, — дерзко ответила Кьяра и положила собранный шафран в руку доны Химены. — Я, между прочим…

— Довольно, — оборвала ее донна Химена, продолжая набивать шафраном небольшие мешочки. — Хочу тебе напомнить, что ты всего лишь дочь книготорговца. Так что, будь так любезна, прояви хоть немного смирения. Ты еще должна сказать спасибо за то, что тебе разрешили помочь, когда великая герцогиня в трауре.

В августе Флоренцию охватила эпидемия оспы, жертвой которой стала младшая дочь великого герцога — Лукреция. Ей едва исполнилось два года, и за всю ее недолгую жизнь великий герцог Франческо видел свою дочь не более чем два- три раза. Великая герцогиня, напротив, проводила бессонные ночи у постели своей больной дочурки, а когда та умерла, бедная женщина стала еще печальнее, чем прежде. За девять лет брака она родила пятерых дочерей, и в живых осталось только две: восьмилетняя Элеонора, названная в честь матери великого герцога, и четырехлетняя Анна, носившая имя матери самой Иоанны Австрийской. Сыновей у нее не было, и великий герцог воспринимал этот факт как оскорбление своего мужского достоинства.

Донна Изабелла вместе с донной Дианорой уехали в горы, подальше, как они говорили, от жары и болезни. Обе оставили во Флоренции своих детей, оправдывая это тем, что долгая дорога и перемена обстановки могут плохо сказаться на здоровье малюток. Кьяра наотрез отказалась уезжать из города, мол, во Флоренции она родилась, здесь же и умрет, если уж ей суждено стать жертвой смертельной болезни. Великий герцог посмеялся, вспомнив, как сам говорил: «Я, как и ты, коренной флорентиец. Ведь мои предки жили здесь, начиная с Лоренцо Великолепного», и определил ее вместе с донной Хименой в свиту своей супруги, для того чтобы они помогали ухаживать за целой ватагой детей.

Великая герцогиня проводила большую часть времени в молитве. Только Господь ведает, сколько еще ей потребуется молитв, чтобы заглушить свое горе. Уроки чтения и письма у Кьяры сменились бесконечной сменой пеленок, поиском потерянных игрушек и выгулом собак. Это все раздражало Кьяру и вселяло в нее беспокойство. А что если потребность великого герцога в мистической сестре была не более чем сиюминутной прихотью, а теперь он и думать о ней перестал?

— Прошу прощения, донна Химена, — сказала Кьяра притворно мягким и покорным тоном. Обычно это срабатывало с бабушкой, а значит, должно сработать и с донной Хименой. — Я больше не буду говорить дурные слова.

— Как же! До следующего раза. Не пытайся мне льстить, маленькая лгунья.

Кьяра посмотрела на свои пальцы ног. На ней были шелковые чулки и бархатные туфли с мягкой кожаной подошвой и золотой вышивкой. Ей вдруг стало интересно, что сделали с ее старыми размокшими от дождя тапочками, которые были на ней в тот день, когда она встретилась с великим герцогом. Она вспомнила, как потеряла одну тапку, когда магистр Руанно забросил ее верхом на Лоурена. Ей вспомнился их тогдашний диалог:

«Загни пальцы ног, чтобы снова не потерять обувь. Вообще-то не мешало бы надеть чулки. — Я так торопилась, что, должно быть, забыла выбрать пару тонких шелковых чулок из многих дюжин, что лежат в моем позолоченном комоде».

Теперь у нее и вправду были шелковые чулки. По крайней мере две пары. И был у нее свой собственный комод, разве что не покрытый позолотой. И вообще, у нее теперь было много вещей, которых раньше никогда не было.

По крайней мере, какое-то время она может всем этим пользоваться.

— И совсем я не льстю. Или как там правильно? Льщу? — начала оправдываться Кьяра. — Ну, может, самую малость. Но я обещаю вести себя смирно, донна Химена.

— Сделай милость, постарайся.

В дверь постучали, и в комнату вошли двое мужчин, одетые в цвета великого герцога Франческо. Сердце Кьяры перевернулось.

— У нас послание от его светлости, — сказал один из них.

Донна Химена поднялась со своего места и протянула вперед руку.

— Можете отдать его мне. Я донна Химена Осорио.

— Его светлость не изволил дать письменных сообщений. Нам просто приказано забрать с собой сестру Кьяру Нерини и привести ее в Казино ди Сан-Марко. Его светлость сказал, чтобы она приготовилась к этой встрече, поэтому мы готовы подождать.

У Кьяры чуть ноги не подкосились. Все было так, будто ее сегодняшняя вспышка гнева и разбитый горшок с шафраном стали тем магическим заклинанием, которое призвало сюда этих двух гонцов. После стольких месяцев томительного ожидания она наконец-таки увидит, как великий герцог и его помощник-англичанин действительно занимаются алхимией! Ей вспомнились слова магистра Руанно: «Мы только что закончили третью ступень — стадию прокаливания, и мы решили, что для четвертой стадии насыщения нам потребуется помощь третьего адепта». Получается, она будет участвовать в так называемой стадии насыщения, что бы это ни значило.

И они назвали ее сестрой! Точно так же, как магистра Руанно все называют магистром.

— Сестра Кьяра — это я, — сказала она. От охватившей ее радости хотелось петь и танцевать. Ей даже показалось, что она стала как-то выше и сильнее, чем была раньше. — Я сейчас соберусь, подождите меня здесь.

Она услышала, как донна Химена неодобрительно цокнула языком. О каком смирении можно говорить, когда у нее хватает наглости отдавать приказы людям герцога в присутствии самой донны Химены, которая старше ее и по возрасту, и по положению. Как бы то ни было, она теперь сестра Кьяра, и сам великий герцог послал за ней своих людей. А донна Химена пускай остается здесь с детьми и цокает языком сколько душе угодно.

С этими мыслями Кьяра выбежала из комнаты.

 

Глава 13

Казино ди Сан-Марко

Позже, в этот же день

Лаборатория великого герцога была тем местом, где не имели значения ни титулы, ни родственные связи. Здесь правило искусство алхимии, и поэтому даже великий герцог становился здесь просто магистром Франческо. И сейчас они вместе с Руаном стояли спина к спине в центре розетки из шести лепестков посреди черно-белого лабиринта. Так символически изображался великий труд, над которым они работали, или magnum opus, как любил говорить великий герцог. Мозаика из кусочков кварца и оникса, покрывавшая почти весь пол, изображала свет и тьму, а также поиск шести основополагающих элементов бытия в сердце вселенной. Вдоль стен за пределами круга стояли столы и шкафы с замысловатыми алхимическими инструментами. Все, что использовалось в ритуале инициации, было убрано из комнаты. Несмотря на отсутствие окон, в помещении было светло как днем благодаря двадцати девяти большим канделябрам. Такое количество было выбрано неспроста: число двадцать девять является простым числом и делится только на себя.

На Руане была черная сутана и его личный амулет — необработанный кусок красного гематита, ограненный железом и медью, которые увеличивали силу камня. Франческо был облачен так же, но на его груди красовалась золотая цепь, на которой висел внушительных размеров ограненный бриллиант, переливавшийся всеми цветами радуги.

За пределами лабиринта стояла Кьяра Нерини, одетая в свою хламиду из некрашеной шерсти. Ее распущенные волосы доходили почти до колен, а между грудями покоился лунный камень размером с яйцо. Несколько месяцев достаточно привольной жизни в свите донны Изабеллы сгладили острые линии ее подбородка и скул, и глаза перестали казаться такими впавшими, как раньше. Ее бабушке и сестрам тоже жилось хорошо, а их книжная лавка потихоньку возрождалась к активной жизни под покровительством дома Медичи. Кьяре уже нечего переживать за их благополучие. Руан обо всем позаботился.

— Пройди в центр лабиринта, сестра Кьяра, — промолвил Франческо. — Мы соединим вместе силы солнца, земли и луны.

Хорошо зная великого герцога, Руан не мог не почувствовать радостного возбуждения в его голосе. Франческо действительно верил, что присутствие девушки изменит ход всего эксперимента. Ладно, пусть будет так, как он хочет. Франческо и так уже потратил слишком много времени и денег на то, чтобы совладать с врагами, пользуясь своим новым положением великого герцога, а также на то, чтобы продолжать странные отношения со своей праздной любовницей, но вместе с тем тайком от нее ходить к шлюхам в самые грязные кварталы Флоренции. Пора снова браться за работу. Руан имел неосторожность связать себя обещаниями доктору Джону Ди из Лондона, и теперь ему нужно было раздобыть немало золота, чтобы сдержать свое слово.

Девушка начала движение по лабиринту, обходя все изгибы, призванные символизировать силу женского начала.

Руан прикрыл глаза и сконцентрировался на предстоящей стадии насыщения. Она заключалась в трансформации caput mortuum плотной субстанции темно-красного цвета, получившейся в результате стадии прокаливания, в очищенную блестящую ртуть. Получится ли у них это сейчас, когда за первую и самую опасную задачу по размельчению красного камня возьмется девушка? В нем действительно содержался элемент Венеры, и есть надежда на то, что Венера откликнется на прикосновение женских рук. В прошлый раз стадия насыщения с треском провалилась, и сейчас Руан мысленно призывал всех ручных волков святого Петрока, только чтобы эксперимент прошел успешно.

Наконец девушка дошла до центра лабиринта.

— Я пришла, — сказала она чистым и звонким голосом, как у новопостриженной монахини. В какой-то степени она ею и была. — Приветствую вас, ваша светлость, и вас, магистр Руанно.

— Здесь, и только здесь, называй меня магистром Франческо, — сказал великий герцог. — В лаборатории я всего лишь мастер великого искусства.

— Приветствую вас, магистр Франческо, — повторила девушка. Руан услышал трепет благоговения в ее голосе. Это хорошо. Можно надеяться на то, что нервное напряжение заставит ее сконцентрировать внимание и выполнить все задачи точно и аккуратно.

— Venite, Sol, Luna et Terra, — торжественно произнес Франческо. Его слова значили «Придите, солнце, луна и земля». Он начал читать длинное и пафосное — даже чересчур пафосное — заклинание на латыни. Девушка смотрела на него, словно завороженная. А Руан тем временем пытался не вслушиваться в латинский текст, а вместо этого все думал о предстоящей стадии насыщения. Почему в прошлый раз у них ничего не вышло? Как сделать так, чтобы на этот раз все прошло удачно? От чего это зависит?

— Аминь, — сказал наконец Франческо. — А теперь мы пройдем через лабиринт наружу. Сестра Кьяра, твоим первым поручением будет измельчить caput mortuum до состояния мельчайшей пыли так, чтобы даже легкое дыхание смогло поднять эту пыль со дна каменной ступы.

Руан отдал должное девушке, когда она не стала задавать лишних вопросов, по крайней мере, до тех пор, пока они не вышли из лабиринта.

— А что такое caput mortuum?

— Это результат предыдущей стадии прокаливания, — ответил Франческо. — В этом красном камне содержится, помимо всего прочего, элемент Венеры. Видишь этот камень в ступе? Так вот, поскольку в нем содержится элемент Венеры, я полагаю, он должен откликнуться на женское начало.

Кьяра посмотрела на содержимое ступки и нахмурилась.

— А я узнаю этот камень, — сказала она.

«Она ведет себя точно так же, как и я, должно быть, вел себя лет пятнадцать назад в Вене, когда Конрад Павер обучал меня работе с металлами. Такая же неопытная, но гордая. И так же спешит проявить те скудные знания, что у нее есть», — подумал Руан.

— Ведь это прокаленная ртуть? Я угадала? — продолжала девушка. — Тогда мне лучше прикрыть чем-нибудь рот и нос, пока я буду молоть камень. Потому что если я нечаянно вдохну порошок, я заболею и даже могу умереть.

Франческо в недоумении уставился на Кьяру, а Руан не смог удержаться от смеха.

— Ты настоящая дочь алхимика, сестра Кьяра. Это действительно прокаленная ртуть. Видишь тот небольшой ящик? Там лежат шелковые маски. Возьми одну и обмотай вокруг лица.

Кьяра недобро посмотрела на англичанина и дерзко вскинула подбородок. Теперь, когда черты ее лица приобрели приятную округлость, это движение уже не превращало ее в смешную драчливую девчонку.

— Это что, такое испытание? — спросила она. — А если бы я не знала, что это? Вы бы позволили мне работать с открытым лицом?

— Разумеется, это было испытание, — поспешил оправдаться Франческо, взяв себя в руки. — И ты с честью его прошла.

— И, конечно же, мы бы никогда не позволили тебе измельчать этот камень без маски, — добавил Руан.

Она сердито посмотрела на них, словно не до конца верила их словам.

— Надень маску, сестра Кьяра, — приказал Франческо. — Нужно начинать работу.

Кьяре пришлось немного повозиться с шелковой маской, пока ей не удалось как следует завязать ее на затылке. Руан вспомнил, как она рассказывала, что подглядывала за своим отцом в его лаборатории, но, по всей видимости, ей ни разу не приходилось работать самой. Наконец она надела повязку и на какое-то мгновение зажала в руке лунный камень, словно прося у него поддержки. Затем она приступила к работе. Разумеется, она не первый раз в жизни держала в руках ступу с пестиком, но это было на кухне, а не в лаборатории.

— А какой следующий шаг? — спросила она через некоторое время, слегка запыхавшись от прикладываемых усилий.

— Измельченный caput mortuum  помещается в атанор, — сказал Франческо. — Мы воспользуемся трапезундской печью твоего отца, чтобы усилить твое влияние, а значит, и влияние Венеры. Затем магистр Руанно добавит эликсир витриоли, а ты добавишь белый экстракт терпентина как символ белой непорочной луны. После этого я собственноручно закрою атанор и начну его вращать. Циркуляция элементов приведет к их полному слиянию.

— Похоже на рецепт бабушкиного супа из репы, — еле слышно пробормотала Кьяра, а потом уже громко добавила: — Мне кажется, порошок готов. Взгляните.

Через шелковую маску она осторожно подула на мелкопомолотый порошок, и небольшая порция красной пыли легко взметнулась в воздух и снова опустилась в ступу. У Руана пробежала по спине дрожь. В этом красном порошке таилась ужасная смерть — попав в легкие, он буквально разрывал их на части. Кьяра это тоже знала, и поэтому, даже будучи в маске, она отвернулась в сторону перед тем, как сделать вдох.

— Отлично! — похвалил Франческо. — Дыхание девственницы — вот тот элемент, которого нам, быть может, недоставало. Теперь возьми серебряную мерную ложку и помести полученный порошок в атанор.

Кьяра взяла небольшую ложку, закрученную наподобие рожка, и осторожно, маленькими порциями, перенесла порошок в печь. Закончив, она положила ложку на стол и отступила от атанора.

— Готово, магистр Руанно, — сказала она.

Руан подошел к печи и отмерил необходимое количество витриоли. Она была прозрачной, как вода, но по консистенции напоминала жидкий мед. Он осторожно вылил ее поверх измельченной в пыль прокаленной ртути. Чтобы запустить реакцию, важно было делать это как можно медленнее. Понемногу на дне атанора начали формироваться белые кристаллические гранулы. Закончив свой этап работы, Руан повернулся к девушке:

— Экстракт терпентина находится вон в той колбе.

Кьяра взяла колбу и вытащила из нее пробку.

— А что произойдет, когда я вылью это в печь?

— Сразу никакой видимой реакции быть не должно. Но все равно, осторожность не помешает.

Она на секунду закрыла глаза. Неужели для молитвы? Затем она медленно и плавно подняла колбу над атанором и вылила содержимое внутрь.

Белые кристаллы закружились и начали растворяться в жидкости. Это был признак того, что все идет хорошо.

— А теперь, — объявил Франческо, — я закрою атанор и приведу жидкости во вращение. Отойдите оба.

На самом деле уже не было никакой опасности, но это было в духе Франческо — окутать все атмосферой таинственности. Руан отступил и жестом приказал Кьяре сделать то же самое. На ней все еще была шелковая маска.

Атанор помещался на механизме, который можно было привести во вращение с помощью ножной педали. Франческо закрыл печь крышкой и начал ее вращать — сначала медленно и осторожно, но затем все быстрее и энергичнее. Губы его беззвучно шевелились — он произносил про себя какие-то латинские заклинания.

— Готово, — сказал он наконец. — Теперь мы вместе запечатаем атанор и поместим его на огонь, соединив с алембиком и ретортой. Растворенная субстанция должна быть сублимирована три раза подряд. В результате первой сублимации должна получиться насыщенная вода.

— И сколько времени это займет? — спросила Кьяра.

— Весь процесс занимает несколько дней, — сообщил Франческо. — Каждый этап нашей великой работы требует времени и терпения.

— Несколько дней?!

Руан улыбнулся.

— Нам не нужно всем троим присутствовать при этом процессе, — объяснил он. — Теперь, когда началась стадия насыщения, мы будем следить за ней по очереди. Не волнуйся, сестра Кьяра, у тебя на все хватит времени. И на сон, и на еду, и на поручения донны Химены.

— А у тебя, магистр Руанно, — прервал его Франческо, — будет достаточно времени, чтобы тайно встречаться со своими гонцами, которые то и дело снуют между Флоренцией и Лондоном. Что ты на это скажешь?

В голосе великого герцога чувствовалось раздражение. Руана покоробило то, что Франческо позволил себе подобное замечание в присутствии девушки. Он подумал, не переступил ли он тонкую грань между своей преданностью дому Медичи и горячим желанием выгнать английского узурпатора Лоуэлла из поместья Милинталл Хаус и вогнать его в такую же нищету, какую узнала его мать — несчастная овдовевшая женщина на сносях.

— Вполне возможно, — спокойно ответил Руан. — Но я никогда не скрывал от вас тот факт, что поддерживаю связи с соотечественниками.

— Теперь, когда мы приступили к новой стадии нашего великого дела, я хочу, чтобы ты полностью посвятил себя работе. Все эти заговоры, планы отмщения и женщины слишком занимают твой ум. Забудь на время обо всем этом.

Руан склонил голову в знак покорности, но на самом деле чтобы скрыть истинное выражение своего лица. Насчет женщин великий герцог явно загнул.

— Я выполню вашу просьбу, магистр Франческо.

Это, конечно же, была ложь, и Франческо об этом знал. Повисло гнетущее молчание, грозившее разорваться, как прокаленная ртуть, растворенная в витриоловом масле и экстракте терпентина.

— Давайте установим расписание, — сказала вдруг Кьяра. Она уже сняла маску, и Руан с удивлением обнаружил, что она как будто изменилась, стала старше. Перед ним уже был не ребенок, а взрослая девушка. Просто невероятно. По всей видимости, удачный исход ее первого опыта настоящей алхимии вселил в нее уверенность, достаточную для того, чтобы разговаривать с ними, словно они были на равных. — Магистр Франческо, в какое время суток вам будет удобно сюда приходить?

Ощущение опасности испарилось.

— Я буду наблюдать с девятого часа до середины второй стражи.

— Тогда я буду здесь с середины второй стражи до конца заутренней службы, — сказал Руан. Ему это было даже удобно. Он любил оставаться на ночь один в темной лаборатории, полной таинственных секретов. — Тебе, сестра Кьяра, остается время между заутреней и девятым часом дня.

Она кивнула в знак согласия.

— Когда мне покажется, что сублимация завершена, я пришлю гонца с сообщением. Вы ведь тоже пошлете за нами, магистр Франческо?

— Конечно.

— Вторая стража уже началась, — заметил Руан. — Поэтому я остаюсь сейчас здесь. Увидимся утром, сестра Кьяра.

— Пойдем со мной, сестра Кьяра, — сказал великий герцог и начал снимать с себя черную сутану. На сегодня работа над magnum opus подошла к концу, и для Руана магистр Франческо автоматически снова превратился в великого герцога.

— Магистр Руанно, мы оставляем нашу великую работу на ваше попечение.

— Можете не волноваться. На этот раз у нас все получится.

 

Глава 14

Дворец Медичи

20 июля 1575

Десять месяцев спустя

Это было невероятное по своей красоте ожерелье, изготовленное из квадратных плоскогранных рубинов и изумрудов,

обрамленных в золотую оправу в виде стилизованных цветов. Между цветками красовались пары одинаковых жемчужин. Самая большая жемчужина в виде кулона свешивалась с центрального рубинового цветка.

— Боже правый, Изабелла! Оно же стоит целое состояние! — воскликнула Кьяра. Вдали от посторонних глаз они с сестрой великого герцога называли друг друга просто по имени. Сначала Кьяре казалось это странным, но потом стало совершенно естественным. Как бы то ни было, Кьяра была сестрой великого герцога по искусству алхимии, в то время как Изабелла была его сестрой по плоти.

— Думаю, сотни две скудо, — сказала Изабелла. По всей видимости, эта сумма не казалась ей огромной. Оно и понятно, ведь она всю жизнь купалась в роскоши. — Я прошу тебя отнести его одному господину. За мной следят днем и ночью. Гвардейцы моего брата последуют за мной, если я пойду к нему сама.

Но зачем? Что случилось?

Изабелла повернулась лицом к туалетному столику и принялась переставлять на нем всевозможные баночки и флаконы, брала в руки зеркало и снова возвращала его на место. Она всегда так перебирала в руках вещи, когда не хотела говорить правду, но в результате не могла сдержаться и все рассказывала начистоту. Когда-нибудь эта страсть к разговорам и неумение хранить секреты ее и погубят.

— Только не говори ничего Франческо, — сказала Изабелла, резко повернувшись к ней лицом. — Поклянись, Кьяра, что ничего не расскажешь Франческо.

— Да я его уже несколько недель почти не вижу.

Стадия насыщения увенчалась успехом, чего нельзя сказать о последующей стадии фиксации. Поэтому им пришлось начинать все сначала и за четыре месяца удалось пройти шесть стадий. После этого они сделали перерыв на празднование Рождества и Богоявления. Вкуснейшее печенье бефанини, вино, фейерверки и пышные шествия — все это поражало воображение неискушенной девушки. Но затем, на седьмой стадии разделения, вся их работа пошла прахом. Великий герцог был в ярости. Донна Бьянка на несколько недель заперлась в своем доме и никуда не выходила. Поговаривали, что Франческо избил ее до такой степени, что она едва могла ходить и была не в состоянии надеть на себя приличную одежду.

После этого, в марте, когда они собирались начать всю работу сначала, великая герцогиня слегла в постель, готовясь родить своего шестого по счету ребенка. Это значило, что великий герцог по крайней мере один раз не отказал себе в удовольствии лечь в постель со своей законной супругой. Это могла быть еще одна причина, по которой донна Бьянка решила пока не показываться на людях.

Время от времени, когда учащались головные боли и голоса снова начинали шептать в ее голове, Кьяра задумывалась о своей жизни и произошедших в ней изменениях. Прошел целый год и три месяца с той поры, как она попала во дворец великого герцога. За это время она выросла из всей своей одежды. Ей нужны были более длинные юбки и рукава, а также более широкие нижние рубашки, поскольку внезапно ее грудь увеличилась в размерах и стала больше похожей на грудь молодой женщины, нежели девочки-подростка. Она хорошо питалась и жила в отдельной маленькой комнатке, как монахиня, поскольку все остальные придворные фрейлины считали ее ведьмой и отказывались принимать ее в своих дормиториях.

Однако убранство комнаты ничуть не походило на монашескую келью. Кьяра спала на узкой кровати с мягкой пуховой периной, устланной чистым и мягким постельным бельем. У нее также была тумба с фарфоровым рукомойником, в котором она каждый день умывала лицо и мыла руки. Ежедневно она натирала тело ароматным лосьоном, и у нее даже было свое зеркало. По правде сказать, это был осколок разбитого донной Изабеллой зеркала. После каждого приема пищи Кьяра чистила зубы специальным лоскутом вышитой ткани и раз в сезон мыла голову отваром вербены и корневища лакрицы с добавлением уксуса. Чтобы вымыть ее длинные и густые локоны, требовалось не менее трех часов. Затем она расчесывала волосы и заплетала косы, припудрив сначала пудрой из гвоздики и лепестков роз, дабы придать им изысканный аромат. Кьяре нравилось ухаживать за собой. Если кто-то увидел бы ее впервые, то никогда бы не догадался о ее истинном происхождении.

— Я клянусь, что ничего не расскажу великому герцогу, — пообещала она Изабелле. — Клянусь всеми святыми.

Говоря это, она вспомнила слова донны Химены о том, что повсюду есть уши. Изабелла, скорее всего, подумала о том же, потому как придвинулась поближе к девушке и шепотом сказала:

— Дианора в беде. Мы обе с ней в беде. Франческо арестовал человека по имени Орацио Пуччи. Ты наверняка слышала о нем от Дианоры. Дело в том, что этот человек возглавлял заговор против Медичи, и Дианора по своей недальновидности решила ему помочь.

— Помочь ему? — от удивления Кьяра слегка повысила голос. — Но зачем? Она ведь сама принадлежит семье Медичи, раз замужем за вашим братом.

— Тише! Это все правда. Но правда и то, что Пьетро — худший из мужей. Он бьет Дианору. Уж я-то знаю. Бросает ее одну в постели и уходит резвиться со своими шлюхами. Он еще хуже Франческо. Но тем не менее она совершила непростительную ошибку, когда решила содействовать покушению и мятежу.

— Какому еще покушению? Кого собираются убить?

— Лучше тебе не знать. Слушай внимательно, Кьяра. Орацио Пуччи непременно заговорит. Каким бы храбрым он ни был, Франческо подвергнет его таким пыткам, что в конце концов он заговорит и раскроет имена всех людей, кто был с ним в сговоре. И один из них — любовник Дианоры. Если его арестуют и он начнет раскрывать все секреты… Я, право, не знаю, что сделает Франческо, когда все узнает.

— Но что мы можем сделать?

— Мы должны увезти любовника Дианоры из Флоренции. Сама она сделать этого не может, иначе непременно привлечет внимание Франческо. Да и в любом случае она сейчас слишком напугана, и все, на что ее хватит, — это зарыться головой в подушки и плакать. Я должна ее защитить, понимаешь? Потому что если арестуют ее любовника, арестуют и ее, а она тут же все разболтает Франческо. Расскажет ему то, чего он никогда не должен узнать.

«Например, про твою давнюю любовную связь с магистром Руанно, — подумала Кьяра. — А еще про твоего нынешнего любовника дона Троило Орсини, кузена твоего мужа». Ей вспомнились слова бабушки: «Вот уж эти Медичи. Бесстыдные твари, что женщины, что мужчины».

— И что вы хотите, чтобы я сделала? — спросила Кьяра.

— Ты должна отнести это ожерелье любовнику Дианоры. Его зовут Пьерино Ридольфи. Это ожерелье самой Дианоры, он непременно его узнает и поверит тебе. Скажешь ему, чтобы он немедленно уезжал из Флоренции.

— А где он? И как я к нему доеду, чтобы передать ожерелье?

— Я дам тебе лошадь. Ты переоденешься в одежду простого гонца, в мужские штаны и чулки, а сверху накинешь темный плащ. Так ты доедешь до дома, где он сейчас находится. Отдашь ему ожерелье и лошадь, а сама вернешься пешком.

Кьяра в ужасе отшатнулась.

— Изабелла, вы знаете, что я готова ради вас на все. Но ехать верхом на лошади по Флоренции ночью? Одной, в мужской одежде? Это чистой воды безумие! Я никогда не ездила одна верхом, и вы знаете, как я боюсь лошадей.

— Я выбрала для тебя самую покладистую лошадь. Ты же знаешь город, как никто другой. Ты сама говорила, что знаешь и любишь здесь каждый камень. Я уверена, ты сможешь проехать тайными улочками, и тебя никто не заметит.

— Но куда мне ехать?

— Пьерино Ридольфи скрывается в доме, который тебе хорошо известен.

Кьяра в изумлении уставилась на нее.

— Только не говорите, что он прячется в лавке моего отца. Я знаю, что бабушка ненавидит Медичи, но она бы никогда не решилась…

— И все-таки она решилась. Я верю, Кьяра, что у тебя все получится. Сейчас я принесу тебе одежду, а лошадь уже стоит запряженная в стойле. Умоляю тебя, Кьяра, сделай это ради меня! Я бы сама поехала, если бы не знала, что люди Франческо будут следовать за мной по пятам.

— Но может быть, есть кто-нибудь еще, кому вы можете доверять?

— Нет! Все они следят за мной! Они докладывают Франческо обо всем, что я делаю. Кьяра, я думала, ты мне друг. Если ты откажешься мне помочь, то мне не остается ничего, кроме как думать, что ты тоже за мной шпионишь! Неужели и ты следишь за мной и докладываешь все моему брату?

Она залилась слезами. Было ли ее отчаяние искренним или притворным, Кьяра не могла понять, но слова Изабеллы задели ее за живое. Она действительно ценила доверие Изабеллы и была рада, что является частью ее блистательного круга.

— Ни за кем я не шпионю, — сказала она. — Я ваш преданный друг, Изабелла. Клянусь вам. И я согласна выполнить вашу просьбу. Несите одежду.

О святой Ипполит! Сделай так, чтобы лошадь и вправду оказалась смирной.

 

Глава 15

Книжная лавка Карло Нерини Позднее в эту же ночь

Нельзя сказать, чтобы лошадь была особенно смирной, но, по крайней мере, она была хорошо тренированной и на ней было удобное кожаное седло. Возле стойла висела одинокая лампадка, отбрасывая страшные тени на стены конюшни. Кьяра неуклюже вскарабкалась на лошадь и дотронулась пятками до ее боков. Лошадь негромко заржала и покорно пошла вперед. Легкое движение поводьями влево — и она поворачивала налево, поводья вправо — и лошадь тоже поворачивала направо. Кьяра чувствовала себя очень неловко, и ее слегка подташнивало. Если бы лошади могли смеяться, то эта бы смеялась до слез, глядя на ее неопытность.

Прожив больше года во дворце Медичи, Кьяра достаточно часто видела лошадей. Они все еще внушали ей страх, но это был уже не тот панический ужас, как раньше. Кроме того, ей часто приходилось ездить в дамском седле. Но все равно, от крепкого лошадиного запаха и звона копыт по булыжной мостовой у нее снова началась страшная головная боль. Ей казалось, что ее мозг и глаза вот-вот разорвут череп, а полукруглый шрам на виске словно пронзали миллионы иголок. Она слышала голос отца, который шептал ей: «Это ты должна была погибнуть, а не Джанни. Если бы он остался в живых, твоя мать была бы жива, и я тоже был бы жив вместе с ней».

Крепко сжимая в руках поводья, Кьяра направила лошадь по темным улицам города из дворца Медичи в кварталы книготорговцев возле палаццо Веккьо. Оставалось два дня до полнолуния, и молочно-белый свет луны освещал ей путь. К счастью, ночная стража ее не остановила, но и на этот случай у нее была заготовлена история, мол, я еду во дворец Питти с поручением от донны Изабеллы к великой герцогине Иоанне Австрийской. Кьяра старалась ехать по узким боковым улицам, где они с Джанни играли будучи детьми. Она ехала медленно, пытаясь не создавать лишнего шума, и сознательно объехала стороной площадь возле собора Санта-Мария-дель-Фьоре, где даже ночью бывало многолюдно. Наконец она подъехала к родному дому, завернула за угол и въехала на задний двор, обнесенный стеной.

«Спасибо, святой Ипполит! — мысленно поблагодарила она. — Обещаю прочесть тебе новенну».

Она слезла с лошади, привязала ее и подкралась к задней двери. Но не успела Кьяра постучать, как дверь внезапно распахнулась и на нее набросился какой-то незнакомец и схватил ее прямо за горло. Она попыталась вырваться, но это было бесполезно. В следующее мгновение кто-то ударил незнакомца по голове метлой, тот выругался и отпустил ее. Затем бабушка больно ткнула ручкой метлы ему в живот, и мужчина согнулся пополам, хрипя от боли.

— Пресвятая Дева Мария! Внученька, что ты здесь делаешь? И почему ты так вырядилась?

Кьяра держалась руками за горло, с трудом переводя дыхание. Наверняка останутся синяки.

— Меня послала донна Изабелла. Получилось так, что я единственная, кому она может доверять, — хриплым шепотом сказала девушка. Несмотря на пережитые волнения, ей льстило, что донна Изабелла выбрала для этой миссии именно ее. — Она дала мне одежду, чтобы я сошла за простого гонца. А еще дала мне ожерелье, очень ценное ожерелье с камнями и жемчугом, которое принадлежит донне Дианоре, и попросила передать это ожерелье и лошадь человеку по имени Пьерино Ридольфи. Она сказала, что он прячется здесь.

Мужчина, который пытался ее задушить, вдруг встрепенулся, лицо его покраснело от стыда.

— Пьерино Ридольфи — это я, — сиплым голосом пробормотал он. — Прости меня. Я услышал стук копыт и испугался.

— Ты дурак, Пьерино, — без обиняков заявила бабушка. — И зачем, спрашивается, кому-то из этих проклятых Медичи потребовалось рисковать жизнью моей внучки, отправляя ее ночью через весь город с драгоценным ожерельем за пазухой? Это значит только одно — великий герцог начал тебя разыскивать. Да проходите же вы внутрь, оба! Или хотите, чтобы ночная стража обратила на вас внимание?

— Дело в том, что донна Дианора поддерживает нас, — признался Ридольфи. — Она заплатила мне за…

Тут он осекся.

— За что заплатила? — строго спросила бабушка. Она закрыла дверь и зажгла лампу, при свете которой каждая морщинка на ее лице стала еще заметнее. Пьерино Ридольфи оказался молодым человеком недурной наружности, вот только его смуглое лицо было испещрено оспинами. На нем была одежда придворного.

— За то, чтобы мы убили их всех, — сказал он. От волнения и страха его бросило в пот. — Вы же слышали о том, как с ней обращается ее муж! Она ненавидит его! Дианора ведь не Медичи по крови — она дочь Гарсии Альвареса Толедского. Не удивительно, что она просто мечтает о том, чтобы избавиться от дона Пьетро и всех его братцев. Она готова все отдать, чтобы стереть с лица земли их и все, что с ними связано.

Кьяра не верила своим ушам. Так вот что имела в виду Изабелла, когда говорила о готовящемся покушении и мятеже. Дианора, красивая, чувственная Дианора… До какого же отчаяния ее нужно было довести, чтобы она решилась на такой безрассудный поступок — заплатить этому человеку за убийство собственного мужа. И не только его, но также великого герцога и кардинала. А что значит эта фраза «и все, что с ними связано»? Неужели?.. Нет, это просто невозможно.

— Выходит, плакали ее денежки, — презрительно сказала бабушка. — И кто еще знает о заговоре?

— Совсем немного людей — Орацио Пуччи, Камилло Мартелли и Пьеро Каппони.

— Орацио Пуччи арестован, — сообщила Кьяра. — Именно поэтому Изабелла послала меня к вам. Если его будут пытать, он скажет все, что они захотят услышать, даже если это неправда.

— Ты бы лучше садился на эту чертову лошадь и убирался отсюда поскорее, Ридольфи, пока сюда не нагрянули гвардейцы, — без лишних церемоний сказала бабушка. — Я обеими руками за то, чтобы прикончить всех Медичи, но не хочу болтаться в петле из-за провалившегося заговора. Кьяра, покажи нам ожерелье, о котором ты говорила.

Девушка вынула из-за пазухи ожерелье. Оно было завернуто в шелковый шарф, от которого пахло духами Дианоры — смесью розового масла, шипра, майорана и гвоздики. Кьяра развернула ткань, и драгоценные камни — рубины, изумруды и жемчуг — засверкали при свете лампады, переливаясь радужным блеском.

— Пресвятая Дева Мария! — воскликнула бабушка. — Этого тебе надолго хватит, Ридольфи. Ты узнаешь его?

— Да, это вещь Дианоры.

— Живо разломай его на части, чтобы никто не смог его опознать. И избавься от шарфа.

Пьерино Ридольфи взял ожерелье и шарф и засунул их за пазуху своего камзола. Неужели он так сильно любит Дианору, что не в силах расстаться с ее вещами? Если да, то такая любовь может стоить ему жизни.

— Благодарю вас, синьорина, — сказал он. — Вы пошли на большой риск ради меня. Скажите донне Изабелле, что я никогда не предам ее и донну Дианору.

Бабушка презрительно фыркнула и затушила лампаду.

— Хватит разговоров. Тебе пора ехать, — сказала она. — Только поезжай тихо, пока не окажешься далеко от этого квартала. Вот, возьми пару серебряных монет. Не вздумай совать драгоценные камни стражникам на выезде из города, иначе они точно заподозрят неладное. Как только окажешься за воротами, пускай коня во всю прыть куда глаза глядят. И ни в коем случае не возвращайся обратно.

Пьерино Ридольфи взял деньги и скользнул в темноту заднего двора. Послышался легкий скрип седла, когда он садился на лошадь, затем негромкий стук копыт, когда он выезжал со двора, а затем все стихло.

Пускай коня во всю прыть куда глаза глядят. И ни в коем случае не возвращайся обратно.

Что за жизнь его ждет? Жизнь вечного изгнанника?

— И как ты собираешься возвращаться обратно во дворец? — спросила бабушка, не зажигая лампаду. — Небось, твои ножки отвыкли от таких дальних прогулок?

— Ну не настолько, — улыбнулась Кьяра. — А кроме того, я лучше пройдусь пешком, нежели снова сяду на лошадь.

Бабушка рассмеялась. В ее смехе слышались и горечь, и грусть, и страх, и любовь.

— Будь осторожна с донной Изабеллой. Даже если Ридольфи удастся сбежать, кто-нибудь может указать пальцем на нее. А если обвинят ее, то не ровен час подозрение может пасть и на тебя, моя дорогая.

— Не волнуйся, меня никто не заподозрит. Великий герцог даже не воспринимает меня как одну из барышень из свиты Изабеллы. Он поместил меня туда только ради своего удобства.

— Держись поближе к великой герцогине, если можешь. Она хорошая женщина, хотя и замужем за таким чудовищем.

— Я постараюсь, бабушка.

— Вот и хорошо. А теперь тебе пора идти. Вроде все тихо.

Кьяра протянула к ней руки и нежно сжала ее ладони.

Бабушкины худые, высохшие от старости и многолетней работы кисти рук на ощупь были похожи на связки сухих веток, обтянутых старой и видавшей виды кожей. Вместе с тем в них сохранилось достаточно силы, чтобы оглушить взрослого мужчину ударом метлы по голове. Достаточно силы и для того, чтобы участвовать в тайных заговорах — слишком опасных для такой пожилой женщины, как она.

— И ты будь осторожна, бабушка, — сказала Кьяра. — Я знаю, ты всегда была на стороне прежней республики, но я и не подозревала, что ты участвуешь в заговорах против Медичи. А если тебя арестуют? Что будет тогда с Маттеа и Лючией?

— О них позаботишься ты, — ответила бабушка. — Ты ведь теперь мистическая сестра великого герцога.

Кьяра в смятении убрала руки. Ее бросило в холод, а затем в жар. Голову пронзила острая вспышка боли, похожая на кроваво-красный ядовитый цветок.

— Как ты узнала?

— Очень немногие тайны во Флоренции остаются тайнами, внученька. Особенно если они касаются двора. А теперь беги к своей подружке Изабелле и приходи сюда при свете дня в нормальной одежде, как подобает девушке.

Она крепко обняла Кьяру и, не говоря больше ни слова, выпроводила ее за дверь в лунную ночь.

 

Глава 16

Тюрьма во дворце Барджелло

10 августа 1576

Около трех недель спустя

Комната с голыми каменными стенами прямо под башней делла Волоньяна дворца Барджелло освещалась факелами, воткнутыми в железные скобы. Стены были увешаны цепями, крюками и замысловатыми деревянными приспособлениями, покрытыми пятнами крови. В комнате находилось четыре человека: священник с пером и свитком; палач в кожаной тунике и фартуке; закованный в кандалы Орацио Пуччи, в одной грязной оборванной рубахе, а также великий герцог Франческо де Медичи, одетый как будто для увеселительной прогулки в штаны и камзол из дорогого темно-фиолетового бархата, расшитого рубинами, жемчугом и агатами. В его шляпе красовалась бриллиантовая брошь в виде лилии — символа великих герцогов Флоренции. Глаза его блестели, а челюсти были крепко сжаты, словно выкованы из железа.

— Я уверен, ты знаешь, что тебя ждет пытка четырьмя стихиями, — холодным самодовольным тоном произнес великий герцог. — Первым будет воздух. Тебя вздернут на дыбе с завязанными сзади руками и будут опускать и поднимать так до тех пор, пока твои плечевые суставы не сломаются под твоим собственным весом. Затем последует пытка водой. Тебя растянут на колесе и начнут лить воду в глотку, пока твой желудок не лопнет предательским образом у тебя внутри.

— Можешь пытать меня хоть сотней стихий, — сказал Пуччи, смертельно бледный при свете факелов. — Я ничего не скажу.

— Дальше будет огонь, — невозмутимо продолжал великий герцог, словно не слышал слов заключенного. — Раскаленное добела железо будут прикладывать… — он сделал паузу и улыбнулся, — к тем частям твоего тела, которые тебе дороже всего. И напоследок тебя ждет пытка стихией земли. Тяжелые камни сожмут твои легкие и начнут ломать все твои кости по одной.

— Я ничего не скажу, — повторил Пуччи.

Великий герцог подал знак палачу. Тот грубо подтолкнул заключенного к той части камеры, где с высокого потолка на цепи свешивался крюк, соединенный с целой системой лебедок. Затем палач прикрепил крюк к кандалам, в которые были закованы руки несчастного за его спиной.

— Я даю тебе последнюю возможность сказать мне все как есть, — произнес великий герцог. — Если расскажешь мне, кто состоял с тобой в заговоре, что вы задумывали сделать и как именно, то священник отпустит тебе твои грехи и тебя ждет милостивая смерть. Твое тело вернут родственникам в приличном состоянии, и они смогут устроить тебе достойные похороны.

— Да пошел ты!

Глаза великого герцога сузились. Он махнул палачу, чтобы тот приступал к своей работе.

Заплечных дел мастер начал крутить рычаг, цепь натянулась, и руки заключенного начали медленно подниматься вверх. Пуччи инстинктивно наклонился вперед, но это движение дало лишь временную передышку. Мышцы его рук и плеч напряглись и явственно проступили под лохмотьями рубахи. Через некоторое время он уже висел на вывернутых руках и его ноги болтались в воздухе.

— Выше, — приказал великий герцог. — И не так быстро.

Послышался лязг цепи от поворачиваемой лебедки, и тело Пуччи начало раскачиваться в стороны. Неестественно вывернутые руки напряглись до невозможности, стараясь выдержать вес всего остального тела, а из горла вырвался стон, который был вызван скорее колоссальным усилием, нежели болью. Великий герцог наклонился вперед, словно хотел получше рассмотреть происходящее. Ноги несчастного, мускулистые и крепкие от верховой езды, были теперь на высоте человеческого роста от пола.

— Еще выше. Поднимите его до самого верха.

Лебедка заскрипела. От напряжения в плечах у несчастного сдавило грудь, и он едва мог дышать.

— А теперь у тебя есть выбор, — сказал великий герцог, когда цепь поднялась до самого потолка. — Я могу оставить тебя висеть там до тех пор, пока твои силы не иссякнут и плечевые суставы мало-помалу не вывернутся наружу сами собой. Или же цепь резко отпустят, и ты упадешь на расстояние в метре от пола с моментальным вывихом плеч. Но если ты надумаешь все мне рассказать, я прикажу, чтобы тебя спустили осторожно. Ну? Какой вариант тебе по душе?

Голос великого герцога звучал с ужасающим дружелюбием, словно он предлагал своему старому знакомому отведать вина на выбор. Брунелло? Треббиано? Москато?

— Отпускай резко, выродок, — еле выдавил из себя Пуччи.

Великий герцог слегка задумался, но потом все-таки подал знак палачу.

Послышался лязг цепи, а вслед за этим — хлюпающий звук разорванных мускулов и связок, хруст выломанных суставов, и все это заглушилось душераздирающим воплем Пуччи. Все его тело извивалось от боли, а плечи уже перестали походить на плечи нормального человека.

— Еще раз, — приказал великий герцог. — Вздерните и опустите его пять раз. А потом приступим к стихии воды.

На четвертый раз обезумевший от боли Пуччи начал молить о пощаде, но это не спасло его от последнего пятого раза. Наблюдая за мучениями истязуемого, великий герцог Франческо представил себе Бьянку с заломанными руками и запрокинутой головой. Полностью обнаженная, она изгибается всем телом, а ее полные белые груди раскачиваются из стороны в сторону в такт ее рыданиям и просьбам. Разумеется, он никогда не станет вздергивать ее на настоящей дыбе, а уж тем более резко опускать вниз. Но показать ей легкий вариант этой пытки — о да… Это было бы прекрасно. А в процессе он бы поведал ей все подробности этого истязания, упиваясь ее страхом, который станет чудесной приправой к ее боли. И все вместе это лишь усилит его наслаждение.

Страх, боль и удовольствие — эти три элемента неразделимы. Этому его учили с детства — отец, мать, наставники… Или он уже родился с этим знанием?

— Ваша светлость, он потерял сознание, — сказал палач. — Плечевые суставы полностью вывихнуты. Еще раз — и у него оторвутся руки.

— Опусти его на пол и приведи в чувство. Посмотрим, заговорит ли он сейчас, а если нет, перейдем к воде.

Несчастного опустили на каменный пол и освободили от цепей. Его руки, все в кровоподтеках, безвольно болтались, как колбасы, подвешенные в лавке мясника. Плечи опухли, вдвое превысив свой нормальный размер, и покрылись багровыми синяками. Палач вылил на него ведро воды, и тот жалобно застонал.

— Больше не надо, — захныкал Пуччи, как маленький ребенок. — Пожалуйста, не надо.

Великий герцог подозвал священника, который живо подошел поближе, держа наготове бумагу, перо и чернильницу.

— Имена заговорщиков, — потребовал великий герцог. — Говори все начистоту — кто был с тобой и что вы собирались предпринять.

— Каппони, — едва дыша, проговорил Пуччи. От его смелости, мужественности и бесстрашия не осталось и следа. Слезы безвольно текли по его щекам. — Макиавелли, Ала- манни, Камилло Мартелли, Пьерино Ридольфи.

— И каков был ваш план?

— Убить всех. Великого герцога, кардинала, дона Пьетро и его отродье — мальчишку Козимино. Стереть с лица земли весь мужской род Медичи и снова сделать Флоренцию республикой.

Похоже, у заключенного помутился рассудок, и он уже плохо понимал, перед кем именно он дает показания. Между тем священник старательно записывал каждое его слово.

— Но ведь дону Козимино всего лишь два года.

— Все равно. Главное — он Медичи.

— И его мать, донна Дианора, поддерживала ваш заговор. Можешь мне не говорить, я сам это знаю.

Пуччи открыл глаза. Казалось, он пришел в себя и на какое-то мгновение понял, что натворил.

— Нет, — сказал он. — Дианора здесь ни при чем. Она ничего не знает.

Великому герцогу достаточно было лишь шевельнуть пальцем, и палач подхватил лежащий рядом деревянный молот с длинной ручкой, широко замахнулся и с профессиональной точностью нанес тяжелый удар прямо по искалеченному плечу Пуччи. Тело несчастного забилось в конвульсиях, а из горла вырвался дикий крик боли.

Выждав момент, великий герцог снова сказал:

— Мне известно, что Дианора поддерживала вас.

— Да. Деньги… места встреч… Она помогла Ридольфи сбежать из города — послала ему лошадь и ожерелье — свое ожерелье.

Священник записал все слово в слово. Лошадь и ожерелье…

— Кого она могла послать? За ней и за ее свитой все время следят.

— Я не знаю. Кто-то из служанок донны Изабеллы помог ей. Мне так сказали, но я не знаю, кто именно.

— Ах, донна Изабелла… Моя прелестная сестрица, что строит из себя первую даму Флоренции. Любимица нашего покойного отца. И она тоже участвовала в заговоре?

— Нет, клянусь. Я знаю только то, что у нее есть любовник. Троило Орсини. Но к заговору она непричастна.

Пуччи снова потерял сознание.

— Достаточно, — с улыбкой сказал великий герцог. Конечно, он не сможет затащить свою сестру и невестку в казематы Барджелло, чтобы устроить им здесь допрос с пристрастием, как это ни было бы соблазнительно. Но не беда, есть и другие методы… Ему-то об этом не знать. — Уведи его отсюда и позови врача. Я не хочу, чтобы его казнили так быстро. Возможно, придется задать ему еще пару вопросов.

— Как вам угодно, ваша светлость.

— Очень жаль, что он так быстро сломался. Я надеялся, что он продержится хотя бы до конца испытания водой, а может, даже и огнем.

Палач пожал плечами.

— Некоторые могут терпеть боль, а некоторые нет, ваша светлость. Уж я их всех перевидал.

— Увидишь еще. На ближайшие несколько недель у тебя будет много работы, — сказал великий герцог и вручил палачу небольшой мешочек серебряных монет. — Очень жаль, что он оказался таким слабаком. Я так хотел увидеть все четыре стихии в действии.

 

Глава 17

Дворец Медичи

22 февраля 1576

Семь месяцев спустя

Кьяра держала таз перед Дианорой, которая судорожно хватала ртом воздух, согнувшись в три погибели. Ее весь день тошнило, но, в принципе, сложно было припомнить, когда ей не было плохо, начиная с того самого дня, когда Орацио Пуччи казнили прошлым летом. Ходили слухи, что великий герцог помешался на идее выследить всех, кто был причастен к заговору Пуччи. Даже празднование Рождества и Богоявления прошло как-то серо и безрадостно. Над всеми довлел страх. Пьерино Ридольфи сбежал из Флоренции, и никто не знал, где он скрывается. Все остальные томились в тюрьме в ожидании плахи. По городу все еще производились аресты менее значимых заговорщиков.

Неужели бабушку постигнет та же участь?

Пока что не было никаких признаков того, что ее подозревают. Но великий герцог, будучи хитрым и безжалостным, любил нападать в самый неожиданный момент. Сама Кьяра тоже с осторожностью относилась ко всей еде и напиткам и даже отказалась попробовать изысканные яства, поданные по случаю карнавала на стол донны Изабеллы.

— О Кьяра, — простонала Дианора, вытирая рот чистой салфеткой. Глаза ее опухли от слез, а бледное лицо покрылось красными пятнами. — Я так плохо себя чувствую, что мне кажется, я умираю.

— Может, стоит позвать врача?

— Ради бога, только не это! Я не стану принимать никаких лекарств. Кто знает, что в них может быть.

— Вас пригласили на прием у донны Бьянки на следующей неделе. Если вы не явитесь, это вызовет еще больше разговоров.

— Мне все равно. Я не собираюсь пресмыкаться перед любовницей моего кузена. И как у нее хватает наглости вести себя, будто она королева карнавала?

— А ты не думала, что тебе сразу же полегчает, как только ты сделаешь над собой усилие и попытаешься подружиться с венецианкой? — промолвила донна Изабелла. Она сидела на софе у окна, облокотившись на мягкие подушки. — Я вот собираюсь это сделать. Сейчас это единственный способ завоевать расположение Франческо.

— Я не нуждаюсь в его расположении.

— Тебя будет реже тошнить, если покоришься ему.

В последнее время донна Изабелла сама была не в лучшей форме. Осенью ее любовник, дон Троило Орсини, сбежал из Флоренции, спасаясь от неминуемого ареста. Ходили слухи — но, разумеется, только слухи, — будто обеих дам потихоньку травят по приказу великого герцога. Вся работа в лаборатории была приостановлена, по крайней мере, работа по изготовлению философского камня. Три раза в неделю Кьяра приходила в лабораторию днем, но эти визиты доставляли бы ей большую радость, если бы не назойливые просьбы донны Изабеллы изготовить для нее приворотное зелье. Прекрасно разбираясь в музыке, поэзии и политике, эта блистательная госпожа так и не усвоила разницы между алхимией и колдовством.

— Но ведь великая герцогиня нигде не появляется с Бьянкой Капелло, — капризным тоном сказала Дианора. — Не вижу причин, почему и я не могу вести себя так же.

Как же сильно отличалась лаборатория от покоев донны Изабеллы. Там было прохладно и просторно, пахло едкими минералами вместо запаха разгоряченной плоти, духов и недоеденных пирожных. Магистр Руанно поручал ей несложные операции по дистилляции, изготовлению экстрактов, сублимации и прокаливанию, — и не потому, что ему нужны быт продукты этих реакций, а просто потому, что хотел, чтобы она чему-то научилась. Ей нравилось проводить время наедине с ним, будучи одетой в простую хламиду и с лунным камнем на груди. В эти часы она чувствовала себя мистической сестрой в настоящем смысле этого слова. Магистр Руанно рассказывал ей об алхимии и металлургии, но не только о самих процессах, но и об истории этих наук. Он показывал ей карты звездного неба и несколько раз даже сводил на улицу ночью, чтобы она увидела Полярную звезду, а также другие планеты и созвездия, у каждого из которых было свое имя. Кьяра начинала догадываться, что магистр Руанно не очень-то и верит в разные магические штучки, в которые так верил великий герцог. Пока она упражнялась в выполнении простых алхимических операций, он работал над чем-то другим, но ни разу и словом не обмолвился, что это за работа.　

— Кьяра, быстро неси таз.　

Дианору снова вырвало.

— Великая герцогиня — сестра императора, — сказала Изабелла, когда Дианора, совсем обессилев, откинулась на спинку своего кресла. — Никто, даже сам Франческо, не может требовать от нее, чтобы она приняла любовницу мужа. Кроме того, Иоанна никогда не была охотницей до развлечений. У тебя же совсем иное положение, поэтому ты обязана выходить на люди и пытаться восстановить свою репутацию.

— Плевала я на свою репутацию, — бросила Дианора и сделала грубый жест рукой.

Кьяра выставила таз за дверь, чтобы его забрала служанка, и подошла к шкафу за чистыми полотенцами.

— У меня появилась идея, — сказала она вдруг. — Карнавал — это, конечно, хорошо, но сразу после него начинается Великий пост. А что если в Пепельную среду мы все вместе пойдем на мессу в город и, посыпав голову пеплом, будем собирать подаяние для помощи бедным? Все это увидят и начнут восторгаться вашим благочестием. И заодно деньги на богоугодное дело соберете.

Изабелла резко выпрямилась, вся обратившись в слух. Глаза ее заблестели.

— Это будет настоящая пощечина для Бьянки Капелло с ее хвастливыми празднествами. Все начнут говорить о доброте и милосердии сестры и невестки великого герцога в противовес алчной вульгарности его любовницы.

Дианора расхохоталась, наверное, впервые за много дней.

— Какая чудесная идея! — воскликнула она. — Мы оденемся в самые простые платья. Хотя постойте, мы можем сшить себе специальные одежды, наподобие монашеских риз. У всех будут роскошные карнавальные костюмы, маски и украшения, а мы объявим, что решили пожертвовать своими нарядами и отдали деньги на благотворительность.

— Мы даже можем взять с собой собак. Изготовим им специальные ошейники, — предложила Изабелла и, наклонившись, потрепала рыжую голову Рины. Возле ее ног лежала еще одна собака той же породы. Это был тоже подарок от великой герцогини, но на этот раз — Дианоре. У собаки была длинная замысловатая кличка — имя какой-то лесной нимфы, связанной с богиней Дианой. Дианора для краткости звала ее Леей.

Женщины принялись наперебой обсуждать эту идею и строить планы — один хитроумнее другого. Напрасно Кьяра ждала, что в какой-то момент они вспомнят о ней и включат в свои планы.

В целом жизнь при дворе уже потеряла для Кьяры былое очарование. Изабелла и Дианора, великий герцог и магистр Руанно, и даже великая герцогиня, несмотря на свою доброту и набожность, — все они имели свои изъяны. Подобно тому, как на статуях святых в церкви нет-нет да и найдется место, где облупилась краска или стерлась позолота. Бесспорно, Изабелла была красивой, по крайней мере, в годы своей блистательной юности. Она порой даже проявляла доброту и сердечность. Но вместе с тем это была эгоистичная, сладострастная, раздражительная и ленивая особа, вечно оказывавшаяся в центре всевозможных интриг, которых можно было легко избежать.

«Я могла бы стать ее подругой, — подумала Кьяра, — если бы она сама того захотела. Но она мне друг только по настроению, когда больше никого рядом нет. Никого из ее круга».

За все это время Кьяра успела понять, что магистр Руанно в значительной степени привязан к Изабелле и готов ее защищать, но он не был ее любовником. Вернее, был, но много лет назад, когда только приехал во Флоренцию в свите великой герцогини. Интересно, что он делал в Австрии? Он так мало рассказывает о своем прошлом… Кстати, знает ли магистр Руанно о том, что великий герцог приказал понемногу травить свою сестру и невестку? Скорее всего, знает. Это, наверное, какой-то очень незаметный яд, от которого Изабелле и Дианоре должно постепенно становиться все хуже и хуже с тем, чтобы, когда они умрут, это было похоже на обычную болезнь.

— Кьяра!

Девушка вздрогнула от неожиданности. Дианора пристально смотрела на нее, нахмурив брови, а Изабелла улыбалась своей приятной, но отнюдь не теплой улыбкой. Кьяра мысленно называла это выражение лица как, мол, «посмотрите на меня — я центр вселенной». В нем читалась искренняя уверенность донны Изабеллы в том, что все и вся, включая солнце, планеты и звезды, вращаются только вокруг нее. Что ж, в этом не было ее большой вины. Ей с самого детства внушали подобные мысли. И не ей одной, а всем Медичи.

— Кьяра, — повторила Дианора бесстрастным и немного капризным тоном, каким обычно обращалась к простым служанкам. — Мы тут решили, что пора перекусить. Сбегай на кухню и принеси немного хлеба, фруктов, сыра и вина.

— Может, не стоит брать вино на кухне? — спросила Кьяра. — Если хотите, я могу сходить в город и купить там новую бутылку.

— Делай, что тебе говорят, — сказала Дианора и посадила Лею к себе на колени. — Не заставляй нас ждать.

 

Глава 18

Сады Боболи

28 февраля 1576

Несколько дней спустя

Был последний день карнавала перед самым началом Великого поста. Днем состоялся шикарный банкет, а вечером намечался грандиозный костюмированный бал. Великий герцог в компании Бьянки Капелло вышел из палаццо Питти в огромный прекрасный сад, который, начинаясь с тыльного фасада дворца, простирался вплоть до городской стены. Было холодно и сыро, а воздух подернут туманной пеленой. Издалека доносились залпы фейерверков.

— Оставьте нас наедине, — сказал он сопровождавшим их придворным. — Мы с госпожой Бьянкой желаем прогуляться в одиночестве.

Придворные дамы и господа удалились, втайне радуясь тому, что вместо сомнительного удовольствия от зимней прогулки в саду их ждет теплый огонь и чаша сладкого горячего вина со специями. Бьянка Капелло поплотнее закуталась в свою мантию из стеганого темно-зеленого бархата, расшитого золотом и жемчугом. Мантия была оторочена блестящим куньим мехом и держалась на золотых застежках в виде куньих головок. Считалось, что мех куницы увеличивает способность женщин к деторождению. Великий герцог знал, что на протяжении всех этих девяти лет бесплодия Бьянка каждый вечер молится о том, чтобы подарить ему сына.

Вопрос о наследнике стоял ребром. Нужно было срочно, любыми способами, завести ребенка мужского пола и навсегда заглушить молву о том, что великий герцог не в состоянии зачать сына.

— Летом мы устроим здесь представление, — сказал великий герцог, когда они проходили мимо чаши амфитеатра. — Я очень рад тому, как вы, моя прекрасная госпожа, справились с организацией карнавала, и особенно с устройством вашего персонального приема. Вы постарались на славу — об этом все говорят.

— Благодарю, мой господин, — ответила Бьянка своим обычным низким голосом с легким венецианским акцентом. Она держалась прямо, с гордо поднятой головой, как подобает знатной даме. Великому герцогу было угодно позволить ей насладиться минутой триумфа. Что ж, пусть будет так. Стоит ему приказать — и она снова станет его прежней Биа.

— Есть причина, по которой я позволил себе так открыто заявить всем о том, что вы моя возлюбленная и первая дама двора.

Он видел, что его слова заинтриговали ее и пробудили в ней любопытство.

— И какова же эта причина, мой господин?

— Я скажу вам, когда мы дойдем до центра лабиринта.

Они продолжили свой путь наверх, по крутому склону террасы. Среди кустов, которые должны были расцвести как только потеплеет, располагался водоем с фонтаном посередине. Фонтан украшала статуя Нептуна, который стоял на скале в окружении нереид и прочих морских существ, подвластных его воле. Великий герцог остановился и жестом приказал Бьянке сделать то же самое. Он долго смотрел на статую. Ему особенно нравилась одна из нереид — обнаженная девушка сидела на коленях и одной рукой прикрывала голову, словно в ожидании кары.

— Мне не нравится этот фонтан, — сказала Бьянка с легким раздражением в голосе. — Сам Нептун еще ничего, но вот остальные фигуры выглядят неестественно. Может быть, стоит их заменить, мой господин?

— Я так не думаю.

Бьянка слегка побледнела. Она слишком хорошо знала великого герцога, чтобы не понять истинного смысла его слов: то, что я дал тебе общественное признание, еще не значит, что ты можешь задирать нос.

Они повернули на запад и подошли к краю возделанной территории. Здесь за последний год возвели изящный лабиринт из грабовых и тисовых деревьев. Пространство между ветвями было заполнено густыми зарослями вьющейся розы и паслена. Вход в лабиринт преграждали украшенные гербом Медичи кованые ворота для того, чтобы никто из посторонних, гуляющих по саду, не мог туда зайти.

Великий герцог открыл ворота и уверенно вошел в лабиринт, что неудивительно, ведь он сам спроектировал его. Этот лабиринт был намного больше мозаичного лабиринта, выложенного на полу лаборатории, но рисунок точно повторял ее.

— Входите, — поманил он за собой Бьянку. — Я хочу прогуляться с вами по этому лабиринту.

— Мне холодно, — сказала она. — Прошу вас, мой господин, пойдемте обратно.

— Вы разве не хотите узнать секрет, который я собираюсь открыть вам в сердце лабиринта?

Есть причина, по которой я позволил себе так открыто заявить всем о том, что вы моя возлюбленная и первая дама двора.

Еще плотнее закутавшись в свою подбитую мехом мантию, она неохотно вошла в лабиринт. Великий герцог невольно вспомнил ту девушку, Кьяру Нерини, мистическую сестру, когда она впервые ступила на пол в его лаборатории. Он тогда удивился ее смелости и решительности. Но, разумеется, тамошние стены лабиринта не были ограничены заборами из растений, как здесь. Когда они вошли, великий герцог в целях предосторожности закрыл за ними дверь.

— Клянусь крылатым львом святого Марка! — воскликнула Бьянка, протянув руку к одному из розовых шипов. — Я никогда не видела таких длинных шипов.

— Не дотрагивайтесь до них, — остановил ее великий герцог. — Это уникальные растения, и довольно опасные.

— Опасные? Но почему?

— Их поливают соннодольче, эликсиром Томмазо Вазари.

— Что это? — спросила Бьянка, подбирая свою мантию и юбки, чтобы они ненароком не коснулись опасных растений. — Томмазо Вазари? Это не тот самый, что построил коридор Вазари?

— Нет, это другой Вазари. Он был придворным алхимиком моего покойного отца. В 1566 году он таинственно исчез во время карнавала. С тех пор о нем ничего не слышно, за исключением слухов, будто его убили в каком-то австрийском монастыре. Он оставил после себя формулу, которую сам назвал sonnodolce, то есть «сладкий сон». Это уникальный яд, действующий быстро и незаметно. По своим свойствам он превосходит даже кантареллу, которой пользовалась семья Борджиа. Я случайно нашел эту формулу среди отцовских бумаг. Она была написана на полях страницы, вырванной из давно потерянной книги.

Все, что сказал великий герцог, было не совсем правдой. На самом деле он сам вырвал страницу из той книги после того, как подслушал разговор отца и мессира Томмазо об эффективности и необычных свойствах нового препарата. И ему очень повезло, что он сделал это тогда, потому что не прошло и нескольких недель, как Томмазо Вазари исчез вместе со всеми книгами и инструментами. Отец отказался отвечать на любые расспросы, и Франческо в отместку решил оставить у себя секретную формулу, никому не говоря ни слова.

— Я уже несколько лет с ним экспериментирую, — сказал он. — И вот что странно — он не убивает растения. Скорее наоборот, если не переусердствовать, они начинают расти еще пышнее. Сюда, пожалуйста.

Бьянка проследовала за ним. Он видел, как все ее тело дрожит мелкой дрожью, которая была бы совсем незаметной, если бы не предательское поблескивание ее бриллиантовых сережек. Она инстинктивно держалась поближе к нему, покорно наклонив голову вперед. Все ее поведение резко изменилось при мысли о том, что в его руках имеется столь сильный яд, которым он не преминет воспользоваться при необходимости. Он знал, что к тому времени, когда они дойдут до середины лабиринта, она снова станет его Биа, всем сердцем и душой.

— Предстоит еще много работы, — спокойно сказал он, продолжая идти по дорожке, смело поворачивая в нужных местах. — Видишь вон те клумбы под грабовыми деревьями? Прошлой осенью я посадил туда луковицы лилий, обработанных в специальном растворе, и надеюсь, что цветы получатся вдвое ядовитыми. Эссенция тычинок красных лилий — один из ингредиентов формулы соннодольче.

— Матерь Божья! Да ты просто безумец, Франческо!

— Отнюдь. Это всего лишь научный эксперимент. Люди столетиями изучали способности цветов и растений переносить различные яды: распыляли яд или наносили в виде порошка на листья и лепестки. Я же работаю над тем, чтобы соннодольче проник в самые жилы цветка, чтобы даже маленькая царапинка от шипа оказалась смертельной.

Не прерывая своего рассказа, он привычным движением надел грубые кожаные перчатки, достаточно толстые, чтобы без опаски сорвать с розового куста пару отравленных веток. Бьянка наблюдала за ним, и ее серьги дрожали все заметнее.

— Но кого ты собираешься отравить, Франческо? Кого ты хочешь заманить в свой лабиринт?

— Дело совсем не в лабиринте. В таком лабиринте, как этот, невозможно заблудиться.

— Что ты имеешь в виду?

— В таких лабиринтах, как этот, есть только один путь, который и приводит в нужное место. Здесь нет тупиков и ложных ходов.

— Ясно, но все-таки ты не ответил, каков твой план.

— Дойдем до центра лабиринта, и я тебе все расскажу.

Наверное, во всей Флоренции не было места лучше для посвящения в сокровенные тайны, чем сердце отравленного лабиринта, который при этом еще запирается на ключ.

Они продолжали идти, и с каждым шагом она как будто уменьшалась в размерах. Ее богатые одежды все больше казались ей похожими на нелепый маскарадный костюм, неудобный и неестественный. Наконец они вышли на небольшую площадку в форме розетки. В центре площадки и, собственно, в геометрическом центре всего лабиринта находился продолговатый камень, наполовину скрытый в земле, две сажени в ширину и три в длину. На его поверхности виднелись круглые отверстия, как будто однажды этот камень нагрели до кипения и на его поверхность всплыли пузырьки.

— Это центр лабиринта, сердце всякого знания. Видишь этот камень, Биа?

— Да, Франко.

— Около тысячи лет назад он упал с неба и теперь принадлежит мне. Несмотря на то что он почти целиком состоит из железа, я вырезал на нем герб Медичи, флорентийскую лилию и мой личный алхимический знак.

Он гордился своим уникальным и ценным камнем и в особенности тем тайным смыслом, что в нем скрывался. И он видел, что Биа не разделяет его эмоций. Ей было скучно и холодно.

— Думаю, тебе стоит снять свою прекрасную мантию, — сказал он ей. — А еще опусти рукава и развяжи корсаж платья.

— Но сейчас так холодно, — ответила Биа своим звонким чистым голосом. — Я же совсем замерзну, Франко.

— Не беда. Ты уже достаточно времени провела в тепле и комфорте на приемах и банкетах по случаю карнавала. Носила чужую одежду и драгоценности и упивалась вниманием всех мужчин во Флоренции. Теперь ты почувствуешь, как холод проникает в твое прекрасное тело, и начнешь умолять меня вернуться в тепло.

Она медленно протянула руку и расстегнула золотые застежки, на которых держалась мантия. Мантия упала к ее ногам тяжелым ворохом из бархата и меха. Женщина содрогнулась от холода.

— Пожалуй, я помогу тебе со всем остальным.

Он вытащил из ножен свой кинжал и разрезал шнуровку на ее плечах. Затем она стянула с себя расшитые шелковые рукава и бросила сверху на мантию, оставшись в одной шелковой нижней рубашке. Несмотря на длинные рукава рубашка была тонкой, как дуновение ветерка. Но это не остановило герцога — он отрезал рукава рубашки, оставив ее руки полностью обнаженными. Ее гладкая розоватая кожа постепенно покрылась мурашками, радуя его взор.

— Мне х-холодно, — прошептала она.

Как будто не слыша ее слов, он зашел к ней за спину и разрезал шнуровку на корсаже. Жесткий корсет со вшитыми пластинами был настолько плотным из-за золотой вышивки и драгоценных камней, что сохранил свою форму, даже когда его сняли с тела, наподобие панциря какого-то фантастического насекомого. Великий герцог снова стал к ней лицом, разрезал шнуровку на ее рубашке и ослабил горловину. Одна из ее грудей оказалась обнаженной, с затвердевшим на холоде соском. Другая была еще наполовину прикрыта тончайшей белой тканью. Лучи заходящего солнца омыли ее тело розовато-золотым сиянием.

Он и пальцем ее не тронул. В этом просто не было необходимости. Она и так вся дрожала, и эта дрожь лишь отчасти была вызвана морозом. Здесь, в самом центре лабиринта, стояла женщина, которая полностью принадлежала ему, и все ее естество содрогалось от радостного возбуждения. Ей, и только ей одной, он может поведать свои тайны.

— Но даже имея самый совершенный яд, — невозмутимо продолжил он, будто она была тепло одета и не дрожала на холодном ветру, — некоторых особ довольно сложно отравить, не вызвав при этом скандала. Внезапная смерть всегда вызывает пересуды, чего не скажешь о медленном умерщвлении… Возьмем, например, супругу моего младшего брата, Леонору Альварес де Толедо, иначе именуемую как Дианора.

Она кивнула.

— Эта особа не пришла на мой прием. Я имею в виду, прием госпожи Бьянки. Она сказалась больной.

— Ей действительно было плохо.

— Но не настолько, чтобы умереть слишком быстро.

— Франко, неужели ты… Неужели великий герцог пытается ее отравить?

— А что если да?

Внезапно Биа разразилась громким смехом. Она обхватила себя руками, чтобы хоть немного согреться и задорно сказала:

— Так ей и надо. Всем известно, что она по уши завязана с заговором Орацио Пуччи и что у нее десятки любовников. И еще она так грубо обращается с госпожой Бьянкой! Думает, что это ниже ее достоинства — иметь дело с любовницей своего двоюродного брата.

Великий герцог кивнул.

— Было бы быстрее и проще, — сказал он, — если бы сейчас подвернулся повод уличить ее в супружеской неверности. Тогда у моего брата появилось бы законное основание умертвить ее, под предлогом сохранения собственной чести.

— Она танцует и перешептывается с полудюжиной мужчин, но я не знаю, есть ли у нее любовник в данный момент.

— Теперь, когда великий герцог объявил госпожу Бьянку первой дамой двора, у нее появилась прекрасная возможность все разведать. Она может сблизиться с госпожой Дианорой, а если этого будет недостаточно, можно прибегнуть к подкупу служанок.

Биа пристально посмотрела на него. От холода розоватая кожа на ее груди и щеках начала покрываться лиловыми пятнами. Интересно, как бы она выглядела, если бы он оставил ее полностью обнаженной на настоящем морозе, со снегом и льдом? Стало бы все ее тело такого же мертвеннолилового цвета? И что если бы он овладел ею в таком полу- замерзшем состоянии?

— И это причина, по которой госпожа Бьянка стала королевой карнавала в этом году?

Великий герцог с улыбкой кивнул в ответ.

— Да, это одна из причин. Она должна будет узнать подробности того, как именно госпожа Дианора бесчестит имя моего брата. А заодно разузнать секреты госпожи Изабеллы. Герцога Браччанского тоже заботит собственная репутация.

— Твоя родная сестра? — искренне удивилась Биа.

— Она все время вымогает у меня деньги, рассказывая всем, что отец намеревался оставить ей хорошее наследство. Но у нее нет ни одного письменного документа, и я уже устал от ее требований.

Солнце село за верхушки деревьев, которые образовывали стены лабиринта, и понемногу начала сгущаться тьма, а вместе с ней и промозглый сырой туман. Стуча зубами от холода, Биа хрипло спросила:

— А как же супруга великого герцога? Нет ли у него, случайно, причин убить ее или удалить со двора?

В ответ на это великий герцог кольнул ее обнаженную грудь острием своего кинжала. Она нервно сглотнула и сделала шаг назад. Он снова кольнул. Бьянка снова отступила и тут же поняла, что еще один шаг — и она упрется голой спиной в ядовитые шипы розового куста. Она издала жалобный стон и протянула вперед руки, обнимая холодный воздух и кинжал, в котором таилась опасность, смешанная с наслаждением. Мучительно медленно и осторожно он провел три линии на изгибе ее груди острием своего кинжала. Царапины были неглубокими, но все равно на порезе выступили капли алой крови. Женщина застонала, но не смела пошевелиться.

— Твои куньи меха, — сказал он, указывая острием кинжала на груду одежды, валявшуюся на холодной земле, — не помогли тебе зачать ребенка. Верно? И это несмотря на то, что ты моя любовница вот уже… Сколько?.. Целых девять лет. У моей супруги получается производить на свет только дочерей, но, по крайней мере, она способна к деторождению — она родила мне ни много ни мало шестерых детей, трое из них выжили, и я все еще надеюсь, что у нас родится сын имперских кровей. Так что не смей и упоминать имя моей жены.

— Прошу прощения, — прошептала она. Даже несмотря на посиневшую от мороза кожу, он увидел, как она покраснела от стыда. Да, это был большой промах с ее стороны — не родить ему сына.

— Только в этом месяце император наконец-таки признал меня великим герцогом Тосканским. Неужели ты думаешь, я могу так легко пожертвовать его благосклонностью?

— Конечно, нет, Франко.

— Вот и хорошо. Думаю, ты поняла, что от тебя требуется. Ты должна найти доказательства нечестивого поведения

со стороны донны Дианоры и донны Изабеллы и передать все лично мне, и никому больше.

— Да, Франко.

Некоторое время он просто молча смотрел на нее. Наконец сквозь стучавшие от холода зубы она спросила:

— Франко, ты сказал, что это лишь одна причина, по которой госпожа Бьянка была королевой карнавала. А какова вторая причина?

— Я все еще надеюсь, что у меня родится сын императорских кровей, — задумчиво повторил великий герцог. — Но родить сына… неважно от кого — это бы раз и навсегда заглушило молву о моей якобы слабой мужской силе.

Она ничего не сказала в ответ. В ее глазах он прочитал страх — она боялась, не значат ли его слова то, что он намерен завести новую любовницу. Она знала о его прочих связях и не особо переживала на этот счет. То были просто продажные женщины. Но если другая любовница-аристократка родит ему сына, то даже Биа не сможет его удержать.

— Когда закончится Великий пост, — сказал он, — во время празднования Пасхи ты начнешь изображать признаки беременности. Сделай так, чтобы все это заметили — скрывай следы менструации, имитируй тошноту по утрам, делай вид, будто у тебя растет живот. Можешь посвятить в тайну одну из твоих служанок — ту старуху, которую ты привезла с собой из Венеции.

— Ее зовут Катерина Донати.

— Неважно, как ее зовут. Главное, она на все готова ради тебя, верно?

— Д-да.

— Я ведь знаю, что она была готова помочь тебе провести эту шутку со мной — с вымышленной беременностью и подменой ребенка.

Бьянка побледнела как полотно. Синеватые пятна от холода на ее лице стали похожи на легкую вуаль.

— Нет-нет! Я никогда не говорила Катерине ничего подобного!

— Ты думаешь, я полный дурак? Я знаю обо всем, что ты делаешь, думаешь или на что надеешься. Если бы ты вздумала меня так провести, клянусь, я бы сам тебя убил, Биа.

— Но теперь… теперь ты сам предлагаешь мне это сделать.

— Да. Я улажу все детали, и гораздо лучше, чем это могло бы получиться у тебя. У меня будет сын, законный или нет, — неважно. Если моя жена будет продолжать рожать дочерей, я признаю его и сделаю своим наследником.

— Ия буду его матерью? — робко спросила Бьянка, и краска смущения, несмотря на холод, залила ее лицо. — Я буду матерью твоего наследника?

— По крайней мере, матерью моего сына. При условии, что у тебя хватит смелости и выдержки пройти через все это.

— Я готова, Франческо! Я на все готова!

— Одевайся, — невозмутимо сказал он. — Возвращаемся во дворец. Кстати, насчет карнавального наряда, который ты собиралась надеть сегодня вечером. Думаю, тебе придется накинуть шаль, чтобы прикрыть эти случайные царапины. Какая же ты неловкая — оступилась и упала прямо в колючий куст во время прогулки.

— Да, порой я бываю такой неуклюжей, — прошептала Бьянка. Голос ее звучал мягко и покорно, но в глубине глаз горел тайный веселый огонь. Перед ней был мужчина, который полностью распоряжался ее жизнью, и она была готова повиноваться ему во всем. И скоро все досужие пересуды о его мужской слабости будут навсегда заглушены.

Она подобрала с земли свой корсаж и рукава. Великий герцог поднял ее подбитую куньим мехом мантию и набросил ей на плечи. Она тут же поплотнее закуталась в теплый мех, пытаясь согреться.

— Пойдемте, моя госпожа, — сказал он. — Становится прохладно. И даже несмотря на это, согласитесь, это был приятный вечер для прогулки в саду.

— Действительно, приятный вечер, — согласилась она. — А этот мех на удивление теплый. Даже спустя девять лет, мой господин, всегда есть надежда на то, что произойдет чудо.

 

Глава 19

Казино ди Сан-Марко

7 марта 1576

Около недели спустя

Была глубокая ночь, когда Руан покинул свои покои в Казино ди Сан-Марко и отправился один пешком.

Идя по тихим улицам, он размышлял над словами великого герцога: «А у тебя, магистр Руанно, будет достаточно времени, чтобы тайно встречаться со своими гонцами, которые то и дело снуют между Флоренцией и Лондоном». И еще он думал об арестах, пытках и таинственных исчезновениях людей, которые участились в последнее время. С того момента как Орацио Пуччи лишился своей красивой головы в темных подвалах Барджелло, слухи об измене ходили повсюду. В чем он успел признаться? Кто станет следующим?

Самые пугающие слухи касались Изабеллы и ее юной беспечной невестки донны Дианоры. Их здоровье заметно пошатнулось, но дело здесь не в болезни, а в том, что их постоянно травят ядом. Его не особенно заботила судьба Дианоры, хотя он думал, что убийство такой красивой женщины было бы преступлением против божественного творения. Но вот Изабелла его заботила, и весьма.

В течение последних месяцев он постоянно спорил с ней. Пытался убедить ее покинуть Флоренцию и отправиться в Рим, где жил ее брат-кардинал и где она была бы в безопасности. Но она высмеивала все его доводы. Ведь она сестра великого герцога. В их венах течет одна и та же кровь Медичи. Разве может ей что-либо угрожать?

Иногда по ночам он думал о том, чтобы похитить ее и силой заставить уехать с ним. Он любил ее когда-то, и она все еще была для него особенной, все еще жила в его сердце. Теперь, когда она в опасности, он чувствовал себя обязанным ее защитить, а если не защитит…

«Хватит, — перебил он сам себя. — Мне тогда было всего лишь шестнадцать лет».

Конечно же, похищение Изабеллы невозможно. Она была герцогиней Браччанской, женой Джордано Орсини. Таких женщин не похищают, даже если их жизнь в опасности.

Но ему хотя бы нужен шпион. Наблюдатель, имеющий доступ в женские покои дома Медичи, который предупредил бы его в случае, если ситуация действительно станет опасной. Он не мог открыто встать между Изабеллой и ее братом, но мог прислушиваться и собирать информацию, чтобы предупредить ее, когда придет время покинуть Флоренцию.

Это был лучший и единственный способ защитить ее. Ему нужен кто-то для этой цели…

Послышались чьи-то мягкие шаги в темноте сзади.

Рефлексы сработали, заставив его вовремя шагнуть в сторону. Острие стилета, нацеленное ему в спину, вспороло край плаща и оцарапало кожу возле ребер с левой стороны. Он обернулся, одновременно выхватив нож из-за голенища правого сапога. Убийца, которого занесло вперед по инерции собственного выпада, споткнулся и повалился лицом вниз. Руан вонзил нож ему в спину, точно под лопатку, а затем рванул в сторону, расширяя рану. Мужчина захрипел в агонии.

