Глава 40

Вилла ди Пратолино

21 июня 1578

Два месяца спустя

Кьяра медленно проехала мимо привратницкой с крышей из красной черепицы и оказалась среди изумительных южных садов виллы Пратолино. Следом за ней двигались две крытые повозки, полные книг, алхимического оборудования и минералов. С момента смерти герцогини великий герцог проводил большую часть своего времени здесь, управляя строительными работами, сооружая новую личную лабораторию и предаваясь наслаждениям — ах, какие истории об этом рассказывали! — из них можно было бы составить новый «Декамерон», с описанием пышных форм Бьянки Капелло на каждой странице. Магистр Руанно так и не вернулся во Флоренцию, и поэтому единственным человеком при дворе великого герцога, кто мог отличить атанор от алембика, была Кьяра.

Великий герцог отправил списки в Казино ди Сан-Марко, перечислив все, что нужно забрать на виллу Пратолино. Под контролем Кьяры слуги сложили вещи в коробки, а затем погрузили на повозки. Эти хлопоты помогли ей забыть о своем гневе, печали и душевной пустоте, по крайней мере, на время. Когда повозки были готовы, она отправилась вместе с ними на север, в Пратолино. Для опытного всадника на лихом скакуне весь путь занял бы не более пары часов, но для мулов, волокущих тяжелый груз, он оказался намного более долгим. Первый проход по этому маршруту занял большую часть дня. Эта поездка, уже третья, прошла немного удачнее, хотя Кьяра и устала от верховой езды. И устала от попыток забыть. По крайней мере здесь, в Пратолино, будут еда, питье и постель, а возвращаться во Флоренцию надо только на следующий день.

— Сестра Кьяра, — позвал ее один из возниц. Вначале латинское слово soror им не нравилось, но в конце концов они привыкли к нему, видимо, решив, что сестра — это что-то вроде монахини. — Кто-то едет.

Кьяра осадила свою послушную старую кобылу и прикрыла глаза от вечернего солнца, чтобы лучше видеть. Это был одинокий всадник на сером муле, одетый в черно-белую мантию. Когда он приблизился, Кьяра увидела, что это не мантия, а миноритская сутана, к тому же всадник был пострижен — значит, не монах, а священник. Но что великому герцогу нужно от священника?

— Надеюсь, никто не помер, — мрачно сказал возница. — Зачем еще его светлости может понадобиться священник, когда он живет в таком грехе.

— Мы это сейчас выясним. — Кьяра помахала рукой и позвала незнакомца. — Добрый вечер, святой отец.

Священник остановил мула.

— Добрый вечер, синьорина, — ответил он и с неодобрением посмотрел на Кьяру: молодая женщина верхом в сопровождении двух повозок, управляемых слугами. В то же время он слегка прищурился и скривил губы так, как будто ему не терпелось поведать некий большой секрет. Со словами «Да пребудет с вами Бог» он осенил их крестным знамением.

Кьяра, а за ней и все слуги смиренно перекрестились.

— Надеюсь, там все хорошо, святой отец?

— Очень хорошо, в самом деле, — ответил он и слегка пришпорил мула, как будто собираясь ехать дальше, но

затем снова осадил. Было ясно, что он не уедет, пока не поделится с ними своим секретом, будь он хоть сто раз священник.

— Очень хорошо, — повторил он снова. — Я, браг Массео ди Барди из миноритского монастыря в Борго Оньиссанти, лично выслушал исповедь великого герцога и внес порядок в его жизнь.

— Что сделали?

— Я, — снова начал он, подумав, что его слова не расслышали, — брат Массео…

Он запнулся, осознав свою оплошность, и так сильно покраснел, что стал похож на жареную свеклу.

— Я умоляю Бога простить мою гордыню, — сказал он. — Не смею вас задерживать, синьорина. И ради вашего же блага забудьте мои неразумные слова.

Он изо всей силы ударил пятками по бокам мула — не то чтобы это было хорошей идеей, ведь как все минориты он был обут в мягкие сандалии, — и мул поплелся прочь.

— Что он имел в виду, сестра Кьяра? — спросил возница. — Великий герцог решил исповедоваться? Он что, отослал венецианку? Если да, то скатертью ей дорога.

Кьяра коснулась шпорами боков своей кобылы. Та фыркнула и зашагала вперед, а мулы, запряженные в повозки, последовали за ней.

— Думаю, он просто хотел придать своим словам побольше важности, — ответила она. В этом была доля правды, к тому же слугам лучше не думать так много о личной жизни хозяина. Однако у Кьяры закрались некоторые опасения, которые она гнала прочь. Не может же Франческо Медичи быть настолько сильно одержим страстью, чтобы жениться на своей венецианской любовнице всего через два месяца после смерти герцогини? — Давайте разгрузим и разберем вещи, — быстро сменила она тему. — Лаборатория великого герцога находится в оранжерее в конце сада.

Когда в лабораторию вошел великий герцог, она мыла стеклянные колбы и расставляла их в шкафчике по размеру, начиная с самой большой. Жестом приказав слугам оставаться снаружи, он закрыл за собой дверь. Он изменился. Стал еще полнее, но это была нездоровая полнота — полнота мужчины, который давно не ходил на прогулки, не ездил на охоту и вообще не ездил верхом. Кьяре показалось, что черная тень, всегда окружавшая великого герцога, теперь проникла прямо под кожу, создавая темные пятна там, где их раньше не было. Или ей это просто почудилось при неровном свете лампад?

— Луна уже высоко, сестра Кьяра, — сказал он. — Если будешь работать только при свете этих лампад, наделаешь ошибок.

Она поставила в шкафчик последнюю колбу и взяла льняное полотенце, чтобы вытереть руки.

— Я уже закончила, магистр Франческо, — ответила она. — Слуг разместили в конюшнях вместе с мулами и повозками. Вы позволите мне ужинать и спать в той же комнате, где и раньше?

— Всему свое время. Вначале я хотел бы с тобой поговорить.

Один из светильников затух, и в комнате стало еще темнее.

— Как пожелаете, магистр Франческо.

— Я получил письмо от магистра Руанно.

Спустя мгновение Кьяра поняла, что она невольно задержала дыхание, а ее руки сжимают полотенце так крепко, что это отдается болью в ее искалеченных пальцах. Она осторожно разжала пальцы и вздохнула.

Я вынужден вернуться в Англию ввиду неотложных дел… Что бы он ни говорил тебе, не слушай…

— И что он пишет? — спросила она. — Как скоро вернется?

— Пока неизвестно, вернется ли он вообще. Признаться, магистр Руанно меня разочаровал. Взял и уехал без моего разрешения.

Однако великий герцог совсем не выглядел разочарованным. Он просто делал вид, что разозлен непослушанием своего слуги. На самом деле ему был нужен этот английский алхимик. Не так-то много людей с такими знаниями и навыками, как у Руана.

— Возможно, — сказала Кьяра, — его вызвали в такой спешке, что у него не было времени попросить официальное разрешение?

— Возможно.

— Но с ним все в порядке? Он попросил вашего разрешения, чтобы вернуться?

Великий герцог улыбнулся.

— Ты так интересуешься, вернется ли он, что это становится уже подозрительным. А я-то думал, что его отъезд, напротив, тебя обрадует, ведь ты теперь единственный алхимик при моем дворе.

Святые угодники! Сейчас надо тщательно взвешивать каждое слово.

— У вас есть много других алхимиков, — сказала Кьяра, осторожно выбирая слова. — Это опытные и образованные люди: я видела отчеты, которые они вам присылают. Но чего у них нет, так это уникального дара магистра Руанно чувствовать и понимать металлы и другие элементы. Он с этим родился. Он доказал это, управляя вашими рудниками, плавильными мастерскими да и самой лабораторией. А я ведь простая дочь книготорговца.

— Ты моя soror mystica, поклявшаяся служить мне верой и правдой. Думаю, ты умеешь больше, чем кажется тебе самой. Быть может, у нас получится самим создать философский камень, без еще чьей-либо помощи.

«Или я сумею создать его сама, — подумала Кьяра. — Вы и не догадываетесь, ваша светлость, что на каждый большой сундук с инструментами, который я привезла сюда, есть маленький и неприметный, который я доставила в подвал книжной лавки, где сооружаю собственную лабораторию. Откуда вам знать, что здесь, в вашей замечательной новой лаборатории, я устраиваю все таким образом, что любая ваша попытка создать философский камень будет обречена на провал? Это совсем несложно: щепотку алюминиевой пудры сюда, каплю aqua fortis туда. И вы не замечаете ничего, кроме того, что философский камень снова и снова ускользает от вас».

— Я сделаю все, что смогу, магистр Франческо, — она старалась говорить кратко и послушно. — Но что мы будем делать без магистра Руанно, когда нам понадобится сила земли?

— Мне нужно будет об этом подумать, — ответил он и взял в руки стеклянную колбу, заполненную едким алкагестом, прозрачным, как вода. Он задумчиво наклонил ее сначала вправо, затем влево. Сквозь дутое стекло колбы его глаза превратились в нечто страшное. — В любом случае магистр Руанно пишет, что садится на корабль из Лондона, а так как посыльный, доставивший мне письмо, не мог сильно обогнать этот корабль, думаю, что он будет во Флоренции в течение месяца.

Мне нужно будет подумать об этом.

Руан уехал без его разрешения — и таким образом разрушил связь между ними тремя. Великий герцог уже однажды смилостивился над ним, в то ужасное время, когда погибла донна Изабелла. Но больше на это он не пойдет. Да, он позволит Руану вернуться, так, как охотник позволяет добыче зайти в расставленные силки. Он воспользуется им, его навыками и способностями. А потом…

— Я сам об этом позабочусь, — сказал великий герцог и поставил колбу обратно на стол. — Ничего не говори магистру Руанно, когда он приедет. Просто вежливо прими его. Возобновим работу над magnum opus в день летнего солнцестояния.

Она ответила жестом уважения — мужским поклоном от пояса, скрестив руки на груди. Это помогло ей спрятать глаза и губы, когда она произносила: «Как вам будет угодно, магистр Франческо». Она лгала.

На следующее утро она позавтракала куском свежеиспеченного хлеба, несколькими плодами инжира и разбавленным вином. На вилле Пратолино, как и во всех других владениях Медичи, ей выделили собственную маленькую комнатку. В этой даже было окно, из которого она могла полюбоваться садом с его причудливыми скульптурами, стрижеными кустами и заводными статуэтками-автоматонами, которые были так дороги жесткому механическому сердцу великого герцога. Покончив с едой, она встала на колени перед кроватью и быстро протараторила «Аве Мария» и «Отче наш». Часовни в Пратолино не было, хотя, судя по тому, что сказал пристыженный священник, она могла здесь скоро появиться. Затем она поправила свои юбки, вышла в коридор и направилась к боковому выходу, ведущему в конюшни.

— Синьорина Кьяра.

Женский голос, хрипловатый, властный, с легким венецианским акцентом.

Кьяра остановилась. И как только она остановилась, то поняла, что оказалась в ловушке — теперь уже нельзя было просто продолжить свой путь, сделав вид, что она ничего не слышала. В последний раз она слышала этот голос на лестнице в палаццо Веккьо.

Да что я? Сам Франческо называет его чудовищем, когда вы не слышите.

Ей хотелось выкрикнуть обвинения, высказать все, что она видела своими глазами: Бьянка Капелло, высокая и крепкая, как посудомойка, бьет слабую и немощную герцогиню, которая к тому же на сносях. Умышленно или нет, но она обрекла ее на смерть. Но нет, раз уж она выбрала путь медленной холодной мести, то сейчас следует молчать. Еще слишком рано.

Полная злобы и отвращения, девушка обернулась и встретилась глазами с любовницей великого герцога.

Бьянка Капелло была одета в шелковое летнее платье кремового цвета со свободной юбкой, широкими рукавами и высоким кружевным воротником. Глубокое декольте обнажало ложбинку между ее белыми грудями. Бархатный лиф платья — впрочем, и платьем это сложно назвать, настолько оно было открытым — был так обильно расшит золотом, что оставалось только удивляться, как она не сгибается под его тяжестью. В ее рыжих волосах красовался венок из красных лилий.

Красные лилии. Геральдический символ Флоренции и великих герцогов Тосканских. Как будто она просто прошлась по саду на рассвете и сказала себе: «Смотрите, красные лилии, какая прелесть, сорву себе немного на венок…»

Так, значит, священник действительно «упорядочил» жизнь великого герцога. Он их обвенчал. Иначе она, ненавидимая всеми венецианка, не посмела бы нацепить эти лилии. Но, конечно, великий герцог приказал бы придушить этого священника, если бы узнал, что тот разболтал его секрет. Так что можно было спокойно притворяться, будто она ни о чем не знает.

— Доброе утро, синьора Бьянка, — сказала Кьяра, но даже и не подумала сделать реверанс. Она не сделала даже того едва заметного движения коленями, как в тот день во дворце Медичи.

— Наступит день, — сказала Бьянка Капелло, — когда ты встанешь передо мной на колени и будешь молить о прощении за свое неуважение. Ты видишь лилии у меня в волосах?

— Вижу.

— Ты понимаешь, что они означают?

Кьяра спокойно выдержала ее взгляд.

— Нет, — ответила она. — Просто красивые цветы. Что в них такого особенного?

Широкие брови Бьянки сердито поднялись кверху.

— Это красные лилии, дура. Великий символ Флоренции и всей Тосканы.

— В самом деле? — Кьяра улыбнулась. Признаться, было приятно видеть Бьянку Капелло такой рассерженной и такой беспомощной одновременно. Наверняка великий герцог запретил ей рассказывать кому-либо об их тайном браке, но, как и тот священник, она не могла удержаться от того, чтобы этого не сделать. Однако она не могла сказать об этом прямо. «Пока я делаю вид, что мне ни о чем не говорят эти лилии, она будет злиться все сильнее и сильнее. Но побежать жаловаться великому герцогу она тоже не сможет, потому что ей не положено вести себя как великой герцогине. Пока еще не положено».

— Милые цветы, — сказала она. — Я гуляла утром в саду. Там кроме красных лилий еще много красивых цветов.

Лицо Бьянки покраснело от злости так сильно, что стало почти такого же цвета, как и те лилии, которые она еще не смела носить на людях или даже в присутствии великого герцога.

— Я заставлю тебя пожалеть об этом. Тебя запрут в такое подземелье, где ты никогда больше не увидишь цветов.

— Осторожнее с угрозами, синьора Бьянка. Может быть, вы и любовница великого герцога, но я его soror mystica и единственный алхимик-магистр в его лаборатории.

Это, конечно, не было правдой. Руан скоро вернется, да и в любом случае запаковка инструментов в сундуки и последующая распаковка еще не делали ее полноправным магистром. Да и вообще, даже простым алхимиком назвать ее сложно. Но ей хотелось поддеть Бьянку и посмотреть, как далеко та сможет зайти.

«Она пробуждает все худшее из того, что есть во мне, — подумала Кьяра. — Так же было и с великой герцогиней, последним поступком которой стала попытка ударить Бьянку. И это при том, что она никогда никого не била в своей жизни. Что в Бьянке Капелло такого, что в ее присутствии все начинают проявлять самые дурные черты своего характера? Неужели это из-за нее великий герцог так глубоко погрузился во тьму?»

— Я больше не его любовница, — сказала Бьянка, едва выговаривая слова от душившей ее злобы. — Я его жена. Да, его жена — больше не тайная подруга для любовных утех, а полноправная супруга. Вот что значат эти красные лилии, раз уж ты настолько глупа, что не понимаешь этого.

— И когда об этом объявят в городе? Скоро?

— Ты сама знаешь, что об этом смогут объявить только через год. Через год после смерти этой бедной уродины Иоанны Австрийской. У меня будут собственные покои во дворце Питти и полная опека над ее детьми. Что ты на это скажешь? Элеоноре одиннадцать, и она может меня отвергнуть, но Анне только восемь, Марии всего три, а принцу Филиппо лишь год, и он еще совсем глупыш. В конце концов они полюбят меня сильнее, чем когда-либо любили ее.

— Как вы смеете упоминать имя покойной герцогини в своих гнилых речах? Вам никогда не стать такой, как она. При дворе десятки женщин, которые расскажут об этом детям.

— Ты так считаешь? Посмотрим, что ты запоешь, когда я въеду в город на колеснице, запряженной золотыми львами и с короной из красных лилий на голове.

— Возможно, вам придется ждать этого дольше, чем вы думаете, — возразила Кьяра. — Камилла Мартелли, например, была супругой старого герцога Козимо, и у нее не было никакой коронации. И где она сейчас? Заперта в монастыре, лишена всей собственности, а подруг видит разве что через окошко монашеской кельи. Быть женой великого герцога и быть великой герцогиней — это не одно и то же.

— Для меня — одно и то же. — Бьянка уже успокоилась и, кажется, начала понимать, как глупо было с ее стороны раскрыть секрет их тайной свадьбы. — Ты никому ничего об этом не расскажешь, синьорина Кьяра. Великий герцог прикажет тебе хранить молчание.

— Он и вам приказал хранить молчание, а толку-то?

Бьянка потянулась к волосам и сняла венок. Она прильнула к лилиям губами и вдохнула их аромат, а затем подняла глаза. Ее лицо изменилось — стало бледным и мрачным. Глаза были цвета грозовых туч. Кьяру так поразила эта перемена, что она даже отступила назад.

— Ты молчала о том дне, когда умерла герцогиня, — сказала Бьянка. — Ты сказала великому герцогу, что тебя там не было. Почему, синьорина Кьяра? Ты решила держать это при себе, чтобы однажды использовать против меня?

«Солги, — подумала Кьяра. — Солги так, как ты никогда не лгала раньше».

— Я не стану очернять имя герцогини, — сказала она, — говоря о ней и о вас в одной фразе.

— Вот и не говори, — сказала Бьянка Капелло. — Иначе я заставлю тебя замолчать навсегда и обо всем. Не стоит меня недооценивать, синьорина Кьяра.

 

Глава 41

Книжная лавка Карло Нерини

Два дня спустя

Вбежав в книжную лавку, Кьяра тут же поспешила на кухню, которая располагалась в задней части дома.

— Бабушка! — воскликнула она. Прежде чем продолжить, ей пришлось перевести дыхание. Виви бегала вокруг нее, стуча коготками по чистому дощатому полу. — Он на ней женился!

Бабушка отвлеклась от помешивания супа и подняла голову. Темные пятна у нее под глазами с каждым днем становились заметнее. На кухне пахло жареной курицей, фенхелем и чесноком — запахи из детства, когда они все еще были вместе: папа и мама, бабушка, Лючия, Маттеа и она сама. Семья. Обычная республиканская семья из Флоренции, счастливая и до мозга костей настроенная против Медичи. Кьяра никак не могла поверить в то, что все так круто изменилось.

— Кто женился и на ком? — спросила бабушка.

— Великий герцог. Женился на Бьянке Капелло.

Бабушка попробовала суп и добавила соли.

— Не более чем сплетни, надо полагать. Франческо Медичи не настолько глуп, чтобы жениться на своей венецианской шлюхе, когда сестра императора — его покойная супруга — еще не остыла в гробу.

— Это не сплетни. — Кьяра поставила свою кожаную сумку на стол и начала доставать склянки с белыми и красными порошками внутри. — Я отвозила инструменты и минералы в новую лабораторию великого герцога на вилле Пратолино. И там я встретила священника.

— Может быть, кто-то умер, — заметила бабушка. Она макнула кусочек хлеба в суп и дала его Виви. Та сидела рядом, опираясь на белые подушечки передних лапок, и когда бабушка бросила краюшку, прыгнула и поймала ее в воздухе.

— Нет. Никто не умер. — Кьяра стала сортировать бутылочки по цвету. — Я говорила с самой Бьянкой Капелло, чтоб ей в аду гореть. Это, конечно, должно было быть секретом. На людях он все еще строит из себя скорбящего вдовца.

— Тем лучше для тебя. Этот Медичи настолько одержим своей любовницей, что ты можешь возиться со всеми этими порошками и микстурами и таскать все, что тебе нужно. Что это вообще такое?

— Красные кристаллы — это киноварь, сульфид ртути. Глядя на него, никогда не догадаешься, что внутри серебристый металл. А белый порошок — это философская шерсть, цинк, сожженный на открытом огне.

Бабушка осенила себя крестным знамением, а затем сделала знак корна — два пальца, направленные вниз наподобие рогов, что должно спасти от происков дьявола. Кьяра улыбнулась.

— Это не колдовство, бабушка.

— Колдовство или нет, а лучше подстраховаться.

— Уж лучше бы я действительно умела колдовать. Бьянка Капелло угрожала мне. Она проговорилась, что вышла замуж за великого герцога, а затем пожалела о сказанном.

— Лучше тебе держаться подальше от дел Медичи, внучка. Зачем тебе лаборатория великого герцога, если здесь, в подвале, у тебя есть своя?

— Я скучаю по магистру Руанно. Великий герцог сообщил, что он возвращается во Флоренцию, и в то же время он сказал, что ему под силу создать философский камень и без помощи магистра. Возможно, что магистр Руанно едет навстречу убийце с кинжалом.

Бабушка задумчиво посмотрела на нее. Казалось, она решает, сделать ей что-то или нет. В конце концов она проговорила:

— Главное, чтобы тебя нигде не ждали с кинжалом. Ты заходила сегодня на псарню?

Бабушка взяла еще один ломтик хлеба и покрутила рукой в воздухе. Виви забегала кругами, а затем снова поймала хлеб, когда бабушка его бросила. Она любила собак и уделяла много времени тому, чтобы учить Виви таким трюкам.

— Заходила. Ростиг и Зайден тоскуют по великой герцогине: он отказывается есть, а она просто целый день лежит у двери, ждет и надеется. Жена псаря заботится о них, и о Рине и Лее тоже, но они все равно одиноки — некому больше их любить.

— А дети? Я думала, они захотят забрать питомцев своей матери.

Ведь это важно, чтобы у детей остались хоть какие-то… andenken… как это… подарки на память о матери.

— Даже не знаю, спрашивали ли их об этом. Они во дворце Питти, и великий герцог доверил опеку над ними Бьянке Капелло. Как будто он не понимает, что об этом пойдут слухи.

Бабушка фыркнула. В один такой звук она умудрялась вместить столько презрения, сколько Кьяра не вместила бы и в тысячу слов.

— Она не сможет позаботиться о детях великой герцогини, не говоря уже о собаках. Приведи их сюда, внученька, по крайней мере старых, — я обеспечу им хороший обед и мягкие подстилки, ради памяти великой герцогини.

— А Рину и Лею я могла бы отвезти к детям — они моложе и активнее, и дочери герцогини могли бы с ними играть в саду. Не думаю, что донна Бьянка будет проводить много времени с девочками: она ценит эту должность, но не самих детей.

Бабушка погладила Виви по головке.

— Только будь осторожна, — сказала она. — Мне не нравятся все эти разговоры об убийцах и о том, что венецианская шлюха великого герцога тебе угрожает. У нас было достаточно неприятностей из-за Медичи, и нам не нужны новые.

— Я буду осторожна, бабушка. Мне нужно доставить на виллу Пратолино еще один список вещей, и когда я это сделаю, то привезу сюда последние необходимые минералы, чтобы начать свою собственную работу. После этого мне не скоро нужно будет возвращаться к Медичи.

— Думаешь, великий герцог просто забудет о тебе и отпустит на все четыре стороны?

— Думаю, что не забудет. — Кьяра взяла кусочек хлеба для себя и тоже макнула его в суп. — Но он плохо выглядит, бабушка. Он сильно потолстел, и у него такой вид, как будто он ничего не делает, кроме как лежит на кровати, ест и пьет. Он, кажется, теряет интерес к алхимии, и если это произойдет, то я ему буду больше не нужна.

Бабушка снова задумалась. На этот раз она подошла к ящичку, где хранился свежий хлеб, и достала оттуда бумажный пакет, сложенный вдвое и скрепленный восковыми печатями. Печати были сломаны.

— Я сомневалась, давать тебе это или нет, — сказала она. — Я бы хотела, чтобы Медичи и все, что с ними связано, ушли из твоей жизни. Но твой магистр Руанно… что ж, он не такой, как они, так что я все же отдам это тебе. И раз уж ты собираешься вернуться туда, где живет этот дьявол со своей шлюхой, то, возможно, это тебе понадобится.

Кьяра взяла пакет. На нем был адрес книжной лавки Карло Нерини во Флоренции, без каких-либо имен, но этот почерк с его узкими высокими буквами и четкими прямыми линиями поразил ее в самое сердце. До этого она видела этот почерк только однажды — в короткой записке, написанной невидимыми чернилами и прикрепленной шелковой ниткой к ошейнику Виви.