Kawgh an managh.

Руан вытер лезвие ножа о короткий черный плащ незнакомца и перевернул тело. Тот был в маске. Руан сорвал ее и тут же выругался. Ему было знакомо это бледное лицо с ярким румянцем на щеках. Он видел этого светло-рыжего мужчину среди слуг английского посла. И как раз сейчас он шел на встречу с послом. Руан должен был передать ему очередную сотню золотых скудо, чтобы тот переправил их в Лондон, оставив часть себе в качестве комиссии.

Мог ли посол подослать убийцу из расчета на то, чтобы получить все золото, а не только свой процент? Или этот мертвый англичанин подслушал разговор о монетах и решил попытать счастья самостоятельно?

Руан сунул нож обратно в сапог и продолжил путь. Сожалений по поводу только что совершенного им убийства он не испытывал: в конце концов, он уже не в первый раз убивал с помощью ножа. Двигайся он чуть медленнее — и сейчас на улице вместо тела убийцы лежало бы его собственное. Учащенное сердцебиение и легкая дрожь в коленях от волнения — да. Отвращение — да. Злость — да. Но никакого сожаления. Стражники найдут тело и пожмут плечами, посетовав, что иностранец оказался настолько глуп, чтобы бродить здесь по ночам — на этом все и кончится.

Это было довольно опасное занятие — подкупать людей при дворе английской королевы. Но другого выхода у него не было.

С другой стороны, это было почти так же опасно, как и жить во Флоренции под носом у хитрого и непредсказуемого великого герцога.

Ему нужен кто-то, кто сумеет проникнуть во все тайны, окружавшие Изабеллу, чтобы защитить ее от брата.

После этого случая Руан засел в лаборатории. Он работал над выделением серебра из руды, добытой на руднике в Боттино. Большинство людей считают, что алхимики умеют производить золото и серебро в своих лабораториях. Однако на самом деле металлурги умеют это куда лучше, ведь существуют способы получить из руды больше чистого металла, чем удавалось получить раньше. Все это наука, а никакая не магия, хотя порой провести четкую грань между первым и вторым не так уж и просто.

Увеличив доходность шахты, он мог потребовать большей платы от великого герцога, а деньги ему нужны — покупать влияние при дворе королевы Елизаветы в Лондоне было все равно что заполнять золотом бездонную яму. Черт бы побрал великого герцога, который вместо того, чтобы приступить к magnus opus, погряз в интригах — чужих и своих собственных. Философский камень должен решить все проблемы, и совсем не потому что он сможет волшебным образом превращать железо в золото, а потому что как только великий герцог решит, что сумел его заполучить, то он настежь откроет двери своей сокровищницы.

Чего бы это ни стоило, однажды он уничтожит Эндрю Лоуэлла из Милинталла и всю его семью. Только когда Лоуэллы станут нищими и бездомными, как он сам и его мать когда-то, — только тогда он сможет считать себя отмщенным.

— Магистр Руанно?

Он поднял глаза. Это была Кьяра Нерини.

— Добрый день, сестра Кьяра, — сказал он и аккуратно подвинул в сторону реагенты: медь из Кале, серу, свинец, аурипигмент и редисовое масло.

Девушка шагнула в глубь лаборатории. Вместо одеяния мистической сестры на ней было обыкновенное платье и темная накидка, однако Руан различил блеск серебряной цепочки на ее шее — она носила лунный камень. Волосы были заплетены в косы, так что нескольких седых прядей над левым ухом почти не было видно. В последнее время она заметно похудела. Даже черты лица казались более тонкими и острыми.

Что ж, у нее были причины похудеть. И если будет необходимо, Руан сможет этим воспользоваться.

— Я получила ваше сообщение, — сказала она. — Что от меня требуется, магистр Руанно? Я могу помочь в ваших экспериментах?

— Нет. — Он вымыл руки чистой водой и вытер их полотенцем, все это время выдерживая паузу. — Ты близка с донной Изабеллой и донной Дианорой, не так ли? Ты служишь им, и они делятся с тобой секретами?

Она поджала губы и нахмурилась:

— Я не собираюсь шпионить за ними, если вы на это намекаете.

Он улыбнулся. Эта девушка за словом в карман не лезет. Руан уже отвык от такой прямоты: все шпионы и информаторы, с которыми он имел дело, никогда не излагали свои мысли в двух словах, если можно было походить вокруг да около, чтобы потом сказать десять.

— Я не желаю им вреда, — сказал он.

— Может быть. Но даже если так, я все равно их не предам.

Вот как. А он-то надеялся, что на нее не придется давить.

— Сейчас неспокойное время, — сказал Руан и, обойдя стол, приблизился вплотную к девушке. Та отступила. — Большинство людей, связанных с заговором Пуччи, арестованы, но не все. Взять, например, Пьерино Ридольфи. Говорят, он в Германии, хотя агенты великого герцога продолжают поиски.

Девушка молчала, но от внимания Руана не ускользнул тот факт, что при имени Ридольфи глаза ее расширились.

— Великий герцог знает, что донна Изабелла помогла Ридольфи покинуть Флоренцию. Знает и то, что она дала ему хорошую лошадь и ожерелье донны Дианоры, чтобы оплатить дорожные расходы. Он не знает только одного — кто именно передал беглецу лошадь и ожерелье.

— Магистр Руанно, — промолвила Кьяра. Она так сильно побледнела, что он опасался, как бы с ней не случился обморок. Ему не очень-то хотелось приводить ее в чувство при помощи холодного компресса и соли аммиака. — Прекратите, пожалуйста. Не говорите больше ни слова. Чего вы хотите? Я сделаю все, что вы попросите, но при условии, что вы окажете мне одну услугу.

На самом деле это было чуть больше, чем просто догадка, — то, что Изабелла использовала эту девушку как посредника. Кто еще из ее слуг был свободен от других обязательств? Кто еще был настолько молод и глуп, чтобы выполнить столь опасное поручение? Однако теперь стало очевидно, что его догадка верна.

— Ты не в том положении, чтобы торговаться, — сказал он.

— Я знаю. Но, пожалуйста…

Что в ней было такого, что тронуло его? Он считал, что в его сердце уже не осталось места для сентиментальности. Разозлившись на самого себя, он сказал:

— Если ты упадешь сейчас в обморок, клянусь, я отправлюсь прямиком к великому герцогу, чтобы рассказать ему все, что знаю. Ладно уже. Говори, что у тебя на уме.

Она оперлась одной рукой о тяжелый шкаф, заполненный книгами.

— Бабушка, — она сказала это таким тоном, как будто одно это слово все объясняло. Хотя действительно объясняло. В тот день, когда они приехали в книжную лавку отца Кьяры, она сама ему рассказала, что Нерини всегда были сторонниками старой республики, а еще — что у нее весьма приличная семья. Но он видел, что бабушка Кьяры, эта пожилая женщина с хитрыми глазами, перешла все границы приличия в своей поддержке старой республики и наверняка была с головой в водовороте интриг Пуччи. Возможно, даже участвовала в бегстве Ридольфи.

— Помогите мне выслать их ненадолго из Флоренции, — сказала Кьяра. В глазах ее были страх и отчаяние. — Бабушку и двух моих младших сестер. Если вы это сделаете, я расскажу вам все, что увижу и услышу в личных покоях донны Изабеллы.

— Выходит, она помогла Ридольфи бежать. И ты тоже.

Мгновение она молчала, а затем кивнула. Один короткий испуганный кивок.

— Кто-то еще знает об этом?

— Нет. Думаю, что нет, — прошептала она.

Какое-то время он ничего не говорил. Он уже знал, что согласится ей помочь, но если заставить ее немного подождать и понервничать, это вызовет в ней еще большее отчаяние и готовность исполнять его приказы. Наконец он сказал:

— Хорошо, я организую отъезд твоей глупой бабки. Но как ты заставишь меня молчать о твоем собственном участии во всем этом?

— Но вы же не можете одновременно выдать меня герцогу и использовать в качестве шпиона.

Верно подмечено. Так и есть. Он улыбнулся ей одними губами.

— Допустим, я помогу им покинуть город. Куда они направятся?

— У бабушки есть сестра в Пистое. Это на западе, не очень далеко отсюда.

— Я знаю, где это. Эта сестра примет твою бабушку? И спрячет, если понадобится?

— Думаю, да. Надеюсь. Я только раз в жизни с ней встречалась. Они не книготорговцы — муж моей двоюродной бабушки Инноченцы делает замки и инструменты.

— Это пригодится, если придется посадить твою бабушку под замок, пока она не влезла еще в какую-нибудь интригу. А как быть с лавкой?

— Я этим займусь, — заверила она. — Поговорю с главой гильдии и найду смотрителя. Бабушка не задержится в Пистое надолго: она флорентийка до мозга костей и вернется, как только здесь станет безопасно.

— А если не станет?

— Это же ее дом, — просто сказала она. — Она вернется. Я бы тоже вернулась на ее месте.

Это же ее дом.

Он представил Милинталл, возвышающийся над заливом Маунтс-Бей, и сразу понял ее.

— Хорошо, — согласился он. — Сохранить лавку — в интересах великого герцога, ведь там все еще могут оставаться кое-какие мелочи из инструментов твоего отца. Спрятанные книги и кто знает что еще.

При этих словах она часто заморгала. Так и есть — в лавке что-то спрятано. Что-то, чего она ему не назвала. Еще одна догадка Руана оказалась верной. Но этим он займется позже.

— Расскажи своей бабушке об опасности, — сказал он, — и уговори на какое-то время отправиться в Пистою. Бумаги я подготовлю.

— Вы правда можете это сделать?

— Могу. А ты отправишься в палаццо Медичи и сдержишь свое обещание. Я хочу знать, есть ли хоть намек на то, что донне Изабелле угрожает опасность. Если великий герцог или герцог Браччанский потребуют, чтобы она покинула город и отправилась в какое-нибудь уединенное место, доложишь об этом лично мне.

— Но я должна помочь с отъездом бабушки. Я…

— Ты сделаешь так, как я тебе сказал. Мне не нужно, чтобы на тебя пало хоть малейшее подозрение.

— Вы дадите мне знать, когда они окажутся в безопасности? Пожалуйста…

— Я дам тебе знать, не беспокойся, — успокоил ее Руан. Она выглядела такой отчаянной, что ему стало ее жаль. Снова… Это становилось плохой привычкой. — Если все правильно организовать, сестра Кьяра, то это не так уж опасно. И чем меньше ты будешь об этом знать, тем лучше.

— А как скоро они смогут вернуться домой?

— Это зависит от того, поймают ли Ридольфи, а если поймают, — то в чем он сознается. Теперь уходи. Завтра я передам тебе невидимые чернила и ключ к шифру: сообщения, которыми мы с тобой будем обмениваться, должны оставаться в тайне.

Она посмотрела на него. Ее глаза приобрели золотистозеленый оттенок с коричневым ободком. Такая гамма указывала на водный знак. Интересно, известна ли ей дата собственного рождения? Тогда он мог бы определить ее знак зодиака и составить ее гороскоп.

— Спасибо вам, — сказала она. — Вы могли бы заставить меня помочь вам, не давая ничего взамен.

— Я знаю, — ответил он, а сам подумал о том, какой же он дурень. И как так вышло, что она вдруг стала еще одной женщиной, живущей в его сердце? — Не забудь о своем обещании.

— Не забуду.

 

Глава 20

Ниже приведены тексты секретных сообщений, которые Кьяра Нерини отправляла магистру Руанно весной 1576 года. Послания были зашифрованы тритемийским кодом и написаны невидимыми чернилами, изготовленными из водного раствора медного купороса и нашатыря, которые можно прочесть только после нагревания бумаги:

Третье апреля. Изабелла и Дианора вчера были в городе с коробками для милостыни и собирали пожертвования для бедных по случаю начала Великого поста. Они шутят по этому поводу. Все хорошо.

Праздник святого Марка. Дианора снова нездорова. Изабелла волнуется, так как для подобных симптомов нет очевидных причин. Спасибо за информацию о трех особах, направляющихся в Пистою.

Последний день апреля. Дианора чувствует себя лучше. Дважды заходила Бьянка К.

Десятое мая. Дианора получила тайные письма со стихами от человека, имя которого вам известно. Она читает стихи Изабелле вслух, и слишком много людей это слышат.

Праздник Вознесения. Я нахожусь с Изабеллой в Кафаджиоло [60] , но по очень секретному делу, о котором не смею писать даже шифром. Так как герцога Б. здесь нет, думаю, она в безопасности. Дианора осталась в городе, с ней только ее слуги. Она пишет, что подружилась с Бьянкой, и та помогает ей с ее тайными посланиями.

На следующий день после Троицы. Мы вернулись во Флоренцию. Изабелла чувствует себя хорошо, отечность тела прошла. Дианоре было плохо, но ей тоже уже лучше.

Двадцать седьмое июня. Обнаружен тайник Дианоры, где она хранила письма и стихи своего любовника. Великий герцог очень зол. Бьянка здесь все время. Она сказала нам, что любовника Дианоры задушили в темнице. Изабелла считает, что Дианора в большой опасности.

И последнее сообщение, которое не было доставлено, так как Руанно дель Ингильтерра отсутствовал в своем доме в Казино ди Сан-Марко и его не могли найти:

Восьмое июля. Уверена, вам известно, что муж Изабеллы прибыл во Флоренцию. Мы собираемся на охоту в Черрето-Гвиди. Дианора и ее муж не едут с нами, они отправились в Кафаджиоло. Я боюсь за всех нас — если вы собираетесь действовать, то сейчас самое время.

Черрето-Гвиди, к западу от Флоренции 16 июля 1576

— Госпожа Изабелла, — сказала Кьяра, осторожно поправляя шелковое покрывало, чтобы не потревожить лежащую на кровати Изабеллу, — не хотите встать и съесть немного хлеба? Вы всю ночь проплакали.

У нее и у самой глаза были красными и влажными от слез. Ночью она оплакивала Леонору Альварес де Толедо, жену Пьетро Медичи, красивую, беспечную и чувственную Дианору. Дианору, которая умерла в Кафаджиоло, случайно задохнувшись в своей постели. Ее тело спешно привезли обратно в город и похоронили в склепе базилики Сан-Лоренцo без каких-либо церемоний и служб.

Разумеется, ее смерть не была несчастным случаем. Разве можно случайно задохнуться в собственной постели?

Эту новость они узнали из письма великого герцога мужу донны Изабеллы, дону Паоло Джордано, герцогу Браччанскому. Всех, кто находился на вилле, не выпускали наружу, а визитеров, кроме официальных посыльных великого герцога, не пускали внутрь. Никто точно не знал, что именно произошло. Но все догадывались. И едва не сходили с ума от страха.

Кьяра не знала, в курсе ли магистр Руанно. Оставалось лишь гадать, пытался ли он пробраться на виллу и жив ли он сейчас.

— Я не хочу вставать, — тихо сказала Изабелла. От рыданий и криков ее голос стал хриплым. — Я не могу даже пошевелиться.

— Хотите, я позову отца Эликону?

— Нет. Что может сделать священник? Она мертва.

Кьяра осенила себя крестным знамением.

— Он может помолиться за нее, и вы тоже, моя госпожа.

«Я говорю, как бабушка», — подумала Кьяра.

— Я ей говорила, — рыдала Изабелла, отвернув лицо от девушки. — Я пыталась ее предупредить. Все эти письма и стихи стали последней каплей. У нее было слишком много любовников и слишком много интриг. И в этом есть моя вина. Ведь я помогла ей организовать бегство Пьерино Ридольфи. Франческо не простил ей этого.

«А я передала Пьерино Ридольфи ее ожерелье из рук в руки, — подумала Кьяра. — Получается, я тоже виновата. Святые угодники, неужели я буду следующей, кто задохнется в собственной постели? Что если они схватили магистра Руанно и сейчас пытают его? Вдруг он расскажет о том, что я сделала, и что сделала моя бабушка, и как он помог им бежать. Какая же я дура, что думала, будто я в безопасности, только потому что я мистическая сестра великого герцога. Он не погнушался убийством собственной невестки, жены своего брата. Кто же будет следующий?»

— Донна Изабелла, — сказала она, — нам надо куда-нибудь уехать. Куда угодно. Дон Паоло не сможет вам помешать, если вы соберете вокруг себя всех слуг и открыто потребуете отправиться обратно в город. А как только вы окажетесь за пределами Черрето-Гвиди, то сможете бежать на все четыре стороны…

— Куда бежать? И как? У меня же нет денег.

— Зато у вас есть драгоценности.

— Их не хватит надолго. И как быть с детьми? Паоло не пустит их ко мне, и я никогда больше их не увижу.

— Изабелла, — Кьяра не посмела прикоснуться к ней и вместо этого просто потянула за край покрывала, — послушайте меня. Что бы там ни говорил дон Паоло, Дианору убили. Мы обе это прекрасно знаем. Ее отправили с мужем на отдаленную виллу, а затем все узнали, что она мертва. В данный момент вы тоже находитесь со своим супругом вдалеке от Флоренции. Разве вы не видите, что нужно бежать отсюда как можно скорее, прежде чем та же участь не постигла и вас.

Она все-таки это сказала. Прежде чем та же участь не постигла и вас. «И меня тоже», — мысленно добавила она.

— Не говори глупостей! — воскликнула Изабелла и, оттолкнув руки Кьяры, снова зарылась в подушки. — Я принцесса Медичи по крови и по праву рождения. Мой брат Пьетро — он действительно мог убить свою жену во гневе. Он всегда был импульсивен и неуправляем. Но Пьетро — Медичи, он один из нас. Да, у Дианоры были связи в Испании, она благородного происхождения, но по крови она не Медичи. У нее были любовники, и это оскорбило честь моего брата.

Кьяра пристально посмотрела на нее.

— Она была вашей невесткой и двоюродной сестрой. Но самое главное, она была вашим другом. Дианора любила вас и во всем брала с вас пример. Она всю свою жизнь изменила по вашему образу и подобию.

— Да как ты смеешь так говорить?! — воскликнула Изабелла и отбросила покрывало. — Принеси мне горячей воды. А также хлеба и вина. Я Медичи. Мы можем ссориться с Франческо из-за денег, но мы брат и сестра — мы одна кровь. Мой муж — Орсини, чужак — он не посмеет меня тронуть. Франческо этого не позволит.

Она встала с кровати и завернулась в свой бархатный ночной халат небесно-голубого цвета с серебряной вышивкой, сверкающей сапфирами и жемчужинами. В то же мгновение в дверь постучали, и в спальню вошла одна из служанок.

— Ваш муж требует вас к себе, ваша светлость, — сказала женщина.

— Но я не одета.

— Он просил передать вам, чтобы вы проследовали к нему сразу же, в одежде или без.

Изабелла рассмеялась:

— Вот как? Он хочет заняться со мной любовью! Иногда смерть действует на людей именно так — их обуревает желание сотворить новую жизнь.

Кьяра стояла рядом, не зная, что предпринять. Они переглянулись со служанкой, и та пожала плечами. Изабелла выскочила из комнаты так, как будто спешила на какой-то праздник. Она всегда затмевала своим сиянием великую герцогиню Иоанну, которая вечно находилась на заднем плане, погруженная в меланхолию, болезненная и набожная. Флорентийцы не любили ее, видя только гордость, присущую Габсбургам, и не замечая ее доброты и человечности. Вплоть до последнего карнавала никто не мог сравниться с Изабеллой. До последнего карнавала…

Потому что тогда на сцену вышла Бьянка Капелло.

Великий герцог любил только две вещи в жизни: женщин и алхимию. И число интересующих его женщин все время сокращалось до тех пор, пока не осталась всего одна. Донна Бьянка.

Обвинения в супружеской неверности и попытках государственного переворота, — с этим поспорить было сложно. Однако если мыслить шире, становилось очевидным, что как только не станет Дианоры и Изабеллы, у донны Бьянки больше не будет конкурентов.

Паоло Джордано Орсини тоже мог заявить, что его честь была оскорблена. Ведь был же Троило Орсини, его родственник. А теперь эта внезапная поездка в Кафаджиоло, во время которой отеки на теле донны Изабеллы так быстро исцелились. Все складывается в идеальную картину, даже слишком идеальную. Великий герцог всегда получает то, что хочет.

— Изабелла! — закричала Кьяра. — Вернитесь!

Она побежала следом за сестрой великого герцога. Изабелла на минуту задержалась в комнате, которая отделяла ее спальню от спальни мужа, для того, чтобы перекинуться парой слов со священником, отцом Эликоной. Тут же был ее любимец — карлик по имени Моргайте. Он выделывал забавные сальто на потеху нескольким служанкам. Кьяра подошла прямо к Изабелле и сделала непозволительный жест — положила руку ей на предплечье.

— Не заходите туда, — сказала девушка. — Держитесь подальше от своего мужа и думайте о том, как вернуться во Флоренцию.

Изабелла нахмурилась и отдернула руку. Ей не нравилось, когда к ней прикасаются, кроме тех случаев, когда она сама об этом просила.

— Ты слишком много нафантазировала, мона Кьяра, — сказала она. Ее голос был холоден, а выражение лица — гордым, как всегда в тех случаях, когда она воображала себя центром вселенной. Будто с ней ничего плохого просто не может произойти, ведь иначе вся вселенная погибнет. — Я опечалена смертью моей невестки, но поступок Пьетро можно объяснить. Я буду на стороне своих братьев, как и всегда. А мой муж… — добавила она, окинув взглядом присутствующих. — У меня никогда не было проблем с моим мужем.

Она шагнула к двери. Все молча проводили ее взглядом.

Она даже не постучала. Просто открыла дверь спальни своего мужа, вошла и закрыла ее за собой.

После короткой паузы они услышали щелчок закрывающегося замка. Моргайте живо подбежал к двери и прислонил ухо. В то же мгновение раздался звук, который ни с чем не спутаешь, — звук пощечины.

Все они — Кьяра, священник и служанки — бросились к двери, стараясь занять наиболее удобные места для подслушивания. Кьяра оттолкнула одну из девушек в сторону и попыталась заглянуть в комнату через тонкую щель между стеной и дверью. Сквозь нее было видно только небольшую часть спальни, но, к сожалению, не ту, где находились Изабелла и ее супруг.

— Как ты смеешь поднимать на меня руку? — послышался голос Изабеллы. Страха в нем не было, только злость. — Я уезжаю во Флоренцию. Уйди с дороги.

— Никуда ты не уедешь. — Голос дона Паоло звучал так, как будто он выпил перед этим вина, несмотря на то что еще не было и полудня. — Мне нужно тебе кое-что сказать.

— Я не желаю ничего слушать. Я…

Новый удар оборвал ее на полуслове. Она закричала, но это снова был крик скорее ярости, чем боли. Кьяра увидела край ее голубого халата, а затем дверная ручка отчаянно задергалась.

— Открой дверь! — крикнула Изабелла, уже с небольшой ноткой страха в голосе.

— Тебе придется меня выслушать, — заявил дон Паоло. — Разве ты не хочешь услышать то, что мне рассказал посыльный твоего брата? То, что великий герцог не решился доверять бумаге?

Дверь слегка заскрипела. Видимо, Изабелла прижалась к ней спиной. Моргайте завыл, как дикий зверь. Кьяра знала, что он любил свою госпожу и готов был отдать за нее жизнь. Но дверь была заперта изнутри и второго ключа ни у кого не было.

— Донна Дианора дралась из последних сил, — говорил дон Паоло. Сквозь дверную щель Кьяра увидела, как мимо ее глаз проползло огромное черное пятно — дон Паоло был до того толстым, что ни одна лошадь не могла выдержать его вес.

— Она кусалась, как собака, и чуть не откусила твоему брату два пальца на руке, — невозмутимо продолжал он. — К счастью, в комнате было двое крепких ребят из Романьи, которые ему помогли.

— Не желаю ничего слушать! Выпусти меня!

— Они бросили ее на кровать и держали, пока твой брат ругался на чем свет стоит и пытался остановить кровь. Он сказал, что раз она кусается, как собака, то и умрет, как собака.

Дверная ручка резко дернулась, но безрезультатно.

— Он послал за собачьим поводком — слуги были слишком испуганы, чтобы перечить ему. Она кричала и вырывалась, но ее держали крепко. Слуга принес поводок, но не ту шелковую ленточку для комнатных собачек, а хороший кожаный ремешок для охотничьих мастифов. Его даже не успели очистить от грязи после последней охоты.

— Прекрати, ради всего святого! — закричала уже не на шутку испуганная Изабелла. — Я не хочу этого слышать!

— Не хочешь? — Раздался треск разрываемой ткани и рыдания Изабеллы. — Ты будешь слушать, пока я не закончу говорить. И я расскажу тебе все до мельчайших подробностей. Все, что твой брат сообщил мне через посыльного.

— Франческо это бы не понравилось!

— О! Ты плохо знаешь Франческо. Так на чем я остановился? Ах да, поводок для мастифов. Пока двое ее держали, твой брат надел поводок на ее прелестную шейку. Пытаясь вырваться, она порвала одежду, поэтому шея и грудь ее были обнажены. Он намотал концы ремешка себе на запястья и начал его затягивать.

Две женщины у двери заплакали. Священник закрыл глаза и стал молиться, перебирая пальцами четки. Моргайте рычал и отчаянно царапал деревянную дверь. Кьяра застыла, не в силах двинуться с места, не в силах заплакать, не в силах поверить в ту дьявольскую историю, которую она только что услышала.

— Ее лицо посинело, — продолжал дон Паоло, смакуя каждое слово. — У нее была такая нежная чистая кожа, прямо как шелк. Твой брат сказал, что он даже видел, как под ней пульсировали вены. Ее глаза вылезли из орбит, а язык изо рта. Однако он не спешил. Пока она еще могла его слышать, он бросал ей в лицо имена ее любовников. И говорил, что они все мертвы. Говорил, что теперь не верит, будто маленький мальчик Козимино — его родной сын, а раз так, то ничто не мешает ему отправить его на тот свет вслед за матерью несколько недель спустя.

— Ты чудовище, — рыдала Изабелла. — Ничего такого не было! Ты все выдумал!

— Еще как было! И именно так, как я описал. В самом конце она немного оцарапала державших ее слуг и взбрыкнула ногами, но собачий поводок сделал свое дело, и все было кончено.

Повисла тишина. Кьяра слышала учащенное дыхание Изабеллы. Она посмотрела на Моргайте — тот свернулся калачиком на полу и дрожал. Если он и плакал, то беззвучно. Священник и девушки отшатнулись от двери и столпились в центре комнаты.

Кто-то должен был что-то предпринять.

Кто-то должен был начать сопротивляться.

«Святая Моника, заступница обиженных жен, помолись за нас всех», — пронеслось в голове у Кьяры. Затем она сделала глубокий вдох и что есть силы закричала:

— Дон Паоло! Мы здесь и все слышим. Вы должны отпустить донну Изабеллу. Если вы причините ей вред, мы это услышим.

— Слушайте на здоровье! — расхохотался в ответ муж Изабеллы. — Вы свидетели того, как мужчина восстанавливает свою поруганную честь. Массимо, помоги. Не хочу, чтобы и мне руку прокусили.

Массимо?

— Трус! — пронзительно закричала Изабелла. — Трус! Спрятал дружка под кроватью! Даже сам убить жену не в состоянии! Никчемный! Только и можешь, что ходить по девкам и тратить деньги моей семьи! Не смей прикасаться ко мне!

Перед глазами Кьяры снова промелькнул голубой халат Изабеллы. Раздались крики, шум завязавшейся драки и звуки наносимых ударов, и уже невозможно было понять, кто именно издает эти крики. Кьяра просунула пальцы в щель между дверью и косяком и потянула изо всех сил. Она понимала, что это бесполезно, но не могла просто так стоять и ничего не предпринимать, слыша эти крики. Как же так? Она так близко, но ровным счетом ничего не может сделать!

Оставалось лишь кричать. Оставь ее! Оставь ее в покое! Но ее голос растворился в общем шуме.

Затем внезапно наступила тишина.

Очень долго не было слышно ни звука — так долго, что можно было три раза прочитать «Отче наш».

Все застыли на своих местах.

Затем послышался скрежет замка, и дверь резко распахнулась, прищемив пальцы на левой руке Кьяры. Никогда раньше она не ощущала такой боли. Боли, от которой перехватывает дыхание, и ты не можешь даже кричать. Девушка попыталась освободить руку, но безуспешно. Боль обострила все ее чувства. Она видела, как пятится на четвереньках Моргайте, слышала тяжелое мужское дыхание и свой собственный истошный вопль.

— Кто-нибудь, — заговорил дон Паоло. Он закашлялся, пытаясь восстановить дыхание. — Принесите уксус, быстро. Донна Изабелла упала в обморок, когда мыла голову.

Женщины бросились врассыпную. Кьяра знала, что они спешат не за уксусом, а просто спасают свою шкуру. Священник тоже куда-то подевался.

Дон Паоло вернулся в спальню и закрыл за собой дверь. Боже, как больно. Кьяра освободила зажатую руку и прижала пальцы к груди — кожа была содрана, шла кровь. Интересно, целы ли кости?

Однако какое сейчас это имеет значение?

Неужели это правда? Неужели Изабелла просто упала в обморок?

Она бросилась в спальню Изабеллы. Господи, пусть так и будет! Пусть она просто упала в обморок. Одной рукой она открыла сундук и отыскала среди различных пузырьков флакон с уксусом. Затем она побежала обратно в спальню дона Паоло, а Моргайте засеменил за ней — он единственный из всей прислуги остался верен своей госпоже. Они вошли в комнату.

Изабелла Медичи лежала ничком возле кровати, все еще сжимая в руках край покрывала, как будто пыталась вскарабкаться на большой перьевой матрац. На столе слева от кровати стоял пустой таз для воды. Ее волосы были растрепаны, и мокрые пряди падали на плечи. Любой дурак понял бы, что ее окатили водой уже после того, как она упала. Лица не было видно. Возможно, она действительно упала в обморок от страха и негодования.

Дон Паоло стоял, наклонившись вперед, и все еще пытался перевести дыхание. Другой мужчина, тот самый, которого он назвал Массимо, стоял у дальнего края кровати. Черный — вот все, что Кьяра могла о нем сказать, — черные волосы, черная одежда, черная душа. Она бросилась к кровати, моля Бога о том, чтобы это был просто обморок. Упав на колени возле Изабеллы, она зубами открыла флакон с уксусом и тыльной стороной своей раненой руки осторожно развернула к себе голову Изабеллы.

Изабелла была мертва. Ее тело было еще теплым, но уже приобрело характерную твердость — как у глины.

На ее лице были видны фиолетовые следы от пощечин. Веки были не до конца закрыты, так что сквозь ресницы проглядывали белки ее глаз. Рот был открыт, а язык вывалился наружу. На губах была кровь: в отчаянной борьбе за жизнь она прикусила себе язык. Ее красивый бархатный халат, расшитый драгоценными камнями, был разорван на плечах, обнажив левую грудь, сплошь покрытую синяками от ударов. На горле краснел тонкий след от шнурка. Сам шнурок лежал тут же рядом — красный шелковый шнурок с кисточками на концах.

Кьяра поставила флакон с уксусом на пол. «А вдруг он меня тоже убьет», — подумалось ей на мгновение. Она мягко коснулась пальцами век покойной и прикрыла ее глаза. Ей вспомнились слова Изабеллы: «Ты слишком много нафантазировала, мона Кьяра». Затем она встала и встретилась глазами с герцогом Браччанским, который только что собственноручно сделал себя вдовцом.

— Зачем вы посылали за уксусом? — спросила она, сама удивляясь своему спокойствию. — Вы же знали, что ей уже не помочь.

Он усмехнулся:

— Чтобы другие услышали. Пройдет молва, будто она упала в обморок, а затем неожиданно скончалась, и ничего больше. Будто она, разгоряченная от жары, выпила перед этим слишком много холодной воды, а потом упала и ударилась головой о таз. Какая им разница? Ноты… — он посмотрел на нее уже внимательнее. Его щеки и шея были покрыты царапинами от ногтей, а один глаз заплыл и посинел вокруг. Очевидно, Изабелла не собиралась так просто сдаваться. — Как тебя зовут?

Кьяра смело выдержала его взгляд. Называть свое настоящее имя, наверное, глупо, но ей было уже все равно.

— Я Кьяра Нерини, — она отчетливо произнесла каждый звук.

— Вот дьявол! — выругался дон Паоло. — Та самая колдунья великого герцога. Что ж, Кьяра Нерини, великий герцог знал о моих планах и полностью их одобрял. Моя жена изменяла мне с моим же кровным родственником, и я имел полное право убить ее, дабы восстановить мою честь и честь дома Медичи, которую она также оскорбила своим распутством.

Его слова прозвучали так, как будто он заранее написал этот текст, а затем выучил его наизусть. Кьяра лишь молча слушала его.

— Так что рассказывай все что хочешь, — продолжал дон Паоло. — Никто тебе не поверит. Но даже если поверят, то никто не станет оспаривать тот факт, что защищать свою честь — это право любого мужчины.

Моргайте сидел на полу рядом с телом Изабеллы и гладил мягкий бархат ее халата. Он ничего не говорил, а лишь тихонько рыдал, как ребенок.

— Да кому я стану об этом рассказывать? — промолвила наконец Кьяра. В своем голосе она слышала горечь. Точно с такой же интонацией говорил отец, когда погиб Джанни, и точно так же высказывалась бабушка о Медичи. Горечь, за которой стояли слезы, кровь и смерть. — Если на то была воля самого великого герцога, то кто меня послушает?

— Принеси мне вина, — сказал дон Паоло. — А ты, Массимо, пойди и найди гроб. И позови слуг из конюшни, чтобы они положили в него тело.

Кьяра вышла из комнаты, даже не оглянувшись. Дрожа от шока, боли и ужаса, она думала только о том, чтобы вернуться во Флоренцию и достать из тайника в стене последнюю спрятанную книгу — самую ценную из всех книг ее отца. Она возьмет ее с собой в Пистою, чтобы не ехать с пустыми руками.

Все, с нее довольно! К черту всех Медичи. Найдут они философский камень или нет — это уже неважно. Хватит с нее придворной жизни и алхимии. Она доберется до Пистон, до бабушки и сестер, даже рискуя собственной жизнью. Они побудут там какое-то время, пока великий герцог не забудет о них. Но не навсегда, ведь они — Нерини, а их семья живет во Флоренции вот уже двести лет. Они обязательно вернутся домой, и все будет как прежде, до того как она вышла под дождь, чтобы продать Франческо де Медичи серебряный десенсорий.

 

Глава 21

Флоренция

19 июля 1576

Однако, разумеется, она не могла просто бросить все и уйти на все четыре стороны.

На следующий день после трагедии Кьяра поехала обратно во Флоренцию со всей свитой покойной донны Изабеллы. Другого выхода у нее не было. Без еды и питья она бы не ушла далеко пешком, а если бы решилась украсть лошадь и поехать обратно верхом, она рисковала стать легкой добычей грабителей. Пальцы на ее руке стали фиолетового цвета и покрылись зеленовато-черными пятнами. Места, где была содрана кожа, набухли и воспалились. Она попыталась промыть рану вином, смешанным с отваром окопника, для «изгнания дурных соков», как говорила бабушка, но боль оказалась такой невыносимой, что она не решилась продолжить лечение.

Во время всей поездки она старалась не попадаться на глаза дону Паоло, который ехал в своем огромном паланкине, и его подельнику Массимо. Но еще больше она старалась держаться как можно дальше от наспех сколоченного гроба, куда, несмотря на страшную июльскую жару, тело Изабеллы бросили просто так, без бальзамирования. Но если бы только это… Ее тело даже не дали обмыть и переодеть в подобающую одежду или хотя бы завернуть в погребальный саван. Отца Эликону буквально вытащили из его укромного места и заставили на скорую руку совершить обряд, и на этом дело было закрыто. Будет ли ее душа спокойна? Очень маловероятно.

По дороге Кьяра почувствовала недомогание, и ее начало знобить. Болела уже не только кисть, но и вся рука, а голова разрывалась от шепота множества голосов. К отцовскому ворчанию примешались новые женские голоса — то были Изабелла и Дианора. «У нас было много любовников, мы купались в удовольствиях и стонали от наслаждения, а теперь мы мертвы… Смерть была расплатой за нашу беззаботную жизнь».

Была уже глубокая ночь, когда они наконец вошли в город через ворота Святого Фредиано. Они направились прямиком в церковь Санта-Мария-дель-Кармине, что возле монастыря кармелитов. Не соизволив даже вылезти из своего паланкина, дон Паоло коротко приказал занести гроб в церковь.

— И вот еще что, Массимо, — прибавил он с такой небрежностью, будто приказывал выкинуть корзину с потрохами свиньям, пасущимся на заднем дворе. — Подними крышку гроба и оставь его открытым. Я хочу, чтобы весь город узнал, что я сполна отомстил за поруганную честь.

Массимо и еще трое мужчин небрежно вытащили гроб из телеги и как попало, не соблюдая ни малейшей осторожности, понесли его в церковь. Еще двое слуг освещали им дорогу факелами. Кьяра отвернулась, чтобы не смотреть на эту печальную картину.

— Эй ты, маленькая колдунья!

Кьяра медленно повернула голову. Ей было так нехорошо, что она едва не упала в обморок. Луна была на исходе, а свет факелов уже исчез в глубине церкви, так что она не видела лица дона Паоло, лишь смутные очертания его грузной фигуры виднелись в темноте паланкина, делая его похожим на дьявола на дне преисподней.

— Зайди внутрь и взгляни на нее, — приказал он. — Хорошенько посмотри на нее, и пусть это будет для тебя уроком. Это касается всех присутствующих — и священника, и карлика, и даже женщин. Зайдите в церковь и взгляните на свою бывшую госпожу. Посмотрите, что случается, когда задета честь семьи Орсини.

Среди женщин пронесся ропот. Кое-кто из них не выдержал и зарыдал. Поддерживая друг друга под локти, они вылезли из телег и направились к церкви, слишком напуганные, чтобы ослушаться приказа. Следом за ними с поникшей головой побрел отец Эликона. Один лишь карлик Моргайте, казалось, воспрял духом, или, быть может, от горя и ужаса у него просто помутился рассудок. Отталкиваясь от земли руками, он бодро поковылял к церкви с безумной улыбкой на лице. Последней плелась Кьяра, едва передвигая ноги. Она хотела было взбунтоваться против дона Паоло, но потом подумала и решила, что ничего хорошего из этого не выйдет.

«Донна Изабелла умерла, — говорила она сама себе. — Ее душа в чистилище. Она, конечно, страдает за свои грехи, но, по крайней мере, она свободна от мирских забот. Ей уже нет никакого дела до того, как этот подонок обращается с ее бренной земной плотью».

Войдя в церковь, мужчины бросили гроб в небольшой капелле южного придела. При свете факелов фигуры людей на фресках приобретали немыслимые очертания и, казалось, перешептывались между собой. На стене справа был изображен мужчина, распятый на кресте головой вниз. Лицо его было искажено криком боли. Над ним, немного правее, была нарисована женщина, завернутая в саван. Она сидела с прямой спиной, скрестив руки на груди. Мужчины принялись вырывать гвозди, которыми была заколочена крышка гроба, и эти звуки эхом разносились по церкви подобно крикам демонов.

— Готово, — сказал наконец один из них. Они подняли крышку и с грохотом бросили на пол рядом. — Клянусь копчиком святого Мартина! Как же она воняет!

Женщины в голос зарыдали и, расталкивая друг друга, поспешили к выходу. Священник наскоро пробормотал молитву и тоже поспешил удалиться. Лишь Кьяра стояла как вкопанная рядом с карликом Моргайте в окружении молчаливых фигур на фресках и смотрела на свою покойную госпожу.

Святые угодники… Потом она отвернулась, и ее вырвало прямо на пол церкви.

— Принцесса, принцесса, — пел Моргайте, — прекрасная леди дивной красы, как солнце взошла поутру, синее платье как небо, а ныне лежишь ты в гробу.

— Задери-ка ей юбку, Эмилиано, — сказал один из мужчин. — Всегда хотел взглянуть, какие причиндалы у принцесс.

— Ух ты, глянь, какие у нее белые ноги! А что у нее с сиськами? Один сплошной синяк.

— Массимо сказал, что ее мужу пришлось сесть на нее сверху, чтобы придушить. А он такой жирдяй, что одним своим весом мог ее задавить.

— Да вы только посмотрите на ее лицо!

— Да какое это лицо? Большая гнилая дыня с двумя дырками вместо глаз.

Последнее замечание вызвало всеобщий гогот. Кьяра протиснулась между ними и побежала к выходу из церкви для того, чтобы глотнуть свежего ночного воздуха. Левая рука уже ее не слушалась, а голова, казалось, вот-вот оторвется от тела. Затем она потеряла сознание.

 

Глава 22

Палаццо Веккьо

Успение Пресвятой Девы Марии,

15 августа 1576

Около месяца спустя

— Ее зовут Виви, — сказала Кьяра. — Это от слова vivacità. Смотрите, какая она бойкая. А глаза так и сверкают.

Она держала на руках восьминедельного щенка — дочь Рины, принадлежавшей донне Изабелле, и Ростига, поджарого темноглазого гончего кобеля великой герцогини. У щенка были длинные шелковистые уши красновато-коричневого окраса и белая мордочка, а округлое туловище было в черных и рыжих подпалинах.

— Хорошее имя, — промолвила великая герцогиня. — На моем языке, мне кажется, это звучит Lebhaftigkeit. Оно ей очень идет.

Похоже, только Рине удалось выбраться невредимой из всех бедствий, постигших семейство донны Изабеллы. Донна Химена побеспокоилась о том, чтобы собаку и ее новорожденных щенков передали на попечение великой герцогини. Заботам Иоанны Австрийской поручили также и детей покойной Изабеллы — пятилетнюю Нору и четырехлетнего Вирджинио Орсини, в то время как их отец во всеуслышание заявлял, что они вовсе не его дети. Дон Паоло вообще разошелся не на шутку и бросался неосторожными заявлениями вплоть до того, что провозглашал своей любую собственность Медичи, однажды попавшую в его загребущие жирные лапы.

А вот маленького дона Козимино, трехлетнего сына Дианоры, среди них не было. Он умер. Одни говорили, что от лихорадки. Другие — что от кишечной хвори. Тем временем дон Пьетро как ни в чем не бывало кутил во флорентийских борделях.

Все это Кьяра знала только со слов донны Химены. Сама она три недели пробыла в горячечном бреду, не понимая ничего из происходящего вокруг. А когда очнулась, все уже успело поменяться. Теперь и она, и донна Химена, равно как и собаки, принадлежали новой госпоже.

— Думаю, ты осталась жива во многом благодаря ей, — сказала донна Химена, сидевшая в кресле в другом углу комнаты, положив одну руку на голову Рины. Та с тревогой смотрела на своего щенка. Казалось, что донна Химена состарилась на тысячу лет. Щеки ее уже не были круглыми, как спелые яблоки, а обвисли от тяжелой и безнадежной скорби. Среди всех детей ее кузины Элеоноры Изабелла была ее любимицей.

— Мы так за тебя переживали, Кьяра, — сказала она. — Когда отец Эликона привез тебя к нам, у тебя вся рука была распухшей, пальцы черные, а сама ты бредила в лихорадке.

— Все так и было, — согласилась великая герцогиня. — А потом священники из собора Святого Стефана привезли во Флоренцию Пояс Девы Марии и возложили его на твою руку. Так что, должно быть, тебя исцелила сама Пресвятая Дева.

— Ну, разве что с некоторой помощью лекарей великого герцога, — добавила донна Химена. — Они испробовали на тебе новый французский способ лечения скипидаром и розовым маслом. Так лечат раненых солдат на поле боя.

— Фу! При чем здесь скипидар?! — воскликнула великая герцогиня. — За все нужно благодарить только Пречистую Деву Марию!

— А еще Виви, — добавила донна Химена, продолжая гладить Рину по голове. Кьяра пыталась улыбнуться, но у нее это плохо получалось. Ей казалось, что улыбаться неуместно, как и неприлично быть живой. А может, она и жива-то не была, и все это — просто сон.

— Я так благодарна вам, донна Химена, и вам, ваша светлость. У меня просто нет слов.

— Ты останешься при моем дворе, — сказала великая герцогиня. — Мой муж согласен. Он… — тут она замялась, — он приходил ко мне прошлой ночью, и мы с ним обговорили множество вещей.

Сказав это, она покраснела. «Как мало нужно, — с грустью подумала Кьяра, — чтобы задеть чувства, скрытые под чопорной австрийской гордостью». Сколь неожиданным было и само присутствие у нее чувств, которые можно было задеть спустя десять лет невзгод, одиночества, тоски по дому и унижений.

— Он говорил о тебе, синьорина Кьяра. Радовался, что врачи спасли тебе жизнь и что рука твоя уцелела.

Кьяра посмотрела на свою левую руку, покоившуюся на маленьком щенячьем тельце. Два ее пальца — указательный и средний — были слегка искривлены, потеряли цвет и лишились ногтей, но уже шевелились. Их способность чувствовать, ощущать тепло и холод, качество поверхности тоже возвращалась. Шерсть ее щенка Виви, например, была теплой и мягкой.

Неужели все это правда, а не сон?

Ей действительно повезло, что великому герцогу было угодно, чтобы она осталась жива. Ведь исчезло так много людей, связанных с донной Изабеллой. Дама, временами присматривавшая за детьми. Купец, продававший ей шелка и вместе с ними, возможно, передававший тайные послания. Садовник с виллы Барончелли — его преступление состояло в том, что он внезапно стал щеголять изысканными нарядами, слишком богатыми для его должности. Цирюльник и золотарь — лишь святые угодники знают, о каких преступлениях сговорились эти двое. Она не могла вспомнить всех имен и всех этих людей. Одни были в тюрьме, другие — мертвы.

Она выжила. Потому что великий герцог любил алхимию. Других поводов для этого не было.

— Намерен ли он продолжать наши поиски философского камня? — спросила девушка без всякой настойчивости или интереса.

— Ты хочешь знать, связана ли ты еще клятвой или нет? Ответ утвердительный, — коротко ответила великая герцогиня. — Английский алхимик все еще сидит в Барджелло, но я подозреваю, что его скоро отпустят, ведь он обладает такими знаниями и навыками, каких нет ни у кого среди здешних людей.

Итак, великий герцог, магистр Руанно и она сама составляли мистическую триаду, будучи связанными сделанной работой и теми камнями, которые они носили при себе. Кьяра уже слышала пересуды слуг — как раз в те дни к ней вернулась ясность — о том, что Руанно Англичанин был посажен в тюрьму еще до убийств донны Изабеллы и донны Дианоры. Очевидно, великий герцог решил избежать возможных попыток своего любимого алхимика спасти одну из двух дам. Получил ли магистр Руанно ее послания? Все или только некоторые из них? Или великий герцог перехватил их? В таком случае догадывался ли он о том, что это она их отправляла?

Боль и лихорадка обернулись мигренью и голосами, которые стали еще сильнее, чем прежде. Кроме того, Кьяра впала в какое-то странное состояние сонливого безразличия. Здесь, при дворе великой герцогини, она чувствовала себя в безопасности. Да и магистр Руанно был в безопасности, где бы он ни был. Бабушка, Лючия и Маттеа были в безопасности в Пистое. Великий герцог держал город в железных тисках ужаса, обрекая на поражение даже мысли о возможном побеге.

Она прикоснулась к ушам Виви. Они были теплыми и шелковистыми и пахли молоком и блинчиками. Особенно лапки, с розовыми щенячьими коготками так сладко пахли блинчиками.

— Я еду сегодня в палаццо Медичи, — сказала великая герцогиня. — Я поеду одна. Великий герцог собирается продать драгоценности донны Изабеллы, чтобы оплатить ее долги, и я хочу забрать несколько вещей для ее детей, прежде чем он спустит все. Ведь это важно, чтобы у детей остались хоть какие-то… andenken… как это… подарки на память о матери.

Кьяра подумала о своей матери, умершей вскоре после смерти Джанни. У нее не было ни бриллиантов, ни даже красивых безделушек. Немногие материнские наряды перешивались на девчушек и вскоре изнашивались. Ничего не осталось в память о ней. Даже ее лицо — Кьяра иногда не могла вспомнить его.

По крайней мере, она знала, где находятся инструменты ее отца. Теперь они были в лаборатории великого герцога.

Там было все, кроме заветной книги.

Во время отъезда бабушки и сестер за лавкой присматривал один из знакомых из гильдии книготорговцев. Интересно, спускался ли он в подвал? А вдруг ему пришло в голову разведать там все основательно? Что сталось с той древней книгой, где были заметки, сделанные рукой отца, которую она так тщательно обернула в вощеный шелк, заперла в железный ящик и замуровала в стену?

Все это было так давно, что Кьяре уже не верилось, что когда-то у нее была семья. Неужели она та самая девочка, которая пыталась продать великому герцогу серебряный десенсорий в ту пору, когда он был еще принцем, любившим женщин и алхимию.

— Моя мать умерла через несколько дней после моего рождения, — сказала великая герцогиня. Кто бы мог подумать, что эта знатная особа, такая чопорная и молчаливая на людях, на самом деле большая любительница поговорить. — Я, разумеется, ее не знала, но у меня сохранился ее портрет. И некоторые ее драгоценности. Все это я привезла с собой во Флоренцию, и бывает, что, глядя на этот портрет, я напитываюсь от него силой.

— В палаццо Медичи есть портреты, — сказала Кьяра. — На одном из них нарисована донна Изабелла со своими детьми — он очень хорош.

— Ты поедешь со мной. Ведь ты уже вставала, гуляла в саду, не так ли? Тебе должно хватить сил. Этот выезд пойдет тебе на пользу.

— Ваша светлость, прошу вас. Мне не хочется возвращаться в палаццо Медичи. Донна Химена сможет отыскать этот портрет для вас.

— Ты должна научиться встречаться лицом к лицу с тем, что приносит тебе боль, — сказала великая герцогиня и поднялась со стула. Не выпуская щенка из рук, Кьяра тоже встала со своего места, равно как и донна Химена. Сидеть в присутствии великой герцогини они могли только по особому разрешению. Великая герцогиня взглянула на них еще раз и затем снова произнесла:

— То, что приносит боль, нужно встречать лицом к лицу. Я в этом уверена.

Кьяра поклонилась. Если великая герцогиня смогла вытерпеть десять лет разочарования, тоски по дому и несчастий, то и Кьяра сможет пережить поездку в палаццо Медичи.

— Да, ваша светлость, — покорно сказала она.

 

Глава 23

Палаццо Медичи

Позже в тот же день

На улице у ворот палаццо Медичи стояла карета. Спереди на козлах вразвалку сидел кучер, одетый в красные, синие и золотые цвета Медичи. Сама карета была выкрашена красным и богато украшена позолоченной резьбой из лавровых листов и перьев по краям крыши и дверей. На двери красовался белый круг с нарисованной в нем эмблемой в виде дорожной шляпы с двумя шнурками.

— Может быть, вы хотите проехать мимо, ваша светлость? — вкрадчиво спросила донна Химена. Она, как и все прочие, легко узнала символ капелло — эмблему венецианской любовницы великого герцога.

— Нет, — твердо ответила великая герцогиня и жестом приказала открыть дверь кареты. — Раз уж я приехала, то войду внутрь. Проводите меня.

С помощью донны Химены она вышла из кареты. Кьяра последовала за ними. Как получалось у великой герцогини держаться так прямо, гордо выпрямив спину и высоко подняв голову? Все говорили, что она носит стальные корсеты и набивные платья, чтобы скрыть свою кривую спину, но было в этом еще кое-что. Это была гордость дочери императоров и королев, гордость, придававшая особое качество даже воздуху вокруг нее, несмотря на простые черты лица, меланхолию и бесформенный подбородок Габсбургов.

Огромные двери дворца открылись перед ней — стражники Медичи вприпрыжку бросились выполнять ее приказ, хотя она прибыла ко двору одновременно с любовницей своего мужа. Не проронив ни слова, она прошла во внутренний двор. Колонны из белого камня поддерживали арки, образуя воздушные колоннады, а поверх этих арок располагались резные каменные барельефы с изображениями классических сцен, перемежающихся геральдическими шарами Медичи. Ниши в стенах были украшены величественными статуями богов и богинь. Апельсиновые и лимонные деревья в кадках наполняли воздух чуть уловимым, пряным ароматом.

— Где тот портрет, о котором ты говорила, синьорина Кьяра? — Великая герцогиня выбрала «синьорину» в качестве подобающей формы обращения — повыше, чем к жене члена гильдии «мона», но и не так высоко, как в случае с благородной особой — «донна». Такие мелочи были важны для нее. Титул soror mystica она вообще отказывалась признавать. Для нее слово «сестра» означало монахиню, посвятившую себя религиозной жизни, а использование латинского термина в качестве обращения к помощнице алхимика казалось ей богохульством.

— Это вверх по лестнице, в музыкальной комнате донны Изабеллы… точнее там, где раньше была музыкальная комната.

Они поднялись по лестнице. Во дворце стояла тишина, и не было слышно никаких звуков, кроме всплесков садового фонтана. Где же скрывается Бьянка Капелло?

Если ее карета так открыто стоит у дворца, значит, она должна быть где-то внутри, в одной из множества комнат, салонов и элегантных кабинетов, которыми изобиловал палаццо Медичи.

Все увиденное Кьярой пробуждало в ней воспоминания: эти фруктовые деревья, мило и опрятно устроенный сад, где донна Изабелла любила гулять по вечерам; шелковые гобелены, золотые и серебряные вазы и книги, все эти книги повсюду, целое состояние в прекрасных книгах, старых и новых, которые донна Изабелла любила, над которыми она размышляла и беспрестанно обсуждала их в своем маленьком кругу дам и господ.

Задери-ка ей юбку, Эмилиано. Всегда хотел взглянуть, какие причиндалы у принцесс.

Ух ты, глянь, какие у нее белые ноги! А что у нее с сиськами?

Кьяра поборола тошноту. Ужасные голоса тех мужланов слились с голосами демонов в ее голове и не давали ей покоя.

— Сюда, ваша светлость, — выдавила из себя Кьяра. — Музыкальный салон в конце этого коридора.

Они пошли вдоль по коридору, украшенному черно-белой мозаикой из прекрасного мрамора. И в это самое мгновение из кабинета по левую руку, как раз напротив музыкальной комнаты, вышла Бьянка Капелло. Она застыла на полушаге, и ее служанка, шедшая за ней с узлами одежды и белья, едва не налетела на нее. Великая герцогиня тоже остановилась. Две женщины смотрели друг на друга в зловещем молчании.

Любовница великого герцога была беременна. Ее круглый и высокий живот соответствовал где-то четырем или пяти месяцам беременности.

«А у великой герцогини может быть взгляд, как у василиска», — подумала Кьяра. На одном из уроков латыни она читала историю о василиске, — змее, способном убивать одним взглядом. Некоторые алхимики полагали, что пепел василиска способен превращать серебро в золото. Дураки, ведь его еще надо поймать и сжечь.

Великая герцогиня застыла, неотрывно глядя на беременную любовницу своего мужа.

Бьянка Капелло первой двинулась с места. Она присела в реверансе, широко раскинув свои янтарные бархатные юбки. Сквозь разрезы на ее рукавах виднелись серебристые сатиновые подрукавники с золотыми полосами. На пальцах рук красовались дорогие кольца, на шее висели жемчужные ожерелья, а в косы были вплетены нити с драгоценными камнями. Рядом с великой герцогиней, с ее врожденным достоинством, она была похожа на актрису из этих новых трупп комедии дель арте, на которую нацепили костюм знатной дамы.

— Ваша светлость, — промолвила Бьянка слегка дрожащим голосом.

Великая герцогиня выдержала паузу. Затем холодно бросила ей:

— Вы можете встать, синьора Бьянка. Что вы делаете здесь, во дворце моей золовки? Как я вижу, воруете ее одежду и даже нижнее белье.

Бьянка выпрямилась. Она была довольно хороша собой, если вам по вкусу обилие пышной бархатистой плоти. Ее брови были ярко накрашены, а золотисто-рыжие волосы во многом были обязаны своим цветом хне, ромашке и золотистой пудре. Ее глаза вспыхнули от негодования. Она ведь тоже как-никак знатного происхождения и уже отвыкла называться простой синьорой.

— У меня есть личное поручительство от самого великого герцога, и его стражники даны мне в сопровождение, — заявила она. — Кроме того, мне разрешено брать все, что мне понравится. А что вы сами делаете здесь, ваша светлость? Ведь имущество донны Изабеллы неминуемо наводит на мысли о мирских утехах, каковые должны быть вам отвратительны.

Да, гордости ей не занимать. Что же ответит на это великая герцогиня? Кьяра затаила дыхание.

— Напротив, я замечаю изысканность и чистоту даже среди мирских богатств.

Великая герцогиня окинула взглядом фигуру Бьянки, ярды янтарного бархата, вышитые рукава, ее пышный бюст, расплывшуюся талию. Она посмотрела на служанку, которая со всеми своими узлами больше походила на сборщицу тряпья. Той, по крайней мере, достало приличия покраснеть.

— А кроме того, я замечаю их нехватку, — добавила великая герцогиня.

— Порой изысканность и чистота скорее помеха, чем добродетель, — сказала Бьянка, и ее глаза заблестели. Неужели это слезы? Она гордо поджала губы и выгнула спину дугой, нарочито выпятив живот. — Мужчинам часто скучен избыток такой чистоты.

Кьяра заметила, как вздрогнула великая герцогиня. Это было лишь короткое движение, так быстро и строго сдержанное, что только тот, кто стоял к ней так же близко, как она, так, что мог коснуться ее стройной фигуры, смог бы заметить его.

— Что ж, в таком случае вам повезло, — ответила она. Голос ее был холоден, как холодное ароматное мороженое, которое иногда подают на дворцовых банкетах. — Ни один мужчина не посмеет упрекнуть вас в избытке чистоты. Я разрешаю вам покинуть мое присутствие, синьора Бьянка, и удалиться из этого места.

Тяжелые брови Бьянки Капелло сдвинулись к переносице. Она шагнула вперед и сказала:

— Я передам ему ваши слова. Он разгневается, когда узнает, что вы были со мной неучтивы.

Великая герцогиня даже не шелохнулась, и в этой неподвижности были века королевской крови. Она молча стояла и смотрела на Бьянку.

Бьянка двинулась в их сторону, за ней последовала служанка. Великая герцогиня смотрела сквозь них, словно там никого не было. Сделав пару шагов, Бьянка остановилась и с раскрасневшимся лицом резко заявила:

— Донна Химена, вы тоже желаете проявить неучтивость? Вы ведь ниже родом, чем я, и потому должны сделать реверанс, когда я прохожу мимо вас.

— Я бы скорее отвесила поклон дереву в саду, — не стесняясь, ответила донна Химена, и каждая морщинка на ее увядшем лице, казалось, затрепетала от гнева. — Во-первых, я намного старше вас годами, а во-вторых, я урожденная Осорио и прихожусь кузиной герцогине Элеоноре, матери великого герцога, светлая ей память. Кто здесь ниже по статусу, так это вы, синьора. Положение любовницы великого герцога и матери его бастарда не придает вам его статуса.

Бьянка шумно фыркнула, в то время как великая герцогиня продолжала смотреть прямо перед собой.

— Тогда ты, — сказала Бьянка и посмотрела прямо на Кьяру. — Я знаю, кто ты такая. Франческо подобрал тебя на улице для своих занятий алхимией. Кто-кто, но ты уж точно должна сделать в моем присутствии реверанс. Ведь ты никто, дочь простого книготорговца.

Кьяра почувствовала себя словно под водой — возникло ощущение чего-то прозрачного и тяжело переливающегося между ними. Это было потрясающим неуважением — публично назвать великого герцога просто по имени, тем более в присутствии его супруги. Однако все знали, как баловал ее великий герцог. Как они между собой разыгрывали роли, словно малые дети, и что во всей Флоренции только ей под силу было заставить герцога улыбнуться.

Что она, Кьяра Нерини, дочь простого члена гильдии и сторонника флорентийской республики, делает здесь, в палаццо Медичи, между разъяренной брюхатой любовницей великого герцога и его имперской женой, чья гордость была сравнима со сталью? Один, два или даже три месяца назад она была бы рада оказаться в таком положении, но сейчас она не чувствовала ровным счетом ничего. «Стоит, наверное, подождать пару мгновений, чтобы как-то понять возможные последствия моих действий. Однако какое это имеет значение?»

Кьяра встретилась глазами с Бьянкой Капелло и выпятила свой подбородок так, как это больше всего не нравилось бабушке. Потом она чуть согнула ноги в коленях, но так незначительно, что это выглядело еще более оскорбительно, чем полное отсутствие реверанса. Затем она невидящим взором, точно так же, как и герцогиня, посмотрела на любовницу великого герцога.

— Ты еще пожалеешь об этом, — прошипела Бьянка.

Вне себя от гнева, она бросилась прочь. В спешке служанка обронила белую шелковую сорочку с черной арабской вышивкой и бусинами из черного янтаря. Вся красная от стыда, она вернулась, чтобы подобрать ее, и затем поспешила за своей госпожой. Спустя мгновение хлопнули двери.

— Синьорина Кьяра, — невозмутимо окликнула ее великая герцогиня. Спина ее была настолько прямой, насколько это вообще бывает возможно. — Давайте продолжим. Я хочу прежде всего забрать портрет донны Изабеллы с ее детьми, а также другие вещи, которые будут служить напоминанием ее бедным детям, раз уж им суждено расти без матери.

 

Глава 24

Дворец Барджелло

20 августа 1576

Несколько дней спустя

Руан не бывал в казематах под башней Волоньяна. Его не раздевали догола, не заковывали в кандалы, не пытали и не морили голодом. Ночью восьмого июля четверо стражников просто выросли за его спиной, когда он запирал двери лаборатории в Казино ди Сан-Марко. С этого дня он был заперт в одной из комнатушек в задней части второго этажа Барджелло и снабжен едой, вином, водой для мытья, бумагой, перьями и чернилами на случай, если ему захочется писать или читать при свете дня. Ничего больше. Никто не разговаривал с ним. Великий герцог не приходил, хотя совершенно ясно было, что это заточение устроил именно он.

В комнате было лишь одно оконце, выходившее на восток, прочь от палаццо Веккьо, прочь от Казино ди Сан-Марко. Прочь от всего во Флоренции, что связывало его с Медичи. Он догадывался, почему его арест был таким тайным: великий герцог задумывал совершить ход, направленный против Изабеллы и Дианоры, и не хотел никакого вмешательства со стороны английского алхимика, бывшего любовника его сестры.

Изабелла была мертва. Он чувствовал это всем своим существом. Подобно тому как при возгонке кристаллы йода превращаются в сияющую фиолетовую дымку, его чувства к ней претерпевали трансформацию от земной плоти к непостижимому и таинственному духу. Все это время он был заперт в этой комнате, в безопасности и относительном комфюрте, но лишенный всякой возможности действовать. Это было хуже любой пытки, и Франческо де Медичи знал об этом.

Франческо де Медичи.

«Я убью его, — думал Руан. — Возможно, не сегодня и не завтра, не в этом месяце и не в этом году, я пережду, выйду на свободу, буду пользоваться его лабораториями и возможностями, чтобы создать философский камень, который изумит и ослепит его и заставит его отдать богатства, нужные мне. Но убью я его в самом конце, за все, что он сделал с Изабеллой».

Руан ждал. Свою бумагу и перья он использовал для записи уравнений и формул. Он никогда не понимал красоты в письменном слоге, пьесах или поэзии. Красота для него была в цифрах и химических символах.

Он ждал. Его амулет не отобрали, это был осколок гематита, обрамленный железом и медью. Впервые за долгие годы он снял амулет с шеи и положил перед собой на стол. Это было напоминанием о том, кем он был — алхимиком, металлургом, ученым. Отныне все будет по-другому.

Эти мысли заставили его вспомнить девушку, Кьяру Нерини. Ему стало интересно, носит ли она по-прежнему свой амулет, лунный камень. Удалось ли великому герцогу каким-то образом перехватить ее послания? Если это так, она либо в тюрьме, либо уже мертва. Это мысль встревожила его сильнее, чем он ожидал. Перед глазами встал ее образ, когда она несла серебряное сито, наполненное водой, проходя по изгибам мозаичного лабиринта на полу лаборатории. Ее темные волосы ниспадают до колен, а лунный камень мерцает на ее груди. Обычного вида девушка с острым подбородком, незнатного рода, но эти великолепные волосы и загадочные глаза, меняющие свой цвет… Это ведь он заставил ее отправлять ему послания. И если она мертва, вся ответственность лежит на нем.

Руан немного удивился тому, насколько сильно он желает, чтобы она осталась в живых. Более того, даже мысль о том, что он больше ее не увидит, казалась ему невыносимой.

Спустя сорок четыре дня после того как его посадили в заточение, в час, когда угасал последний свет, идущий от окна, замок скрипнул, дверь отворилась, и в комнату вошел великий герцог.

— Руанно, — сказал он.

Руан не выказал ни малейшего удивления и ничего не ответил.

Дверь оставалась открытой, но снаружи наверняка находились стражники. Франческо де Медичи никогда не давал своим узникам никакого шанса на побег.

— Что сделано, то сделано, — сказал великий герцог. Он был в богатом наряде из синего бархата. В руке он держал помандер — апельсин, утыканный гвоздикой и посыпанный молотой корицей и порошком фиалкового корня. Неужели Франческо ожидал увидеть здесь какого-то немытого безумца, сломленного сорокачетырехдневным заточением?

— Изабелла мертва, — продолжил великий герцог. — Она заслуживала смерти, обесчестив мужа и дом Медичи своими любовными связями и участием в заговоре донны Дианоры. Даже ты не стал бы это отрицать.

— Я не буду спорить насчет любовников, — сказал Руан. — Вовсе не секрет, что даже я был одним из них. Но все равно я не считаю, что она заслужила смерти от вашей руки.

Руан уже не беспокоился о том, чтобы обращаться к великому герцогу по правилам придворного этикета. Оказалось, он так давно не разговаривал, что едва узнал собственный голос.

— А кто сказал, что она умерла от моей руки? — невозмутимо парировал великий герцог, перебрасывая помандер из одной руки в другую. — Отнюдь. Герцогиня Браччанская погибла в результате несчастного случая, когда мыла голову.

— Re'th kyjyewgh hwi.

— Что бы это ни значило на твоем варварском языке, ничего не изменишь. Теперь уже неважно, как именно она умерла, Руанно.

— А донна Дианора?

— Тут другое дело. Мой брат дон Пьетро отнял ее жизнь и имел полное на это право. Она поплатилась и за супружескую измену, и за попытку заговора.

Руан ничего не ответил.

— Пока ты здесь, ты всего лишь безымянный узник, а никакой не металлург или алхимик, — промолвил великий герцог. — И еще одно: ты не сможешь продолжать плести свои интриги.

— Я не плету никаких интриг.

— Не отпирайся. Я знаю, что ты пытался купить влияние при английском дворе с намерением уничтожить того англичанина, что сейчас владеет поместьем и рудником, откуда ты родом. Я мог бы устроить…

Руан больше не слушал его. Он закрыл глаза, и перед его мысленным взором предстал залив Маунтс-Бей, посредине которого возвышается скалистый остров Святого Михаила. Утесы из гранита и змеевика, затопленные морем леса, деревья, ставшие камнем, невообразимая древность. Он видел обширные топи, пахнущие солью и жизнью, цапель, сплетения мальвы и ипомеи. Вересковые пустоши и разгороженные каменными изгородями поля, где пасутся суровые косматые пони, а поодаль — и само поместье Милинталл Хаус, прочное строгое строение с внутренним двором. Корнуолльские яблони с плодами с привкусом гвоздики. А еще несколькими милями дальше — выработки и рудники Уил Лоур.

Дом… Земля, орошенная кровью его отца и матери, его дедов и всех его предков. Он отберет все это у Эндрю Лоуэлла любой ценой и никогда больше не отдаст никому.

Внезапно он понял, о чем говорит великий герцог, и раскрыл глаза.

— Я мог бы и себе устроить покупку такого влияния. Поддержал бы, к примеру, того англичанина. Как там его зовут? Эндрю Лоуэлл, не так ли? После восстания все земли вокруг Маразайона были конфискованы, — великий герцог попытался произнести название этого небольшого торгового городка на английском. — Мне кажется, английская королева еще долго не забудет того восстания, и ее несложно будет убедить в том, что имение должно оставаться в послушных ей английских руках.

Руан по-прежнему хранил молчание.

— Мне все о тебе известно, — продолжал великий герцог, — Руан Пенкэрроу из Милинталла. Тебя нужно было прозвать Руанно делла Корнавалья, не так ли? Я решил позволить тебе хранить свои тайны, потому что ты незаурядный металлург и алхимик со знаниями, ценными для меня. Я также знаю, как ты пришел к этим знаниям.

— Неужели?

Про себя, на корнском, Руан твердил: «Яубью тебя. Возможно, не сегодня и не завтра, не в этом месяце и не в этом году. Я пережду, выйду на свободу, буду пользоваться твоей лабораторией и всеми открытыми тебе возможностями. Но все равно когда-нибудь я тебя убью. За все, что ты сделал с Изабеллой».

— Да, я все знаю. — Если великий герцог и читал его мысли, то не подавал виду. — Твои отец и мать были лоялистами. Повстанцы схватили их после осады горы Святого Михаила и на несколько месяцев заточили в Лонстонском замке. Когда они вышли на свободу, восстание было уже подавлено и земли твоего варварского Корнуолла поделены между англичанами, даже земли лоялистов были отданы им. Эндрю Лоуэлл был прекрасным воякой в отряде сэра Гавейна Кэрью. В награду за проявленное рвение он получил поместье твоего отца.

Я убью тебя.

— Эндрю Лоуэлл не хотел, чтобы кто-то из изгнанных корнцев оспаривал право его собственности, и поэтому приказал убить твоего отца. Твоя мать спряталась среди простых рудокопов, не смея выдавать ни свое, ни твое настоящее имя. Она умерла, когда тебе было пять или шесть лет, и ты отправился на шахту, работать от зари до зари за хлебные корки и место для сна.

Когда-нибудь я тебя все равно убью.

— Ты и остался бы там по сей день, но, несмотря на грязные лохмотья и мозоли, ты оказался смазливым парнем, не так ли? По крайней мере, такого мнения придерживался тот немецкий металлург. Как его звали? Конрад Павер, если не ошибаюсь. Сам себя он величал Конрадус Агрикола, пользуясь именем своего знаменитого отца Георга Агриколы. Эндрю Лоуэлл хотел, чтобы его прииски приносили больше дохода, и посчитал, что сын Агриколы может с этим помочь. Но чем он помог, так это теплом своей постели, куда он взял тебя.

— Если не родился принцем, приходится хвататься за любую возможность, — сказал Руан.

Великий герцог гадко рассмеялся.

— Ты стал его катамитом. Он взял тебя в Саксонию, позволил учиться, и со временем ученик превзошел мастера.

— Я не мог ему отказать. Как вы сами заметили, если бы не он, я бы до сих пор таскал камни в Корнуолле.

— И без всякой надежды отомстить тому англичанину, который захватил твое имение и убил твоего отца.

— И это тоже.

— В Саксонии ты и в самом деле стал знаменит, как своими талантами, так и неумеренностью своего мастера. Твое имя удостоилось внимания самого императора.

— Он хотел разрабатывать месторождения золота в долине Рауриса, — сказал Руан. — Конрад Павер был шарлатаном, у него не было и толики знаний своего отца.

— Как удобно вышло, что он умер в самый подходящий момент. Оставив все бумаги своего отца тебе.

Руан неотрывно смотрел в глаза великого герцога. Он никому не рассказывал о событиях той ночи, когда умер Конрад Павер. И никогда не расскажет.

— Ты наверняка горел желанием покинуть Австрию, когда император пригласил тебя присоединиться к свите эрцгерцогини Иоанны. Он знал о моем интересе к алхимии и думал угодить мне, прислав такого славного малого.

— Вряд ли это можно назвать приглашением.

— Пригласили или приказали — императору нет дела до этого. Так или иначе, ты был рад уехать из Австрии. Кто знает, что за преступления ты оставил там по себе.

— Преступник я или нет — это не отменяет того факта, что вы тоже были рады нашему знакомству.

Великий герцог шагнул ближе. Руан уловил острый, слащаво-пряный аромат помандера.

— Да, я был польщен, — согласился великий герцог. — Ты не разочаровал меня, Руанно. А потому оставь эту свою безумную решимость ненавидеть меня из-за смерти моей сестры. Я дам тебе любую женщину, которую ты пожелаешь. Вернись в лабораторию. И надень свой амулет на шею.

Руан ничего не ответил.

Великий герцог подступил еще ближе. На мгновение Руану показалось, что тот хочет прикоснуться к нему. Ты стал его катамитом… Но герцог не коснулся его. Он лишь тихо, но настойчиво произнес:

— Я не могу создать философский камень без тебя, Руанно, а ты не можешь создать его без меня и тех возможностей, которые я тебе могу дать.

— Это правда, — подтвердил Руан.

— Пока ты здесь, в заточении, ты не сможешь плести свои интриги против того англичанина.

— И это правда.

— Неужели ты готов бросить все из-за смерти одной женщины?

На какое-то мгновение Руану показалось, будто он увидел ее — но не ту вертлявую и неуемную сибаритку, в которую она превратилась в последние годы, а молодую Изабеллу, которую он так страстно любил, с ее прямотой и светом ангельской красоты великолепных золотисто-рыжих волос и глаз, сверкающих ночными звездами. Она виделась ему смеющейся и убегающей — прочь от него, без оглядки. Его сердце разрывалось от боли разлуки и мучительных угрызений совести за то, что не смог защитить ее, когда был должен.

— Амулет, — сказал герцог, — надень его на шею, Руанно.

Что делать?

Он мог бы убить великого герцога голыми руками, прежде чем стражники, стоящие снаружи, изрубят его на куски. Так он, конечно, быстро отомстит за Изабеллу, но тогда англичанин Эндрю Лоуэлл будет жить до конца своих дней в Милинталл Хаус, пользуясь всеми богатствами Уил Лоур. Он передаст их своим сыновьям, и тогда род Пенкэрроу навсегда канет в Лету.

Но если не действовать сгоряча, а выждать время…

Как там говорил Демосфен? Тот, кто отступил, имеет шанс на вторую битву.

Если он сейчас проявит мудрость и притворится, будто сдался на милость великого герцога, то сможет набраться сил и выбрать подходящее время. Можно будет продолжать поиски философского камня, продолжать копить золото, продолжать свои интриги, чтобы вернуть свой дом. А что в конце? — в конце он увидит Франческо де Медичи мертвым у своих ног.

Руан медленно взял со стола амулет и надел его на шею.

— Поклянись на этом амулете, что ты оставишь свою ненависть. Что ты обратишь весь свой ум и все свое мастерство на алхимические эксперименты. Сделай так — и я тебя озолочу. Более того, я помогу тебе заполучить то, чего ты так жаждешь в Корнуолле.

Руан взял осколок гематита. В прошлом он всегда казался ему теплым, это была часть живой земли. Металл, обрамлявший камень, тоже был добыт из самого сердца земли. Но сейчас амулет был холоден. Вся жизнь и все тайные связи ушли. Можно было клясться на нем в чем угодно — в этой клятве все равно не было бы никакого смысла.

— Клянусь на этом амулете, что я оставлю свою ненависть, — сказал он голосом праведника. — Обещаю ничего не говорить о вашей сестре. Клянусь, что я вернусь ко двору и в лабораторию и снова продолжу работу.

Великий герцог жестом отозвал стражников, и те удалились. Только что данная клятва была для Руана пустым звуком, и он мог сейчас взять и придушить Франческо де Медичи голыми руками, даже несмотря на то, что длительное заключение изрядно подточило его силы. Но ему нужно золото великого герцога и поэтому он намерен ждать своего часа.

Месть может подождать. Его месть Эндрю Лоуэллу ждет — уже сколько? — целых двадцать лет. И эта месть тоже может подождать. Это будет сладкая месть, особенно когда они завершат последнюю стадию opus magnum.

— А наша мистическая сестра? — спросил он. — Та девушка по имени Кьяра Нерини. Она в порядке? Она будет работать с нами?

Великий герцог взял Руана за руку и положил ее себе на грудь. Под бархатным камзолом и тонкой шелковой сорочкой у него на груди лежал алмаз, высеченный в форме двойной розы, и Руан знал, что это символ солнца, точно так же, как его гематитовый амулет был символом земли. Для завершения триады необходим был лунный камень.

— С ней все хорошо, — сказал великий герцог. — Она была в Черрето-Гвиди, когда… когда моя сестра погибла при столь печальных обстоятельствах. При попытке услужить своей госпоже девушка была ранена. Два пальца на ее левой руке оказались раздроблены.

— Раздроблены?

Значит, она пыталась помочь Изабелле, пыталась сделать невозможное. А она смелая, эта сообразительная сестрица, со своими переменчивыми глазами и гордым подбородком, который она вскидывает, прямо как бульдог перед дракой. Впрочем, он догадывался об этом, как только увидел ее, отбивающейся от двух стражников под дождем.

— А она сможет выполнять всю необходимую работу?

— Да. Ее лечил один из моих военных хирургов, следуя методам Амбруаза Паре. Лихорадка чуть было не унесла ее, но в конце концов она выздоровела.

Что же она пыталась предпринять, если была так тяжело ранена? Нужно будет улучить возможность расспросить ее об этом. Кто знает, может быть, она тоже захочет отомстить великому герцогу. По крайней мере, она знает правду о смерти Изабеллы.

— Ей определили место в свите великой герцогини, — продолжил великий герцог, поднеся помандер к носу и глубоко вдохнув. Он было явно доволен тем, что все вернется на круги своя.

Он еще не знал, что отныне все будет иначе.

— Как только она обустроится на новом месте, то, разумеется, продолжит помогать нам в нашей работе над opus magnum.

 

Глава 25

Вилла ди Пратолино

Позже, в тот же вечер

— Наглая девчонка! — кричала Бьянка, вся красная от гнева и возмущения. — Она отказалась сделать передо мной реверанс, хотя должна была! Она что, твоя любовница, Франческо? А ты рассказываешь всем об обетах девственности?

Великий герцог замахнулся, чтобы дать ей пощечину. Ему было отвратительно ее раскрасневшееся лицо, визгливый голос, безвкусное изобилие украшений на ее ночном домашнем платье, расшитом золотой нитью и цитринами. Платье было распахнуто, а под ним, как последняя неряха, она носила одну лишь нижнюю рубашку. Мнимую беременность она считала законным поводом для того, чтобы объедаться сладостями и упиваться вином. Поэтому едва ли ей нужны были набивки — ведь и настоящей плоти было вдоволь.

К его большому удивлению, она ловко увернулась от его ладони и перебежала в другой конец комнаты.

— Я отказываюсь сегодня быть твоей Биа! Я так устала от всех этих Биа и Франко, и вообще от всего я устала! Ты великий герцог Тосканский, один из величайших мужей Италии. Я должна получить признание как твоя любовница, знатная леди, первая дама Флоренции, с твоим наследником внутри.

Великий герцог медленно обошел комнату легким и осторожным шагом. Эта идея с подложным ребенком напрочь изменила все. Он было вообразил свою Биа безмятежной матерью у домашнего очага, занятой шитьем распашонок и пеленок, исполненной нежности и мягкости. Но вместо этого он, как ему казалось, вложил в руки донны Бьянки Капелло совершенно неожиданное оружие, которым она без зазрения совести пользовалась ежедневно, чтобы вбить в него свою предполагаемую династическую важность. Она, казалось, уже сама почти уверовала в то, что и в самом деле носит ребенка под сердцем.

Может, прекратить все это? Заставить ее притвориться, будто случился выкидыш? Это вернуло бы ему власть над ней.

С другой стороны, собственный образ с младенцем на руках, вне всяких сомнений и к всеобщей радости, мужского пола, был милее любой песни сирены.

— Первая дама Флоренции — это великая герцогиня, — сказал он ровным и мягким голосом, который обычно служил ей предупреждением о том, что он намерен применить к ней силу. Пока он говорил, в его руках оказался глазурованный кувшин из белого французского фарфора. Ручка кувшина была выполнена в форме искривленного ствола дерева, из которого появлялся крылатый дракон с львиной мордой. Это была прекрасная и ценная вещь. Он выбрал ее как раз для этой новой виллы Пратолино, которую он решил построить и которая еще не была закончена, — с тем, чтобы его прекрасной Биа не приходилось выходить на улицы Флоренции, где ее так несправедливо ненавидели.

— Великая герцогиня никогда не была первой дамой Флоренции, пока была жива твоя сестра! — не унималась Бьянка. Она слишком вышла из себя, чтобы заметить его предупреждение. — Она уродлива, занудна, и ей нет дела ни до чего, кроме Бога и ее детей. Она…

Ее оборвал звук разлетевшегося у ее ног кувшина. Она взглянула на осколки. Потом подняла глаза на герцога. Лицо ее побледнело.

— Мне нравился этот кувшин, — сказала она. Это не был еще голос Биа, но, по крайней мере, он звучал тише и разумнее.