— Это от магистра Руанно, — произнесла она. — Ты его открыла?

— Письмо пришло на этот адрес, разве нет? А я еще достаточно хорошо вижу, чтобы прочесть заказ — я ведь решила, что это именно заказ. А это заказ и есть — магистр Руанно просит книгу стихов великого Данте. Не знаю, что он хотел этим сказать.

Кьяра открыла пакет. Все, как и сказала бабушка, — безобидная просьба прислать книгу Данте. Но только половина листка была исписана, а вторая оставалась чистой.

Но, конечно же, она не будет чистой, если поднести листок к огню.

— Я возьму этот листок с собой в подвал, — сказала она. — Нельзя допустить, чтобы его кто-то увидел.

— Осторожнее с письмом, внучка. Сожги его, когда закончишь.

Могла ли бабушка, которая пережила столько заговоров и восстаний против Медичи, которая родилась при Первой Республике и была ярым сторонником Второй, ничего не знать о невидимых чернилах? Конечно, она о них знала.

— Да, я буду осторожна, — пообещала Кьяра.

Спустившись в подвал, Кьяра зажгла светильники и осторожно расставила склянки с кристаллами киновари и философской шерстью по местам на полках. Затем она разожгла жаровню, достала письмо и поднесла его к огню.

На рассвете я сажусь на корабль. Я отправил письмо великому герцогу, но, разумеется, я не узнаю, какой прием меня ждет, пока не прибуду во Флоренцию. Я достаточно хорошо знаю великого герцога, чтобы ожидать от него одновременно и теплых объятий, и кинжала, спрятанного за спиной. Поэтому я собираюсь принять необходимые меры предосторожности.

Мое главное желание осуществилось, хотя и не совсем так, как я это представлял. Во Флоренцию же я возвращаюсь только ради двух вещей. Первая — это месть. Вторая — это ты.

Подписи не было, но ведь и раньше ни одно из его сообщений не было подписано.

Первая — это месть. Вторая — это ты.

Мне снится Корнуолл, Милинталл Хаус и луна над Уил Лоур, но еще мне снишься ты. Ты рядом со мной, и мы бродим вместе вдоль утесов. Я чувствую твое дыхание и запах.

Она разорвала листок на кусочки и бросила их в огонь жаровни, все сразу. Пламя разгорелось сильнее, и, казалось, тепло проникло в ее тело, в самое сердце. Нужно было срочно принять соннодольче. Прошло всего лишь шесть дней, но ей уже не хватало тех снов и того облегчения, которые оно приносило.

Мое главное желание осуществилось.

А какое же у нее главное желание? Найти философский камень, который должен исцелить ее? Желание учиться, экспериментировать и познавать сокровенные тайны мироздания? И главное — готова ли она покинуть свой дом, покинуть Флоренцию, покинуть бабушку и сестер, и все ради Руана Пенкэрроу, его дома-лабиринта и рудника на краю света? «Я люблю тебя, Руан. Я признаю это, по крайней мере, в своих мыслях, но я не готова уехать. Пока еще не готова».

Она достала миниатюрную бутылочку соннодольче из тайника, недоступного даже для бабушки, и долго смотрела на нее. Бутылочка была наполовину пуста. «Надо быть осторожнее, — подумала она. — Неизвестно, когда великий герцог изготовит еще. Я кое-что знаю о компонентах, но точные ингредиенты и пропорции известны только ему. Это еще один секрет, который мне предстоит разгадать. Интересно, Руан продолжает его принимать, или возвращение в его родной Корнуолл само по себе является для него достаточным утешением? Надеюсь, продолжает. Если он возвращается во Флоренцию, то ему понадобится защита от ядов».

Она вытащила пробку и капнула из бутылочки себе на запястье — в этот раз на левое. В течение минуты или двух жидкость сохраняла форму капли, а затем впиталась в кожу. Как вода в песок…

Бережно запечатав бутылочку, Кьяра убрала ее на место. Затем подошла к узкой койке в самом темном углу подвала и растянулась на соломенном матрасе. Закрыла глаза.

Когда Руан вернется…

Ей привиделось, что она находится в главном зале палаццо Веккьо, стоя наполовину в тени. Великий герцог восседает на троне, инкрустированном золотом и драгоценными камнями. Одежда его тоже расшита золотом и серебром, а на голове — корона великих герцогов Тосканских с красной геральдической лилией в центре. В правой руке он держит скипетр — жезл с набалдашником в виде земного шара. Казалось, что от этого великолепного облачения исходит свет, который еще больше подчеркивает черную тень позади него.

Медленно-медленно Кьяра повернула голову.

В противоположном конце зала в арке дверного проема стоял Руан Пенкэрроу. В отличие от великого герцога, он был одет в простую темную одежду, с непокрытой головой и хлыстом для верховой езды через плечо. На его левом запястье сидела черная птица, похожая на ворону, но не ворона, с длинным загнутым красным клювом. А сзади него был столб света, яркий, как само солнце.

«Он — полная противоположность великому герцогу», — подумала Кьяра, поглощенная видением. Простое темное облачение, очерченное светом.

— Добро пожаловать обратно во Флоренцию, магистр Руанно, — сказал великий герцог. — Думаю, ты пришел убить меня, чтобы отомстить за смерть моей сестры Изабеллы.

Кьяра попыталась закричать, но не смогла.

— Да, я пришел убить тебя, — согласился Руанно и шагнул вперед. — И забрать с собой нашу soror mystica.

— Ты никогда ее не получишь. Она не может жить без соннодольче, рецепт которого знаю я один.

Из боковой двери вышли двое мужчин с серебряными кинжалами. Они направились к Руанно. Тот не двигался. Черная птица вскрикнула и взвилась в воздух. Она поднималась все выше и выше, и Кьяра вдруг поняла, что в этом видении у тронного зала не было потолка и не было этажа над ним, а вместо этого было открытое небо.

— Я получу ее, — сказал Руанно.

— Не получишь, — раздался новый голос, женский, с венецианским акцентом. Бьянка Капелло вплыла в комнату, одетая в платье из белого шелка с кроваво-красным корсажем. В руке она держала розу, стебель которой был весь покрыт шипами.

— Она моя, — сказала Бьянка Капелло.

Великий герцог сделал жест скипетром.

Двое ударили Руанно своими серебряными кинжалами. Он упал. Его тело лежало у ног великого герцога, а они продолжали наносить удары, снова и снова. По гладкому мрамору пола потекла кровь. Не обычная алая кровь, а расплавленный металл, медь и железо, добытые из самого сердца земли.

— Руан! — закричала Кьяра. Она попыталась подбежать к нему, но каждое движение было неестественно, ужасающе медленным, как будто она застряла в прочной и липкой сети. — Руан, Руан…

Она открыла глаза, все еще шепча его имя.

Она была в подвале, на своей лежанке. Масло в лампах заканчивалось, и они начинали мигать. Все это ей привиделось под действием соннодольче.

— О Руан, — сказала она вслух. — Он хочет убить тебя. Он не сказал мне этого прямо, но я знаю, что это так. Услышь меня, услышь, где бы ты ни был.

В подвале стояла тишина. Она была там одна. И Руан Пенкэрроу не мог слышать ее предостережений.

 

Глава 42

Лабиринт в садах Боболи

17 июля 1578

Несколько недель спустя

Кьяра пришла в себя, ощущая вкус крови во рту и запах мокрой земли. Она вся дрожала, хотя воздух и не был холодным. Стояла темень. Вначале она подумала, что ее похоронили заживо, но потом услышала звуки: стрекотание, жужжание, шорох листьев. И воздух был свежим. Она лежала на траве — густой, ровной, мягкой как бархат. Видно, за ней хорошо ухаживают.

Но где она?

Она перевернулась на спину. Небо было черным и безоблачным, светили звезды, Млечный Путь возвышался над всем этим столбом серебристого дыма. Луна была почти полной и достаточно яркой, чтобы предметы начали отбрасывать тени. Она находилась на круглой поляне, окруженной живой изгородью. Но нет. Поляна была не совсем круглой. Скорее она имела форму цветка с одним, двумя, тремя — шестью лепестками. Роза с шестью лепестками — центр лабиринта. Лабиринта, стены которого состояли из невысоких деревьев, обрезанных и ухоженных. Пространство между ветвями было заполнено побегами вьющихся роз и паслена. Повсюду разбиты клумбы, но было слишком темно, чтобы различить, какие цветы там росли.

Она села. На ней была ее обычная одежда: голубой холщовый корсаж и юбка, полосатые чулки и синие кожаные туфли, волосы заплетены в косы и скреплены заколками в виде черепахового панциря. Голова болела, но это была не обычная головная боль и, слава всем святым, не голос демона. Кьяра подняла руку и нащупала больное место на затылке. Там большая шишка. Должно быть, кто-то ее ударил. Но когда? За что?

Кьяра начала восстанавливать события. Она была в Казино ди Сан-Марко. Руфино тоже был там — хотя подожди- ка, нет, его там не было. Она вспомнила, как вышла на улицу, и рядом с лошадьми его не оказалось, и тогда она пошла его искать.

И это все, что она помнила.

Кьяра посмотрела на звезды. Вон там, это Полярная звезда, как учил ее Руан. А ее собственное созвездие, жалящий хвост и лапки скорпиона, было на противоположной стороне неба, значит, там юг. Был ли сам лабиринт сориентирован по сторонам света? Если да, то рисунок его линий должен совпадать с рисунком на полу лаборатории в Казино ди Сан- Марко.

Она сосредоточилась на созвездии Скорпиона, а затем медленно опустила глаза, не поворачивая головы. Там, среди других теней, чернел коридор, проход в южном направлении между двумя лепестками розетки. Выход.

Она встала.

Во Флоренции был только один человек, богатый настолько, чтобы позволить себе огромный лабиринт из деревьев и вьющихся роз. Она наверняка находится в садах Боболи, за палаццо Питти. Неужели великий герцог приказал оглушить ее и бросить здесь? Было ли это очередной безумной проверкой с его стороны? Вряд ли это попытка убийства: он, разумеется, понимал, что рано или поздно она придет в себя и найдет выход. В конце концов, этот лабиринт представлял собой одну-единственную хитро закрученную дорожку.

— Прямо на юг, — громко сказала она. — Затем на восток и дважды на запад.

Какой-то мелкий зверек умчался прочь, испугавшись звука ее голоса. Она шагнула в проем между стенами листьев, которые в лунном свете казались черно-серебристыми. Верхушки деревьев — грабов и тисов — были выше ее головы. Пространство между деревьями густо заросло лозой, кустами ежевики и розами. На первом же повороте ее рукав зацепился за ветку, и она услышала, как рвется ткань.

— Che palle, — чуть слышно выругалась Кьяра и продолжила свой путь. Тропинка была узкой, а луна освещала только верхнюю часть живой изгороди, но не саму дорожку. Она выставила руки перед собой и как раз вовремя — ладони уперлись в ветки, длинные и острые. Охнув, она отдернула руки.

Кьяра осторожно преодолела петлю лабиринта и направилась в сторону запада. Она прижала ладони к телу — ранки от уколов были неглубокими, но все равно болели. Неужели тропинка сужалась? Еще одна ветка задела кожу, и когда она снова повернула на юг, то почувствовала, как куст ежевики впивается в руку, разрывая ткань рукава. Но Кьяра упорно продолжала двигаться вперед. Если лабиринт был создан по тому же чертежу, что и рисунок в лаборатории, то сейчас, пройдя дорожку до конца, она должна оказаться во внешнем кольце. Но заглянуть за стену из деревьев и кустов не удавалось, так что оставалось только идти дальше, чтобы проверить это. На северо-восток, обходя первую петлю лабиринта. Вдруг она почувствовала головокружение. Почти такое же, как если нанести на кожу капельку соннодольче. Казалось, что ветки обрели способность двигаться и специально пытаются схватить ее одежду. Она отталкивала их и шла дальше. Поворот, еще один, продолжай идти. Продолжай идти.

Продолжай идти. Я здесь, с тобой, и я помогу тебе дойти до конца.

Она даже не удивилась тому, что услышала голос Руана. Равно как и тому, что почувствовала его присутствие, и даже могла его увидеть — боковым зрением на самом краю обзора.

«Что со мной происходит?» — спросила она себя, продолжая идти. Снова поворот, а потом еще один.

Зачем, как ты думаешь, великий герцог приказал разлить соннодольче по сотне небольших колб, а потом разбавить их дождевой водой?

Был ли это голос Руана или ее собственные мысли?

Она чувствовала, как с каждым ударом ее сердца царапины от сучков и веток отзываются болью. На ладонях, на предплечьях. Тонкая веточка задела ее лицо, и отломанный кончик застрял в волосах.

Нужно продолжать идти во что бы то ни стало. Петля, поворот, снова петля.

Их разбавили чистой дождевой водой, такой, которую используют для полива. Для того, чтобы поливать эти самые кусты. С каждой царапиной в твою кровь попадает соннодольче. Если бы ты не принимала это снадобье в малых дозах и у тебя не выработался иммунитет, ты бы умерла, так и не дойдя до конца лабиринта.

Значит, это все-таки была попытка убийства.

Великий герцог. Но зачем?

Я могу заставить тебя замолчать. Навсегда.

Бьянка Капелло. Если она знала, что лабиринт отравлен, то вполне могла организовать это все. И разве кто-либо сможет обвинить ее в том, что мистическая сестра великого герцога решила прогуляться в садах Боболи и ее сердце вдруг остановилось?

Каждый следующий проход был короче предыдущего. Это значит, что она снова движется к центру лабиринта.

То, что растения были наполнены соннодольче, было похоже на правду. Хотя яд и не убивал ее — она все еще могла идти, — но на нее уже накатывало знакомое сонное состояние. Хотелось лечь, свернуться калачиком и вечно смотреть волшебные сны.

Ты должна идти дальше. Должна пройти весь лабиринт до конца.

Было странно, что она слышит голос Руана так отчетливо, как будто он совсем рядом, хотя отцовского голоса и голосов демонов она не слышала уже очень давно.

Да, с тех пор, как ты начала принимать соннодольче.

Это сказал Руан или это ее собственные мысли?

Неужели это правда? Кьяра попыталась вспомнить, когда голоса появлялись в последний раз.

Время будто остановилось, а затем, как тропинка, вытянулось в обратном направлении. Вот она стоит под дождем на пьяцца делла Синьория. А вот она держит в руках серебряное сито, наполненное водой. Она стоит у закрытой двери, просунув пальцы в дверную щель, и слышит, как внутри кричит донна Изабелла. Она стоит на верхней ступеньке мраморной лестницы с великой герцогиней Иоанной. И вот она уже говорит с Бьянкой Капелло, а в волосах у той красные лилии.

Кьяра все шла и шла по лабиринту.

Лунный свет отражался от листьев, шипов и лепестков роз, казавшихся черно-белыми, на фоне которых ягоды паслена и ежевики были похожи на капельки крови. Касались ли ее ноги земли? Она не была в этом уверена. Но она не сомневалась в том, что Руан идет рядом с ней, хотя, конечно же, его здесь не было, он плыл где-то на корабле, на пути во Флоренцию, где великий герцог собирается его убить и…

Она вдруг поняла, что вышла из лабиринта. Перед ней были железные ворота. Закрытые. Она устала, очень устала, но вместе с тем ей казалось, что она только что проснулась, а поход через лабиринт ей приснился. Лишь царапины на руках и на лице напоминали о том, что все было на самом деле.

На востоке над крышами городских домов уже появилась золотистая линия — всходило солнце. Наверняка скоро придет садовник и откроет ворота. А пока она просто присядет, опершись на железную створку, и ненадолго закроет глаза.

— Сестра Кьяра, — сказал великий герцог. Он восседал на красивом резном стуле, держа в руках кубок, украшенный драгоценными камнями. Он выглядел — злым, что ли? Отчасти да, но в то же время отчасти удивленным, отчасти заинтересованным и, что самое странное, отчасти удовлетворенным. — Вот и ты.

— Да, ваша светлость.

— Ты была по ту сторону закрытых ворот. В лабиринте. Верно?

Она спала, когда ее нашел садовник. Он побежал за ключом, но вернулся со слесарем — оказалось, что ключ странным образом потерялся. К тому моменту, как замок наконец открыли, солнце было уже высоко, а колокола пробили полдень. Ей дали разбавленного вина — в самой простой глиняной кружке — и предоставили возможность уединиться на несколько минут, чтобы справить нужду. И на том спасибо. Однако царапины на ее руках и лице все еще были свежими, а одежда — грязной и изорванной, и с этим едва ли можно было что-то сделать. Умыться и переодеться ей не дали, а прямо в таком виде провели к великому герцогу.

— Да, ваша светлость, — ответила она. — В лабиринте.

— И как ты себя чувствуешь? Я вижу, что у тебя порезы. Я пошлю за своим лекарем, чтобы он ими занялся. Но кроме этого — все хорошо?

Значит, это правда. Растения в лабиринте были политы соннодольче, и поэтому великий герцог не мог поверить, что она осталась жива при всех своих царапинах. Но когда его первое удивление прошло, он начал задумываться почему.

— Я нормально себя чувствую, ваша светлость. Я была…

— Но как ты вообще оказалась в лабиринте? Ворота запираются снаружи, а ключа нигде нет.

— Не знаю, ваша светлость. Я была…

В этот момент в комнату вбежала Бьянка Капелло, шелестя бархатными юбками и сверкая драгоценностями. Увидев Кья- ру, она побледнела, да так сильно, что, казалось, вот-вот упадет в обморок. Она поправила юбки — но нет, это она попыталась спрятать брелок — медальон, на котором на тонких золотых цепочках болтались разные мелкие предметы.

— Сударыня, — обратился к ней великий герцог, как к посторонней женщине, а не своей супруге. Они все еще разыгрывали этот фарс с притворным трауром. — Что вы здесь делаете? Я не посылал за вами.

— Ваша светлость! — Она поспешно сделала реверанс. — Я слышала, что… в садовом лабиринте нашли женщину и…

— Вы имеете к этому какое-либо отношение?

Значит, и это было правдой — она тоже знала, что лабиринт отравлен. И когда ей сказали, что мистическую сестру великого герцога нашли живой, она решила убедиться в этом лично. Потому что именно она все это устроила: и нападение, и лабиринт.

Я могу заставить тебя замолчать. Навсегда.

Ее лицо залилось румянцем.

— Отнюдь, мой господин.

Она молча стояла еще несколько секунд, а затем великий герцог жестом приказал ей сесть на стул рядом с собой. Она села, явно сожалея о том, что вообще пришла сюда, и желая поскорее уйти. Кьяра смотрела на нее спокойно, и не думая приседать в реверансе. Если великий герцог и заметил это — а он наверняка заметил, — то не подал виду.

— Пожалуйста, продолжай, сестра Кьяра.

— Я была в Казино ди Сан-Марко, ваша светлость, и вышла, чтобы подозвать лошадей и Руфино. Это последнее, что я помню. Затем я очнулась в центре лабиринта. Думаю, что Руфино или участвовал в сговоре, или же был убит, или его просто отвлекли. Меня, скорее всего, оглушили ударом сзади по голове.

— У тебя есть какие-либо предположения относительно того, кто бы мог это сделать?

Сказать правду? Солгать? Или промолчать?

Не сейчас. Еще слишком рано. Как бы сильно она ни ненавидела Бьянку Капелло, она пока еще не в силах выступить против нее открыто. «Подожди — говорила она сама себе. — Подожди. Не нападай, пока ты не уверена, что победишь».

— Нет, ваша светлость, — произнесла она с безразличным выражением лица.

— Ясно.

Великий герцог отхлебнул из кубка — он пил то самое горячее вино со специями, как и в тот день, когда Кьяра впервые попала во дворец. Он перевел взгляд на Бьянку. Кьяра вдруг поняла, что та себя выдала, и причем дважды: во-первых, прибежала выяснить, как ее жертва сумела выжить, а во-вторых, она так явно пытается спрятать предмет, висящий у нее на поясе.

— Скажите, сударыня, — обратился великий герцог к своей жене, о которой никто не знал, что она его жена, — что у вас в руках и почему вы пытаетесь это спрятать?

— Ничего, мой господин. Просто игольница и ножницы.

— Покажите мне.

Вначале она не шелохнулась. Великий герцог пристально посмотрел на нее, слегка прищурив глаза. Затем произошло что-то странное. Весь ее облик изменился: она ссутулилась и опустила глаза, как будто превращаясь из гордой венецианки в испуганную служанку. Дрожащими руками она отцепила медальон со всеми его цепочками и молча передала великому герцогу.

— Уже лучше, моя Биа, — сказал он. — Теперь посмотрим, что у нас здесь.

Биа? Должно быть, ласковое прозвище, принятое между любовниками.

— Действительно, игольница и ножницы. Наперсток. Золотая ложечка, ключи. А это что?

Он взял в руки один из ключей. Не золотой и даже не украшенный камнями. Обычный железный ключ. Бьянка

Капелло застыла, казалось, превратившись в восковую фигуру.

— Железный ключ. И я знаю, что это за ключ — ключ от садового лабиринта, который я держал в тайнике в своей комнате.

Бьянка молчала. Почему она не возмущалась, не отрицала принадлежности ключа, не пыталась что-то выдумать? «Та Бьянка Капелло, которую я знаю, — думала Кьяра, — обязательно бы защищалась. Она бы задирала нос и гордо заявляла, что, как венецианская дворянка, она вне любых подозрений. Но кто эта жалкая Бьянка, эта Биа?»

Тишина затягивалась.

— Итак, — сказал наконец великий герцог. — Передо мной женщина, которая провела ночь, запертая в лабиринте. Она вся в царапинах, некоторые из них довольно глубокие, и все же она стоит передо мной живая и здоровая. Это возможно только в том случае, если она кое-что у меня украла, кое-что ценное и уникальное.

Кьяра задержала дыхание. «Ангелы небесные, — взмолилась она, — пожалуйста, не дайте ему забрать у меня сонно- дольче. Она, Бьянка Капелло, пыталась меня убить. И единственная причина, по которой ей это не удалось, — то, что я принимала данное снадобье. Я жива, и у меня нет ни головных болей, ни обмороков, ни голосов, звучащих в голове. Оно нужно мне, и будет нужно до тех пор, пока я не получу философский камень и не исцелю себя окончательно».

— С другой стороны, — продолжал рассуждать великий герцог, — здесь женщина, у которой в руках был ключ. Ключ от этого самого лабиринта, который был похищен из моего тайника. Зачем ей этот ключ? Конечно же, чтобы запереть там первую женщину, рассчитывая на ее смерть.

Бьянка Капелло молча смотрела в пол.

— Две воровки. Причем худшие из воровок, потому как крадут у собственного господина. И как прикажете мне их наказать?

— Ваша светлость, — сказала Кьяра, решив для себя, что будет защищаться, даже если Бьянка Капелло этого не делает. — Можно мне сказать?

Великий герцог кивнул:

— Говори.

— Я признаюсь в том, что взяла маленькую бутылочку снадобья под названием соннодольче, — сказала девушка. Она не стала называть его ядом, хотя все присутствующие прекрасно знали, что это яд. Бабушка всегда говорила, что пока ты не произнесешь слово, его не существует. — Признаюсь, что использовала его так, как вы описали в тот вечер, когда я помогла вам его создать, — одну каплю на кожу раз в неделю. Но вы и так это знаете, ведь только благодаря этому снадобью я смогла пройти через лабиринт.

— Верно.

— Колба, которую я украла, размером с мой большой палец, и она на две трети пуста. Это очень небольшое количество снадобья, но именно благодаря ему я осталась жива. И вы не лишились вашей верной soror mystica.

— Я собираюсь наказать тебя не за само снадобье. Я даже рад, что ты на своем опыте доказала, что маленькие дозы действительно могут защитить от большой порции этого вещества. Но я накажу тебя за то, что ты посмела взять что-то из моей лаборатории без моего ведома и разрешения.

«Если бы ты только знал…» — подумала Кьяра. А сама сказала покорным голосом:

— Я готова к наказанию.

— Я позволю тебе брать небольшое количество снадобья для того, чтобы ты могла и дальше его принимать. И чтобы больше не совершала подобных краж.

Кьяра молчала. Даже если бы она и захотела что-то сказать, то вряд ли смогла бы — таким сильным было чувство облегчения.

— Я не понаслышке знаю, — продолжал великий герцог, — что никто не может просто взять и перестать принимать соннодольче, когда ему заблагорассудится, — в его голосе сквозило явное удовлетворение. — И, продолжая его принимать, ты будешь привязываться ко мне все сильнее и сильнее и все больше будешь готова выполнять мои поручения, какими бы они ни были.