— Тебе не стоило мне перечить. Давай начнем сначала.

Воздев в отчаянии руки, она глубоко вздохнула.

— Твоя алхимическая служанка, — начала она, — она сопровождала великую герцогиню в палаццо Медичи, где я… где мне случилось быть.

Великий герцог кивнул.

— К тому времени я уже забрал ее камни и прочие ценности, — сказал он. — А тебя лишь любезно пригласили к разбору остатков ее одежды, если тебе это было угодно.

— А вот великая герцогиня не согласилась с этим и приказала мне убраться.

Великий герцог пожал плечами.

— Если она приказала тебе убраться, ты должна была ей подчиниться. Она может быть уродлива, скучна и набожна до безумия, но все равно она императорская дочь и коронованная великая герцогиня Тосканская.

Нижняя губа Бьянки выпятилась, и ее глаза вспыхнули. Великий герцог взял еще один керамический предмет. На этот раз им оказалась плоская чаша на ножке, украшенная похожим образом, как и разбитый кувшин.

— Я и сделала, как она просила, — сказала Бьянка, проглатывая свой гнев. — Выказала ей уважение. Но ее женщины — в особенности эта девчонка, дочка книготорговца- алхимика, — они не оказали должного уважения, когда я проходила мимо.

— Очень хорошо. Я поговорю с сестрой Кьярой, — сказал великий герцог мягко, поставив чашу обратно на стол. Хорошо, что ему не пришлось разбивать ее. — Скажи мне, а что еще ты искала в палаццо Медичи?

Бьянка густо покраснела и еще плотнее запахнула полы бархатного платья вокруг своего пышного тела.

— Ничего, — сказала она.

— Ничего? — повторил великий герцог и снял с пояса бумажник из тонкой кожи. Он положил его на стол рядом с чашей и раскрыл его. Каждое движение было медленным и размеренным. Бьянка наблюдала за ним. Двигались только ее глаза, следившие за руками герцога. Тот по одному вынул из бумажника три письма и развернул их перед Бьянкой. В комнате воцарилась такая тишина, что слышался лишь хруст бумаги. Почерк на страницах был округлым и крупным, с завитками и подчеркиваниями.

— Может быть, ты искала эти письма? — вкрадчиво спросил Франческо, радуясь тому, что она снова оказалась в его власти.

— Да, — прошептала Бьянка. Затем она заговорила скороговоркой. — Они у тебя. Слава богу, они у тебя. Когда я не смогла их найти…

— На твоем месте я бы не стал так радоваться. Эти письма — прямое доказательство того, что четыре года назад ты уговорилась с моей сестрой о том, чтобы на твоего мужа напали на улице и убили.

Он, разумеется, знал об этом глупейшем заговоре между его любовницей и сестрой с целью убийства Пьетро Бонавентуры. Нельзя сказать, чтобы Франческо не радовался такому развитию событий. Несмотря на то что Бонавентура охотно носил рога обманутого мужа, он умудрился завести интрижку с молодой вдовой из семейства Рицци. Последние были этому совсем не рады. Роберто де Рицци обратился к своей лучшей приятельнице и покровительнице, Изабелле де Медичи, и та, черт бы ее побрал за всегдашнюю ее способность влезать в скандалы и заговоры, любезно организовала Рицци подмогу в виде шайки крепких ребят, которые и угробили Пьетро Бонавентуру.

— Но… Франческо, ты ведь не станешь использовать эти письма против меня? — спросила Бьянка вся дрожа. — Ты ведь все знал. Изабелла обещала мне, что все тебе расскажет. Ты же хотел, чтобы я принадлежала только тебе.

— А ты и так принадлежала только мне. Твой муж — живой или мертвый — ничего не значил для меня. Ты хоть понимаешь, зачем Изабелла сделала это для тебя, устроила смерть твоего мужа?

— Его любовница — она была родственницей одного из близких друзей Изабеллы, — пробормотала Бьянка. — Она была намного выше по положению, и поэтому, отдаваясь ему, она позорила честь своей семьи.

— В отличие от тебя, если на то пошло.

Бьянка ничего не ответила и лишь неотрывно смотрела на лежащие перед ней письма.

— Ах, моя Биа, до чего же ты глупа! Моя сестра устроила убийство твоего мужа, чтобы ты осталась ей должна. После смерти моего отца — добрая ему память… — он перекрестился. Бьянка же была так сильно смущена и напугана, что растерялась и не сделала того же. — Она давила на тебя и требовала деньги взамен за свое молчание. Ведь так?

— Д-да, но…

— Никаких но. Она воспользовалась тобой, моя Биа. Она ненавидела тебя и то влияние, которое ты, по ее мнению, на меня оказываешь.

— Мы были подругами!

Великий герцог рассмеялся.

— Это вряд ли. Все эти годы она хранила эти письма, а настоящий друг немедленно уничтожил бы их. Кто знает, что она собиралась с ними сделать в конце концов?

— Франческо, — взмолилась Бьянка. — Франко, прошу тебя.

Франко.

— Так-то лучше, — промолвил великий герцог, и с этими словами он сложил письма, спрятал их обратно в бумажник и заткнул его за пояс. — А теперь снимай долой этот мерзкий безвкусный халат и подай мне чашу вина в одной сорочке, как настоящая брюхатая жена прислуживает своему мужу.

Он сбросил свой камзол и растянулся в кожаном кресле. Какая это радость — удобно развалиться в кресле, как уставший за день работяга, и вытянуть ноги перед собой. Сколько его бранили учителя, когда он не сидел прямо? Сколько упрекал в этом его отец? Сколько раз мать заставляла его стоять на коленях на той самой молитвенной скамье с павой и птенцами? «Ты же принц, — говорили ему снова и снова. — Ты же наследник. Твоя жизнь тебе не принадлежит».

Здесь, по крайней мере, он чувствовал, что его жизнь принадлежит ему.

Бьянка немного приспустила свой халат так, что он свободно соскользнул с плеч. Однако она не бросила его на пол, а аккуратно свернула и спрятала в сундук с другими красивыми вещами. Затем вышла в другую комнату и вернулась оттуда, неся в руках чашу. Ее бледная обнаженная плоть слегка просвечивала перламутром через тонкую белую ткань нижней рубашки.

— Выпьешь бокал вина, Франко? — спросила она. Это был ее настоящий голос — хриплый и совсем не детский. Она склонилась перед ним, предлагая ему вино заодно со сладострастным и откровенным зрелищем своей груди и живота, доступным через глубокий вырез ее рубашки. Она действительно изрядно поправилась за последнее время, и от этого ему становилось еще приятнее: словно простой ремесленник Франко соблазнил и унизил изящную придворную даму. Перед ним была Биа и в то же время Бьянка.

— А как же, — сказал он, взял чашу у нее из рук и выпил. — Вот теперь я доволен.

Она опустилась перед ним на колени.

— Ты позволишь мне сделать кое-что, что принесет тебе еще большее удовольствие?

— Кто я для тебя?

— Ты Франко, простой работник.

Герцог улыбнулся и распустил шнурки гульфика на панталонах. Ничего другого из одежды он не снял. Она на коленях подползла еще ближе, протискиваясь между его ног. Он даже не посмотрел на нее, а лишь глотнул еще вина, глядя прямо перед собой.

Сначала она прикоснулась к нему руками. Затем ее пальцы начали пробираться все глубже в складки его штанов, разминая его мошонку, лаская ее, слегка сдавливая, нежно пробегая кончиками ногтей по натягивающейся коже. Затем Бьянка согнулась вперед, опустила голову и поцеловала его в самое основание его члена, туда, где он соединяется с мошонкой. С легким давлением она провела по нему языком.

Он выпил еще вина.

Ты Франко, простой работник.

Это возбуждало его. С каждой минутой она все меньше принадлежала самой себе и все больше становилась его собственностью, игрушкой в его руках. Настоящая Бьянка была слишком резкой и требовательной. Но эта женщина… В своем воображении он видел, как перебравший вина работник Франко вытаскивает из прекрасной кареты придворную даму, валит ее в грязь канавы, а дама умоляет пощадить ее. Затем он приводит ее в свою убогую лачугу работника и раздевает до одной рубашки, приказав ей ублажать его, если она хочет дожить до утренней зари.

Она распластала язык и медленно, словно теплым и нежным бархатом провела им вдоль нижней поверхности его члена. Затем ее язык превратился в точку, и она коротким толчком угодила в чувствительное место головки под крайней плотью. Он почувствовал, что набухает, крайняя плоть растягивается, и он выходит оттуда.

— Франко, — прошептала она. Он чувствовал ее дыхание, теплое и прохладное одновременно в тех местах, где ее губы оставляли влажные следы. Его рука дрожала, когда он брал чашу с вином и отпивал из нее.

Понемногу он на всю длину оказался у нее во рту.

Он поставил чашу и запустил руку в ее рыжие волосы. Все органы чувств обострились и сосредоточились в ощущении мягкости ее нёба, словно свет, собираемый линзой.

Когда она закончила, он снова поднял свою чашу с вином.

— Франко, — ласково сказала она и завязала шнурки его гульфика. Ее щека легко прикасалась к его бедру, волосы распустились и переплелись.

— Что?

— Я так счастлива, так счастлива, что беременна.

На какое-то мгновение он действительно поверил ей. В забытьи своего наслаждения он полностью отделял ее от Бьянки Капелло, любовницы великого герцога, которая за десять лет любовной связи ни разу не забеременела. Но тут он опомнился.

Разумеется, она лишь притворялась беременной. Он сам все это устроил, и когда придет время, он подыщет крепкого и здорового младенца-мальчика. Наконец-то мальчика. Она притворялась и, сама того не замечая, начинала в это верить.

Так даже лучше.

— Да, — сказал он. — Ты беременна. Мое семя набухает в твоем животе сыном.

— Это все куний мех помог, — сказала она. — Я сделала из него себе одеяло и укрывалась им каждую ночь.

— Это всего лишь суеверие.

— Пусть так, Франко, — она подняла голову. — Пусть так, Франческо де Медичи, великий герцог Тосканский. Я спала под одеялом из куньих шкурок, и сейчас я намерена подарить тебе сына.

 

Глава 26

Дворец Питти

27 августа 1576

Неделю спустя

— Для своей свадьбы, — промолвила великая герцогиня, — я выбрала в качестве эмблемы пару голубков с надписью Fida Conjunctio, — союз, скрепленный верностью.

Она вышивала на алтарном покрывале голубя, символ Духа Святого. Кьяра работала по канве, где не требовалось особого искусства. Это хорошо, поскольку ее левая рука еще не вполне слушалась ее, но, по крайней мере, на ней снова начали отрастать ногти.

Она надеялась, что Святой Дух проявит большую верность по отношению к великой герцогине, чем ее законный супруг.

— Я помню это, ваша светлость, — сказала девушка. — Я тогда была еще совсем маленькой и не жила при дворе, но помню, что в городе устроили большой праздник. И конечно, герцог Козимо был еще жив. Его слуги швыряли монеты, и мы с моим братом Джанни дрались за каждое серебряное кваттрино.

При мысли о Джанни острая боль пронзила ее висок, а в голове раздался злобный шепот отца: «Это ты должна была умереть, а не он».

— Я и не знала, что у тебя был брат, — сказала великая герцогиня. Она завязала узелок и протянула руку за новой иглой, со вставленной в нее белой шелковой ниткой — их готовила швея. Взяв новую иглу, великая герцогиня продолжила класть стежки. Интересно, каково это — вырасти в таком окружении, что тебе даже не приходится самой заправлять нить в иглу.

После столкновения с Бьянкой Капелло в палаццо Медичи великая герцогиня сделала Кьяру частью своего внутреннего круга, этакой домашней любимицей, наподобие маленькой гончей Рины, что жила у донны Изабеллы, или Леи у донны Дианоры. Выяснилось, что великий герцог невзлюбил одну немецкую даму из окружения герцогини и бесцеремонно отослал ее обратно в Вену; так что собаки и Кьяра стали новыми игрушками одинокой Иоанны Австрийской. А кроме того, донна Химена, чье доброе сердце было разбито смертью Изабеллы, все больше и больше замыкалась внутри себя. Если она с кем и заговаривала, то чаще всего это были разговоры о постриге в монастырь.

За исключением всех этих молитв — уж слишком много их было — Кьяра в целом была довольна жизнью при дворе великой герцогини. Виви бегала за ней повсюду, ей было приятно знать, что у нее есть живое создание, которое любит ее, которому она нужна. Ведь вся ее семья — бабушка и сестры были так далеко. Сможет ли она когда-нибудь увидеть их снова? Оставалось лишь надеяться и верить, что однажды все они вернутся домой. К привычным урокам чтения и письма добавились новые занятия — с цифрами и формулами. Учитель назвал это вычислением. Конечно же, была и латынь, хотя великая герцогиня не одобряла эти уроки, поскольку латынь ничего не говорила о Боге, церкви и святых. Великий герцог прислал книгу с названием De alchimia opuscula complura veterum philosophorum, и Кьяра билась над ней, страница за страницей. По слухам, магистра Руанно выпустили из Барджелло, но Кьяра еще не виделась с ним. Он иногда ей снился, но при пробуждении она помнила лишь обрывки этих сновидений — его рука, крепко схватившая ее за горло или просто лежащая у нее на запястье. Вид его покрытой шрамами руки поверх ее рукава пробуждал в ней ощущение безопасности. Еще ей снилась лаборатория. Возможно, настанет такой день, и они втроем, вместе с великим герцогом и магистром Руанно, смогут снова продолжить работу над opus magnum.

А что если этот день никогда не наступит? Станет ли она из-за этого переживать? Неужели ей есть дело до всего этого теперь?

— Синьорина Кьяра? С тобой все в порядке?

Она отвлеклась от своих мыслей.

— Да, ваша светлость, простите меня. Мой брат погиб… в результате несчастного случая.

— Упокой Господь его душу. А твои отец и мать? Их ведь тоже нет в живых?

— Да, ваша светлость.

— Возможно, наступит такой день, когда великий герцог найдет возможным освободить тебя от обета, ты выйдешь замуж и заведешь своих детей. Дети — великое утешение. Я сама…

Она замолчала, сосредоточившись на паре крошечных стежков, очерчивая крыло белого голубя.

— Я и сама надеюсь еще на одно дитя, — наконец произнесла она. При этих словах ее щеки залились румянцем. — Этот вопрос уже стал всеобщим достоянием. Весь двор следит за тем, насколько часто великий герцог оказывает мне честь… своим ночным присутствием. Кто знает, если на этот раз Господь наградит меня сыном, великий герцог, может быть, тоже возьмет себе девиз Fida Conjunctio.

— Я буду молиться, чтобы так все и вышло, ваша светлость, — сказала Кьяра, прекрасно зная, что даже тысяча молитв и даже молитвы за каждую отдельную звезду на ночном небе все равно не превратят великого герцога в верного супруга. Только не с Бьянкой Капелло, немедленно занявшей место донны Изабеллы, устраивающей пышные приемы и притворяющейся покровительницей поэтов и музыкантов. Только не с Бьянкой Капелло, напоказ выставляющей свой живот каждому встречному.

— Впервые я встретила его в Вене, — сказала великая герцогиня. Ее стежки стали ложиться медленнее, а потом и вовсе прервались, когда она увлеклась воспоминаниями. — Мы… мы были близки по духу… Он и я. Привез мне подарки. Он понравился мне больше, чем герцог Феррарский, и тот женился на моей сестре Барбаре. Они оба были в Вене тем летом. Любопытно, что между их вельможами возникла настоящая битва, ведь герцог Феррарский долгие годы состязался с герцогом Козимо в борьбе за право наследования титула.

Кьяра тоже перестала шить. Левая рука болела, и она была рада возможности дать ей отдых.

— Я думала, что буду, по крайней мере, довольна… Но ошиблась. Ты знала, что во время свадебных торжеств он впервые встретил… ее?

— Нет, ваша светлость, не знала.

— Я тоже не знала, и довольно долго. Они держали это в тайне, но сейчас мне кажется, что я просто не хотела этого замечать. Но потом, несколько лет назад мои придворные дамы осмелились рассказать мне правду.

Она посмотрела на алтарное покрывало с вышитым белым голубем. Голубь один, без пары.

Кьяре хотелось сказать ей какие-то утешительные слова, но как назло ничего не лезло в голову. Великая герцогиня молча сделала еще один стежок, потом еще один, заполняя контур голубиного крыла.

— Магистр Руанно, твой алхимик, — сказала она. — Знаешь ли ты, что он прибыл из Австрии вместе с моей свитой?

— Нет, ваша светлость. — Кьяра почувствовала, как колючее тепло румянца заливает ей щеки. — Я думала, он из Англии. Вернее, не совсем из Англии, но откуда-то оттуда. Он иногда говорит на таком языке, который вовсе не кажется мне на слух английским.

— Он родился в Англии, в месте под названием Корнуолл — «Корновалья» по-итальянски. Эта местность славится своими оловянными и медными рудниками, и этот мальчик, Роханнес, как мы его называли в Саксонии, родился с металлом в крови.

Странно было слышать о магистре Руанно как о каком-то мальчике. Он казался цельным и неизменным, как будто он таким и появился в лаборатории, взрослым мужчиной со шрамами и всем остальным. Она никогда не задумывалась о том, где он жил прежде, откуда взялись шрамы на его руках и как давно они появились. Его было просто невозможно представить себе без них.

— Он был подмастерьем сына Агриколы и его блестящим учеником. Ты ведь знаешь, кем был Агрикола?

— Да, ваша светлость. На уроках я читала немного из того, что он написал. Я знаю, что он автор прекрасной книги о металлах и горном деле.

Великая герцогиня кивнула.

— Мой брат, император, знал, что великий герцог… тогда еще принц, интересуется алхимией, поэтому он устроил все так, чтобы юный Роханнес приехал во Флоренцию.

Кьяра стала класть больше стежков на своей канве. Она не знала, что ей говорить, и зачем великая герцогиня затеяла этот разговор о магистре Руанно.

— Во Флоренции он нашел большую любовь, и ему хватило глупости думать, что он будет счастлив. Попался в ту же ловушку, что и я. Ему было что-то около пятнадцати-шестнадцати, когда я впервые встретила его. У него были темные волосы, и выглядел он довольно грубовато. Изабелла была старше, ей было двадцать три или двадцать четыре, не помню. Она легко соблазнила его, как мне кажется, ради забавы. Успев устать от своего мужа, она металась в поисках новых ощущений. И с мальчиком Роханнесом она обрела больше, чем ожидала. Она тоже влюбилась в него, по крайней мере, на какое-то время.

— Я не знала, что вы были так тесно знакомы с магистром Руанно, ваша светлость.

— О, это не совсем так. Но я наблюдала за ним и за Изабеллой. Они впервые увиделись в день моей свадьбы. Несчастный день и для них, и для меня. Я знаю, что ты…

— Ваше Императорское Королевское Высочество, — вдруг раздался чей-то голос.

Они обе подскочили. Это была одна из немногих оставшихся при дворе немецких дам, которая всегда обращалась к великой герцогине, соблюдая все титулы в мельчайших подробностях.

— Ваш деверь, кардинал принц Фердинандо де Медичи, прибыл и просит аудиенции.

— Будь любезна, проси его, — сказала великая герцогиня и опустила иглу. — Маргарет, принеси нам, пожалуйста, вина и сладкого печенья. Нет, Кьяра, ты останься. Я хочу попросить кардинала, чтобы он тебя благословил.

Брат великого герцога вошел в комнату. Двое священников, сопровождавших его, поклонились великой герцогине и вышли.

— Мир вам, сестра моя, — сказал кардинал.

Кьяра едва ли могла представить себе человека, менее всего желавшего принести мир. На вид он был как все Медичи — смуглый, бородатый, с коротко остриженными волосами, которые начали редеть по обеим сторонам лба. В отличие от великого герцога, он был довольно полным мужчиной, с круглыми румяными щеками и чувственным ртом. Одет он был в обычные для кардинала одежды, но вместе с тем его одеяние было так щедро украшено вышивкой и драгоценными камнями, что не могло не навевать мысли о мирских богатствах. Да и тонзура у него не была выбрита. «Как можно быть кардиналом, не приняв при этом священнический сан?» — удивилась Кьяра.

Все дело именно в том, что он был Медичи.

Интересно, сколько у него любовниц в Риме?

С другой стороны, Кьяра вспомнила, как в день похорон старого герцога он посмотрел на стоявшую у окна герцогиню и осенил ее крестным знамением. Она тогда еще подумала o том, что между кардиналом и его невесткой существует связь скорее духовного, нежели телесного свойства.

Сложный человек, весь сотканный из противоречий.

— Мое почтение, господин кардинал, — поприветствовала его великая герцогиня. Она встала во весь рост и поклонилась ему, затем опустилась на колени и поцеловала крупный ограненный сапфир, который он носил на правом указательном пальце. Выпрямившись, она взяла его за надушенную белую руку, что было жестом удивительной близости со стороны дочери австрийского императора, никогда не прикасавшейся ни к кому. — Брат мой, входите же, присядьте, выпейте бокал вина, отведайте сладкого печенья.

Окажись на месте кардинала кто-то другой, Кьяра подумала бы, что перед ней любовники. Она тоже встала, сделала реверанс и осталась стоять. Ни один из них не обращал на нее ни малейшего внимания. Она вполне могла сойти за стул, стол или подсвечник.

Вошла служанка с подносом, и великая герцогиня вместе с кардиналом присели, взяв с подноса бокалы с вином и тарелочки с маленькими пряными печеньями с ароматом абрикоса, посыпанными сверху кристаллами сахара. Пригубив немного вина, великая герцогиня сказала:

— Синьорина Кьяра, подойди поближе.

Кьяра шагнула вперед и снова сделала реверанс. Она не была уверена, стоит ли целовать перстень кардинала, но он не протягивал ей руки, а ей уж точно не хотелось тянуться к его липким от сахара пальцам.

— Фердинандо, это синьорина Кьяра Нерини, девушка, выбранная вашим братом быть его помощницей в алхимических занятиях. Она была в свите Изабеллы, и нам, разумеется, пришлось найти ей новое место. Так она оказалась здесь.

У Кьяры слегка закружилась голова от того, что великая. герцогиня с такой легкостью называет всех просто по именам.

— А она моложе, чем я мог себе представить, дорогая моя Иоанна, — заметил кардинал и весьма не по-кардинальски окинул ее взглядом. — Итак, синьорина Кьяра, вы ассистируете моему брату в его алхимических экспериментах? Я не думал, что для такой задачи он выберет настолько молодую девушку.

— Он потребовал, чтобы Кьяра дала обет целомудрия, — сказала великая герцогиня. — Он даже упросил священников из собора Святого Стефана одолжить ему на ночь Пояс Пресвятой Девы Марии, чтобы Кьяра принесла на нем свою клятву.

— Девственница, гляди-ка… — Глаза кардинала заблестели, и Кьяра почувствовала, как его взгляд проникает сквозь ее одежду, корсаж, юбки и нижнее белье. — Скажи-ка мне, синьорина, а зачем моему брату нужно, чтобы ты хранила девственность?

Ей вспомнился спокойный и твердый голос магистра Руанно: «Принц хочет, чтобы ты поступила к нему на службу девственницей, но делает он все это только для того, чтобы угодить своей супруге и любовнице. Они и так сгорают от ревности, и единственный выход — объявить тебя девственницей и заставить поклясться в том, что ты будешь хранить невинность».

Она, конечно же, не посмела повторить его слова в присутствии великой герцогини.

— Мистическая сестра алхимика — всегда девственница, господин кардинал, — ответила Кьяра. Это была ложь, но ни великая герцогиня, ни кардинал наверняка ничего не знали про Пернеллу и Николаса Фламеля. — Она олицетворяет луну, лабиринт, воду и серебро — символы девственности и женского начала, привнося силу этих элементов в процесс сотворения философского камня.

— Вот видите, Фердинандо? — сказала великая герцогиня. — Франческо полностью погряз в магии и алхимии. Я боюсь и за его бессмертную душу, и за душу Кьяры. Вот почему я прошу вас благословить ее.

Сквозь тяжелые немецкие согласные ее речи светила искренность. Что бы люди ни говорили про Иоанну Австрийскую, великую герцогиню Тосканскую, ее благочестие было чистым и откровенным, как у святой.

— Подойди поближе, дочь моя, — сказал кардинал. — Встань передо мной на колени.

Что-то плотоядное сквозило во взгляде его черных глаз, и Кьяра понимала, что в его воображении она становится на колени совсем не за благословением. Она шагнула к нему и преклонила колени. Она была довольно близко от него, чтобы увидеть, что его сутана сшита из тонкого шелка, а не из грубой шерсти, а ее кромки обшиты алой тканью как знак его ранга. Его короткая мантия — Кьяра забыла, как она правильно называется — была из фиолетового шелка с вплетенным в ткань муаровым узором, а на груди висел массивный золотой крест, инкрустированный жемчугом и аметистами. Она перекрестилась в надежде, что этот жест отвлечет его от грешных мыслей, и закрыла глаза словно в молитве.

Он положил руки ей на макушку. Она могла бы сказать, что он ощупывает ее волосы пальцами знатока. Волосы у нее были самыми что ни на есть обыкновенными, если не считать их длины и нескольких серебряных прядей в том месте, где был шрам. Сейчас волосы девушки были зачесаны назад и собраны в одну толстую косу, заколотую простыми серебряными булавками в кольцо на затылке.

— Непорочная Дева Мария, заступница всех дочерей Евы, — медленно и размеренно произнес он. — Защити эту девушку и сохрани ее невинность от всякого зла. Отврати ее мысли от колдовства и мирской суеты.

Кьяра слышала, как великая герцогиня повторяет за ним слова молитвы.

— Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь.

Своим большим пальцем кардинал начертал в воздухе крест над ее головой. Это продлилось не больше секунды, но и этого хватило, чтобы расшевелить головную боль. Шрам у виска резко начал болеть, хотя никто к нему не прикасался. Священник отнял руки.

— Спасибо, Фердинандо, — поблагодарила великая герцогиня. — Вы всегда находите нужные слова.

— В вашем присутствии, моя дорогая Иоанна, нужные слова приходят сами собой, — ответил он. При взгляде на Иоанну выражение его лица изменилось. Никакой хитрой чувственности. Только теплота, любовь и восхищение.

«Какая жалость, — подумала вдруг Кьяра, — что не он старший сын в семье. В таком случае он мог бы на ней жениться, и они были бы счастливы вместе. Да и великий герцог Франческо был бы гораздо счастливее, окажись он не первенцем. Его бы все оставили в покое наедине с алхимией и его безвкусной любовницей». Ей было неловко видеть, что священнослужитель, брат великого герцога, питает столь нежные чувства к своей невестке. С другой стороны, любой, кто провел бы достаточно времени с великой герцогиней, проникся бы ее скромным очарованием. Любой, но не сам великий герцог и не его любовница.

На рукаве у кардинала был вышит голубь. Конечно, это символ Святого Духа, но уж очень он напоминал того голубя, которого великая герцогиня вышивала на алтарном покрывале. Я выбрала себе в качестве эмблемы пару голубков…

— Благодарю вас, кардинал, — сказала Кьяра. Она встала с колен, стараясь не смотреть на этих голубей. Головная боль мягко пульсировала позади глаз. — Спасибо вам, ваша светлость, что вы были так добры, позаботившись о моей душе.

 

Глава 27

Дворец Питти

Несколько дней спустя

Итак, великая герцогиня приказала принести из кладовой в конце коридора два рулона пурпурного шелка и один — небесно-голубого. А еще моток золотых нитей из сундука с замком на верхней полке. Нить была и впрямь золотая, с металлическим отблеском, и похожа на тончайший шелк, закрученный в спираль. Кьяра положила ключ обратно в поясную сумку и взяла в руки лампу.

— Пойдем, Виви, — мягко позвала она и повернулась, чтобы выйти из комнаты.

В дверном проеме стоял магистр Руанно дель Ингильтерра в ореоле лучей послеполуденного солнца. Лица его не было видно, но она узнала его. Каким образом? Наверное, по росту и по ширине плеч, выдававших его трудное прошлое.

— Магистр Руанно, — произнесла она. Она не видела его — ну разве что во снах, о которых предпочитала не думать — с той самой ночи в лаборатории, когда он согласился помочь бабушке и девочкам бежать в Пистою в обмен на ее тайные послания о донне Изабелле и донне Дианоре, светлая им память. Сколько времени прошло с тех пор? Пять месяцев? Полгода? Кажется, целая жизнь…

Их тайная переписка не помогла никого спасти.

— Вы напугали меня, — сказала Кьяра. — Что вы здесь делаете?

Он молча вошел в комнату и закрыл за собой дверь. Огонек на ее лампе всколыхнулся от ветра и погас.

Кьяра немного испугалась, но в то же время почувствовала себя, на удивление, в безопасности. В темноте она слышала дыхание магистра Руанно и свое собственное. Она сделала шаг назад. Больше отступать было некуда. Он подошел ближе. Где-то в глубине живота она ощутила странное волнение, которого раньше никогда не испытывала.

— Вы ж-живы, — пробормотала она. Это единственное, что пришло ей в голову.

— Да, — ответил он и прибавил что-то на непонятном языке, то ли на латыни, то ли на том странном языке, на котором обычно ругался. Это прозвучало как цитата. Затем он сказал: — Зажги, пожалуйста, снова лампу. Я хочу поговорить с тобой наедине, но не в темноте.

Кьяра положила мотки ниток обратно на полку, взяла огниво и зажгла свет. Она привыкла делать это в темноте, на ощупь. Сколько раз ей приходилось первой вставать и зажигать лампы в их крохотной кухне, пока мама и бабушка занимались малышами? Поврежденные пальцы еще плохо ее слушались, но в конце концов ей удалось снова зажечь свет.

Из темноты перед ней предстал образ магистра Руанно. Он был одет в простые темные штаны, камзол, чисто выбрит и аккуратно подстрижен. Он выглядел исхудавшим и, как ей показалось, печальным. Однако вскоре она поняла, что печать глубокой тоски на его лице была скорее признаком угрюмой озлобленности. Оставалось только догадываться, что он пообещал великому герцогу за свою свободу. Что бы это ни было, у него на шее по-прежнему висел его гематит, обрамленный железом и медью.

Виви подбежала к его ногам, встала на задние лапки и поставила передние на голенища его сапог. Он взял ее на руки и погладил.

— Что вы от меня хотите? — с опаской спросила Кьяра. Она по-прежнему была немного напугана, у нее слегка дрожали коленки. Ее раздражало, что Виви так доверчиво ведет себя с незнакомцем и он отвечает ей тем же. — У нас был уговор, и я выполнила все о чем мы договаривались. Вы не можете обвинять меня в их смерти.

— Я тебя не обвиняю. Великий герцог сказал, что ты была ранена в Черрето-Гвиди.

Она невольно спрятала руку за спину. Скрюченные пальцы выглядели ужасно, и ей не нравилось, когда на них обращали внимание.

— Покажи мне.

Она неохотно протянула ему руку.

— Как это произошло?

— Мои пальцы зажало в двери, — коротко ответила Кьяра, пытаясь уйти от дальнейших расспросов.

Он положил ее руки в свою ладонь и с нежностью поднес ее бедные пальцы к своим губам. В этом поцелуе совсем не было страсти, а скорее признание того, что она тоже позаботилась о донне Изабелле и по-своему старалась защитить ее. Признание того, что их совместная неудача еще больше их связала. Если бы у нее остались слезы, она бы снова сейчас расплакалась.

— Расскажи, что на самом деле случилось? Герцог утверждает, что это несчастный случай, а по городу ходят сотни разных слухов.

— Это не был несчастный случай.

Он ждал, все еще держа ее за руку. Виви уютно устроилась в его согнутой руке и, словно котенок, счастливо пискнула.

— Она пошла в комнату, куда ее позвал муж. Они стали кричать друг на друга, и он орал ей в лицо, что донну Дианору убили, причем с ведома великого герцога, который убедил дона Пьетро, будто тот имеет на это полное право. Они спорили о самом герцоге и обо всех интригах вокруг него. Затем дон Паоло ударил ее. Там в комнате был еще один мужчина. Муж донны Изабеллы назвал его Массимо. Из-за закрытой двери я слышала звуки борьбы, но я ничего не видела. Я как могла пыталась открыть дверь, но у меня ничего не вышло.

Он прикоснулся большим пальцем к ее руке.

— Я знаю.

— Затем ее муж открыл дверь, и моя рука оказалась как раз между дверью и стеной. И вот тогда… я даже не сразу почувствовала, что произошло… Он объявил, что донна Изабелла упала в обморок и приказал принести уксус.

— Он говорил правду?

— Нет. Когда я вошла, она была уже мертва. На ее шее остались следы, такие четкие, что их всякий бы заметил. Кто-то из этих двоих задушил ее шнурком, красным шелковым шнурком. А может, они сделали это вдвоем.

— Ходят слухи, что над ее телом надругались после смерти. Это правда?

Голова у Кьяры закружилась от тягостных воспоминаний. Стены, покрытые фресками, силуэты людей, искаженные при неровном свете факелов… человек, распятый вниз головой… женщина в похоронном саване, сидящая прямо со скрещенными на груди руками. Звук вынимаемых гвоздей, похожий на крики демонов в преисподней…

— Я не помню. Меня лихорадило, я ничего не помню… — пробормотала она.

— Ш-ш-ш, Кьяра. Этого достаточно, ты не должна помнить.

Черт возьми, ну она и воняет.

Задери-ка ей юбку, Эмипиано. Всегда хотел взглянуть, какие причиндалы у принцесс.

Кьяра сглотнула и резко отдернула руку, чтобы отвернуться и закрыть рот рукой. Только бы ее не стошнило. Где угодно, но только не здесь, в кладовой великой герцогини.

— Кьяра.

Она услышала, как лапки Виви коснулись пола — видимо, он поставил ее на пол. Затем она почувствовала, как его руки обняли ее очень нежно.

— Тихо, все хорошо, — повторял он. — Я должен был узнать правду. Но даже если так, прости, что заставил тебя вспомнить.

Его голос был глубоким и мягким. Тепло его рук успокаивало ее и не просило ничего взамен. Его тело позади нее было твердым и достаточно сильным, чтобы на него можно было опереться, и на секунду она закрыла глаза и прислонилась к нему. «Забудь, — говорила она сама себе. — Забудь и возвращайся в тот немой, водянистый туман, где уже ничто не важно».

«Он хочет убить тебя, — среди полной тишины вдруг раздался демонический голос в ее голове. — Он винит тебя за то, что ты не помогла донне Изабелле».

«Ты уже дважды избегала смерти, — прошептал голос отца. — Ты должна была умереть, должна была умереть. Но ничего, в третий раз ты уже не уйдешь».

«Ты посмела прикоснуться ко мне, — вторил им голос Изабеллы. — Ты закрыла мои глаза. А потом ты смотрела на меня, когда я лежала мертвая в гробу и гнила. Как ты могла? Как ты посмела?»

Он собирается убить тебя. Можешь рассказать великому герцогу о том, что он помог сбежать твоей бабушке, которая была связана с Пьерино Ридольфи. Зачем еще ему приходить в эту маленькую кладовую, кроме как убить тебя, убить тебя, убить тебя…

Она вырвалась из его объятий и повернулась к нему лицом. Ее сердце стучало и готово было вот-вот выпрыгнуть из груди.

— Великая герцогиня ждет, когда я принесу шелк, — сказала она, едва переводя дыхание. — Она пришлет кого-то за мной.

Может, это было просто мерцание света от ее маленькой лампы, но ей показалось, что глубокая печаль в его глазах стала еще безысходнее, коснувшись каждой линии его лица.

— Возможно, — сказал он. — Но думаю, у нас есть еще немного времени.

— Дайте мне пройти.

Он не пошевелился.

— Мы с тобой еще не закончили.

Виви взвизгнула и подпрыгнула, как будто хотела сказать: «Погладь меня, возьми меня на руки».

— Что… — пролепетала Кьяра, — что… вы хотите… от меня?

Стоя почти вплотную к ней, он положил руку ей на шею, как раз там, где начинается плечо. На нем не было перчаток, и она впервые почувствовала его прикосновение у себя на коже, ощущая каждый из кончиков его пальцев на задней стороне своей шеи. После всех ее снов это прикосновение могло показаться ей приятным, но сейчас она ощущала лишь ужас, пронзивший ее с головы до пят.

— В ту первую ночь перед посвящением ты спрашивала у меня, чего я хочу, — сказал он. — Ты помнишь?

Она не могла ни пошевелиться, ни ответить. Но она помнила.

— Я сказал, что хочу заполучить Lapis Philosophorum ради золота, что он мне принесет. Достаточно золота, чтобы вернуть мое имение у англичанина, который силой забрал его у меня. Я до сих пор этого хочу. Но теперь я хочу еще кое-что.

— Не надо, — прошептала она.

— Думаю, ты тоже этого хочешь, даже если сама себе в этом не признаешься.

Кьяра закрыла глаза. Она действительно хотела этого, в самой глубине сердца — чтобы ничего не помнить… Лишь тьма и спокойствие…

— Мести, — тихо промолвил он.

Она открыла глаза.

Он провел рукой вниз по ее плечу, а затем убрал. Ее ноги слегка подкосились, и если бы не полки, она бы непременно упала. Виви взвизгнула и наступила своими лапами на ее юбку.

— Мы можем отомстить, — произнес он. — Мы оба.

— Я не понимаю, почему вы на свободе, — сказала она. Ее легкие разрывались будто после долгой пробежки. — Почему великий герцог отпустил вас?

— Я дал ему клятву, — ответил он. — Я поклялся, что не буду искать мести и что стану снова его английским алхимиком, как и прежде.

— И поэтому… он освободил вас.

Он улыбнулся своей волчьей улыбкой.

— Но, в отличие от тебя, я не намерен вечно соблюдать эту клятву.

— Зачем вы все это мне говорите? Я не хочу ничего знать, я не хочу…

— Тихо, — прервал он ее. — Я рассказываю тебе это, потому что не хочу, чтобы ты думала, будто я подчинился великому герцогу несмотря на все его преступления. Будто я предал забвению… ее смерть и смерть Дианоры.

— А какое вам дело до моего мнения?

Он ничего не ответил.

Кьяра почувствовала, как ее сердцебиение и дыхание начинают понемногу успокаиваться. Затем она спросила:

— Получается, великий герцог снова хочет продолжить наши поиски философского камня?

— Да. Это единственная причина, почему он оставил меня в живых. А кроме того, это единственная причина, почему он прислал лучших врачей, чтобы излечить твою лихорадку и спасти твою руку. Мы оба привязаны к нему — земля и луна — к его солнцу. Он свято верит, что мы должны работать вместе, чтобы наши поиски увенчались успехом.

— Но вы сами в это не верите.

— Нет, не верю. Нет никакого Lapis Philosophorum, по крайней мере, не в той форме, в которую верит он. Но есть масса других вещей, которые можно изучить с помощью алхимии. Например, получать больше металла из добываемой руды или исцелять различные болезни. Богатство и власть герцога дают нам необходимое сырье и оборудование, а кроме того, защищают от тех, кто называет алхимию колдовством.

— Магистр Руанно, — вымолвила она. Внезапно она осознала, что с самого начала разговора он называл ее Кьяра, просто Кьяра, не «мона Кьяра» или «синьорина Кьяра», или «сестра Кьяра». Интересно, может ли она тоже называть его просто по имени? Но у него столько имен… Руанно, Роаннес, Роханнес. Есть ли среди всех этих имен его настоящее имя?

— Руанно, — сказала она, проверяя его.

— Руан, — поправил он Кьяру. — Мое настоящее имя Руан. Называй меня на «ты».

— Руан, — повторила девушка. Ему шло его настоящее имя — без лишнего смягчения, как на латыни или на итальянском. — Он убил их, я знаю. Не своими собственными руками, но он организовал это и теперь покрывает своего брата и герцога Браччанского. Ты уверен, что сможешь работать рядом с ним и пройти через все четырнадцать этапов magnum opus, не испортив все своей ненавистью?

— Ненависть ничего не испортит, а только усилит…

— Я не верю.

Свет лампы начал мигать. Заканчивалось масло. Она взяла Виви — та заерзала и хотела было выскочить у нее из рук — и попыталась пройти мимо него. Он не стал ей мешать, но лишь протянул руку, зацепил пальцем за серебряную цепочку и вытащил лунный камень из-под корсажа ее платья. Он сиял молочным светом с оттенками зеленого, синего и розового, отражая свет лампы. Зажав камень в ладони, он прикоснулся им к гематиту на своей шее.

— Мы связаны друг с другом, — повторил он. — Мы трое: ты, я и герцог. В жизни и смерти.

Тут лампа погасла, и комната погрузилась в полный мрак. Даже лунный камень погас. Виви вся задрожала и в страхе вцепилась когтями ей в шею.

Дверь открылась, и свет из коридора залил кладовую.

— Бери собаку и шелк для великой герцогини и иди, пока нас не увидели вместе, — сказал Руан. — Мы отомстим, Кьяра, и я клянусь, что буду защищать тебя от беды, если это будет в моих силах, до конца своих дней.

Не оборачиваясь, он вышел из комнаты. Кьяра посмотрела ему вслед, и вдруг ее голову пронзила жгучая боль, настолько острая, что, казалось, она притаилась в каждом узле ее заплетенных волос.

 

Глава 28

Вилла ди Пратолино

24 ноября 1576

Три месяца спустя

Крестьянка, имени которой никто не знал, скрючившись, сидела в родильном кресле, тяжело вздыхая между схватками. Ее рубашка была повязана вокруг талии, а распахнутые бедра дрожали. Руками она держалась за петли, завязанные на обоих концах тканевой ленты, перекинутой за спинку кресла. Голова ее была накрыта черным капюшоном с плотной вуалью. За ее спиной стояла Бьянка Капелло, одетая в богатую мантию темно-зеленого цвета, обитую мехом куницы. Старая бабка-повитуха встала на колени перед креслом и принялась массировать живот и оголенные части тела роженицы лавандовым маслом.

— Уже скоро, — сказал Франческо и еще ближе придвинул один из канделябров, чтобы видеть процесс родов во всех деталях. Пока что было немного крови из-за некоторых разрывов внутренних тканей, но голова младенца уже виднелась, выступая из промежности, покрытой тонкими рыжими волосками. Он чувствовал запах ее пота, ее страха и беспомощности.

— Биа, подойди ближе. Давай, наклонись. Я хочу видеть твое лицо, а не ее. Я хочу представить, будто это ты страдаешь, рожая моего сына.

Бьянка согнулась над плечом женщины. Лицо ее было бледным как воск. Усыпанные драгоценными камнями золотые морды куниц, на которых держалась ее мантия, словно подмигивали и корчили рожи, отражая мерцание свечей. Под мантией ее тело казалось толстым, как будто она сама была на сносях. Франческо видел, как она заворачивается в шелка с перьевыми прокладками, постепенно увеличивая толщину. Она, конечно, и без того сильно поправилась. Настолько, что ни у кого не оставалось сомнений в том, что она беременна. К его большому удовлетворению, все вокруг только и шептались о том, какой он сильный мужчина.

Единственное, чего ему не хватало, — это стать отцом такого же сильного сына. Шесть дочерей от жены — это совсем не то. Иногда он даже слышал или ему казалось, что слышал, как люди потешаются над ним за его спиной. Шесть дочерей и ни одного сына, шесть дочерей, шесть дочерей.

Чтобы быть мужчиной, ему нужен был сын.

— Я знаю, что такое роды, — сказала Бьянка. — В конце концов, я родила дочь.

Еще одна девочка. Даже не его, но все равно упрек ему.

— Это было двенадцать лет назад, — сказал он. — Ты сама тогда была почти ребенком, а во время родов с тобой так неловко обошлись, что с тех пор ты стала бесплодна. Обними ее, Биа. Стань с ней одним целым. Это будет наш ребенок, твой ребенок, если это сын. Я хочу видеть, как ты чувствуешь боль.

— Я думала, ты дашь ей анодин. Разве не за этим ты приказал своим алхимикам его изготовить? Чтобы роды не были такими болезненными? Неужели ты не хочешь испытать это средство и посмотреть, как оно работает?

Он лишь рассмеялся в ответ.

— Сам Господь заповедовал женщине мучиться в родах, и все, что снимает эту боль, — происки сатаны. Именно поэтому я приказал приготовить анодин — все только и говорят, что о твоей беременности и о том, как я за тебя волнуюсь, и уже никто не удивляется твоей внезапной беременности после двенадцати лет бесплодия.

— Я все равно хотела бы проверить, работает ли он.

— Твои родовые потуги будут ненастоящими, Биа. Ты прекрасно обойдешься и без анодина, хотя нет, я тебе его все-таки дам, и ты сделаешь вид, будто он облегчил твою боль.

По выражению ее глаз он увидел, что она испугалась. На какую-то долю секунды она действительно усомнилась в безопасности этого снадобья. Неужели он собирался ее отравить после того, как она подарит ему сына? Великому герцогу нравилось наблюдать за ее неуверенностью и страхом. Нет, он не собирался с ней расставаться, но ей совсем не обязательно об этом знать.

— Я не хочу видеть их обоих в своей комнате, — заявила Бьянка. — Мне не нравится твой магистр Руанно. А вот та девчонка, она пусть принесет анодин и предложит мне его, стоя на коленях.

— Я позабочусь о свидетелях, — сказал Франческо. — Я все устрою.

У женщины снова начались схватки. Поначалу ее крик был глубоким и хриплым, но затем, по мере того как боль усиливалась, он становился все выше и пронзительнее. Она мотала головой из стороны в сторону, тянула ткань, державшую ее за запястья, и изгибалась всем телом. Бьянка согнулась над ней, взяла в руки один из концов ткани и прижалась щекой к щеке женщины. Франческо прищурил глаза, и сквозь ресницы ему действительно показалось, что рожает Биа. Голова настоящей роженицы была накрыта темным покрывалом, и при скудном свете нескольких свечей было видно лишь лицо Биа, которая корчилась и в исступлении тянула за тканевые веревки, делая вид, что рожает плод его семени.

Повитуха поддерживала головку по мере того, как она выступала все больше, поворачивая ее слегка, чтобы Франческо мог видеть профиль младенца. Великий герцог видел рождение собак и лошадей, но никогда не видел, как рождаются люди. Голова ребенка была покрыта какой-то белой слизью, похожей на воск. Странно, что так может выглядеть живое существо.

Иоанна была слишком гордой и скромной, чтобы пустить его в родильную комнату. Она даже не пускала врачей и вообще никаких мужчин, — только повитухи и одна-две фаворитки. Что ж, это даже к лучшему, потому что Биа… Бьянка… Биа поступит точно так же. Это существенно упростит весь их сложный замысел.

— Потужься еще, — говорила повитуха. — Давай еще немножко, моя девочка. Сейчас выйдут плечи, и самое худшее останется позади.

Женщина всхлипывала и содрогалась всем телом. Лицо Биа было перекошено — она вошла в то состояние транса, в которое он мог вводить ее, когда хотел, чтобы она подчинялась его воле. Она вцепилась в узлы ткани и стонала, как будто это она сама рожала ребенка.

Женщина вскрикнула и напряглась еще один раз, почти поднявшись с родильного стула. Повитуха умело повернула плечи младенца и поддержала его, пока он выскальзывал из материнского лона. Пульсирующая пуповина серо-фиолетового цвета соединяла его с телом матери. Казалось, он запутался в одной из ее кишок и вытянул ее за собой. Франческо подвинул канделябр ближе, не замечая капающего горячего воска.

Повитуха взяла новорожденного за щиколотки и громко шлепнула по ягодицам. Ребенок издал на удивление громкий и здоровый крик. У младенца была большая голова и непропорциональное тело. Неужели все дети рождаются такими? Франческо придвинулся еще ближе, чтобы рассмотреть пол новорожденного.

— Клянусь мочой Пресвятой Девы, — пробормотала повитуха. — Бесполезная девчонка.

— Нет! — простонала Бьянка. — О нет! Только не это!

Женщина в полуобмороке упала со стула, повиснув на петлях, за которые перед этим держалась. Повивальная бабка положила кричащего ребенка ей на грудь и начала массировать живот.

— Сейчас еще послед должен выйти, — сказала она.

Франческо отодвинул канделябр. Он узнал пол ребенка, и больше его уже ничего не интересовало.

— Эй ты, — обратился он к повитухе. — А как там все остальные? Ты давала им зелье для ускорения родов?

— Еще нет, ваша светлость. За ними смотрим только мы с Джанной.

Выбор пал на четырех женщин. Основными требованиями были молодость, здоровье, последний срок беременности и золотисто-рыжий цвет волос, как у Бьянки. Все они исчезли средь бела дня из своих деревень возле Флоренции, оставив в полном недоумении членов своих семей. Великий герцог был настолько всемогущ, что организовать такое похищение не составило для него большого труда. Следом за женщинами исчезли и наемники, выполнявшие поручение. Их специально выбирали таким образом, чтобы потом никому не пришло в голову допытываться об их судьбе.

Женщин закрыли в отдельных комнатах в подвалах виллы Пратолино. Это было легко сделать в условиях беспорядка, еще царившего на вилле в связи с продолжающимися строительными работами. За роженицами ухаживали только две женщины: повитуха Катерина Донати и служанка Джанна Санти. Похищенных крестьянок кормили лучшей едой и устроили на самых мягких кроватях. Им пообещали, что как только их дети появятся на свет, им дадут много золота и отпустят домой. Им обещали, что их новорожденные дети останутся с ними, полненькие и счастливые. Женщинам ровным счетом ничего не объяснили. Они никогда не видели великого герцога и даже не догадывались, почему их похитили и почему их пичкают, как гусей перед праздником Богоявления.

Конечно, все эти обещания были ложью. Весь сложный план состоял в том, чтобы произвести на свет одного рыжеволосого мальчика. Когда это случится, все эти женщины, а также рожденные ими дети, повитуха и служанка, — все они присоединятся к наемникам на дне глубоких вод Арно с гарротами на шее, чьи длинные свободные концы будут развеваться по течению.

Эта женщина, мать новорожденной девочки, была первой из рожениц. Она и ее дочь должны были умереть первыми.

— Делай то, что было приказано, с этой, — сказал повитухе Франческо. — Когда закончишь, дай следующей твое зелье, и пусть она начинает рожать. Пришли за нами служанку, когда все будет готово.

— Да, ваша светлость.

Повитухе тоже обещали золото. Она была родом из семейства Капелло и много лет назад помогла Бьянке сбежать со своим любовником из отчего дома. Она наивно полагала, что столько лет службы обеспечат ей безопасность.

— Пойдем, моя Биа, — сказал Франческо. — Поужинаем и послушаем музыку, чтобы скоротать время ожидания.

Она вздрогнула, когда он взял ее за руку, и еще плотнее закуталась в свои меха. Ни один из них не взглянул на женщину. Младенец перестал плакать и с громким сопением начал искать материнскую грудь.

Коридоры были похожи на лабиринт. Не успели они дойти до первого поворота, как хныканье ребенка стихло. Франческо довольно кивнул. Каждая деталь его замысла была выполнена именно так, как он хотел. Вскоре из тех, кому известна правда, останутся в живых только он сам и его Биа.

 

Глава 29

Вилла ди Пратолино

26 ноября 1576

Два дня спустя

— Святая Маргарита! Помоги мне! Боже, я не вынесу эту боль! — кричала Бьянка, мотая головой из стороны в сторону, как та женщина в подвале. Она была завернута в полдюжины толстых одеял, так что настоящая форма ее тела была тщательно спрятана. Лицо ее раскраснелось и слегка отекло: в своей нервической истерии она пила вино бокал за бокалом до тех пор, пока он не приказал слугам больше его не подавать. Сейчас ее ум был уже совершенно ясен, но от выпитого алкоголя ее все еще мутило. Жалкий вид Бьянки придавал всей ситуации еще большее правдоподобие. По наущению великого герцога она так же громко кричала и звала на помощь святую Маргариту, покровительницу рожениц. Все шло, как задумано.

— Эй ты, повитуха, — сказал он. — Завяжи петли на концах той шелковой веревки, чтобы донне Бьянке было за что держаться. Это облегчит ее страдания.

Повитуха взяла моток тяжелого шелкового шнура и принялась исполнять приказ великого герцога. Эта была та самая женщина, Катерина Донати, что вязала петли на кусках грубой ткани для женщин в подвалах. Та самая женщина, что задушила первую новорожденную девочку, а потом со свойственной ей дотошностью отправила герцогу сообщение о том, что родился мальчик. После родов женщины попадали в руки наемного убийцы. Еще одно последнее задание — убийство самой Катерины Донати, а также молодой служанки-музыкантши Джанны Санти — и убийца тоже исчезнет, и все следы этой истории будут стерты.

Джанны Санти в комнате не было. До поры до времени. Она ждала в другом месте и ждала условного сигнала. Комната была битком набита людьми — два врача, аптекарь, священник, его брат дон Пьетро, полдюжины придворных дам. Великий герцог понимал, что важно иметь свидетелей, и поэтому нарочито оскорбился тем, что его брат кардинал отказался приехать из Рима, чтобы присутствовать при рождении наследника. С другой стороны, он понимал, что Фердинандо всегда был прекрасным другом великой герцогини.

Со смертью Изабеллы и Дианоры семейство Медичи лишилось знатных дам, если не считать саму великую герцогиню. Франческо уже подумывал над тем, не разрешить ли своей мачехе Камилле Мартелли покинуть на время монастырь, просто ради того, чтобы в комнате присутствовала благородная дама, имеющая отношение к семье. Но потом передумал.

— Принесите мне лавандовое масло, — всхлипывала Бьянка. — И еще принесите воды, холодной воды со льдом.

— Успокойтесь, госпожа Бьянка. — С врача градом катился пот. В обоих каминах вовсю полыхал огонь, отчего в комнате стояла удушливая жара. — Если вы позволите мне вас осмотреть, я смогу сказать вам…

— Нет! Не смейте! Мой господин, не позволяйте этому человеку нарушать мое достоинство! Я хочу, чтобы меня окружали только женщины, только мои собственные женщины, Джанна и Катерина.

Она притворилась, что теряет сознание, комкая покрывала вокруг себя и подбирая колени, как будто защищая своего ребенка, который должен вот-вот родиться.

— Ни один мужчина не коснется тебя, клянусь тебе, моя госпожа. Даже я оставлю тебя, но сначала позабочусь о том, чтобы ты не так сильно страдала.

— Облегчать родовые муки женщины — великий грех, — сказал священник и голосом, исполненным важности, добавил: — И сказал Бог женщине: в муках будешь рожать детей своих.

— Снаружи стоит мой алхимик с анодином, который создали по моему приказу, — заявил великий герцог и, повернувшись к священнику, спросил: — Вы будете пересказывать мне Священное Писание? В той же главе сказано, что мужчина должен питаться только полевыми травами… — Он посмотрел на священника долгим пристальным взглядом. — А следом за ним идет стих о том, что человек должен трудиться в поте лица… Чем вы обедали сегодня, святой отец? И как много вам пришлось для этого попотеть?

В этом состоял великий секрет Библии — любой ее стих можно было опровергнуть другим стихом. Раньше великий герцог не знал этого и не слишком жаловал слово Божье своим вниманием, позволяя ему незаметно омывать его, как морские волны омывают большую скалу. Но в последнее время он научился применять Священное Писание себе на пользу. Великий герцог в точности угадал, что именно скажет священник, и поэтому заранее подготовился. Получилось все, как он ожидал. Священник густо покраснел и закусил свою толстую нижнюю губу. Люди в комнате зашептались, в особенности женщины. Анодин против родовых болей? Интересно, за какую цену великий герцог согласился бы его продать?

— Сестра Кьяра, — позвал великий герцог, немного повысив голос. — Ты можешь войти.

Все обернулись. В распахнутых дверях стояла Кьяра Нерини, одетая в свой широкий балахон из некрашеной шерсти. Ее распущенные волосы ниспадали до колен, а вокруг лба была повязана белая накрахмаленная вуаль. Крупный лунный камень в серебряной оправе ярко сиял на ее груди, а ее глаза, ясные и переменчивые, переливались от карего к зеленому и смотрели на него с опаской и непокорностью. В течение всех этих месяцев, занятых подготовкой к рождению сына, великий герцог не видел ее и даже не вспоминал. Он поручил Руанно изготовить анодин, даже не думая о том, что для этого потребуется участие мистической сестры. Но, разумеется, она была нужна. Как-никак, анодин предназначался для облегчения женских болей, и согласно принципу взаимосвязи для его приготовления нужна была женщина.

Кроме того, выдуманная им история требовала, чтобы донну Бьянку окружали только женщины.

Сестра Кьяра держала в руке колбу, стеклянную сферу с длинным узким горлышком. Колба была наполнена прозрачной и красной как кровь жидкостью.

— Дай мне анодин, — торжественно сказал великий герцог. — Донна Бьянка рожает мне сына, и я избавлю ее от боли.

Священник молча перекрестился, а врач сердито нахмурил брови. У всех присутствующих глаза на лоб полезли от такого смелого заявления. Но раз великому герцогу угодно говорить, что Бьянка непременно родит сына, то нет смысла ему перечить.

Со скорбным и грациозным видом, как у монахини, Кьяра Нерини прошла вперед и передала колбу ему в руки.

— Как вы приказывали, ваша светлость, — сказала она. Ее голос звучал сдержанно и строго, сильно отличаясь от ее обычной простой манеры говорить. По всей видимости, она заучила эту фразу наизусть и как следует отрепетировала. — Я отпила немного и готова подтвердить его безопасность и эффективность.

Великий герцог осмотрел колбу, словно пытаясь понять, из чего же изготовили эту красную жидкость. В основе, разумеется, aqua vitae. Почти наверняка маковое масло. Жидкость имела сладковатый острый запах. Гвоздичное масло? Скорее всего — чтобы подсластить лекарство. Кроме того, туда определенно добавили щепотку киновари, полученной из ртути и черной серы, чтобы придать жидкости красный цвет. Разглядывая колбу, он думал над тем, как бы воспользоваться неожиданным появлением сестры Кьяры. Ее все знают. Она приставлена к свите великой герцогини. Она могла бы стать отличным свидетелем! Как же он сразу о ней не вспомнил?

— Ты можешь остаться, — сказал он и передал ей колбу. — А вы, господин доктор, можете удалиться.

— Но, ваша светлость! — запротестовал врач. — Я прошу вас. А вдруг что-то пойдет не так с вашей дамой?..

— Ступайте, но не уходите пока из дворца. Если понадобитесь, вас позовут.

Врач покорно опустил голову и вышел из комнаты.

— Сестра Кьяра, на столе вода, охлажденная льдом. Пожалуйста, приготовь напиток для донны Бьянки.

— Слушаю, ваша светлость.

Он вернулся к кровати Бьянки. Она широко распахнула глаза, большие и темные, словно она закапала их белладонной. Бьянка играла свою роль очень проникновенно, всецело подчиняясь его воле и беспрекословно веря во все, что он хочет, чтобы она поверила.

— Франческо, — взмолилась Бьянка. — Франко. Поклянись мне.

— В чем угодно. — Он наклонился к ней, изображая интимный разговор. Ему уже было все равно, узнают ли присутствующие о Франко и Биа.

— Если я умру, поклянись сделать нашего сына своим наследником. Поклянись.

— Ты не умрешь, моя Биа.

— Яне хочу видеть здесь священника! — сказала она более громким голосом. — Он пытался меня соборовать. Ему кажется, что я умираю.

— Все роженицы проходят обряд помазания елеем, — возразил священник. Он не привык отказываться от своих обязанностей. — Это обычное дело. Никто не знает наверняка, насколько благополучно вы перенесете роды, донна Бьянка. Вы ведь не хотите умереть во грехе?

Бьянка снова начала рыдать, корчась и извиваясь под ворохами одеял. Сестра Кьяра подошла к ней с колбой в руках и поднесла ее ко рту Бьянки. Та перестала плакать и устремила на нее взгляд своих темных глаз.

— Пейте, — холодно сказала сестра Кьяра. — Анодин уменьшит вашу боль.

По выражению ее лица великий герцог мог догадаться, что она ненавидит Бьянку, а по лицу Бьянки было видно, что та в свою очередь ненавидит Кьяру Нерини. Он припомнил историю о том, как сестра Кьяра отказалась выказать ей уважение в палаццо Медичи. Что ж, это еще одна причина для того, чтобы сделать ее свидетелем триумфа Бьянки.

На мгновение Бьянка заколебалась, настороженно глядя на Кьяру. Великий герцог кивнул, и она, повинуясь ему, сделала глубокий и жадный глоток. Священник начал молиться в полный голос, взывая к Божьему милосердию к дочерям Евы, впавшим в смертный грех.

— Довольно, — прервал его великий герцог и подошел вплотную к священнику, словно показывая тому, что готов его ударить, если тот не будет повиноваться. Священник попятился, путаясь в своей сутане. Великий герцог с улыбкой сказал: — Вы свободны, святой отец. Вообще-то, и всем остальным присутствующим пора удалиться. За донной Бьянкой останется ухаживать повитуха, а в качестве свидетеля — сестра Кьяра.

Он не сказал, что Кьяра будет свидетельницей от имени великой герцогини, хотя имел в виду именно это. Однако все поняли его без слов.

Сестра Кьяра не двинулась с места. Она лишь пристально посмотрела на герцога своими необычными глазами, с таким видом, который он раньше у нее не замечал. Затем сказала:

— Я бы хотела уйти со всеми остальными.

Внезапно в комнате стало тихо.

— Это приказ, — сказал великий герцог. — Как твой повелитель и наставник в искусстве, я приказываю тебе остаться здесь и засвидетельствовать как роды донны Бьянки, так и само рождение младенца.

Интересно, о чем она думает? Скорее всего, в ее голове происходило некое взвешивание за и против, оценка возможных последствий того, что будет, если она покорится либо не покорится воле великого герцога. Через некоторое время она все-таки поклонилась великому герцогу со словами «Хорошо, я остаюсь, ваша светлость».

Комната немедленно пришла в движение. Люди засуетились и направились к выходу, перешептываясь друг с другом. Великий герцог подал сигнал Бьянке, и та, оттолкнув склянку с лекарством, громко сказала:

— Я бы хотела, чтобы мою боль утолила музыка. Мой господин, умоляю вас, пошлите за моей служанкой Джанной Санти и ее мандолиной.

— Я сам за ней схожу, — сказал великий герцог. — Повитуха, оставляю донну Бьянку в твоих руках на время ее родов, но я вернусь, чтобы лично присутствовать при рождении младенца. Сестра Кьяра, приготовь дополнительные порции анодина, если это понадобится. Все остальные могут идти.

Люди выходили из комнаты, оглядываясь через плечо и перешептываясь. Кьяра Нерини осталась неподвижно стоять, опустив глаза. Колба с анодином на столе то и дело вспыхивала красным в свете каминных огней. Великий герцог вышел последним и тщательно прикрыл за собой дверь.

В остальном все прошло как по маслу. Джанна Санти пришла в покои с неаполитанской мандолиной, по форме напоминавшей большую чашу. Даже если она и была тяжелее, чем положено этому музыкальному инструменту, ни повитуха, ни Кьяра не смогли бы заметить такую деталь. Великий герцог вошел с ней в покои и снова закрыл двери. Джанна Санти обошла кровать и устроила целое представление из настройки струн мандолины. В то же время повитуха подняла покрывала. Это было частью плана. Никто, даже сам великий герцог, не смог бы заметить ничего, что указывало бы на то, что ребенок вышел не из лона донны Бьянки.

Бьянка издала пронзительный звук.

А вслед за ним раздался детский плач.

Повитуха выпрямилась, торжественно держа в руках младенца. Он был весь вымазан кровью и белым восковым налетом, который уже начинал слегка подсыхать и скатываться хлопьями. Повитуха прошла прямо к приготовленной ванне с водой и опустила туда малыша. Он заплакал еще отчаяннее.

Бьянка лежала, содрогаясь в рыданиях. Покрывала по- прежнему закрывали все ее тело, не позволяя увидеть истинное состояние постели.

Джанна Санти начала перебирать струны мандолины. Те звучали расстроенно, как будто бы корпус инструмента был поврежден изнутри.

— Это сын, ваша светлость! — воскликнула повитуха.

Великий герцог прошел мимо повитухи и взял ребенка на руки. Вода освежила вид крови и слизи. Волосы отпрыска были рыжеватыми, а гениталии разбухшими. Все прошло как нельзя лучше. Теперь все знают, что у него наконец-то родился сын.

— Можешь идти, сестра Кьяра, — сказал он. — Расскажешь обо всем, что видела, великой герцогине, а также всем остальным, кто спросит тебя об этом.

Тут он обратил внимание на то, что девушка стояла, плотно зажмурив глаза. Неужели она решила таким образом бросить ему вызов в ответ на то, что он заставил ее быть свидетелем? Что ж, хорошо. В таком случае она еще более охотно поверит услышанному. Она увидит его с ребенком на руках, и этого довольно.

— Сестра Кьяра, — снова позвал он.

Она открыла глаза и долго смотрела на извивающегося и ревущего младенца. Затем она молча сделала реверанс и вышла из комнаты.

— Она увидела? — рыдая, спросила Бьянка. — Она поверила?

— Тише, дорогая. Все хорошо.

— Я ненавижу ее.

— Ты еще сможешь ей отомстить, если захочешь. — Он наклонился к ребенку. — Представь, как ее взбесило то, что ей пришлось стать свидетелем рождения нашего ребенка. А кроме того, ей приказано рассказывать об этом всем, кому будет интересно.

— Все равно ее ненавижу.

Великий герцог рассмеялся. Обращаясь к ребенку, он сказал:

— Я назову тебя Антонио в честь того святого, который помогает находить утерянные вещи. У меня был брат Антонио, он умер в младенчестве, поэтому ты примешь это имя и понесешь его дальше в истории Медичи.

— Франко, — позвала Бьянка. Ее голос слегка охрип от всех этих криков и плача. Когда в комнате было только две служанки, можно было обращаться к нему как угодно. — Я сделала все, как ты хотел? Ты доволен?

Он подошел к кровати и положил ребенка ей на руки.

— Я доволен, — сказал он. — У нас теперь есть сын, Биа.

 

Глава 30

Казино ди Сан-Марко

6 декабря 1576

Десять дней спустя

Кьяра отступила на шаг от большого стола и поклонилась магистру Франческо и магистру Руанно. Как-никак, в лаборатории они были равны. Она была не прочь выразить им свое уважение, как один из практиков великого искусства с уважением относится к другому, но пускаться в реверансы, будто служанка? Нет, этому больше не бывать. Итак, она впервые поклонилась им, скрестив руки на груди, в ответ на их поклоны. Если они и были удивлены, то ни словом об этом не обмолвились.

Они закончили сепарацию, седьмую стадию ори$ тарпит. Все элементы были тщательно очищены и сохранены. Следующим шагом была конъюгация или, другими словами, воссоединение элементов. По словам магистра Франческо, это более всего напоминало слияние мужчины и женщины. Именно женский элемент был здесь критически важен. Если огонь и воздух символизировали мужское начало, то вода — женское. Когда вода сдавалась огню в процессе слияния, то появлялся совершенно новый элемент, подобно тому как рождается ребенок.

— Как рождается ребенок, — размеренно повторил магистр Франческо, подчеркивая каждое слово. Кьяра почувствовала тяжесть его взгляда на себе, когда он произносил эти слова. — Нас, несомненно, ждет успех. Ведь искусство алхимии отражает жизнь.

Придворные сплетники не преминули вонзить сокрушительное лезвие свежих новостей в сердце великой герцогини: Бьянка Капелло, любовница великого герцога, родила ему крепкого и здорового сына. Конечно, были и скептики — они ведь всегда есть, — которые напоминали о возрасте донны Бьянки, долгих годах ее бесплодия и столь благоприятном визите музыкантши с большой неаполитанской мандолиной в ее покои. Что касается самой Кьяры, она ни в чем не могла быть уверена. Да, она осталась в комнате, когда все остальные ушли. Она давала Бьянке анодин, который должен был облегчить ее предполагаемые боли, но из-за своей непокорности и охватившего ее гнева она предпочла закрыть глаза и ничего не видеть, о чем сейчас сильно жалела.

«Ты готова отрезать себе нос, чтобы насолить всему лицу. Сама себе вредишь, чтобы другим досадить», — говорила бабушка. Нужно было присмотреться поближе, во всех подробностях, чтобы сейчас говорить со всей честностью и определенностью. Но уже слишком поздно.

— Силы огня и воздуха проявились внутри вас, — сказал магистр Руанно. Его лицо было наполовину прикрыто капюшоном его черной сутаны, а голос звучал ровно и торжественно. Каким же притворщиком он мог быть, когда нужно. — Женские силы сдались, и в результате появился ребенок мужского пола. Это самый благоприятный знак.

— Конечно, — промолвил магистр Франческо, важный, словно петух на птичьем дворе. — Конечно.

Вот уж наглец!

— С вашего позволения, магистр Франческо, я хотела бы вам напомнить… — сказала она. Кьяра понимала, что ее актерское мастерство не так отточено, как у магистра Руанно, и могла услышать оттенок негодования в своем голосе. Однако она надеялась, что великий герцог настолько поглощен осознанием собственной мужественности, что пропустит это мимо ушей. А дело было все в том, что Кьяре казалась чудовищной несправедливость того, что Бьянка Капелло получает все почести как мать герцогского наследника, в то время как великая герцогиня тоже уже несколько месяцев как беременна. И уже в седьмой раз.

— Ваша супруга, великая герцогиня, — сказала она, — тоже беременна.

— Да, это так. И это опять же признак того, что женский элемент подчинился силе мужского начала.

Воздух в лаборатории был пропитан мыслями о слиянии мужского и женского начала. Казалось, в нем витал этот сладко-соленый запах плотских миазмов. Ни одна из предыдущих стадий ори$ тарпит так явно не указывала на то, что магистр Франческо и магистр Руанно были мужчинами, а она сама — женщиной.

С тех самых пор, как она столкнулась с магистром Руанно в кладовой великой герцогини, она все так же видела в нем того же английского алхимика, как и прежде, и ни разу не позволила себе думать о нем как о Руане. Глядя на него, тоже никто бы не заподозрил никаких изменений. Ну, разве что самую малость. Его глаза, похожие на глубокие колодцы, на дыры, ведущие прямо в ад, неотрывно следили за великим герцогом. А в остальном его лицо не выражало ровным счетом ничего и казалось нарисованным на портрете.

Интересно, каково это — соединиться с ним в любовном соитии? Издавая те же самые звуки, что издавали Изабелла и Дианора в те ленивые летние дни… Оставляя ложе смятым и пахнущим мускусом, словно внутренности цветка…

А как это было бы с великим герцогом?

А если с ними обоими?

Боже правый, что за мысли приходят ей в голову! Пора немедленно от них избавиться. Вспоминая свои первые два года жизни при дворе Медичи, она представляла, будто все это происходило совершенно с другим человеком — молодой, непокорной и напуганной девушкой, которая, казалось, вот-вот находила свой путь и снова его теряла среди сияющих роскошью лабиринтов дворцов, герцогинь и их тайных заговоров. Кьяра точно знала, с чего все началось, — с первого глотка крепкого пряного вина в золотом студиоло великого герцога, со скрытой кунсткамерой и потайной дверью. Она также знала, когда этому пришел конец: там, в полутемной кладовой великой герцогини, где она стояла рядом с Руанно дель Ингильтерра и ждала, чтобы он…

Чего же она ждала от него? Что он ее поцелует? Или убьет?

С тех пор многое прояснилось. Оцепенение, сковавшее ее после лихорадки, миновало. Она научилась молчать, быть осторожной и видеть все более ясно, не обольщаясь чужими титулами и кровными узами.

Во всяком случае, она старалась.

Все, прочь досужие мысли. Пора сосредоточиться на алхимии.

В результате алхимического слияния должен получиться продукт, чьим символом была земля. Поэтому общее руководство процессом взял на себя магистр Руанно, который в их триаде олицетворял стихию земли. Магистр Франческо, чьим символом было солнце, представлял стихии воздуха и огня и стоял по правую руку от магистра Руанно. Кьяра, будучи женщиной, олицетворяла луну и стихию воды и стояла по его левую руку. Глядя на эту троицу, никто не смог бы предположить, что один из них устроил убийство своей сестры и невестки, второй был исполнен тайного намерения убить первого, а третья была лишь напуганной семнадцатилетней девушкой, которая жаждала только одного — получить философский камень, чтобы он навсегда заглушил голоса в ее голове.

— Смешай окись натрия с витриолью, — сказал магистр Руанно.

Кьяра насыпала отмеренное количество белых кристаллов оксида натрия в новый атанор. Затем магистр Франческо медленно и осторожно влил туда полный кубок витриоли. Кристаллы окиси натрия начали растворяться, окрашивая жидкость в ярко-синий цвет.

— Aqua fortis готова, — объявил магистр Франческо. — Этот новый атанор работает превосходно. Теперь добавьте разделенные элементы, aqua fortis их соединит.

Магистр Руанно один за другим добавил необходимые элементы. То были мистические аналоги огня, воздуха и воды. После этого он запечатал атанор медными печатями, на которых был вытеснен знак Соломона — сочетание двух треугольников, представляющих огонь и воду, слияние противоположностей.

— Сегодня полнолуние, — сказал он. — Когда луна снова будет полной, мы откроем атанор и узнаем, насколько успешным оказалось слияние.

— Аминь, — сказал магистр Франческо.

— Аминь, — повторила за ним Кьяра.

После этих слов, словно в результате какой-то остаточной алхимической реакции, магистр Франческо снова превратился во Франческо, великого герцога Тосканского. За ним неумолимо следил взгляд темных глаз магистра Руанно, исполненных печали, горечи и жестокости. Кьяра отошла от атанора и, не говоря ни слова, повернулась к ним спиной и направилась к выходу, напрямик через лабиринт, уже не следуя его замысловатым изгибам. Ей хотелось как можно скорее оказаться от них подальше. Подальше от великого герцога, потому что она боялась его, но в то же время ненавидела и хотела заставить его страдать, точно так же как он заставил страдать великую герцогиню и донну Изабеллу. И подальше от Руана, но тут дело было в другом… Ей хотелось поскорее уйти от него, потому что если он еще раз дотронется до нее, как тогда в кладовой великой герцогини…

— Сестра Кьяра, — произнес великий герцог. — А кто тебе разрешил уйти? — Кьяра остановилась. — Пока мы ждем результатов слияния, я хотел бы заняться еще одним алхимическим процессом, и мне нужно, чтобы вы оба мне помогли.

Кьяру охватило сильнейшее желание бросить ему в лицо какую-нибудь дерзость и уйти. В ее голове раздался сухой и темный, как пепел, шепот отца: «Уходи, девочка. Он придет потом и убьет тебя. Но это ничего, ведь ты все равно должна была умереть. Но если ты ввергнешь принца Медичи в ад, то на твоей совести будет еще один смертный грех». Она на мгновение зажмурилась, борясь с этим голосом и обуявшим ее страхом. Потом обернулась и сказала:

— Да, магистр Франческо. — Она заставила себя говорить спокойно и с почтением, стараясь не смотреть при этом на магистра Руанно. — Чем я могу быть полезной?

— Я хочу сделать новую порцию соннодольче, эликсира Томмазо Вазари. Когда он будет готов, я разведу его свежей дождевой водой, в пропорции одна часть на сто частей.

— Это опасная работа, — сказал магистр Руанно.

— Простите, я не расслышала. Сделать что? — почти перебив его, спросила Кьяра.

— Для тебя, возможно, это и опасно, — невозмутимо сказал великий герцог, обращаясь к магистру Руанно. — Но не для меня. А теперь отвечу на твой вопрос, сестра Кьяра. Соннодольче — это сладкий на вкус смертельный яд, который совершенно не оставляет следов. Его изобрел алхимик моего отца, Томмазо Вазари.

Кьяра слегка пошатнулась, но, к счастью, никто этого не заметил.

Соннодольче…

Томмазо Вазари…

Древняя книга ее отца, с заметками самого Карло Нерини, та самая книга, которую она замуровала в подвале книжной лавки. Когда она увидела ее впервые, она не могла прочесть ни слова по-латыни, а следовательно, и по-итальянски. Отец был уверен, что приличным женихам не захочется иметь дело с девушкой, способной читать нечто большее чем «Отче наш» и «Аве Мария», ну еще, может быть, рецепт жареной телятины. Но Кьяра часто помогала в лавке с тех самых пор, когда выросла настолько, что могла смотреть поверх прилавка, и она научилась различать многие слова. Она знала, что на первой странице этой книги дорогими черными чернилами было ясно и четко написано имя Томмазо Вазари. Сама книга была не напечатана, а написана от руки, и иллюстрации в ней тоже были нарисованы от руки и затем раскрашены. По всей книге были расставлены примечания такими же черными чернилами, как и надпись на первой странице. Скорее всего, Томмазо Вазари нашел ее или купил, а потом долгое время пользовался и вписывал в нее свои заметки. На последних страницах книги были записи ее отца. Она знала это абсолютно точно, потому что не раз тайком подглядывала за ним во время работы.

Кроме того, она совершенно отчетливо помнила страницу, на которой сверху было написано много слов на латыни, а под ними — изображения странных растений, кристаллов и неизвестных предметов. В самом низу рукой Томмазо Вазари было написано слово соннодольче. Оно запомнилось ей потому, что это было единственное нелатинское слово на той странице, и она смогла понять его значение. Соннодольче. «Сонно» значит «сон», а «дольче» — сладкий. Здесь же, на полях, отец приписал несколько слов своей рукой. Часть из них она смогла прочесть, но большинство осталось для нее загадкой. Страница напротив, где должна быть настоящая формула, оказалась вырванной. Остался только ее оборванный край.

Неужели это яд?

Откуда эта книга у ее отца? Кто вырвал страницу с формулой и откуда эту формулу узнал великий герцог? Была ли некая тайная связь между ее отцом и старым великим герцогом, задолго до того как она выбежала из дома под проливной дождь, чтобы продать принцу серебряную воронку?

Почерк ее отца — когда она впервые увидела его, он показался ей набором бессмысленных каракуль, линий и петель. Лишь кое-где она сумела различить отдельные слова. Но сейчас, после двух с половиной лет беспрестанных занятий латынью и каллиграфией, она смогла бы все прочитать.

Прочитать…

Она моргнула и пришла в себя.

— Но почему вы так уверены, что соннодольче для вас не опасен? — спросил магистр Руанно. — Вы ведь сами объясняли мне, что этот яд не нужно даже пить. Нескольких капель на поверхности кожи будет достаточно, чтобы убить человека.

— Да, все так, как ты говоришь. Но если наносить по одной капле каждые семь дней, после воскресного причастия, причем каждый раз на новый участок кожи, то это не только безопасно, но и постепенно вырабатывает устойчивость к этому соннодольче. А поскольку соннодольче — это королева-мать всех остальных ядов, из которого можно получить множество других соединений, то, принимая его постепенно, можно развить общую устойчивость и к другим ядам. А кроме того…

Тут он осекся, словно понял, что рассказал слишком много.

— Да, разумеется. Я слышал о таком, — сказал магистр Руанно с совершенно невинным видом, как будто это была просто любопытная информация. — Очень хорошо. Итак, приготовим ингредиенты, необходимые для дистилляции соннодольче. Я полагаю, что присутствие сестры Кьяры необязательно. Зачем подвергать ее ненужному риску?

— Нет, я хочу, чтобы она осталась, — возразил великий герцог. Казалось, он чувствует облегчение от того, что магистр Руанно не задает дальнейших вопросов. — Есть причина, требующая присутствия женского элемента при изготовлении данной порции соннодольче.

Кьяра прошла назад, следуя изгибам лабиринта.

—Я сумею справиться с ядовитым веществом, — сказала она, обратившись к магистру Руанно, и впервые после их тайной встречи в кладовой она посмотрела ему прямо в глаза. «Если великий герцог задумал всегда иметь под рукой очередную порцию соннодольче, — прочитала Кьяра его мысли, — тогда я возьму себе немного и буду капать по одной капле себе на кожу, каждые семь дней, пока не покину Флоренцию навсегда».

Ей не составило труда прочесть его мысли, потому что она сама думала о том же.

 

Глава 31

Казино ди Сан-Марко,

а позднее — книжная лавка Карло Нерини

той же ночью

К тому моменту, как они закончили перегонку соннодольче, было уже совсем темно. Магистр Франческо снял защитную маску и сутану и велел им разделить получившийся продукт на сто частей. Затем перелить каждую в отдельную колбу и все сто колб поставить на серебряный штатив в десять рядов по десять колб. Позже туда нужно будет добавить очищенную дождевую воду и полить этим раствором розы и другие колючие заросли в его потайном лабиринте в саду Боболи. Удостоверившись, что его приказания выполняются должным образом, великий герцог удалился. Кьяра и магистр Руанно переглянулись и, не говоря ни слова, тайком подготовили сто две колбы. Одну из них взял Руанно, а вторую — Кьяра.

— Кьяра, — произнес магистр Руанно. — Будь осторожна с этим. Не более одной капли раз в неделю.

Кьяра выпятила подбородок и бросила на него уничижительный взгляд.