«Я отыщу рецепт, — мысленно пообещала Кьяра самой себе. — Из-за одного этого я клянусь отыскать рецепт соннодольче, чтобы изготавливать его самой и быть свободной».

Великий герцог продолжал:

— А в качестве наказания ты будешь служить донне Бьянке при ее дворе…

— Но…

— Молчи. Служить, как ты служила покойной великой герцогине и моей сестре. Ты будешь послушна и исполнительна. Мне будет удобнее, если ты будешь всегда под рукой, когда мне захочется поработать в своей лаборатории, будь то на вилле ди Пратолино или во Флоренции. Но я не могу просто взять и поселить возле себя женщину. Во избежание скандала ты должна быть в свите какой-то особы женского пола.

Бьянка Капелло подняла голову. Она все еще выглядела пристыженной, но глаза ее горели злобой.

— Я не хочу, чтобы она была рядом со мной, Франко, — сказала она тоном маленькой капризной девочки. — Она будет мне напоминанием…

— Вот именно. Напоминанием о том, что ты хотела ее убить, но тебе это не удалось. Она будет прислуживать тебе, а ты, в свою очередь, будешь обращаться с ней хорошо и предоставлять ей все необходимые удобства. Каждый день ты будешь смотреть на нее и думать, что если бы твоя затея удалась, то на твоей совести был бы смертный грех. И понесла бы за это заслуженную кару от моей руки.

«Тебе ли говорить о смертных грехах, — подумала Кьяра. — Может, в этот раз она меня и не убила, но если мы будем жить под одной крышей и видеться каждый день, она наверняка попробует снова. Если только я не убью ее первой».

— Ты сделаешь, как я сказал, Биа, — произнес великий герцог. Этот дьявол Медичи был явно доволен собой. — А ты, сестра Кьяра, согласна на мои условия?

«Подожди, — сказала она себе. — Покорись. Пусть он поверит, что ты сдалась. Твое время еще придет».

— Согласна, ваша светлость, — ответила она.

 

Глава 43

Дворец Питти

31 июля 1578

Две недели спустя

— Мария! — позвала Кьяра. — Мы возвращаемся назад, принцесса. Идите к нам!

— Собачки! — верещала маленькая трехлетняя принцесса Мария, неуклюже бегая за Риной, заливаясь при этом радостным смехом. — Я хочу поймать собачку!

Виви, Рина и Лея с веселым лаем скакали по траве. Их длинные рыжие уши летали во все стороны. Ни у кого из них не было ни малейшего желания быть пойманными.

— Если она упадет, то на ее платье останутся следы от травы, — сказала Элеонора, самая старшая из оставшихся в живых дочерей великой герцогини Иоанны. Ей было одиннадцать лет. От своего отца Элеонора унаследовала узкое смуглое лицо, а от матери — ее набожность и скрупулезную аккуратность. — Позовите собак, синьорина Кьяра. Они только вас слушаются.

— Виви! — крикнула Кьяра и громко свистнула. Благородная принцесса Элеонора никогда бы не сделала ничего подобного. Виви тут же откликнулась и подбежала к Кьяре. Остальные собаки последовали за ней. Кьяра прицепила к их ошейникам красные кожаные поводки. Вслед за собаками прибежала и Мария. Она запыхалась и вся вспотела от беготни, а ее медового цвета кудри спутались и растрепались по плечам. Элеонора неодобрительно цокнула языком.

— У тебя вид, как у простой крестьянки, — сказала она. — Не завидую той няньке, которой придется расчесывать твои волосы.

При мысли о расческе личико Марии скривилось. Она хотела было убежать, но Кьяра вовремя схватила ее за руку. Они пошли наверх по широкой лестнице, ведущей во дворец. К ним навстречу вышли нянька маленькой Марии и служанка Элеоноры. В возрасте одиннадцати лет девочке уже полагалась личная горничная, а не нянька.

— Я вас здесь оставлю, донна Элеонора, — сказала Кьяра. — Прогуляюсь еще немного с собаками, чтобы они успокоились.

— Хорошо, — согласилась Элеонора. — Увидимся за ужином.

План великого герцога наказать обеих женщин, поселив их под одной крышей, не совсем удался. Первые два дня Кьяра прислуживала донне Бьянке на вилле ди Пратолино, напустив на себя вид холодной почтительности, которую она полностью скопировала с покойной великой герцогини Иоанны. В свою очередь, донна Бьянка обращалась с Кьярой, как с самой последней поденщицей. «Никогда не смей заговаривать со мной, — приказывала она ей самым высокомерным тоном, на который была способна. — Не смей скрестись в двери, ожидая, что я обращу на тебя внимание. Потому что ты не стоишь моего внимания. Я — супруга великого герцога, и скоро меня открыто признают великой герцогиней. Делай то, что я тебе говорю, и держи язык за зубами. Ты не достойна моего внимания».

И Кьяра, стиснув зубы, делала все, что ей приказывали. С другой стороны, ей совсем не нужно было внимание Бьян- ки Капелло. Но потом, на третий день, произошло нечто странное.

Неся в руках чистый ночной горшок, Кьяра бесшумно вошла в личные покои донны Бьянки. И перед ее глазами предстала странная картина. Настолько странная, что девушка даже не была уверена, увидела ли она это на самом деле, или же это был плод ее воображения, вызванный жуткими воспоминаниями о фресках с изображением грешников в церкви Санта-Мария-дель-Кармине, где лежало тело донны Изабеллы. Только у этих грешников были тела и лица донны Бьянки и великого герцога. Кьяра выронила из рук горшок. Тот с треском разбился, и Кьяра выбежала прочь из комнаты. На следующий день ее отослали обратно во Флоренцию. Она должна была жить во дворце Питти и помогать присматривать за детьми.

Поначалу дети холодно отнеслись к Кьяре, но затем она привезла во дворец собак, и девочки, изголодавшиеся по душевному теплу, со всей искренностью привязались к Рине и Лее. Анна, средняя из сестер, была слишком слаба, чтобы бегать по саду, но ей нравилось сидеть в кресле, обложившись подушками, и прижимать к себе Лею. А что касается бедного малыша Филиппо, ему недавно исполнился год, то он едва мог самостоятельно сидеть, не говоря уже о том, чтобы гулять в саду.

Элеонора и Мария вошли во дворец в сопровождении служанок, а Кьяра направилась обратно вниз по лестнице, держа собак на поводке. К ее большому удивлению, она увидела троих мужчин, направлявшихся прямиком к ней. Кто это может быть? Откуда они взялись? Похоже, они специально ждали, пока дети не зайдут внутрь, и лишь потом появились из своего укрытия.

— Синьорина Кьяра, — обратился к ней один из мужчин, сделав шаг вперед. Его голос был знаком Кьяре, и в следующее мгновение она, к своему невероятному изумлению, узнала кардинала Фердинандо де Медичи. Однако он был одет не в красные одежды служителя церкви, а в мирскую одежду, причем достаточно простую на вид.

— Ваше высокопреосвященство, — сказала она. — Я не знала…

— Ш-ш-ш. Никаких титулов, прошу тебя. Я здесь инкогнито. Когда я узнал, что тебя перевели… — тут он замолчал.

Аристократическое воспитание не позволило ему скорчить кислую мину, но даже без этого было видно, насколько ему противно произносить имя Бьянки Капелло. — Перевели сюда, чтобы смотреть за детьми, — закончил он и продолжил свою речь уже более ровно. — Узнав это, я решил встретиться с тобой и поговорить наедине.

«Святые угодники! Еще одна интрига! У меня и так уж целая куча собственных секретов. Мне еще ваших не хватало! Нет уж, спасибо. С другой стороны, мне известно, что вы ненавидите своего брата и Бьянку Капелло, и поэтому я не смогу удержаться от любопытства узнать, что вы там задумали».

— Здесь не совсем удобно говорить, — сказала Кьяра. — Здесь кто угодно может услышать. К тому же я с собаками.

Кардинал — или скорее принц, в этой-то одежде — щелчком пальцев подозвал одного из своих придворных. Мужчина, даже не спросив разрешения у Кьяры, бесцеремонно забрал у нее поводки. Кардинал взял ее под руку и повел по дорожке на северо-восток сада.

— Ты когда-нибудь бывала в коридоре Вазари? — сладким голосом спросил он. — Там нам никто не помешает. Туда позволено входить только членам семьи. Вход вон там, чуть дальше.

Есть ли у нее выбор? Можно, конечно, высвободить руку, устроить сцену, убежать прочь и потребовать назад поводки с собаками у того нахального вельможи. Или же пойти с кардиналом и узнать, чего он хочет? Он же не желает ей ничего дурного? Он ведь кардинал Фердинандо де Медичи, близкий друг великой герцогини Иоанны. Более того, от кого стоит ожидать опасности, так это от самого великого герцога.

Но ведь он тоже Медичи, а это значит, что с ним нужно быть настороже. Причем всегда.

— Я была там несколько раз с великой герцогиней, — ответила Кьяра. — Мы ходили с ней через весь город от палаццо Веккьо во дворец Питти. Моя бабушка называет его горностаевой норой.

Принц Фердинандо — в таком облачении язык не поворачивался назвать его кардиналом — громко рассмеялся.

— Ах да, твоя бабушка. Мона Агнесса Нерини, ведь так ее зовут? Несокрушимая сторонница республики. А вот и вход.

Мона Агнесса Нерини, ведь так ее зовут? Что он еще знает о бабушке? Неужели он выследил Пьерино Ридольфи за тридевять земель в Германии и выпытал у него всю правду о его побеге? Самого Фердинандо эта информация мало интересовала, но при необходимости он мог рассказать кое- что своему брату…

Он провел ее сквозь арку в каменной стене, которой был обнесен сад. Затем они поднялись по достаточно высокой лестнице и очутились перед дверью, охраняемой одним- единственным стражником. Тот узнал принца Фердинандо и распахнул перед ними дверь. Они оказались в длинном коридоре, наполненном светом, который вливался через небольшие квадратные окошки по одну сторону коридора и большие круглые окна — по другую сторону. На стенах между окнами висели картины, потолок был украшен фресками, а пол выложен гладко отполированными каменными плитами рыжеватого оттенка. Этот длинный коридор проходил прямо через жилые дома и лавки горожан, что вполне в духе Медичи — не остановиться ни перед чем ради собственного комфорта и роскоши.

— Мой отец и мой брат собрали здесь неплохую коллекцию картин, доступных взору только членов семьи, — сказал принц. — Пройдем чуть дальше. Там есть одно прелестное местечко.

Чуть дальше по коридору располагалась небольшая ложа, выходившая прямо внутрь великолепной церкви. Принц жестом указал на стоявшую здесь скамью, обитую мягкой тканью.

— Присаживайся, синьорина, — сказал он. Затем он присел сам и подождал, пока Кьяра не займет место рядом с ним. — Теперь поговорим о делах. До меня дошли очень тревожные сплетни относительно твоей новой госпожи. Я думал…

— Она не моя госпожа, — перебила Кьяра и тут же поспешно добавила: — Мой господин.

Принц снова рассмеялся. Что он хочет сказать этим смехом?

— Госпожа не госпожа, это неважно, — сказал он. — Мне сказали, что мой брат настолько обезумел, что тайно сочетался с ней браком.

— Боюсь, что это правда.

— Все ясно. А я пишу своему брату из Рима и советую ему подходящих принцесс для второй женитьбы, а он уже, видите ли, женился на этой венецианке.

— Я вообще не понимаю, почему он должен жениться, — не выдержала Кьяра. — Прошло всего лишь несколько месяцев со смерти великой герцогини. Он что, не может подождать хотя бы год ради приличия? И почему вы, мой господин, так торопитесь предлагать ему новую невесту?

— Милая моя, — сказал Фердинандо. На этот раз он не смеялся и даже не улыбался. В его голосе звучала неподдельная искренность, если, конечно, он был на нее способен. — Я был глубоко привязан к великой герцогине. Думаю, ты это знаешь. Я был очень опечален известием о ее смерти.

Кьяра отвернулась и посмотрела на церковь, изо всех сил стараясь не заплакать. Если бы он только знал всю правду о ее гибели.

— Я знаю, мой господин, — вымолвила она.

— Но есть две причины, по которым я хотел поскорее устроить новый брак для моего брата, и я думаю, сама

Иоанна со мной согласилась бы. Во-первых, я хотел вырвать его из когтей этой венецианки, а во-вторых, нам необходим законный наследник престола. Маленький Филиппино слишком нездоров. Если Франческо будет настолько глуп, что узаконит своего подкидыша, я прикажу задушить этого мальчишку. Я даже готов взять на душу грех братоубийства, но не позволю отдать корону этому безродному бастарду, в жилах которого нет и капли крови Медичи.

— Вы так смело об этом говорите, — заметила Кьяра, нервно сглотнув слюну.

— Но ты же меня не предашь?

— Нет, конечно.

Раньше, когда она была еще сама собой, Кьярой Нерини, дочерью книготорговца, она бы удивилась и слегка испугалась того, что такой знатный господин раскрывает перед ней свои потаенные мысли. Но сейчас, после четырех лет жизни при дворе Медичи, она уже знала, в чем состоит его хитрость, и понимала, зачем он это делает. Только для того, чтобы подчинить ее своей власти. Если хоть что-нибудь из того, что он ей сказал, будет предано огласке — пусть даже по его собственному наущению, — он в любой момент может сделать ее виноватой и погубить навеки.

И если она откажется выполнить его просьбу — а он непременно собирался о чем-то ее попросить, — ему тоже не составит труда ее погубить.

А вместе с ней и бабушку. Именно поэтому он не преминул упомянуть ее полное имя.

Будь что будет. Если он намерен включить ее в игру, она готова сыграть свою партию.

— Можно задать вам один вопрос, мой господин? — спросила она самым невинным тоном.

— Задавай.

Каменная балюстрада балкона была завешена красно-золотым гобеленом. Мелкими аккуратными стежками на нем были изображены щит и шары Медичи, а также множество красных геральдических лилий Флоренции. Далеко внизу сиял на солнце золотой алтарь церкви.

— Почему вы оказываете мне такое доверие, мой господин? Вы принц по рождению, а также князь церкви, а я дочь простого книготорговца. Я уверена, в вашем окружении найдется немало людей, которым вы можете доверять.

— Люди из моего окружения почти всегда преследуют собственные интересы. Они первые меня предадут. Я должен возвращаться в Рим, и мне нужен кто-то в свите венецианки, кто бы держал меня в курсе всех событий. Я полагаю, ты тоже была привязана к Иоанне и ради нее готова стать моим… осведомителем.

— Вы хотите сказать, шпионом…

— Ну, это слишком резкое слово.

— Да, я любила ее, мой господин. Для меня она была сердцем и совестью всего двора, единственным по-настоящему хорошим человеком, несмотря на всю свою замкнутость. Да, великий герцог принудил меня служить Бьянке Капелло, но в конце концов я оказалась здесь. Теперь я помогаю ухаживать за детьми великой герцогини и ее гончими, чему очень рада.

Принц усмехнулся.

— Да, она очень любила своих собак, — сказал он. — Кстати, а где те две старые собаки? Я их не видел в парке.

— Их забрала моя бабушка. Уверяю вас, она хорошо о них заботится.

— Превращает их в четвероногих республиканцев, надо полагать? — с улыбкой произнес принц. — А великий герцог? Он не соизволил обеспечить им надлежащий уход?

— Нет, мой господин. Он… занят другими вещами.

Принц покачал головой. Интересно, что он хочет этим сказать? Неужели он хочет еще больше очернить своего брата в глазах Кьяры?

— Я слышал, что английский алхимик, Руанно дель Ингильтерра, возвращается во Флоренцию.

Кьяра почувствовала, как жар подбирается к ее щекам. Слава богу, на балконе темновато, и есть надежда, что принц ничего не заметит.

— Да, мой господин, — коротко подтвердила она.

— Когда он сюда прибудет, он снова присоединится к вашим алхимическим экспериментам? Франческо говорил мне, что продвинулся к созданию Ьар1$ Ркйозоркогит ближе, чем когда-либо до этого.

— Я не знаю, мой господин. Надеюсь, что да.

— На что ты надеешься? На то, что вы найдете философский камень? Или на то, что к вам снова присоединится англичанин?

— И на то, и на другое, — ответила она и отвернула лицо.

— Посмотри на меня, дорогуша.

Она нехотя повернула голову и встретилась взглядом с принцем. В его темных глазах сверкал радостный задор. Он был так похож на своего брата внешне, но так разительно отличался от него по характеру. Интересно, насколько глубоко проходит это различие? Или это лишь очередная игра? Как говорит бабушка, змея в новой коже все равно остается змеей.

Под всем его видимым дружелюбием и открытостью скрывается угроза. Мона Агнесса Нерини, ведь так ее зовут?

— Что я могу для тебя сделать в обмен на то, что ты станешь моим осведомителем? — спросил он. — Думаю, мой брат уже проявляет достаточную щедрость за то, что ты служишь помощницей в его лаборатории?

— Да, мой господин. Золото мне не нужно. Разве что… Вы же ведь священник?

Своим вопросом она, видимо, застала его врасплох.

— Не совсем, — ответил он. — Я кардинал-мирянин, а это значит, что я причислен только к малым чинам церкви. А почему ты спрашиваешь?

— Вы имеете власть освободить человека от обета? От обета, данного на священной реликвии?

Он слегка покачал головой.

— А в чем состоит обет?

Кьяра снова бросила взгляд на церковь. Интересно, каково это — слушать мессу здесь, стоя высоко над толпой простого люда? Неужели священник приносит им Святые Дары прямо сюда, наверх, поднявшись по тайной лестнице?

— Обет целомудрия, — сказала она. — Это был мирской обет, но я давала его, возложив руки на Пояс Пречистой Девы Марии.

— Да, я помню. Иоанна говорила мне об этом. В тот день, когда я впервые тебя увидел. Ты помнишь?

— Да, помню, мой господин.

— А еще мой брат подверг тебя какому-то языческому обряду инициации и наложил на тебя обет девства. Я не думаю, что тебе нужен священник, чтобы освободиться от подобной глупости, дорогая. Это же был всего лишь маскарад.

«Теперь ты должна поклясться, что будешь оставаться девственницей все то время, пока будешь у меня в услужении. Иначе тебе грозит смерть, — прозвучал в ее голове голос великого герцога, который произнес эти слова тогда, в лаборатории Казино ди Сан-Марко. — Магистр Руанно, подайте сюда реликвию».

Она вспомнила свое смятение при этих словах про смерть и реликвию. Ей вспомнился ковчег из горного хрусталя, прохладный и гладкий, искусно вырезанный в форме раковины.

Возложив руки на Священный Пояс Непорочной Девы Марии, клянусь хранить свою невинность все то время, пока буду находиться на службе у его светлости.

— Я все-таки чувствую, что без священника не обойтись, — сказала она и разозлилась сама на себя, когда ощутила, как ее глаза защипало от подступивших слез. — Это была священная реликвия. Пояс самой Пречистой Девы.

— Ну, раз ты так чувствуешь, будь по-твоему.

Он наклонился к девушке и возложил руки ей на голову.

— In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti, — промолвил он спокойным и ровным голосом. — Ныне и присно освобождаю тебя от уз обета целомудрия. Аминь.

Кьяра не ожидала, что все произойдет так быстро. Всего лишь несколько слов. Но после них она почувствовала, как на душе стало легче.

— Теперь ты свободна, — сказал он. — А есть какая-то причина, по которой ты хотела освободиться от данного тобой обета? Какой-то человек, к которому ты особенно привязана?

— Нет, что вы, — солгала Кьяра. Кардиналу совсем не обязательно знать о ее чувствах, к кому бы они ни относились. — Пожалуйста, не говорите никому.

— Особенно англичанину? — усмехнулся он.

— Вообще никому.

— Хорошо. Я никому не скажу. Обещаю.

— Спасибо вам, мой господин.

— А теперь, когда ты свободна, — сказал он более серьезным тоном, — я попрошу тебя думать так, будто ты находишься на службе у меня, а не у моего брата. Ради великой герцогини Иоанны, которую мы оба любили.

«Ну, конечно, ради великой герцогини Иоанны, — подумала Кьяра, — и под страхом тех едва скрываемых угроз по поводу моей бабушки, которые ты, разумеется, будешь полностью опровергать с маской искреннего изумления на лице, как и все Медичи».

— Я буду продолжать работать с вашим братом, мой господин, в качестве его мистической сестры.

— Разумеется. Я даже рад этому. Я с удовольствием посмотрю на философский камень, как только вы его сделаете.

— А как насчет магистра Руанно?

— Я уверен, он обрадуется, узнав, что ты свободна от своей клятвы, — с улыбкой сказал принц. — Но он сам должен принять решение, кому он будет дальше служить.

— Великий герцог очень зол на него за то, что он уехал из Флоренции без его разрешения.

— Знаю. Обещаю поговорить с ним об этом.

— Спасибо, — кивнула Кьяра. — Я буду сообщать вам о том, что происходит при дворе Бьянки Капелло. Но делаю я это только потому, что сама этого хочу, ради великой герцогини и принца Филиппо. Отныне я буду служить только себе и никому больше.

— Республиканка, — рассмеялся принц. Запомни. Поддерживать старую республику — это государственная измена. — Ладно, я не буду просить об очередных клятвах. Я просто прошу твоей помощи до тех пор, пока мой брат публично не признается в том, что мнимый ребенок венецианки — не его родной сын, что делает меня законным наследником престола.

— Обещаю помогать вам, мой господин.

Она снова взглянула на золотой алтарь в церкви. «Здесь и сейчас я дам еще один обет, — мысленно сказала Кьяра. — Я клянусь, что Бьянка Капелло заплатит за смерть великой герцогини. Может быть, она этого и не хотела, но все же стала причиной ее гибели. И она за это заплатит».

 

Глава 44

Вилла ди Пратолино

5 августа 1578

Несколько дней спустя

Кьяра знала, что Руан уже на подъезде во Флоренцию. Как-никак он прислал тайное письмо, да и великий герцог тщательно готовился к его приезду. И все равно, когда он оказался на пороге зала в сопровождении двух стражников Медичи, ей показалось, что весь воздух в помещении мгновенно выжгло взметнувшимся пламенем. Руан… Живой, здоровый, здесь… Руан во плоти, а не в снах, навеянных соннодольче.

Их глаза встретились. В его взгляде мелькнула искорка радости, но он тут же погасил ее, словно ее и не было. Он не улыбнулся, но и не нужно было. Она с трудом перевела дыхание и отвела взгляд.

Повинуясь движению великого герцога, стражники поклонились и отошли.

— Итак, магистр Руанно. — Великий герцог с оскорбительной вальяжностью откинулся на спинку украшенного замысловатой резьбой трона. — Вы снова решили почтить наш город своим присутствием.

На помосте его окружали придворные и вельможи. Бьянка Капелло сидела сбоку, на своем собственном, богато украшенном троне. Кьяра стояла позади нее, со сложенными руками и опущенным взглядом. Просто одетая, она казалась обычной служанкой. Вся обстановка была рассчитана на то, чтобы выразить, как герцог плевать хотел на алхимию, на свою мистическую сестру, а особенно на самого Руанно дель Ингильтерра и на то, вернется он когда-либо во Флоренцию или нет. Тем не менее это была не более чем напыщенная декорация. Кьяра видела, какие грубые ошибки делает великий герцог в лаборатории без руководства английского алхимика. Он сейчас подчеркнет свое герцогское недовольство, а затем с облегчением примет Руана обратно. И они вместе, втроем снова начнут работу над magnum opus.

И потерпят неудачу, потому что практически все элементы в лаборатории на вилле ди Пратолино тщательно и аккуратно подпорчены.

Что скажет на это Руан? Что он подумает о секретной лаборатории, которую Кьяра создала в подвале книжной лавки? Что он сделает, если она признается ему во всем?

— Я лишь прошу вашей милости, ваша светлость, — произнес Руан. Кьяра не удержалась и снова взглянула на него. Его голос был другим. Он сам выглядел по-другому. Каким образом? Дело было не в одежде. На нем, как всегда, было простое темное одеяние. Не изменились и мускулистые, как у работника, плечи, и хотя отсюда ей не было видно шрамов на ладонях, Кьяра знала, что они тоже остались прежними. Что-то изменилось в его лице. Глаза, полные бесконечной печали, глядели через всю комнату на великого герцога как на равного.

О Руан. Она крепко сцепила ладони, чтобы не протянуть их к нему.

— Милости, магистр Руанно? — спросил великий герцог. — У меня нет привычки оказывать милость тем, кто покидает мой дом и мой город без моего разрешения.

Руан не пошевелился.