— Считаешь меня дурой?

— Нет. Но думаю, что ты молода и нетерпелива. Я не хочу потерять…

Он умолк.

— Ты не хочешь потерять мистическую сестру великого герцога, — договорила за него Кьяра. Ей было очень неприятно, что он столь низкого мнения о ее умениях и осторожности. — Ты не хочешь лишиться шанса получить философский камень.

Взгляд его темных и бесконечно глубоких глаз остановился на ней. Он так пристально на нее посмотрел, что ей стало немного не по себе. Мгновение спустя он добавил:

— Да, в известной степени так и есть.

— Я буду так же осторожна, как и ты. Доброй ночи, магистр Руанно.

Она направилась в небольшую комнату, расположенную рядом с лабораторией, и сняла свое ритуальное облачение. Когда великий герцог вызывал ее в Казино ди Сан-Марко, Кьяра обычно надевала простую темную одежду, в которую сейчас снова переоделась. Надев платье, она обернула вокруг талии кожаный пояс и спрятала узкую, тщательно закупоренную колбу в мешочек. Затем она вернулась в лабораторию — магистр Руанно в тому моменту уже ушел, — а оттуда вышла в коридор. За дверью ее ждал стражник, одетый в цвета Медичи. Он всегда сопровождал Кьяру, когда ее вызывали в Казино ди Сан-Марко. Вид у него был скучающий.

— Мне приказали провести здесь ночь, Руфино, — произнесла она. — Буду наблюдать за одним из экспериментов великого герцога. Я запрусь изнутри. Можешь идти домой.

Кьяра с самого начала терпеть не могла, что за ней постоянно следят, и, несмотря на то что никогда прежде не планировала по-настоящему сбежать от стражи, она старалась задобрить их, расспрашивая об их семьях, подкармливая пирогами и пастилой, которые ей присылала бабушка. Уговаривать Руфино не пришлось. Он усмехнулся ей и широким шагом зашагал прочь, насвистывая и позвякивая портупеей.

Она осталась одна. Впереди у нее целая ночь. Подобная свобода была редкостью, и, во имя всех святых, она собиралась использовать ее по максимуму.

Она собиралась достать ту книгу и прочесть все, что записал в ней отец.

Книга все еще была замурована в стене, в подвале книжной лавки. Глава цеха книготорговцев повторял в точности слова магистра Руанно о том, что в интересах великого герцога было бы оставить лавку такой, какая она есть. Он ни словом не обмолвился об оставшихся там инструментах и спрятанных книгах, а это значит, что он не знал о них. Следовательно, и смотритель, которого он нанял, тоже ничего не знал и не видел причин открывать дверь, ведущую в подвал.

Теперь, когда Руфино ушел, пройти мимо ночной стражи великого герцога не составляло большого труда — они обходили здание, комнату за комнатой, по точно установленному маршруту, и Кьяра за все это время успела выучить его наизусть. Стараясь держаться в тени, она пробралась знакомыми узкими улочками, мимо собора Санта-Мария-дель-Фьоре, в квартал книготорговцев, на северо-восток от палаццо Век- кьо. Было полнолуние, но луна большей частью пряталась за низкими серыми тучами. Стоял сильный мороз, и было настолько холодно, что ее дыхание образовывало в ночном воздухе мелкие серебристые облачка. Неужели прошло полтора года с тех пор, как она ехала верхом ночью в книжный магазин, одетая в мужскую одежду, с ожерельем принцессы за пазухой? Полтора года — и столько боли, столько ужаса, столько смертей. Искалеченные пальцы болели от сырости и холода.

Лавка выглядела все так же. Дверь была закрыта, окна чисты, а мостовая перед ней аккуратно выметена. Повсюду темно и тихо. Смотритель не живет в лавке, поэтому здесь никого не должно быть. Скользнув в переулок, она обошла дом и подошла к задней двери. Она тоже была заперта. Значит, придется идти через тайный ход.

— Святая Барбара, — прошептала она себе под нос, — покровительница рудокопов и каменщиков, помоги мне. Сделай так, чтобы вход был безопасным. Пусть он будет открыт, а люк еще не заколочен.

Ход начинался в углу двора под грудой камней, которые будто остались здесь после строительства стены. Она подобрала юбки и плащ, откатила в сторону два камня и забралась в проход. Там было сухо и довольно чисто. К счастью, лаз оказался коротким и темным, поэтому она не увидела паутину и мусор, и только святые знают, что там еще ползало во тьме. Она дошла до деревянного люка, толкнула его, и, слава богу, он открылся.

В этом знакомом до мелочей подвале она могла ориентироваться с закрытыми глазами. Лампа по-прежнему стояла на полке, на своем месте. На латунной крышке лежал толстый слой пыли. Масло загустело, но фитиль остался. Она достала из мешочка кремень и огниво и зажгла свет.

Стена, где была спрятана книга, была нетронутой. Фактически все выглядело точно так же, как и тогда, когда они с магистром Руанно приходили в подвал посмотреть на сокровища отца. Кьяра отряхнула юбку, насколько это было возможно, и провела рукой по стене, в которой под слоями штукатурки хранилась заветная книга. Ей не терпелось еще раз ее увидеть, посмотреть на страницу с надписями, прочесть заметки, написанные от руки. Записи Томмазо Вазари были, конечно же, ей интересны, но больше всего ей хотелось прочесть то, что написал отец. Она просто обязана была увидеть это.

«Если я сломаю штукатурку, — подумала Кьяра, — мне придется забрать книгу с собой или найти другой тайник. У меня нет свежей штукатурки, чтобы замазать все, как было».

«Забери ее, — прошептал голос отца. Боль пронзила голову, в глаза словно вонзили ножи. — Вперед, ты уже добралась сюда. Пришла пора тебе увидеть, что я написал о тебе и Джанни, о жизни и смерти и о принце Медичи».

У нее не было с собой инструментов, но здесь, на столе, обнаружились тяжелая каменная ступка и пестик. Отец использовал их для измельчения минералов. Это были самые обычные инструменты, поэтому магистр Руанно ими не заинтересовался. Кьяра схватила пестик и принялась стучать им по штукатурке. Та потрескалась и стала осыпаться. Голова болела так, словно готова была вот-вот расколоться. Вот уже откалываются большие куски штукатурки, и вот он — металлический ящик, в который она положила книгу. Еще несколько ударов пестиком — и дыра стала достаточно большой. Девушка осторожно вынула ящик из тайника, открыла его, развернула вощеный шелк и положила книгу на стол, чтобы рассмотреть ее при тусклом свете масляной лампы.

Передняя и задняя обложки, сделанные из дерева, были украшены латунными гвоздями с большими шляпками. Ткань, которой была обтянута книга, давно уже износилась, и на гвоздиках лишь виднелись остатки красных шелковых нитей. Страницы, разделенные на дюжины, были переплетены крепкими нитями, концы которых были продеты сквозь деревянную обложку. Кьяра открыла книгу.

На первой же странице в глаза бросалось имя Томмазо Вазари, написанное таким же жирным черным шрифтом, как ей помнилось. Слова, начертанные поверх имени, раньше ничего для нее не значили, а теперь при первом же взгляде стали для нее понятными. Hic liber est meus — вот что там было написано. Эта книга принадлежит мне.

Впервые она поняла, какое это удовольствие — читать для себя. Это было сравнимо с тем сладким горячим вином, которое она пила в первый раз в золотом студиоло великого герцога. Теперь эти слова были не просто чернилами на пергаменте. Они имели значение, и она его понимала. Только сейчас она наконец-таки осознала, как это полезно — уметь читать.

Кьяра перевернула страницу. В первом разделе содержались инструкции для создания Lapis Philosophorum, совсем не такие, как те, которым следовал великий герцог. Здесь назывались четыре стадии вместо четырнадцати. Каждая стадия имела свой цвет: черный, белый, желтый и красный и сопровождалась подробным описанием. В конце она увидела слова alchimista solitarius. Одинокий алхимик. Неужели один человек, работая в одиночку, может за четыре стадии создать Lapis Philosophorum?

Она задумчиво листала страницы. В книге были странные рисунки, круги и линии, с нарисованными положениями планет и зодиакальными созвездиями, — судя по всему, гороскопы. Она дошла до того места, где была вырвана формула соннодольче. Теперь рисунки имели для нее смысл. Черный порошок — какая-то разновидность древесного угля, хотя великий герцог отмерял его, ни разу не упомянув, из какой именно он древесины. Белые кристаллы. Золотисто-желтый порошок. Красная жидкость. Всего несколько часов назад она помогала магистру Франческо и магистру Руанно соединять те же самые ингредиенты, изображенные на этой странице. Информацию об исходных материалах и точных пропорциях магистр Франческо оставил при себе. По всей видимости, он хотел один владеть секретом соннодольче.

Кто же вырвал страницу из книги? Магистр Франческо или кто-то другой? Знал ли о тайнике кто-нибудь еще? И если да, то кто?

Она дошла до последних страниц, где отец вел свои записи. Все они были на месте, в точности как она запомнила, — строчки, выведенные на чистых страницах в конце последнего раздела. Первая страница была аккуратно разлинована и начиналась следующим примечанием:

Томмазо Вазари был убит в австрийском монастыре. Следуя своему обещанию, я воспользуюсь его инструментами и книгами, чтобы навредить великому герцогу и поддержать дело республики.

Далее шел список, некоторые пункты которого были отмечены галочками, а рядом с ними стояли цифры. В списке был атанор из Трапезунда, без галочки, были здесь и двойной пеликан, и перегонный сосуд из зеленого стекла в форме полумесяца. Здесь была даже маленькая серебряная воронка — серебряный десенсорий, предположительно изготовленный тысячу лет назад, украшенный гравировкой в виде лабиринта.

Кьяра нахмурилась. Неужели отец был знаком с Томмазо Вазари, алхимиком великого герцога? Или же Вазари выбрал его случайно, потому что Карло Нерини продавал книги и другие диковинные вещи и был известен своими республиканскими взглядами? Она задумалась, а не попробовать ли ей расспросить великого герцога о Томмазо Вазари, о том, почему он оставил Флоренцию, и как вышло так, что его убили в австрийском монастыре.

На этой странице больше ничего не было. На следующих нескольких страницах приводились гороскопы — в глаза ей бросилось собственное имя и имя Джанни. Джанкарло Нерини, рожден во Флоренции, на седьмой день августа 1557 года, под знаком Льва. Кьяра Нерини, рождена во Флоренции, в двенадцатый день ноября 1558 года, под знаком Скорпиона. Она подсчитала в уме. Выходит, чуть больше месяца назад ей исполнилось восемнадцать.

После почерк ее отца резко изменился, стал неровным и менее разборчивым.

Я учусь самостоятельно по книгам, что остались от Вазари. Существуют заклинания для возвращения умерших. Я хочу вернуть Джанни, даже если это будет стоить мне моей бессмертной души.

Значит, это написано уже после несчастного случая. Кьяра почувствовала, как жаркий приступ боли пронзает ее голову в месте серповидного шрама над левым ухом. «Остановись, — прошептал мягкий убедительный голос Изабеллы. — Не читай дальше. Убери книгу, окунись в комфорт и роскошь. Отдайся Руанно дель Ингильтерра — ты ведь знаешь, что он хотел сказать. Он не хотел потерять и тебя тоже. Он хочет тебя. И ты хочешь его. Франческо никогда не узнает…»

Кьяра зажмурила глаза. Читать дальше? Или не читать?

Она открыла глаза и прочла.

Это заклинание требует жертвы. Я знаю, что Кьяра наблюдает за мной, когда я работаю — она думает, что я не вижу, как она подглядывает через лестничные перила, но я все вижу. Если я попрошу ее, она спустится вниз и добровольно поможет мне. Я перережу ей горло, и ее девственная кровь вернет его. Она должна была умереть вместо Джанни, и будет справедливо, если именно она вернет его к жизни.

Кьяра перечитывала эти слова снова и снова. Они расплывались перед глазами, намертво впечатываясь в ее сознание.

Я перережу ей горло.

Отец собирался убить ее, чтобы вернуть Джанни.

Некромантия. На этот раз это был голос магистра Руанно. Голос Руана, а не голос демона, который хранила ее настоящая память. Когда они были здесь, в подвале, на этом самом месте, он сказал: «Некоторые некроманты…» — но тут же остановился и коснулся рукой ее запястья, впервые за все время их знакомства.

Пустяки, ничего особенного.

Видимо, он знал о некромантах и о жертвах, которые они приносят. Неужели он хотел защитить ее от ужасного знания, что ее собственный отец собирался ее убить?

Но первым погиб сам отец, оставив ей бедность, нищету и таинственные алхимические инструменты Томмазо Вазари. «Я бы знала все с самого начала, — подумала она, — если бы только умела читать».

«Мой величайший враг оказался моим величайшим союзником, — скрежетал надтреснутый голос отца в ее голове. — Ты думала, я имею в виду дьявола. Глупенькая Кьяра. Я имел в виду великого герцога Козимо де Медичи, который жестоко обошелся с Томмазо Вазари, заставил его бежать из Флоренции среди ночи, оставив все свои знания и богатства врагам Медичи. То есть мне».

И тут она рассмеялась безудержным смехом.

Кьяра прижалась лицом к книге и задрожала. Нет, она не будет плакать. Она не порадует отца своими слезами.

«У тебя есть соннодольче, — шептал он. — Не стоит тратить его по капле. Выпей все сразу. Он приятен на вкус, и ты уплывешь быстро. Это ты должна была умереть, Кьяра. Так воспользуйся этой возможностью сейчас».

Великий герцог сказал, что каплю нужно нанести на кожу после таинства причастия. Кьяра не могла больше ждать. Она достала из мешочка колбу.

«Одна капля, не больше, на кожу запястья в том месте, где кожа тонкая и нежная, — шептала Изабелла. — Тебе не время умирать. Капни одну каплю на кожу и думай о Руанно, здесь, в тихом темном подвале, где пляшет свет от фонаря. Он великолепный любовник, суровый и сильный, очень неторопливый и нежный. Живи, Кьяра. Вы с Руанно должны жить, чтобы отомстить Франческо».

Она открыла колбу. Соннодольче имел медовый, цветочный аромат, с нотками зеленых листьев и крылышек насекомых. Она подумала о Руанно — о Руане — представляя его неясный силуэт близко-близко от себя, как тогда в кладовой великой герцогини. Затем она представила, как он прикасается к ней. Он тоже взял колбу с соннодольче. По одной капле за раз, — и у них обоих навеки выработается иммунитет ко всем ядам.

Она капнула одну каплю себе на левое запястье. Затем снова закрыла колбу пробкой и запрокинула голову. Она думала о тайных инструкциях в книге, в которой говорилось, что один алхимик способен создать Lapis Philosophorum всего лишь за четыре стадии: черную, белую, желтую и красную. Подумала о том, как легко будет восстановить маленькую лабораторию здесь, внизу, в подвале, с помощью инструментов и материалов, выкраденных из кладовых великого герцога.

Она думала о том, как бабушка снова вернется во Флоренцию, вместе с Маттеа и Лючией. Они опять будут вместе, и бабушка будет только рада помочь ей выхватить философский камень прямо из-под носа у великого герцога Медичи. От Пьерино Ридольфи новостей не было, но это не значило, что его не поймали агенты великого герцога. Жив ли он? Признался ли он? Узнал бы об этом магистр Руанно?

Магистр Руанно.

Руан…

Когда соннодольче унес ее, все голоса в ее голове стихли, и она осталась наедине со своими мыслями. Как же приятно быть одной. Она представила себе, как нарушает свою священную клятву с Руаном, лежа под его весом и издавая те же самые блаженные стоны, что и Изабелла и Дианора, лежа вместе в постели чудесными летними вечерами.

 

Глава 32

Дворец Питти

6 января 1577 — праздник Богоявления

Около месяца спустя

Поначалу ей было тяжело встречаться с магистром Руанно после того мрачного часа, проведенного в одиночестве в подвале за книгой. Может такое быть, что соннодольче обладает способностью усиливать видения, вызывая на свет те из них, что обычно были скрыты? Ей казалось, будто она действительно нарушила клятву, отдавшись ему, приняв его, открыв ему все интимные, страстно жаждущие участки плоти. Но если он и заметил, что в его присутствии она чувствовала себя неловко и скованно, то виду не подал.

Она принесла книгу Томмазо Вазари в лабораторию и спрятала самым простым из возможных способов — поставила ее в книжный шкаф рядом с остальными книгами. Кроме того, Кьяра продолжала наносить каплю яда на запястье каждые семь дней, то на одно запястье, то на другое, всякий раз выбирая новое место. И при этом она испытывала непреодолимую тягу к нему. Что это — действие соннодольче или же ее собственные, по-новому сложившиеся мысли и чувства? Он, разумеется, использовал свою маленькую колбочку точно так же, как и она. Ей было безумно интересно узнать, испытывает ли он нечто похожее, но ей недоставало мужества спросить его.

В канун Рождества великая герцогиня при поддержке докторов, священников и придворных дам сообщила супругу, что снова носит под сердцем ребенка. Город взорвался от радости, и все двенадцать дней Святок прошли настолько весело, как не проходил прежде ни один праздник в жизни Кьяры. Все женщины Флоренции ненавидели Бьянку Капелло, начиная от великой герцогини и заканчивая самой обыкновенной прачкой. Ее хваленый сын был, конечно же, подкидышем — даже аресты на улицах и прилюдные порки не могли заставить людей перестать шептаться. Какая женщина может снова забеременеть в возрасте двадцати восьми лет после десяти лет бесплодия? Какой бы холодной и надменной ни была австрийская великая герцогиня, она хотя бы рожала своих собственных детей, да пребудет с ней Пресвятая Дева. Весь город молился о том, чтобы теперь родился сын имперских кровей, чтобы раз и навсегда утереть длинный венецианский нос Бьянки Капелло.

— Хорошего праздника Богоявления, синьорина Кьяра.

Это произнес кардинал Фердинандо де Медичи, брат великого герцога, человек с полными мясистыми губами и сальными глазками. Он был одет в багряный шелк, настолько тяжело расшитый золотой нитью, сапфирами и аметистами, что вполне мог бы сойти за одного из трех волхвов. Его сопровождали два священника в простых, более подходящих сану одеяниях. В знак уважения Кьяра опустилась на колени и поцеловала протянутое кольцо. Его пухлая белая рука пахла мускусом, ванилью и гвоздикой.

— Благодарю вас, sua Eminenza Illustrissima e Reverendissima, — произнесла она, поднимаясь с колен. Она покажет ему, что научилась обращаться подобающим образом к главе церкви родом из благородного семейства. — Позвольте также пожелать вам веселого и счастливого Богоявления.

— Процессии были впечатляющими, верно? — Он махнул рукой двум священникам, и те, почтительно кланяясь, удалились.

Зачем он утруждает себя разговорами с ней здесь, среди благородных и именитых особ, веселящихся в большом зале дворца? Чего он хочет? Она осторожно ответила:

— Разумеется, ваше высокопреосвященство.

— И певцы очаровательны. Это австрийский обычай, напоминающий великой герцогине о родине. Ведь сейчас, в столь деликатное время, для нее особенно важно чувствовать себя счастливой и довольной.

— Да, ваше высокопреосвященство.

— Какая же ты осторожная. Уверяю, у меня и в мыслях не было причинить тебе вред. Напротив, я могу быть тебе очень полезен, если ты, конечно, позволишь.

— Ваши благословения всегда на пользу мне, ваше высокопреосвященство.

Он рассмеялся.

— То, что я предлагаю, — это не очередное благословение. Пойдем вот сюда — здесь удобнее вести приватную беседу, нежели в центре большой и возбужденной толпы, ты так не считаешь?

— Я жду возвращения великой герцогини. Она почувствовала себя дурно и ненадолго удалилась, однако просила меня подождать ее здесь.

— Я знаю. Будем высматривать ее вместе. Пойдем.

Больше отговорок Кьяре придумать не удалось. Кроме

того, он ведь не предлагал ей выйти из зала. Она отошла за ним в сторонку, и они немного отдалились от большей части гостей, оказавшись в некотором роде наедине — у окна с драпировкой. Снаружи сияли сотни освещенных окон: люди танцевали и обменивались подарками. На улицах города горели факелы, которые трепетали и чадили на холодном зимнем ветру, освещая дорогу буйным процессиям молодых людей.

— Итак, — произнес кардинал. Он был очень близко, поэтому мог понизить голос до шепота. Его дыхание отдавало сладким вином и пастилой, сделанной на розовой воде. — Давай поговорим насчет того, что ты присутствовала при рождении ребенка синьоры Бьянки Капелло.

Кьяра потупила глаза, делая вид, что осматривает свои юбки. На ней было платье из великолепного венецианского шелка. Это был самый дорогой наряд из всей ее одежды, что ей когда-либо давали при дворе. Передняя часть юбки и корсаж были вышиты серебром и мелким жемчугом, не совсем идеальной формы. На лбу красовалась серебряная лента, а в волосы были вплетены серебряные цепочки и нити с хрустальным бисером. Радость ожидания нового ребенка и праздник Богоявления сделали великую герцогиню щедрой по отношению к своим придворным дамам. Кьяра не хотела отвечать на щедрость предательством.

— Я была в комнате, ваше высокопреосвященство, — произнесла она, тщательно подбирая каждое слово. — Но я не видела самого рождения.

— Неужели? Как такое может быть?

Кьяра почувствовала, как волна жара поползла по горлу и прилила к щекам. Как может взрослая придворная женщина, восемнадцати лет от роду, одетая в фиолетовый шелк и серебристый жемчуг, краснеть, словно глупое дитя? Возможно потому, что она поступила, как глупое дитя. Она тихо произнесла:

— Я разозлилась из-за того, что великий герцог велел мне остаться и быть свидетелем, поэтому зажмурилась и ничего не видела.

Мгновение кардинал молча смотрел на нее, а затем расхохотался. Стоявшие вокруг люди стали оборачиваться и перешептываться, прикрывая рты ладонями. Кто эта девушка в фиолетовом шелковом платье и что она такого сказала брату великого герцога, что заставила его расхохотаться в такой неприличной для церковника манере? Кьяра почувствовала, что краснеет еще больше.

— Ладно, дитя мое, — наконец произнес кардинал, беря себя в руки. — Тогда что ты слышала? Ты ведь открыла глаза, прежде чем выйти из комнаты, чтобы не наткнуться на дверь?

— Я слышала, как вошла одна из придворных дам синьоры Бьянки. — Она прекрасно сознавала, что кардинал не поправит ее за то, что она не удостоила Бьянку Капелло соответствующим титулом. — Великий герцог был с ней — они разговаривали, слишком тихо, чтобы я могла разобрать слова. Я слышала звук мандолины, словно женщина настраивала ее, но они звучали приглушенно и… непохоже на музыку.

— Откуда ты знаешь, что это была мандолина?

— Позже, когда я открыла глаза, то увидела ее.

Кардинал кивнул. Казалось, он был доволен.

— Было много разговоров относительно той мандолины и особенно относительно размеров и формы того, что в ней могло быть. Около дюжины людей были за дверью и видели, как входила женщина. Прекрасно, продолжай.

— Синьора Бьянка вскрикнула. Почти в тот же миг раздался плач ребенка. Я услышала плеск и подумала, что это повивальная бабка моет дитя. Синьора Бьянка плакала. Другая женщина пыталась играть на мандолине, наверное, чтобы успокоить ее, но инструмент звучал как-то не так, словно был поврежден.

— А когда ты открыла глаза?

— Когда великий герцог заговорил со мной. Он стоял передо мной с ребенком на руках. Младенец был голым и мокрым, и на его коже были следы крови и кусочки чего-то белого, похожего на пасту или воск. Пуповина была перерезана и завязана красной ниткой. Это совершенно точно был мальчик.

— Итак, это был новорожденный младенец — сомнений быть не может. Остается только понять, каким образом Франческо смог обеспечить себе рождение здорового ребенка.

Кьяра думала о том же. Но промолчала.

— И после этого ты вышла из комнаты? Ты не видела, что стало с мандолиной или женщиной, которая на ней играла?

— Нет, ваше высокопреосвященство.

— Боюсь, обе женщины сейчас на дне Арно. До меня дошли слухи, что и музыкантша, и повивальная бабка без вести пропали.

Кьяра уставилась на него. Блеск и веселье в большом зале, казалось, померкли, подобно тому как яркие брызги фейерверка блекнут и оставляют на ночном небе лишь дымящиеся следы.

— Пропали? Обе?

— Вот именно. Возможно, тебе повезло, что ты не можешь точно сказать, что произошло в спальне синьоры Бьянки.

Толпа людей в другом конце салона зашевелилась. В комнату вернулась великая герцогиня. Она медленно шла к возвышению, и по обе стороны от нее кланялись господа и приседали в реверансах дамы. Она величественно дошла до своего кресла, стоявшего рядом с креслом великого герцога. Его темноволосая голова склонилась к ней, он произнес несколько слов только для нее.

Какие еще преступления он совершил? Неужели обе придворные дамы Бьянки Капелло убиты, их тела съели рыбы, а их кости медленно плывут к морю во мраке Арно? Как он может есть, пить, принимать дары на этом щедром празднике Богоявления, выкупанный, надушенный, блистающий драгоценностями?

Конечно, великая герцогиня ничего об этом не знает. Она бы ни за что не стала потворствовать такому тяжкому греху.

— Я должна вернуться на свое место, — сказала Кьяра. — Она может позвать меня.

— Еще минутку, — произнес кардинал. — Английский алхимик, магистр Руанно дель Ингильтерра… Ты ведь с ним работаешь и часто его видишь, верно?

О нет. Только не магистр Руанно. Не Руан, ее мрачный тайный любовник, приходивший к ней во снах, навеянных соннодольче. Руан, спасший ее бабушку и сестер, который в самом начале открыл ей секрет прохождения инициации. Он бы никогда не стал помогать великому герцогу плести заговор, скрывать убийство. Если только… если только он не ведет двойную игру, притворяясь заговорщиком, тем временем все глубже и глубже заманивая великого герцога в сети зла, очерняя свою бессмертную душу, мстя за страшную смерть донны Изабеллы.

Должно быть, кардинал заметил, что она побледнела.

— Ты неверно меня поняла, милочка… Я не слыхал, чтобы магистр Руанно был связан с подменой ребенка или исчезновением двух придворных дам синьоры Бьянки. Я спросил тебя о нем, просто потому что видел, как он смотрит на тебя, а ты избегаешь смотреть на него. Он твой любовник?

Да.

Нет.

— Нет, — с заметным усилием прошептала она.

Он улыбнулся. Как этот человек умудряется так весело и развратно улыбаться, словно читает ее самые потаенные мысли?

— Если хочешь, чтобы с тебя сняли обет целомудрия, — предложил он, — я могу это устроить. Втайне, разумеется. Великому герцогу знать об этом необязательно.

— Я буду знать. — Она глубоко вздохнула, успокаиваясь. Она не хотела оказаться впутанной в какие бы то ни было сети, которые плетет кардинал. Всем известно, что он совершенно не по-христиански ненавидит Бьянку Капелло, но и особой братской любви к великому герцогу тоже не питает. Лучше держаться от него подальше. — Благодарю за вашу заботу, ваше высокопреосвященство, однако сейчас я довольна тем, что имею.

Он пожал плечами.

— Как знаешь, моя милая, — произнес он. — Великая герцогиня смотрит в нашу сторону, и я подозреваю, что она хочет, чтобы ты присоединилась к остальным придворным дамам.

— Благодарю, ваше высокопреосвященство. — Она снова опустилась на колени и поцеловала кольцо. — Счастливого Богоявления.

— Да пребудет с тобой Господь, дитя мое, — ответил он. Пышные щеки под веками сморщились, когда он улыбнулся. — Можешь идти, удачи тебе.

 

Глава 33

Дворец Питти

Позднее, в этот же вечер

— И о чем ты там шепталась с кардиналом?

Руанно дель Ингильтерра чувствовал себя неуютно в нарядном набивном камзоле и широких штанах, надетых поверх узких чулок из узорчатого багрового шелка. Его праздничный наряд дополнялся черным бархатным жакетом с высоким накрахмаленным воротником и кружевными манжетами. По всей видимости, великий герцог тоже расщедрился по случаю праздника. Однако по одному взгляду на магистра Руанно — Руана — она поняла, что ему не терпится снова облачиться в свою обычную черную куртку и штаны.

— О рождении, — ответила Кьяра, — и о смерти.

Она присела в реверансе перед великой герцогиней. Та одарила ее благосклонной улыбкой и сделала легкий жест рукой, что означало разрешение наслаждаться обществом придворной молодежи. Великая герцогиня, благослови ее Господь, сделала это настолько утонченно, будто ей самой было сто лет от роду. Кьяра с искренним восхищением поцеловала ей руку и отошла в сторону.

Наткнувшись снова на магистра Руанно.

Кьяра почувствовала, насколько легче ей общаться с ним теперь, когда он разодет во все эти шелка и кружева, словно актер для праздничного шествия. Пышный наряд придворного отделял его от той первозданной силы, в образе которой он являлся ей в ее сновидениях, навеянных соннодольче. Но даже несмотря на это, она была намерена по возможности избегать его.

— Ну, насчет рождения я еще понимаю, — сказал он. — Особенно сегодня, когда мы празднуем поклонение волхвов новорожденному Христу и радуемся счастливому известию от великой герцогини. Но смерть? Чья смерть?

— Пустяки. Просто разговор.

Она хотела было отвернуться, но он взял ее за запястье, чуть ниже кромки рукава, там, где кожа была обнажена. Это было легкое обычное касание — любой другой мужчина мог бы дотронуться до нее точно так же, прося задержаться, продолжить разговор, пригласить на танец или еще что-то. Но это прикосновение вернуло ее в сновидения соннодольче, где Руан стискивал кисти ее рук, разводил их в стороны, склонялся над ней во тьме и что-то шептал, почти касаясь своими губами ее рта… Все ее тело оцепенело, словно обожженное огнем. Дышать стало тяжело, и она выдернула руку. Он потянулся за ней снова, но потом передумал. Почему? Удивился ее реакции? Или своей собственной?

— Так о чем вы говорили? — Он больше не пытался прикоснуться к ней, но вместо этого еще ближе придвинулся, так чтобы оказаться между ней и остальной комнатой, чтобы никто другой не смог ее увидеть. В его черных глазах читались задумчивость и неуверенность.

— Ни о чем. Ровным счетом ни о чем. Позволь мне уйти.

— Я тебе не верю.

Она не посмела вымолвить слово соннодольче, уж точно не здесь, где проходящий мимо вельможа или хохочущая дама могут услышать это слово и заинтересоваться, что бы оно значило. Однако ей не терпелось рассказать кому-нибудь об этом, и Руан — единственный, кто подходил для этой роли. Она склонила голову и тихой скороговоркой произнесла:

— Жидкость. По одной капле на запястье раз в семь дней. Она на тебя действует?

Не поднимая головы, она почувствовала его реакцию. Словно кто-то ударил его.

— Как? И ты тоже? — спросил он.

Все так же не поднимая головы, она лишь кивнула в ответ.

— Мне снятся сны, — медленно произнес он. — Они куда живее всех снов, что мне снились раньше. Мне кажется, будто я дома, в Корнуолле, брожу вдоль утесов и вдыхаю морской воздух. Затем я вхожу в Милинталл Хаус и брожу по комнатам. Оказывается, что там, в этом доме, есть множество комнат, которых я никогда раньше не видел и знаю о них только по рассказам моей матери. Потом я спускаюсь в Уил Лоур, отцовскую шахту, мою шахту, где медные жилы идут так глубоко, что их никогда не исчерпать, а я сам уже не безымянный полуголый мальчишка, таскающий глыбы на поверхность, а хозяин всего этого.

— Ты видишь свой дом, — повторила Кьяра. По словам Руана можно было предположить, что это была большая усадьба. И этот рудник… Как получилось, что он оказался безымянным мальчишкой, которому пришлось дробить каменные глыбы? Неужели он незаконнорожденный сын? Может быть, поэтому он всегда казался наполовину рабочим, наполовину придворным?

— Да, — сказал он. — Мне кажется, эта жидкость показывает то, к чему ты больше всего стремишься в этом мире.

— Это все, что ты видел? Твой дом?

— Нет, не все, — он смолк. Интересно, мечтает ли он об Изабелле и о том, как он отомстит великому герцогу за ее смерть? Потом он с нежностью спросил: — А ты что видишь, тароу-ки?

— Что это значит? — спросила Кьяра. Он произнес это слово так, будто оно означало что-то вроде ласкового прозвища домашнего питомца.

— Ничего особенного. Не думай об этом. Расскажи мне лучше о своих видениях.

— Не помню, — соврала она. — Просто вижу сны. Иногда мне снится то, о чем мечтаю, а иногда — то, чего я больше всего боюсь.

Несмотря на дружелюбный настрой Руана и ласковые прозвища из его уст, она бы скорее умерла, нежели рассказала ему все начистоту. К тому же, если соннодольче показывал самые желанные вещи, то больше всего ей хотелось увидеть себя с ясной головой и с философским камнем в руках.

Он не стал настаивать. Неужели он догадался о ее маленькой лжи?

— Интересно, какие видения посещают великого герцога? — очень тихо сказал Руан. — Он очень сильно изменился за те одиннадцать лет, что я его знаю. Да, он всегда был мрачен и меланхоличен, склонен запираться в своей лаборатории. Но он никогда не был жестоким человеком. Я бы никогда не подумал, что он может совершить убийство беспомощных женщин, убийство собственной сестры и кузины.

Кого он имел в виду, когда говорил о беспомощных женщинах? Наверняка он знает о повитухе и музыкантше.

— А ты не знаешь, когда он начал… ну, я имею в виду, принимать эти капли?

— Не уверен, но, думаю, с момента своей женитьбы. Примерно в это же время он сделал Бьянку Капелло своей любовницей и, наверное, опасался, что императорские агенты могут отравить его за то бесчестье, на которое он обрек сестру императора, свою супругу. Тот алхимик, что создал эту жидкость, по-видимому, сбежал в Австрию. Поэтому у великого герцога могли появиться основания бояться именно этого вещества.

— Могу себе представить… За одиннадцать лет эта жидкость могла и вправду свести его с ума. Как ты думаешь, что он видит в своих снах?

— Не знаю. Подозреваю, что он видит философский камень и всю ту власть, которую он ему принесет. А может быть, ему снится, будто его родители воскресли из мертвых и просят у него прощения за то, что любили его братьев и сестру больше, чем его самого. Словом, весь мир выражает ему почет и уважение…

— Мы должны остановиться. Не стоит привыкать к ядам, если есть опасность, что эти капли подействуют на нас таким же образом.

Он посмотрел на Кьяру. В его взгляде читалась твердая решимость.

— Я не остановлюсь, — сказал он. — Не остановлюсь, пока не верну Милинталл Хаус и Уил Лоур. Я должен их вернуть в реальной жизни, а не только во снах.

Остановится ли она сама? Откажется ли она от того могущественного Руана, который приходит к ней и захватывает все ее существо после одной-единственной капли сонно- дольче, упавшей на ее запястье?

— Кроме того, — добавил он, — у нас появилась отличная возможность развить сопротивляемость яду. Великий герцог…

Шелест платьев и глухой ропот пронеслись по залу, как будто все собравшиеся разом обернулись и зашептали. Так оно и было. Кьяра отступила в сторону, чтобы посмотреть, что там такое произошло, а Руан, не прикасаясь к ней, вытянул руку вперед, словно пытаясь ее защитить.

Посреди двойного дверного проема стояла Бьянка Капел- ло. Она была одна. Ее голова была слегка запрокинута, словно под тяжестью волос, заплетенных в косы и заколотых булавками, мерцающих золотой пылью и драгоценными камнями. На ней было платье из оранжево-алого сатина, обильно расшитое золотом.

Великий герцог посмотрел на нее. Его лицо побагровело от злости, а черная тень вокруг него сделалась еще плотнее и гуще. Великая герцогиня сидела неподвижно с каменным выражением лица.

Бьянка двинулась прямиком к ним.

С десяток людей одновременно произнесли ее имя, так что слово Бьянка, Бьянка, Бьянка глухим шепотом разнеслось по всему залу, подобно языкам пламени. Она нарочито медленно направилась через весь зал, упиваясь всеобщим вниманием устремленных на нее взглядов. Сама же она неотрывно смотрела в глаза великому герцогу, не обращая ни малейшего внимания на великую герцогиню. Среди всех собравшихся здесь людей ее интересовал только ее любовник.

Отец ее ребенка.

По крайней мере, так она утверждала.

Мужчины и женщины расступились, пропуская ее. Никто не поклонился ей, никто не сделал реверанс. Казалось, прошло несколько часов, пока Бьянка наконец-таки дошла до помоста, где сидел великий герцог со своей супругой, и сама присела в глубоком реверансе. Это был самый глубокий и совершенный реверанс из когда-либо виденных Кьярой. Такой грациозный поклон был не под силу великой герцогине с ее больной и безнадежно кривой спиной, сколько стальных корсетов и набивных платьев она бы ни надела.

Кьяра увидела, как губы великого герцога шевельнулись, хотя и не услышала, что именно он сказал Бьянке. Однако одного взгляда на его лицо было достаточно, чтобы понять, что никакая женщина не пожелала бы это услышать.

Повисло неловкое молчание. Все внезапно затихли в ожидании того, что же она ответит.

— Я полагала, ваша светлость, — она говорила громко и с напором, — что вы будете рады видеть мать вашего сына на празднике Богоявления.

Тишина стала еще пронзительнее. Затем великий герцог медленно поднялся с трона, и его черная тень поднялась вместе с ним, окутав его с головы до ног, словно вторая мантия.

— Насколько мне известно, вы не получали распоряжения присутствовать на нашем празднике, — сказал он.

Любой другой уполз бы в испуге, но Бьянка Капелло, нужно отдать ей должное, осталась стоять на месте. К своему удивлению, Кьяра почувствовала, как Руан берет ее за руку, его пальцы проскальзывают между ее пальцами, и его ладонь ложится в ее ладонь. Она почувствовала, что он будто готовится отвести ее в безопасное место. Неужели он боится, что великий герцог готов совершить сейчас нечто ужасное?

— Так ли уж неуместно, — не сдавалась Бьянка Капелло, — мое желание присоединиться к всеобщему празднику. Я уже давно готова для очистительной молитвы, но пышная церемония, обещанная вами, так и не была устроена.

Вздохи и шепоты стали лихорадочными. Пот — или это были слезы? — проложили полосы в свинцовых белилах на лице Бьянки и киновари, которой она рисовала полумесяцы на своих щеках. Как бы ни любила, как бы ни восхищалась Кьяра великой герцогиней, она невольно прониклась жалостью к любовнице великого герцога. Что чувствовала Бьянка Капелло, сидя в одиночестве на своей новой вилле в Пратолино с чужим ребенком, зная, что ее служанки убиты, а любовник устраивает ослепительные празднества с масками, танцами и увеселениями, о которых потом будет говорить вся Европа? Праздник, на который ее намеренно не пригласили.

С другой стороны, чего еще она ожидала от великого герцога? Она ведь не такая глупая, чтобы надеяться, что он улыбнется и пригласит ее сесть рядом на возвышении.

Великий герцог все же улыбнулся, но его улыбка была так же ужасна, как зубы на черепе у мертвеца. Он лениво окинул взглядом всех собравшихся в большом тронном зале дворца — своих братьев, придворных, разодетых вельмож и аристократов, позванных на праздник Богоявления. Наконец он очень отчетливо произнес:

— Магистр Руанно.

Кьяра почувствовала, как Руан напрягся всем телом. Его рука выскользнула из ее руки так, словно он никогда к ней и не прикасался. Он ступил вперед, коротко и сдержанно поклонился и сказал:

— К вашим услугам, ваша светлость.

— Приказываю вам отправиться с донной Бьянкой на виллу ди Пратолино и устроить все таким образом, чтобы она осталась там, хочет она того или нет. Вам в помощь будет выделено полдюжины стражников.

Бьянка Капелло застыла. Ее слез как не бывало. Возможно, они испарились под действием ее пылающей ярости.

— Я никуда с ним не пойду, — заявила она. — Он же просто слуга.

Проявив выдержку, Руан не двинулся с места. Выражение его лица ничуть не изменилось.

— Как и вы, сударыня, — сказал великий герцог. — Ступайте. Я не привык повторять свои приказы дважды.

На секунду Кьяре показалось, что оскорбленная любовница вот-вот взорвется и откажется повиноваться. Но нет. Бьянка резко развернулась, показав все прекрасные оборки своих шелковых юбок, и с высоко поднятой головой удалилась. Руан постоял некоторое время, затем снова поклонился великому герцогу и последовал за ней. Стражники в дверях выстроились по двое и зашагали вслед. Кьяра обернулась к помосту. Великая герцогиня не двинулась с места и не проронила ни слова за время этой стычки. Герцог снова сел и поднял руку.

— Принесите бефанини, — приказал он. — И еще вина. Пора подкрепиться и продолжить праздник.

 

Глава 34

Вилла ди Пратолино

6 января 1577

На следующий вечер

Женщина, проплакавшая сутки напролет, едва ли способна тронуть мужское сердце. Так, по крайней мере, считал великий герцог. Лицо Биа отекло и покрылось прыщами, глаза превратились в узкие щелки, а нос и верхняя губа так покраснели, что по виду напоминали сырое мясо. Ее растрепанные волосы спутались, когда она срывала с них украшения с драгоценностями. Осталась лишь нитка жемчуга и рубинов, висевшая забытой петелькой, словно капельки крови, перемежавшиеся молочно-белыми каплями семени.

И все потому, что он не пустил ее на праздник в канун Богоявления. Его жена тоже доводила себя до полного изнеможения, оплакивая смерти своих детей. Три дочери умерли, и три остались в живых. Все же лучше, что эти девочки оказались в руках Господних, чем если бы они высасывали золото из казны Медичи на свое приданое. Но как ни крути, плач по мертвому ребенку, даже если это девочка, еще можно понять. А вот обронить больше одной прозрачной слезы по поводу какого-то придворного праздника было ниже всякого достоинства.

— Дело совсем не в празднике, — всхлипывала Биа. — Как ты не понимаешь? Ты унизил меня. Ты обещал мне великолепный церковный обряд и не сдержал своего слова. Ты отправил меня в сопровождении слуги на глазах у всех!

— Когда мы обсуждали обряд в церкви, — сказал великий герцог, — я еще не знал о том, что великая герцогиня ждет ребенка. Но сейчас, зная, в каком она деликатном положении, я не посмею нанести ей столь серьезное оскорбление.

— Но она не родила тебе никого, кроме дочерей, слабых дочерей, половина из которых мертвы.

— А на этот раз может родиться сын. А ты, моя Биа, следи за тем, что говоришь.

Она бросилась ничком на кровать и заревела, как безумная. Великий герцог налил себе бокал вина, сел поудобнее в резное кресло у камина и стал смотреть на покрытые снегом сады сквозь изящное французское окно во всю стену. Снег. Ветер. Тьма. Он вспомнил тот вечер в лабиринте на окраине садов Боболи, два года назад, в последний день карнавала, когда он разорвал на ней платье и обнажил ее грудь на холоде. Тогда еще он подумал, каково это — раздеть ее догола на морозе и овладеть ею, когда она уже будет полумертвая от холода.

Он отхлебнул вина. Бьянка перестала плакать и села прямо.

— Я так устала от всего этого, — сказала она. — Я больше не хочу быть милой послушной Биа. Я Бьянка Капелло, благородная особа из Венеции, мать твоего сына. Я хочу…

— Ты не мать этому мальчику.

— А ты ему не отец! И я могу разнести эту правду по всей Италии, из конца в конец. Я могла бы написать самому папе римскому!

— Могла бы. Но как ты докажешь, что я не его отец?

Она в недоумении уставилась на него. Великий герцог молча потягивал свое вино.

— Предположим, — он выдержал небольшую паузу, — что я усыновил мальчика от другой женщины и по доброте душевной позволил тебе притвориться, будто ты его мать. Все, что ты знаешь наверняка, — это то, что его выносила другая женщина и его пронесли в твою спальню в корпусе неаполитанской мандолины.

— Но я своими глазами видела, — сказала она хриплым от крика и плача голосом. — Там, в подвале. Я видела эту женщину и других женщин. Я слышала твои приказы.

— Видела? Но чем ты это докажешь? Нет ни одного свидетеля, кто бы подтвердил твои обвинения. Ни одного.

— Разумеется, ведь ты их всех убил.

— Ну, моя Биа, это уж вовсе клевета. Типичное поведение лжесвидетеля, которому нечем крыть. Я очень надеюсь, что ты раскаешься в этом и понесешь соответствующее наказание.

«В конце концов, не я же их убивал, — думал великий герцог. — Все, что я сделал, — это сказал несколько слов в разных местах людям, готовым принять на душу грех убийства. Это ведь совсем не то».

Он пристально смотрел на Биа. Мысли, блуждавшие по ее лицу, были видны ему, как если бы она произносила их вслух. Он врет. Неужели он врет? А может, я схожу с ума? Нет, я знаю, что видела. Это его очередная игра. Он с самого начала играет со мной. Любит ли он меня? Любил ли хоть когда-то? Все всегда сводится к одному. Любит ли он меня?

Она по-детски отерла лицо тыльной стороной руки.

— Ладно. Это наш ребенок — твой и мой. Я прошу прощения за свои слова. Но в таком случае когда же состоится мой обряд?

— Я устрою его здесь, в Пратолино. Часовня уже готова. Осталось только закончить роспись фресок.

— Я не хочу здесь. Хочу в соборе Санта-Мария-дель-Фьоре, чтобы все видели.

— Прямо сейчас это невозможно. Будь благоразумной, Биа.

— Из-за нее?

— Из-за ее брата. Я слишком долго завоевывал расположение императора.

Она обошла стол, взяла один из винных бокалов и протянула его великому герцогу. Тот встал и наполнил ее бокал вином. Она выпила его до дна, словно это была вода. Это было как раз то, чего великий герцог боялся больше всего.

— Ты великий герцог Тосканский. Император признал тебя, и он не станет отказываться от своего слова. Я хочу, чтобы мой обряд прошел в главном соборе Флоренции, чтобы все жители этого города узнали о том, что я — твоя фаворитка и мать твоего единственного сына.

Она вновь протянула свой бокал за вином, но великий герцог взял бокал у нее из рук и поставил его на стол.

— Нет, — сказал он, — это невозможно.

Она замахнулась на него рукой, широко растопырив пальцы, словно хотела его оцарапать. Он ждал этого и вовремя отступил назад, так мягко, что вино в его бокале едва покачнулось. Бьянка потеряла равновесие, запутавшись в подоле своего свободного домашнего платья, и удержалась от падения, только схватившись за стойку кровати. Она зажмурила глаза и заплакала — завыла — как ребенок.

— Я ненавижу тебя! Ты прямо как мой отец, который любил мачеху больше, чем меня.

— Это естественно, Биа, что мужчина любит свою жену больше дочери.

— Это несправедливо! — кричала Бьянка. — Когда умерла моя мать, он сделал меня хозяйкой дома. У меня были прекрасные наряды, ожерелья, сладости и все, что бы я ни пожелала. Слуги слушались меня и выполняли все мои прихоти.

Великий герцог допил вино и опустил бокал. Его давно утомила вся эта истерика. Он посмотрел в окно. На улице шел снег.

— Потом он снова женился, и она… она настояла, чтобы я одевалась в простые платья, сидела спокойно на уроках и занималась шитьем. Она словно червь вгрызлась ему в сердце и добилась позволения изменить всю мою привычную жизнь. Боже, как я все это ненавидела! Ты себе не представляешь, как меня от всего этого тошнило! Я родилась не для того, чтобы шить рубашки и одеваться как простолюдинка. Я родилась не для того, чтобы меня прятали в Пратолино, пока все раскланиваются и приседают в реверансах перед императорской сестрой.

— Биа, — сказал великий герцог, — замолчи.

Ее всхлипы постепенно прекратились. Видимо, его голос на нее еще действовал. Это был тот самый командный тон, которым он обращался к лошадям и собакам. Слыша его, все они — лошади, собаки и женщины — понимали, что перед ними — их хозяин.

Она вытерла глаза рукавом и шмыгнула носом. Затем расправила плечи и встала перед ним прямо. За одиннадцать лет она научилась правильно реагировать на звучание этого голоса.

— Раздевайся.

Все еще всхлипывая, она начала снимать с себя одежду. Благо это было несложно. На ней было только янтарного цвета бархатное домашнее платье, смятое и мокрое от слез, а под ним — белая нижняя рубашка, богато расшитая белой и золотой нитью. А под ней уже не было ничего.

Великий герцог посмотрел на нее, на ее роскошное тело, тяжелую грудь, сладострастный изгиб живота. Волосы ее были в ужасном беспорядке, среди спутанных прядей осталась единственная нитка жемчуга с рубинами. Он почувствовал, как собственная плоть откликается на ее близость, ее запах.

Нет, не сейчас. Чуть позже. Так будет намного лучше.

— Итак, — сказал он. — Ты не хочешь жить тихой жизнью здесь, в Пратолино, будучи моей милой послушной женушкой Биа, и доставлять мне радость, когда мне это угодно?

Бьянка выгнула спину дугой и подняла подбородок. Она знала, как подействовать на него.

— Нет, не хочу, — заявила она.

Он взял ее за кисть и повел к французскому окну, через которое можно было попасть прямо в сад. Распахнув створки свободной рукой, он, не говоря ни слова, вытолкнул ее на снег. Она вскрикнула и пошатнулась. Ее босые ноги поскользнулись на льду, и она упала прямо на четвереньки.

— Если ты не хочешь жить здесь, — сказал он, — тогда уходи. Забери с собой все, что у тебя было, все, что не было подарено мною.

Он закрыл створки и запер их на щеколду, а затем вернулся в свое кресло.

— Франческо! — закричала она и, поднявшись на ноги, прижалась к оконному стеклу. От соприкосновения со снегом ее кожа покраснела, как от ожога. — Ради всего святого! Ты совсем обезумел?

Он налил себе еще вина. Бьянка принялась ходить из стороны в сторону вдоль окна, обняв себя руками, плача и дрожа от холода, выкрикивая бранные слова в его адрес. Интересно, как долго она сможет продержаться снаружи, на холоде и снегу, обнаженная, как животное, перед тем как потеряет сознание? И что он сам сделает, если она лишится чувств, так и не подчинившись ему?

— Франческо!

Ее дыхание застывало на стекле, образуя сияющие ледяные узоры. Все ее тело непроизвольно содрогалось от холода. Кожа буквально на глазах меняла цвет. Красные пятна становились лиловыми, а губы и пальцы синели. Звук от ее ногтей, царапающих створки окна, напоминал скрежет мертвых замерзших ветвей на зимнем ветру.

Он пригубил еще немного вина. В камине весело трещал огонь, обдавая его теплом.

— Ф-франко, — всхлипнула она, едва выговаривая его имя сквозь стучащие зубы. — Твоя Биа умрет на этом холоде. Пожалуйста, пусти ее внутрь. Она будет слушаться тебя вечно, она клянется тебе.

Он поставил бокал на стол, встал и подошел к окну. Немного поиграл с щеколдой и посмотрел Бьянке в глаза. Слезы замерзли на ее щеках.

Она опустилась на колени. Губы ее вытянулись в одно только слово — пожалуйста.

Он поднял щеколду и открыл створки окна.

Бьянка ввалилась в комнату в окружении облака влажного ледяного воздуха. Великий герцог оставил ее лежать, всхлипывающую и корчившуюся на каменном полу. Затем он закрыл окно и задернул шторы, чтобы удержать холод снаружи, а тепло камина внутри. Он посмотрел на Бьянку. Ее кожа стала иссиня-белого цвета и покрылась пупырышками. Кое-где поблескивали струйки полузамерзшего пота. Когда он встал прямо над ней, Биа повернула голову и поцеловала его стопу, как легавая сука, высеченная кнутом.

— Ах, моя Биа, — промолвил он, поднял ее с пола и перенес в кровать. Она со стоном утонула в мягкой и теплой перине, а сверху он укрыл ее стегаными одеялами, под которыми она свернулась, хныча как ребенок.

Он неторопливо разделся, наслаждаясь теплом камина на обнаженной коже. Потом сделал последний, глубокий глоток вина, приподнял полог кровати и лег в постель. Святый Боже, какая же она холодная. Он сгреб ее в свои объятия и поцеловал в синие леденистые губы. Потом силой вошел внутрь. Она была холодна повсюду. Ощущение собственной разбухшей плоти, глубоко погруженной внутрь ее холодного тела, было не похоже ни на что, известное ему прежде.

Она прильнула к нему, шепча сквозь стучащие зубы: «Франко, Франко, Франко». Он провел рукой по ее волосам, стряхивая влагу от растаявших снежинок.

Как приятно знать, что у тебя есть сын. А через несколько месяцев у него, возможно, родится еще один сын, на этот раз уже императорских кровей. Его появления на свет он жаждал каждой каплей своей крови Медичи, что текла в его жилах. Однако это желание было ничто по сравнению с тем, как ему хотелось ощущать беспомощность Биа, видеть ее покорность и слышать ее сладкую мольбу о милосердии.

Как бы она ни гневила его, в конце концов она всегда сдавалась. Ничто другое на всем белом свете не приносило ему столько радости, сколько эта женщина. Даже алхимия. Вот так просто и в то же время необъяснимо.

Он никогда не оставит свою милую Биа.

 

Глава 35

Палаццо Веккьо,

а чуть позже — Казино ди Сан-Марко

24 мая 1577

Четыре с половиной месяца спустя

Уже почти неделю жители Флоренции теряли рассудок от фейерверков, танцев и пения, празднуя рождение наследника великого герцога и великой герцогини. Вино рекой лилось из огромных бочек, установленных вдоль всей дороги от палаццо Веккьо до моста через Арно. Гильдии ремесленников устраивали бесконечные состязания на площадях, с самозабвением проламывая друг другу головы. Такого праздника город еще не видел и вряд ли увидит впредь.

Но было и то, о чем не знал никто, кроме самого великого герцога и его супруги, а также дворцовых врачей, личного капеллана герцогини и полудюжины специально отобранных дам, отличавшихся умением держать язык за зубами. Речь шла о ребенке великого герцога, который был уж больно слаб и едва реагировал на окружающих. На его затылке была большая, угрожающего вида опухоль, а крошечные конечности каждые несколько часов застывали в судорогах. Он прожил уже четыре дня. Это был мальчик. Несомненный наследник великого герцога Тосканского и его супруги, великой герцогини, сестры императора Максимилиана II.

Город праздновал.

— Выпьете немного вина, ваша светлость?

Кьяра заметила, что говорит шепотом. Казалось, говори она в полный голос, это было бы равносильно святотатству. Окна в спальне были занавешены, а полог кровати опущен.

Опираясь на десятки подушек, великая герцогиня лежала в постели и сама была похожа на ребенка. Ее запавшие глаза были закрыты, а пальцы беспрестанно двигались, перебирая бусины четок. Она читала новенну в память о невинно убиенных младенцах и, не прекращая молитвы, покачала головой.

Эта новенна ее саму в могилу сведет. Пора ей перестать молиться и вместо этого выпить немного горячего пряного вина и крепкого мясного бульона. Но Кьяра знала, что настаивать бесполезно. Она поставила бокал на столик у кровати и ушла.

— Она так и не прикоснулась к вину, мессир Баччьо, — сказала она врачу. — Она только и делает, что молится.

— Весь ее организм полон черной желчи, которая и вызывает эту меланхолию, — ответил врач. — Сухая холодная желчь изгоняется только горячей жидкостью и пряностями, которые должны согреть ее изнутри.

«Вытяните ее из кровати и отправьте драить полы, — сказала бы бабушка. — Пусть она сама нянчит своего ребенка и стирает ему пеленки. Знатные дамы маются от безделья, вот и болеют разными расстройствами жидкостей».

— Да, мессир Баччьо.

— Ты можешь быть свободна, дорогая. Возможно, ты понадобишься нам завтра, а может быть, и нет. Я пришлю за тобой при необходимости.

Дважды доктору повторять не пришлось. Кьяра рада была сбежать из унылых покоев великой герцогини. В палаццо Веккьо у нее была своя крошечная келья без окон, так же как и в палаццо Питти и во всех остальных дворцах и виллах великого герцога. Она была счастлива обладать такой комнатой, даже при отсутствии там удобств. Кроме того, она всегда могла спуститься вниз, где обитал псарь-австриец и где она и Виви пользовались особым расположением.

А еще была лаборатория. Как же ей хотелось попасть туда — в эту чистую, светлую, хорошо устроенную лабораторию, где так много книжных шкафов. Может, попытаться выйти из палаццо Веккьо и незаметно проскользнуть в Казино ди Сан-Марко? Вряд ли это хорошая идея. На улицах сейчас столько пьяных мужчин… Что неудивительно, ведь возле дворца Медичи вся площадь уставлена столами с едой, а бочки каждый час заново наполняются вином. Кстати, о еде. Кьяра вдруг почувствовала, что жутко проголодалась. Может быть, стоит пойти на кухню и…

— Кьяра!

Она остановилась.

Это был магистр Руанно дель Ингильтерра.

— Я искал тебя, тароу-ки.

Он был одет как для верховой езды в свою простую черную куртку и кожаные штаны. Через плечо была переброшена плетка. Руан выглядел сейчас как простой рабочий, ни капли не похожий на благородного господина. От него веяло вином. Он всегда казался равнодушным к спиртному, но среди таких пышных празднеств даже хладнокровный магистр Руанно не преминул опорожнить пару бокалов бесплатного вина за счет великого герцога.

— Прекрати меня так называть. Или хотя бы объясни, что это значит.

— Когда-нибудь, возможно, и объясню. Как дела у великой герцогини?

— Мне запретили что-либо рассказывать.

— Великий герцог приказал мне приготовить лекарство, которое, по его мнению, должно уменьшить опухоль на черепе у малыша, пока она еще мягкая. Кроме того, ему нужен сироп от судорог. Вот все, что я знаю, но даже исходя из этого, я могу сделать определенные выводы.

Кьяра пыталась сохранить самообладание, но не смогла. Она почувствовала, как рот ее искривляется, а на глаза наворачиваются слезы. Бедный малыш, такой слабый и беспомощный. Бедная великая герцогиня Иоанна — так долго ждать сына и наконец-то получить его, но совершенно не таким, совершенно не таким. Он не сможет жить. Как Бог может быть настолько жесток — послать его, а потом отнять?

— Понимаю, — сказал Руан. — На улице веселье, и вино льется рекой, но когда я пришел сюда — это как со света вступить во тьму.

Кьяра проглотила слезы.

— Я не хочу об этом говорить. Зачем ты искал меня?

— Мне нужна твоя помощь в лаборатории. Приготовить те снадобья, которые заказал великий герцог. Со мной два стражника верхом и еще одна лошадь. Хорошенько завернись в темный плащ и надень на голову капюшон, и тебя никто не тронет.

— Я и сама хотела выбраться из палаццо Веккьо. Я с радостью помогу тебе, если, конечно, от меня может быть какая-то польза.

— Может. Надевай плащ.

Руан уже отмерил необходимое количество ингредиентов и разложил по чистым стеклянным чашам и колбам. Кьяра узнала далеко не все вещества. В одной из колб была, скорее всего, витриоль — прозрачная и густая как сироп жидкость, сама по себе весьма едкая, но обладающая сильным обезвоживающим действием. Была там и еще одна жидкость, похожая на обычную воду, и четыре чаши с растертыми в порошок минералами — два белых, один желтый и один поразительного светло-голубого цвета. Уже были выстроены система реторт и алембик, а в маленькой горелке полыхал огонь.

— Я уже все отмерил, — сказал Руан. — По моему указанию добавляй по очереди все ингредиенты, а я буду их перемешивать.

Никто из них и не думал переодеваться в ритуальные одежды. В отсутствие великого герцога с его причудливыми фантазиями в этом не было необходимости. Кьяра лишь вытащила из-под нательной рубашки свой лунный талисман, чтобы почувствовать его тяжесть на груди.

— Да, магистр Руанно, — сказала она.

— Начинай с первого белого порошка, — скомандовал он и взял со стола стеклянную палочку. — Сыпь его медленно в эту реторту.

Некоторое время они работали молча, лишь перебрасываясь короткими фразами по делу. У Кьяры создалось ощущение, будто Руан нарочно избегает прикасаться к ней, даже если это случайное прикосновение кончиками пальцев. Затем он как бы невзначай спросил:

— Ты уже видела маленького принца?

— Да, но только мельком.

— Расскажи мне, что ты видела. Ты ведь знаешь, что великий герцог считает наблюдение частью научного и алхимического метода. А кроме того, я уверен, что приказ никому ничего не рассказывать не распространяется на лабораторию. Будет даже лучше, если ты мне все расскажешь. Так мне будет легче назначить правильное лечение.

Кьяра добавила еще одну драхму желтого порошка, отмерив его специальной серебряной ложкой.

— Он выглядит… как бы так выразиться… не совсем нормально. Голова у него не то чтобы уродливая, как бывает у некоторых младенцев, но уж слишком непропорциональная, слишком большая для такого малыша. На затылке у него большая мягкая опухоль, а его бедное маленькое личико… Я сама не видела, как его схватывают судороги, но слышала разговоры других дам.

Магистр Руанно молча размешивал вещество. Даже само количество оборотов стеклянной палочки имело здесь существенное значение.

— Твое описание, — сказал он наконец, — похоже на то, что Цельс и Гален называли υδροκεφαλσν или гидроцефалия — скопление водянистой жидкости в мозговой оболочке.

— Как ты думаешь, это поможет? — спросила Кьяра, указав на реторту. Смешанные ранее компоненты начали понемногу пузыриться над огнем. Жидкость загустела и приобрела молочный оттенок с легким сине-зеленым отливом. Если бы Кьяра не знала, что это, то приняла бы ее за бабушкин шпинатный суп на сливках.

— Нет, младенцу вряд ли уже что-то поможет. Но, по крайней мере, мы вселим в великого герцога и его супругу уверенность, что они сделали все возможное для спасения своего наследника.

— А как же сироп от судорог?

— Он даст лишь временное облегчение, но не вылечит саму болезнь.

— Где ты всему этому научился? — спросила Кьяра. — И это мудреное слово, что ты произнес… Что оно означает? И кто такие Цельс и Гален?

Руан улыбнулся.

— Цельс и Гален — римские врачи и философы. Скорее всего, алхимией они тоже занимались или, по крайней мере, тесно с ней соприкасались. А слово состоит из двух частей, υδρο, «гидро» — это по-гречески «вода», а κεφαλσν, «кефалон» — это «голова».

— Ты выучил греческий у себя дома, в Корнуолле?

— Нет, у себя в Корнуолле я не знал ничего, кроме нищеты и горя.

— Но почему ты так хочешь туда вернуться?

— Потому что Милинталл Хаус и Уил Лоур по праву принадлежат мне.

— Это тоже греческие названия?

Руан помешал лекарство двадцать восемь раз, и Кьяра сосчитала движения вместе с ним. Двадцать восемь — это совершенное число, так как равняется сумме своих собственных положительных делителей. Именно поэтому двадцать восемь оборотов стеклянной палочки должны были довести препарат до совершенства. Затем Руан перевернул песочные часы и ответил на вопрос девушки:

— Нет, это на корнском. «Уил Лоур» означает «оловянный и медный рудник». «Лоур» — это луна. Когда-то, давным-давно, один из предков рода Пенкэрроу заявил, что увидел полную луну со дна главного ствола шахты. А слово «Милинталл» значит «лабиринт». По легенде, на том месте, где сейчас стоит дом, раньше находился каменный лабиринт. Но это было так давно, что история не сохранила об этом никаких сведений.

— Пенкэрроу… Это твое второе имя? Ты ведь поэтому подписываешься как Роаннес Пенкарианус?

Руан, похоже, удивился. Видимо, он не хотел лишний раз произносить свое имя вслух и поэтому только неохотно кивнул головой.

Кьяра посмотрела на черно-белый лабиринт, выложенный на полу лаборатории.

— Дом Лабиринта, — задумчиво сказала она. — Да ты просто рожден быть алхимиком.

— Я родился, чтобы быть Руаном Пенкэрроу из Милинталла, и никем более.

— Но почему ты оттуда уехал?

Последняя крупица упала на дно песочных часов. Руан взял стеклянную палочку и еще двадцать восемь раз перемешал соединение. По всей видимости, он был доволен результатом работы, поскольку снял реторту с огня и поставил ее охлаждаться на серебряную подставку.

— Я уехал не по своей воле, — сказал он. Отблески огня оставляли глубокие тени печали на впадинах его глазниц и скул. — Довольно, Кьяра. Возможно, однажды я расскажу тебе эту историю, но только не сейчас. У нас и без того хватает поводов для грусти.

Кьяра отвернулась и начала собирать стеклянные палочки и серебряные мерные ложки. Ее собственная любовь к Флоренции была понятна: это ее родной город, где она знала все улицы и переулки, все церкви, рынки и мосты, каждое дерево и чуть ли не каждый камень. Она никогда не знала другого дома кроме книжной лавки с жилыми комнатами на втором этаже и подвалом… Кстати, о подвале.

«Если мне удастся собрать там хотя бы немного инструментов, — подумала она, — к примеру, такой же атанор и алембик, несколько стеклянных колб и серебряных мерных ложек, и если я возьму отсюда чуточку минералов, — так мало, что никто и не заметит, — то смогу пройти все четыре стадии по книге Томмазо Вазари и создать свой собственный философский камень. Я смогу сама себя исцелить! А тогда я смогу покинуть придворную жизнь и снова стану сама собой — Кьярой Нерини, простой женщиной из гильдии, флорентийкой, дочерью торговца Карло Нерини. Бабушка будет вести дела в лавке, а я…»

Бабушка…

— Руан? — позвала она, аккуратно, одну за одной, опуская стеклянные палочки в таз с водой, чтобы их помыть.

— Что еще?

— Как ты думаешь, моя бабушка и сестры уже могут вернуться домой во Флоренцию? Прошло полтора года с тех пор, как случились все эти ужасные вещи с Орацио Пуччи и Пьерино Ридольфи, и с тех пор, как все погибли…

Задери-ка ей юбку, Эмилиано. Всегда хотел посмотреть, какие причиндалы у принцесс…

Боль пронзила ей лоб. Это удивило ее, поскольку теперь голова у нее болела гораздо реже.

— Да, — глухо отозвался Руан. — Все погибли.

— Прости, я не хотела… — сказала Кьяра и потерла друг о друга костяшки пальцев — те болели от холодной погоды. — Ты же знаешь, что я любила донну Изабеллу. И помогла бы ей, если бы это было в моих силах.

— Знаю.

— Я соскучилась по бабушке, Руан. Я скучаю по своему дому, хочу, чтобы он снова стал моим, без этого попечителя от гильдии. Ведь не может же великий герцог до сих пор таить злобу на Пьерино Ридольфи.

— Великий герцог никогда не прощает предательства. Ты разве этого еще не поняла?

Она взяла серебряные мерные ложки и положила их в отдельный таз для мытья.

— Даже если так, он ведь не знает, что это бабушка помогла Ридольфи бежать. Ну, разумеется, не только она, но еще и я, и донна Изабелла с донной Дианорой.

— И они заплатили свою цену.

— Мы тоже заплатили, — сказала она тихо, наливая в таз чистой воды, — бабушка и я.

Они долго простояли молча и неподвижно. Полученная смесь в реторте, остывая, издавала приятное потрескивание. Головная боль прошла. Пребывание в стенах лаборатории всегда шло ей на пользу. Но находиться в своей собственной лаборатории, в подвале книжной лавки было бы еще лучше.

— Ты должна поговорить с главой гильдии, — сказал он. — Нужно будет продолжать платить тому человеку, кто был попечителем лавки. Ведь ни ты сама, ни твоя бабушка не можете быть полноценными членами гильдии.

— Золота великого герцога должно хватить. Двадцать золотых скудо в год — этого достаточно. Он ведь все исправно платит?

Рот Руана дернулся, что можно было принять за некое подобие улыбки.

— Ты только сейчас начала этим интересоваться? — спросил он. — Да, платежи поступают регулярно. Часть этих денег попадает попечителю, а часть отсылается твоей бабушке в Пистою, чтобы несколько смягчить нрав ее сестры и покупать Лючии и Маттеа новые платья. Некоторая часть средств расходуется на твое проживание здесь, и еще остается немного в виде сбережений. Если хочешь, я подготовлю тебе полный отчет.

— Нет, не стоит.

— Напиши письмо бабушке, а я прослежу за тем, чтобы его доставили по назначению. Я уверен, она будет рада вернуться домой, во Флоренцию, чтобы хозяйничать в своем собственном доме.

Кьяра усмехнулась, представив, как бабушка, привыкшая быть хозяйкой у себя в доме, вынуждена во всем подчиняться порядкам своей сестры. Она, должно быть, уже настолько там извелась, что пошла бы во Флоренцию пешком. Бабушка наверняка поможет ей устроить тайную лабораторию в подвале. Вот уж она порадуется идее украсть инструменты и материалы великого герцога, чтобы изготовить из них философский камень, прежде чем он создаст его сам. От этих мыслей, даже несмотря на печальные обстоятельства, Кьяре стало как-то легко на душе.

— Спасибо тебе, Руан, — сказала она.

— Пустяки, — он пожал плечами.

— Нет, совсем не пустяки. Ты даже не представляешь, как для меня это важно. Знаешь, что я собираюсь сделать?

Она замолчала, не смея ему рассказать. Это было бы нечестно. Ему достаточно своих тайн, чтобы требовать от него хранить еще и ее секреты.

— Что ты собираешься сделать? — спросил он немного насмешливым тоном, умело скрывая свою заинтересованность. Он уже вернулся к соединению и склонился над ним, пристально его осматривая. Его острый профиль был отчетливо виден на фоне лабораторных шкафов, полных экзотических предметов, древних книг, колб с разноцветными жидкостями, кристаллов и черепов. Его жесткие черные волосы были коротко острижены, подчеркивая форму его головы и изящную мускулатуру шеи. Сам воздух, казалось, потемнел и изменился, словно она погрузилась в сон, навеянный соннодольче, хотя она и знала, что это не так.

Она взяла его руку в свои ладони и легонько потянула, чтобы он обратил на нее внимание.

— Я хочу тебя поцеловать, — сказала она.

Он слегка нахмурился, будто не понимая, что она только что произнесла. Кьяра пробежала руками по его рукам и плечам и прикоснулась ладонями к его щекам. Его кожа была прохладной и слегка грубовата в тех местах, где росла бы борода, не будь он гладко выбрит. Глаза его сузились, а губы слегка разомкнулись. Он явно не думал, что до этого дойдет. Но ей так давно хотелось его поцеловать, с того самого момента в кладовой великой герцогини, с того самого лета, в первый год ее пребывания в палаццо Медичи, когда до нее доносились звуки любовных игр между Изабеллой и Дианорой. В то время ей снились мужчины. Она уверяла сама себя, что они были безликими, но на самом деле ей снился только один мужчина, и у него было лицо Руана Пенкэрроу.

Она встала на цыпочки и слегка прикоснулась губами к его губам.

На какую-то долю секунды, в течение одного-единственного вдоха они стали единым целым.

Но в следующее мгновение Руан оттолкнул ее от себя с такой силой, что она пошатнулась и взмахнула руками, чтобы удержать равновесие. Одной рукой она нечаянно задела песочные часы. Те упали на пол и разбились вдребезги, рассыпав песок по черно-белым плиткам лабиринта.

Она хотела закричать на него, расплакаться и убежать, но ноги не слушались ее.

— Кьяра, — вымолвил он наконец. Его голос звучал так, будто ему больно говорить. — Кьяра, тароу-ки, если ты сделаешь это, я не могу обещать тебе, что я не буду…

Он смолк. Едва дыша, они смотрели друг на друга, не отводя глаз.

Он произнес что-то на корнском, а потом сказал:

— Я не могу обещать тебе, что не стану принуждать тебя нарушить твой обет.

Кьяра почувствовала, как щеки ее вспыхнули огнем.

— Я вижу тебя, Кьяра, — продолжал он тем же хриплым и встревоженным голосом. — В своих видениях под действием соннодольче. Да, мне снится Корнуолл, Милинталл Хаус и луна над Уил Лоур, но еще мне снишься ты. Ты рядом со мной, и мы бродим вместе вдоль утесов. Я чувствую твое дыхание и запах.

Она сглотнула и прошептала:

— Ты мне тоже снишься.

— То есть ты готова…

Она почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы, и стала энергично моргать, но это не помогло. Слезы уже катились по ее щекам. Готова покинуть Флоренцию? Оставить бабушку и младших сестер, покинуть свою семью, свой дом? Как он может попросить ее об этом? Да, она хочет быть с ним, хочет принадлежать ему и работать вместе с ним в лаборатории до конца своих дней. И ей, конечно же, хочется увидеть его родной дом и Лунную шахту…

Но она не готова уезжать навсегда. В конце концов она бы хотела вернуться домой.

— Кьяра, — сказал он снова. — Ты знаешь, что я не разделяю веры великого герцога в то, что мистическая сестра обязательно должна быть девой. Но поскольку мы, все трое, так тесно связаны, он непременно узнает. Его не обманешь, а постоянное употребление соннодольче сделало его… непредсказуемым.

— Я знаю. — Кьяра не могла сдержать этих глупых слез. Она вытирала их рукой, но они все равно текли. — Мы не можем… нам нельзя… По крайней мере, сейчас. Но, может быть, потом? Потом, когда мы найдем философский камень… Когда ты… вернешь себе свой дом… Когда ты отомстишь великому герцогу?

— Слишком много «когда», и за каждым из них кроется смертельная опасность.

— Пусть так.

Он протянул руку и осторожно дотронулся до того места над ее левым ухом, где под волосами скрывался серповидный шрам. Она почувствовала, как он нежно провел по нему пальцами, слегка массируя.

— А еще когда ты исцелишься, — сказал он. — Когда Милинталл снова станет моим. И когда великий герцог заплатит жизнью за совершенные им преступления.

 

Глава 36

Книжная лавка Карло Нерини

16 сентября 1577

Три с половиной месяца спустя

— Бабушка!

Кьяра соскользнула с лошади и кинулась в объятия своей бабушки. Виви плясала рядом с ней, заливаясь радостным лаем.

— Батюшки! — воскликнула пожилая женщина, прищурив глаза, словно пытаясь получше разглядеть внучку. — Скачешь верхом, как прирожденная наездница! А ведь раньше ты так боялась лошадей, что тебя могло вырвать от одного их вида. Дай-ка мне посмотреть на тебя, внученька.

Она взяла Кьяру за руки, развела их в стороны, а потом одной рукой покрутила ее вокруг своей оси. Виви подпрыгнула и тоже начала вертеться волчком.

— Как ты похудела! И повзрослела. Уже не такая свежая и привлекательная, как раньше, хотя и нацепила красивое платье и заплела в волосы жемчуг. Сколько тебе уже?

Да, такое может сказать только бабушка.

— Мне восемнадцать и через пару месяцев будет девятнадцать. И ты это сама прекрасно знаешь. Жизнь во дворце Медичи кого угодно лишит свежести и привлекательности.

— Продолжаешь хранить свою дурацкую клятву? Тебе давно пора замуж. Хороший муж разгонит в тебе кровь. А почему тебя сопровождает только один стражник? Где же твоя благородная надзирательница?

— Донна Химена? Она решила уйти в монастырь. Мне кажется, ее сердце было разбито… — она хотела было сказать «убийством», но в последний момент сдержалась, — смертью донны Изабеллы.

— Монастырь Сантиссима-Аннунциата? Что ж, там она сможет читать молитвы в обществе вдовушки старого герцога Козимо. Оттуда еще никто не выбирался. Ну что ты стоишь, внученька? Проходи же, посмотри на своих сестричек.

Книжная лавка сияла чистотой и опрятностью. Видно было, что смотритель заботился о ней на совесть, но отмыть все до такого блеска могла только бабушка. Лючия и Маттеа стояли рядом, чисто умытые и аккуратно одетые. За тот год с небольшим, что они пробыли в Пистое, Лючия из нескладной девочки превратилась в молодую девушку. Сколько ей сейчас? Кьяра посчитала в уме. Получается, пятнадцать. Столько же, сколько было ей, Кьяре, когда в понедельник после Пасхи она ушла под дождь со старинной серебряной воронкой за пазухой.

Три с половиной года. Как будто целая жизнь.

— Привет, Лючия, — сказала она. — Привет, Маттеа.

Если Лючии пятнадцать, то Маттеа должно быть что-то около двенадцати. С их последней встречи ее младшая сестра практически не изменилась. Увидев Кьяру, она вскрикнула и бросилась через всю комнату в ее объятия. Кьяра подхватила ее и закружила на руках, а потом расцеловала в обе щеки.

— А это Виви, — сказала она, жестом указывая на собачку. Виви посмотрела вверх, услышав свое имя. В ее глазах вспыхнул озорной огонек, а уши затрепетали, как крылышки у ангела. — Великая герцогиня Иоанна подарила ее мне, когда та была совсем еще щенком. Сейчас ей чуть больше года. Совсем взрослая собака. Кстати, вы тоже очень сильно повзрослели.

Маттеа тут же опустилась на колени и с радостным сюсюканьем принялась таскать Виви за уши. Лючия же не двинулась с места. Сверля Кьяру яростным взглядом, она изрекла:

— Как же вы добры, донна Кьяра, что позволили нам вернуться домой.

Бабушка отвесила ей подзатыльник, впрочем, не слишком сильно.

— Сколько тебе повторять, что Кьяра не виновата в том, что нам пришлось уехать в Пистою, — сказала она. — Это все по моей вине. Если бы не приятель твоей сестры, магистр Руанно, который устроил нам отъезд из города, меня бы арестовали, пытали и повесили на пьяцца делла Синьория. И где бы вы были сейчас? Попрошайничали по улицам, вот что!

— Как приятно иметь таких друзей при дворе, — продолжала Лючия. Подзатыльник ничуть не обуздал ее нрава. — Одеваться в красивые платья и играть с собакой, которую подарила сама великая герцогиня.

— Какой милый песик, — ворковала Маттеа.

— Великая герцогиня подарила мне Виви, — объяснила Кьяра, — потому что я была больна. И она боялась, что я умру. Видите это? — Она вытянула левую руку, показывая уродливую кривизну указательного и среднего пальцев, которые обычно старалась скрывать. — Их сломал… герцог. Он сломал мне руку дверью и даже не обратил на это внимания. Лечить рану было некому, и через несколько дней началось сильное заражение. Мне вообще повезло, что я не лишилась руки. Вот как приятно иметь друзей при дворе.

— Довольно, Кьяра, — прервала ее бабушка, взяла ее бедные искалеченные пальцы в свою ладонь и прижала к груди. — Мне так больно слышать о том, что тебе пришлось пережить. Лючия просто не понимает всего. Она видит лишь твои красивые платья. А ей самой пришлось уехать из дома и оставить друзей, даже не попрощавшись с ними.

На лице Лючии отразилась смесь стыда, смятения, гнева и зависти. Несмотря на печальный рассказ сестры, ее красивый наряд и имена столь знаменитых особ все еще вызывали в ней жгучую зависть.

— Прости, — сказала она. Впрочем, это не прозвучало как настоящее извинение. — А я обручена. Ты не знала об этом?

Его зовут Чинто, он сын книготорговца из Пистои. Когда мы поженимся, он станет членом флорентийской гильдии. Эта лавка будет принадлежать ему, ну и мне, разумеется. У меня будет муж, в отличие от тебя. А ты можешь и дальше рассказывать про своих герцогов и герцогинь.

— Это правда, — подтвердила бабушка, слегка похлопав Кьяру по руке. Этим жестом она хотела сказать: «Пусть она хоть в чем-то почувствует свое превосходство. Нам нужен мужчина, член гильдии, чтобы снова управлять лавкой. Поверь мне, ей было тяжело все это пережить». — Его полное имя — Джачинто Гарци, и он из хорошей семьи. В целом он неплохой парень и прекрасная партия для любой девушки.

— Я рада за тебя, Лючия, — сказала Кьяра, совершенно не кривя душой. — Я действительно очень рада.

— Как хорошо, что мы все снова вместе, — сказала бабушка и направилась на кухню. — Лючия, можешь выйти повидаться с друзьями. Но если будешь рассказывать о своей помолвке, не забудь упомянуть, что мы ездили в Пистою, чтобы ухаживать за твоей двоюродной бабкой Инноченцой, которая была очень больна. А ты, Маттеа, поиграй с Виви и смотри, чтобы она никуда не убежала. Кьяра, пойдем со мной на кухню. Поможешь приготовить мне ужин.

Разумеется, она хотела сказать: «Кьяра, пойдем со мной на кухню, и там ты мне расскажешь все, что не можешь сказать при сестрах».

Жирная курица потихоньку жарилась в печи, издавая аппетитный аромат, подчеркнутый запахом чеснока, лука и сладкого перца. Шкафы были заполнены едой, овощами и фруктами, маслом и оливками, длинными нитями лапши, свитой в петли и перевязанной узлами, сухим горохом и чечевицей в корзинах и банках. Две свежие буханки хлеба ждали того, чтобы их разрезали, а бутылка крепкого красного вина была откупорена, чтобы дать вину немного подышать.

— Ну и роскошь, — произнесла бабушка. — Даже Лючия в кои-то веки довольна. Но ты расскажи мне лучше про своего магистра Руанно. С чего это он устроил нам отъезд домой, выплатил все долги твоего отца перед гильдией и наполнил нашу кухню таким великолепием?

— Он не мой магистр Руанно, — сказала Кьяра.

— Будто я не знаю, внученька, когда ты врешь. Ну-ка нарежь хлеб этим чудесным новым ножом. Зрение у меня уже не то, да и не привыкла я к таким острым ножам. А пока режешь хлеб, выкладывай все начистоту.

— Это правда, что он не мой магистр Руанно. — Кьяра взяла нож и отрезала горбушку. Нож был таким острым, что казалось, будто режешь масло. — Я держусь своего обета, бабушка, до тех пор, пока не заполучу философский камень. Пока полностью не излечусь, ну и некоторые другие вещи…

— Что это за вещи?

Она отрезала еще один кусок хлеба. От сладкого запаха дрожжей потекли слюнки. Она не ела целый день: предвкушение встречи с родными отбило у нее весь аппетит.

— Магистр Руанно родом из Корнуолла. Это в Англии. Там его дом, усадьба его отца и его рудник. Но их у него отобрали. Он не хочет мне рассказывать, что именно произошло, но стремится вернуть их во что бы то ни стало.

— О нем ходили слухи. Говорили, что он пропал, после того как донна Изабелла… — она запнулась на том же самом месте, что и Кьяра, —.. после ее смерти. А потом он появился снова, уже как закадычный друг великого герцога. Некоторые говорили, что это он их убил, сестру и невестку великого герцога, по приказу самого Франческо.

— Это ложь. — Кьяра положила нож. Если ее руки будут и дальше так трястись, она, не ровен час, порежется. — Это ужасная ложь. Я была там, бабушка. Я видела… вернее, слышала, как муж донны Изабеллы бил и душил ее. Магистр Руанно любил донну Изабеллу, и вся его покорность великому герцогу — это всего лишь притворство. Он делает это только затем, чтобы когда-нибудь…

Она замолчала.

— Следи за своим языком, внученька. Кто-нибудь сыграет на твоих чувствах, а ты и выболтаешь всю правду, — сказала бабушка. Она зачерпнула ложкой сок от курицы и обильно полила им золотистую кожицу. — Сдается мне, этот твой магистр Руанно — опасный тип. Хорошо еще, что ты твердо решила хранить свой обет. И долго вы еще будете создавать философский камень?

Кьяра взяла краюшку хлеба и отщипнула кусочек. Немного подумав, она сказала:

— Мы каждый раз все ближе подходим к завершению, но тот метод, который избрал великий герцог… он слишком длинный. В нем целых четырнадцать стадий. Поэтому всякий раз случается то одно, то другое, и нам приходится начинать все сначала.

— Ты хочешь сказать, что существуют разные способы? Как есть разные рецепты приготовления риболлиты?

— Да, что-то вроде того, — улыбнулась Кьяра. — И у отца была книга с другим… как бы так выразиться… рецептом.

Бабушка нахмурилась.

— У него было много книг. Но твой магистр Руанно забрал их все с собой.

— Нет, не все. Одну я спрятала, замуровала в стену в подвале. Слушай, бабушка. Я многому научилась, работая с великим герцогом и магистром Руанно. Я думаю, что смогу сама создать философский камень, если буду делать все, как написано в отцовской книге. Но мне понадобится твоя помощь.

— Ну наконец-то. Добрались до самого интересного. Тогда скажи мне вот что. Получается, что, если ты сама займешься этой работой, проклятый Медичи никогда не сможет найти философский камень? Я тебя правильно поняла?

Кьяра отщипнула еще хлеба. Она абсолютно не думала об этом с такой точки зрения, и внезапно весь план возник в ее сознании целиком, совершенный во всех деталях. Конечно же. Это будет окончательная месть. Делать маленькие, почти незаметные ошибки, помогая великому герцогу. Помешать ему создать философский камень, которого он так страстно желает. И в то же время работать самостоятельно, не как мистическая сестра, а как полноправный алхимик, в своей тайной лаборатории, в подвале книжной лавки.

— Так и есть, — сказала она. — Я сделаю все таким образом, что работа, которой занят великий герцог, никогда не увенчается успехом. А в то же время я устрою в подвале нашего дома секретную лабораторию и пройду все стадии по книге отца. У меня будет свой собственный философский камень.

— Ты же знаешь, что случилось, когда твой отец превратил подвал в лабораторию.

— Знаю. Я буду осторожна. Он занимался не совсем хорошими вещами, пытался идти против природы.

В голове начала пульсировать боль. Раздался зловещий шепот отца: «Я перережу ей горло, и ее девственная кровь вернет его…»

Однако эти ощущения в ее голове были уже не настолько болезненными, как раньше, а голос раздавался как будто издалека. Может быть, это потому, что она становится старше, не такой свежей и привлекательной. Она вообще заметила, что ее все реже мучают головные боли и голоса. А что касается обмороков, она даже забыла, когда в последний раз теряла сознание. Наверное, полгода или даже год назад…

— Я буду заниматься только алхимией, — пообещала Кьяра, свято веря, что чистота помыслов способна уберечь ее от любой опасности. — Только наука, никакой некромантии.

— Иногда ты пугаешь меня, девочка, — тяжко вздохнула бабушка. — Ты же знаешь, я не верю в существование философского камня.

— Он существует. Я тебе это докажу.

— Если так можно навредить Медичи, то была не была. Я помогу тебе. Что ты хочешь, чтобы я сделала?

— Просто держи подвал на замке. Сделай так, чтобы девочки туда не заходили. Поможешь еще вещи перенести вниз. Я возьму инструменты и все необходимые материалы из лаборатории великого герцога. У него так много всего, что он даже не заметит.

«А еще я завалю тайный проход камнями, — думала Кьяра, — а на крышку люка повешу двойной замок. Теперь, когда бабушка снова дома, он мне больше не понадобится».

— А этот твой дружок, магистр Руанно? — спросила бабушка. — Ты ему расскажешь о своей тайной лаборатории?

Когда ты исцелишься. Когда Милинталл снова станет моим. И когда великий герцог заплатит жизнью за совершенные им преступления.

Что ж, одно из этих условий она постарается выполнить.

— Сейчас я не буду ничего ему говорить. А не то он попытается меня остановить, — сказала Кьяра. — Он будет за меня переживать.

— Какой разумный мужчина.

— Я не боюсь, бабушка. Просто магистр Руанно вынужден хранить столько секретов и тайн, что не хочу взваливать на него еще и это. Я все ему расскажу, когда закончу свою работу, потому что потом…

Она так и не сказала, что будет потом. Она не смогла бы выразить это словами, даже в своих собственных мыслях, потому что выбор был слишком ужасен. Руан? Или дом? Как она сможет прожить остаток своей жизни без одного или другого?

— Потом, — сказала за нее бабушка, — тебе придется бежать отсюда очень далеко и очень быстро. Великий герцог захочет отнять у тебя все, что ты сделаешь. И если он тебя найдет, то не оставит в живых.

— Он не найдет нас, — сказала Кьяра, при этом сама не до конца веря в свои слова. — И если даже нам придется какое-то время скрываться, я ведь флорентийка до мозга костей, такая же, как ты. Я в любом случае рано или поздно вернусь домой.

 

Глава 37

Казино ди Сан-Марко

20 ноября 1577

Два месяца спустя

Сложнее всего оказалось перенести атанор. Кьяра выбрала самый маленький, из темно-серого камня, который хранился в глубине одного из шкафов великого герцога. Но даже он был слишком большой и тяжелый, чтобы вынести его из лаборатории в одиночку. Изучив его устройство, она сумела разобрать его на части и теперь выносила их по одной: основание, нижний ствол, верхний ствол и крышку. Каждый из этих элементов символизировал одну из четырех стихий: земля, огонь, вода и воздух.

После переноски атанора все остальное казалось сущим пустяком: реторта здесь, небольшой алембик там, немного трубок, набор серебряных мерных ложек, коробка стеклянных палочек. И, конечно же, все элементы, необходимые для четырех стадий, описанных в книге Томмазо Вазари. Кьяра вспоминала тот день, когда она решилась продать великому герцогу серебряную воронку. Она тогда еще подумала, что он богаче самого дьявола. И сейчас, обыскивая шкафы в лаборатории великого герцога, она еще раз в этом убеждалась. Сегодня она планировала унести отсюда немного очищенной серы и ртути. Проверив, что склянки надежно запечатаны, она обернула их мягкой овечьей шерстью и уже собиралась прятать в кожаную переметную суму, когда на пороге лаборатории появился не кто иной, как сам этот дьявол. У него был такой вид, будто все вокруг принадлежит ему.

В принципе, так оно и было.

— Сестра Кьяра, — обратился к ней великий герцог. Одна половина его вытянутого смуглого лица была освещена, а вторая оставалась в тени, из-за чего создавалось впечатление, будто у него два разных лица, немного криво соединенных между собой. Одно из них было лицом человека, а второе — демона. За те несколько месяцев, что прошли со дня рождения маленького принца Филиппо, он заметно прибавил в весе.

— Что ты здесь делаешь в одиночестве? Я не заметил твоего стражника у дверей.

В руках у Кьяры был стеклянный сосуд с ртутью. Спрятать его уже не было никакой возможности.

— Я ищу… считаю… провожу учет лабораторных запасов. — Она чувствовала, как горит у нее лицо. — Мы же снова собираемся приступить к magnum opus в день зимнего солнцестояния? И вот я решила проверить, достаточно ли у нас материалов.

Если бы она могла, то провалилась бы сквозь пол не раздумывая.

Великий герцог прошел через выложенный плиткой лабиринт к столу, возле которого стояла Кьяра. Двое сопровождавших его придворных остались стоять у дверей, нарочно отвернув головы, словно не хотели ни видеть, ни слышать того, что сейчас случится.

— А вот эта самая опись или учет, которым ты, судя по твоим словам, занимаешься, — продолжил герцог. — Неужели для нее нужна овечья шерсть и эта кожаная переметная сума?

Кьяра молчала.

Великий герцог взял у нее из рук стеклянную колбу с ртутью и повертел из стороны в сторону, глядя, как тягучая серебристая жидкость распадается на блестящие капли, перекатывается и снова принимает прежнюю форму.

— Ты собиралась это продать? Я правильно понимаю? — спросил великий герцог. Тяжело было сказать, что у него на уме. — Разве тебя плохо содержат? Неужели тебе, дочери простого книготорговца, не хватает той роскоши, которая тебя окружает, как мою мистическую сестру?

Продать?

Разумеется, продать!

Спасибо вам, ангелы небесные, за брошенный вами спасательный канат! Воровать минералы, чтобы продавать их ради денег, — это, конечно, нехорошо, но простительно. А вот если делать то же самое ради создания собственной лаборатории… Тут уж прощения не видать.

Она отошла от стола и бросилась на колени к нотам великого герцога, точно так же, как раньше делала это перед его братом, кардиналом.

— Ваша светлость, — прошептала она, смиренно опустив глаза. — Магистр Франческо, простите меня. Я ни в чем не нуждаюсь. Я и подумать не могла, что вы окружите меня такой немыслимой роскошью. И все это благодаря вашей щедрости. Единственное, чего мне не хватает, — это самих денег. А мне так хотелось купить подарок, и я хотела, чтобы это осталось тайной.

Украдкой взглянув на великого герцога, Кьяра увидела, что выражение его лица заметно смягчилось. Она довольно часто наблюдала, как придворные дамы льстят мужчинам, разыгрывая перед ними прелестную покорность, и тем самым умело ими манипулируют. Кьяра никогда не думала, что сама пустится в такие игры. К ее большому удивлению и смущению, ей оставалось лишь признать, что этот метод и впрямь работает.

— И что это за подарок? — сурово спросил великий герцог. Но Кьяра уже понимала, что это лишь притворная строгость, роль, которую нужно было сыграть. — Надеюсь, ты не обмениваешься подарками с мужчинами, забыв о данной тобой клятве?

— О нет, магистр Франческо, — поспешно сказала Кьяра, устремив на него взгляд своих широко распахнутых глаз. — Я хотела преподнести подарок великой герцогине. Я знаю о радостном известии… несмотря на то что она сама еще не вполне уверена, чтобы заявлять об этом во всеуслышание.

Великий герцог улыбнулся. Он не скрывал своих надежд на то, что очередная беременность его супруги подарит ему еще одного сына императорских кровей. Тогда у него уже будет трое сыновей.

— И что ты хотела подарить великой герцогине? — спросил Франческо и провел рукой по ее гладко зачесанным волосам. Призрак головной боли мягко расцвел за ее глазными яблоками, словно кроваво-красная роза, виднеющаяся сквозь утреннюю дымку. Хвала апостолам, что он был в перчатках. Коснись он головы Кьяры голой рукой, ее бы непременно вырвало прямо на его праздничную обувь.

— Нарядные башмачки, — выпалила она, даже не успев подумать, и поспешно добавила: — Крошечные, для малыша, чтобы его ножки были всегда в тепле, когда он начнет ходить. Я хотела купить мягкую кожу, металлические нити и драгоценные камни — рубины, сапфиры и топазы — цветов Медичи.

— Очаровательная идея! — воскликнул герцог. Он снова прикоснулся к ее голове, а потом жестом приказал ей встать. — Но не вздумай продавать материалы для алхимических опытов на уличных рынках, сестра моя, без моей личной охраны. Тебя запросто могут схватить доминиканцы и обвинить в колдовстве.

Кьяра встала на ноги. Головная боль растворилась.

— Я все положу на место, магистр Франческо, — сказала Кьяра. — Обещаю придумать другой подарок для великой герцогини.

— Ну уж нет, — возразил великий герцог. — Купишь все необходимые материалы и смастеришь новорожденному башмачки, о которых ты говорила. — Он полез в карман и вынул оттуда золотой скудо, потом еще один и еще. — Вот, держи. Обязательно возьми с собой стражника, когда отправишься на рынок, и покупай все самое лучшее.

Кьяре ничего не оставалось делать, как взять монеты.

— Спасибо вам, магистр Франческо, — ответила Кьяра. Она не стала приседать перед ним в реверансе, потому что играла сейчас для простого магистра Франческо, и излишнее почтение могло его обидеть. Однако она поклонилась ему, как sorror mystica, не сгибая ног и скрестив руки на груди. Казалось, он поверил ей. Господи всемогущий, сделай так, чтобы он поверил и смягчился от этого особого знака уважения и почета.

Так и случилось. Он кивнул, и в его глазах вспыхнула искра чувственной заинтересованности. От этого взгляда ее желудок беспокойно зашевелился, как будто хотел выпрыгнуть у нее изо рта.

— Кстати, — сказал он после небольшой паузы. — Я приехал в Казино ди Сан-Марко, чтобы взять то лекарство, которое магистр Руанно готовил для принца Филиппо. Оно действительно помогло ему, но запасы наших врачей уже иссякли.

— Магистр Руанно держит его под замком вон в том шкафу. У него…

Магистр Франческо вынул из кармана серебряный ключик и передал его ей. Тот блеснул в свете свечей, повиснув на цепочке. Кьяра никогда не видела, чтобы этим ключом пользовался кто-то другой, кроме самого Руана Пенкэрроу.

— Магистр Руанно уехал из Флоренции, — сказал великий герцог. — Можешь открыть шкаф.

— Как? Уехал из Флоренции? Когда? Почему?

— Будь так добра, открой шкаф.

— Но… Когда же он уехал? Когда он вернется?

Магистр Франческо вложил ключ ей в ладонь и сомкнул ее пальцы вокруг него.

— Возможно, вернется, — сказал он. — А может, и не вернется. Почему ты задаешь столько много вопросов, сестра Кьяра? Тебя, с твоим обетом целомудрия, не должно волновать, есть здесь магистр Руанно или нет.

От ужаса у нее закружилась голова. Великий герцог не стал бы посылать наемных убийц за магистром Руаном, ученым и алхимиком, рудокопом и металлургом, братом по алхимическому искусству. Да, он заточил его в тюрьму на время убийства донны Изабеллы, но Руан сумел уговорами найти выход из Барджелло и убедил герцога доверять себе снова.

Великий герцог никогда не прощает предательства. Ты разве это еще не поняла?

Возможно, это так, но великому герцогу все еще нужен его английский алхимик. Он наверняка всего лишь проверяет, как она себя поведет, узнав об отъезде магистра Руан- но. Когда она придет в покои великой герцогини с отмеренной дозой целебного снадобья, она непременно увидит там магистра Руанно. Он будет там, наполовину работник, наполовину аристократ, как всегда весь исполненный тайн.

«Согласись с ним, — подумала Кьяра. — Разве ты еще не усвоила, что всегда безопаснее соглашаться с ним?»

— Я всего лишь хотела сказать, что не умею сама готовить это средство, — сказала Кьяра, стараясь ничем не выдать своего волнения. — Просто когда оно закончится, я не смогу сделать новую порцию самостоятельно. Вы хотите сами отмерить лекарство, магистр Франческо, или это сделать мне?

— Отмерь лучше ты. Врачи просили принести столько, чтобы хватило на неделю.

— Хорошо, магистр Франческо.

— Тогда увидимся вскоре в покоях великой герцогини во дворце Питти. Раз уж ты пришла без охраны, я оставлю тебе в сопровождение одного из моих придворных.

Перед тем как уйти, он жестом показал, кому из придворных идти с ним, а кому — остаться. Кьяра проводила его взглядом, вслушиваясь в звук его шагов по коридору, пока те не стихли. Ей хотелось кричать, хотелось что-нибудь бросить, хотелось повалиться на пол, уползти под стол и плакать, плакать навзрыд. Однако оставленный великим герцогом слуга стоял и неотрывно смотрел на нее, поэтому она сдержалась. Усилием воли она гнала от себя мысли о том, что Руан уехал или погиб, задушенный гарротой, как служанки донны Бьянки, плывущие где-то в темных водах Арно.

Она ожидала нового приступа головной боли, но ее не было. Хоть за это спасибо.

Наконец ей удалось собраться с мыслями. Придворный, оставленный великим герцогом, смотрел на нее безо всякого выражения или любопытства. Ступая очень осторожно, она подошла к шкафу, где хранилось лекарство, изготовленное магистром Руанно.

Нет, он не погиб. Он жив. Интересно, что бы сделал он, магистр Руанно, если бы застукал ее за кражей серы и ртути из лаборатории? Он бы ни за что не поверил в ее нелепую ложь о башмачках для новорожденного ребенка великой герцогини.

Отмеряя нужную дозу густого зеленоватого снадобья, Кьяра едва сдерживала дрожь в руках. Невероятно, как ей удалось избежать неминуемой расправы.

На столе поблескивали три золотых скудо.

«Великий герцог уж точно не забудет про башмачки. Будет ждать, когда же я принесу обещанный подарок. Так что придется искупить свою ложь одним добрым поступком. Купить кожу, нитки, драгоценные камни и сшить-таки новорожденному эти самые башмачки. Поделом мне. Кстати, а как шьются детские башмачки?»

 

Глава 38

Дворец Питти

Позднее в тот же день

В покоях великой герцогини магистра Руанно не оказалось.

Светлые уютные комнаты были полны народа. В одной из внешних комнат играл струнный оркестр, и негромкая музыка плыла по воздуху, смешиваясь со свечным дымом, духами и сладким ароматом засахаренных фиговых печений. Дамы в бархатных платьях с яркими шелковыми рукавами шептались о детях и любовниках. Вельможи, в своих набивных камзолах и богато украшенных штанах, по яркости туалета даже затмевали дам. Посреди всего этого сидела великая герцогиня в черно-золотом одеянии — фамильных цветах дома Габсбургов, — как всегда с идеально прямой спиной и отстраненным выражением лица. В то же время Кьяра никогда не видела ее более счастливой, чем сейчас. Обе гончие великой герцогини лежали у ног своей хозяйки. Ярко-рыжая морда Ростига начинала уже белеть от старости.

Кьяра вышла вперед с банкой мази в руках и присела в глубоком реверансе.

— Я принесла лекарство от магистра Руанно, ваша светлость, — обратилась она к великой герцогине.

— Das ist gut, — промолвила великая герцогиня. — Очень хорошо. Великий герцог сообщил мне, что ты придешь.

— Вы сегодня видели магистра Руанно, ваша светлость? Думаю, он хотел бы проследить за тем, как наносят его снадобье.

— Нет, не видела, — ответила великая герцогиня и, наклонившись вперед, потрепала собак по головам, сначала Ростига, а потом Зайден. Это был удобный способ скрыть свои истинные чувства. — Я удивилась, когда великий герцог сказал, что лекарство принесешь ты. Возможно, магистр Руанно придет позже, а может быть, великий герцог дал ему какое-то другое поручение.

— Скорее всего, — отозвалась Кьяра, чувствуя, как от страха и неуверенности ее живот скручивается в плотный узел. — А где сам великий герцог, ваша светлость?

— Он советуется с докторами. Давай подойдем к нему вместе.

Она встала, жестом указав на горстку мужчин с длинными бородами, в черных одеждах и докторских шляпах, стоявших в стороне от камина. Великий герцог стоял в центре и горячо спорил с одним из них. Кьяра отступила, чтобы дать герцогине пройти. Все дамы и господа сделали то же самое, словно прокладывая волшебную тропинку от центра комнаты к камину.

Рядом с камином в окружении врачей стояла колыбель. В принципе, ее можно было назвать колыбелью только потому, что в ней лежал ребенок. А в остальном это была самая настоящая большая кровать, изготовленная из полированного светло-коричневого дерева, мастерски украшенная резьбой. В головах у нее висел сатиновый балдахин, в красных, золотых и синих цветах дома Медичи. На самой колыбели был вырезан медальон с изображением Святого семейства и девиз Gloria in excelsis et in terra pax. Столбики, на которых висел балдахин, и перильца колыбели были украшены резьбой в виде цветов, плодов и чудесных животных, — символы здоровья и силы.

У бедного маленького принца Филиппо было красное лицо. Ему было жарко и некомфортно под грудой вышитых одеял, в которые его закутали даже несмотря на то, что его колыбель и так стояла близко к камину. Вся его голова была перевязана толстым слоем различных повязок, так что сложно было сказать наверняка, насколько уменьшилась у него опухоль. Поверх повязок была приколота душераздирающе жизнерадостная шапочка из синего бархата с красным пером.

«Вытащите ребенка из-под всех этих одеял и пеленок. Дайте ему простор для движения, — сказала бы бабушка. — Пусть ползает, если может. Ему уже шесть месяцев. Ему нужен свежий воздух и движение, чтобы кости росли сильными и крепкими».

— Синьорина Кьяра принесла лекарство, мой господин, — сказала великая герцогиня.

— Отлично. — Великий герцог взял банку и передал одному из докторов. — Я уверен, это средство обладает целительным эффектом.

Великая герцогиня склонилась над колыбелью и потрепала сына за щеку. Он повернулся к ней в ответ на прикосновение и издал булькающий звук.

— Посмотрите, он узнает свою мать, — сказала великая герцогиня. — Мой господин, ему не слишком ли жарко? Посмотрите, как раскраснелось у него личико.

— Очень важно избегать сухих и холодных гуморов, — сказал один из врачей. — Прошу вас, ваша светлость, не перевозбуждайте его, это приведет к еще большему увеличению опухоли.

Великая герцогиня вздохнула и отняла руку.

— Сыночек мой, — грустно сказала она. — Следующим летом у тебя, возможно, будет брат, и вы будете играть вместе.

Врачи переглянулись. Очевидно, никто из них не думал, что принц Филиппо доживет до этого времени.

— Сейчас врачи заберут его, — сказал великий герцог, — и нанесут целебное снадобье. Пойдемте, моя госпожа, послушаем музыку в другой комнате.

— Да, мой господин, — покорно ответила великая герцогиня, проводив своего малыша печальным взглядом. — Я вскоре присоединюсь к вам, а сейчас мне нужно ненадолго удалиться. Синьорина Кьяра, помоги мне, будь так любезна.

Кьяра вежливо поклонилась великому герцогу, избегая смотреть ему прямо в глаза, и проследовала за великой герцогиней в одну из внутренних комнат, а уже оттуда в маленький приватный альков, где находилась чаша для умывания, серебряный кувшин и стопка чистых белых полотенец. Тут же стоял ящик. Вообще-то это было кресло, но пространство под его сиденьем было закрыто резными планками. Спинка была обита лиловым бархатом. Великая герцогиня подняла сиденье, под которым оказалось еще одно, с мягкой набивкой, посередине которого было проделано отверстие, а под ним стоял серебряный ночной горшок.

— Налейте мне немного воды, синьорина Кьяра, — попросила великая герцогиня. Она подобрала юбки и сама села в кресло. Ручки этого кресла были сделаны таким образом, чтобы ей было легко садиться и вставать, несмотря на все шнуровки, корсеты и набивные корсажи, скрывавшие ее искривленную спину.

— Прости меня, дорогая, — сказала она. — Я хотела поговорить с тобой наедине и не придумала никакого другого повода.

Кьяра улыбнулась.

— Я скорее смущена всей этой роскошью, ваша светлость, — сказала она. — В доме, где я росла, мы спали все в одной спальне — я, бабушка, мама и две мои сестры. И мы все пользовались одним ночным горшком.

Она взяла кувшин и полила немного воды великой герцогине, чтобы та могла помыться.

— У нас был простой глиняный горшок на полу. Не сравнить с той красотой, что есть у вас.

Великая герцогиня кивнула.

— А сейчас расскажи мне об этом странном исчезновении магистра Руанно, — сказала она. — Я обещаю ничего не говорить великому герцогу, если это тайна.

— Я ничего не знаю, ваша светлость. Я узнала о том, что он уехал, только когда великий герцог пришел в лабораторию и сам мне об этом сказал. Я думала, что он может быть здесь, но его здесь нет.

Великая герцогиня задумалась.

— Он не мог просто так покинуть Флоренцию без разрешения великого герцога — без бумаг и документов. Я подозреваю, мой муж знает, куда и зачем он уехал, но по какой-то причине держит это при себе.

«Он вывез бабушку и девочек из Флоренции без всяких бумаг, — подумала Кьяра. — Если бы он захотел, он запросто смог бы уехать из города, не спрашивая разрешения у великого герцога».

— Надеюсь, вы правы, ваша светлость, — ответила Кьяра.

Великая герцогиня протянула руку за полотенцем. Кьяра подала его и скромно отвернулась. Она повернулась только тогда, когда шорох юбок подсказал ей, что великая герцогиня уже окончила свой туалет и встала с кресла. Ополоснув руки в чистой воде, она вытерла их свежим полотенцем. Кьяра ожидала, что великая герцогиня кивнет ей в знак благодарности — несмотря на всю свою холодную сдержанность, Иоанна Австрийская всегда проявляла неизменную вежливость, — прежде чем вернуться к гостям. Но та, по-видимому, не спешила уходить. Она задумчиво смотрела на свои руки, разведя пальцы в стороны, словно пересчитывая кольца на них.

— Мне не разрешают прикасаться к нему, — сказала она. — И это совсем не связано с тем, что мой сын может перевозбудиться. Великий герцог боится, что я могу сглазить Филиппо, если прикоснусь к нему или подержу на руках.

Кьяра не знала, что на это ответить. Всем известно, что дети могут рождаться с отметиной, которая говорит о том, что женщина видела или ела до этого. У бабушки в запасе было не меньше сотни историй о женщинах, которых испугала сова, которые съели чересчур много персиков или подержали на руках одноухих кроликов, а потом родили детей с отметинами.

Очень тихо, так тихо, что Кьяре пришлось даже наклониться к ней поближе, чтобы услышать, великая герцогиня прошептала:

— Он винит меня в том, что Филиппо родился таким, как есть.

Что можно было ответить на столь опасное признание великой герцогини Тосканской, дочери и сестры императоров?

— Мне очень жаль, ваша светлость.

— Врачи не знают, будет ли он здоров и крепок, разовьется ли полностью его ум. Был один доктор, который предложил сделать разрез на голове младенца, чтобы вышла избыточная жидкость. Он уверял нас, что вычитал это в одном из древних трактатов. Ты что-нибудь слышала об этом, синьорина Кьяра?

Святые угодники! Прорезать дыру в голове бедного ребенка? Они что, совсем ума лишились?

— Нет, ваша светлость, я никогда о таком не слыхала.

— Я молю Бога о том, чтобы он послал мне еще одного сына. Красивого и сильного, как тот… другой. Говорят, у нее там целый двор на вилле Пратолино.

— Она живет на вилле Пратолино, потому что люди бросали камни в ее дом здесь, в городе. Ее все ненавидят, особенно с тех пор, как у вас родился маленький принц.

— Она знает, что я снова беременна. Это такая тайна, которую и тайной-то не назовешь. Она, наверное, только и ждет, когда я умру, чтобы занять мое место.

— Не стоит думать так, ваша светлость, иначе можно действительно сглазить вашего ребенка. — Кьяре хотелось взять ее за плечи и хорошенько встряхнуть. Но как ты встряхнешь великую герцогиню? — Вы не умрете. И этот сильный и красивый сын, он вовсе не ее. И не великого герцога. Все знают, что это подкидыш, которого пронесли внутри неаполитанской мандолины.

Великая герцогиня слегка улыбнулась.

— Фердинандо говорил мне, что ты там была и все видела.

— Была, — сказала Кьяра. Это, конечно, не совсем правда, но какая разница? — Ваша светлость, не хотите ли вернуться к гостям? Им будет интересно…

— Я вижу ее иногда.

— Кого, ваша светлость? — удивилась Кьяра.

— Ее, эту венецианку. Здесь, в Питти, и в палаццо Веккьо тоже. Она одевается служанкой и приходит следить за мной.

— Ваша светлость, — сказала Кьяра и удивилась звуку собственного голоса. — Достаточно. Завтра вы будете меня ненавидеть за то, что все это мне рассказали.

Великая герцогиня сомкнула руки в замок и выпрямилась. Все, больше никаких признаний на сегодня. Только Кьяра так и не поняла, радоваться или грустить по этому поводу.

— Ты думаешь, что у меня начались видения? — сказала великая герцогиня своим четким, императорским тоном. — Уверяю тебя, это не так.

— Разумеется, я вам верю, ваша светлость.

— Я никогда не стану ненавидеть тебя, синьорина Кьяра. И я надеюсь, что все сказанное сейчас останется между нами.

— Разумеется, ваша светлость.

— Тогда вернемся к гостям.

После ужина служанки великой герцогини помогли ей раздеться и лечь в постель. Великий герцог незаметно удалился, оставив после себя пересуды, не лишенные истины, будто он отправился провести ночь в обществе Бьянки Капелло. Кьяра хотела было проскользнуть в лабораторию, но не осмелилась выйти в город одна в столь поздний час. Единственным ее поручением на сегодня осталось вывести собак в сад, надев на них богато расшитые кожаные поводки. Но даже во время этой прогулки ее должен был сопровождать один из помощников придворного псаря-австрийца.

— Как они сегодня? — спросила она у парнишки, цепляя поводки к ошейникам. Помощнику псаря было лет двенадцать-тринадцать. Его волосы были похожи на солому — такие же жесткие и светлые, а между двумя передними зубами зияла щербинка. Звали его Руди, и он приходился то ли племянником, то ли кузеном самому псарю.

— Все хорошо, фрейлейн Кьяра. Ростиг, правда, немного приболел, но ведь ему уже десять лет, так что неудивительно.

— Бедный Ростиг. — Кьяра потрепала его за мягкие уши и угостила кусочком сушеного мяса. — Ну что ж, будем идти медленно. А что еще нового?

Они вышли с обратной стороны дворца и углубились в сад.

— Эта ваша Виви, — сказал Руди. — Она совсем дикая, верно вам говорю. Она убежала от меня, когда я выводил их утром. Просто вырвала поводок у меня из рук и побежала вон туда, к фонтану Нептуна.

— Странно, — сказала Кьяра. — На нее это не похоже.

— Как будто ее позвал кто. А потом взяла и вернулась.

— Кролика, должно быть, учуяла, хотя поздновато уже для них.

Ростиг и Зайден, самая первая пара собак великой герцогини, привезенная из Феррары, не спеша шли по гравиевой дорожке с видом солидных государственных мужей. Их потомство, четырехлетние сестры Рина и Лея, а с ними еще и Виви, которой не исполнилось и полутора лет, бегали из стороны в сторону, обнюхивая все подряд. Они дошли до конца дорожки и затем повернули назад.

— Я возьму Виви с собой наверх, — сказала Кьяра. — Пожалуйста, позаботься, чтобы остальным было тепло и удобно, особенно Ростигу.

— Непременно, фрейлейн Кьяра. Увидимся утром.

Раздевшись в своей маленькой комнате с голыми стенами, Кьяра села на кровать и похлопала по соломенному матрасу рядом с собой. Недолго думая, Виви запрыгнула на кровать и начала ласкаться к хозяйке.

— О чем ты думаешь, Виви, когда вот так убегаешь? — спросила Кьяра, ласково потрепав ее лохматые уши светло- коричневого окраса. — Счастливая ты собака, и дом у тебя есть, и еды полно, и спать тебе тепло. А есть собаки, которым приходится жить на улице, и они…

Тут Кьяра заметила, что из-под голубого ошейника торчит уголок бумаги. Никто бы не заметил его, если бы не взял собаку на руки, чтобы приласкать. Кьяра запустила пальцы под ошейник. Записка была свернута вдоль и привязана к ошейнику двумя голубыми шелковыми нитками.

— Что это? Руди говорил, что ты убежала, словно тебя кто-то позвал. Ты к кому это бегала, Виви?

Кьяра развернула бумажку и с удивлением обнаружила, что на ней ничего нет. Она вспомнила тайные послания, которые она отправляла Руанно дель Ингильтерра в те ужасные месяцы перед смертью донны Изабеллы. Она слезла с тюфяка и поднесла бумажку к единственной жаровне, которая освещала и обогревала ее каморку.

Я вынужден вернуться в Англию ввиду неотложных дел. Великий герцог отказал мне в разрешении или бумагах, поэтому я еду тайно. Что бы он ни говорил тебе, не слушай. Будь осторожна. Я скоро вернусь.

Никакой подписи, даже инициалов не было.

Значит, он не мертв и не уехал из Флоренции навсегда. Сердце ее бешено стучало, а дыхание участилось. «Как же я сразу не догадалась? Он тот самый человек, к которому бегала Виви».

Она смяла бумажку и бросила ее в жаровню. По какой бы причине великий герцог ни устраивал тайну вокруг отсутствия Руана, она притворится, будто поверила ему. Что ж, оставалось только ждать. Может, удастся научиться чему-то полезному за это время.

«Кто я? Неужели я та же самая, прежняя Кьяра? — думала она, глядя на горящую записку. — Руан уехал, а я думаю только о том, чтобы ждать его и учиться. Кьяра Нерини, дочь книготорговца Карло Нерини, запуганная беспокойная девчонка Кьяра, со всеми ее головными болями, обмороками и голосами демонов… Она бы испугалась, упала в обморок и еще больше запуталась в хитросплетениях двора Медичи. Но сейчас я совсем другая. Я научилась быть спокойной, следить за своим поведением и принимать собственные решения. Даже головные боли меня почти уже не мучают, а про голоса я вообще забыла».

Записка наконец догорела и осыпалась пеплом на дно жаровни.

«Завтра, — подумала Кьяра, снова забираясь в постель, — я заберу ртуть и серу и осторожно перенесу их в свою новую лабораторию. Что бы сказал Руан, узнай он о моей затее? Когда он вернется, я обязательно расскажу ему обо всем и о своем плане получения философского камня за четыре стадии. Кстати, завтра, когда я буду в лавке, надо будет спросить бабушку о том, как шьются детские башмачки».

 

Глава 39

Палаццо Веккьо

11 апреля 1578

Четыре с половиной месяца спустя

— Sie sind charmant! — воскликнула великая герцогиня, осматривая со всех сторон пару крохотных детских башмачков, держа их за шнурки. — Просто загляденье, синьорина Кьяра. Ты сама их смастерила?

— Да, ваша светлость. Боюсь, что не все стежки вышли ровными. По сравнению со всеми остальными подарками, что вы получили для вашего будущего ребенка, это сущий пустяк.

— Да, но если подарок сделан своими руками, то это делает его особенным, не так ли? Еще немного, и мы сможем надеть их на его маленькие ножки.

Пасха, которую отпраздновали уже почти две недели назад, выдалась ранняя в этом году, и весна ворвалась во Флоренцию, как дама в растрепанном наряде, принеся с собой голубое безоблачное небо, свежий ветер и много цветов. В садах Боболи начали распускаться розы и ирисы, а обочины дорожек были усеяны желтыми лютиками. Руанно дель Ингильтерра все еще был в отъезде. Кьяра не знала точно, в какой части Англии находится Корнуолл, но понимала, что это очень далекий путь, тем более зимой. Кто знает, может, он приедет как раз к рождению нового младенца и привезет с собой заморские подарки со своей родной земли. Только бы великий герцог простил его за самовольный отъезд.

С отъездом Руана вся работа в Казино ди Сан-Марко остановилась, за исключением самых простых алхимических процедур. Великий герцог даже не подозревал, насколько он зависит от знаний своего английского алхимика. Несомненно, он будет только рад его возвращению.

— Я хочу поехать сегодня во дворец Питти, — сказала великая герцогиня. — В саду сейчас так красиво, и погода стоит теплая. Надень на собак поводки, синьорина Кьяра. Возьмем их с собой.

— Да, ваша светлость.

Пока Кьяра цепляла поводки к ошейникам Ростига, Зайден и Виви, великая герцогиня обратилась к няньке маленького принца Филиппо. Вопреки всем ожиданиям, младенец выжил и уже понемногу начинал поднимать свою бедную головку. Кости на его черепе приобрели необходимую твердость, а на макушке вырос вихор из рыжевато-коричневых волос, прямо как у его отца. Он еще ничего не говорил и даже не мог самостоятельно сидеть, но в его глазках уже играл живой блеск, и иногда он даже улыбался.

— Филиппино, — ласково сказала великая герцогиня. - Mein liebste kleine prinz. Ты обещаешь быть хорошим мальчиком?

Младенец загукал в ответ.

— Ну же, — сказала нянька. — Он сегодня уже говорил «мама». Причем довольно отчетливо. Очень хороший мальчик.

Великая герцогиня улыбнулась и нежно погладила его по головке.

— Да, это правда. Мы сегодня пообедаем во дворце Питти и вернемся ближе к вечеру. Магдалена, подай мне, пожалуйста, красную мантилью с лисьим мехом. Кьяра, собаки уже готовы?

— Да, ваша светлость.

— Тогда пойдем.

Они начали спускаться с третьего этажа на второй по мраморной лестнице. Великая герцогиня осторожно ступала со ступеньки на ступеньку. Ей всегда было нелегко подниматься и спускаться по лестнице, а с ребенком под сердцем это становилось еще тяжелее. Глядя, как она медленно спускается по лестнице, Кьяра думала о том, что эта женщина пережила целых семь беременностей. Даже восемь, если считать эту. Она храбрее многих мужчин, что бряцают мечами и кинжалами, хвастаясь своими победами.

Когда они спустились до второго этажа, великая герцогиня остановилась, чтобы перевести дух. Ростиг лег на прохладный мраморный пол и тихонько заскулил. Ему, с его старыми больными суставами, спуск по лестнице давался так же нелегко, как и его хозяйке.

— Не нужно было брать собак, — сказала великая герцогиня. — Бедняга Ростиг. Магдалена, Анна, отведите Ростига и Зайден обратно наверх. Может, даже отнесите на руках. Нет, Кьяра, ты останься и подержи Виви. Подождем, пока вернутся Магдалена и Анна, а я пока немного передохну.

Анна, как более высокая и сильная, взяла на руки Ростига, а Магдалена подхватила Зайден, и обе женщины пошли обратно, вверх по лестнице. Виви жалобно заскулила — то ли от разлуки со своими родителями, то ли от желания поскорее оказаться на улице. Кьяра присела на корточки, чтобы ее успокоить.

Послышался шорох юбок.

— Добрый день, ваша светлость, — прозвучал знакомый голос.

Кьяра подняла голову.

Перед ними словно из-под земли выросла незнакомая женская фигура. Женщина была одета в простое платье и передник, а на голове у нее был чепец, который носят обычные служанки. Издалека ее можно было принять за одну из десятков женщин, работавших на кухнях, в прачечных и швейных мастерских палаццо Веккьо. Но при более близком рассмотрении ее ярко подведенные брови и красный чувственный рот безошибочно говорили о том, кто она на самом деле.

Я вижу ее иногда. Эту венецианку. Здесь, в Питти, и в палаццо Веккьо тоже. Она одевается служанкой и приходит следить за мной.

Это была не кто иная, как Бьянка Капелло. Ангелы небесные, великая герцогиня все-таки была права. Любовница великого герцога, разумеется, не могла открыто приехать в палаццо Веккьо. Уж слишком ненавидели ее жители Флоренции, да и сам великий герцог приказывал ее оставаться в Пратолино. Однако неуемное желание взглянуть на маленького принца и на великую герцогиню в ее нынешнем положении, наверное, настолько свело ее с ума, что она решилась на этот маскарад.

— Синьорина Кьяра, — невозмутимо сказала великая герцогиня, удостоив любовницу своего супруга лишь легким движением ресниц, — пойдемте вниз во двор. И там уже подождем возвращения Магдалены и Анны.

Кьяра живо поднялась на ноги.

— Конечно, ваша светлость. Если желаете, обопритесь на мою руку, и я…

— Закрой рот, маленькая колдунья, и отойди в сторону, когда разговаривают знатные особы, — прервала ее Бьянка и резко толкнула ладонью в плечо. От неожиданности Кьяра пошатнулась и нечаянно наступила на лапку Виви. Собака пронзительно взвизгнула от боли.

Кьяра опустилась на колени и взяла Виви на руки. Бедная собачка прижалась к ней всем своим маленьким тельцем, дрожа от страха. В это же самое время великая герцогиня повернула голову и пристально посмотрела на Бьянку Капелло. Несмотря на всю ее хрупкость и болезненность, в каждом ее движении сквозили достоинство и гордость Габсбургов.

— Если вы еще раз тронете синьорину Кьяру и ее собаку, — произнесла она ледяным тоном, — вы об этом сильно пожалеете. И вообще, что вы здесь делаете, одетая в столь нелепый наряд? Или мой супруг наконец-таки отказался от вас и приставил работать на кухне, где вам, впрочем, самое место?

Щеки донны Бьянки вспыхнули, как огонь.

— Великий герцог разрешил мне входить в любой из его дворцов, — заявила она. — И одеваюсь я так, как мне вздумается. Мне не нужны шелка, драгоценности и железные корсеты для выпрямления спины.

— Жаль. Вам бы не помешали железные удила. А то вы совсем не умеете контролировать свой язык.

Кьяра уткнулась лицом в плечо Виви, покрытое гладкой черной шерсткой с рыжими подпалинами. Такая словесная перепалка была совсем не в характере великой герцогини, но, с другой стороны, какая женщина смогла бы сохранить благородное молчание, когда любовница ее мужа высмеивает ее физический недостаток? Даже если это сестра императора.

Скорее даже, напротив, особенно если это сестра императора.

— Мне не нужны никакие удила, — ответила Бьянка, повысив голос. Ее венецианский акцент стал еще отчетливее. — А вы как-то побледнели, ваша светлость. И похудели к тому же. И вообще, вы выглядите еще менее привлекательно, чем обычно. Мои астрологи предсказывают, что у вас опять родится девочка, и эти роды принесут вам смерть.

Услышав такие речи, Кьяра выпрямилась. Она понимала, что необходимо срочно что-то предпринять, но не знала, что конкретно. Однако великая герцогиня подняла руку, приказывая ей остановиться.

— Ваши астрологи — неучи, — спокойно сказала она. — Дайте мне пройти.

— И не подумаю! Я и так уже столько времени уступаю вам дорогу, ваша светлость! Из-за вас мне приходится сидеть в Пратолино! Из-за вас я не смею показаться во Флоренции, если только не переоденусь служанкой! Вы виноваты в том, что настраиваете против меня горожан!

— Даже если так, я бы расценивала это как достижение, а не вину.

— В таком случае это ваше единственное достижение. Потому что ваш сын — настоящее чудовище.

Великая герцогиня побледнела.

— А мой ребенок растет сильным и крепким. Он уже начал ходить. Вы не знали об этом? Он уже знает с десяток слов, и даже больше. Называет меня мамой, а великого герцога — папой.

— Мне жаль этого бедного малыша, который остался без настоящих родителей. А теперь дайте мне пройти. И можете не сомневаться, что я передам своему мужу, что вы называете его законного сына чудовищем.

Донна Бьянка покатилась со смеху.

— Да что я? Сам Франческо называет его чудовищем, когда вы не слышите. Он называет его…

Великая герцогиня замахнулась и со всей силой, что была в ее слабом теле, ударила Бьянку Капелло по губам. Это было так на нее непохоже. Кьяра успела лишь подумать, ударила ли хоть раз кого-нибудь великая герцогиня за всю свою жизнь. В ту же секунду она заметила, как, сделав слишком сильный замах рукой, великая герцогиня потеряла равновесие и ее нога начинает соскальзывать с гладкой мраморной ступеньки.

Кьяра вскрикнула и вскочила на ноги, чтобы ее поддержать.

В то же самое время Бьянка Капелло, охваченная слепой яростью, нанесла ответный удар — гораздо более точный и сильный. Скольких служанок она наградила пощечинами за все эти годы? Ее рука задела плечо великой герцогини, и та, окончательно потеряв равновесие, полетела вниз головой с лестницы.

— Нет! Нет! Нет! — закричала Кьяра и бросилась вниз по ступенькам, обдирая колени и локти, стараясь ухватиться за юбки великой герцогини, за ее мантию, за что-нибудь, только бы удержать ее падение. Но догнать ее было выше человеческих возможностей. Великая герцогиня кубарем катилась вниз в зловещей тишине, пока наконец не упала на каменный пол первого этажа.

Уже не сдерживая слез, Кьяра упала перед ней на колени. Она не смела дотронуться до нее, чтобы не причинить еще большую боль. Великая герцогиня не потеряла сознания — напротив, она часто моргала и беззвучно шевелила губами. Одной рукой она держалась за живот и чуть слышно стонала.

— Ваша светлость! Лежите, не двигайтесь. Стража! На помощь! Стража! Магдалена! Анна! Сюда! Быстро!

Не переставая звать на помощь, Кьяра взглянула на верхнюю площадку лестничного пролета. Бедная Виви стояла там одна, боязливо поджав хвост и прижав уши к голове.

Бьянки Капелло и след простыл.

Немедленно послали за великим герцогом и докторами. Кричащую от боли великую герцогиню уложили на носилки и доставили в ее опочивальню. Вся ее юбка и яркая красная мантилья с лисьим мехом были в крови. Кьяре приказали не мешать и увести собак на псарню. Никто даже не думал спросить ее о том, что именно произошло. Все придворные и врачи вмиг предположили, что великая герцогиня просто поскользнулась и упала по своей неосторожности и под весом ребенка.

«Я должна сказать все великому герцогу, — говорила про себя Кьяра, бегом возвращаясь из псарни. — Я обязана сказать кому-нибудь всю правду. Неважно кому».

Вернувшись в покои великой герцогини, она увидела, что двери в ее спальню закрыты, а на входе стоят двое стражников великого герцога.

— Я Кьяра Нерини, — сказала девушка. — sorror mystica великого герцога. Я была там, когда великая герцогиня упала с лестницы. Я должна немедленно поговорить с ним.

— Нам приказано никого не впускать, синьорина. Это приказ его светлости.

Из-за закрытой двери слышались женские крики.

— Пожалуйста. Я вас очень прошу. Я видела, как она упала. Я видела, как…

Она осеклась. Слишком опасно произносить это вслух в присутствии двух простых стражников. Они ничего не ответили и не сдвинулись с места. Через некоторое время крики сменились надрывным рыданием.

Кьяра ждала, но великий герцог все не выходил. Вообще никто не выходил и не заходил в комнату. Стражники отказывались с ней разговаривать. Подождав еще какое-то время, Кьяра скрепя сердце удалилась. Она снова спустилась вниз, на псарню. Псарь и вся его семья плакали и молились. Собаки тесно прижались друг к другу, словно чувствовали, что происходит нечто ужасное.

На следующий день, около полудня, на псарню спустился один из стражников великого герцога.

— Синьорина, — обратился он к Кьяре. — Его светлость требует, чтобы вы к нему явились.

— А великая герцогиня? — спросила Кьяра. Все ее тело было в синяках и ссадинах, глаза — мокрые от слез, а во рту пересохло от жажды. — Что с ней? Неужели она…

— Его светлость лишь приказал привести вас к нему.

Она покорно пошла за ним.

При входе в покои великой герцогини по-прежнему стояла охрана. В комнатах было тихо и пусто. Кьяра проследовала за стражником через приемную комнату, читальню, обеденный зал и наконец очутилась в спальне. Здесь пахло кровью и смертью. Великий герцог сидел в кресле возле кровати. Лицо его не выражало ровным счетом ничего.

На кровати лежало тело великой герцогини, такое прямое, будто изваянное из камня. Руки были сложены у нее на груди. Сверху тело было накрыто черно-золотым бархатным покровом. Мертвенная бледность ее лица нарушалась лишь кровоподтеком на скуле, которая теперь выглядела еще более остро на фоне впавших щек. На веках и губах блестели капли церковного елея.

Кьяра упала на колени и перекрестилась.

— Младенец родился мертвым, — произнес великий герцог. — Врачи сказали, он погиб в ее чреве во время падения. Это был славный мальчик, который мог бы родиться здоровым во всех отношениях.

Он не сказал «в отличие от принца Филиппо», но, конечно же, имел в виду именно это. Бедный маленький принц, ему нет еще и года, а он уже остался без матери.

— Я помолюсь за его душу, ваша светлость.

— Все ее внутренности были разорваны. Врачи не смогли остановить кровотечение. Она успела лишь попрощаться с детьми, со мной и в последний раз принять святое причастие.

Не произнося ни слова, Кьяра смотрела на профиль великой герцогини, словно вырезанный из белой бумаги. Как такое может быть? Еще вчера она улыбалась, строила планы и хотела прогуляться в садах возле дворца Питти.

— Мне доложили, что ты была с ней.

Кьяра медленно повернула голову и посмотрела на великого герцога. Он знал. Он все знал. Бьянка Капелло каким-то образом уже все ему донесла. «Что же мне делать? — судорожно думала Кьяра. — Если я скажу всю правду, что он сделает со мной?» Ваша любовница-венецианка явилась в палаццо Веккьо, одетая как простая служанка. Она следила за вашей женой и желала ей зла. Она посмела оскорбить великую герцогиню и вашего сына. Да, ваша супруга споткнулась после того, как ударила обидчицу. Но как она еще могла поступить, когда какая-то гнусная подлая женщина называет ее сына чудовищем? Она лишь слегка оступилась, и я бы успела ее подхватить. Но ваша любовница ударила ее в ответ и тем самым столкнула с лестницы. Во всем виновата она, ваша любовница…

Но великий герцог и так все уже знал. Она читала это в его взгляде, в его кривой усмешке и в той черной тени, которая еще больше сгустилась вокруг него. Он все знал и ждал, что же скажет сейчас Кьяра.

— Мы спускались с третьего этажа, — ровным голосом проговорила Кьяра. — Но собаки, наши стареющие собаки… им было сложно спускаться по ступенькам.

— Насколько я понимаю, она приказала женщинам отвести собак обратно наверх. А ты? Где была ты? Осталась с великой герцогиней и видела, как она упала? Или же ты поднялась наверх со всеми остальными?

Простите меня, дорогая герцогиня. Да, я вынуждена предать вас сегодня, но это лишь для того, чтобы спасти свою жизнь. Только так у меня будет время и свобода отомстить за вас позже. Бьянка Капелло заплатит за вашу смерть. Клянусь вам.

— Нет, меня там не было, — сказала Кьяра, глядя ему прямо в глаза. — Я ушла наверх вместе с остальными женщинами. Я прибежала, только когда услышала крик, и поняла, что она уже упала.

 

Глава 40

Вилла ди Пратолино

21 июня 1578

Два месяца спустя

Кьяра медленно проехала мимо привратницкой с крышей из красной черепицы и оказалась среди изумительных южных садов виллы Пратолино. Следом за ней двигались две крытые повозки, полные книг, алхимического оборудования и минералов. С момента смерти герцогини великий герцог проводил большую часть своего времени здесь, управляя строительными работами, сооружая новую личную лабораторию и предаваясь наслаждениям — ах, какие истории об этом рассказывали! — из них можно было бы составить новый «Декамерон», с описанием пышных форм Бьянки Капелло на каждой странице. Магистр Руанно так и не вернулся во Флоренцию, и поэтому единственным человеком при дворе великого герцога, кто мог отличить атанор от алембика, была Кьяра.

Великий герцог отправил списки в Казино ди Сан-Марко, перечислив все, что нужно забрать на виллу Пратолино. Под контролем Кьяры слуги сложили вещи в коробки, а затем погрузили на повозки. Эти хлопоты помогли ей забыть о своем гневе, печали и душевной пустоте, по крайней мере, на время. Когда повозки были готовы, она отправилась вместе с ними на север, в Пратолино. Для опытного всадника на лихом скакуне весь путь занял бы не более пары часов, но для мулов, волокущих тяжелый груз, он оказался намного более долгим. Первый проход по этому маршруту занял большую часть дня. Эта поездка, уже третья, прошла немного удачнее, хотя Кьяра и устала от верховой езды. И устала от попыток забыть. По крайней мере здесь, в Пратолино, будут еда, питье и постель, а возвращаться во Флоренцию надо только на следующий день.

— Сестра Кьяра, — позвал ее один из возниц. Вначале латинское слово soror им не нравилось, но в конце концов они привыкли к нему, видимо, решив, что сестра — это что-то вроде монахини. — Кто-то едет.

Кьяра осадила свою послушную старую кобылу и прикрыла глаза от вечернего солнца, чтобы лучше видеть. Это был одинокий всадник на сером муле, одетый в черно-белую мантию. Когда он приблизился, Кьяра увидела, что это не мантия, а миноритская сутана, к тому же всадник был пострижен — значит, не монах, а священник. Но что великому герцогу нужно от священника?

— Надеюсь, никто не помер, — мрачно сказал возница. — Зачем еще его светлости может понадобиться священник, когда он живет в таком грехе.

— Мы это сейчас выясним. — Кьяра помахала рукой и позвала незнакомца. — Добрый вечер, святой отец.

Священник остановил мула.

— Добрый вечер, синьорина, — ответил он и с неодобрением посмотрел на Кьяру: молодая женщина верхом в сопровождении двух повозок, управляемых слугами. В то же время он слегка прищурился и скривил губы так, как будто ему не терпелось поведать некий большой секрет. Со словами «Да пребудет с вами Бог» он осенил их крестным знамением.

Кьяра, а за ней и все слуги смиренно перекрестились.

— Надеюсь, там все хорошо, святой отец?

— Очень хорошо, в самом деле, — ответил он и слегка пришпорил мула, как будто собираясь ехать дальше, но

затем снова осадил. Было ясно, что он не уедет, пока не поделится с ними своим секретом, будь он хоть сто раз священник.

— Очень хорошо, — повторил он снова. — Я, браг Массео ди Барди из миноритского монастыря в Борго Оньиссанти, лично выслушал исповедь великого герцога и внес порядок в его жизнь.

— Что сделали?

— Я, — снова начал он, подумав, что его слова не расслышали, — брат Массео…

Он запнулся, осознав свою оплошность, и так сильно покраснел, что стал похож на жареную свеклу.

— Я умоляю Бога простить мою гордыню, — сказал он. — Не смею вас задерживать, синьорина. И ради вашего же блага забудьте мои неразумные слова.

Он изо всей силы ударил пятками по бокам мула — не то чтобы это было хорошей идеей, ведь как все минориты он был обут в мягкие сандалии, — и мул поплелся прочь.

— Что он имел в виду, сестра Кьяра? — спросил возница. — Великий герцог решил исповедоваться? Он что, отослал венецианку? Если да, то скатертью ей дорога.

Кьяра коснулась шпорами боков своей кобылы. Та фыркнула и зашагала вперед, а мулы, запряженные в повозки, последовали за ней.

— Думаю, он просто хотел придать своим словам побольше важности, — ответила она. В этом была доля правды, к тому же слугам лучше не думать так много о личной жизни хозяина. Однако у Кьяры закрались некоторые опасения, которые она гнала прочь. Не может же Франческо Медичи быть настолько сильно одержим страстью, чтобы жениться на своей венецианской любовнице всего через два месяца после смерти герцогини? — Давайте разгрузим и разберем вещи, — быстро сменила она тему. — Лаборатория великого герцога находится в оранжерее в конце сада.

Когда в лабораторию вошел великий герцог, она мыла стеклянные колбы и расставляла их в шкафчике по размеру, начиная с самой большой. Жестом приказав слугам оставаться снаружи, он закрыл за собой дверь. Он изменился. Стал еще полнее, но это была нездоровая полнота — полнота мужчины, который давно не ходил на прогулки, не ездил на охоту и вообще не ездил верхом. Кьяре показалось, что черная тень, всегда окружавшая великого герцога, теперь проникла прямо под кожу, создавая темные пятна там, где их раньше не было. Или ей это просто почудилось при неровном свете лампад?

— Луна уже высоко, сестра Кьяра, — сказал он. — Если будешь работать только при свете этих лампад, наделаешь ошибок.

Она поставила в шкафчик последнюю колбу и взяла льняное полотенце, чтобы вытереть руки.

— Я уже закончила, магистр Франческо, — ответила она. — Слуг разместили в конюшнях вместе с мулами и повозками. Вы позволите мне ужинать и спать в той же комнате, где и раньше?

— Всему свое время. Вначале я хотел бы с тобой поговорить.

Один из светильников затух, и в комнате стало еще темнее.

— Как пожелаете, магистр Франческо.

— Я получил письмо от магистра Руанно.

Спустя мгновение Кьяра поняла, что она невольно задержала дыхание, а ее руки сжимают полотенце так крепко, что это отдается болью в ее искалеченных пальцах. Она осторожно разжала пальцы и вздохнула.

Я вынужден вернуться в Англию ввиду неотложных дел… Что бы он ни говорил тебе, не слушай…

— И что он пишет? — спросила она. — Как скоро вернется?

— Пока неизвестно, вернется ли он вообще. Признаться, магистр Руанно меня разочаровал. Взял и уехал без моего разрешения.

Однако великий герцог совсем не выглядел разочарованным. Он просто делал вид, что разозлен непослушанием своего слуги. На самом деле ему был нужен этот английский алхимик. Не так-то много людей с такими знаниями и навыками, как у Руана.

— Возможно, — сказала Кьяра, — его вызвали в такой спешке, что у него не было времени попросить официальное разрешение?

— Возможно.

— Но с ним все в порядке? Он попросил вашего разрешения, чтобы вернуться?

Великий герцог улыбнулся.

— Ты так интересуешься, вернется ли он, что это становится уже подозрительным. А я-то думал, что его отъезд, напротив, тебя обрадует, ведь ты теперь единственный алхимик при моем дворе.

Святые угодники! Сейчас надо тщательно взвешивать каждое слово.

— У вас есть много других алхимиков, — сказала Кьяра, осторожно выбирая слова. — Это опытные и образованные люди: я видела отчеты, которые они вам присылают. Но чего у них нет, так это уникального дара магистра Руанно чувствовать и понимать металлы и другие элементы. Он с этим родился. Он доказал это, управляя вашими рудниками, плавильными мастерскими да и самой лабораторией. А я ведь простая дочь книготорговца.

— Ты моя soror mystica, поклявшаяся служить мне верой и правдой. Думаю, ты умеешь больше, чем кажется тебе самой. Быть может, у нас получится самим создать философский камень, без еще чьей-либо помощи.

«Или я сумею создать его сама, — подумала Кьяра. — Вы и не догадываетесь, ваша светлость, что на каждый большой сундук с инструментами, который я привезла сюда, есть маленький и неприметный, который я доставила в подвал книжной лавки, где сооружаю собственную лабораторию. Откуда вам знать, что здесь, в вашей замечательной новой лаборатории, я устраиваю все таким образом, что любая ваша попытка создать философский камень будет обречена на провал? Это совсем несложно: щепотку алюминиевой пудры сюда, каплю aqua fortis туда. И вы не замечаете ничего, кроме того, что философский камень снова и снова ускользает от вас».

— Я сделаю все, что смогу, магистр Франческо, — она старалась говорить кратко и послушно. — Но что мы будем делать без магистра Руанно, когда нам понадобится сила земли?

— Мне нужно будет об этом подумать, — ответил он и взял в руки стеклянную колбу, заполненную едким алкагестом, прозрачным, как вода. Он задумчиво наклонил ее сначала вправо, затем влево. Сквозь дутое стекло колбы его глаза превратились в нечто страшное. — В любом случае магистр Руанно пишет, что садится на корабль из Лондона, а так как посыльный, доставивший мне письмо, не мог сильно обогнать этот корабль, думаю, что он будет во Флоренции в течение месяца.

Мне нужно будет подумать об этом.

Руан уехал без его разрешения — и таким образом разрушил связь между ними тремя. Великий герцог уже однажды смилостивился над ним, в то ужасное время, когда погибла донна Изабелла. Но больше на это он не пойдет. Да, он позволит Руану вернуться, так, как охотник позволяет добыче зайти в расставленные силки. Он воспользуется им, его навыками и способностями. А потом…

— Я сам об этом позабочусь, — сказал великий герцог и поставил колбу обратно на стол. — Ничего не говори магистру Руанно, когда он приедет. Просто вежливо прими его. Возобновим работу над magnum opus в день летнего солнцестояния.

Она ответила жестом уважения — мужским поклоном от пояса, скрестив руки на груди. Это помогло ей спрятать глаза и губы, когда она произносила: «Как вам будет угодно, магистр Франческо». Она лгала.

На следующее утро она позавтракала куском свежеиспеченного хлеба, несколькими плодами инжира и разбавленным вином. На вилле Пратолино, как и во всех других владениях Медичи, ей выделили собственную маленькую комнатку. В этой даже было окно, из которого она могла полюбоваться садом с его причудливыми скульптурами, стрижеными кустами и заводными статуэтками-автоматонами, которые были так дороги жесткому механическому сердцу великого герцога. Покончив с едой, она встала на колени перед кроватью и быстро протараторила «Аве Мария» и «Отче наш». Часовни в Пратолино не было, хотя, судя по тому, что сказал пристыженный священник, она могла здесь скоро появиться. Затем она поправила свои юбки, вышла в коридор и направилась к боковому выходу, ведущему в конюшни.

— Синьорина Кьяра.

Женский голос, хрипловатый, властный, с легким венецианским акцентом.

Кьяра остановилась. И как только она остановилась, то поняла, что оказалась в ловушке — теперь уже нельзя было просто продолжить свой путь, сделав вид, что она ничего не слышала. В последний раз она слышала этот голос на лестнице в палаццо Веккьо.

Да что я? Сам Франческо называет его чудовищем, когда вы не слышите.

Ей хотелось выкрикнуть обвинения, высказать все, что она видела своими глазами: Бьянка Капелло, высокая и крепкая, как посудомойка, бьет слабую и немощную герцогиню, которая к тому же на сносях. Умышленно или нет, но она обрекла ее на смерть. Но нет, раз уж она выбрала путь медленной холодной мести, то сейчас следует молчать. Еще слишком рано.

Полная злобы и отвращения, девушка обернулась и встретилась глазами с любовницей великого герцога.

Бьянка Капелло была одета в шелковое летнее платье кремового цвета со свободной юбкой, широкими рукавами и высоким кружевным воротником. Глубокое декольте обнажало ложбинку между ее белыми грудями. Бархатный лиф платья — впрочем, и платьем это сложно назвать, настолько оно было открытым — был так обильно расшит золотом, что оставалось только удивляться, как она не сгибается под его тяжестью. В ее рыжих волосах красовался венок из красных лилий.

Красные лилии. Геральдический символ Флоренции и великих герцогов Тосканских. Как будто она просто прошлась по саду на рассвете и сказала себе: «Смотрите, красные лилии, какая прелесть, сорву себе немного на венок…»

Так, значит, священник действительно «упорядочил» жизнь великого герцога. Он их обвенчал. Иначе она, ненавидимая всеми венецианка, не посмела бы нацепить эти лилии. Но, конечно, великий герцог приказал бы придушить этого священника, если бы узнал, что тот разболтал его секрет. Так что можно было спокойно притворяться, будто она ни о чем не знает.

— Доброе утро, синьора Бьянка, — сказала Кьяра, но даже и не подумала сделать реверанс. Она не сделала даже того едва заметного движения коленями, как в тот день во дворце Медичи.

— Наступит день, — сказала Бьянка Капелло, — когда ты встанешь передо мной на колени и будешь молить о прощении за свое неуважение. Ты видишь лилии у меня в волосах?

— Вижу.

— Ты понимаешь, что они означают?

Кьяра спокойно выдержала ее взгляд.

— Нет, — ответила она. — Просто красивые цветы. Что в них такого особенного?

Широкие брови Бьянки сердито поднялись кверху.

— Это красные лилии, дура. Великий символ Флоренции и всей Тосканы.

— В самом деле? — Кьяра улыбнулась. Признаться, было приятно видеть Бьянку Капелло такой рассерженной и такой беспомощной одновременно. Наверняка великий герцог запретил ей рассказывать кому-либо об их тайном браке, но, как и тот священник, она не могла удержаться от того, чтобы этого не сделать. Однако она не могла сказать об этом прямо. «Пока я делаю вид, что мне ни о чем не говорят эти лилии, она будет злиться все сильнее и сильнее. Но побежать жаловаться великому герцогу она тоже не сможет, потому что ей не положено вести себя как великой герцогине. Пока еще не положено».

— Милые цветы, — сказала она. — Я гуляла утром в саду. Там кроме красных лилий еще много красивых цветов.

Лицо Бьянки покраснело от злости так сильно, что стало почти такого же цвета, как и те лилии, которые она еще не смела носить на людях или даже в присутствии великого герцога.

— Я заставлю тебя пожалеть об этом. Тебя запрут в такое подземелье, где ты никогда больше не увидишь цветов.

— Осторожнее с угрозами, синьора Бьянка. Может быть, вы и любовница великого герцога, но я его soror mystica и единственный алхимик-магистр в его лаборатории.

Это, конечно, не было правдой. Руан скоро вернется, да и в любом случае запаковка инструментов в сундуки и последующая распаковка еще не делали ее полноправным магистром. Да и вообще, даже простым алхимиком назвать ее сложно. Но ей хотелось поддеть Бьянку и посмотреть, как далеко та сможет зайти.

«Она пробуждает все худшее из того, что есть во мне, — подумала Кьяра. — Так же было и с великой герцогиней, последним поступком которой стала попытка ударить Бьянку. И это при том, что она никогда никого не била в своей жизни. Что в Бьянке Капелло такого, что в ее присутствии все начинают проявлять самые дурные черты своего характера? Неужели это из-за нее великий герцог так глубоко погрузился во тьму?»

— Я больше не его любовница, — сказала Бьянка, едва выговаривая слова от душившей ее злобы. — Я его жена. Да, его жена — больше не тайная подруга для любовных утех, а полноправная супруга. Вот что значат эти красные лилии, раз уж ты настолько глупа, что не понимаешь этого.

— И когда об этом объявят в городе? Скоро?

— Ты сама знаешь, что об этом смогут объявить только через год. Через год после смерти этой бедной уродины Иоанны Австрийской. У меня будут собственные покои во дворце Питти и полная опека над ее детьми. Что ты на это скажешь? Элеоноре одиннадцать, и она может меня отвергнуть, но Анне только восемь, Марии всего три, а принцу Филиппо лишь год, и он еще совсем глупыш. В конце концов они полюбят меня сильнее, чем когда-либо любили ее.

— Как вы смеете упоминать имя покойной герцогини в своих гнилых речах? Вам никогда не стать такой, как она. При дворе десятки женщин, которые расскажут об этом детям.

— Ты так считаешь? Посмотрим, что ты запоешь, когда я въеду в город на колеснице, запряженной золотыми львами и с короной из красных лилий на голове.

— Возможно, вам придется ждать этого дольше, чем вы думаете, — возразила Кьяра. — Камилла Мартелли, например, была супругой старого герцога Козимо, и у нее не было никакой коронации. И где она сейчас? Заперта в монастыре, лишена всей собственности, а подруг видит разве что через окошко монашеской кельи. Быть женой великого герцога и быть великой герцогиней — это не одно и то же.

— Для меня — одно и то же. — Бьянка уже успокоилась и, кажется, начала понимать, как глупо было с ее стороны раскрыть секрет их тайной свадьбы. — Ты никому ничего об этом не расскажешь, синьорина Кьяра. Великий герцог прикажет тебе хранить молчание.

— Он и вам приказал хранить молчание, а толку-то?

Бьянка потянулась к волосам и сняла венок. Она прильнула к лилиям губами и вдохнула их аромат, а затем подняла глаза. Ее лицо изменилось — стало бледным и мрачным. Глаза были цвета грозовых туч. Кьяру так поразила эта перемена, что она даже отступила назад.

— Ты молчала о том дне, когда умерла герцогиня, — сказала Бьянка. — Ты сказала великому герцогу, что тебя там не было. Почему, синьорина Кьяра? Ты решила держать это при себе, чтобы однажды использовать против меня?

«Солги, — подумала Кьяра. — Солги так, как ты никогда не лгала раньше».

— Я не стану очернять имя герцогини, — сказала она, — говоря о ней и о вас в одной фразе.

— Вот и не говори, — сказала Бьянка Капелло. — Иначе я заставлю тебя замолчать навсегда и обо всем. Не стоит меня недооценивать, синьорина Кьяра.

 

Глава 41

Книжная лавка Карло Нерини

Два дня спустя

Вбежав в книжную лавку, Кьяра тут же поспешила на кухню, которая располагалась в задней части дома.

— Бабушка! — воскликнула она. Прежде чем продолжить, ей пришлось перевести дыхание. Виви бегала вокруг нее, стуча коготками по чистому дощатому полу. — Он на ней женился!

Бабушка отвлеклась от помешивания супа и подняла голову. Темные пятна у нее под глазами с каждым днем становились заметнее. На кухне пахло жареной курицей, фенхелем и чесноком — запахи из детства, когда они все еще были вместе: папа и мама, бабушка, Лючия, Маттеа и она сама. Семья. Обычная республиканская семья из Флоренции, счастливая и до мозга костей настроенная против Медичи. Кьяра никак не могла поверить в то, что все так круто изменилось.

— Кто женился и на ком? — спросила бабушка.

— Великий герцог. Женился на Бьянке Капелло.

Бабушка попробовала суп и добавила соли.

— Не более чем сплетни, надо полагать. Франческо Медичи не настолько глуп, чтобы жениться на своей венецианской шлюхе, когда сестра императора — его покойная супруга — еще не остыла в гробу.

— Это не сплетни. — Кьяра поставила свою кожаную сумку на стол и начала доставать склянки с белыми и красными порошками внутри. — Я отвозила инструменты и минералы в новую лабораторию великого герцога на вилле Пратолино. И там я встретила священника.

— Может быть, кто-то умер, — заметила бабушка. Она макнула кусочек хлеба в суп и дала его Виви. Та сидела рядом, опираясь на белые подушечки передних лапок, и когда бабушка бросила краюшку, прыгнула и поймала ее в воздухе.

— Нет. Никто не умер. — Кьяра стала сортировать бутылочки по цвету. — Я говорила с самой Бьянкой Капелло, чтоб ей в аду гореть. Это, конечно, должно было быть секретом. На людях он все еще строит из себя скорбящего вдовца.

— Тем лучше для тебя. Этот Медичи настолько одержим своей любовницей, что ты можешь возиться со всеми этими порошками и микстурами и таскать все, что тебе нужно. Что это вообще такое?

— Красные кристаллы — это киноварь, сульфид ртути. Глядя на него, никогда не догадаешься, что внутри серебристый металл. А белый порошок — это философская шерсть, цинк, сожженный на открытом огне.

Бабушка осенила себя крестным знамением, а затем сделала знак корна — два пальца, направленные вниз наподобие рогов, что должно спасти от происков дьявола. Кьяра улыбнулась.

— Это не колдовство, бабушка.

— Колдовство или нет, а лучше подстраховаться.

— Уж лучше бы я действительно умела колдовать. Бьянка Капелло угрожала мне. Она проговорилась, что вышла замуж за великого герцога, а затем пожалела о сказанном.

— Лучше тебе держаться подальше от дел Медичи, внучка. Зачем тебе лаборатория великого герцога, если здесь, в подвале, у тебя есть своя?

— Я скучаю по магистру Руанно. Великий герцог сообщил, что он возвращается во Флоренцию, и в то же время он сказал, что ему под силу создать философский камень и без помощи магистра. Возможно, что магистр Руанно едет навстречу убийце с кинжалом.

Бабушка задумчиво посмотрела на нее. Казалось, она решает, сделать ей что-то или нет. В конце концов она проговорила:

— Главное, чтобы тебя нигде не ждали с кинжалом. Ты заходила сегодня на псарню?

Бабушка взяла еще один ломтик хлеба и покрутила рукой в воздухе. Виви забегала кругами, а затем снова поймала хлеб, когда бабушка его бросила. Она любила собак и уделяла много времени тому, чтобы учить Виви таким трюкам.

— Заходила. Ростиг и Зайден тоскуют по великой герцогине: он отказывается есть, а она просто целый день лежит у двери, ждет и надеется. Жена псаря заботится о них, и о Рине и Лее тоже, но они все равно одиноки — некому больше их любить.

— А дети? Я думала, они захотят забрать питомцев своей матери.

Ведь это важно, чтобы у детей остались хоть какие-то… andenken… как это… подарки на память о матери.

— Даже не знаю, спрашивали ли их об этом. Они во дворце Питти, и великий герцог доверил опеку над ними Бьянке Капелло. Как будто он не понимает, что об этом пойдут слухи.

Бабушка фыркнула. В один такой звук она умудрялась вместить столько презрения, сколько Кьяра не вместила бы и в тысячу слов.

— Она не сможет позаботиться о детях великой герцогини, не говоря уже о собаках. Приведи их сюда, внученька, по крайней мере старых, — я обеспечу им хороший обед и мягкие подстилки, ради памяти великой герцогини.

— А Рину и Лею я могла бы отвезти к детям — они моложе и активнее, и дочери герцогини могли бы с ними играть в саду. Не думаю, что донна Бьянка будет проводить много времени с девочками: она ценит эту должность, но не самих детей.

Бабушка погладила Виви по головке.

— Только будь осторожна, — сказала она. — Мне не нравятся все эти разговоры об убийцах и о том, что венецианская шлюха великого герцога тебе угрожает. У нас было достаточно неприятностей из-за Медичи, и нам не нужны новые.

— Я буду осторожна, бабушка. Мне нужно доставить на виллу Пратолино еще один список вещей, и когда я это сделаю, то привезу сюда последние необходимые минералы, чтобы начать свою собственную работу. После этого мне не скоро нужно будет возвращаться к Медичи.

— Думаешь, великий герцог просто забудет о тебе и отпустит на все четыре стороны?

— Думаю, что не забудет. — Кьяра взяла кусочек хлеба для себя и тоже макнула его в суп. — Но он плохо выглядит, бабушка. Он сильно потолстел, и у него такой вид, как будто он ничего не делает, кроме как лежит на кровати, ест и пьет. Он, кажется, теряет интерес к алхимии, и если это произойдет, то я ему буду больше не нужна.

Бабушка снова задумалась. На этот раз она подошла к ящичку, где хранился свежий хлеб, и достала оттуда бумажный пакет, сложенный вдвое и скрепленный восковыми печатями. Печати были сломаны.

— Я сомневалась, давать тебе это или нет, — сказала она. — Я бы хотела, чтобы Медичи и все, что с ними связано, ушли из твоей жизни. Но твой магистр Руанно… что ж, он не такой, как они, так что я все же отдам это тебе. И раз уж ты собираешься вернуться туда, где живет этот дьявол со своей шлюхой, то, возможно, это тебе понадобится.

Кьяра взяла пакет. На нем был адрес книжной лавки Карло Нерини во Флоренции, без каких-либо имен, но этот почерк с его узкими высокими буквами и четкими прямыми линиями поразил ее в самое сердце. До этого она видела этот почерк только однажды — в короткой записке, написанной невидимыми чернилами и прикрепленной шелковой ниткой к ошейнику Виви.

— Это от магистра Руанно, — произнесла она. — Ты его открыла?

— Письмо пришло на этот адрес, разве нет? А я еще достаточно хорошо вижу, чтобы прочесть заказ — я ведь решила, что это именно заказ. А это заказ и есть — магистр Руанно просит книгу стихов великого Данте. Не знаю, что он хотел этим сказать.

Кьяра открыла пакет. Все, как и сказала бабушка, — безобидная просьба прислать книгу Данте. Но только половина листка была исписана, а вторая оставалась чистой.

Но, конечно же, она не будет чистой, если поднести листок к огню.

— Я возьму этот листок с собой в подвал, — сказала она. — Нельзя допустить, чтобы его кто-то увидел.

— Осторожнее с письмом, внучка. Сожги его, когда закончишь.

Могла ли бабушка, которая пережила столько заговоров и восстаний против Медичи, которая родилась при Первой Республике и была ярым сторонником Второй, ничего не знать о невидимых чернилах? Конечно, она о них знала.

— Да, я буду осторожна, — пообещала Кьяра.

Спустившись в подвал, Кьяра зажгла светильники и осторожно расставила склянки с кристаллами киновари и философской шерстью по местам на полках. Затем она разожгла жаровню, достала письмо и поднесла его к огню.

На рассвете я сажусь на корабль. Я отправил письмо великому герцогу, но, разумеется, я не узнаю, какой прием меня ждет, пока не прибуду во Флоренцию. Я достаточно хорошо знаю великого герцога, чтобы ожидать от него одновременно и теплых объятий, и кинжала, спрятанного за спиной. Поэтому я собираюсь принять необходимые меры предосторожности.

Мое главное желание осуществилось, хотя и не совсем так, как я это представлял. Во Флоренцию же я возвращаюсь только ради двух вещей. Первая — это месть. Вторая — это ты.

Подписи не было, но ведь и раньше ни одно из его сообщений не было подписано.

Первая — это месть. Вторая — это ты.

Мне снится Корнуолл, Милинталл Хаус и луна над Уил Лоур, но еще мне снишься ты. Ты рядом со мной, и мы бродим вместе вдоль утесов. Я чувствую твое дыхание и запах.

Она разорвала листок на кусочки и бросила их в огонь жаровни, все сразу. Пламя разгорелось сильнее, и, казалось, тепло проникло в ее тело, в самое сердце. Нужно было срочно принять соннодольче. Прошло всего лишь шесть дней, но ей уже не хватало тех снов и того облегчения, которые оно приносило.

Мое главное желание осуществилось.

А какое же у нее главное желание? Найти философский камень, который должен исцелить ее? Желание учиться, экспериментировать и познавать сокровенные тайны мироздания? И главное — готова ли она покинуть свой дом, покинуть Флоренцию, покинуть бабушку и сестер, и все ради Руана Пенкэрроу, его дома-лабиринта и рудника на краю света? «Я люблю тебя, Руан. Я признаю это, по крайней мере, в своих мыслях, но я не готова уехать. Пока еще не готова».

Она достала миниатюрную бутылочку соннодольче из тайника, недоступного даже для бабушки, и долго смотрела на нее. Бутылочка была наполовину пуста. «Надо быть осторожнее, — подумала она. — Неизвестно, когда великий герцог изготовит еще. Я кое-что знаю о компонентах, но точные ингредиенты и пропорции известны только ему. Это еще один секрет, который мне предстоит разгадать. Интересно, Руан продолжает его принимать, или возвращение в его родной Корнуолл само по себе является для него достаточным утешением? Надеюсь, продолжает. Если он возвращается во Флоренцию, то ему понадобится защита от ядов».

Она вытащила пробку и капнула из бутылочки себе на запястье — в этот раз на левое. В течение минуты или двух жидкость сохраняла форму капли, а затем впиталась в кожу. Как вода в песок…

Бережно запечатав бутылочку, Кьяра убрала ее на место. Затем подошла к узкой койке в самом темном углу подвала и растянулась на соломенном матрасе. Закрыла глаза.

Когда Руан вернется…

Ей привиделось, что она находится в главном зале палаццо Веккьо, стоя наполовину в тени. Великий герцог восседает на троне, инкрустированном золотом и драгоценными камнями. Одежда его тоже расшита золотом и серебром, а на голове — корона великих герцогов Тосканских с красной геральдической лилией в центре. В правой руке он держит скипетр — жезл с набалдашником в виде земного шара. Казалось, что от этого великолепного облачения исходит свет, который еще больше подчеркивает черную тень позади него.