— Мои дела в Англии требовали вмешательства, — сказал он. — Вы знали об этом, ваша светлость, но были чрезвычайно заняты рождением вашего сына и тяжкими обязательствами, которые в связи с этим на вас легли. У меня не было возможности обратиться за официальным разрешением.

— И то, что вы вернулись, значит ли это, что ваши дела в Англии приведены в порядок и вы готовы задержаться здесь, во Флоренции, пока наша великая работа не будет завершена и пока философский камень не окажется у нас в руках?

— На данное время мои дела в Англии улажены, — произнес Руан. Голос его был тверд, а на лице оставалось выражение отрешенности. — Ваша светлость, я возвратился во Флоренцию лишь затем, чтобы помочь вам закончить работу по созданию Lapis Philosophorum.

Во Флоренцию же я возвращаюсь только ради двух вещей. Первая — это месть. Вторая — это ты.

Интересно, что бы сказал великий герцог, узнай он правду? Чувствует ли он вину за свои преступления и грехи? Являются ли ему во снах призраки Изабеллы и Дианоры? Скорее всего, нет. Он слишком хорошо усвоил уроки своего отца — что власть великого герцога является абсолютной и что всеобщее почтение и первенство дома Медичи должны всегда оставаться незыблемым приоритетом.

Она опустила взгляд на затейливо уложенные волосы Бьянки Капелло, сверкающие драгоценностями и припорошенные золотой пылью, которая искрилась, как сахар на выпечке. Снится ли ей тот ужасный миг, когда она ударила великую герцогиню и тем самым столкнула ее с лестницы навстречу смерти? По-видимому, нет. Великая герцогиня ударила ее первой, а Бьянка, скорее всего, уже позабыла те ужасные слова, которыми она ее спровоцировала, и поэтому свято верила, что она просто защищалась. Падение великой герцогини было не более чем несчастный случай.

Скорее всего, она запомнила все именно так. И это одновременно была и правда и неправда.

— Очень хорошо, — сказал великий герцог. Он продолжал смотреть на Руана так же пристально, однако взгляд его, странным образом, не был сосредоточен, словно великий герцог не мог отчетливо видеть все находящееся за пределами помоста, на котором он сидел вместе с Бьянкой. — Вы восстановлены в вашем положении алхимика и металлурга в моем доме. За жалованьем и ключами от лабораторий обращайтесь к моим секретарям.

Руан поклонился, причем даже ниже и грациознее, чем раньше. Что произошло в Англии, отчего он так изменился?

— Лабораторий, ваша светлость? — переспросил он. — Я не ослышался? У вас теперь не одна лаборатория?

— Да. Одна лаборатория все там же, в Казино ди Сан-Марко. Вы поселитесь в ваших прежних тамошних апартаментах. Но я также устроил новую лабораторию здесь, на вилле ди Пратолино. Если донна Бьянка позволит, Кьяра покажет вам ее расположение и все находящиеся там инструменты.

«Да… Мы наконец-то окажемся наедине, в молчаливом сумраке оранжереи, в овевающих нас ароматах листвы и фруктов. Я освобождена от своего обета, и если мои сны сегодня не станут реальностью, то я умру».

— Увы, ваша светлость. Этим утром у Кьяры уже есть поручение, — вмешалась Бьянка Капелло. — Я хотела попросить ее починить детскую одежду.

Кьяра стиснула кулаки и снова опустила глаза. «Я так долго этого ждала, — подумала она. — Сумею подождать еще немного».

— Хорошо, — сказал великий герцог. — Магистр Руанно, вы останетесь здесь на вилле ди Пратолино до завтра. Сестра Кьяра, днем, когда ты покончишь с поручениями донны Бьянки, зайди к магистру Руанно в лабораторию и введи его в курс дела.

На протяжении всего дня Бьянка Капелло не оставляла ее в покое, давая поручения одно другого унизительнее. Время уже близилось к ужину, когда прибыл один из секретарей великого герцога, распорядившись, чтобы донна Бьянка немедленно отослала сестру Кьяру в лабораторию и отправилась в свои личные покои ожидать великого герцога. Кьяра вздрогнула, вспомнив тот день, когда она уронила ночной горшок, увидев происходящее в спальне.

В любом случае сегодня великий герцог будет слишком занят со своей тайной женой до утра. Кроме него никто не осмелится ступить в лабораторию. Все слуги боялись происходивших взрывов и странных запахов, доносившихся в результате экспериментов великого герцога. «Пахнет серой, как в преисподней», — шептались они.

Но Руан будет там. Руан ничего не боится.

Она вошла в лабораторию и закрыла за собой дверь. Над огромным столом горела одна-единственная лампа. Красноватый свет закатного солнца струился сквозь высокие окна. Лимонные и апельсиновые деревья в кадках были отодвинуты в углы, но их резкий аромат до сих пор висел в воздухе, смешиваясь с запахами селитры и серы, оставшимися после изготовления фейерверков. На столе стоял отцовский атанор из Трапезунда, а рядом с ним выстроились реторты и алем- бики. В шкафах размещались ряды стеклянных сосудов, наполненных жидкостями, порошками и кристаллами всевозможных цветов.

— Кьяра.

Из тени вышел Руан. Он снял куртку. Его белая с кружевом рубашка слегка мерцала в полумраке. Какое-то мгновение они просто смотрели друг на друга. Затем он протянул к ней руки в жесте, выражающем не то требование, не то вопрос. Она пошла прямо к нему, так, словно делала это всю свою жизнь.

— Тароу-ки, — ласково произнес он и заключил ее в свои объятия так, словно собирался навеки забрать у остального мира. Она скорее почувствовала, чем услышала слова в потоке его дыхания.

— Скажи мне, что это значит, — попросила она. — Пожалуйста.

— Маленькая бульдожка. Моя маленькая бульдожка.

Кьяра, прижатая к его груди, невольно рассмеялась. Она не была уверена в том, что именно она ожидала услышать, но уж точно не это. Конечно, все из-за ее подбородка. Бабушка всегда говорила, что ее подбородок делает ее похожей на бульдога.

— Я отправил тебе письмо, — сказал он и с невыразимой нежностью погладил ее волосы ладонью. — Мне хотелось, чтобы ты знала, что я приеду.

— Бабушка передала его мне. Я знала.

— Я столь о многом хочу тебя расспросить. Столь многое рассказать. Но, думаю, это может подождать.

И снова вопрос, хотя руки его дрожали, а прижавшееся к ней тело было твердым, как железо, добытое из сердца земли. Сейчас было самое время сказать: «Великий герцог и так уже недоволен тем, что ты его ослушался, и если мы это сделаем, он все узнает, как ты сам говорил». Сейчас было самое время спросить: «Что мы будем делать, ведь твой дом в Корнуолле, а мой — здесь?». Сейчас было самое время, чтобы столько всего сказать, но у нее кружилась голова от его близости, от его объятий.

— Великий герцог, — удалось прошептать ей. — Он все узнает.

— Я так не думаю.

— Почему? Что изменилось?

Он поцеловал ее в бровь, затем в висок. Она почувствовала, как он вынимает одну из серебряных булавок из ее волос. Нежное прикосновение острия к шраму над левым ухом заставило ее задрожать от странного ощущения, которого она раньше никогда не испытывала.

— Ты этого не замечаешь. Но ты ведь видишь его каждый или почти каждый день последние восемь с половиной месяцев? Когда я увидел его сегодня утром, после столь долгого отсутствия, меня поразила произошедшая с ним перемена.

— Он на ней женился, если ты об этом. Тайно.

На мгновение Руан застыл. Казалось, он не ожидал услышать подобную новость. Затем пришел в себя и вынул из ее волос следующую булавку.

— Это еще больше доказывает, что я не ошибся, — сказал он. — Ведь с тех пор как умерла великая герцогиня, он одержим донной Бьянкой? Проводит все свое время здесь, на вилле в Пратолино? Не может ею насытиться так, как никогда раньше?

— Да. Откуда ты знаешь?

— Они словно окружены миазмами. Он думает только о ней. В его фантазиях лишь она, женщина, которая находится в его безраздельной власти.

— Он занимался и другими вещами. Руководил строительством и… и делал фейерверки, — сказала Кьяра и замолчала.

— Все, чтобы только быть с ней, обладать ею, когда он пожелает. Кьяра, он так погряз в собственных удовольствиях, что другие удовольствия, другие люди теперь для него не существуют.

Он вынул еще одну булавку. Она почувствовала, как тяжелая коса, освободившись, скользит вниз по спине.

— Он по-прежнему плетет интриги, — сказала она, — строит планы.

— Я знаю. Он все еще опасен, и нам следует быть осторожными. Но это теперь другой человек, великого герцога больше нет. А занявший его место не столь велик.

Она склонила голову ему на грудь. Было странно чувствовать, что волосы у нее не сколоты. Это напоминало о том, первом дне, под дождем, на площади Синьории. Она желала его, но вместе с тем… Неужели она его боится? Нет, она не боится ни его, ни возможной близости. Она боялась того, что это будет значить. Как это все изменит.

— Великого герцога можно обмануть, — продолжал он. — Но ты и я — мы не должны обманывать друг друга. Я люблю тебя, Кьяра. Я хочу взять тебя в жены и увезти к себе домой в Милинталл. И я не думаю…

Он осторожно провел ладонью по ее голове. Кьяра смущенно потупила взгляд, не смея взглянуть ему в лицо, чтобы сказать всю правду о том, что не уверена, что на самом деле чувствует, и уже запуталась в том, что было на самом деле, а что — иллюзией, навеянной соннодольче? Что она не готова оставить свой дом ради того, чтобы отправиться с ним в далекие края.

— Я вижу, ты не разделяешь моих чувств, — сказал Руан после недолгого молчания.

— Я не знаю. И да, и нет. Это мой дом, Руан. Моя семья уже более двух сотен лет живет во Флоренции.

— Хочешь, чтобы я остановился? Хочешь подождать, пока ты…

— Нет, — поспешно сказала Кьяра. В этом она была уверена, как ни в чем другом. — О нет, Руан, не останавливайся. Не уходи.

Он снова погладил ее по голове, затем взял за косу и осторожно потянул, заставляя поднять голову, чтобы посмотреть ей в глаза. Это было больно и в то же время наполнило ее таким сильным желанием, которого она еще ни разу не испытывала, даже в фантазиях.

— Ты уверена, что никто не придет? — спросил он.

— Уверена. Великий герцог ясно дал понять, что рассержен на донну Бьянку за то, что она задержала меня. А когда он зол, он…

— Наказывает ее. Я знаю. Я давно об этом знаю. — Он вынул остальные булавки, тщательно их собрал и положил на стол. — Они идеально подходят друг другу в своих желаниях. Ему нравится повелевать ею и наказывать, а ей — подчиняться ему и принимать его наказания. Она с самого начала имела над ним власть.

— А он имел власть над ней. — Кьяра перекинула косу через плечо и стала медленно ее расплетать. — В каком-то смысле я им завидую. Оба жестокие и себялюбивые, они так всецело принадлежат друг другу.

Он накрыл ладонью ее пальцы, заставляя их остановиться.

— Не так всецело, — сказал он, — как ты будешь принадлежать мне.

Руан…

Она обхватила его руками и крепко прижалась к нему всем телом. От него действительно пахло лимоном, или это просто запах лимонных деревьев? Медленно, так медленно… До нее донесся ее собственный тихий стон удовольствия от поцелуя, возможности ощущать его вкус, вдыхать его дыхание. Спустя некоторое время он подхватил ее на руки и отнес в темный угол, в место, находившееся за лимонными деревьями, которые закрывали от нее шкафы и прочее алхимическое оборудование. Это было все равно что находиться в роще лимонных деревьев, только Руан еще приготовил здесь мягкое ложе из свежей соломы, сухих трав и одеял, набросив на них свой темно-синий плащ, от которого пахло морем.

Руан…

Не отрываясь от ее губ, он расшнуровал ее лиф и распустил завязки на юбках. Ткань, жесткий корсет и вышитое кружево. Из одежды он оставил на ней только огромный лунный камень на серебряной цепочке. Казалось, камень дрожал в такт ударам ее сердца, но это, конечно, не могло быть правдой.

— Даже если кто-нибудь заглянет в оранжерею, он нас здесь не увидит, — сказал он. — Ложись, тароу-ки.

Она откинулась на спину, утопая в собственных ощущениях — от его покрытых шрамами рук на своем нагом теле, теле, которого до этого никто не касался, и таком отзывчивом, что это даже немного пугало. Она слышала свои беспомощные стоны наслаждения, слышала его дыхание, неровное от сдерживаемой страсти. У его кожи был вкус соли и меди.