Медленно-медленно Кьяра повернула голову.

В противоположном конце зала в арке дверного проема стоял Руан Пенкэрроу. В отличие от великого герцога, он был одет в простую темную одежду, с непокрытой головой и хлыстом для верховой езды через плечо. На его левом запястье сидела черная птица, похожая на ворону, но не ворона, с длинным загнутым красным клювом. А сзади него был столб света, яркий, как само солнце.

«Он — полная противоположность великому герцогу», — подумала Кьяра, поглощенная видением. Простое темное облачение, очерченное светом.

— Добро пожаловать обратно во Флоренцию, магистр Руанно, — сказал великий герцог. — Думаю, ты пришел убить меня, чтобы отомстить за смерть моей сестры Изабеллы.

Кьяра попыталась закричать, но не смогла.

— Да, я пришел убить тебя, — согласился Руанно и шагнул вперед. — И забрать с собой нашу soror mystica.

— Ты никогда ее не получишь. Она не может жить без соннодольче, рецепт которого знаю я один.

Из боковой двери вышли двое мужчин с серебряными кинжалами. Они направились к Руанно. Тот не двигался. Черная птица вскрикнула и взвилась в воздух. Она поднималась все выше и выше, и Кьяра вдруг поняла, что в этом видении у тронного зала не было потолка и не было этажа над ним, а вместо этого было открытое небо.

— Я получу ее, — сказал Руанно.

— Не получишь, — раздался новый голос, женский, с венецианским акцентом. Бьянка Капелло вплыла в комнату, одетая в платье из белого шелка с кроваво-красным корсажем. В руке она держала розу, стебель которой был весь покрыт шипами.

— Она моя, — сказала Бьянка Капелло.

Великий герцог сделал жест скипетром.

Двое ударили Руанно своими серебряными кинжалами. Он упал. Его тело лежало у ног великого герцога, а они продолжали наносить удары, снова и снова. По гладкому мрамору пола потекла кровь. Не обычная алая кровь, а расплавленный металл, медь и железо, добытые из самого сердца земли.

— Руан! — закричала Кьяра. Она попыталась подбежать к нему, но каждое движение было неестественно, ужасающе медленным, как будто она застряла в прочной и липкой сети. — Руан, Руан…

Она открыла глаза, все еще шепча его имя.

Она была в подвале, на своей лежанке. Масло в лампах заканчивалось, и они начинали мигать. Все это ей привиделось под действием соннодольче.

— О Руан, — сказала она вслух. — Он хочет убить тебя. Он не сказал мне этого прямо, но я знаю, что это так. Услышь меня, услышь, где бы ты ни был.

В подвале стояла тишина. Она была там одна. И Руан Пенкэрроу не мог слышать ее предостережений.

 

Глава 42

Лабиринт в садах Боболи

17 июля 1578

Несколько недель спустя

Кьяра пришла в себя, ощущая вкус крови во рту и запах мокрой земли. Она вся дрожала, хотя воздух и не был холодным. Стояла темень. Вначале она подумала, что ее похоронили заживо, но потом услышала звуки: стрекотание, жужжание, шорох листьев. И воздух был свежим. Она лежала на траве — густой, ровной, мягкой как бархат. Видно, за ней хорошо ухаживают.

Но где она?

Она перевернулась на спину. Небо было черным и безоблачным, светили звезды, Млечный Путь возвышался над всем этим столбом серебристого дыма. Луна была почти полной и достаточно яркой, чтобы предметы начали отбрасывать тени. Она находилась на круглой поляне, окруженной живой изгородью. Но нет. Поляна была не совсем круглой. Скорее она имела форму цветка с одним, двумя, тремя — шестью лепестками. Роза с шестью лепестками — центр лабиринта. Лабиринта, стены которого состояли из невысоких деревьев, обрезанных и ухоженных. Пространство между ветвями было заполнено побегами вьющихся роз и паслена. Повсюду разбиты клумбы, но было слишком темно, чтобы различить, какие цветы там росли.

Она села. На ней была ее обычная одежда: голубой холщовый корсаж и юбка, полосатые чулки и синие кожаные туфли, волосы заплетены в косы и скреплены заколками в виде черепахового панциря. Голова болела, но это была не обычная головная боль и, слава всем святым, не голос демона. Кьяра подняла руку и нащупала больное место на затылке. Там большая шишка. Должно быть, кто-то ее ударил. Но когда? За что?

Кьяра начала восстанавливать события. Она была в Казино ди Сан-Марко. Руфино тоже был там — хотя подожди- ка, нет, его там не было. Она вспомнила, как вышла на улицу, и рядом с лошадьми его не оказалось, и тогда она пошла его искать.

И это все, что она помнила.

Кьяра посмотрела на звезды. Вон там, это Полярная звезда, как учил ее Руан. А ее собственное созвездие, жалящий хвост и лапки скорпиона, было на противоположной стороне неба, значит, там юг. Был ли сам лабиринт сориентирован по сторонам света? Если да, то рисунок его линий должен совпадать с рисунком на полу лаборатории в Казино ди Сан- Марко.

Она сосредоточилась на созвездии Скорпиона, а затем медленно опустила глаза, не поворачивая головы. Там, среди других теней, чернел коридор, проход в южном направлении между двумя лепестками розетки. Выход.

Она встала.

Во Флоренции был только один человек, богатый настолько, чтобы позволить себе огромный лабиринт из деревьев и вьющихся роз. Она наверняка находится в садах Боболи, за палаццо Питти. Неужели великий герцог приказал оглушить ее и бросить здесь? Было ли это очередной безумной проверкой с его стороны? Вряд ли это попытка убийства: он, разумеется, понимал, что рано или поздно она придет в себя и найдет выход. В конце концов, этот лабиринт представлял собой одну-единственную хитро закрученную дорожку.

— Прямо на юг, — громко сказала она. — Затем на восток и дважды на запад.

Какой-то мелкий зверек умчался прочь, испугавшись звука ее голоса. Она шагнула в проем между стенами листьев, которые в лунном свете казались черно-серебристыми. Верхушки деревьев — грабов и тисов — были выше ее головы. Пространство между деревьями густо заросло лозой, кустами ежевики и розами. На первом же повороте ее рукав зацепился за ветку, и она услышала, как рвется ткань.

— Che palle, — чуть слышно выругалась Кьяра и продолжила свой путь. Тропинка была узкой, а луна освещала только верхнюю часть живой изгороди, но не саму дорожку. Она выставила руки перед собой и как раз вовремя — ладони уперлись в ветки, длинные и острые. Охнув, она отдернула руки.

Кьяра осторожно преодолела петлю лабиринта и направилась в сторону запада. Она прижала ладони к телу — ранки от уколов были неглубокими, но все равно болели. Неужели тропинка сужалась? Еще одна ветка задела кожу, и когда она снова повернула на юг, то почувствовала, как куст ежевики впивается в руку, разрывая ткань рукава. Но Кьяра упорно продолжала двигаться вперед. Если лабиринт был создан по тому же чертежу, что и рисунок в лаборатории, то сейчас, пройдя дорожку до конца, она должна оказаться во внешнем кольце. Но заглянуть за стену из деревьев и кустов не удавалось, так что оставалось только идти дальше, чтобы проверить это. На северо-восток, обходя первую петлю лабиринта. Вдруг она почувствовала головокружение. Почти такое же, как если нанести на кожу капельку соннодольче. Казалось, что ветки обрели способность двигаться и специально пытаются схватить ее одежду. Она отталкивала их и шла дальше. Поворот, еще один, продолжай идти. Продолжай идти.

Продолжай идти. Я здесь, с тобой, и я помогу тебе дойти до конца.

Она даже не удивилась тому, что услышала голос Руана. Равно как и тому, что почувствовала его присутствие, и даже могла его увидеть — боковым зрением на самом краю обзора.

«Что со мной происходит?» — спросила она себя, продолжая идти. Снова поворот, а потом еще один.

Зачем, как ты думаешь, великий герцог приказал разлить соннодольче по сотне небольших колб, а потом разбавить их дождевой водой?

Был ли это голос Руана или ее собственные мысли?

Она чувствовала, как с каждым ударом ее сердца царапины от сучков и веток отзываются болью. На ладонях, на предплечьях. Тонкая веточка задела ее лицо, и отломанный кончик застрял в волосах.

Нужно продолжать идти во что бы то ни стало. Петля, поворот, снова петля.

Их разбавили чистой дождевой водой, такой, которую используют для полива. Для того, чтобы поливать эти самые кусты. С каждой царапиной в твою кровь попадает соннодольче. Если бы ты не принимала это снадобье в малых дозах и у тебя не выработался иммунитет, ты бы умерла, так и не дойдя до конца лабиринта.

Значит, это все-таки была попытка убийства.

Великий герцог. Но зачем?

Я могу заставить тебя замолчать. Навсегда.

Бьянка Капелло. Если она знала, что лабиринт отравлен, то вполне могла организовать это все. И разве кто-либо сможет обвинить ее в том, что мистическая сестра великого герцога решила прогуляться в садах Боболи и ее сердце вдруг остановилось?

Каждый следующий проход был короче предыдущего. Это значит, что она снова движется к центру лабиринта.

То, что растения были наполнены соннодольче, было похоже на правду. Хотя яд и не убивал ее — она все еще могла идти, — но на нее уже накатывало знакомое сонное состояние. Хотелось лечь, свернуться калачиком и вечно смотреть волшебные сны.

Ты должна идти дальше. Должна пройти весь лабиринт до конца.

Было странно, что она слышит голос Руана так отчетливо, как будто он совсем рядом, хотя отцовского голоса и голосов демонов она не слышала уже очень давно.

Да, с тех пор, как ты начала принимать соннодольче.

Это сказал Руан или это ее собственные мысли?

Неужели это правда? Кьяра попыталась вспомнить, когда голоса появлялись в последний раз.

Время будто остановилось, а затем, как тропинка, вытянулось в обратном направлении. Вот она стоит под дождем на пьяцца делла Синьория. А вот она держит в руках серебряное сито, наполненное водой. Она стоит у закрытой двери, просунув пальцы в дверную щель, и слышит, как внутри кричит донна Изабелла. Она стоит на верхней ступеньке мраморной лестницы с великой герцогиней Иоанной. И вот она уже говорит с Бьянкой Капелло, а в волосах у той красные лилии.

Кьяра все шла и шла по лабиринту.

Лунный свет отражался от листьев, шипов и лепестков роз, казавшихся черно-белыми, на фоне которых ягоды паслена и ежевики были похожи на капельки крови. Касались ли ее ноги земли? Она не была в этом уверена. Но она не сомневалась в том, что Руан идет рядом с ней, хотя, конечно же, его здесь не было, он плыл где-то на корабле, на пути во Флоренцию, где великий герцог собирается его убить и…

Она вдруг поняла, что вышла из лабиринта. Перед ней были железные ворота. Закрытые. Она устала, очень устала, но вместе с тем ей казалось, что она только что проснулась, а поход через лабиринт ей приснился. Лишь царапины на руках и на лице напоминали о том, что все было на самом деле.

На востоке над крышами городских домов уже появилась золотистая линия — всходило солнце. Наверняка скоро придет садовник и откроет ворота. А пока она просто присядет, опершись на железную створку, и ненадолго закроет глаза.

— Сестра Кьяра, — сказал великий герцог. Он восседал на красивом резном стуле, держа в руках кубок, украшенный драгоценными камнями. Он выглядел — злым, что ли? Отчасти да, но в то же время отчасти удивленным, отчасти заинтересованным и, что самое странное, отчасти удовлетворенным. — Вот и ты.

— Да, ваша светлость.

— Ты была по ту сторону закрытых ворот. В лабиринте. Верно?

Она спала, когда ее нашел садовник. Он побежал за ключом, но вернулся со слесарем — оказалось, что ключ странным образом потерялся. К тому моменту, как замок наконец открыли, солнце было уже высоко, а колокола пробили полдень. Ей дали разбавленного вина — в самой простой глиняной кружке — и предоставили возможность уединиться на несколько минут, чтобы справить нужду. И на том спасибо. Однако царапины на ее руках и лице все еще были свежими, а одежда — грязной и изорванной, и с этим едва ли можно было что-то сделать. Умыться и переодеться ей не дали, а прямо в таком виде провели к великому герцогу.

— Да, ваша светлость, — ответила она. — В лабиринте.

— И как ты себя чувствуешь? Я вижу, что у тебя порезы. Я пошлю за своим лекарем, чтобы он ими занялся. Но кроме этого — все хорошо?

Значит, это правда. Растения в лабиринте были политы соннодольче, и поэтому великий герцог не мог поверить, что она осталась жива при всех своих царапинах. Но когда его первое удивление прошло, он начал задумываться почему.

— Я нормально себя чувствую, ваша светлость. Я была…

— Но как ты вообще оказалась в лабиринте? Ворота запираются снаружи, а ключа нигде нет.

— Не знаю, ваша светлость. Я была…

В этот момент в комнату вбежала Бьянка Капелло, шелестя бархатными юбками и сверкая драгоценностями. Увидев Кья- ру, она побледнела, да так сильно, что, казалось, вот-вот упадет в обморок. Она поправила юбки — но нет, это она попыталась спрятать брелок — медальон, на котором на тонких золотых цепочках болтались разные мелкие предметы.

— Сударыня, — обратился к ней великий герцог, как к посторонней женщине, а не своей супруге. Они все еще разыгрывали этот фарс с притворным трауром. — Что вы здесь делаете? Я не посылал за вами.

— Ваша светлость! — Она поспешно сделала реверанс. — Я слышала, что… в садовом лабиринте нашли женщину и…

— Вы имеете к этому какое-либо отношение?

Значит, и это было правдой — она тоже знала, что лабиринт отравлен. И когда ей сказали, что мистическую сестру великого герцога нашли живой, она решила убедиться в этом лично. Потому что именно она все это устроила: и нападение, и лабиринт.

Я могу заставить тебя замолчать. Навсегда.

Ее лицо залилось румянцем.

— Отнюдь, мой господин.

Она молча стояла еще несколько секунд, а затем великий герцог жестом приказал ей сесть на стул рядом с собой. Она села, явно сожалея о том, что вообще пришла сюда, и желая поскорее уйти. Кьяра смотрела на нее спокойно, и не думая приседать в реверансе. Если великий герцог и заметил это — а он наверняка заметил, — то не подал виду.

— Пожалуйста, продолжай, сестра Кьяра.

— Я была в Казино ди Сан-Марко, ваша светлость, и вышла, чтобы подозвать лошадей и Руфино. Это последнее, что я помню. Затем я очнулась в центре лабиринта. Думаю, что Руфино или участвовал в сговоре, или же был убит, или его просто отвлекли. Меня, скорее всего, оглушили ударом сзади по голове.

— У тебя есть какие-либо предположения относительно того, кто бы мог это сделать?

Сказать правду? Солгать? Или промолчать?

Не сейчас. Еще слишком рано. Как бы сильно она ни ненавидела Бьянку Капелло, она пока еще не в силах выступить против нее открыто. «Подожди — говорила она сама себе. — Подожди. Не нападай, пока ты не уверена, что победишь».

— Нет, ваша светлость, — произнесла она с безразличным выражением лица.

— Ясно.

Великий герцог отхлебнул из кубка — он пил то самое горячее вино со специями, как и в тот день, когда Кьяра впервые попала во дворец. Он перевел взгляд на Бьянку. Кьяра вдруг поняла, что та себя выдала, и причем дважды: во-первых, прибежала выяснить, как ее жертва сумела выжить, а во-вторых, она так явно пытается спрятать предмет, висящий у нее на поясе.

— Скажите, сударыня, — обратился великий герцог к своей жене, о которой никто не знал, что она его жена, — что у вас в руках и почему вы пытаетесь это спрятать?

— Ничего, мой господин. Просто игольница и ножницы.

— Покажите мне.

Вначале она не шелохнулась. Великий герцог пристально посмотрел на нее, слегка прищурив глаза. Затем произошло что-то странное. Весь ее облик изменился: она ссутулилась и опустила глаза, как будто превращаясь из гордой венецианки в испуганную служанку. Дрожащими руками она отцепила медальон со всеми его цепочками и молча передала великому герцогу.

— Уже лучше, моя Биа, — сказал он. — Теперь посмотрим, что у нас здесь.

Биа? Должно быть, ласковое прозвище, принятое между любовниками.

— Действительно, игольница и ножницы. Наперсток. Золотая ложечка, ключи. А это что?

Он взял в руки один из ключей. Не золотой и даже не украшенный камнями. Обычный железный ключ. Бьянка

Капелло застыла, казалось, превратившись в восковую фигуру.

— Железный ключ. И я знаю, что это за ключ — ключ от садового лабиринта, который я держал в тайнике в своей комнате.

Бьянка молчала. Почему она не возмущалась, не отрицала принадлежности ключа, не пыталась что-то выдумать? «Та Бьянка Капелло, которую я знаю, — думала Кьяра, — обязательно бы защищалась. Она бы задирала нос и гордо заявляла, что, как венецианская дворянка, она вне любых подозрений. Но кто эта жалкая Бьянка, эта Биа?»

Тишина затягивалась.

— Итак, — сказал наконец великий герцог. — Передо мной женщина, которая провела ночь, запертая в лабиринте. Она вся в царапинах, некоторые из них довольно глубокие, и все же она стоит передо мной живая и здоровая. Это возможно только в том случае, если она кое-что у меня украла, кое-что ценное и уникальное.

Кьяра задержала дыхание. «Ангелы небесные, — взмолилась она, — пожалуйста, не дайте ему забрать у меня сонно- дольче. Она, Бьянка Капелло, пыталась меня убить. И единственная причина, по которой ей это не удалось, — то, что я принимала данное снадобье. Я жива, и у меня нет ни головных болей, ни обмороков, ни голосов, звучащих в голове. Оно нужно мне, и будет нужно до тех пор, пока я не получу философский камень и не исцелю себя окончательно».

— С другой стороны, — продолжал рассуждать великий герцог, — здесь женщина, у которой в руках был ключ. Ключ от этого самого лабиринта, который был похищен из моего тайника. Зачем ей этот ключ? Конечно же, чтобы запереть там первую женщину, рассчитывая на ее смерть.

Бьянка Капелло молча смотрела в пол.

— Две воровки. Причем худшие из воровок, потому как крадут у собственного господина. И как прикажете мне их наказать?

— Ваша светлость, — сказала Кьяра, решив для себя, что будет защищаться, даже если Бьянка Капелло этого не делает. — Можно мне сказать?

Великий герцог кивнул:

— Говори.

— Я признаюсь в том, что взяла маленькую бутылочку снадобья под названием соннодольче, — сказала девушка. Она не стала называть его ядом, хотя все присутствующие прекрасно знали, что это яд. Бабушка всегда говорила, что пока ты не произнесешь слово, его не существует. — Признаюсь, что использовала его так, как вы описали в тот вечер, когда я помогла вам его создать, — одну каплю на кожу раз в неделю. Но вы и так это знаете, ведь только благодаря этому снадобью я смогла пройти через лабиринт.

— Верно.

— Колба, которую я украла, размером с мой большой палец, и она на две трети пуста. Это очень небольшое количество снадобья, но именно благодаря ему я осталась жива. И вы не лишились вашей верной soror mystica.

— Я собираюсь наказать тебя не за само снадобье. Я даже рад, что ты на своем опыте доказала, что маленькие дозы действительно могут защитить от большой порции этого вещества. Но я накажу тебя за то, что ты посмела взять что-то из моей лаборатории без моего ведома и разрешения.

«Если бы ты только знал…» — подумала Кьяра. А сама сказала покорным голосом:

— Я готова к наказанию.

— Я позволю тебе брать небольшое количество снадобья для того, чтобы ты могла и дальше его принимать. И чтобы больше не совершала подобных краж.

Кьяра молчала. Даже если бы она и захотела что-то сказать, то вряд ли смогла бы — таким сильным было чувство облегчения.

— Я не понаслышке знаю, — продолжал великий герцог, — что никто не может просто взять и перестать принимать соннодольче, когда ему заблагорассудится, — в его голосе сквозило явное удовлетворение. — И, продолжая его принимать, ты будешь привязываться ко мне все сильнее и сильнее и все больше будешь готова выполнять мои поручения, какими бы они ни были.

«Я отыщу рецепт, — мысленно пообещала Кьяра самой себе. — Из-за одного этого я клянусь отыскать рецепт соннодольче, чтобы изготавливать его самой и быть свободной».

Великий герцог продолжал:

— А в качестве наказания ты будешь служить донне Бьянке при ее дворе…

— Но…

— Молчи. Служить, как ты служила покойной великой герцогине и моей сестре. Ты будешь послушна и исполнительна. Мне будет удобнее, если ты будешь всегда под рукой, когда мне захочется поработать в своей лаборатории, будь то на вилле ди Пратолино или во Флоренции. Но я не могу просто взять и поселить возле себя женщину. Во избежание скандала ты должна быть в свите какой-то особы женского пола.

Бьянка Капелло подняла голову. Она все еще выглядела пристыженной, но глаза ее горели злобой.

— Я не хочу, чтобы она была рядом со мной, Франко, — сказала она тоном маленькой капризной девочки. — Она будет мне напоминанием…

— Вот именно. Напоминанием о том, что ты хотела ее убить, но тебе это не удалось. Она будет прислуживать тебе, а ты, в свою очередь, будешь обращаться с ней хорошо и предоставлять ей все необходимые удобства. Каждый день ты будешь смотреть на нее и думать, что если бы твоя затея удалась, то на твоей совести был бы смертный грех. И понесла бы за это заслуженную кару от моей руки.

«Тебе ли говорить о смертных грехах, — подумала Кьяра. — Может, в этот раз она меня и не убила, но если мы будем жить под одной крышей и видеться каждый день, она наверняка попробует снова. Если только я не убью ее первой».

— Ты сделаешь, как я сказал, Биа, — произнес великий герцог. Этот дьявол Медичи был явно доволен собой. — А ты, сестра Кьяра, согласна на мои условия?

«Подожди, — сказала она себе. — Покорись. Пусть он поверит, что ты сдалась. Твое время еще придет».

— Согласна, ваша светлость, — ответила она.

 

Глава 43

Дворец Питти

31 июля 1578

Две недели спустя

— Мария! — позвала Кьяра. — Мы возвращаемся назад, принцесса. Идите к нам!

— Собачки! — верещала маленькая трехлетняя принцесса Мария, неуклюже бегая за Риной, заливаясь при этом радостным смехом. — Я хочу поймать собачку!

Виви, Рина и Лея с веселым лаем скакали по траве. Их длинные рыжие уши летали во все стороны. Ни у кого из них не было ни малейшего желания быть пойманными.

— Если она упадет, то на ее платье останутся следы от травы, — сказала Элеонора, самая старшая из оставшихся в живых дочерей великой герцогини Иоанны. Ей было одиннадцать лет. От своего отца Элеонора унаследовала узкое смуглое лицо, а от матери — ее набожность и скрупулезную аккуратность. — Позовите собак, синьорина Кьяра. Они только вас слушаются.

— Виви! — крикнула Кьяра и громко свистнула. Благородная принцесса Элеонора никогда бы не сделала ничего подобного. Виви тут же откликнулась и подбежала к Кьяре. Остальные собаки последовали за ней. Кьяра прицепила к их ошейникам красные кожаные поводки. Вслед за собаками прибежала и Мария. Она запыхалась и вся вспотела от беготни, а ее медового цвета кудри спутались и растрепались по плечам. Элеонора неодобрительно цокнула языком.

— У тебя вид, как у простой крестьянки, — сказала она. — Не завидую той няньке, которой придется расчесывать твои волосы.

При мысли о расческе личико Марии скривилось. Она хотела было убежать, но Кьяра вовремя схватила ее за руку. Они пошли наверх по широкой лестнице, ведущей во дворец. К ним навстречу вышли нянька маленькой Марии и служанка Элеоноры. В возрасте одиннадцати лет девочке уже полагалась личная горничная, а не нянька.

— Я вас здесь оставлю, донна Элеонора, — сказала Кьяра. — Прогуляюсь еще немного с собаками, чтобы они успокоились.

— Хорошо, — согласилась Элеонора. — Увидимся за ужином.

План великого герцога наказать обеих женщин, поселив их под одной крышей, не совсем удался. Первые два дня Кьяра прислуживала донне Бьянке на вилле ди Пратолино, напустив на себя вид холодной почтительности, которую она полностью скопировала с покойной великой герцогини Иоанны. В свою очередь, донна Бьянка обращалась с Кьярой, как с самой последней поденщицей. «Никогда не смей заговаривать со мной, — приказывала она ей самым высокомерным тоном, на который была способна. — Не смей скрестись в двери, ожидая, что я обращу на тебя внимание. Потому что ты не стоишь моего внимания. Я — супруга великого герцога, и скоро меня открыто признают великой герцогиней. Делай то, что я тебе говорю, и держи язык за зубами. Ты не достойна моего внимания».

И Кьяра, стиснув зубы, делала все, что ей приказывали. С другой стороны, ей совсем не нужно было внимание Бьян- ки Капелло. Но потом, на третий день, произошло нечто странное.

Неся в руках чистый ночной горшок, Кьяра бесшумно вошла в личные покои донны Бьянки. И перед ее глазами предстала странная картина. Настолько странная, что девушка даже не была уверена, увидела ли она это на самом деле, или же это был плод ее воображения, вызванный жуткими воспоминаниями о фресках с изображением грешников в церкви Санта-Мария-дель-Кармине, где лежало тело донны Изабеллы. Только у этих грешников были тела и лица донны Бьянки и великого герцога. Кьяра выронила из рук горшок. Тот с треском разбился, и Кьяра выбежала прочь из комнаты. На следующий день ее отослали обратно во Флоренцию. Она должна была жить во дворце Питти и помогать присматривать за детьми.

Поначалу дети холодно отнеслись к Кьяре, но затем она привезла во дворец собак, и девочки, изголодавшиеся по душевному теплу, со всей искренностью привязались к Рине и Лее. Анна, средняя из сестер, была слишком слаба, чтобы бегать по саду, но ей нравилось сидеть в кресле, обложившись подушками, и прижимать к себе Лею. А что касается бедного малыша Филиппо, ему недавно исполнился год, то он едва мог самостоятельно сидеть, не говоря уже о том, чтобы гулять в саду.

Элеонора и Мария вошли во дворец в сопровождении служанок, а Кьяра направилась обратно вниз по лестнице, держа собак на поводке. К ее большому удивлению, она увидела троих мужчин, направлявшихся прямиком к ней. Кто это может быть? Откуда они взялись? Похоже, они специально ждали, пока дети не зайдут внутрь, и лишь потом появились из своего укрытия.

— Синьорина Кьяра, — обратился к ней один из мужчин, сделав шаг вперед. Его голос был знаком Кьяре, и в следующее мгновение она, к своему невероятному изумлению, узнала кардинала Фердинандо де Медичи. Однако он был одет не в красные одежды служителя церкви, а в мирскую одежду, причем достаточно простую на вид.

— Ваше высокопреосвященство, — сказала она. — Я не знала…

— Ш-ш-ш. Никаких титулов, прошу тебя. Я здесь инкогнито. Когда я узнал, что тебя перевели… — тут он замолчал.

Аристократическое воспитание не позволило ему скорчить кислую мину, но даже без этого было видно, насколько ему противно произносить имя Бьянки Капелло. — Перевели сюда, чтобы смотреть за детьми, — закончил он и продолжил свою речь уже более ровно. — Узнав это, я решил встретиться с тобой и поговорить наедине.

«Святые угодники! Еще одна интрига! У меня и так уж целая куча собственных секретов. Мне еще ваших не хватало! Нет уж, спасибо. С другой стороны, мне известно, что вы ненавидите своего брата и Бьянку Капелло, и поэтому я не смогу удержаться от любопытства узнать, что вы там задумали».

— Здесь не совсем удобно говорить, — сказала Кьяра. — Здесь кто угодно может услышать. К тому же я с собаками.

Кардинал — или скорее принц, в этой-то одежде — щелчком пальцев подозвал одного из своих придворных. Мужчина, даже не спросив разрешения у Кьяры, бесцеремонно забрал у нее поводки. Кардинал взял ее под руку и повел по дорожке на северо-восток сада.

— Ты когда-нибудь бывала в коридоре Вазари? — сладким голосом спросил он. — Там нам никто не помешает. Туда позволено входить только членам семьи. Вход вон там, чуть дальше.

Есть ли у нее выбор? Можно, конечно, высвободить руку, устроить сцену, убежать прочь и потребовать назад поводки с собаками у того нахального вельможи. Или же пойти с кардиналом и узнать, чего он хочет? Он же не желает ей ничего дурного? Он ведь кардинал Фердинандо де Медичи, близкий друг великой герцогини Иоанны. Более того, от кого стоит ожидать опасности, так это от самого великого герцога.

Но ведь он тоже Медичи, а это значит, что с ним нужно быть настороже. Причем всегда.

— Я была там несколько раз с великой герцогиней, — ответила Кьяра. — Мы ходили с ней через весь город от палаццо Веккьо во дворец Питти. Моя бабушка называет его горностаевой норой.

Принц Фердинандо — в таком облачении язык не поворачивался назвать его кардиналом — громко рассмеялся.

— Ах да, твоя бабушка. Мона Агнесса Нерини, ведь так ее зовут? Несокрушимая сторонница республики. А вот и вход.

Мона Агнесса Нерини, ведь так ее зовут? Что он еще знает о бабушке? Неужели он выследил Пьерино Ридольфи за тридевять земель в Германии и выпытал у него всю правду о его побеге? Самого Фердинандо эта информация мало интересовала, но при необходимости он мог рассказать кое- что своему брату…

Он провел ее сквозь арку в каменной стене, которой был обнесен сад. Затем они поднялись по достаточно высокой лестнице и очутились перед дверью, охраняемой одним- единственным стражником. Тот узнал принца Фердинандо и распахнул перед ними дверь. Они оказались в длинном коридоре, наполненном светом, который вливался через небольшие квадратные окошки по одну сторону коридора и большие круглые окна — по другую сторону. На стенах между окнами висели картины, потолок был украшен фресками, а пол выложен гладко отполированными каменными плитами рыжеватого оттенка. Этот длинный коридор проходил прямо через жилые дома и лавки горожан, что вполне в духе Медичи — не остановиться ни перед чем ради собственного комфорта и роскоши.

— Мой отец и мой брат собрали здесь неплохую коллекцию картин, доступных взору только членов семьи, — сказал принц. — Пройдем чуть дальше. Там есть одно прелестное местечко.

Чуть дальше по коридору располагалась небольшая ложа, выходившая прямо внутрь великолепной церкви. Принц жестом указал на стоявшую здесь скамью, обитую мягкой тканью.

— Присаживайся, синьорина, — сказал он. Затем он присел сам и подождал, пока Кьяра не займет место рядом с ним. — Теперь поговорим о делах. До меня дошли очень тревожные сплетни относительно твоей новой госпожи. Я думал…

— Она не моя госпожа, — перебила Кьяра и тут же поспешно добавила: — Мой господин.

Принц снова рассмеялся. Что он хочет сказать этим смехом?

— Госпожа не госпожа, это неважно, — сказал он. — Мне сказали, что мой брат настолько обезумел, что тайно сочетался с ней браком.

— Боюсь, что это правда.

— Все ясно. А я пишу своему брату из Рима и советую ему подходящих принцесс для второй женитьбы, а он уже, видите ли, женился на этой венецианке.

— Я вообще не понимаю, почему он должен жениться, — не выдержала Кьяра. — Прошло всего лишь несколько месяцев со смерти великой герцогини. Он что, не может подождать хотя бы год ради приличия? И почему вы, мой господин, так торопитесь предлагать ему новую невесту?

— Милая моя, — сказал Фердинандо. На этот раз он не смеялся и даже не улыбался. В его голосе звучала неподдельная искренность, если, конечно, он был на нее способен. — Я был глубоко привязан к великой герцогине. Думаю, ты это знаешь. Я был очень опечален известием о ее смерти.

Кьяра отвернулась и посмотрела на церковь, изо всех сил стараясь не заплакать. Если бы он только знал всю правду о ее гибели.

— Я знаю, мой господин, — вымолвила она.

— Но есть две причины, по которым я хотел поскорее устроить новый брак для моего брата, и я думаю, сама

Иоанна со мной согласилась бы. Во-первых, я хотел вырвать его из когтей этой венецианки, а во-вторых, нам необходим законный наследник престола. Маленький Филиппино слишком нездоров. Если Франческо будет настолько глуп, что узаконит своего подкидыша, я прикажу задушить этого мальчишку. Я даже готов взять на душу грех братоубийства, но не позволю отдать корону этому безродному бастарду, в жилах которого нет и капли крови Медичи.

— Вы так смело об этом говорите, — заметила Кьяра, нервно сглотнув слюну.

— Но ты же меня не предашь?

— Нет, конечно.

Раньше, когда она была еще сама собой, Кьярой Нерини, дочерью книготорговца, она бы удивилась и слегка испугалась того, что такой знатный господин раскрывает перед ней свои потаенные мысли. Но сейчас, после четырех лет жизни при дворе Медичи, она уже знала, в чем состоит его хитрость, и понимала, зачем он это делает. Только для того, чтобы подчинить ее своей власти. Если хоть что-нибудь из того, что он ей сказал, будет предано огласке — пусть даже по его собственному наущению, — он в любой момент может сделать ее виноватой и погубить навеки.

И если она откажется выполнить его просьбу — а он непременно собирался о чем-то ее попросить, — ему тоже не составит труда ее погубить.

А вместе с ней и бабушку. Именно поэтому он не преминул упомянуть ее полное имя.

Будь что будет. Если он намерен включить ее в игру, она готова сыграть свою партию.

— Можно задать вам один вопрос, мой господин? — спросила она самым невинным тоном.

— Задавай.

Каменная балюстрада балкона была завешена красно-золотым гобеленом. Мелкими аккуратными стежками на нем были изображены щит и шары Медичи, а также множество красных геральдических лилий Флоренции. Далеко внизу сиял на солнце золотой алтарь церкви.

— Почему вы оказываете мне такое доверие, мой господин? Вы принц по рождению, а также князь церкви, а я дочь простого книготорговца. Я уверена, в вашем окружении найдется немало людей, которым вы можете доверять.

— Люди из моего окружения почти всегда преследуют собственные интересы. Они первые меня предадут. Я должен возвращаться в Рим, и мне нужен кто-то в свите венецианки, кто бы держал меня в курсе всех событий. Я полагаю, ты тоже была привязана к Иоанне и ради нее готова стать моим… осведомителем.

— Вы хотите сказать, шпионом…

— Ну, это слишком резкое слово.

— Да, я любила ее, мой господин. Для меня она была сердцем и совестью всего двора, единственным по-настоящему хорошим человеком, несмотря на всю свою замкнутость. Да, великий герцог принудил меня служить Бьянке Капелло, но в конце концов я оказалась здесь. Теперь я помогаю ухаживать за детьми великой герцогини и ее гончими, чему очень рада.

Принц усмехнулся.

— Да, она очень любила своих собак, — сказал он. — Кстати, а где те две старые собаки? Я их не видел в парке.

— Их забрала моя бабушка. Уверяю вас, она хорошо о них заботится.

— Превращает их в четвероногих республиканцев, надо полагать? — с улыбкой произнес принц. — А великий герцог? Он не соизволил обеспечить им надлежащий уход?

— Нет, мой господин. Он… занят другими вещами.

Принц покачал головой. Интересно, что он хочет этим сказать? Неужели он хочет еще больше очернить своего брата в глазах Кьяры?

— Я слышал, что английский алхимик, Руанно дель Ингильтерра, возвращается во Флоренцию.

Кьяра почувствовала, как жар подбирается к ее щекам. Слава богу, на балконе темновато, и есть надежда, что принц ничего не заметит.

— Да, мой господин, — коротко подтвердила она.

— Когда он сюда прибудет, он снова присоединится к вашим алхимическим экспериментам? Франческо говорил мне, что продвинулся к созданию Ьар1$ Ркйозоркогит ближе, чем когда-либо до этого.

— Я не знаю, мой господин. Надеюсь, что да.

— На что ты надеешься? На то, что вы найдете философский камень? Или на то, что к вам снова присоединится англичанин?

— И на то, и на другое, — ответила она и отвернула лицо.

— Посмотри на меня, дорогуша.

Она нехотя повернула голову и встретилась взглядом с принцем. В его темных глазах сверкал радостный задор. Он был так похож на своего брата внешне, но так разительно отличался от него по характеру. Интересно, насколько глубоко проходит это различие? Или это лишь очередная игра? Как говорит бабушка, змея в новой коже все равно остается змеей.

Под всем его видимым дружелюбием и открытостью скрывается угроза. Мона Агнесса Нерини, ведь так ее зовут?

— Что я могу для тебя сделать в обмен на то, что ты станешь моим осведомителем? — спросил он. — Думаю, мой брат уже проявляет достаточную щедрость за то, что ты служишь помощницей в его лаборатории?

— Да, мой господин. Золото мне не нужно. Разве что… Вы же ведь священник?

Своим вопросом она, видимо, застала его врасплох.

— Не совсем, — ответил он. — Я кардинал-мирянин, а это значит, что я причислен только к малым чинам церкви. А почему ты спрашиваешь?

— Вы имеете власть освободить человека от обета? От обета, данного на священной реликвии?

Он слегка покачал головой.

— А в чем состоит обет?

Кьяра снова бросила взгляд на церковь. Интересно, каково это — слушать мессу здесь, стоя высоко над толпой простого люда? Неужели священник приносит им Святые Дары прямо сюда, наверх, поднявшись по тайной лестнице?

— Обет целомудрия, — сказала она. — Это был мирской обет, но я давала его, возложив руки на Пояс Пречистой Девы Марии.

— Да, я помню. Иоанна говорила мне об этом. В тот день, когда я впервые тебя увидел. Ты помнишь?

— Да, помню, мой господин.

— А еще мой брат подверг тебя какому-то языческому обряду инициации и наложил на тебя обет девства. Я не думаю, что тебе нужен священник, чтобы освободиться от подобной глупости, дорогая. Это же был всего лишь маскарад.

«Теперь ты должна поклясться, что будешь оставаться девственницей все то время, пока будешь у меня в услужении. Иначе тебе грозит смерть, — прозвучал в ее голове голос великого герцога, который произнес эти слова тогда, в лаборатории Казино ди Сан-Марко. — Магистр Руанно, подайте сюда реликвию».

Она вспомнила свое смятение при этих словах про смерть и реликвию. Ей вспомнился ковчег из горного хрусталя, прохладный и гладкий, искусно вырезанный в форме раковины.

Возложив руки на Священный Пояс Непорочной Девы Марии, клянусь хранить свою невинность все то время, пока буду находиться на службе у его светлости.

— Я все-таки чувствую, что без священника не обойтись, — сказала она и разозлилась сама на себя, когда ощутила, как ее глаза защипало от подступивших слез. — Это была священная реликвия. Пояс самой Пречистой Девы.

— Ну, раз ты так чувствуешь, будь по-твоему.

Он наклонился к девушке и возложил руки ей на голову.

— In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti, — промолвил он спокойным и ровным голосом. — Ныне и присно освобождаю тебя от уз обета целомудрия. Аминь.

Кьяра не ожидала, что все произойдет так быстро. Всего лишь несколько слов. Но после них она почувствовала, как на душе стало легче.

— Теперь ты свободна, — сказал он. — А есть какая-то причина, по которой ты хотела освободиться от данного тобой обета? Какой-то человек, к которому ты особенно привязана?

— Нет, что вы, — солгала Кьяра. Кардиналу совсем не обязательно знать о ее чувствах, к кому бы они ни относились. — Пожалуйста, не говорите никому.

— Особенно англичанину? — усмехнулся он.

— Вообще никому.

— Хорошо. Я никому не скажу. Обещаю.

— Спасибо вам, мой господин.

— А теперь, когда ты свободна, — сказал он более серьезным тоном, — я попрошу тебя думать так, будто ты находишься на службе у меня, а не у моего брата. Ради великой герцогини Иоанны, которую мы оба любили.

«Ну, конечно, ради великой герцогини Иоанны, — подумала Кьяра, — и под страхом тех едва скрываемых угроз по поводу моей бабушки, которые ты, разумеется, будешь полностью опровергать с маской искреннего изумления на лице, как и все Медичи».

— Я буду продолжать работать с вашим братом, мой господин, в качестве его мистической сестры.

— Разумеется. Я даже рад этому. Я с удовольствием посмотрю на философский камень, как только вы его сделаете.

— А как насчет магистра Руанно?

— Я уверен, он обрадуется, узнав, что ты свободна от своей клятвы, — с улыбкой сказал принц. — Но он сам должен принять решение, кому он будет дальше служить.

— Великий герцог очень зол на него за то, что он уехал из Флоренции без его разрешения.

— Знаю. Обещаю поговорить с ним об этом.

— Спасибо, — кивнула Кьяра. — Я буду сообщать вам о том, что происходит при дворе Бьянки Капелло. Но делаю я это только потому, что сама этого хочу, ради великой герцогини и принца Филиппо. Отныне я буду служить только себе и никому больше.

— Республиканка, — рассмеялся принц. Запомни. Поддерживать старую республику — это государственная измена. — Ладно, я не буду просить об очередных клятвах. Я просто прошу твоей помощи до тех пор, пока мой брат публично не признается в том, что мнимый ребенок венецианки — не его родной сын, что делает меня законным наследником престола.

— Обещаю помогать вам, мой господин.

Она снова взглянула на золотой алтарь в церкви. «Здесь и сейчас я дам еще один обет, — мысленно сказала Кьяра. — Я клянусь, что Бьянка Капелло заплатит за смерть великой герцогини. Может быть, она этого и не хотела, но все же стала причиной ее гибели. И она за это заплатит».

 

Глава 44

Вилла ди Пратолино

5 августа 1578

Несколько дней спустя

Кьяра знала, что Руан уже на подъезде во Флоренцию. Как-никак он прислал тайное письмо, да и великий герцог тщательно готовился к его приезду. И все равно, когда он оказался на пороге зала в сопровождении двух стражников Медичи, ей показалось, что весь воздух в помещении мгновенно выжгло взметнувшимся пламенем. Руан… Живой, здоровый, здесь… Руан во плоти, а не в снах, навеянных соннодольче.

Их глаза встретились. В его взгляде мелькнула искорка радости, но он тут же погасил ее, словно ее и не было. Он не улыбнулся, но и не нужно было. Она с трудом перевела дыхание и отвела взгляд.

Повинуясь движению великого герцога, стражники поклонились и отошли.

— Итак, магистр Руанно. — Великий герцог с оскорбительной вальяжностью откинулся на спинку украшенного замысловатой резьбой трона. — Вы снова решили почтить наш город своим присутствием.

На помосте его окружали придворные и вельможи. Бьянка Капелло сидела сбоку, на своем собственном, богато украшенном троне. Кьяра стояла позади нее, со сложенными руками и опущенным взглядом. Просто одетая, она казалась обычной служанкой. Вся обстановка была рассчитана на то, чтобы выразить, как герцог плевать хотел на алхимию, на свою мистическую сестру, а особенно на самого Руанно дель Ингильтерра и на то, вернется он когда-либо во Флоренцию или нет. Тем не менее это была не более чем напыщенная декорация. Кьяра видела, какие грубые ошибки делает великий герцог в лаборатории без руководства английского алхимика. Он сейчас подчеркнет свое герцогское недовольство, а затем с облегчением примет Руана обратно. И они вместе, втроем снова начнут работу над magnum opus.

И потерпят неудачу, потому что практически все элементы в лаборатории на вилле ди Пратолино тщательно и аккуратно подпорчены.

Что скажет на это Руан? Что он подумает о секретной лаборатории, которую Кьяра создала в подвале книжной лавки? Что он сделает, если она признается ему во всем?

— Я лишь прошу вашей милости, ваша светлость, — произнес Руан. Кьяра не удержалась и снова взглянула на него. Его голос был другим. Он сам выглядел по-другому. Каким образом? Дело было не в одежде. На нем, как всегда, было простое темное одеяние. Не изменились и мускулистые, как у работника, плечи, и хотя отсюда ей не было видно шрамов на ладонях, Кьяра знала, что они тоже остались прежними. Что-то изменилось в его лице. Глаза, полные бесконечной печали, глядели через всю комнату на великого герцога как на равного.

О Руан. Она крепко сцепила ладони, чтобы не протянуть их к нему.

— Милости, магистр Руанно? — спросил великий герцог. — У меня нет привычки оказывать милость тем, кто покидает мой дом и мой город без моего разрешения.

Руан не пошевелился.

— Мои дела в Англии требовали вмешательства, — сказал он. — Вы знали об этом, ваша светлость, но были чрезвычайно заняты рождением вашего сына и тяжкими обязательствами, которые в связи с этим на вас легли. У меня не было возможности обратиться за официальным разрешением.

— И то, что вы вернулись, значит ли это, что ваши дела в Англии приведены в порядок и вы готовы задержаться здесь, во Флоренции, пока наша великая работа не будет завершена и пока философский камень не окажется у нас в руках?

— На данное время мои дела в Англии улажены, — произнес Руан. Голос его был тверд, а на лице оставалось выражение отрешенности. — Ваша светлость, я возвратился во Флоренцию лишь затем, чтобы помочь вам закончить работу по созданию Lapis Philosophorum.

Во Флоренцию же я возвращаюсь только ради двух вещей. Первая — это месть. Вторая — это ты.

Интересно, что бы сказал великий герцог, узнай он правду? Чувствует ли он вину за свои преступления и грехи? Являются ли ему во снах призраки Изабеллы и Дианоры? Скорее всего, нет. Он слишком хорошо усвоил уроки своего отца — что власть великого герцога является абсолютной и что всеобщее почтение и первенство дома Медичи должны всегда оставаться незыблемым приоритетом.

Она опустила взгляд на затейливо уложенные волосы Бьянки Капелло, сверкающие драгоценностями и припорошенные золотой пылью, которая искрилась, как сахар на выпечке. Снится ли ей тот ужасный миг, когда она ударила великую герцогиню и тем самым столкнула ее с лестницы навстречу смерти? По-видимому, нет. Великая герцогиня ударила ее первой, а Бьянка, скорее всего, уже позабыла те ужасные слова, которыми она ее спровоцировала, и поэтому свято верила, что она просто защищалась. Падение великой герцогини было не более чем несчастный случай.

Скорее всего, она запомнила все именно так. И это одновременно была и правда и неправда.

— Очень хорошо, — сказал великий герцог. Он продолжал смотреть на Руана так же пристально, однако взгляд его, странным образом, не был сосредоточен, словно великий герцог не мог отчетливо видеть все находящееся за пределами помоста, на котором он сидел вместе с Бьянкой. — Вы восстановлены в вашем положении алхимика и металлурга в моем доме. За жалованьем и ключами от лабораторий обращайтесь к моим секретарям.

Руан поклонился, причем даже ниже и грациознее, чем раньше. Что произошло в Англии, отчего он так изменился?

— Лабораторий, ваша светлость? — переспросил он. — Я не ослышался? У вас теперь не одна лаборатория?

— Да. Одна лаборатория все там же, в Казино ди Сан-Марко. Вы поселитесь в ваших прежних тамошних апартаментах. Но я также устроил новую лабораторию здесь, на вилле ди Пратолино. Если донна Бьянка позволит, Кьяра покажет вам ее расположение и все находящиеся там инструменты.

«Да… Мы наконец-то окажемся наедине, в молчаливом сумраке оранжереи, в овевающих нас ароматах листвы и фруктов. Я освобождена от своего обета, и если мои сны сегодня не станут реальностью, то я умру».

— Увы, ваша светлость. Этим утром у Кьяры уже есть поручение, — вмешалась Бьянка Капелло. — Я хотела попросить ее починить детскую одежду.

Кьяра стиснула кулаки и снова опустила глаза. «Я так долго этого ждала, — подумала она. — Сумею подождать еще немного».

— Хорошо, — сказал великий герцог. — Магистр Руанно, вы останетесь здесь на вилле ди Пратолино до завтра. Сестра Кьяра, днем, когда ты покончишь с поручениями донны Бьянки, зайди к магистру Руанно в лабораторию и введи его в курс дела.

На протяжении всего дня Бьянка Капелло не оставляла ее в покое, давая поручения одно другого унизительнее. Время уже близилось к ужину, когда прибыл один из секретарей великого герцога, распорядившись, чтобы донна Бьянка немедленно отослала сестру Кьяру в лабораторию и отправилась в свои личные покои ожидать великого герцога. Кьяра вздрогнула, вспомнив тот день, когда она уронила ночной горшок, увидев происходящее в спальне.

В любом случае сегодня великий герцог будет слишком занят со своей тайной женой до утра. Кроме него никто не осмелится ступить в лабораторию. Все слуги боялись происходивших взрывов и странных запахов, доносившихся в результате экспериментов великого герцога. «Пахнет серой, как в преисподней», — шептались они.

Но Руан будет там. Руан ничего не боится.

Она вошла в лабораторию и закрыла за собой дверь. Над огромным столом горела одна-единственная лампа. Красноватый свет закатного солнца струился сквозь высокие окна. Лимонные и апельсиновые деревья в кадках были отодвинуты в углы, но их резкий аромат до сих пор висел в воздухе, смешиваясь с запахами селитры и серы, оставшимися после изготовления фейерверков. На столе стоял отцовский атанор из Трапезунда, а рядом с ним выстроились реторты и алем- бики. В шкафах размещались ряды стеклянных сосудов, наполненных жидкостями, порошками и кристаллами всевозможных цветов.

— Кьяра.

Из тени вышел Руан. Он снял куртку. Его белая с кружевом рубашка слегка мерцала в полумраке. Какое-то мгновение они просто смотрели друг на друга. Затем он протянул к ней руки в жесте, выражающем не то требование, не то вопрос. Она пошла прямо к нему, так, словно делала это всю свою жизнь.

— Тароу-ки, — ласково произнес он и заключил ее в свои объятия так, словно собирался навеки забрать у остального мира. Она скорее почувствовала, чем услышала слова в потоке его дыхания.

— Скажи мне, что это значит, — попросила она. — Пожалуйста.

— Маленькая бульдожка. Моя маленькая бульдожка.

Кьяра, прижатая к его груди, невольно рассмеялась. Она не была уверена в том, что именно она ожидала услышать, но уж точно не это. Конечно, все из-за ее подбородка. Бабушка всегда говорила, что ее подбородок делает ее похожей на бульдога.

— Я отправил тебе письмо, — сказал он и с невыразимой нежностью погладил ее волосы ладонью. — Мне хотелось, чтобы ты знала, что я приеду.

— Бабушка передала его мне. Я знала.

— Я столь о многом хочу тебя расспросить. Столь многое рассказать. Но, думаю, это может подождать.

И снова вопрос, хотя руки его дрожали, а прижавшееся к ней тело было твердым, как железо, добытое из сердца земли. Сейчас было самое время сказать: «Великий герцог и так уже недоволен тем, что ты его ослушался, и если мы это сделаем, он все узнает, как ты сам говорил». Сейчас было самое время спросить: «Что мы будем делать, ведь твой дом в Корнуолле, а мой — здесь?». Сейчас было самое время, чтобы столько всего сказать, но у нее кружилась голова от его близости, от его объятий.

— Великий герцог, — удалось прошептать ей. — Он все узнает.

— Я так не думаю.

— Почему? Что изменилось?

Он поцеловал ее в бровь, затем в висок. Она почувствовала, как он вынимает одну из серебряных булавок из ее волос. Нежное прикосновение острия к шраму над левым ухом заставило ее задрожать от странного ощущения, которого она раньше никогда не испытывала.

— Ты этого не замечаешь. Но ты ведь видишь его каждый или почти каждый день последние восемь с половиной месяцев? Когда я увидел его сегодня утром, после столь долгого отсутствия, меня поразила произошедшая с ним перемена.

— Он на ней женился, если ты об этом. Тайно.

На мгновение Руан застыл. Казалось, он не ожидал услышать подобную новость. Затем пришел в себя и вынул из ее волос следующую булавку.

— Это еще больше доказывает, что я не ошибся, — сказал он. — Ведь с тех пор как умерла великая герцогиня, он одержим донной Бьянкой? Проводит все свое время здесь, на вилле в Пратолино? Не может ею насытиться так, как никогда раньше?

— Да. Откуда ты знаешь?

— Они словно окружены миазмами. Он думает только о ней. В его фантазиях лишь она, женщина, которая находится в его безраздельной власти.

— Он занимался и другими вещами. Руководил строительством и… и делал фейерверки, — сказала Кьяра и замолчала.

— Все, чтобы только быть с ней, обладать ею, когда он пожелает. Кьяра, он так погряз в собственных удовольствиях, что другие удовольствия, другие люди теперь для него не существуют.

Он вынул еще одну булавку. Она почувствовала, как тяжелая коса, освободившись, скользит вниз по спине.

— Он по-прежнему плетет интриги, — сказала она, — строит планы.

— Я знаю. Он все еще опасен, и нам следует быть осторожными. Но это теперь другой человек, великого герцога больше нет. А занявший его место не столь велик.

Она склонила голову ему на грудь. Было странно чувствовать, что волосы у нее не сколоты. Это напоминало о том, первом дне, под дождем, на площади Синьории. Она желала его, но вместе с тем… Неужели она его боится? Нет, она не боится ни его, ни возможной близости. Она боялась того, что это будет значить. Как это все изменит.

— Великого герцога можно обмануть, — продолжал он. — Но ты и я — мы не должны обманывать друг друга. Я люблю тебя, Кьяра. Я хочу взять тебя в жены и увезти к себе домой в Милинталл. И я не думаю…

Он осторожно провел ладонью по ее голове. Кьяра смущенно потупила взгляд, не смея взглянуть ему в лицо, чтобы сказать всю правду о том, что не уверена, что на самом деле чувствует, и уже запуталась в том, что было на самом деле, а что — иллюзией, навеянной соннодольче? Что она не готова оставить свой дом ради того, чтобы отправиться с ним в далекие края.

— Я вижу, ты не разделяешь моих чувств, — сказал Руан после недолгого молчания.

— Я не знаю. И да, и нет. Это мой дом, Руан. Моя семья уже более двух сотен лет живет во Флоренции.

— Хочешь, чтобы я остановился? Хочешь подождать, пока ты…

— Нет, — поспешно сказала Кьяра. В этом она была уверена, как ни в чем другом. — О нет, Руан, не останавливайся. Не уходи.

Он снова погладил ее по голове, затем взял за косу и осторожно потянул, заставляя поднять голову, чтобы посмотреть ей в глаза. Это было больно и в то же время наполнило ее таким сильным желанием, которого она еще ни разу не испытывала, даже в фантазиях.

— Ты уверена, что никто не придет? — спросил он.

— Уверена. Великий герцог ясно дал понять, что рассержен на донну Бьянку за то, что она задержала меня. А когда он зол, он…

— Наказывает ее. Я знаю. Я давно об этом знаю. — Он вынул остальные булавки, тщательно их собрал и положил на стол. — Они идеально подходят друг другу в своих желаниях. Ему нравится повелевать ею и наказывать, а ей — подчиняться ему и принимать его наказания. Она с самого начала имела над ним власть.

— А он имел власть над ней. — Кьяра перекинула косу через плечо и стала медленно ее расплетать. — В каком-то смысле я им завидую. Оба жестокие и себялюбивые, они так всецело принадлежат друг другу.

Он накрыл ладонью ее пальцы, заставляя их остановиться.

— Не так всецело, — сказал он, — как ты будешь принадлежать мне.

Руан…

Она обхватила его руками и крепко прижалась к нему всем телом. От него действительно пахло лимоном, или это просто запах лимонных деревьев? Медленно, так медленно… До нее донесся ее собственный тихий стон удовольствия от поцелуя, возможности ощущать его вкус, вдыхать его дыхание. Спустя некоторое время он подхватил ее на руки и отнес в темный угол, в место, находившееся за лимонными деревьями, которые закрывали от нее шкафы и прочее алхимическое оборудование. Это было все равно что находиться в роще лимонных деревьев, только Руан еще приготовил здесь мягкое ложе из свежей соломы, сухих трав и одеял, набросив на них свой темно-синий плащ, от которого пахло морем.

Руан…

Не отрываясь от ее губ, он расшнуровал ее лиф и распустил завязки на юбках. Ткань, жесткий корсет и вышитое кружево. Из одежды он оставил на ней только огромный лунный камень на серебряной цепочке. Казалось, камень дрожал в такт ударам ее сердца, но это, конечно, не могло быть правдой.

— Даже если кто-нибудь заглянет в оранжерею, он нас здесь не увидит, — сказал он. — Ложись, тароу-ки.

Она откинулась на спину, утопая в собственных ощущениях — от его покрытых шрамами рук на своем нагом теле, теле, которого до этого никто не касался, и таком отзывчивом, что это даже немного пугало. Она слышала свои беспомощные стоны наслаждения, слышала его дыхание, неровное от сдерживаемой страсти. У его кожи был вкус соли и меди.

— Мы нарушаем твой обет, — тихо сказал он.

— Нет. Я освободилась от него.

Он отодвинулся. В напоенном лимонными ароматами полумраке она едва заметила удивление, промелькнувшее в его взгляде.

— Когда? Каким образом? Великий герцог знает?

— Нет. Помолчи, Руан. Пожалуйста, помолчи.

Он больше не сказал ни слова. Она закрыла глаза и отдалась ему. Это почти не было больно. Не так, как об этом шептались молодые женщины при дворе. Это было странно, но совсем не ужасно. «Я делала это раньше, — подумала она. — Соединяла два элемента, мужское и женское начало, темное и светлое, землю и луну, позволяла им смешиваться и гореть, пока вся комната не заполнялась жаром».

Чуть позже он повернулся к ней лицом и нежно прикоснулся губами к точке как раз между бровей.

— А головные боли? Голоса? Они до сих пор преследуют тебя?

— Нет. Больше не преследуют.

Он поцеловал ей веки, одно за другим.

— Загадка за загадкой. Я выразить не могу, как много думал о тебе.

— В своих снах от соннодольче?

— Иногда. — Он поцеловал тонкую нежную кожу под глазами, затем то место, где был шрам, в волосах над левым ухом. — А иногда это были только мои собственные мысли… воспоминания… твои волосы, свободно спадающие по спине, как в день твоей инициации. Твой взгляд, когда ты растирала caput mortuum, надев шелковую маску. Ты сама, без предупреждения знала, насколько это опасно. А потом в темноте крошечной кладовой великой герцогини… я так желал тебя в тот момент, что боялся попросить зажечь свет.

— О Руан. Мне так тебя не хватало. Я знала, я сразу почувствовала, что ты возвратился. Я знала.

— Я тоже. — Он зарылся пальцами в поток ее волос, наматывая пряди на свои запястья. — У тебя такие красивые волосы. В глубинах Уил Лоур залегает медная руда, точно такого цвета — коричневая, но настолько темная, что кажется черной, с синим и фиолетовым отливом.

— Это просто волосы.

Он тихо рассмеялся.

— Это твои волосы и это делает их единственными в своем роде. Как и твои глаза, которые все время меняются. Когда-нибудь я составлю твой гороскоп. Ты знаешь день своего рождения?

— Да. Двенадцатый день ноября 1558 года. Я отыскала его в книге моего отца.

— В книге отца?

— Я утаила от тебя одну из его книг.

— Я так и знал, — сказал он. — Ты мне ее покажешь?

— Завтра. Или послезавтра. Я хочу, чтобы ты мне все рассказал. И я тоже расскажу тебе все.

Он помог ей одеться и заплести волосы, быстро и аккуратно, как настоящая служанка. Они встали по разные стороны огромного стола, на безопасном расстоянии, на случай, если кто-то из ночной стражи великого герцога решит заглянуть в оранжерею, увидев горящую лампу. Для всех они останутся такими, как прежде: английский алхимик великого герцога и его мистическая сестра, давшая обет целомудрия. Но между ними уже возникла гораздо более прочная связь, благодаря которой они никогда не будут прежними. Кьяра ощущала эту взаимосвязь как странную силу, подобную той, которая возникает между магнитом и железным гвоздем, ощутимую и неизбежную.

— Тогда расскажи мне, — попросил он. — О том, как донна Бьянка пыталась тебя убить.

Она рассказала ему все. О том, как донна Бьянка побывала в палаццо Веккьо, как она ударила великую герцогиню и, намеренно или нет, стала причиной ее смерти. О том, как позже Бьянка проговорилась о своей тайной свадьбе и угрожала, что заставит Кьяру замолчать навеки. И как затем она однажды проснулась ночью в самом сердце лабиринта, где ее со всех сторон окружали отравленные шипы, пропитанные соннодольче. Они были одни в комнате, не было причины говорить шепотом, но, впервые произнеся эти слова вслух, Кьяра испугалась. И в то же время ее охватило мучительное облегчение, словно она только что положила одну из бабушкиных целебных припарок на глубокую рану и та вытянула из нее весь яд.

Когда Кьяра закончила, Руан произнес что-то на корнском. Видимо, ругательство, потому что звучало это отвратительно. Затем уже спокойнее спросил:

— Так, значит, великому герцогу известно, что ты принимаешь соннодольче?

— Да. И я думаю, он также знает, что, сделав это однажды, уже нельзя просто так взять и перестать его принимать. И знаешь, что еще? Я думаю… не знаю как, но это средство помогло мне, избавило от головных болей, от обмороков и голосов демонов. Это и хорошо, и плохо одновременно. Великий герцог пообещал, что я буду получать соннодольче столько, сколько нужно…

Она замолкла.

Руан тихо рассмеялся.

— И он выполнит свое обещание. Потому что до тех пор, пока ему одному известна формула, он знает, что ты привязана к нему.

— Может, я и привязана к соннодольче, но я ничуть не привязана к великому герцогу. Я изменила некоторые субстанции в его лаборатории, чтобы его поиски философского камня никогда не увенчались успехом.

Это признание удивило Руана.

— Очень изобретательно, — заметил он. — Но и опасно, как и все изобретательное.

— Есть одно место, где все минералы хранятся в чистом виде. Моя тайная лаборатория. Я покажу ее тебе.

— Ты изумляешь меня, тароу-ки. Пока меня не было, тебе так много пришлось пережить.

Он наклонился через стол и поцеловал ее в губы, долгим и неспешным поцелуем, который прошел по ее нервам серебряной нитью и сплелся в замысловатый узел у нее в животе.

— Для дочери и внучки республиканцев ты отлично усвоила придворную политику, — сказал он, соприкасаясь с ней губами.

— У меня не было выбора, — ответила Кьяра и снова поцеловала его, наслаждаясь вкусом и чувствуя, как внутри нее пробегает дрожь. Затем она отстранилась, внезапно поняв, что ни о чем не расспросила Руана.

— Руан, расскажи мне, почему тебе пришлось так неожиданно уехать, и чем ты занимался в Англии.

— Это сложная и длинная история.

— А есть вариант попроще?

— После восстания в 1549 году поместье моего отца отдали одному англичанину. Незаслуженно — мои отец и мать были лоялистами, и…

Он замолчал. В его глазах разверзались темные бездны горя и жестокости. Он убрал руки, словно не хотел, чтобы его рассказ коснулся и ее.

— Я расскажу тебе все в другой раз, — пообещал он. — Если коротко, то я с помощью золота великого герцога и собственной репутации пытался убедить английскую королеву вернуть мне Милинталл. Советник королевы, доктор Джон Ди, говорил с ней от моего имени.

— Он тоже алхимик?

— Да, в том числе. Доктор Ди сообщил мне, что королева Елизавета обратила свою благосклонность на другого просителя. Елизавета Тюдор щедра на подарки для своих любимцев из дворян.

— По-видимому, ты прибыл как раз вовремя, чтобы заставить ее передумать.

— Да, но…

Уголок его рта пополз вниз. После секундной паузы он продолжил:

— Об этом я тоже расскажу тебе в другой раз. Самое главное — это то, что Милинталл Хаус и Уил Лоур снова принадлежат мне по праву, как и должно было случиться после смерти моего отца.

— Я удивлена, что ты вообще вернулся во Флоренцию.

— Неужели? Великий герцог обязан заплатить мне жизнью. А кроме того, я же писал тебе, что возвращаюсь также из-за тебя.

— Руан… — Она потянулась к нему через стол и снова взяла его за руки. — Он обязан заплатить жизнью и мне. Они оба, он и донна Бьянка. Но что будет потом?

— Мы уедем домой в Корнуолл. Там мы будем в безопасности.

Ее сердце сжалось и похолодело.

— Это твой дом, Руан. Не мой, — произнесла она.

Он посмотрел на их сцепленные руки. После долгого молчания он спросил:

— Ты сможешь сделать его своим ради меня?

— Я не знаю. Я ведь не леди. Я не знаю, что значит — иметь свой собственный большой дом, не говоря уже о руднике. Я даже не могу стать полноправным членом гильдии, чтобы иметь свою собственную книжную лавку. Но вместе с тем Флоренция — это то место, где родилась я, а до меня моя мать, бабушка и прабабушка, и все предки по женской линии, хоть я и не знаю точное их число. Я принадлежу Флоренции душой и телом и даже подумать не могу о жизни в другом месте. Для меня это все равно что переехать жить в Трапезунд или на дно моря.

Он высвободил свои руки.

— И что же мы будем делать?

Она сглотнула, изо всех сил сдерживая слезы.

— Я не знаю.

Он сделал глубокий вдох и встал.

— Если завтра великий герцог и донна Бьянка умрут, — сказал он, — великим герцогом станет маленький принц Филиппо. Обязанности его регента возьмет на себя кардинал. Он любит его и сделает это ради памяти великой герцогини Иоанны. Ты будешь в полной безопасности.

— И ты. Ты тоже будешь в безопасности. Кардинал ненавидит великого герцога, невзирая на то что приходится ему братом. Даже если он о чем-то узнает или догадается, то обставит все таким образом, что вина не падет на тебя.

— Может быть. А может, и нет. Но мне бы хотелось вернуться домой. Сейчас я нанял в поместье Милинталл смотрителя и управляющего рудником, но это только временные меры.

— Ну, Руан, пожалуйста. Нельзя сделать так, чтобы это было не только временно? Разве ты не мог бы… просто иногда туда возвращаться… как в этот раз? Мы бы могли завести дом здесь, во Флоренции.

— Мой дом — это Милтинталл.

— А мой дом — Флоренция. У меня здесь бабушка и сестры, за которыми необходимо присматривать.

Он подошел к шкафу и начал рассматривать склянки и колбы. Она видела, как он снова влезает в кожу магистра Руанно. Прошло много времени — она бы успела прочитать «Отче наш», «Верую» и полдюжины «Аве Мария».

— Я подожду, — произнес он наконец. — Но не очень долго. Это все, что я могу тебе обещать. Это будет опасно, так как подозреваю, что прием, оказанный мне великим герцогом, не настолько радушный, как может показаться на первый взгляд.

— Да, — согласилась Кьяра. — Не настолько.

Он повернулся к ней и улыбнулся. Сердце Кьяры снова ожило, болезненно дернувшись.

— Я не откажусь от тебя, только не теперь. Какой бы тайной ни была наша связь.

— Я тоже ни за что не откажусь от тебя.

— Я приму меры, чтобы ты не зачала. В древних книгах описаны некоторые способы.

— Я готова сделать все, что ты скажешь.

— Но если ты все же понесешь ребенка, то поклянись мне, что мы отплатим нашим должникам смертью и тотчас же уедем отсюда. Пообещай мне это.

Она встала и подошла к нему.

— Я обещаю, — сказала она. — Руан, если мы отыщем философский камень, возможно, он… позволит пребывать в двух местах одновременно.

Он улыбнулся.

— Я так не думаю, — произнес он. — В конце концов тебе придется сделать выбор.

Она положила ладонь ему на грудь над сердцем.

— Одному из нас придется выбирать, — поправила она.

 

Глава 45

Дворец Питти

29 марта 1582

Три с половиной года спустя

— Душа принца Филиппино отлетела на небеса, — промолвил священник. — Оставьте его, ваша светлость. Недостойно держаться за бренную телесную оболочку. Тем самым вы словно отрицаете волю Господа.

Франческо нежно гладил лоб своего сына. Его кожа была еще теплой и влажной от пота, выступившего на ней в последней предсмертной агонии. Его вьющиеся волосы, унаследованные от матери, влажными локонами лежали на подушке. На щеках все еще играл румянец. Под этой нежной детской кожей текла настоящая кровь Медичи, смешанная с кровью императоров в законном союзе. Сколько радости и столько надежд было связано с этим маленьким хрупким существом. Что же это за неизвестная болезнь, притаившаяся под сводами его черепа, которая свела на нет все эти надежды?

— Еще немного, — сказал Франческо.

Священник с почтительным поклоном удалился из комнаты. Врачи ушли еще раньше. На протяжении целых семнадцати дней ребенка мучил сильный озноб, и все его тельце содрогалось в конвульсиях. Никакие лекарства не помогали. Даже снадобье магистра Руанно. Под конец Франческо знал, что надежды уже нет и все действия врачей скорее вредят, чем приносят облегчение.

Его сын. Его единственный родной сын. Теперь, когда он намертво привязан к Бьянке, больше сыновей у него не будет. Оставался разве что Антонио, настолько неприлично здоровый, что порой Франческо хотелось порезать его на дольки, как сицилийский апельсин, и выжать из него сок этого здоровья, чтобы напоить им Филиппино.

«Если бы я только знал, — думал он. — Если бы я только знал, как сильно его полюблю, как сильно для меня будет значить то, что он моя родная плоть и кровь».

— Мой господин, — послышался мягкий голос Бьянки.

Присутствие Бьянки накрыло его мягкой волной ее духов, запаха пышной плоти и шороха шелковых юбок. Однако Франческо хотел еще немного побыть в атмосфере, присущей комнате умирающего, наполненной запахами лекарств и очистительных процедур… последними запахами его сына.

Она стала на колени рядом с ним и снова промолвила:

— Мой господин, мое сердце переживает вместе с вами, но мы должны пустить сюда прислугу, чтобы его омыли и приготовили к погребению.

— Великая герцогиня сама омывала тела своих умерших детей. Неужели я не могу сделать то же самое?

Он ждал от нее протеста. Теперь я великая герцогиня.

Когда минул год со смерти Иоанны и официальный траур был снят, он устроил Бьянке роскошную свадьбу и пышную церемонию коронации. Она торжественно проехала по улицам Флоренции в колеснице, запряженной львами и усыпанной целым ворохом красных лилий. Со львами, конечно, пришлось повозиться, но благодаря усилиям их дрессировщиков все прошло хорошо. По обеим сторонам колесницы двигались две серебряные платформы, тоже украшенные лилиями и наполненные водой, по поверхности которой плавали белые лебеди, несмотря на всю свою грациозность, не отличавшиеся покладистым характером. Бьянка выбрала белого лебедя в качестве личного символа.

Он собственноручно помазал ее чело священным елеем и водрузил на голову корону великой герцогини. Венецианцы разом позабыли ее тайный побег с любовником, кражу отцовских драгоценностей, а также многолетнее позорное пребывание при дворе Медичи в качестве любовницы великого герцога. Наоборот, они тут же поспешили объявить ее верной и праведной дщерью республики. Ее брат в сопровождении целой толпы фаворитов приехал во Флоренцию, чтобы заручиться ее благосклонностью, и все придворные раболепствовали перед ней.

Что касается горожан, то все они, будь то члены гильдий или простой люд, а в особенности женщины, — все они ненавидели Бьянку Капелло. Иногда ему казалось, что он тоже испытывает к ней ненависть. По крайней мере, он понял, что питает неприязнь к великой герцогине Бьянке. Он все еще любил свою Биа, но с момента коронации Бьянки он видел ее все реже и реже. Франческо не понимал, каким образом свадьба — всего лишь несколько слов, сказанных священником, и устроенное по этому поводу торжество — могла настолько все изменить. Она была его любовницей целых двенадцать лет, и все это время он жаждал сделать ее своей законной женой. Но в тот момент, когда она наконец-таки ею стала, все резко изменилось.

Да, он ненавидел великую герцогиню Бьянку, белую лебедь. В это было страшно поверить, но это сущая правда.

— Разреши позвать служанок, чтобы они тебе помогли, — сказала она. Этот мягкий и нежный голос принадлежал не Биа. В нем сочетались обе женщины — и Биа, и Бьянка. — Они ждут за дверью со всем необходимым.

— Сестра Кьяра с ними?

— Нет, — ответила она уже голосом великой герцогини. Шелестя шелковыми юбками, она встала и отступила в сторону. — Зачем она тебе?

— Она ухаживала за ним всю его недолгую жизнь. Она очень его любила, как любила и его мать. Все это время она хранила ему верность, как никто другой. Иоанны с нами больше нет, и если есть кто-нибудь, кто может позаботиться о нем, как позаботилась бы родная мать, то это сестра Кьяра.

— Я тоже его любила, — возразила Бьянка. — Я помогу тебе. Неужели твой сын не заслуживает того, чтобы его омыла и обернула в саван великая герцогиня, а не дочка какого-то простолюдина?

Великий герцог положил тело своего сына обратно на кровать, встал на ноги и широко замахнулся рукой, невероятным образом переходя от самой теплой нежности к самому ожесточенному насилию. Удар пришелся прямо по ее губам, заставив ее качнуться в сторону. Когда-то один такой удар мог сбить ее с ног, но с того момента, как она стала великой герцогиней, она еще больше прибавила в весе. Да и его собственная нездоровая полнота изрядно замедлила его движения. Уже не так просто было сбить ее с ног, как прежде.

Когда-то один такой удар вызывал в нем сильнейшее возбуждение. Ему нравился вид покрасневшей кожи вокруг ее рта. Но этим утром он не чувствовал ровным счетом ничего. Она провела рукой по своим губам, с удивлением нахмурив брови. Она тоже ничего не чувствовала, кроме как боли от самого удара.

— Хорошо, мой господин, — сказала она. — Я пошлю за твоей колдуньей. Но если она дотронется до тела принца Филиппо, пусть это будет на твоей совести.

Она вышла, унеся с собой удушливый шлейф своих духов. Франческо снова склонился перед кроватью. Через какое-то время в комнату вошла сестра Кьяра.

— Ваша светлость, — произнесла она. Франческо не повернул голову, но по шороху ткани понял, что она присела в реверансе. За пределами лаборатории она делала это, как и любая другая женщина при дворе. Когда-то у нее получалось это очень неуклюже, но сейчас ее реверанс был безупречным, словно она родилась с этим умением.

— Прикажете помочь вам, ваша светлость, или принцу Филиппо? — негромко спросила девушка.

Он поднял на нее взгляд и увидел, что за какую-то долю секунды выражение ее лица успело поменяться. Ее широко распахнутые глаза и немного приоткрытый рот говорили о том, что она удивлена и смущена при виде его одного, неумытого, с растрепанными волосами. Вот чему она так и не научилась за все эти годы… Кстати, сколько лет она уже живет при дворе? Она появилась незадолго до смерти его отца. Значит, уже восемь лет. И за это время она так и не научилась скрывать свои эмоции.

В остальном она сильно изменилась. Ее характер, прежде резкий и взрывной, как и черты ее лица, со временем сгладился, отчасти с возрастом, отчасти от пережитых несчастий. Она была неразговорчива, но за нее говорили ее глаза — ясные и такие переменчивые. Она никогда не расставалась со своим лунным камнем — он видел тонкую серебряную цепочку на ее шее. Она принимала соннодольче. У нее были свои секреты, но в отличие от других женщин, она никогда о них не говорила. Qui vult secreta scire, secreta secrete sciat custodire — вот что она прокричала ему в тот день, когда бросилась к нему с серебряным десенсорием за пазухой. Тот, кому известна тайна, пусть также умеет хранить эту тайну. Иногда он думал о том, что его мистическая сестра, которую он избрал и связал священным обетом под действием мимолетной прихоти, стала чуть ли не более искусным алхимиком, чем он сам.

— Я прошу тебя помочь мне омыть его тело. Я приказал докторам провести вскрытие, в особенности его голову. Я хотел бы знать…

Голос ему изменил. Кьяра молчала, но глаза ее были полны печали.

— Я хочу знать причину его болезни. А кроме того, я хотел бы убедиться в том, что его смерть… не была насильственной.

— Я помогу вам, ваша светлость, — сказала она и дала знак служанкам, стоявшим за дверью. Он удивился тому, с какой уверенностью она принимает руководство ситуацией. Женщины внесли в комнату кувшины с горячей водой, большой таз, тряпки для мытья, полотенца, чистые простыни и новую, аккуратно сложенную ночную сорочку. Разумеется, это была не совсем сорочка. Это был погребальный саван. Тихо перешептываясь между собой, служанки удалились.

— Возьмите, пожалуйста, принца на руки, ваша светлость. А я уберу постель.

Он поднял мертвое тельце сына с кровати, и она начала снимать с нее грязные простыни, заменяя их на свежие. Ужасный вид постели после семнадцати дней болезни и запахи смерти не вызвали на ее лице ни малейшего следа отвращения. И, слава тебе Боже, она сама не пользовалась духами. Соблюдая исключительную осторожность, как при работе в лаборатории, девушка наполнила таз водой, слегка разбавленной отваром каких-то трав с терпким, несладким ароматом.

— Давайте омоем тело принца, магистр Франческо, — сказала она.

Это был настоящий выход — перестать быть Франческо де Медичи, великим герцогом Тосканским, который только что потерял своего единственного единокровного сына. Магистр Франческо, искусный в деле алхимии, был выше всех этих мирских переживаний.

— Я не знаю, что делать, — бесхитростно сказал он. Затем он развязал шнурки на рубашке, в которую был одет ребенок, и снял ее через голову. «Боже, какой же он худенький. И какие слабые у него руки и ноги. Я могу двумя пальцами обхватить его ручонку», — подумал он. Или, возможно, произнес это вслух.

— У вас теперь нет наследника, — сказала она. Намочив одну из тряпок в тазу, она выжала ее и протянула ему. Затем намочила другой кусок ткани для себя и с поразительной заботой, как если бы принц был еще живой, начала омывать его маленькое тельце.

— У меня есть дон Антонио, — ответил Франческо, осторожно омывая мертвое лицо своего сына, стараясь не задеть масло от святого причастия на веках, губах и мочках ушей. — Я признаю его перед лицом Бога и людей, и он станет принцем.

Она взяла еще одно полотенце, на этот раз сухое.

— У вас теперь нет наследника, — повторила она. Каждое произнесенное ею слово, будто острый кинжал, вонзалось меж его ребер. Она упивалась местью. Разумеется, все это было лишь в его воображении. Его собственные прегрешения заставляли его слышать то, чего не было на самом деле.

— Корона принадлежит мне, — сказал он. — Ее унаследует принц Антонио. Я заставлю всех принять его.

— А ваш брат?

Она протянула ему чистую сорочку. Он надел ее через голову маленького Филиппо и расправил по его телу, по рукам и ногам, вплоть до самых кончиков стоп. Пальчики на его ногах были красивые и ровные. Почему Господь сделал так, что его сын появился на свет с уродливой головой, вместо того чтобы родиться с уродливыми пальцами на ногах?

— Мой брат принадлежит лону церкви. У него нет никакой власти в светских делах. Он останется в Риме и будет продолжать плести свои интриги. Возможно, однажды он станет папой.

Она промолчала. Поверила ли она его словам? Он сам не до конца в них верил, но все время повторял их, пытаясь убедить самого себя. Фердинандо останется кардиналом. Он признает право Антонио наследовать престол. Фердинандо — мой младший брат и будет вынужден подчиниться моей воле.

Она протянула ему белоснежную накрахмаленную салфетку. Он развернул ее и аккуратно накрыл ею лицо сына.

— De profundis clamavi ad te, Domine, — произнес он. Он вспомнил, как читал этот псалом у гроба своего отца, но только ради того, чтобы выглядеть набожным в глазах других людей. Сейчас же каждое произнесенное им слово разрывало его сердце на мелкие куски.

— Domine, exaudi vocem meam. Fiant aures tuae intendendes, — присоединился к нему голос сестры Кьяры. — In vocem deprecationis meae. Si iniquitates observaveris, Domine, Domine, quis sustinebit?

Из глубины взываю к Тебе, Господи. Господи! Услышь голос мой. Да будут уши Твои внимательны к голосу молений моих. Если Ты, Господи, будешь замечать беззакония, — Господи! Kто устоит?

Ее голос звучал чисто и звонко.

Если Ты, Господи, будешь замечать беззакония, — Господи! кто устоит? [92] Первые три стиха псалма 129.

 

Глава 46

Книжная лавка Джачинто Гарци,

прежде известная как книжная лавка Карло Нерини

30 марта 1582

Компоненты красной стадии — рубедо — последней стадии изготовления философского камня, были надежно запечатаны внутри атанора. Под ним горел слабый огонь, настолько слабый, насколько это было возможно. На столе возле атанора был приколот лист пергамента с начертанным на нем графиком подлива масла, а также даны указания насчет того, как следует поворачивать тигель. Под этим находилась таблица с днями и фазами Луны. Двадцать четыре дня уже были отмечены аккуратными галочками. Оставалось еще три дня. Если все пройдет хорошо, философский камень будет у них в руках.

Послышался звук шагов. Кьяра подняла голову, ожидая увидеть Руана. Но это был Джачинто Гарци, молодой супруг Лючии родом из Пистои. Он был слишком высоким для низкой лестницы, ведущей в подвал, и худым для своего стеганого жилета, мантии и штанов, которые полагалось одевать преуспевающему книготорговцу. Богатое приданое Лючии, выплаченное из казны великого герцога, — хотя кроме бабушки никто об этом не знал, — а также его избрание в члены гильдии на следующий день после свадьбы ударили ему в голову. Он чувствовал себя полноправным хозяином в доме, и поэтому тайная комната в подвале, ключ от которой хранился только у незамужней старшей сестры его жены, была ему как кость в горле.

Или же Лючия настраивала его на подобные мысли? Кья- ра не сомневалась, что за всем этим стояла ее сестра.

— Чинто, — спросила Кьяра, — откуда у тебя ключ от подвала?

— Я взял его у твоей бабки, пока та спала. Раз лавка принадлежит теперь мне, то и все ключи должны быть тоже у меня.

Он говорил прямо как Лючия.

— Нет, — возразила Кьяра. — Подвал принадлежит только мне. Отдай ключ.

— Не отдам. Лавка принадлежит теперь мне, и…

— ...Когда ты женился на сестре синьорины Кьяры и прикарманил ее приданое, ты согласился с тем, что подвал не считается частью лавки, — это был голос Руана. Слава богу, он спускался по лестнице следом за Чинто. — Отдай, пожалуйста, ключ синьорине Кьяре.

Молодой человек выпятил нижнюю губу, но подчинился. Он всегда побаивался Руана, который был старше и сильнее его. Английский алхимик самого великого герцога, со своей вечной плеткой через плечо и шрамами на руках по вине бог весть какой магии и прегрешений. Он бросил ключ на пол к ногам Кьяры.

— Уйди с дороги, чужеземец, — сказал он. — Оставайтесь в своей тайной комнате со своими колдовскими затеями.

Руан с насмешливой улыбкой отступил в сторону. Молодой человек зашагал вверх по лестнице. Его мантия книготорговца болталась на его худощавом теле, как карнавальный костюм, сшитый на более солидного человека. Руан закрыл за ним дверь своим ключом.

— Может, стоит навсегда заколотить эту дверь и заново открыть тайный проход? — спросила Кьяра. Она наклонилась и подобрала с пола ключ. — Нам только не хватало, чтобы Чинто лазил здесь и ненароком натворил тут бед. Руан, ты слышал, что умер принц Филиппо?

Руан спустился, развернул свой хлыст и обнял Кьяру за талию. Она подняла голову для поцелуя.

— Да, на улицах уже ходят слухи, — сказал он. — Мальчик болел уже… сколько? Две или три недели… Ты была там?

— Не прямо в момент смерти, но сразу же после того, как это произошло, — ответила Кьяра. Она прекрасно понимала, что он хотел сказать своим вопросом «Ты была там?» — Это была естественная смерть, Руан. Великий герцог приказал сделать вскрытие просто для того, чтобы в этом убедиться. Сегодня они выставили гроб для официального прощания, а вечером его похоронят в Сан-Лоренцо.

— Бедный малыш. Надеюсь, он сейчас на небесах, в заботливых руках своей матери. — Руан перекрестился и Кьяра вместе с ним. Затем она подошла к столу и снова посмотрела на атанор. Температура держалась как раз на нужном уровне. Казалось, что атанор немного пульсирует, но это не могло быть правдой, так как он был сделан из прочного камня.

— Еще три дня, — сказала она.

Он тоже подошел к столу и взглянул на пергамент с ее вычислениями.

— А если твоя попытка не увенчается успехом, — спросил он, — ты захочешь остаться и попробовать еще раз?

Его голос звучал резко и настойчиво. В последнее время подобная резкость слышалась все чаще.

— Я не могла бросить маленького принца Филиппо, — сказала она. — Он был так болен.

— А до этого ослепла твоя бабушка. А еще перед этим — свадьба Лючии. А до этого — твоя первая неудачная попытка найти философский камень. И так предлог за предлогом вот уже на протяжении трех лет. Моему терпению пришел конец.

Кьяра посмотрела на него. Руан выглядел уставшим и измученным. С ужасом она заметила несколько серебристых волосков в его густой темной шевелюре, отливавшей медным блеском. Он только что вернулся из очередной поездки на рудник в Боттино. За последние три с половиной года он был там раз десять, проводя там по несколько недель, выполняя разнообразные поручения великого герцога. Каждый раз она боялась, что больше никогда его не увидит, но он неизменно возвращался.

В течение первого года после возвращения Руана из Англии они дважды приступали к magnum opus и оба раза неудачно. Что неудивительно, ведь она собственными руками подпортила все алхимические компоненты в лаборатории великого герцога. К ее большому удивлению, великий герцог погрузился в мрачное раздраженное состояние и перенес все свое внимание на создание механических игрушек-автоматонов в садах на вилле ди Пратолино. Кроме того, он стал уделять больше времени придворным художникам в мастерских Уффици и коллекции диковинок в своем золотом студиоло. Создавалось впечатление, будто само по себе возвращение Руана и его кажущаяся покорность были для него той самой желаемой целью, которой он достиг, и больше его уже ничего не интересовало.

Точно так же, как он страстно хотел жениться на донне Бьянке, но когда это произошло, он тут же потерял к ней интерес.

В перерывах между поездками в Боттино влюбленным удавалось улучить моменты и остаться наедине. Но эти встречи были слишком короткие, и их было слишком мало, чтобы почувствовать себя по-настоящему счастливыми. Каждый день казалось, будто вот-вот что-то произойдет, но время ускользало от них, день за днем. И так незаметно прошло уже три с половиной года…

— Прости меня, — произнесла она. — Прости меня. Я не знаю, что мне еще тебе сказать.

— Ты должна сделать выбор.

— Прямо сейчас?

— Не сейчас, но очень скоро. Через три дня ты должна мне дать ответ, и не днем позже.

Кьяра обвила руки вокруг его стана. Она не могла представить, как он сможет уехать и оставить ее одну. Но правда и то, что он слишком долго уже ждал, дольше, чем может выдержать терпение обычного мужчины.

— Хорошо, тогда через три дня, — повторила она.

— Я заставлю великого герцога открыть мне формулу соннодольче перед тем, как он умрет.

— Когда я заполучу философский камень, мне больше не потребуется соннодольче, чтобы защищать меня от голосов и головных болей. Этот камень излечит меня раз и навсегда.

Руан наклонил голову и поцеловал ее в шею. Она почувствовала напряжение в его мускулах, как будто он боролся сам с собой, силясь оттолкнуть ее от себя, одновременно сжимая ее в своих объятиях.

— На всякий случай лучше узнать формулу.

— Я бы хотела… — сказала Кьяра, запрокидывая голову и прикрыв глаза, позволяя удовольствию от его поцелуев пульсировать во всем теле — в такт воображаемым сокращениям атанора. — Руан, мне бы так хотелось…

— Чего бы тебе хотелось, тароу-ки? — спросил Руан, гладя ее плечи и руки. Все напряжение растворилось, словно его и не было. Они настолько привыкли друг к другу, что малейшее прикосновение, малейшее изменение позы или температуры тела уже имело для них значение.

— Чтобы ты оставил свое желание убить великого герцога. Предоставь это кардиналу. Теперь, когда умер принц Филиппо, великий герцог намерен сделать своим наследником дона Антонио, а кардинал никогда этого не допустит.

Руан резко отстранился. Несмотря на то что в подвале было тепло, Кьяра внезапно почувствовала холод от того, что его тело было уже не рядом с ней.

— Неужели ты забыла смерть Изабеллы? Забыла, как он позволил глумиться над ее телом? А смерть Дианоры?

— Нет, но…

— А как же великая герцогиня? Он столько лет позорил ее, чтобы потом его любовница стала причиной ее гибели? Разве ты забыла все эти слухи о подмененном ребенке? Кто знает, скольких жизней стоило сохранить это в тайне?

— Нет, не забыла…

— А заговор Пуччи? Целые месяцы, если не годы кромешного ужаса! Неужели ты забыла, что твоей собственной бабушке пришлось бежать из Флоренции, спасаясь от неминуемой гибели?

— Нет, не забыла! — закричала Кьяра, повернувшись к нему лицом. В глазах ее заблестели слезы. — Я ничего не забыла и не забуду до конца своих дней. Как ты мог такое подумать? Великий герцог непременно заплатит за свои грехи — он будет вечно гореть в аду, рядом со своей Бьянкой Капелло. Он и в этой жизни тоже заплатит. Можешь быть в этом уверен. Кардинал…

— Я и знать не хочу, что там задумал кардинал. Я поклялся убить Франческо де Медичи собственными руками, и я сдержу свое обещание.

Он отошел от нее еще дальше. Тень сгустилась на его лице, наполнив его глаза черной бездонной печалью, как это бывало раньше. Тихое шипение огня под атанором, казалось, заполнило всю комнату.

— Руан, прошло столько времени, — прошептала Кьяра. — Я изменилась, ты изменился. Я просто… я очень боюсь за тебя.

— Боишься за меня? — Его голос стал еще тверже. — Так я тебе расскажу, насколько легко это сделать. Он думает, что он в полной безопасности на вилле ди Пратолино — расхаживает там с одним или двумя стражниками, а иногда и вовсе без сопровождения. Я могу умертвить их обоих в их собственной постели и исчезнуть из города задолго до того, как их тела будут обнаружены.

Она смотрела на него в немом изумлении.

— Ты считаешь, я об этом не думал? Все эти три с лишним года я только об этом и думаю в ожидании того, когда же ты сделаешь свой выбор. И если ты боишься за мою бессмертную душу, Кьяра, то знай, что мои руки уже в крови. Гораздо больше, чем ты можешь себе представить.

— Только не это. Прошу тебя, Руан…

— Кровь Конрада Павера.

— Не надо, прошу тебя, Руан…

— И Эндрю Лоуэлла. Я не рассказывал тебе о том, что он сделал. Как он хладнокровно приказал убить моего отца, потому что тот в ходе всего восстания оставался лоялистом и отказывался уезжать из своего поместья. Как он преследовал мою бедную мать, словно дикого зверя, притом что она была беременна мной. Эндрю Лоуэлл хотел уничтожить меня как законного наследника Милинталла, чтобы я не смог оспорить его право собственности. Если бы не один бедный рудокоп, который сжалился над ней и принял ее в свою семью, скрыв ее настоящее имя и положение и спрятав меня среди дюжины других грязных и голодных детей, я бы сейчас не стоял перед тобой.

— Мне очень жаль, — прошептала Кьяра, сама не вполне уверенная в том, кого она жалела: его бедную мать, его самого за несчастное детство или за то, что судьба заставила его творить такие вещи. Она раскаивалась в своих словах, всколыхнувших в нем его самые мрачные мысли, которые он прятал глубоко внутри. — Прости меня, Руан. Мне правда очень жаль.

— Я знаю. Ты ни в чем не виновата. — Он протянул к ней руки, покрытые шрамами, которые он получил в детстве, работая на руднике. Мерцающий свет лампы играл на его ладонях. На его руках не было крови, несмотря на его жуткое признание. Только загрубевшая кожа, которая привыкла соприкасаться с ее телом, даже в самых потаенных местах. Теплая кожа его рук, ласкавших ее и доводивших до таких высот наслаждения, о которых она и помыслить раньше не могла.

Что она могла ему сказать?

Он подошел к ней ближе и положил руки ей на плечи. Чего он ждет? Ждет, что она содрогнется от отвращения и оттолкнет его прочь? И хочет ли она его отталкивать? Да, на его руках была кровь других людей, и это еще не конец. Прольется еще кровь великого герцога, если только его не опередит кардинал. Но даже несмотря на это… Боже праведный… даже несмотря на это, она любит его… Любит и не может жить без него.

Любит…

«Вспомни, — прошептал голос отца в ее голове. Это был не голос демона, а обычный голос, которым разговаривал отец, грустный и печальный. — Вспомни. Ты сама поклялась отомстить Бьянке Капелло за гибель великой герцогини. Ты сама не слишком уж отличаешься от него».

— Мы те, кто мы есть, — сказал Руан. Он взял ее под руки и поднял, прижав спиной к грубой каменной стене подвала. — Скажи мне, и я остановлюсь. Если, конечно, ты хочешь.

— Ни за что, — выдохнула Кьяра. Она обхватила его за плечи, вонзив ногти в его кожаный жилет. Он задрал ее юбки, словно она была уличной девкой, которую он изловил в подворотне. Но ей было уже все равно. — Если нам суждено гореть в аду, то будем гореть оба. А-а-а!

Она запрокинула голову и закричала от наслаждения, когда он с силой вошел в нее. Все ее тело содрогнулось в блаженном экстазе. Руан склонил голову и вонзил зубы в ее шею, продолжая бешено двигаться в ее теле, с каждым толчком ударяя ее об стену. Его дыхание с хрипом вырывалось у него из груди с каждым приложенным усилием. А она не могла сдержаться от криков.

— Руан… Руан… Пресвятая Дева… Бабушка и Лючия подумают, что ты меня здесь убиваешь.

— Они прекрасно знают, что я с тобой делаю.

— А Чинто?

— Если он посмеет хотя бы погреметь замком, то я хлыстом погоню его по улице.

Он поднял ее еще выше. Каменная стена оцарапала ей спину, и она почувствовала, как один из рукавов оторвался от корсажа ее платья. Но все это уже было неважно. Она обхватила ногами его талию и со всей страстью отдалась ему.

— My a'th kar. — Его мягкий и хриплый голос словно исходил из глубины его горла. — Навеки.

Атанор продолжал медленно гореть на столе, издавая негромкое шипение. Через некоторое время Кьяра уже перестала слышать его шум.

— Я бы хотел оставаться для тебя совершенным, — сказал он спустя некоторое время, когда первый бурный порыв сменился плавными нежными движениями, будто две волны в океане, которые вращаются друг вокруг друга, образуя глубокий неспешный водоворот в океанской пене. — Хотел бы быть безгрешным и праведным. Но я никогда таким не был. Даже будучи ребенком. Никогда.

— Я знаю.

— Я подожду тебя еще три дня. Я поговорю с кардиналом, если представится такая возможность. Он наверняка приедет во Флоренцию выразить соболезнование своему брату по поводу ужасной потери. Но я не могу пообещать тебе, Кьяра, что не отомщу ему собственными руками. Я слишком долго этого ждал.

— Я знаю. И понимаю тебя.

— А еще я ждал тебя.

— Я и так принадлежу тебе.

— Нет, не до конца.

Она закрыла глаза и представила себе, как уедет из Флоренции. Запах Арно, рынки на мостах, яркое солнце, зловоние рыбы и гнилых фруктов, шум рыночной толпы и крики торговок. Высоченная колокольня палаццо Веккьо, пылающий на солнце купол собора Санта-Мария-дель-Фьоре, расписанный внутри фресками с изображением Судного дня, где более сотни тысяч разных оттенков цветов. Улицы и площади, каждая из которых по-своему уникальна. Бабушка, которая ослепла и сильно состарилась за последнее время. Лючия и Маттеа, да, даже Лючия и Маттеа, ее сестры, ее родная кровь.

Все это было на одной чаше весов.

На другой чаше был Руан.

Что она выберет?

— Мы те, кто мы есть, — тихо промолвила Кьяра, прижавшись губами к его шее. — И я бы ни за что не хотела ничего другого.

 

Глава 47

Палаццо Веккьо

31 марта 1582

— Целый стакан воды, — промолвил великий герцог. За последние три недели он, казалось, постарел лет на десять. — Врачи сказали, что, когда они вскрыли его маленький череп, оттуда вытекло воды на целый стакан. Если бы они только убрали ее оттуда раньше, мой сын был бы сейчас жив.

— Они и раньше несколько раз предпринимали подобные меры, ваша светлость, — сказал магистр Руанно. — Но это приносило лишь временное облегчение.

Он был одет как ученый, магистр алхимии и горного дела. Если на нем и был его амулет из куска гематита в железномедном обрамлении, то он был спрятан глубоко под одеждой. Подобно древнему богу Протею он принял обличье ученого, в длинной мантии с капюшоном. Отослав прочь докторов и священников, великий герцог вновь обратился к науке, которая всегда действовала на него самым благотворным образом.

— Я бы этого ни за что не позволила, — сказала Бьянка Капелло. Она сидела возле великого герцога, одетая во все черное. Однако все элементы ее одежды — юбка, корсаж, рукава и накидка — были выдернуты из других нарядов, поэтому черный цвет везде был немного разным. Особенно выделялись рукава, настолько обильно расшитые сверкающими драгоценностями, что вряд ли подходили для траурного облачения. Слишком низкий вырез корсажа открывал ее пышную белую грудь. Бьянка попыталась прикрыть ее полупрозрачной кружевной вставкой, но от этого она стала выглядеть еще легкомысленнее. Кьяра стояла за ее спиной, держа в руках стопку чистых льняных носовых платков.

Великий герцог посмотрел на донну Бьянку. Его лицо не выражало ничего. Словно перед ним был посторонний человек, а не женщина, на которой он уже три года как женат и которая до этого больше пятнадцати лет была его любовницей. Женщина, к которой он был привязан оковами безумной страсти, невзирая на попранное достоинство своей законной супруги, презрение семьи и гнев всей Флоренции, если не всей Италии.

— К вашему мнению никто бы не прислушался, сударыня, — сказал он.

Донна Бьянка протянула руку за новым носовым платком. Кьяра взяла у нее использованный платок — на тонкой ткани совсем не было следов настоящих слез, лишь пятна от косметики — и дала ей свежий. Бьянка приложила его к глазам.

— Я тоже его любила, — произнесла она. — Я желала ему только добра.

Великий герцог ничего на это не ответил. Он снова повернулся к магистру Руанно:

— Думаю, ваше снадобье помогло ему. Врачи пророчили ему лишь несколько месяцев жизни, а ему в мае исполнилось бы уже пять лет.

— Любое средство, которое снижает давление, помогает лишь на какое-то время, ваша светлость, — бесстрастно и спокойно ответил Руан. — Я также считаю, что…

Внезапная суета в дверях прервала его речь. В комнату вошел человек, бесцеремонно расталкивая слуг и придворных с высокомерием наследного принца. Это и был принц — принц дома Медичи и князь церкви. Он был снова без своей алой кардинальской мантии и без обычного эскорта из священников, Интересно, часто ли он проделывает такой трюк — расхаживает везде в мирской одежде, не узнаваемый никем, кроме тех, кто знал его в лицо.

— Фердинандо! — воскликнул великий герцог, от удивления позабыв привычные формальности. — Что ты здесь делаешь?

— Я опоздал? Филиппино уже умер?

— Два дня назад.

— Я надеялся застать его в живых. Хотел благословить его в последний путь, — сказал он и зарыдал, закрыв лицо руками. Все застыли от изумления. Через какое-то мгновение Кьяра вышла вперед и протянула ему один из чистых носовых платков донны Бьянки.

— Благодарю, синьорина. — Кардинал вытер глаза. Его слезы были неподдельными. Он действительно любил великую герцогиню Иоанну, а вместе с ней и ее хрупкого малыша. — Я молил Бога о чуде. Просил, чтобы Филиппино с возрастом преодолел свою болезнь, но все в руках Господа… На все Божья воля…

Он снова заплакал. Великий герцог неловко поежился в своем кресле. За все эти годы Кьяра успела понять, что он никогда не жаловал открытые проявления эмоций. Как же сильно он отличался от своих братьев и сестер — блестящая веселость герцогини Изабеллы, скрытая и подчас вероломная дипломатия кардинала Фердинандо, непредсказуемый буйный нрав дона Пьетро, который все еще томился в Испании с тех пор, как шесть лет назад убил свою красавицу жену Дианору. Неужели все это было так давно? Кьяра спрятала свои искалеченные пальцы на левой руке. Да, с тех пор уже прошло целых шесть лет.

— Но почему ты приехал сюда в таком облачении… словно ты не кардинал? — Великий герцог жестом приказал слугам принести еще одно кресло. — Ты же не собираешься оставить церковь? Нам нужен кардинал в Риме, чтобы отстаивать наши интересы.

— Я одет в мирскую одежду просто потому, что так удобнее путешествовать. — Кардинал сел в кресло и жестом попросил вина. Это был благовидный предлог, но Кьяра все равно задумалась, а не хочет ли он и вправду отказаться от своей красной кардинальской шапочки. — Франческо, нам нужно выработать план. Мы не можем оставить престол без законного наследника.

«Теперь вы законный наследник, кардинал Фердинандо, — подумала Кьяра. — Вы любили принца Филиппо и, думаю, поддержали бы его, если бы тот остался в живых. Но его больше нет, и вы следующий в линии престолонаследия. И всем об этом известно».

— У нас есть наследник. — Голос донны Бьянки прозвучал слишком резко и громко. — Когда дон Антонио будет признан законным сыном, он станет наследником. Он сын великого герцога и мой тоже. Это здоровый и крепкий ребенок.

В комнате повисла гробовая тишина. Великий герцог отвел взгляд в сторону. Кардинал Фердинандо презрительно посмотрел на донну Бьянку, словно на какие-то отбросы, валяющиеся на улице. В прошлом она из кожи вон лезла, пытаясь очаровать его, но ни одна из этих попыток не принесла желаемого результата.

Громко шурша своими черными юбками, она встала с кресла и подала знак одной из служанок, стоявшей у дверей. Женщина ввела в комнату крепкого мальчугана. Донна Бьянка протянула к нему руки, и ребенок зашагал к ней по мраморным плитам, которыми был выложен пол. Мальчик был одет в чересчур богатую одежду, тоже черного цвета, а на голове у него красовалась маленькая шапочка с пером. Казалось, он был напуган, но в то же время вел себя уверенно, с трогательной хвастливостью, присущей всем пятилетним детям.

— Посмотрите, господин кардинал, — сказала донна Бьянка. Она взяла еще один платок и прикрыла им рот. Возможно, этим инстинктивным движением она пыталась скрыть свою ложь. — У вашего брата есть сын. Дон Антонио, принц Антонио, который будет жить, унаследует престол и пронесет кровь Медичи в будущее Тосканы.

— Ни за что! — крикнул кардинал, резко вскочив с кресла, и в сердцах бросил свой кубок об пол. Стекло разлетелось на миллионы сверкающих осколков. Капли вина были похожи на кровь. Маленький дон Антонио застыл на месте, не решаясь идти дальше. Его глазки метались между донной Бьянкой и великим герцогом.

— Ты не можешь признать этого мальчика, Франческо, — сказал кардинал Фердинандо. — Закон запрещает это. Ни ты, ни твоя венецианская потаскуха не являетесь его кровными родителями. Неужели ты думаешь, что жители Флоренции не знают всей правды о том, откуда он взялся?

Личико ребенка скорчилось от страха и удивления.

— Я великий герцог Тосканский. Я вправе изменить закон, если мне будет угодно.

В это же самое время донна Бьянка подошла к кардиналу Фердинандо и замахнулась рукой, чтобы ударить его наотмашь по лицу. Тот с легкостью поймал ее за запястье. Пытаясь вырваться из его хватки, она закричала:

— Да как вы смеете говорить обо мне такие вещи? Когда у вас самих полно любовниц в Риме! Вы думаете, никто о них не знает? Вы позорите не только свое имя, но и Церковь!

Стоя в одиночестве посреди огромного зала, глядя на то, как его мать — женщина, которую с рождения знает как свою мать — ожесточенно борется с его родным дядей, как ему известно, живущим в Риме и сегодня так не похожим на самого себя без своих красных одежд, — маленький дон Антонио расплакался. Кьяра отложила в сторону носовые платки и подошла к нему, присела на корточки и крепко обхватила его руками.

— Ш-ш-ш, не плачь, — сказала она. — Все хорошо. Просто взрослые иногда ведут себя глупо. Ты же знаешь, какими они бывают.

— Я хочу домой, — рыдал малыш. — Я хочу к Рине и Лее.

— Скоро ты их увидишь. — Она выпрямилась и, держа мальчика за руку, посмотрела на великого герцога. — Вам ведь не нужно присутствие дона Антонио при этом разговоре, ваша светлость? Разрешите мне препроводить его назад во дворец Питти к остальным детям.

— Да как ты…? — взвилась Бьянка Капелло.

— Прекрасное предложение, сестра Кьяра, — перебил свою жену великий герцог. — Но великая герцогиня не может остаться без сопровождения. Поручите ребенка другим слугам и возвращайтесь сюда.

Кьяра, сделав глубокий вдох, сказала:

— Слушаю, ваша светлость.

Она вышла из зала и переговорила с няньками, которые привели дона Антонио в палаццо Веккьо по приказу Бьянки Капелло. Мальчик уже забыл про свои слезы и задорно щебетал о собачках и о том, как он будет делиться с ними своими сладкими пирожными во время прогулки по саду. Кьяра с радостью пошла бы вместе с ними — Виви обожала бегать по саду и проделывать трюки, которым научила ее бабушка, за кусочек пирожного.

«Скоро… очень скоро… Еще два дня, и философский камень будет у нас в руках. Мы обретем свободу, и великий герцог больше не будет отдавать мне приказы. И я не буду подавать носовые платки Бьянке Капелло».

Не говоря ни слова, Кьяра вернулась на свое место и снова взяла в руки стопку носовых платков. Донна Бьянка, с раскрасневшимся лицом, уже сидела в своем кресле. Руан, похожий на тень, молча стоял за спиной у великого герцога. Оба брата, насколько похожие внешне и настолько разные во всем остальном, смотрели друг на друга, словно кроме них в комнате никого не было.

— Ты не можешь признать этого мальчика, Франческо, — повторил кардинал. Он уже успокоился и обрел власть над своим голосом. Мягким, увещевающим тоном он сказал: — Он не твой сын по крови, поэтому это противозаконно. Люди этого не поймут. Ты выставишь себя на посмешище в глазах короля Испании и императора.

— Это лишь временная мера. Я надеюсь, что великая герцогиня подарит мне еще детей, еще сыновей.

Донна Бьянка заерзала в кресле и потянулась за следующим носовым платком.

— Не говори глупостей. Твоя… жена… уже вышла из детородного возраста.

— Ничего подобного, — возразила Бьянка. — Это жестокая ложь, жестокая даже для вас, Фердинандо.

Кардинал не удостоил ее взглядом. Слуги принесли еще вина. Взяв один бокал, он обратился к брату:

— Как кардиналу-мирянину, по канонам церкви, мне разрешено вступать в брак, Франческо. Я могу выбрать себе молодую здоровую жену королевских кровей. Разумеется, это положит конец моим перспективам в Риме.

— Твое положение в Риме имеет слишком большое значение, — сказал великий герцог. Это была ложь, но ему было все равно. Он ненавидел своего брата и никогда бы не дал разрешения на его женитьбу. — Ты очень нужен там.

— Неужели? В таком случае остается Пьетро. Жаль только, что его сына уже нет в живых. Несмотря на свои слабости, Дианора была дочерью испанского гранда, так же как и наша мать. Маленький Козимино мог бы стать подходящим наследником.

— Пьетро отказывается жениться во второй раз. Он погряз в пороке и распутстве при испанском дворе. И постоянно требует от меня денег. Если я буду потакать его просьбам, то пущу на ветер все богатства Тосканы.

Кардинал отхлебнул немного вина. От Кьяры не ускользнул мимолетный взгляд, похожий на выстрел языка змеи, которым он обменялся с Руаном. Он ведь не мог успеть переговорить с ним? Кардинал влетел сюда сразу же с дороги. Или же это волнение было не более, чем тщательно спланированной игрой, в то время как они с Руаном уже начали плести совместный заговор?

Великий герцог ничего не заметил. Сгорбившись, он сидел в своем кресле, погруженный в меланхолию. От горя и отчаяния черная тень, которая всегда окружала его образ, стала немного светлее.

— Я тоже выпью немного вина, — отозвалась донна Бьянка. Она уже усмирила свой гнев, и теперь ее голос звучал мягко и покладисто. Кьяра успела заметить, что этот голос обычно возникал в ответ на определенные жесткие интонации в голосе великого герцога. Потом, как правило, они удалялись в свои покои и закрывали за собой двери.

Слуги наполнили вином кубок для донны Бьянки. Она взяла бокал и немного пригубила.

— Мои надежды родить еще одного ребенка не настолько глупы и беспочвенны, как вы можете подумать, ваше высокопреосвященство, — обратилась она к кардиналу. — Вне всякого сомнения, так будет лучше всего для Медичи и для Тосканы. Если мы с Франко… — тут она осеклась, будто смутилась от того, что назвала великого герцога его домашним именем. — Я хотела сказать, если у нас с великим герцогом родится еще один сын, он будет плодом законного брака, со всеми причитающимися правами.

Великий герцог поднял голову и посмотрел на донну Бьянку. Глаза его сузились.

— Разумеется, — учтиво ответил кардинал. — Я каждый день молю Господа о том, чтобы мой брат передал корону законному наследнику. Может быть, вы, донна Бьянка, рассмотрите возможность предаться религиозной жизни — разумеется, в полном комфорте — и подадите запрос на расторжение вашего брака? С новой женой, скажем, пятнадцати или шестнадцати лет от роду, девой из подходящей королевской семьи, шансы великого герцога зачать наследника значительно увеличатся.

Кьяра ожидала, что донна Бьянка опять взорвется яростными проклятиями. Ее руки и впрямь дрожали, когда она прижала платок к своим глазам. Но она лишь самым покорнейшим голосом сказала:

— Я сделаю все, что прикажет мне Франко. Как он скажет, так и будет.

— О расторжении брака не может быть и речи, — гордо выпрямив спину, заявил великий герцог. Сладострастие и решительность сделали его моложе. — Я не изменю своему решению признать дона Антонио. Тем временем мы с великой герцогиней постараемся подарить Тоскане еще одного наследника. Сударыня, вы можете быть свободны. Я позже присоединюсь к вам в вашей опочивальне.

Отставив в сторону бокал с вином и отложив носовой платок, донна Бьянка встала со своего места. На ее лице не было и следа слез.

— Слушаю, ваша светлость, — с улыбкой произнесла она и скромно опустила глаза, всем своим обликом выражая сладкую покорность.

Она направилась к выходу, и Кьяре не оставалось больше ничего, как проследовать за ней. Оба брата даже не пошевелились. За спиной у великого герцога мрачный, как глубинные недра земли, в своей длинной хламиде ученого стоял магистр Руанно дель Ингильтерра. Неужели он снова обменялся взглядами с кардиналом? Мужчины о чем-то говорили, но Кьяра их уже не слышала.

«Всего лишь два дня! — хотелось ей закричать Руану. — Два дня, и мы будем от всего этого свободны!»

— Пойдем, Кьяра, — резко позвала донна Бьянка. — Что с тобой такое? Чего ты так медленно плетешься? Мне нужна твоя помощь, чтобы приготовиться ко встрече с великим герцогом.

 

Глава 48

Книжная лавка Джачинто Гарци,

прежде известная как книжная лавка Карло Нерини

1 апреля 1582

Ростиг и Зайден лежали, свернувшись калачиком, на месте, куда падал солнечный свет сквозь открытую дверь в лавку. Бабушка переименовала их на итальянский манер в Руджи и Сету, но для Кьяры они всегда оставались под прежними именами, которые дала им великая герцогиня. Она присела на корточки, чтобы погладить нагретую на солнышке мягкую шерсть Ростига. Морды у обеих собак были совершенно белыми от старости, а Зайден к тому же ослепла, прямо как бабушка. Но бабушка не переставала о них заботиться, самоотверженно защищая их от Чинто, твердившего, что собакам не место в приличной книжной лавке. Все же им повезло, что они до самых преклонных лет оставались вместе.

Его зовут Ростиг. На твоем языке это означает «ржавокрасный». Его назвали так по цвету шерсти на голове и ушах. А его подругу зовут Зайден, то есть «шелковая».

Это был голос великой герцогини, в день похорон старого герцога Козимо. Не голос демона, а лишь горько-сладкое воспоминание. В тот день она впервые познакомилась с великой герцогиней и ее питомцами. В той же комнате находилась и Изабелла. Она оплакивала своего отца, а Дианора шепталась о своих любовниках. Это было восемь лет назад. Ангелы небесные, сколько событий произошло за все это время… А Ростиг и Зайден все еще здесь. Они — единственное, что осталось от того дня.

Ростиг открыл свои темные глаза и сонно посмотрел на Кьяру. Затем шевельнул лапой, подталкивая тем самым ее руку, чтобы она погладила его снова. Кьяра выполнила его безмолвную просьбу, и пес, удовлетворенно вздохнув, опять закрыл глаза.

— Кьяра, как хорошо, что ты пришла, — сказала Маттеа, стоявшая за прилавком. За последний год она резко вытянулась, приобрела настоящие женские формы и уже была обручена с Симоне ди Джакопо, сыном красильщика шерсти с улицы Виа Кальцайоли, что находится рядом с главным зданием гильдии торговцев шерстью. — Мне нужно сбегать на рынок, купить рыбу к ужину. Ты посмотришь за прилавком?

— А где Чинто?

— Я не знаю. Он поссорился с бабушкой. Думаю, он спустился в подвал. Лючия и бабушка…

Но Кьяра уже ее не слушала. Думаю, он спустился в подвал.

— Иди за своей рыбой, — сказала Кьяра. — Я разберусь, что здесь происходит.

Она прошла на кухню. Бабушка стояла у окна, завернув кисти рук в передник. В каждой черточке ее лица читалось негодование, смешанное с горечью… унижения. Кто посмел ее обидеть? Ее когда-то острые глаза теперь полностью затянуло белой пеленой. Перед Кьярой выросла ее сестра Лючия. В одной руке у нее была наполовину очищенная луковица, а в другой — нож.

— Что ты делаешь, Лючия? — резко спросила Кьяра. — Где Чинто?

— Не твоего ума дело, — ответила Лючия. — И вообще, какая тебе разница, что я делаю и куда пошел Чинто. Дом теперь принадлежит нам, от чердака до подвала. Я готовлю на ужин то, что мне нравится, и Чинто может заходить туда, куда ему вздумается в своем собственном доме. Убирайся в свой дворец, Кьяра, и оставь нас в покое.

— Бабушка, что случилось?

Старая женщина медленно вынула руки из-под передника. Запястье на правой руке было неестественно вывихнуто. Оно начинало постепенно опухать и покрываться синими пятнами.

— Он забрал у меня ключи, — ответила она. — И спустился в подвал. Я не смогла его удержать. Прости меня, Кьяра.

Он спустился в подвал.

Оставался только один день. Один-единственный день…

— Che infido sdraiato stronzo, — тихо выругалась Кьяра. — Бабушка, прости меня за сквернословие. Я пришлю к тебе придворного врача, чтобы он вправил тебе руку. Обещаю, что этот поганец никогда больше тебя не тронет.

Она взяла бабушкину метлу — ту самую, которой в ту памятную ночь бабушка ткнула в живот Пьерино Ридольфи. Интересно, где он сейчас? И стала спускаться в подвал. За ее спиной раздавались крики Лючии:

— Он имеет право брать все, что ему вздумается! И не смей называть его так! Это теперь наш дом!

Лампы в подвале были зажжены. Пахло сырой землей, деревом, кислотами и щелочью, металлом, истертыми в порошок минералами и горячим камнем. Джачинто Гарци стоял возле стола спиной к лестнице. На его тщедушной фигуре богатый наряд смотрелся как на пугале. «Вместо того чтобы наряжаться и помыкать домашними, лучше бы выполнял всю тяжелую работу по дому», — подумала Кьяра и еще крепче сжала в руках метлу.

— Чинто, — окликнула его Кьяра.

Он обернулся.

Кьяра увидела, что он уже успел открыть атанор и достать оттуда зарождающийся философский камень. Он держал его голыми руками, и горячий металл проникал в его плоть. На какое-то мгновение, показавшееся вечностью, они оба словно заглянули в сердце самой вселенной. В следующую секунду подвал поглотила стена пламени.

 

Глава 49

Монастырь Сантиссима-Аннунциата, называемый Ле Мурате

10 октября 1587

Пять с половиной лет спустя

Она растянула грубую ткань поверх кадушки с замоченным для стирки бельем и тщательно привязала ее к каждому из шести колец, развешенных вдоль кромки. Руки ее были красными и потрескавшимися, костяшки пальцев опухли. Когда ткань была прикреплена, она выгребла из корзины золу и рассыпала ее поверх нее. Затем зачерпнула полный ковш кипятка из котла и вылила его в золу. Кипяток вымывал щелок, тот пропитывал плотные простыни и постепенно стекал на дно кадушки. Затем нужно было открыть пробку и опять собрать воду в железный котел. Этот котел был таким тяжелым, что от него целыми днями болела спина. Но никому не было до этого дела, да и сама Кьяра за долгие годы свыклась со своим занятием. Потом собранную воду надо было греть снова и снова проливать ее насквозь…

И это был только этап замачивания. Потом нужно было еще намыливать и полоскать, и…

— Кьяра!

Она слышала голос, но работа была сделана лишь наполовину, поэтому отвлекаться было не с руки. Вода, пар, горький запах щелока, боль в спине и плечах — все это приглушало голоса.

— Кьяра, остановись на мгновение, дорогая. Это важно.

Кьяра сгребла совком еще золы.

Залаяла собака, это был хорошо знакомый, хриплый лай гончей.

Виви.

Она швырнула пепел обратно в корзину и обернулась.

Там была Виви, и рядом с ней стояла донна Химена, дорогая донна Химена. На ней был белый повой с вуалью и простая темная хламида, которую носили послушницы монастыря Ле Мурате. Но за все эти годы Кьяра так и не смогла приучить себя называть ее сестрой Хименой. Для нее она все так же оставалась донной Хименой. Она была чуть ли не единственным человеком во всем монастыре, кто вообще говорил с Кьярой. Монахини обычно хранили молчание, а другие послушницы и служанки делали в сторону Кьяры знаки от сглаза, проходя мимо.

— Пойдем-ка прогуляемся со мной в часовню, — сказала донна Химена.

— Вы нарушаете молчание.

Ежедневное послушание монахинь, заведенный распорядок дня, обозначенный звоном колоколов, помогал Кьяре направлять свои мысли. Колокола позволяли ей не думать о своей усталости и печали, будто она пробыла в Ле Мурате сто лет вместо… А сколько на самом деле прошло времени? Четыре года, пять? Кьяра уже потеряла счет.

— Настоятельница разрешила мне поговорить с тобой.

— Мне еще нужно выскрести пол в кладовой, когда я закончу здесь, и все это надо успеть до ужина.

— Полы и до завтра подождут. Пойдем.

Кьяра отложила совок и вынула пробку из кадушки. Щелок сам собой вытечет в котел. Она развязала фартук для стирки и сняла его. Сама она не носила ни монашеской хламиды, ни вуали, поскольку не была послушницей, ни даже служанкой — поденщицей. Ее держали в монастыре просто из милосердия. Кьяра носила старое шерстяное платье с дюжиной заплаток, фартук и чепец, прикрывавший остатки ее волос.

Вместе с донной Хименой она вошла в крытую галерею. Воздух был чист и прохладен. Некоторое время они просто шли, не разговаривая. Беломордая Виви с гордым видом трусила рядом с ними.

Кьяра не помнила, как обрезали ее волосы. Об этом ей рассказала донна Химена. Их подстригли в первые дни в Ле Мурате, поскольку она бредила в лихорадке, а всем известно, что верное средство от безумия — это как можно короче состричь волосы, для того чтобы прикладывать к голове припарки из валериановых листьев.

По всей видимости, валериана не слишком помогла. Потом от примочек отказались и просто запирали Кьяру на время приступов. Волосы отросли, но уже не были такими шелковистыми и темными, как раньше. Настолько темные, что кажутся черными, с синим и фиолетовым отливом… Кто же так говорил? Кьяра не могла вспомнить. Насколько можно было судить об этом без зеркала, ее новые волосы были жесткими, прямыми, обыкновенного каштанового цвета. Длиной они достигали половины спины, оканчиваясь между лопаток.

«Она же больная», — перешептывались сестры, не заботясь о том, слышит ли их Кьяра. «Одержимая», — говорили некоторые. Под своей грубой одеждой Кьяра продолжала носить неограненный лунный камень на серебряной цепочке. Она позабыла, что он означает и есть ли у него какая-нибудь ценность, но у нее возникало чувство некоего благополучия в связи с ним, особенно когда головные боли становились невыносимыми и голоса демонов кричали внутри нее. Никто не видел, что она носит на шее этот камень, потому что монахини никогда не раздевались полностью, даже во время купания. Кто-то однажды научил ее, как нужно мыться пристойной женщине, с миской и тряпкой, благонравно не снимая одежды. Кто это был, она тоже не могла вспомнить.

— Здесь так хорошо, — сказала Кьяра. — Я нечасто бываю в часовне. А почему вы меня сюда привели?

— Тут кое-кто хочет поговорить с тобой.

— Я не хочу ни с кем говорить.

— Моя дорогая, — мягко сказала донна Химена, — ты помнишь имя Руанно делль Ингильтерра?

Руанно делль Ингильтерра.

Какое-то иностранное имя… Понадобилось мгновение, чтобы в памяти возникло лицо. А потом потоком хлынули воспоминания — слишком много воспоминаний, чтобы с ними совладать. Вспомнилось лицо, а потом руки, ладони в шрамах, которыми он касался ее… и голос, шептавший ей на своем странном языке. Тароу-ки — это она запомнила больше всего. Это слово означало «бульдожка». Он многому ее учил, но Кьяра не могла вспомнить, чему именно.

— Руан, — невольно произнесла она, и звук ее собственного голоса показался ей незнакомым. Откуда ей было знать, что она звала его Руаном?

— Руан здесь?

— Да, — ответила донна Химена и замолчала, глядя на абрикосовое дерево, росшее на шпалере у стены. Плоды его давно были собраны и сушились, но листья оставались еще зелеными. — Дорогая, я должна тебе кое-что рассказать. Никогда не думала, что до этого дойдет. Мне казалось, что он давно забыл тебя.

Кьяра присела и погладила Виви по голове. Из всех собак великой герцогини выжила только она. Монахини любили Виви. Большинству из них очень хотелось детей, и они относились к собакам, словно те были детьми. Если бы не донна Химена, Кьяру давно выгнали бы на улицу, а Виви оставили себе.

— Он и вправду забыл обо мне. Обо мне забыли все, кроме вас.

— Ох, Кьяра! — Донна Химена погладила ее по голове почти тем же движением, каким Кьяра гладила Виви. — Так было бы лучше для тебя самой, да и для них — просто забыть тебя… Считать тебя сумасшедшей, которой больше никогда не стать собой. Я всех в этом убедила, кроме магистра Руанно.

Кьяра промолчала, а затем встала, и они пошли дальше.

— Он бывал здесь и раньше, — сказала донна Химена. — Он писал тебе письма.

— Письма? Что-то не помню…

— Я тебе их не показывала.

Кьяра нахмурилась. Ей показалось, что ее голова была похожа на какой-то высохший клочок сада, растрескавшуюся землю которого внезапно полили и взрыхлили острыми граблями. Внутри этой почвы начали лопаться семена, выталкивая будущие стебли и листья на свет.

— Раз были письма, я хочу их прочесть.

Донна Химена посмотрела в сторону. Ее жалкое сморщенное лицо выглядело печально, испуганно и виновато.

— Я сожгла их, — чуть слышно призналась она. — Чтобы защитить тебя. Думала, что магистр Руанно оставит свои попытки. Когда он пришел в первый раз, ты была действительно больна, и я не солгала ему, когда сказала, что ты не помнишь ни себя, ни его, и вообще ничего. Он передал мне лекарство, но я боялась давать его тебе. Ты была очень больна, и я опасалась, что лекарство может убить тебя.

— Лекарство?

— Бутылочка с прозрачной жидкостью. Он сказал, что это очень сильное лекарство и я должна наносить одну каплю тебе на кожу раз в семь дней. Я бросила его в огонь вместе с письмами, а ему сказала, что тебе ничего не помогло.

Наносить по одной капле каждые семь дней, после воскресного причастия, причем каждый раз на новый участок кожи…

— Я ему все время говорила, что лекарство тебе не помогло, даже когда тебе стало лучше. Это все мне казалось колдовством, Кьяра, а ты была так больна, и мне хотелось защитить тебя. — Она закрыла лицо руками и заплакала. Ее худые плечи тряслись. — Прости меня, прости. Я надеялась, что ты примешь обеты и навсегда останешься здесь. Если примешь обеты, тебя избавят от самой тяжелой работы. Кьяра, ты — единственное, что осталось у меня от прежних дней, ты и Виви. Все, что осталось у меня от моей дорогой Изабеллы.

Изабелла. Лопнуло еще одно семя, и еще один тонкий росток витой спиралью устремился к свету. Изабелла де Медичи, сестра великого герцога, мертва, убита…

Кьяра сжала в кулак левую руку. Два пальца на ней были уродливо искривлены. Теперь она вспомнила, как это произошло.

— Не плачьте, — сказала она. Она совсем не рассердилась на донну Химену. Как она могла на нее сердиться, если та неустанно любила ее, защищала, заботилась о ней? — Если и есть что прощать, то я прощаю вам в сто раз больше. Какая теперь разница? Вы ведь сказали, что много раз отправляли его восвояси.

— Но на этот раз сам кардинал написал настоятельнице письмо, очень официальное, с папскими печатями.

— Кардинал?

— Кардинал Фердинандо де Медичи, брат великого герцога.

Кьяра вспомнила эти темные сальные глазки с веселым блеском. Как же он внешне похож на своего брата и насколько отличается от него по характеру. Ей вспомнилось, как она сидела и смотрела на великолепный золотой алтарь, размышляя о том, насколько глубоко проходит эта разница.

Кьяра нежно обняла донну Химену.

— Да, я помню его. А почему он написал это письмо сейчас?

— Не знаю. Ходят слухи, что герцог болен малярией, и кардинал прибыл из самого Рима, чтобы исповедать брата.

— А как это связано с Руаном?

Донна Химена подняла голову, вытерла глаза краем своей вуали и глубоко вздохнула.

— Я точно не знаю, только слышу понемногу то здесь, то там. Магистра Руанно объявили предателем вскоре после того, как он отправил тебя сюда. Все это время он находился в Риме. По крайней мере, он так мне сказал. Но он продолжал тайком навещать тебя.

— А вы все это время говорили ему, что я до сих пор сумасшедшая.

— Дорогая, прости меня. Я ошибалась в своих попытках удержать тебя здесь.

— Если Руан был в Риме, то, скорее всего, он состоял при дворе кардинала?

— Да, между ними есть какая-то связь, но я не знаю, какого рода.

Руан и кардинал… они плели какие-то совместные интриги. Кьяра вспомнила, что дело все шло к неминуемой развязке, но потом словно наткнулось на непреодолимую преграду. А еще это было как-то связано с тремя днями… Кардинал не хотел, чтобы корона ушла к так называемому сыну Бьянки Капелло, дону Антонио. Он давно хотел заполучить ее сам. А Руан хотел…

— Я думаю, что мне нужно встретиться с ним.

— Он в малом южном зале, — сказала донна Химена. — Ступай, милая. Господь с тобой.

 

Глава 50

Руан был в маске и темном дорожном платье простого ремесленника, но она узнала бы его по росту и очертаниям плеч, будь он даже в лохмотьях нищего. Голова ее готова была взорваться — вид Руана, целого и невредимого, подталкивал к жизни все новые части ее памяти, слова и образы возникали внезапно, связываясь между собой, словно нити, образующие узор на прекрасном гобелене.

— Кьяра, — произнес он. — Ки-ар-ах, — как он всегда выговаривал вместо Ки-а-ра. Еще больше упущенных однажды ниточек сплелось само собой.

Голос его был прежним, низким и отчетливым. Заметно было, что Руан говорил на многих языках и ему приходилось задумываться над выбором слова. Он снял маску и положил ее на стол. Выглядел он, как и прежде. Острые скулы, обветрившаяся на солнце кожа, скажем, чуть более обветренная. Новые морщины в уголках рта. И глаза, по-прежнему темные и безрадостные, бесконечно печальные.

Она попыталась вымолвить его имя, но не смогла.

— Ты присядешь? У меня немного времени, но есть вещи, которые нужно обязательно тебе рассказать.

Она присела на один из стоявших здесь простых стульев, спрятав ладони между коленей, так чтобы он не видел их и не попытался взять ее за руки.

Сам он сел на другой стул, по другую сторону стола.

— Я никогда не переставал любить тебя, — сказал он напрямую. — Ты веришь мне?

...Любить тебя…

Любить ее?

Ей стало дурно, и она сама не знала, был ли это страх, гнев или счастье. Она посмотрела на свои руки, не зная, верить ей или не верить его словам. Если это правда, то почему он оставил ее здесь, даже при всем, что рассказала донна Химена?

— Зачем ты пришел сюда сейчас? — спросила она.

Руан некоторое время молчал. Потом произнес:

— Великий герцог болен малярией.

Он говорил тихо. Даже здесь, в Ле Мурате, где все монахини и сестры-мирянки были заняты послушанием, кто-то из них вполне мог увильнуть в сторонку и прислониться ухом к двери.

— Кардинал приехал во Флоренцию помириться со своим братом, раз и навсегда.

Раз и навсегда.

— Что же, он настолько болен? Великий герцог? Настолько болен, что может умереть?

— Возможно.

— А если нет?

Руан ничего не ответил. Ему не пришлось ничего говорить — воспоминания шумели в голове, их ниточки становились все крепче и сплетались в узор.

Задери-ка ей юбку, Эмилиано. Всегда хотел взглянуть, какие причиндалы у принцесс.

Да что я? Это был голос Бьянки Капелло. Сам Франческо называет его чудовищем, когда вы не слышите. А вслед за этим — крик великой герцогини, когда она упала с лестницы.

Я ушла наверх вместе с остальными женщинами. Это был ее собственный голос, вслед за которым, как заблудившееся эхо, вспомнились мысли, которые пронеслись в ее голове после того, как она произнесла эти слова. Бьянка Капелло заплатит за вашу смерть. Клянусь вам.

Но я не могу пообещать тебе, Кьяра, что не отомщу ему собственными руками. Я слишком долго этого ждал.

— Ты вернулся во Флоренцию, чтобы наконец-то убить его, — сказала Кьяра, наклонившись вперед и как можно тише проговаривая столь опасные слова. — Ты и кардинал.

Он снял перчатки и положил руки на стол, ладонями вверх. Увидев знакомые белесые шрамы, она встрепенулась, будто он прикоснулся к ней.

— Положи свои ладони мне на руки, — сказал он как можно мягче. — Не бойся, тароу-ки.

Она постепенно, палец за пальцем раскрыла свою ладонь. Казалось, что каждое движение значит для нее слишком многое. Она подняла руки и положила их на стол перед собой. Искривленные пальцы, огрубевшая кожа, распухшие костяшки — она так привыкла к своим рукам, что едва замечала их, и сейчас их нынешний вид потряс ее, будто это были вовсе не ее руки. Руан не двигался и ничего не говорил. Спустя некоторое время она собралась с духом и положила их в его ладони.

От его кожи хлынули тепло и сила, будто они каким-то образом между собой производили первый шаг дистилляции, приложение тепла для выделения пара.

Дистилляция. Алхимия. Лаборатории. В Казино ди Сан-Марко, в оранжерее на вилле ди Пратолино, ах да, и еще одна — в подвале книжной лавки, ее собственная лаборатория, где…

— Что ты вспоминаешь? — спросил Руан.

— Вспоминаю тебя, — ответила Кьяра.

Он слегка улыбнулся. Лицо его изменилось. Спустя мгновение он опять спросил:

— А что еще?

— Какие-то обрывки. Но я действительно помню, что я видела его, Руан. Философский камень. Он был закончен или так близок к завершению, что это уже не имело значения. Это было все равно что смотреть на… Я даже не знаю, как это описать…

Кьяра не находила нужных сравнений. Она так отчетливо помнила этот один-единственный миг, но не было никаких слов, чтобы его описать.

— Я мало что помню потом, — произнесла она наконец.

— Что бы это ни было, оно взорвалось, как настоящая бомба, устремившись прямо в верхние этажи здания. Взрывной волной тебя отбросило, как это бывает со стрелками при отдаче. Когда я приехал, твои соседи вытащили тебя из-под завалов. Там же была твоя младшая сестра Маттеа. Передняя часть лавки совсем не пострадала. Две старые собаки, гончие великой герцогини, отделались лишь парой царапин.

— А все остальные погибли. Бабушка, Лючия и Чинто.

— В этом не было твоей вины. Во всем виноват он сам, твой зять, ведь это он открыл атанор.

— Он сломал бабушке кисть, отбирая у нее ключ от подвала. Она плакала.

— Они не успели ничего почувствовать. Никто из них. Это был такой мощный взрыв, какого раньше никто не видывал.

Знаешь, он прав. Это был голос бабушки. Я стояла там, слышала, как кричит на тебя Лючия. Если бы не мои руки, я бы хорошенько ее стукнула. А потом внезапно меня не стало в моем теле. Кисть моя больше не болела, ни один из моих суставов не болел, и я могла видеть. Я снова могла видеть, как молодая девушка.

Голос бабушки был не похож на голос отца. Он был добрым. Иногда бабушка смеялась.

— Ты привез меня сюда, — сказала Кьяра. Ей не хотелось, чтобы это прозвучало как обвинение, но так вышло. Ты привез меня сюда, а они заперли меня и все эти долгие годы обращались со мной как с сумасшедшей.

Он ласково сомкнул ладони вокруг ее рук.

— Мы не могли привести тебя в чувство. Я не знал, сможешь ли ты вообще прийти в себя когда-нибудь. Я не мог взять тебя на корабль, идущий в Англию. Я не мог отправить тебя в Питти, где бы ты была под властью великого герцога. Я знал, что донна Химена была твоим другом и что попавшие в Ле Мурате отгораживаются стеной от мира — порой не по собственной воле, но часто для них это единственная защита.

— Как донна Камилла.

Еще одна случайная вспышка воспоминаний.

— Да. Когда ты оказалась в безопасности, я постарался сделать все, чтобы гнев великого герцога и его мстительность сосредоточились исключительно на мне.

— Гнев и мстительность? За что?

— Мне кажется, что я тогда немного сошел с ума, — сказал Руан. — Я так боялся за тебя, что уже не следил за своим языком. Кто-то сказал кому-то, а тот передал это дальше, и так вся история дошла до великого герцога.

— И он все узнал…

— Он узнал, что ты нарушила свой обет. Ты больше не была девой, и он сделал вывод, что именно поэтому все наши недавние усилия по получению философского камня провалились.

— А ведь все из-за того, что я постоянно портила его материалы.

Откуда взялись эти воспоминания?

— Да.

— Что же ты сделал?

Он улыбнулся редкой для него приятной улыбкой.

— Не думаю, что ты захочешь это услышать. Это было так мерзко.

— Хочу. Руан, я повидала столько мерзостей, что мне уже ничего не страшно.

Он поднял ее левую руку к своим губам и поцеловал изуродованные пальцы.

— Ты помнишь свое посвящение? — спросил он. — Черная вода, кроваво-красная лента, серебряное сито и золотой огонь.

— Конечно, помню.

— Великий герцог собрал все это по кусочкам из старых книг. Для него этот ритуал был священнее самого искусства алхимии и даже священнее обета на Поясе Пресвятой Девы.

Я сам создал этот ритуал. В голосе великого герцога сквозило горделивое самодовольство. Он единственный в своем роде в истории человечества.

— Маскарад, — сказала Кьяра. — Это слова кардинала. Но ты же сам говорил мне, это все было сделано только для того, чтобы усмирить ревность великой герцогини и Бьянки Капелло.

— Даже если это так, для великого герцога это был повод гордиться. Чтобы отвлечь его гнев, я сказал ему, что принудил тебя пройти все стадии посвящения заново в его собственной лаборатории. При этом я осмеивал и глумился над каждой стадией посвящения, а ты плакала и умоляла меня прекратить. Затем я растянул тебя по полу, в самом центре лабиринта, привязав за щиколотки и кисти рук, и взял тебя силой.

— Ангелы небесные, — прошептала Кьяра. К своему ужасу, она ощутила хватку полузабытых воспоминаний. Лаборатория… Поблескивающие в тусклом свете кристаллы и резные орнаменты, колбы с разноцветными жидкостями, словно драгоценные камни, лабиринт, выложенный плитками на полу, свет, отражающийся от этих черно-белых плит. В центре ее распластанное тело — белое и обнаженное — волосы распущены и рассыпаны вокруг, тело Руана, темное, мощное…

— После этого… — продолжил Руан. Она подскочила, с удивлением обнаружив, что находится в зале монастыря. Она настолько забылась, что ей даже показалось, будто на какое-то время вышла из своего собственного тела. Внезапно она вспомнила, как однажды думала о том, что они с Руаном похожи на железо и магнит — когда же это было? Когда бы ни было, теперь это была правда. Ее руки неотвратимо сплелись с его руками.

— После этого ты стала для него олицетворением неудачи, постоянным напоминанием о наших безуспешных попытках создать философский камень. Великий герцог был счастлив оставить тебя до конца твоих дней в Ле Мурате, чтобы твое присутствие не напоминало ему ни о чем. Он хотел похоронить и меня, однако сначала хотел меня повесить или сжечь на костре за колдовство на пьяцца делла Синьория.

— Но ты сбежал.

— Да, не без помощи кардинала. Все это время мы оба находились в Риме, где Фердинандо пытался балансировать между своими кардинальскими амбициями и ненавистью брата. Ясно только одно — кардинал никогда не позволит, чтобы корона Тосканы отошла маленькому Антонио, и если великий герцог все же умрет, то кардинал намерен оставаться здесь, во Флоренции, чтобы самому занять престол.

— Вот почему ты здесь вместе с ним.

— Да.

— Я столько забыла, Руан. Донна Химена говорит, что прошел год, прежде чем я хоть как-то пришла в себя.

Он прикоснулся большим пальцем к тыльной стороне ее запястья и чуть слышно спросил:

— Ты помнишь, как принимала соннодольче'?

— Что принимала?

Он продолжал гладить пальцем ее запястье, раздумывая, стоит ли продолжать. Наконец он сказал:

— Головные боли? Обмороки и голоса? Они мучают тебя с тех пор, как ты оказалась здесь?

— Да. Впрочем, как и всегда…

Как всегда… Но нет! Так было не всегда… Было время, когда их не было, когда она чувствовала себя здоровой и сильной, когда могла жить своей жизнью… Было время, когда она была устойчива к яду…

Наносить по одной капле каждые семь дней, после воскресного причастия, причем каждый раз на новый участок кожи…

— Это был яд, — то, о чем ты говоришь. Я наносила его по одной капле на кисть каждые семь дней. Он защитил меня в отравленном лабиринте и избавлял от головных болей и голосов.

Он молча кивнул.

— Донна Химена сказала, что ты передал мне лекарство, но она боялась давать его мне и бросила в огонь.

— А мне она сказала, что лекарство не помогло.

— Не помогло, потому что она мне его не давала.

Какое-то время они сидели молча.

— Все они думали, что я сошла с ума. Я сама была в этом уверена. Думала, что это из-за взрыва. Но теперь я понимаю, что это произошло, потому что раньше я принимала соннодольче, а потом резко прекратила.

Он склонил голову ей на руки, и Кьяра погладила его волосы. На ощупь они были такими же, как раньше, — густые и жесткие. Руан никогда не пользовался ароматными помадами для волос, как большинство мужчин при дворе.

— Это была моя ошибка, — глухо сказал он. — Я рассказал донне Химене о том, насколько это важно. И когда она сообщила мне, что лекарство не помогает, я испугался, что тебе уже ничего не поможет.

— Я не всегда безумна. Только временами.

Он поднял голову.

— Ох, Кьяра, милая моя тароу-ки. Нет, ты не безумна. Прости меня за все — за то, что ты оказалась здесь, но я думал только о том, как тебя спасти. А собаки, я всех убедил в том, чтобы собак оставили при тебе.

Горло Кьяры сжалось. Она вспомнила Ростига и Зайден, которые мирно спали в любимых ими пятнах солнечного света и незаметно ушли в мир иной с промежутком в несколько дней. Рина и Лея, любимицы послушниц, тоже умерли от старости. Время… Оно никого не щадит… Она сглотнула слезы.

— Хорошо, что донна Химена любила их так же, как я, — сказала она. — Ей пришлось заботиться о них, пока я была… больна. Они все умерли, кроме Виви. Она младше всех, но и она начинает стареть.

— Мы возьмем ее с собой, обещаю. Я заставлю великого герцога передать мне формулу соннодольче, прежде чем он умрет, и приготовлю еще. Мы тщательно отмерим дозы. Тебе нужно будет набраться сил для путешествия в Корнуолл.

Кьяра отняла руки и снова спрятала их между коленей. Слишком уж много всего выдалось на сегодня после всех этих лет в полуживом состоянии. Руан, живой и невредимый, дворцовые интриги, соннодольче… А еще он хочет увезти ее в Корнуолл? Монастырь безопасен, как черепаший панцирь. Донна Химена и Виви стали ее семьей, единственной, которая у нее осталась.

Но когда пройдет время, когда Виви и донна Химена тоже умрут? Что тогда?

Важно ли ей то, что Флоренция ее родной город и что семейство Нерини живет здесь уже больше двух сотен лет?

— Путешествие в Корнуолл, — медленно повторила она. Какое-то сильное чувство — может быть, гнев? — закипело в ее груди. — Руан, ты вот так возвращаешься, ниоткуда, спустя пять лет и все это мне рассказываешь, заставляешь меня все это вспоминать — и ты что, хочешь, чтобы я была такой же, как раньше? Все так же хотела отомстить великому герцогу? Не уверена, что у меня это выйдет.

— Тебе не нужно хотеть того же. Я сделаю, что должен сделать, но ты в этом участвовать не будешь.

— Ты мне это обещаешь?

— Я не знаю, но сделаю все возможное.

Они оба надолго замолчали.

— Мне пора, а то начнут шептаться злые языки, — наконец сказал Руан. — Когда все это закончится, я вернусь за тобой, Кьяра. Клянусь камнями самого Милинталла, что из Флоренции я без тебя не уеду. Я найду способ вернуть твое доверие, чтобы ты вместе со мной приехала домой.

 

Глава 51

Вилла Поджо-а-Кайано, на северо-запад от Флоренции

17 октября 1587

Руан вошел в спальные покои великого герцога. За последние недели они пропахли болезнью, лекарствами, тазами с водой и горшками с вонючими помоями, расставленными повсюду. Сегодня, ни с того ни с сего, комната снова сияла чистотой. Две служанки как раз выходили оттуда, неся с собой корзину, доверху набитую грязным бельем. Кардинал сидел в красивом кресле у постели своего брата, одетый в алые одежды, настолько торжественные, что они могли бы подойти для церемонии выбора папы. В колеблющемся свечном свете тускло поблескивал большой неограненный сапфир в его церемониальном перстне.

Между креслом кардинала и постелью герцога стоял маленький столик. На этом столике лежали две большие связки ключей, несколько бумаг и печать с изящно гравированной золотой ручкой. Тут же лежало кольцо с печаткой, с черным ониксом, на котором был вырезан герб великого герцога Тосканского.

Великий герцог спал. Самая сильная вспышка лихорадки миновала. Он был свежевыбрит, и волосы его были расчесаны. Но оставалось нечто, чего выздоровление от малярии улучшить не могло: правая сторона лица герцога не вполне соответствовала левой, а его правая рука была скована судорогой и напоминала клешню. Но в целом выглядел он лучше. Он мотал головой из стороны в сторону и цеплялся руками за богато вышитое покрывало, словно борясь с дурными сновидениями.

Кто знает, может, ему и вправду снится дьявол, пришедший взять свое?

— Прошла лихорадка? — спросил Руан.

— Как видишь, — жестом указал кардинал. — Врачи уверяют, что ему лучше. А какие новости о Бьянке Капелло?

— Она по-прежнему молча сидит под замком в своих покоях. Она знает, что он болен, и знает, что вы здесь. Разумеется, она напугана, потому как знает, что, если он умрет, некому будет защитить ее от мести всех людей, которые ее ненавидят.

— Хорошо. А что остальные?

— Я рассказал ее служанкам, что она тоже больна. Двое- трое уже сумели улизнуть во Флоренцию и непременно разнесут всем эту сплетню.

— А мальчик?

— Он в палаццо Питти с вашей племянницей и ее свитой. Ему еще нет двенадцати, ваше высокопреосвященство, и никто, даже венецианцы, не поддержат его, если великий герцог умрет. Найдите ему достойное место среди вашей свиты как незаконнорожденному племяннику, и он будет доволен, как мне кажется.

— Отлично. Мне не нравятся мысли об убийстве ребенка.

«Что за брезгливая скрупулезность, — подумал Руан, — для человека, приехавшего во Флоренцию только ради того, чтобы присутствовать при смерти родного брата». Руан подошел ближе.

— Он пришел в себя? Может отвечать на вопросы? Мне нужно кое-что его спросить, прежде чем он отправится в ад, где ему и место.

— Я надеялся, что лихорадка его прикончит. Как видишь, он уже приготовился умереть — передал мне ключи, печати, ничего не оставил при себе.

— Я вижу.

— Он умрет вечером, так или иначе. — Кардинал вынул стеклянный пузырек из внутреннего кармана своей алой рясы и поставил его на стол. В пузырьке была зеленоватосиняя жидкость. Свет свечей облизывал бутылочное стекло, мерцал на нем, радужными бликами пробегая по поверхности самой жидкости.

— Разбуди его, — сказал кардинал. — Спроси, что ты там хотел у него узнать.

Руан задумчиво посмотрел в лицо великому герцогу и легко прикоснулся к его лбу. Тот был холоден и влажен. Видны были движения глаз под веками. Интересно, продолжал ли он принимать соннодольче даже после удара, который так сильно пошатнул его здоровье? Если да, то кардинала ждет сюрприз, когда он передаст брату жидкость в стеклянной колбе. Яркий зеленовато-синий цвет был цветом мышьяка, соединенного с ацетатом меди. Это был ужасный яд, но он не убил бы человека, ранее принимавшего соннодольче.

Он схватил герцога за плечо и сильно тряхнул.

— Проснитесь, ваша светлость, — сказал он. — Проснитесь, здесь ваш брат.

Великий герцог застонал, но не проснулся. Руан взял кусок ткани, намочил его в ближайшем тазу с водой и грубо растер лицо великого герцога. Тот кашлянул и задергался в короткой конвульсии, а потом медленно раскрыл глаза. Руан пристально следил за ним и четко уловил миг, когда к великому герцогу вернулось сознание.

— Руанно делль Ингильтерра, — произнес тот слабым и хриплым, чужим для него голосом. — Что ты здесь делаешь?

— Не в вашей власти более прогнать меня.

— У тебя больше вообще нет никакой власти, — добавил кардинал. — Сегодня ты умрешь. Умрешь за свои грехи, Франческо. Ты это понимаешь?

Великий герцог обернулся и посмотрел на брата. Следующей конвульсией ему свело конечности, и глаза его закатились. Затем он пришел в себя, взгляд его прояснился, и он приподнялся на левый локоть. Правое плечо и рука были парализованы и вывернуты недавним ударом и слишком слабы, чтобы удерживать его вес.

— Ты будешь рад моей смерти, братец, — сказал он уже громче. — Но еще не время. Я проживу достаточно, чтобы вернуть себе ключи, которые передал тебе, когда был охвачен болезнью. Чтобы увидеть, как принц Антонио будет прилюдно провозглашен моим преемником. Ты думал, что корона уже в твоих руках, но знай, что я не намерен так скоро с ней расставаться.

— Этому не бывать. У меня есть письменное признание женщины Джанны Санти. Тебя это удивляет? Думаю, да, ведь ты послал целую банду наемников, чтобы те убили ее по дороге в Болонью. Она спаслась бегством. По крайней мере, она успела сделать письменное признание. После того, как ты и твоя Бьянка Капелло умрете, я предам этот документ огласке. Мальчик Антонио не связан кровью ни с кем из вас.

— Эта женщина лжет!

— Я так не думаю.

— Мне уже лучше. Нынче вечером я не умру.

— Магистру Руанно, возможно, есть что сказать на это.

Великий герцог обернулся и посмотрел на Руана. Невзирая на болезнь и паралич, он помнил о своей власти Медичи.

— Думаешь нарушить свой обет, Руанно? — спросил великий герцог. — Ты ведь клялся на амулете, который носишь, что откажешься от ненависти и мести.

Руан медленно вынул амулет из ворота своей рубашки и снял его через голову. Обломок гематита вспыхнул в свечном свете, будто отражая зеленоватый цвет яда в колбе. Руан положил амулет на стол. Цепочка из меди и железа звякнула, упав на полированное дерево.

— Я отказываюсь от амулета, — сказал Руан.

В комнате стояла полная тишина.

«Вот она, — подумал Руан. — Наконец-то. Месть. Донельзя хладнокровная». Все эти годы он думал о ней, без конца разыгрывал ее в своем воображении.

И что он теперь чувствует?

Убийство Конрада Павера было совсем другим. Ему было четырнадцать лет от роду. Он был зол и напуган, как может быть напуган мальчишка, еще не ставший мужчиной. У него до сих пор остался шрам на руке в том месте, куда вонзился нож Конрада, пробив мышцы и пригвоздив его к столу. «Тебе не превзойти меня в глазах императора! — кричал Конрад грубым гортанным голосом. — Я убью тебя, мой красавчик рудокоп!»

Он вырвался на свободу, отрезав приличный кусок собственной плоти. Выхватил нож из стола и, заливая все потоками своей крови, всадил его в тело своего учителя, скорее от испуга, чем мастерски. И только удача — удача ли? или скорее неудача? — спасла его. Нож вошел в горло Конрада и повалил его, как быка на бойне.

Так и пропал Конрад Павер — отправился путешествовать на восток, как об этом рассказали императору. По Великому шелковому пути в далекий Катай, в поисках редких минералов. А мальчик Роаннес, со всеми своими умениями, которыми он овладел в лаборатории Конрада Павера и его постели, ослепил собой императорский двор. Год спустя его отошлют во Флоренцию со свитой эрцгерцогини Иоанны, и там он станет магистром Руанно делль Ингильтерра, английским алхимиком принца Франческо. Здесь он наконец- то нашел золото и власть, для того чтобы вернуть себе настоящее имя и законное имущество.

А потом была месть.

Он скакал верхом по аллее, ведущей в Милинталл Хаус, между рядами древних лип. Он вдыхал их аромат и думал о том, как его отец, должно быть, играл под ними, когда был ребенком. Наверное, любовь к этим деревьям была у него в крови. Равно как и к этому старому дому в конце дороги, который столетиями перестраивался в разных стилях, подверженный влиянию солнца, дождей и морского ветра, что дует на корнском побережье.

В конце аллеи его дожидался Эндрю Лоуэлл, верхом, в окружении десяти вооруженных людей. Схватка была короткой и быстрой. Королевские солдаты были лучше вооружены, лучше экипированы, лучше обучены. Люди Лоуэлла сдались быстро, слишком дорожа собственной жизнью. Только Эндрю Лоуэлл продолжал держать меч.

— Сейчас Милинталл мой, — сказал Лоуэлл. Его лицо оказалось грубее и тяжелее, чем в памяти Руана, но ведь прошло двадцать лет с их последней встречи. — Я умру, прежде чем отдам его тебе.

— Тогда умри.

Руан вызвал его на поединок, сойдя с коня, меч на меч. Солдаты с обеих сторон окружили их кольцом. Была ли это честная схватка, если Руан был на двадцать пять лет моложе, на пядь выше и в сердце у него была ненависть длиною в жизнь? Была ли честной схватка в те дни после восстания, когда Марк Пенкэрроу, ослабленный годом заточения в Лон- стонском замке, столкнулся с тремя наемными головорезами Лоуэлла и удерживал их до тех пор, пока его беременная жена не смогла бежать?

Эндрю Лоуэлл испустил дух, когда его клинок аккуратно вошел ему прямо в сердце.

Как он чувствовал себя тогда?

Совсем не так, как сейчас. Совсем другое дело — давить на человека, разбитого ударом и ослабленного малярией. А что если он продолжает принимать дозы соннодольче. Что если яд не сработает? Сможет ли он вытащить нож и полоснуть им по горлу беспомощного великого герцога?

Эти мысли сковали его движения. Руан почувствовал, будто превратился в камень.

Великий герцог лег на спину. На его лице заиграла улыбка.

— Где моя Биа? — спросил он. — Она обо мне позаботится.

— Биа? — с удивлением переспросил кардинал, будто никогда прежде не слышал этого имени. — Если ты имеешь в виду Бьянку Капелло, то ее в этой жизни ты больше не увидишь. Она уже мертва, Франческо.

— Я не верю тебе. Она великая герцогиня Тосканская. Ты не посмел бы.

— Это правда. Я смотрел, как магистр Руанно душил ее, так же как Паоло Джордано задушил нашу сестру Изабеллу. Точно так же, как наш родной брат Пьетро задушил нашу кузину и невестку Дианору. Ты помнишь, как собственноручно написал Пьетро и Паоло Джордано, дав им разрешение на убийство своих жен? А потом жаловал их своим присутствием и помогал оправдаться перед законом?

Великий герцог снова приподнялся на локте, пытаясь сесть. Он посмотрел на Руана.

— Ты не посмел бы, Руан.

— Ошибаетесь, — ответил англичанин. Внезапно его оцепенение прошло. Его собственные слова не казались ему ложью. — Изабелла, ваша сестра, я ведь любил ее, когда мы оба были молоды.

— А я, — сказал кардинал, — я всем сердцем восхищался эрцгерцогиней Иоанной. Порой даже думал, а что если бы старшим сыном был я и она стала бы моей женой? Известно ли тебе было вообще, что она в качестве собственной эмблемы выбрала пару голубков с девизом Fida Conjunctio, «союз, скрепленный верностью»? Она была верной до самого конца, до своей ужасной смерти, и будь я ее мужем, я тоже хранил бы ей верность.

— Иоанна, — произнес великий герцог. Похоже, он действительно был озадачен. — А какое она имеет ко всему этому отношение? Какое отношение она имеет к Биа?

— Ты еще об этом спрашиваешь? — гневно спросил кардинал, поднимаясь со своего кресла. Его алые одежды, казалось, были обагрены кровью. — Она умерла от руки твоей Биа! И я, и магистр Руанно — мы все об этом знаем! Ты думал, тебе удалось заставить замолчать ту женщину, Кьяру Нерини? Твоя Биа ударила Иоанну, и та упала с лестницы.

— Иоанна первой ударила Бьянку. Это была ссора между женщинами, вот и все. Бьянка не собиралась ее толкать.

— Это тебе она так сказала. Но сейчас она больше ничего уже не скажет. Я видел, как лицо ее посинело, а ее грязный язык выпал изо рта. Вот что видишь, когда душишь женщину. Ты ведь не знаешь, как это происходит, Франческо? Правда? Ты ведь всегда делаешь это руками других людей.

Кажется, уверенность великого герцога впервые поколебалась. Взгляд его затуманился, и по щекам потекли слезы.

— Биа, — произнес он снова, и его тело опять сковало судорогой.

— Ваша светлость, — коротко сказал Руан, зная, что даже выздоравливающие от малярии иногда умирают внезапно, в судорогах. — Где ваш тайник? Ваше самое секретное место?

Кардинал склонился вперед.

— Что еще за тайник? — спросил он.

— Должно быть место, где он хранит свои самые ценные алхимические секреты. Я обыскал лаборатории, и в Казино ди Сан-Марко, и в оранжерее на вилле ди Пратолино. У него должны быть некоторые формулы, которые я не могу найти среди его книг и бумаг.

Руан старательно избегал произносить слово соннодольче, потому что не хотел, чтобы кардинал услышал название таинственного яда великого герцога. Если он узнает, что у великого герцога есть формула королевы-матери всех ядов, он захочет прибрать ее к своим рукам.

— Мой секретный тайник… — произнес великий герцог и открыл глаза. Его взгляд, на удивление, был ясным. — Да, у меня есть секретный тайник. Приведите ко мне мою Биа, живую и невредимую, и я скажу вам, где он находится.

Руан метнул взгляд на кардинала. Тот подобрал свои одежды и снова сел в кресло, вертя на пальце церемониальное кольцо, будто проверяя, легко ли оно снимается при необходимости.

— А что в этом тайнике? — обратился он к брату.

— Выходит, она жива?

— Может быть, и так. Так что у тебя там спрятано?

— Книги, бумаги, формулы, — все, о чем говорил магистр Руанно.

«Он прекрасно знает, — подумал Руан, — что единственное, чего у меня нет и что есть у него, — это формула соннодольче».

— Меня не интересуют ни книги, ни бумаги, ни формулы, — произнес кардинал.

— В тайнике есть еще кое-что. — Великий герцог снова попробовал сесть. На этот раз ему это удалось. Он даже смог свесить ноги с кровати. Правая стопа его была вывернута, как и правая рука. — Нечто бесконечно ценное.

— Ничто не может иметь бесконечную ценность, — заявил кардинал и слегка нахмурился. Руан мог видеть движение его мысли. — Кроме…

— Да, великая тайна мира. Тайна философского камня.

— Ты нашел его? Ты спрятал его где-то?

— Он лжет, ваше высокопреосвященство, — сказал Руан. — Никакого философского камня не существует.

— Ну что, Франческо? — спросил кардинал. — Что ты скажешь на это?

— Я скажу, что магистр Руанно неправ. Приведите ко мне мою Биа, и я докажу это, расскажу вам, где тайник, и вы увидите.

Кардинал на мгновение призадумался, а потом протянул одну руку Руану.

— Иди, — сказал он. — Приведи эту венецианку. Узнаем, где мой брат прячет свои секреты.

Руан ожидал увидеть Бьянку Капелло в слезах и истерике. Однако, к его удивлению, она стояла, преклонив колени на старой молитвенной скамье. Глаза ее опухли от слез, но лицо сохраняло невозмутимое спокойствие. Люди уже забыли, что она была родом из знатной аристократической семьи из Венеции. Все помнили только ее грехи и излишества.

— Он мертв? — спросила она. В ее голосе и в выражении ее глаз все еще чувствовались следы слез, но внешне она оставалась спокойной. Бьянка сняла с себя все свои драгоценности кроме одной булавки, державшей белую вуаль. Булавочная головка была украшена бриллиантами, с изображением переплетенных гербов Тосканы и семьи Капелло.

— Пойдемте со мной, — сказал Руан, не удостаивая ее ни имени, ни титула.

— Если меня ждет смерть, я бы хотела умереть как великая герцогиня Тосканская.

— Это вы расскажете кардиналу, пойдемте.

Она перекрестилась и поднялась.

— Я ее не толкала. Я уже призналась во всех своих грехах и раскаялась как смогла, пока была здесь взаперти. Мне остается сказать лишь одно — я ее не толкала.

Притворялась ли она сейчас, как и всегда, когда жила с великим герцогом? Был только один живой человек, который знал всю правду о том, что там произошло, — Кьяра. Уставшая, одинокая, наполовину сошедшая с ума от жизни в Ле Мурате, — Кьяра, которую он пообещал не вовлекать больше в хитросплетения двора Медичи. Руан взял Бьянку Капелло под руку, как берут узников, и вместе с ней отправился обратно в спальню великого герцога.

— Вот твоя Биа, — сказал кардинал, когда они вошли в комнату. — Как видишь, она жива и здорова. Так что сдержи свое обещание, Франческо, и скажи нам, где искать твой тайник.

Великий герцог поднялся на ноги. Он не мог стоять прямо без особого башмака для правой, вывернутой ноги. Он неотрывно смотрел на Бьянку Капелло, а она смотрела на него. О чем они думали? Стоила ли их многолетняя безумная страсть тех смертей и несчастий, которые она принесла?

— Ищите тайник в центре лабиринта, — сказал он.

— Лабиринт? — Кардинал нахмурился. — Где? Какой лабиринт?

— Кьяра Нерини знает обо всем.

В голове Руана мелькали образы — обнаженная Кьяра — еще совсем ребенок — с распущенными волосами, в ночь своего посвящения. Потом она уже постарше, в простой шерстяной хламиде и с лунным камнем на груди, серьезно шагающая по лабиринту на полу в Казино ди Сан-Марко. Вспомнилось, как Кьяра рассказала ему о том, что Бьянка Капелло наняла убийцу, чтобы тот оставил ее в центре тайного отравленного лабиринта в садах Боболи — она и подумать не могла, что я могу быть устойчива к отравленным шипам.

Именно этот лабиринт имел в виду великий герцог. Иначе и быть не могло. Отравленный лабиринт — тот самый, через который Кьяра сумела пробраться ночью в темноте. Именно его она знает лучше всех.

Кардинал взглянул на лицо своего брата, затем на лицо Руана, а потом обратно. Затем жестом приказал отпустить Бьянку Капелло, мол, позвольте ему ее обнять.

Руан выпустил руку Бьянки, и она прошла через всю комнату к своему любовнику. С белой вуалью, приколотой к волосам, она напоминала монахиню. Великий герцог обнял ее, и она склонила голову на его плечо. Он нежно погладил ее волосы, покрытые вуалью.

— Будь смелой, моя Биа, — сказал он. — Этим вечером я не умру.

Кардинал поднял пузырек со светящейся зеленовато-синей жидкостью. Казалось, что на мгновение она поглотила весь свет в этой комнате.

— Умрешь, — зловеще сказал он. — Брат мой, я даю тебе возможность самому выбрать свою смерть. Заметь, это больше, чем ты дал Изабелле, или Дианоре, или тем женщинам, которых ты задушил, чтобы добыть себе наследника, или тем мужчинам, которые посмели вести тайный заговор за твоей спиной. Это больше, чем твоя венецианская шлюха дала великой герцогине Иоанне.

Бьянка Капелло беззвучно плакала. Герцог снова погладил ее по голове.

— Спокойно, моя Биа, — сказал он. — И какой же выбор ты предоставляешь мне, брат?

— Яд, — ответил кардинал, держа в руке пузырек. — Достойная смерть, как у Сократа. Или клинок магистра Руанно.

Руан ничего не сказал. Он не знал, сможет ли он это сделать.

— Я выбираю яд, — с улыбкой сказал великий герцог. — И если я выпью отмеренную тобой дозу и не умру, ты сам примешь клинок магистра Руанно и умрешь смертью римских генералов. Поклянись в этом.

«Он же принимал соннодольче, — подумал Руан. — Он развил в себе устойчивость к ядам. Даже к мышьяку. Кроме того, что бы там ни говорил кардинал, это едва ли можно назвать достойной смертью».

— Ваше высокопреосвященство, — сказал он, — должен вас предупредить…

— Клянусь в этом, — сказал кардинал. — Магистр Руанно, ваш клинок, будьте любезны.

Руан вытащил кинжал и передал его кардиналу эфесом вперед. Это был искусно сделанный клинок с лезвием из закаленной стали, бронзовой гардой и черной резной рукоятью из рога. Кардинал взял его в правую руку. Левой он откупорил пузырек и передал его брату.

Великий герцог, ничуть не озаботившись тем, чтобы понюхать или попробовать содержимое, выпил его залпом, как пьют охлажденное льдом вино в жаркий летний день. Затем он поставил пустой пузырек на стол.

— Не особенно приятно, — сказал он. — Вкус отчетливо металлический, кислый. Глядя на цвет, я бы предположил, что это соединение мышьяка и меди.

— Франко, — жалобно промолвила Бьянка Капелло. — Ради бога, прошу тебя, вырви все это. Никто не может выпить такую дозу мышьяка и выжить.

— Спокойно, моя Биа. Приготовься стать свидетелем смерти моего брата. Для тебя это будет зрелище не из приятных, но вот для меня…

Внезапно он согнулся пополам и начал судорожно хватать ртом воздух. Изо рта хлынула слюна, и жуткий запах гнилого чеснока наполнил комнату.

— Держи женщину, магистр Руанно, — сказал кардинал. — У меня на нее есть другие виды. Итак, брат, ты подумал, что стал богом и естественные законы ядов тебе не писаны?

Руан шагнул вперед и схватил Бьянку Капелло. Она побледнела и вся содрогалась от охватившего ее ужаса. Она попыталась оказать какое-то сопротивление Руану, но потом сдалась.

— Я не умру, — прохрипел великий герцог. — У меня иммунитет к ядам. Я годами принимал вещество. Это королева- мать всех ядов. Я видел доказательства того, насколько он эффективен…

Он упал на колени, и у него открылась рвота. Капли пота выступили на лбу, как капли витриоли.

— Королева-мать всех ядов? — переспросил кардинал, схватив брата за волосы и подняв его голову вверх. — Что это за яд? О чем ты говоришь?

— По одной капле… каждые семь дней… и тогда никакой яд, никогда… — задыхаясь, сказал великий герцог, но потом его вырвало. Кардинал с отвращением отскочил в сторону.

— Но ты же не принимал его почти два года, — плакала Бьянка Капелло. — Это же те прозрачные капли на твоем запястье, ведь так? Ты же больше не принимал их с тех самых пор, как тебя разбил удар, Франческо.

— Это неважно, эффект продолжается.

У него начались конвульсии. Он перестал управлять своим телом. Какой бы ни была ненависть Руана к Бьянке Капелло, он отвернул ее голову в сторону и прижал к своей груди, чтобы она не видела страданий великого герцога. Никакая женщина не должна смотреть на такое. Она поплакала немного, а потом лишилась чувств.

Спустя полчаса кардинал сказал:

— Все кончилось. Он пал жертвой своей спеси, и я счастлив, магистр Руанно, что могу вернуть тебе твой клинок незапятнанным.

— К счастью, — сказал Руан и взял кинжал.

— Отведи женщину в ее покои. Мы вскоре ею займемся.

— Как вам будет угодно, ваше высокопреосвященство.

— Думаю, ты можешь называть меня ваша светлость, — с улыбкой сказал Фердинандо де Медичи. — Кстати, мне очень хочется узнать побольше об этом удивительном яде.

 

Глава 52

Вилла Поджо-а-Кайано, на северо-запад от Флоренции

Пару часов спустя, этой же ночью

Уже идя по темному коридору, в сопровождении шести стражников в броне и коже, с гербами кардинала на рукавах и горящими факелами в руках, Кьяра как будто слышала чьи- то голоса. Или ей это чудилось? Голоса принадлежали самому кардиналу и какой-то плачущей женщине. Голоса Руана она не слышала. Был ли он там? Она молилась всю дорогу из Флоренции — пусть он окажется там, пусть он будет цел. Пусть все это закончится, хоть как-нибудь, но закончится.

С одной стороны, она удивилась, когда за ней пришли люди кардинала. Но с другой, понимала, что иначе и быть не могло.

Ты не будешь в этом участвовать.

Ты мне это обещаешь?

Я не знаю, но сделаю все возможное.

Очевидно, усилий, приложенных Руаном, оказалось недостаточно. Если уж кардинал вернулся во Флоренцию, чтобы засвидетельствовать смерть своего брата — или приложить руку к его смерти, — он не оставит в живых Бьянку Капелло, дабы не дать ей плести интриги в пользу своего так называемого сына. Сейчас ему нужно оправдание для убийства Бьянки, а что могло быть лучшим оправданием, чем заставить ее встретиться лицом к лицу с девушкой, ставшей свидетелем ее последней ссоры с великой герцогиней?

Ей было плохо и страшно от того, что она почувствовала, как ее мысли снова потекли в прежнем русле дворцовых интриг и мести. Неужели одной встречи с Руаном Пенкэрроу хватило для того, чтобы спустя столько лет она снова вернулась к своей прежней сущности? Голова раскалывалась от боли. А голоса все шептали и шептали, сгущаясь вокруг нее угрожающей толпой. Смог ли Руан заставить великого герцога передать ему формулу соннодольче? Прошу вас, святые угодники, помогите ему сделать это!

Настоятельница монастыря, разумеется, была вне себя от гнева, когда шестеро обутых в тяжелые сапоги солдат очутились у ворот Ле Мурате как раз перед вечерней молитвой, а потом ворвались в тихую уютную приемную, требуя присутствия одной из ее послушниц. Выяснилось, что Кьяра была вовсе не послушницей, а простой мирянкой, которая жила при монастыре из милости, на правах блаженной. Настоятельница с немалой долей брезгливости отдала Кьяру им в руки. Пусть идет куда угодно, скатертью дорога!

— Прошу вас, позаботьтесь о Виви, — успела прошептать Кьяра донне Химене. — Что бы ни случилось, я за ней вернусь.

Донна Химена с трудом скрывала свои чувства. Ей было страшно. Но она искренне обняла Кьяру и взяла у нее ошейник Виви. Собака печально заскулила, глядя на то, как уводят ее хозяйку.

Нет, нельзя думать об этом. Только не сейчас.

Они подошли к комнате в конце коридора. Двое стражников шагнули вперед и распахнули перед ней двери.

Руан был там. Это первое, что бросилось ей в глаза. Он стоял в другом конце комнаты. Его силуэт был наполовину освещен светом от канделябров. Когда он поднял голову, Кьяра увидела блеск в его глазах и поняла, что он ее заметил. По его осанке или выражению лица нельзя было сказать ничего определенного. Она успела лишь заметить, что гематитового амулета на нем не было.

В тени стоял кардинал, одетый в свои обычные алые одежды. Перед его рясы был чем-то забрызган. Что же произошло?

Посередине комнаты, освещенная ярким светом, на молитвенной скамье преклонила колени Бьянка Капелло. Эта старая, истертая скамья была изготовлена из светлой древесины и украшена гербом Элеоноры Толедской, в виде самки павлина с птенцами. Лицо Бьянки распухло и поблескивало от слез. Со времени последней встречи с Кьярой она еще больше прибавила в весе. Это была нездоровая полнота. «Так бывает при водянке, — мрачно шепнул голос бабушки. — Надо бы ей на ногах побыть и пару этажей вымести». Голова донны Бьянки была покрыта белой вуалью, заколотой бриллиантовой булавкой. Ее волосы потемнели или она просто перестала отбеливать их, перестала подставлять их солнечному свету и осыпать золотой пылью? Она лишились своей красоты, чувственности, но в то же время приобрела больше достоинства.

«Никогда не думала, что, глядя на Бьянку Капелло, замечу в ней некое достоинство», — подумала Кьяра.

Никакой другой мебели в комнате не было.

— Пришла женщина Кьяра Нерини, ваша светлость, — доложил старший из стражников. — Как вы приказывали.

- Ваша светлость?

Стража вышла из комнаты. Кардинал обернулся и посмотрел на нее.

— Ах, синьорина Кьяра, — сказал он. — Хорошо, что ты пришла. Я требую, чтобы ты свидетельствовала против этой с того момента, когда вы своим появлением осквернили свадьбу великой герцогини Иоанны и впервые расставили свои силки на моего брата.

— Я не…

— Не оскорбляйте нас своей ложью. Вы превратили жизнь великой герцогини в агонию печали и унижения и в конце концов стали причиной ее смерти.

Кьяра увидела, как донна Бьянка сцепила руки, лежавшие на молитвенной скамье.

— Я не толкала ее. — Она обернулась и посмотрела Кьяре прямо в глаза. Кьяра невольно сделала шаг назад. — Ты была там, — сказала донна Бьянка. — Если ты собираешься сказать всю правду, как ты сама обещаешь, то ты подтвердишь мою невиновность. Я ее не толкала.

— Что ж, синьорина Кьяра, — сказал кардинал. — Тебя запугивал мой брат, и поэтому ты все это время хранила молчание. Сейчас же он мертв, и никто не причинит тебе вреда. Расскажи нам все, от начала до конца, всю правду, ничего не упуская.

Наконец-то. Настал тот самый момент, о котором она мечтала, которого ждала, уже почти оставив всякую надежду. К ее удивлению, она почувствовала, что за все это время ее чувства и желания не поблекли. Ей все так же хотелось, чтобы Бьянка Капелло заплатила за все те несчастья, которые она причинила своими неуемными амбициями и самовлюбленностью. Она хотела рассказать всем о великой герцогине Иоанне и о том, каким добрым человеком она была. Как она любила своих детей. Своих собак. Любила Бога. Как она по-своему любила и своего мужа, несмотря на все горе и стыд, которые он ей принес. Ей хотелось рассказать всем о том, сколько любви было скрыто за стальной гордостью ее императорской крови.

Пара голубков… Fida Conjunctio. Союз, скрепленный верностью.

Но даже если так — произнести слова, которые подпишут смертный приговор еще одной женщине? Даже если это правдивые слова? Даже если эта женщина заслуживает смерти во сто крат больше?

Одни говорят, что месть горяча, другие — что холодна. На самом деле месть имеет сухой и горький вкус, как печная зола.

— В гот день великая герцогиня хотела отправиться во дворец Питти, — медленно произнесла Кьяра. На удивление ясные и отчетливые образы всплывали в ее памяти. Вспомнились слова великой герцогини: «В саду сейчас так красиво, и погода стоит теплая». Вспомнился лай собак, на которых надевали ошейники. — Мы решили взять собак с собой. Великая герцогиня говорила с маленьким принцем Филиппо. Нянька рассказала, что он уже сказал слово «мама» и что он хороший мальчик.

В комнате царила полная тишина. Руан и кардинал, словно призраки, стояли с обеих сторон комнаты, один черный, другой алый. Кьяра видела только Бьянку Капелло, преклонившую колени в свете свечей.

— Мы начали спускаться, но старые собаки, Ростиг и Зайден, им было слишком тяжело спускаться по лестнице. Тогда великая герцогиня послала двух других женщин… — Она на мгновение закрыла глаза, стараясь отчетливо вспомнить все образы. Воспоминания устремились бурным потоком, причиняя сильную головную боль. Нужно время, чтобы разобраться в них и расставить все по местам.

— Магдалена и Анна, — так звали тех женщин. Она отправила их назад, с двумя старыми собаками. А я осталась, потому что со мной была Виви. И я не хотела оставлять великую герцогиню в полном одиночестве.

Кардинал слегка шевельнулся, и это движение привлекло внимание Кьяры. Она посмотрела на него и увидела, что он склонил голову и закрыл глаза рукой.

— Внезапно на лестнице показалась женщина. Она поднялась к нам и заговорила с великой герцогиней. Она была одета как служанка, но, увидев ее лицо, я поняла, что оно знакомо мне. Это были вы, донна Бьянка.

— Я полностью это признаю, — подтвердила Бьянка Капелло. — Да, я там была.

— Вы пришли туда, чтобы шпионить за ней.

— Да, я признаюсь в этом.

— Великой герцогине не понравилось ваше присутствие. Она попросила меня помочь ей преодолеть остаток лестницы, но вы оттолкнули меня в сторону. Я споткнулась и наступила на лапу бедной Виви. Та вскрикнула от боли, и великая герцогиня рассердилась на то, что вы толкнули меня и Виви тоже досталось.

Если вы еще раз тронете синьорину Кьяру и ее собаку, вы об этом сильно пожалеете.

— Но это всего лишь собака.

Кьяра почувствовала, как внутри нее поднимается гнев, такой горячий, что ему под стать было расплавить серебро и лунный камень, лежавший на ее груди.

— Всего лишь собака? Она тоже чувствует боль, так же как и вы.

Донна Бьянка опустила глаза и ничего не ответила. Кьяра выждала момент, чтобы успокоиться.

— Великая герцогиня спросила вас, почему вы так одеты, — продолжила она. — Вы ей тогда сказали, что вам ни к чему шелка, чтобы доказать свое достоинство, как и железный корсет, чтобы держать спину прямой.

Кардинал поднял голову.

— Венецианская сквальдрина, — прошипел он.

Донна Бьянка обернулась и устремила на него свой взгляд.

— И вы зовете меня такими прозвищами только за сказанные мною слова? — спросила она. — Что же сказала в ответ великая герцогиня, синьорина Кьяра? Ты наверняка хорошо это запомнила.

Вам бы не помешали железные удила. А то вы совсем не умеете контролировать свой язык.

— Она сказала, что вам не мешало бы надеть на язык железные удила, потому что вы совсем не умеете его контролировать.

Донна Бьянка кивнула, словно слова Кьяры служили для нее оправданием.

— Потом еще много было сказано обидных слов с обеих сторон. А потом, донна Бьянка, вы назвали маленького принца Филиппо чудовищем. Вы сказали ей, что великий герцог сам называет так своего законного сына.

— Это была ложь. Я признаю это. Мне хотелось причинить ей боль.

— За это она ударила вас по губам. Я помню, что была потрясена — это так непохоже на великую герцогиню, она никогда не позволяла никому вывести ее из себя. Я не думаю, что она хоть раз ударила кого-то в своей жизни до этого момента. Но вы назвали ее сына чудовищем.

— И вот тогда она упала. Ударила меня и потеряла равновесие.

— А вы ударили в ответ. Вы ведь мастерица распускать руки. Я вскочила, чтобы удержать ее, и удержала бы, но вы ударили ее в плечо, и тогда она упала.

Донна Бьянка долго молчала. Потом она очень тихо произнесла:

— Да, я ударила ее в ответ. Я это признаю. Но я не толкала ее намеренно и не хотела, чтобы она упала.

— Вы ее ударили, — сказал кардинал. — Вы это признаете. Кроме того, вы признаете, что вступили в сговор с великим герцогом, для того чтобы выдать подкидыша в качестве его родного сына. Вы признаете, что показания Джанны Санти верны, что вы вдвоем убили по крайней мере пятерых женщин и некоторое количество детей, чтобы достичь своей цели.

Донна Бьянка снова посмотрела на свои руки. «Она знает, — подумала Кьяра. — Она знает, что сегодня вечером ей предстоит умереть. Но если великого герцога уже нет в живых, ей теперь все равно. Без него она жить не хочет».

Боится ли она утратить свою нынешнюю власть, положение и роскошь? Любила ли она его хоть как-то, если вообще способна любить?

— Я признаю это, — твердо заявила донна Бьянка.

— Очень хорошо, — ответил кардинал и выпрямился. — Магистр Руан но, попроси, пожалуйста, войти моего секретаря. Мне понадобятся также священник и палач.

— Ваша светлость, — вмешалась Кьяра. Слова «священник и палач» заставили ее живот неприятно содрогнуться. — Одну минуточку, прошу вас.

Руан не шелохнулся. Кардинал обернулся и посмотрел на нее.

— Я знаю, о чем ты хочешь меня попросить, — сказал он. — Иоанна поступила бы точно так же. Она попросила бы меня сохранить ей жизнь, позволить ей провести остаток своих дней в стенах монастыря, в одиночестве и раскаянии.

— Да, — сказала Кьяра. Одно короткое слово.

— Если оставить ее в живых, она станет плести интриги в пользу своего сына. Она найдет способ даже из монастыря, даже если замуровать ее в темницу под палаццо Веккьо. Если ты хочешь, чтобы мальчик жил, эта женщина должна умереть. Ее тело и тело великого герцога должны быть вскрыты, чтобы заверить людей в том, что они умерли естественной смертью.

Естественная смерть? Он что, с ума сошел?

В голове послышался клокочущий шепот отца: «Нет, он не сошел сума. Он просто Медичи».

— Мальчик невиновен, — сказала Кьяра. — Он не просил такой судьбы.

— Я согласен и поэтому намерен устроить ему духовный сан в одном из рыцарских орденов на выбор. Я не намерен с ним ссориться до тех пор, пока он не начал производить наследников с претензией на корону.

— Вы так говорите, будто меня нет в этой комнате, — отозвалась Бьянка Капелло. Голос ее звучал низко и сурово. — Вы думаете, что я так перепугана своей грядущей смертью, что не слышу вас? Мне не нужна твоя жалость, синьорина Кьяра, и твои просьбы о милосердии. Я скорее умру, чем буду влачить существование в обители. Я не боюсь смерти.

— Хорошо, — сказал кардинал так же сурово, как и она. — Теперь еще один вопрос. Что вы знаете о так называемой королеве-матери всех ядов? Каково его действие? Откуда получал его мой брат?

— Вам стоит спросить об этом у синьорины Кьяры. Она сама его принимала, и он однажды спас ей жизнь.

— Вот как? — удивился кардинал и посмотрел на Кьяру. — Вот почему он говорил, что синьорина сможет рассказать об этом.

— О чем? — прошептала Кьяра. Пожалуйста, не затягивайте меня снова в свои интриги! Ангелы небесные, не дайте поймать меня в эту липкую золотую сеть придворной жизни!

— Где спрятана формула этого чудесного яда? Мой брат сказал, что она хранится в сердце лабиринта, но он не сообщил, что это за лабиринт и где он. Он сказал только, что ты знаешь о нем.

— Ноя ничего не знаю, — пролепетала Кьяра, однако уже произнося эти слова, она знала, что это ложь. Сердце лабиринта — это не иначе, как сердце отравленного лабиринта за закрытыми железными воротами в садах Боболи. Она вспомнила центральную розетку, поросшую мягкой бархатистой травой, и таинственный камень, покрытый искусной резьбой, в самом центре.

— Возможно, со временем ты вспомнишь, — сказал кардинал. — Магистр Руанно, я же отдал тебе приказ.

Ни слова не говоря, Руан поклонился и вышел. Проходя мимо, он вскользь, на долю мгновения прикоснулся к ней. Это могло быть простой случайностью, но Кьяра знала, что это не так. Таким образом Руан говорил ей: «Будь смелой. Ты поступила правильно, говорила правду, просила о милосердии. Кто бы чего ему ни сказал сегодня вечером, он все будет делать по-своему. Когда все это закончится, мы отыщем секретную формулу в сердце лабиринта и уедем отсюда навсегда».

Он вернулся с двумя мужчинами. Священник был миноритом, одетым в черно-белые одежды, с выбритой тонзурой и в сандалиях. Вряд ли это был тот же священник, который венчал донну Бьянку и великого герцога, но уж очень они были похожи в своих одинаковых одеждах. Капюшон закрывал его лицо, в то время как он бормотал латинские молитвы.

Роль палача, скорее всего, играл обычный придворный, одетый в темно-красный камзол и холщовые штаны. Кьяра ожидала увидеть неповоротливое чудовище, облаченное в кожу, с обнаженной грудью, залитой потом, но этот человек — он был ростом с Руана, и у него были такие же выразительно мускулистые плечи. Наверняка от размахивания топорами и затягивания веревок. На нем были маска и капюшон, а руки затянуты в перчатки, так что не было видно ни пяди его обнаженной кожи. В правой руке он держал гарроту, простую петлю, свитую из кожи, концы которой были надежно привязаны к деревянной рукоятке.

Он ничего не сказал, а лишь поклонился кардиналу и стал в стороне, ожидая дальнейших приказов.

— Покайся в своих грехах, — сказал кардинал Бьянке Капелло. — Приготовь свою душу ко встрече с Господом.

Священник приблизился к молитвенной скамье, где стояла на коленях Бьянка Капелло, и склонил перед ней голову. Интересно, в каких грехах она исповедовалась? В том, что действительно убила своего первого мужа? Рассказала всю правду о рождении дона Антонио? Созналась в том, что хотела убить Кьяру, затащив ее в отравленный лабиринт? Созналась ли она хоть в чем-то?

Священник выпрямился и поднял руку.

— Ego absolvo te a peccatis tuis, — сказал он. — In nomine Patris et Filii et Spiritus Sancti. Amen.

Донна Бьянка подняла голову и взглянула на палача. Увидев гарроту, она сглотнула, но потом медленно и довольно манерно сняла с головы вуаль. Волосы ее были спутаны и растрепаны, а шея обнажена. Она сбросила свой шелковый покров на пол, а бриллиантовую булавку положила на молитвенную скамью. Эта ценная вещь послужит платой палачу.

Она выгнула шею и подобрала подбородок.

«Как лебедь, — подумала Кьяра. — Белый лебедь, ее эмблема».

Донна Бьянка закрыла глаза и беззвучно зашевелила губами. Молитва? Или же она шепотом обращалась к великому герцогу: «Я скоро буду с тобой, мой Франко. Твоя Биа скоро будет с тобой». Казалось, ее лицо светится изнутри, словно в предвкушении какого-то неземного блаженства. Если на то пошло, то предстоящее испытание едва ли сильно отличалось от того, что проделывал с ней великий герцог, уча ее находить наслаждение в боли.

Палач встал ей за спину. Он растянул гарроту в полную длину своими руками в перчатках, будто бы пробуя ее на прочность. Кьяра видела, как напрягаются и словно переплетаются мышцы на его руках. Она хотела закрыть глаза, но отвести взгляд не могла.

Палач ждал, устремив взгляд на кардинала.

Священник молился.

Наконец кардинал подал знак рукой.

Палач скрестил руки, накинул петлю на горло Бьянки Капелло и дернул удавку с ужасающей точностью и быстротой. Она часто заморгала, и потом взгляд ее затуманился. Тело безвольно повисло на петле, вытянув шею во всю длину. «Он знает, как правильно обращаться с удавкой», — с ужасом подумала Кьяра. Руан тоже знал, как схватить ее за горло в тот первый день, в золотом студиоло великого герцога, чтобы в одно мгновение лишить ее сознания.

Кьяра заставила себя закрыть глаза и с силой сжала кулаки, причиняя боль искривленным пальцам. Не было слышно ни звука, кроме хриплого дыхания палача и слабого скрипа кожаной удавки. Хоть бы поскорее все это закончилось.

Послышался мягкий стук и шорох одежды. Кьяра открыла глаза.

Палач отпустил тело Бьянки Капелло, и оно повалилось на молитвенную скамью. Смотрелась она довольно естественно, словно склонила голову в молитве. Лицо ее было скрыто под волосами. Палач тем временем сматывал гарроту с таким видом, будто задушить женщину и оставить ее бездыханное тело среди шелков и тесьмы увядшим цветком — самое обыденное дело в этом мире.

Закончив, он поклонился кардиналу, по-прежнему молча. Затем взял бриллиантовую булавку и вышел из комнаты, а священник последовал за ним.

— Она умерла от той же малярии, что унесла и самого великого герцога, — сказал кардинал. — Это печально, но лихорадка — дело обычное. Она настояла на том, чтобы самой выхаживать его.

— А след на горле? — спросил Руан.

— Из приличия я накрою ей лицо шелковым платком во время вскрытия. Так и горло будет спрятано. Можете быть уверены, что врачи укажут в свидетельствах о смерти все естественные симптомы малярии.

Кто бы сомневался… Врачи, конечно же, сделают все, чтобы угодить новому великому герцогу. Кьяра придвинулась поближе к Руану. Ей было немного боязно смотреть на него, но, невзирая на это, хотелось теснее ощутить тепло его тела.

— Ваша светлость, — промолвил Руан. — Если это возможно, я бы отослал синьорину Кьяру назад в Ле Мурате на время. Позже я…

Послышался звук шагов, лязг металла и скрип кожи. От страха у Кьяры затряслись колени, и она оглянулась.

В комнату вошли шестеро вооруженных стражников.

— Думаю, что это невозможно, — с улыбкой сказал новоиспеченный великий герцог. — Вы оба, магистр Руанно и синьорина Кьяра, будете помещены в Барджелло, где и будете томиться в заточении до тех пор, пока мне не удастся установить истину относительно этого загадочного яда и того лабиринта, где мой брат прятал свои секреты. Как только я получу от вас эту информацию, вы будете задушены так же, как и она.

Руан развернулся и кинулся на стражников с кинжалом, который волшебным образом оказался у него в руке. Он ранил… или убил… двоих, нет, троих… прежде чем они повалили его наземь. Кьяра с криком бросилась к нему, пытаясь защитить его от этих грубых кулаков в броне и ударов сапог.

— С вашей стороны было бы наивно полагать, — сказал новый великий герцог, когда все было кончено, — что я оставлю вас обоих в живых после всего, что вы видели.

Руан был жив, но едва ли в сознании, лицо его было залито кровью.

— Мы собирались уехать в Корнуолл, — взмолилась Кьяра, глядя на великого герцога, который ранее всегда был столь учтив и любезен, у которого всегда были такие веселые глаза… Как он мог так быстро измениться?

«Потому что он Медичи, — прошептал голос бабушки. — Разве я не говорила тебе много-много раз, что никому из них нельзя доверять?»

— Мы никому ничего не расскажем, — прошептала она. — Никогда.

— Может, и не расскажете, — промолвил Фердинандо де Медичи, великий герцог Тосканский. — А может, и расскажете. Я должен быть в этом уверен. Пойми меня правильно, синьорина Кьяра. Я не могу рисковать.

 

Глава 53

Тюрьма во дворце Барджелло

30 октября 1587

Тринадцать дней спустя

Мой брат сказал, что тайник находится в сердце лабиринта, но он не сообщил, что это за лабиринт и где он. Он сказал только, что ты знаешь о нем.

Все мысли Кьяры крутились вокруг лабиринтов. Это помогало ей не думать обо всем остальном: о кардинале в запятнанной рясе, о Бьянке Капелло, лежащей ничком на молитвенной скамье, об ужасном в своей прозаичности мастерстве палача. Это помогало заглушить голоса, по крайней мере некоторые из них, на какое-то время. Единственное, от чего не было спасения, — это от головной боли. На нее не действовало ничего.

Вы будете задушены так же, как и она.

Нет, нельзя об этом думать. Нужно думать о лабиринтах. Представлять их в своем воображении, мысленно пытаться по ним пройти.

Она вспоминала большой и прекрасный лабиринт, сложенный из черных и белых каменных плиток на полу лаборатории в Казино ди Сан-Марко. Второй лабиринт, поменьше и попроще, был выложен из терракотовых плиток в оранжерее на вилле ди Пратолино. Кто знает, были ли еще другие лабиринты. Она никогда не бывала в личных покоях великого герцога ни в одном из его дворцов. У него могло быть множество лабиринтов.

Но был еще один лабиринт, о котором ей было известно. Отравленный лабиринт в садах Боболи, вход в который преграждали железные ворота. Он полностью совпадал с чернобелым лабиринтом в Казино ди Сан-Марко, но только был в десятки раз больше. Стены его были созданы из густо посаженных грабовых и тисовых деревьев, вьющихся розовых кустов, паслена и огромного количества красных лилий. Она побывала в его центре лишь однажды, среди черноты ночи и лунного света, и уж конечно не думала искать там тайник великого герцога. Однако она не могла не согласиться, что лучшего места для тайника не найти. Центр лабиринта был даже отмечен резным камнем.

Она чувствовала себя очень грязной. А еще ее мучили голод и жажда. Очень скоро она потеряла счет времени. Иногда, по-видимому, без всякого графика, сквозь отверстие под дверью камеры ей просовывали несколько жалких кусков хлеба и плошку застоявшейся воды. В камере не было даже ночного горшка, — только куча соломы в углу.

И снова она заставляла себя мысленно проходить лабиринт по единственной извивающейся дорожке.

В том садовом лабиринте каждая колючка была пропитана соннодольче. В монастыре, пережив один год безумного бреда, она сумела обходиться без него, но там ее утешали донна Химена и Виви. Они помогали ей справиться с одолевавшими ее голосами. Но сейчас, одинокая и, по-видимому, забытая всеми, она захотела его с новой силой, и это желание напугало ее. Ей снова захотелось погрузиться в те сладкие сны, то блаженное забытье…

«Не видать тебе сна, — шептал отец. — Не видать тебе сладких сновидений. Скоро тебя перестанут кормить и поить, ты медленно умрешь от голода. Так тебе и надо за то, что ты осталась в живых после смерти Джанни».

«Я предупреждала тебя не верить Медичи, внученька, — доносился печальный голос бабушки. — Проклятые ростовщики. Дьявольское семя».

Неужели ты думала, что меня могли испугать мысли о грядущей смерти? Как получилось, что к этим голосам присоединилась Бьянка Капелло? Она ведь заслужила смерть, как и великий герцог. Я предпочла быструю и чистую смерть, вместо того, чтобы влачить свои дни в монастыре. Ты оценила искусство палача? Возможно, Фердинандо препоручит тебя тому же парню.

— Принесите воды и позовите служанку. Я хотел бы, чтобы вид и запах синьорины Кьяры были менее оскорбительны, прежде чем я буду говорить с ней.

Сначала Кьяра подумала, что это еще какие-то голоса у нее в голове. Потом она раскрыла глаза и поняла, что перед ней стоит кардинал. Тут же она вспомнила, что теперь он великий герцог. Фердинандо де Медичи стоял в дверном проеме камеры, а за его спиной выстроились стражники с факелами, свет которых слепил ей глаза.

— Сколько прошло времени? — с трудом спросила Кьяра хриплым шепотом.

— Тринадцать дней, — ответил великий герцог. — Уверен, что тебе показалось намного дольше.

Затем она почувствовала, как чьи-то руки раздевают ее, моют и расчесывают остатки волос. Все это время она держала глаза плотно закрытыми. Смотрели ли на нее стражники и великий герцог? Ей было все равно. Как хорошо чувствовать себя чистой… Просто райское блаженство. А еще ей дали напиться. Несколько больших глотков свежей чистой воды, прежде чем всю оставшуюся воду использовали для мытья.

— Вы уже взошли на престол? — спросила Кьяра. Вода смягчила ее пересохшее горло. — Не встретили никакого сопротивления?

— А какое могло быть сопротивление? — рассмеялся великий герцог. — У меня ключи и печати моего брата. Все без исключения вельможи и генералы при дворе дали мне обет верности. Дон Антонио тоже проявил разумную, почти трогательную покорность. Я устроил своему брату прекрасные публичные похороны: он лежал на роскошном катафалке, а на голове у него красовалась корона из красных лилий. Все жители Флоренции могли прийти с ним проститься. Потом с почетом и молитвами он был похоронен среди наших предков в базилике Сан-Лоренцо.

Кьяра подняла руки, чтобы служанка могла надеть на нее чистую рубашку, холщовое платье и корсаж. Ее волосы спрятали под чепец.

— Я уверена, что у вас и в мыслях не было похоронить его с короной на голове.

— Конечно, нет. Она будет использована в ходе моей официальной коронации, в следующем месяце. Я намерен устроить огромный праздник в городе.

— Чтобы купить расположение людей, — сказала Кьяра, подумав, что говорит сейчас, как бабушка… Бабушка, как же я по тебе скучаю… — А что с Бьянкой Капелло?

— Ей хватило славы Медичи при жизни. Возле виллы в Поджо есть небольшая церковь Санта-Мария-а-Бонисталло. Там захоронены ее останки, но место не отмечено, и поэтому уже через несколько лет ее забудут, как она того заслуживает.

— И никто не заметил следа от гарроты?

Великий герцог рассмеялся.

— Нет. Тела были вскрыты в присутствии врачей и священников. А при ее вскрытии присутствовала также ее дочь. Лицо и горло были закрыты платком. Все согласились с тем, что печень ее была увеличенной и твердой на ощупь, а это явный признак малярии. Состояние всех ее органов прямо указывало на симптомы водянки. Достаточно, чтобы считать ее смерть соьершенно естественной.

Словом, никто никогда ничего не узнает. Интересно, долго ли осталось жить тому священнику и палачу, что были в Поджо-а-Кайано той ночью?

Женщина одернула на Кьяре юбку, чтобы расправить ее. Послышался шелест одежды, шорох, скрип кожи. По-видимому, все ушли. Кьяра раскрыла глаза.

Великий герцог Фердинандо де Медичи остался в камере наедине с ней. Он был богато одет в черные и белые одежды. Во всем его наряде не было ни следа алого, но вместе с тем среди прочих драгоценностей на его руке красовался ритуальный кардинальский перстень с голубым сапфиром.

— Да, — сказал он. — Я до сих пор кардинал. Согласно церковному праву, я вполне могу совмещать обязанности кардинала с титулом великого герцога. Возможно, я оставлю пост, если выберу себе подходящую супругу.

— Что вам от меня нужно?

— А ты не хочешь сперва выразить мне свою покорность? Обратиться ко мне соответствующим образом? Попросить милости?

— Неужели это что-то изменит?

— Кто знает… Признаться, я не ожидал увидеть тебя снова, милочка, но возникли некоторые непредвиденные обстоятельства.

Кьяра промолчала.

— Руанно дель Ингильтерра бежал. Он покинул Флоренцию. Спас свою шкуру, дорогуша, и бросил тебя на произвол судьбы.

Руан бежал? Уехал из Флоренции?

Когда все это закончится, я вернусь за тобой, Кьяра. Клянусь камнями самого Милинталла, что из Флоренции я без тебя не уеду.

— Я не верю вам, — сказала она.

— Тем не менее это правда. Он уехал. Я назначил вознаграждение за его поимку, организовал поиски, и будь он в городе, его бы давно нашли.

— Даже вам не под силу искать повсюду.

— Ошибаешься. Что до тебя, я бы не назвал это плохим стечением обстоятельств. Его бегство сделало тебя единственным человеком, способным помочь мне найти тайник моего брата, тщательно спрятанный им в одном из его лабиринтов.

— Будете пытать меня вместо него?

— Пытать? И в мыслях не было. Напротив, я дарую тебе жизнь и, кроме того, свободу, если ты назовешь мне все места, где мой брат устраивал лабиринты.

«Не верь ему, — шептала бабушка. — Не верь ни единому его слову».

«Твой Руанно не убежал, — это была уже Бьянка Капелло. — Он мертв. Палачи великого герцога допрашивали его слишком жестоко и ненароком убили его. Вот почему ты единственная, кто знает о лабиринте».

— Я не знаю всего о великом герцоге, о вашем брате. Я никогда не была в его личных покоях. Единственные лабиринты, которые я видела, были в Казино ди Сан-Марко и на вилле в Пратолино.

— Эти полы уже раскопаны. Ни в одном из лабиринтов, в центре каждого из них, тайника нет.

— Тогда я ничем не могу вам помочь, ваша светлость.

Он кивнул. По всей видимости, ему польстило то, что она

наконец-то обратилась к нему подобающим образом.

— Думаю, что можешь. Я видел твое лицо, когда она говорила о том, что ты сама принимала этот яд и что однажды он спас тебе жизнь. Ты прекрасно знала, о чем она говорит, и магистр Руанно тоже об этом знал, но он, увы, сбежал.

— Он мертв?

— Нет.

— Тогда он до сих пор в тюрьме, ведь никому еще не удавалось сбежать из Барджелло. Все об этом знают. Вы рассказываете мне о том, что он сбежал, чтобы одурачить меня и склонить к признанию, а когда это случится, вы убьете нас обоих.

— Какой же ты стала подозрительной, синьорина Кьяра. — Кожа вокруг его глаз собралась в лучистые морщинки, и она увидела то самое мерцание, которое ей так нравилось в нем. Настоящее ли оно сейчас? — Я рассказал тебе чистую правду. Магистр Руанно, судя по всему, достал драгоценности из воздуха и подкупил своих стражей. Он бежал и, скорее всего, сейчас движется к Ливорно, а оттуда кораблем в Англию. Тебя же он оставил здесь.

Это не могло быть правдой. Что касалось драгоценностей, это было похоже на Руана. Только как ему удалось их пронести? Но если он и вправду сбежал, то вернется за ней. Он обязательно вернется!

— Скажи мне все, что ты знаешь. — Голос великого герцога был сладким и густым, как масло с медом на свежем хлебе. — Я восстановлю тебя в твоем прежнем статусе при дворе. Верну ту плату, которую назначил тебе мой брат. Я также найду тебе достойного жениха, и он будет куда лучше, чем твой английский колдун.

— Он не колдун! — воскликнула Кьяра и подняла руку к груди, словно касаясь лунного камня. Его там, конечно, уже не было. Стражники сорвали его. Она вспомнила, что на Руане тоже не было его амулета. Интересно, какая судьба постигла все эти три амулета: гематит Руана, ее лунный камень и бриллиант великого герцога. Все они наверняка оказались в сундуках кардинала.

В сундуках нового великого герцога.

Руан мог создать драгоценные камни в лаборатории. Он мог купить их и хранить на протяжении всех тех лет, что провел в Риме. Он мог каким-то образом их спрятать, потому что мог ясно предвидеть намерения кардинала, нынешнего великого герцога.

— Он вернется за мной, — сказала она.

— Если его нога ступит на землю Флоренции, его сразу же арестуют. Я повешу его за колдовство на пьяцца делла Синьория, высоко над головами людей, как был повешен Савонарола, а потом сожгу его тело дотла. Конечно же, если бы ты воспользовалась моим расположением к тебе и рассказала мне все, что я хочу знать, я мог бы воздержаться от своих действий.

«Или же он повесит тебя рядом с твоим любовником, — шептала Бьянка Капелло. — Ты видела, с каким спокойствием он подал знак палачу, приказывая задушить меня? Для него это сущие пустяки».

«Все это ложь, — вторила ей бабушка. — Ничего не говори ему и жди. Никогда не верь Медичи. В то мгновение, когда слова слетят с твоих уст, вы с Руанно мертвы».

— Я могу воздержаться от своих действий, — снова повторил великий герцог. — Я бы воздержался, ради Иоанны. Она была добра к тебе, и я тоже проявлю милость.

Кьяра закрыла лицо руками. Ее голова едва не взрывалась от боли и голосов. Какие из них были настоящими, а какие нет?

— Вам ни за что его не поймать, — сказала она. — Он вернется за мной. Я не скажу вам, где тайник.

— Итак, ты действительно знаешь, где он?

«Ты в конце концов все ему расскажешь, — раздавался голос отца, жуткий скрипучий голос демона. — Ты знаешь, что расскажешь ему. А потом ты умрешь, как и должна была умереть уже давно».

— Да, я знаю, — сказала Кьяра. Боль в голове мешала говорить и ясно мыслить. — Я знаю, но никогда вам этого не скажу.

 

Глава 54

Тюрьма во дворце Барджелло

2 ноября 1587

Три дня спустя

Ей дали немного воды и только. Но Кьяре было все равно. Даже голоса ее больше не тревожили. Где-то в глубине раздавался чей-то неясный шепот, но она уже не вслушивалась в слова, воспринимая эти звуки как шум от костра. Руан не приходил. И вообще никто не приходил к ней. В камере не было окон, и поэтому не было никакой возможности узнать, день сейчас или ночь.

В этом состоянии полусна-полуяви ей чудился лабиринт в саду — узкая дорожка, острые, как иглы, шипы, гора красных, как огонь, лилий и украшенный резьбой камень в самом центре розетки. Внезапно дверь скрипнула и отворилась. Девушка встрепенулась. В камеру вошли двое стражников с факелами в руках.

— Ты пойдешь с нами, — сказал один из стражников.

— Куда?

— Узнаешь, когда придем. Вот, возьми, завяжи этим волосы.

Он бросил ей кожаный шнурок, похожий на тот, которым Руан замерял ее голову, когда объяснял испытание кроваво- красной лентой. Кьяра подобрала шнурок с пола и завязала им волосы. Жесткие, прямые, едва доходившие до ключиц — неужели это ее волосы?

Кьяра попыталась подняться, но ноги ее не слушались, и в руках тоже не было силы. Стражник, который с ней говорил, подал знак своему напарнику, и тот поднял ее на ноги с таким безразличием, словно поднимал мешок овса для своей лошади. Девушка слегка покачнулась, но сумела удержать равновесие.

— А теперь пошли. Поможешь ей, Массимо, если она начнет падать.

Массимо, помоги. Не хочу, чтобы и мне руку прокусили.

Разумеется, это был другой мужчина. Что бы тот делал в должности простого стражника спустя столько-то лет?

Нетвердо держась на ногах, она пошла с ними по коридору. Один из стражников шел впереди, а другой — позади нее, словно соблюдая какую-то формальную церемонию. Не ведут ли ее на пьяцца делла Синьория, где уже установлена виселица или разожжен костер?

«Смелее, — говорила она сама себе. — Руан не пришел, а это значит, что он мертв. Если у Бьянки Капелло хватило мужества достойно встретить смерть, то сможешь и ты».

Донна Химена позаботится о Виви. Бедная Виви…

Они дошли до конца коридора и очутились возле каменной лестницы. Кьяра оттолкнула от себя Массимо и самостоятельно преодолела все ступеньки.

Они прошли еще один длинный коридор. Наконец они оказались возле тяжелой деревянной двери, обитой железом. Стражник, шедший впереди, толкнул ее, и они вошли внутрь. Мужчина, что шел сзади, тоже вошел и закрыл за собой дверь. Кьяра услышала звук ключа в замочной скважине.

В комнате было два окна, на обоих поставлены решетки. Ставни были распахнуты, несмотря на холод. Комнату наполнял свежий холодный воздух, сладкий, как сама жизнь. В центре стояла молитвенная скамья из светлого дерева с резным изображением самки павлина с птенцами. Та самая молитвенная скамья Элеоноры Толедской. Другой мебели в комнате не было. По одну сторону стоял великий герцог, облаченный в мрачные черно-белые одежды. По другую сторону… О, святые угодники и ангелы небесные, дайте мне сил… По другую сторону стояли священник и палач, в маске, капюшоне и перчатках. Это был тот же самый палач — она была в этом уверена — в том же самом темно-красном камзоле из грубой холщовой ткани. Значит, он не закончил свои дни на дне Арно. По крайней мере, пока.

— Дни твоей жизни сочтены, синьорина Кьяра, — промолвил великий герцог. — Три дня назад я объявил о твоей казни. Городской глашатай верхом на лошади и с рожком в руке разнес эту новость по всем площадям. Он также огласил мое требование выдать любую информацию о местонахождении Руанно дель Ингильтерра. Думаю, если бы твой любовник был во Флоренции, он бы уже явился ко мне и сдался в обмен на твою свободу. Ты так не считаешь?

Кьяра молчала. Что она могла на это сказать?

— Ты все еще можешь спасти свою жизнь. Расскажи мне про лабиринт моего брата.

— Один из лабиринтов находится в Казино ди Сан-Марко, — ответила Кьяра. Ее голос звучал на удивление ровно. — А второй — в оранжерее на вилле Пратолино. Если есть еще какие-то места, то я о них не знаю.

— Знаешь.

— Да, знаю, но я вам об этом не скажу.

— Даже в обмен на жизнь?

Она посмотрела на великого герцога в упор. Да, этот человек станет более искусным правителем, чем его брат. Он обладал невероятным умением казаться дружелюбным, заставляя собеседника поверить в его щедрость и благосклонность. У него также хорошо получалось устраивать всевозможные дела. Взять хотя бы смерть его брата и гибель Бьянки Капелло. Никто бы не подкопался. Все было продумано до мелочей, вплоть до размера платка, которым было прикрыто лицо донны Бьянки во время вскрытия. Неужели он действительно отравил своего брата? Или же донна Бьянка обвинила его несправедливо? «Я уже никогда об этом не узнаю, — подумала Кьяра, — если только в чистилище не встречу их скорбные души».

— Это не спасет мне жизнь, — сказала она. — Как только вы получите свое, вы все равно прикажете меня казнить. Если Руан все еще жив, то вы и его убьете.

— Ты ничего не расскажешь даже теперь, когда твой возлюбленный тебя бросил?

— Нет, — ответила Кьяра, а сама подумала, что это ложь. Руан не оставил ее. Он уже мертв. — Я ничего вам не скажу.

— Что ж, хорошо. Преклони колени для исповеди.

Никто, по-видимому, не собирался связывать ей руки.

Она могла наброситься на стражников, царапаться, кусаться, пытаться убежать… Но куда? На окнах были решетки. Они мигом скрутят ее и будут держать до конца.

«Сразу видно, что в твоих жилах нет благородной крови, — прошелестел в голове голос Бьянки Капелло. — Я с гордостью встретила свою смерть. А ты думаешь о побеге, дочка книготорговца».

Кьяра сглотнула и вскинула подбородок — тароу-ки, моя маленькая бульдожка — и подошла к молитвенной скамье. Аккуратно подобрав юбки, она преклонила колени. Скамья была без подушки. Наверное, Элеоноре Толедской нравилось чувствовать боль в качестве наказания за грехи. Впрочем, так ли это важно? Скоро она не будет чувствовать ровным счетом ничего.

К ней подошел священник. Его капюшон был надвинут вперед, и Кьяра не видела его лица. На какое-то мгновение сердце у нее екнуло… Это Руан! Каким-то образом ему удалось занять место священника. Он пришел за мной! Тем временем служитель церкви поднял руку для того, чтобы осенить ее крестным знамением. Рука его была гладкая, без шрамов. Затем голосом, совершенно не похожим на голос Руана, он произнес:

— Покайся в грехах своих, дочь моя, и предстань перед Господом с чистым сердцем.

Слабый огонек надежды угас. Она склонила голову и задумалась. «С чего начать? У меня столько много грехов. Во- первых, я выжила, тогда как Джанни погиб. С этого все и началось. А потом я вздумала продать отцовский серебряный десенсорий. И развернулась бесконечная череда прегрешений — тщеславие, жадность, похоть, мщение, которые одолевали меня при дворе Медичи. Было бы неправильно винить только их. Я ведь могла убежать? Но я этого не сделала».

Голоса в ее голове были почти не слышны. Они что-то продолжали говорить, но она уже не разбирала слов. По крайней мере, с ее смертью они оставят ее в покое навсегда.

— Довольно, — скомандовал великий герцог. — Прочтите над ней молитву об отпущении грехов.

— Ego absolvo te a peccatis tuis, — произнес священник. Кьяра шепотом вторила его словам. — In nomine Patris et Filii et Spiritus Sancti. Amen.

Священник отошел в сторону, и его место занял палач. Она закрыла глаза и подняла голову. Ее лицо не закрывала вуаль, и у нее не было драгоценностей, которые она могла бы ему предложить. В древние времена перевозчику душ полагалось давать серебряную монету. Она вспомнила, как читала об этом на уроках латыни.

«Господи, о чем я только думаю? Не могу же я умереть, думая о языческом мифе. Подумай лучше о бабушке, о донне Химене, о великой герцогине и ее любимых собаках, о Виви. Подумай о Руане…»

Палач двинулся с места.

Она ничего не почувствовала. Неужели он настолько искусно накинул на нее гарроту и так быстро ее затянул, что она умерла, даже не успев ничего почувствовать?

Послышалось хрипение великого герцога и стук его сапог о каменный пол.

Кьяра медленно открыла глаза. Сердце ее билось так сильно и часто, что казалось, оно заполнило всю грудную клетку. Она была жива!

Палач держал петлю гарроты на шее у великого герцога. Крепкий кожаный шнур глубоко впился в мягкую плоть. На палаче была маска, капюшон и перчатки, но одного взгляда в его глаза хватило Кьяре, чтобы узнать его. Только у одного человека во всем мире были такие темные глубокие глаза, наполненные безграничной печалью.

Руан.

— Не двигайтесь, если не хотите, чтобы смерть великого герцога была на вашей совести, — приказал он стражникам. — Бросьте мне ключи.

Связка ключей со звоном упала на пол, к ногам великого герцога.

— Кьяра, подними их. Только заклинаю тебя всеми ручными волками святого Патрока, тароу-ки, не вздумай сейчас падать в обморок.

Она с трудом оторвалась от молитвенной скамьи. Ноги ее были словно ватные. Она слегка споткнулась, но все же подобрала с пола ключи.

— Открой дверь и выходи. Вы пойдете с нами, ваша светлость. Ваши стражники вместе со священником останутся здесь до тех пор, пока кто-нибудь не вспомнит об их существовании.

Кьяра подошла к двери. Ноги понемногу начинали ее слушаться. С каждым шагом в ней прибавлялось уверенности в том, что жизнь ее и вправду не закончилась и, скорее всего, будет иметь продолжение, по крайней мере на некоторое время. Она открыла дверь. Руан потащил великого герцога по коридору. Она захлопнула дверь и повернула ключ в замочной скважине.

Великий герцог издавал хриплые звуки, похожие на кваканье лягушки. Руан крепко держал удавку на его шее.

— Кьяра, — сказал он ей. — Прости меня. Я не мог подобраться к великому герцогу на достаточно близкое расстояние, пока он сам не приказал мне подойти к тебе.

— Расскажешь мне позже, — остановила она его. Каждый вдох наполнял ее силой и возвращал ощущение себя самой. — Скажи мне лучше, как ты умудрился сотворить из воздуха драгоценности для подкупа тюремщиков? И как тебе удалось убедить палача занять его место? Я разозлюсь на тебя позже. Ты еще узнаешь, как сильно я тебя ненавижу. А где же лошади? Мы должны заехать в Ле Мурате, чтобы забрать…

— Лошади уже готовы, — заверил ее Руан, таща великого герцога по коридору. — Но прежде всего нам нужно отыскать секретную формулу великого герцога Франческо. Я не посмею увезти тебя отсюда, тароу-ки, без рецепта соннодольче. Лишь оно может тебя излечить. Мы найдем безопасный способ его применения.

— Ты знаешь, где его искать?

— Он сказал, что в центре лабиринта. Значит, он должен быть в лаборатории, под полом.

— Нет.

— Тогда где?

Уже произнося эти слова, по одному лишь звучанию его голоса она поняла, что Руан пришел к той же самой верной догадке, что и она.

— В саду, — сказал он. — Отравленный лабиринт.

— Более надежного места не найти.

Они вышли во внутренний двор. Было темно. Молодой месяц горел высоко в ночном небе. Значит, уже за полночь.

— Скажите своим стражникам, чтобы они дали вам лошадей и открыли ворота, — обратился он к великому герцогу. — А также фонарь и один из их форменных теплых плащей для синьорины Кьяры. Я ослаблю немного удавку, чтобы вы могли говорить, но если попробуете поднять тревогу, то клянусь, я ее тут же затяну, и вы глазом не моргнете, как будете уже мертвы.

Кьяра почувствовала движение мускулов в его руке. Великий герцог начал хватать ртом воздух, издавая булькающие звуки.

Они прошли через весь внутренний двор.

— Эй, стража! — крикнул великий герцог. — Живо подайте лошадей, фонарь и ключи от ворот. А ты, парень, отдай мне свой плащ.

Не узнавая никого в темноте, полдюжины стражников бросились исполнять приказ своего господина. Неужели им не показалось странным то, что великий герцог бродит среди ночи в компании двух незнакомых людей? То, что он требует лошадей, приказывает открыть ворота и снова их запереть? Но даже если они и заподозрили что-то, то ничего не сказали. Видимо, они привыкли к странным ночным перемещениям Медичи.

Руан вскочил на одну из лошадей и затащил великого герцога наверх, перед собой. Кьяра прикрыла фонарь — нет необходимости привлекать внимание городской стражи мельканием света.

— Садись на вторую лошадь, а третью бери под уздцы, — распорядился Руан. — Она нам еще потребуется. Закутайся поплотнее в плащ. Теперь скачем через Понте-Веккьо в сады Боболи как можно быстрее и как можно тише. Ваша светлость, если нас остановят, от вас требуется только сказать, кто вы, и потребовать проезд.

Лошади тронулись, гуськом продвигаясь по узким улочкам города. Когда они достигли пьяцца делла Синьория, Кьяра подъехала вровень с лошадью Руана.

— Я думала, ты мертв, — сказала она, с трудом сдерживая гнев. Ей хотелось ударить его, вцепиться в его лицо ногтями. — Я думала, что осталась одна. Я была уверена, что умру.

— Я знаю, Кьяра. Я не смог придумать ничего лучше. Мне нужно было подобраться поближе к великому герцогу, и мне требовалось какое-то оружие, чтобы подчинить его.

— Ты мог хотя бы взглянуть на меня. Я бы узнала тебя по глазам.

— Нельзя было рисковать. Малейший признак того, что ты меня узнала, — и весь план провалился бы.

— Но я думала… — Она начала плакать. Хриплые всхлипы вырывались у нее из груди, еще более болезненные оттого, что она старалась их заглушить. — Я думала, что я вот- вот умру.

— Мне остается только просить у тебя прощения. Кьяра, моя дорогая, любимая Кьяра. Теперь мы на свободе, и у нас нет времени ссориться. Клянусь, я понесу любое наказание от тебя, как только мы сядем на корабль, плывущий в Англию.

— Ненавижу тебя, — сказала она. — Никогда тебя не прощу.

— My a'th kar.

— Ты уже говорил это раньше. Что это значит?

— Я люблю тебя, тароу-ки.

Они продолжили свой путь. Великий герцог, с гарротой на шее, хранил молчание. Через некоторое время запах Арно и гулкий стук лошадиных подков свидетельствовали о том, что они проехали через Понте-Веккьо.

— Раньше я думала, — голос ее стал уже спокойнее, — что меня сможет исцелить только философский камень. Мы так его и не нашли, если не считать того единственного мгновения.

— Твой философский камень — это соннодольче, — ответил Руан. Он стянул с себя маску и капюшон палача и отбросил их в сторону. В свете одинокого уличного фонаря сверкнула его улыбка. — В этом заключается самая большая тайна алхимии, тароу-ки. У каждого из нас свой собственный философский камень.

 

Глава 55

Лабиринт в садах Боболи

Позднее, этой же ночью

В связке ключей великого герцога, которые тот унаследовал от своего брата, был также ключ от железных ворот на входе в потайной лабиринт. Руан снял его с кольца и зажал в руке. Затем он дал Кьяре несколько крепких кожаных шнуров, чтобы она связала руки великому герцогу. Интересно, что он сказал своим слугам? Что пошел посмотреть, как будут душить беспомощную женщину? Может быть, они уже обнаружили его исчезновение и бросились на поиски?

— Я не планировал тебя убивать, синьорина Кьяра, — сказал великий герцог, когда Руан снял с него удавку. Его голос звучал хрипло и неровно. Ему было не впервой плести интриги и оставлять грязную работу другим людям. Но физическое насилие в отношении его собственного холеного тела — это было для него в новинку.

— Теперь вам легко об этом говорить, — ответила Кьяра.

— Я хотел всего лишь припугнуть тебя. Заставить тебя говорить. А что мы делаем здесь, в личном саду моего брата?

— Входите, ваша светлость, — твердым голосом приказал Руан. — Идите прямо, а потом поверните налево.

— Старайтесь идти по центру дорожки, — добавила Кьяра. Она открыла фонарь, в дрожащем свете которого сплетенные ветки деревьев казались похожими на змей. — Растения отравлены, и малейший укол о шипы может оказаться для вас смертельным. Надеюсь, близкая встреча со смертью напугает вас так же, как и меня.

Кьяра первая вошла в лабиринт, освещая дорогу фонарем. За ней шел великий герцог со связанными руками, а сразу же за его спиной шагал Руан. Когда они прошли первый круг, великий герцог сказал:

— Получается, тайник моего брата находился все время здесь, в этом лабиринте? А я-то думал, он имел в виду какой- то предмет искусства или плиты, которыми был выложен пол в лаборатории.

— Замолчите, — оборвала его Кьяра. Ей доставляло удовольствие говорить с ним в грубой манере. Какие бы опровержения он сейчас ни придумывал, он намеревался убить ее. Отнять у нее уникальную, неповторимую жизнь. Он бы и Руана убил, если бы мог.

«Все, хватит. Ты жива. Руан жив. Ты станешь еще более сумасшедшей, чем была за последние пять лет, если будешь думать о том, какую расправу он намеревался тебе учинить».

Они продолжали идти по лабиринту. Кьяра вспомнила ту ночь, когда она пробиралась сквозь него одна, без фонаря, цепляясь за острые шипы, находясь под мощным действием соннодольче. Это было так давно. Тогда было лето, не зима. И луна светила более ярко. Какой сейчас день? А месяц? Кьяра точно не знала. А что если она слегка оцарапает себя шипом? Одна только маленькая царапина…

— Осторожно, — предупредил ее Руан, словно читая ее мысли. — Ты уже больше пяти лет не принимала соннодолъ- че. Одна глубокая царапина может тебя убить.

Дорожка извивалась, петляя вокруг самой себя. Великий герцог уже не пытался заговорить. Кьяра высоко подняла фонарь. Плащ, взятый у привратника, пах дымом, потом и разлитым вином, но вместе с тем он дарил приятное тепло.

Наконец они пришли в центр лабиринта.

— Здесь камень, — сказала Кьяра, — в самом центре. Когда я впервые его увидела, подумала, что это просто отметка, от которой рабочие отмеряли круги при устройстве лабиринта. Но на нем резьба. Взгляни.

Девушка прошла по траве — в зимнюю пору она была сухой и колючей, а не мягкой и шелковистой, как тогда. Дойдя до камня, она опустилась на колени и поставила рядом фонарь. Руан толкнул великого герцога, чтобы тот тоже встал на колени перед ней, и сам встал рядом.

— Это кусок метеорита, — объяснил он. — Камень, который упал с неба. В нем очень много железа. Взгляни на эти ямки, похожие на следы от пузырей. Это значит, была такая высокая температура, что даже камень вскипел.

— Я слышал о таких вещах, — отозвался великий герцог. — Они очень высоко ценятся.

Кьяра провела рукой по резьбе. Щит и шары Медичи, флорентийская лилия, горностай — символ доблести и решимости, а также личный знак Франческо Медичи. Четвертый рисунок она не смогла разобрать.

— Это здесь. Я в этом уверена, — сказала она.

— Кто будет копать? Ты? — спросил Руан. — Вот, держи мой кинжал. Я бы с удовольствием посмотрел, как будет копать яму его светлость, но я еще не такой дурак, чтобы вложить ему в руки оружие.

Кьяра взяла нож и начала вырезать плотные слои дерна вокруг камня. Оказалось, что камень зарыт в землю глубже, чем могло показаться на первый взгляд. И еще он был очень тяжелым, гораздо тяжелее, чем должен был быть, судя по его размерам. Руан прав — в нем высокое содержание железа. Именно поэтому на нем такие странные ржавые пятна и прожилки.

Она с силой вонзала в землю клинок, и каждый удар отдавался в ее руках и плечах болью, смешанной с наслаждением. Кьяра выбирала рукой землю и снова вонзала в нее клинок. Ей казалось, она пронзает вероломное сердце кардинала. Вонзает нож в руку Бьянки Капелло, которая уже замахнулась, чтобы ударить великую герцогиню в плечо.

Пронзает клинком великого герцога с его безумными ритуалами инициации, тайнами и черными-пречерными тенями. Пронзает тех аристократов, которые налетели на них с Джанни, разбив жизнь ее семьи. Бьет ножом отца, который ненавидел ее за то, что она осталась в живых, и все эти годы его дьявольский шепот преследовал ее. Вонзает острое лезвие даже в Руана за то, что он позволил ей поверить в близкую смерть…

Внезапно нож ударился о металл, отозвавшись болью в ее запястьях. Она подняла голову и неожиданно осознала, что с нее градом льется пот. Ее лицо было мокрым, а глаза затуманило пеленой едкого пота.

— Я нашла, — сообщила она. — Здесь какой-то ящик.

— Хочешь, я сменю тебя? — спросил Руан. — Тароу-ки, с тобой все в порядке?

— Нет, я сама, — ответила Кьяра. — Со мной все хорошо.

Она выбрала руками землю с крышки, сделала еще несколько движений ножом и наконец достала из земли ящик. Эта была плоская небольшая коробка квадратной формы, гораздо более легкая, чем можно было ожидать. Металл, из которого был изготовлен ящик, был весь покрыт пятнами, что мешало понять, какой это материал. Бока были украшены гравировкой с изображением тех же символов, что и на камне.

— Он закрыт на замок, — сказала она. — Земля очень сильно в него въелась, но, думаю, его можно сломать.

— Дай я это сделаю.

— Нет, я сама.

Она ударила по замку рукояткой кинжала. Несколько таких ударов — и замок сломался. Кьяра смахнула в сторону осколки и откинула крышку.

— Что там? — поинтересовался великий герцог. — Философский камень?

— Если бы он там был, мы бы его вам все равно не отдали, — сказал Руан. — Кьяра, формула там?

Кьяра заглянула внутрь коробки. Там лежал один-единственный лист пергамента и больше ничего. Она узнала письмена, которые были в той древней книге, что превратилась в прах во время последнего взрыва и пожара в книжной лавке. Почерк не отцовский. Слова написаны той самой неведомой рукой, что и вся остальная книга. Ровные большие буквы местами выцвели от времени. Вверху страницы было написано: Venenum matri veterum effectus dulcedinem enim dico sonnodolce. Некоторые буквы были смазаны и с трудом читались, но догадаться было можно. Мать-королева всех ядов. Этот яд, известный еще с древности, я называю соннодольче из-за сладости его действия.

— Да, она здесь, — сказала она. — Написано по-латыни.

— Покажи мне.

Она протянула ему лист пергамента.

— И это все? — разочарованно спросил великий герцог. — Самое большое сокровище моего брата — это всего лишь кусок пергамента?

— Ваш брат был скорее алхимиком, чем принцем, — ответил Руан. — Эта формула — единственная во всем мире. Для него это было величайшее из всех сокровищ.

— Каким же он был дураком.

— Он родился не в том месте. Думаю, он был бы гораздо счастливее, если бы родился не принцем, а простым подмастерьем в большой алхимической лаборатории.

— Никто не станет отказываться от престола ради места простого рабочего.

— Может, вы правы, а может, и нет. — Руан сложил лист пергамента и спрятал его за пазуху под свой камзол. — Ваша светлость, вы останетесь здесь, в темноте, со связанными руками. Помните о том, что шипы отравлены. Соблюдайте осторожность, когда будете искать выход из лабиринта.

— И это единственная причина, по которой вы меня сюда привели? Чтобы бросить меня здесь в одиночестве?

Руан рассмеялся недобрым смехом.

— Мы привели вас сюда, чтобы лишить вас возможности поднять тревогу. Они будут искать вас, а когда взойдет солнце, можете попытаться выбраться отсюда к воротам. Или можете остаться здесь, пока кто-то не догадается зайти сюда. Но предупреждаю…

— Руан, — прервала его Кьяра.

— Что?

— Нужно сорвать несколько веток с розовых кустов, чтобы взять их с собой. Или хотя бы срезать несколько шипов. Мы нашли рецепт соннодопьче, но не скоро сможем остановиться, чтобы достать все необходимые компоненты. Однако если у меня будет запас отравленных шипов, я могу начать лечение уже сейчас.

Она подошла к стене из растений и легонько дотронулась до одного из шипов. Это была совсем не глубокая царапина, даже и не царапина вовсе — всего лишь легкий укол о кончик пальца. Сначала Кьяра ничего не почувствовала, но потом ее охватило легкое головокружение, все тело расслабилось и наступило облегчение.

— Слава Господу и святому Патроку, — сказал Руан. — Хоть один из нас мыслит практически. Больше не трогай, Кьяра. Дай я нарву немного веток — на мне как-никак перчатки палача. Держи кинжал наготове, на случай если его светлости взбредет в голову сотворить какую-нибудь глупость.

Он подошел к розовому кусту и начал осторожно обрывать кончики веток.

— А как там палач? — спросила Кьяра. — Что ты с ним сделал?

— Он оказался практичным малым. Не раздумывая, согласился уступить свое место и одежду за пригоршню бриллиантов.

— Как и тюремщики, да? А где ты ухитрился спрятать драгоценности?

— Лучше тебе не знать. Пожалуй, хватит. Отрежь кусок от плаща его светлости, и я аккуратно заверну ветки в ткань.

— И все же ты смог сбежать, — сказала Кьяра. Она дернула плащ великого герцога и отрезала от него добрую половину. Он был с теплой мягкой подкладкой — хороший материал для того, чтобы завернуть в него опасный груз. Негодование снова вдруг овладело Кьярой, как закипающее молоко на слишком горячей плите. — Ты сам сбежал и бросил меня одну!

Он устремил на нее свой взор, не прекращая заворачивать ветки.

— Кьяра, любовь моя, — с печалью в голосе сказал он. — Я тебя не бросал. Просто мне нужно было выйти на свободу, чтобы спасти тебя. Клянусь тебе, я бы отдал свою жизнь, но не позволил бы ему причинить тебе вред.

Они посмотрели друг на друга. В ее глазах уже не было слез — и это был хороший признак. Она не знала, что сказать, и просто кивнула.

— Пойдем, — позвал он. — До рассвета мы должны успеть выехать из города.

Они положили завернутые ветки в металлический ящик и забрали его с собой. Также взяли с собой фонарь и направились к выходу из лабиринта. Сзади раздавались гневные вопли великого герцога. Потом они сменились криками отчаяния. Через несколько кругов они уже его не слышали.

Руан закрыл за ними ворота и помог Кьяре забраться на лошадь. Металлический ящик он положил в переметную суму, пристегнутую к седлу лошади, которая предназначалась для перевозки вещей. Затем вскочил на свою лошадь и произнес:

— Выедем через ворота Порта-Романа. Это ближе всего. Великий герцог ожидает, что мы направимся в Ливорно, но вместо этого мы поедем дальше на юг, в Пьомбино.

— Руан, — окликнула его Кьяра, когда лошади уже пустились в путь. — Руан, подожди! Мы должны вернуться в город. Нужно заехать в монастырь Ле Мурате.

— Не получится. У нас слишком мало времени. Вернуться сейчас через Арно равносильно гибели.

— А как же Виви? Я не могу ее бросить, Руан. Я поеду туда одна. Я не могу уехать без нее.

Вскоре они добрались до выезда из города Порта-Романа. Главные ворота были закрыты, но было еще четыре других проезда — по два с каждой стороны. Руан направил свою лошадь к самому дальнему из них, слева от центральных ворот.

— Проезжай вперед, — сказал он Кьяре. — Виви ждет тебя. Доверься мне, тароу-ки.

Мужчина, открывший им ворота, зашел обратно в привратницкую. Затем вернулся, держа в руках большую плетеную корзину с ремнями, для того чтобы ее можно было легко приторочить к седлу. Он подошел к лошади, на которой сидела Кьяра, и начал пристегивать корзину к седлу. Кьяра удивилась, узнав форму его плеч. Это был палач…

Святые угодники! Кого еще подкупил Руан своими бриллиантами?

Она открыла крышку корзины. Внутри, в уютном гнездышке из одеяла, лежала свернувшись калачиком Виви. Собачка подняла голову и вскинула уши торчком. «Я знала, что ты никогда меня не оставишь», — читалось на ее мордочке. Несмотря на выцветшую от старости шерсть, глаза у нее оставались такими же яркими, как и прежде. Виви довольно вздохнула и снова уткнулась носом промеж лап.

— Неужели я мог требовать от тебя, чтобы ты ее оставила, — сказал Руан и улыбнулся одной из своих добрых улыбок.

— О Руан, спасибо тебе.

— Донна Химена шлет тебе большой привет. Она сказала, что рада остаться в Ле Мурате, где она может молиться за души людей, которые были дороги ей при жизни.

Кьяра перекрестилась, не зная, что на это ответить.

— Мы навсегда уезжаем из Флоренции, — сказал он и повернулся на лошади кругом. — Ты здесь родилась. Это твой дом. Не хочешь взглянуть в последний раз?

— Нет, — ответила Кьяра, проверяя, надежно ли пристегнута корзина и закрыта крышка. Она мельком взглянула на палача. У него была самая обыкновенная внешность. Он коротко ей улыбнулся и исчез в тени. Впереди его ждет новая жизнь богатого человека. Интересно, преследуют ли его призраки казненных им людей?

— Да, — внезапно ответила она. — Мне нужно спешиться буквально на одну минуту.

— Кьяра, у нас нет времени.

Но она уже слезала с лошади. Дорога Виа Романа была вымощена камнями самых разнообразных форм и размеров. Плотно утрамбованные в землю, эти камни поистерлись за несколько сотен лет под копытами лошадей и быков, колесами телег и подошвами людей. Кьяра опустилась на колени и ногтями выцарапала из земли один небольшой камень — светло-коричневого цвета с пятнышками и ямкой на верхней стороне. Он был похож на кусок скьяччаты, которую пекла бабушка.

Да-да! Миндальное молоко и скьяччата. У нас пошли дела в гору с тех пор, как ты, моя внученька, стала игрушкой при дворе Медичи.

— Кьяра, что ты делаешь?

— Прощай, бабушка, — прошептала она. — Прощай, Флоренция. Я возьму это с собой как маленький кусочек родной земли.

Она положила камешек в переметную суму и снова села верхом. Затем посмотрела на Руана.

— Ненавижу тебя за то, что ты сделал, — сказала она. — Ненавижу и люблю.

Я люблю тебя.

— Я люблю тебя, Руан, — повторила она снова. — И я не буду больше оборачиваться назад.

 

Глава 56

Поместье Милинталл Хаус, залив Маунтс-Бей, Корнуолл

17 апреля 1589

Чуть больше года спустя

Компоненты для изготовления соннодольче Кьяра хранила в особом ящике, который запирался на ключ. Всего было четыре вещества — черное, белое, желтое и красное. Теперь она точно знала, что это были за компоненты и как правильно их смешивать. То были очищенный и истертый в порошок уголь олеандрового дерева, кристаллизированный сок из корня болиголова, высушенные на солнце измельченные тычинки цветков белладонны и очищенная несколько раз эссенция из лепестков красных лилий. Тут же хранился и пергамент с секретной формулой. На протяжении последних нескольких недель она все реже и реже принимала соннодольче, а сегодня утром вообще отложила его в сторону и закрыла ящик навсегда.

Лаборатория в Милинталле не была спрятана в подвале, а находилась на верхнем этаже в западной части дома, откуда открывался вид на юго-западную оконечность залива. Через южное окно можно было увидеть остров Святого Михаила, на котором располагался древний монастырь. Руан отказывался ездить на остров. Говорил, что все еще чувствует страдания, которые пережили его родители и другие люди, что бежали туда во время восстания, но потом все равно были изгнаны оттуда англичанами и посажены в тюрьмы. Но в глазах Кьяры остров выглядит вполне миролюбиво. Она легко могла себе представить, как монахи жили на нем в прошлые века.

— Приехал гонец из Лондона.

Она подняла голову. Это был Руан.

— Он привез почту? — Гонцы, которых Руан посылал в Лондон, всегда привозили с собой письма. Он переписывался со множеством примечательных людей, среди которых значились известный оккультист и советник английской королевы доктор Джон Ди, высокопоставленный секретарь при императорском дворе в Вене, знаменитый доктор церковного права Феррарского университета и даже сама королева Франции — Екатерина Медичи, а после ее кончины — ее сын Анри. Все они, по-видимому, хотели, чтобы Руан приехал и остался в их городе, посвятив себя их амбициям. Никто из них не мог поверить, что магистр Роаннес Пенкарианус, этот таинственный алхимик, о котором все еще шепчется вся Италия, на самом деле предпочитает жить в далеком, обдуваемом всеми ветрами Корнуолле, не занимаясь ничем другим, кроме как управлением собственным рудником.

— Да, — сказал Руан и наклонился, чтобы поцеловать краешек ее губ. — А что ты делаешь?

— Убираю подальше соннодольче.

— По-моему, ты не соблюла пропорции. Нужно добавить еще немного эссенции красных лилий.

Она посмотрела на склянку. Он был прав. Впрочем, это было неважно… хотя, может быть, стоит подстраховаться. Что если голоса вернутся после рождения ребенка? Это должно произойти в разгар зимы, когда в саду не будет лилий.

Но Руан еще не знает о ребенке.

— Ты прав, — сказала она. — Я нарву еще лилий сегодня. Но я не собираюсь больше принимать соннодольче, Руан. Я постепенно сокращала дозу, до половины капли, и только раз в три недели. Я чувствую себя хорошо и думаю, смогу обходиться без него.

Он обнял ее. Руан сильно изменился. Его облик всегда представлял собой странное сочетание простого рабочего и знатного господина. Сейчас же, когда он наконец-таки стал хозяином своего собственного имения, можно было предположить, что вторая часть его личности полностью возьмет верх над первой. Но все случилось совсем наоборот. От постоянного пребывания на руднике кожа его загорела и обветрилась на солнце. Поверх старых шрамов на его руках образовались свежие мозоли, а в его темных с медным отливом волосах появилось еще больше серебряных нитей. Но когда он улыбался… его улыбка была по-настоящему доброй и искренней, затрагивая не только его губы, но и глаза.

— Нарви про запас, на случай, если потребуется, — сказал он.

Она закрыла ящик и отозвалась:

— Я сейчас спущусь в сад. Пойдем со мной. Расскажешь мне о письмах.

Они спустились по лестнице. В квадрате солнечного света на полу в кухне лежала Виви, грея свои старые больные суставы. Услышав звук их шагов, она подняла голову.

— Мы идем в сад, — сказала Кьяра. — Хочешь с нами?

Виви опустила голову и удовлетворенно вздохнула, словно говоря: «Нет уж, спасибо. Я лучше останусь здесь и буду нежиться на солнышке».

На голос Кьяры прибежали двое щенков. Им нравилось гулять в саду.

— А вот и вы, Госсен и Орлин. Идемте на улицу.

Щенков им прислал ученый доктор из Феррары. Придворный псарь тамошнего герцога, видимо, продолжал разводить мелких гончих смешанного окраса от той первоначальной пары, которую английская королева прислала герцогине Барбаре в качестве свадебного подарка. Герцогиня Барбара приходилась родной сестрой великой герцогине Иоанне, и поэтому двое новорожденных щенков оказались очень дальней родней Виви. Это делало их особенными. Если, конечно, их задорные глазки и веселые белые хвосты сами по себе не казались кому-то достаточно особенными.

Кьяра взяла в руки корзину и небольшой нож, и они вышли в сад, защищенный от соленого морского ветра самим домом.

— Одно письмо было от доктора Ди, — сказал Руан. — Он настаивает, чтобы я немедленно ехал в Лондон. Королева готовит флот против испанской армады и мечтает о победах на море. Доктор Ди боится, что ее надежды не оправдаются, и поэтому хочет оснастить корабли более совершенным оружием. Он убедил ее в том, что я могу создать греческий огонь исключительной мощности.

— А ты можешь?

— Нет, не могу, — рассмеялся Руан. — Формула греческого огня уже много веков как утеряна. И я думаю, что так лучше для всех. Подобное оружие часто используют в дурных целях.

— Но тебе все равно придется ехать в Лондон?

— Возможно, через месяц или два. Хочешь поехать со мной? Ты ведь никогда не была в Лондоне.

— Нет, — ответила Кьяра. Она понимала, что уже слишком стара для первых родов. К тому моменту, как родится ее первый ребенок, ей будет уже тридцать лет. Зная, как это может быть опасно, она предпочитала остаться дома, с ребенком под сердцем. — Не в этот раз. А от кого еще письма?

— От феррарского посла во Флоренции.

Кьяра подошла к клумбе с лилиями. Эти грациозные величественные цветы купались в апрельском солнце. Часть из них была белого цвета, другие — розовые и красные. Морской воздух смешивался со сладким ароматом пыльцы. В центре клумбы с лилиями лежал камень из Виа Романа. Он уже так плотно погрузился в богатую корнуолльскую почву, что, казалось, лежал здесь испокон веков.

Кьяра присела и начала срезать самые яркие и красивые цветки красных лилий.

— Я не уверена, что хочу слышать новости из Флоренции, — сказала она.

— Донна Химена жива и здорова. Она все так же обитает в Ле Мурате. У твоей сестры Маттеа родился уже второй ребенок.

— Не представляю, что заставило феррарского посла интересоваться здоровьем донны Химены и моей сестры.

Руан рассмеялся. Щенки обрадовались его смеху и весело запрыгали у его ног.

— Ты права. Это я просил его навести справки. Ты же знаешь, что герцог Феррары терпеть не может Медичи, поэтому приказал своим послам из кожи вон лезть, чтобы заманить меня в Феррару и тамошний университет.

— Ты прямо нарасхват.

— А я хочу быть только с тобой, — сказал он, любуясь ее плавными движениями. Затем добавил: — Великий герцог Фердинандо выбрал себе невесту. Это Кристина Лотарингская, племянница французского короля. По всей видимости, он решил отказаться от связей с Испанией в пользу Франции. Свадьба, со всеми пышными церемониями, состоится через месяц.

— Я ей не завидую.

— Посол говорит, что Фердинандо — хороший правитель. Намного лучше, чем его брат. И никто не оспаривает того факта, что он Медичи, как если бы это было в случае с доном Антонио.

— Я жалею только о том, что умер принц Филиппо. Это было бы лучше всего.

Она продолжала срезать лилии. Ее корзина уже почти заполнилась. Когда-нибудь она, возможно, туда вернется. Увидит купол собора Санта-Мария-дель-Фьоре и вдохнет еще раз воздух Флоренции.

— А почему ты именно сейчас решила перестать принимать соннодольче?

Она прокрутила в голове сотни разных вариантов, но ничто из этого ей не понравилось. В результате она просто сказала:

— Я жду ребенка и боюсь, что соннодольче может ему повредить.

Руан опустился на колени возле нее.

— Кьяра, любовь моя. Отложи свою корзину и нож. Дай мне обнять тебя покрепче.

Они долгое время стояли на коленях обнявшись. Щенки бегали вокруг, преследуя запахи в траве, словно кружили по тропинкам невидимого лабиринта. Дурманящий запах лилий всколыхнул сонм воспоминаний. Интересно, возложит ли великий герцог корону из красных лилий на голову Кристины Лотарингской? Если да, вспомнит ли он в этот момент Иоанну Австрийскую, которую когда-то любил и которая дрогнула под тяжестью короны?

Но все это уже неважно. Обо всем этом можно забыть и больше не вспоминать. Пожалуй, за исключением одной вещи.

— Ты никогда не жалеешь о том, что мы так и не нашли философский камень? — спросила она наконец.

— Нет, не жалею. Потому что его не существует.

— А вот и существует. Ты не был бы самим собой, Роаннес Пенкарианус, если бы не хотел, чтобы тебя запомнили как человека, раскрывшего величайшую тайну алхимии.

Руан усмехнулся.

— Возможно, когда-нибудь мы попытаемся снова повторить этот опыт. Вдвоем, как Николас Фламель и его жена Пернелла.

Кьяра улыбнулась и прильнула к нему.

— В ту первую ночь ты сказал мне, что не обязательно быть девственницей, чтобы служить мистической сестрой.

— Да, говорил, — рассмеялся Руан. — Более того, я бы ни за что не согласился на другой вариант.

— Они открыли тайну вечной жизни.

— Так говорит легенда.

— Кто знает, может, мы станем такими, как они? — сказала Кьяра. Она выбрала самую красивую красную лилию, сорвала цветок и воткнула его в свои волосы, туда, где над левым ухом росли седые волоски. — Может, мы тоже будем жить вечно.