— Мы нарушаем твой обет, — тихо сказал он.

— Нет. Я освободилась от него.

Он отодвинулся. В напоенном лимонными ароматами полумраке она едва заметила удивление, промелькнувшее в его взгляде.

— Когда? Каким образом? Великий герцог знает?

— Нет. Помолчи, Руан. Пожалуйста, помолчи.

Он больше не сказал ни слова. Она закрыла глаза и отдалась ему. Это почти не было больно. Не так, как об этом шептались молодые женщины при дворе. Это было странно, но совсем не ужасно. «Я делала это раньше, — подумала она. — Соединяла два элемента, мужское и женское начало, темное и светлое, землю и луну, позволяла им смешиваться и гореть, пока вся комната не заполнялась жаром».

Чуть позже он повернулся к ней лицом и нежно прикоснулся губами к точке как раз между бровей.

— А головные боли? Голоса? Они до сих пор преследуют тебя?

— Нет. Больше не преследуют.

Он поцеловал ей веки, одно за другим.

— Загадка за загадкой. Я выразить не могу, как много думал о тебе.

— В своих снах от соннодольче?

— Иногда. — Он поцеловал тонкую нежную кожу под глазами, затем то место, где был шрам, в волосах над левым ухом. — А иногда это были только мои собственные мысли… воспоминания… твои волосы, свободно спадающие по спине, как в день твоей инициации. Твой взгляд, когда ты растирала caput mortuum, надев шелковую маску. Ты сама, без предупреждения знала, насколько это опасно. А потом в темноте крошечной кладовой великой герцогини… я так желал тебя в тот момент, что боялся попросить зажечь свет.

— О Руан. Мне так тебя не хватало. Я знала, я сразу почувствовала, что ты возвратился. Я знала.

— Я тоже. — Он зарылся пальцами в поток ее волос, наматывая пряди на свои запястья. — У тебя такие красивые волосы. В глубинах Уил Лоур залегает медная руда, точно такого цвета — коричневая, но настолько темная, что кажется черной, с синим и фиолетовым отливом.

— Это просто волосы.

Он тихо рассмеялся.

— Это твои волосы и это делает их единственными в своем роде. Как и твои глаза, которые все время меняются. Когда-нибудь я составлю твой гороскоп. Ты знаешь день своего рождения?

— Да. Двенадцатый день ноября 1558 года. Я отыскала его в книге моего отца.

— В книге отца?

— Я утаила от тебя одну из его книг.

— Я так и знал, — сказал он. — Ты мне ее покажешь?

— Завтра. Или послезавтра. Я хочу, чтобы ты мне все рассказал. И я тоже расскажу тебе все.

Он помог ей одеться и заплести волосы, быстро и аккуратно, как настоящая служанка. Они встали по разные стороны огромного стола, на безопасном расстоянии, на случай, если кто-то из ночной стражи великого герцога решит заглянуть в оранжерею, увидев горящую лампу. Для всех они останутся такими, как прежде: английский алхимик великого герцога и его мистическая сестра, давшая обет целомудрия. Но между ними уже возникла гораздо более прочная связь, благодаря которой они никогда не будут прежними. Кьяра ощущала эту взаимосвязь как странную силу, подобную той, которая возникает между магнитом и железным гвоздем, ощутимую и неизбежную.

— Тогда расскажи мне, — попросил он. — О том, как донна Бьянка пыталась тебя убить.

Она рассказала ему все. О том, как донна Бьянка побывала в палаццо Веккьо, как она ударила великую герцогиню и, намеренно или нет, стала причиной ее смерти. О том, как позже Бьянка проговорилась о своей тайной свадьбе и угрожала, что заставит Кьяру замолчать навеки. И как затем она однажды проснулась ночью в самом сердце лабиринта, где ее со всех сторон окружали отравленные шипы, пропитанные соннодольче. Они были одни в комнате, не было причины говорить шепотом, но, впервые произнеся эти слова вслух, Кьяра испугалась. И в то же время ее охватило мучительное облегчение, словно она только что положила одну из бабушкиных целебных припарок на глубокую рану и та вытянула из нее весь яд.

Когда Кьяра закончила, Руан произнес что-то на корнском. Видимо, ругательство, потому что звучало это отвратительно. Затем уже спокойнее спросил:

— Так, значит, великому герцогу известно, что ты принимаешь соннодольче?

— Да. И я думаю, он также знает, что, сделав это однажды, уже нельзя просто так взять и перестать его принимать. И знаешь, что еще? Я думаю… не знаю как, но это средство помогло мне, избавило от головных болей, от обмороков и голосов демонов. Это и хорошо, и плохо одновременно. Великий герцог пообещал, что я буду получать соннодольче столько, сколько нужно…

Она замолкла.

Руан тихо рассмеялся.

— И он выполнит свое обещание. Потому что до тех пор, пока ему одному известна формула, он знает, что ты привязана к нему.

— Может, я и привязана к соннодольче, но я ничуть не привязана к великому герцогу. Я изменила некоторые субстанции в его лаборатории, чтобы его поиски философского камня никогда не увенчались успехом.

Это признание удивило Руана.

— Очень изобретательно, — заметил он. — Но и опасно, как и все изобретательное.

— Есть одно место, где все минералы хранятся в чистом виде. Моя тайная лаборатория. Я покажу ее тебе.

— Ты изумляешь меня, тароу-ки. Пока меня не было, тебе так много пришлось пережить.

Он наклонился через стол и поцеловал ее в губы, долгим и неспешным поцелуем, который прошел по ее нервам серебряной нитью и сплелся в замысловатый узел у нее в животе.

— Для дочери и внучки республиканцев ты отлично усвоила придворную политику, — сказал он, соприкасаясь с ней губами.

— У меня не было выбора, — ответила Кьяра и снова поцеловала его, наслаждаясь вкусом и чувствуя, как внутри нее пробегает дрожь. Затем она отстранилась, внезапно поняв, что ни о чем не расспросила Руана.

— Руан, расскажи мне, почему тебе пришлось так неожиданно уехать, и чем ты занимался в Англии.

— Это сложная и длинная история.

— А есть вариант попроще?

— После восстания в 1549 году поместье моего отца отдали одному англичанину. Незаслуженно — мои отец и мать были лоялистами, и…

Он замолчал. В его глазах разверзались темные бездны горя и жестокости. Он убрал руки, словно не хотел, чтобы его рассказ коснулся и ее.

— Я расскажу тебе все в другой раз, — пообещал он. — Если коротко, то я с помощью золота великого герцога и собственной репутации пытался убедить английскую королеву вернуть мне Милинталл. Советник королевы, доктор Джон Ди, говорил с ней от моего имени.

— Он тоже алхимик?

— Да, в том числе. Доктор Ди сообщил мне, что королева Елизавета обратила свою благосклонность на другого просителя. Елизавета Тюдор щедра на подарки для своих любимцев из дворян.

— По-видимому, ты прибыл как раз вовремя, чтобы заставить ее передумать.

— Да, но…

Уголок его рта пополз вниз. После секундной паузы он продолжил:

— Об этом я тоже расскажу тебе в другой раз. Самое главное — это то, что Милинталл Хаус и Уил Лоур снова принадлежат мне по праву, как и должно было случиться после смерти моего отца.

— Я удивлена, что ты вообще вернулся во Флоренцию.

— Неужели? Великий герцог обязан заплатить мне жизнью. А кроме того, я же писал тебе, что возвращаюсь также из-за тебя.

— Руан… — Она потянулась к нему через стол и снова взяла его за руки. — Он обязан заплатить жизнью и мне. Они оба, он и донна Бьянка. Но что будет потом?

— Мы уедем домой в Корнуолл. Там мы будем в безопасности.

Ее сердце сжалось и похолодело.

— Это твой дом, Руан. Не мой, — произнесла она.

Он посмотрел на их сцепленные руки. После долгого молчания он спросил:

— Ты сможешь сделать его своим ради меня?

— Я не знаю. Я ведь не леди. Я не знаю, что значит — иметь свой собственный большой дом, не говоря уже о руднике. Я даже не могу стать полноправным членом гильдии, чтобы иметь свою собственную книжную лавку. Но вместе с тем Флоренция — это то место, где родилась я, а до меня моя мать, бабушка и прабабушка, и все предки по женской линии, хоть я и не знаю точное их число. Я принадлежу Флоренции душой и телом и даже подумать не могу о жизни в другом месте. Для меня это все равно что переехать жить в Трапезунд или на дно моря.

Он высвободил свои руки.

— И что же мы будем делать?

Она сглотнула, изо всех сил сдерживая слезы.

— Я не знаю.

Он сделал глубокий вдох и встал.

— Если завтра великий герцог и донна Бьянка умрут, — сказал он, — великим герцогом станет маленький принц Филиппо. Обязанности его регента возьмет на себя кардинал. Он любит его и сделает это ради памяти великой герцогини Иоанны. Ты будешь в полной безопасности.

— И ты. Ты тоже будешь в безопасности. Кардинал ненавидит великого герцога, невзирая на то что приходится ему братом. Даже если он о чем-то узнает или догадается, то обставит все таким образом, что вина не падет на тебя.

— Может быть. А может, и нет. Но мне бы хотелось вернуться домой. Сейчас я нанял в поместье Милинталл смотрителя и управляющего рудником, но это только временные меры.

— Ну, Руан, пожалуйста. Нельзя сделать так, чтобы это было не только временно? Разве ты не мог бы… просто иногда туда возвращаться… как в этот раз? Мы бы могли завести дом здесь, во Флоренции.

— Мой дом — это Милтинталл.

— А мой дом — Флоренция. У меня здесь бабушка и сестры, за которыми необходимо присматривать.

Он подошел к шкафу и начал рассматривать склянки и колбы. Она видела, как он снова влезает в кожу магистра Руанно. Прошло много времени — она бы успела прочитать «Отче наш», «Верую» и полдюжины «Аве Мария».

— Я подожду, — произнес он наконец. — Но не очень долго. Это все, что я могу тебе обещать. Это будет опасно, так как подозреваю, что прием, оказанный мне великим герцогом, не настолько радушный, как может показаться на первый взгляд.

— Да, — согласилась Кьяра. — Не настолько.

Он повернулся к ней и улыбнулся. Сердце Кьяры снова ожило, болезненно дернувшись.

— Я не откажусь от тебя, только не теперь. Какой бы тайной ни была наша связь.

— Я тоже ни за что не откажусь от тебя.

— Я приму меры, чтобы ты не зачала. В древних книгах описаны некоторые способы.

— Я готова сделать все, что ты скажешь.

— Но если ты все же понесешь ребенка, то поклянись мне, что мы отплатим нашим должникам смертью и тотчас же уедем отсюда. Пообещай мне это.

Она встала и подошла к нему.

— Я обещаю, — сказала она. — Руан, если мы отыщем философский камень, возможно, он… позволит пребывать в двух местах одновременно.

Он улыбнулся.

— Я так не думаю, — произнес он. — В конце концов тебе придется сделать выбор.

Она положила ладонь ему на грудь над сердцем.

— Одному из нас придется выбирать, — поправила она.

 

Глава 45

Дворец Питти

29 марта 1582

Три с половиной года спустя

— Душа принца Филиппино отлетела на небеса, — промолвил священник. — Оставьте его, ваша светлость. Недостойно держаться за бренную телесную оболочку. Тем самым вы словно отрицаете волю Господа.

Франческо нежно гладил лоб своего сына. Его кожа была еще теплой и влажной от пота, выступившего на ней в последней предсмертной агонии. Его вьющиеся волосы, унаследованные от матери, влажными локонами лежали на подушке. На щеках все еще играл румянец. Под этой нежной детской кожей текла настоящая кровь Медичи, смешанная с кровью императоров в законном союзе. Сколько радости и столько надежд было связано с этим маленьким хрупким существом. Что же это за неизвестная болезнь, притаившаяся под сводами его черепа, которая свела на нет все эти надежды?

— Еще немного, — сказал Франческо.

Священник с почтительным поклоном удалился из комнаты. Врачи ушли еще раньше. На протяжении целых семнадцати дней ребенка мучил сильный озноб, и все его тельце содрогалось в конвульсиях. Никакие лекарства не помогали. Даже снадобье магистра Руанно. Под конец Франческо знал, что надежды уже нет и все действия врачей скорее вредят, чем приносят облегчение.

Его сын. Его единственный родной сын. Теперь, когда он намертво привязан к Бьянке, больше сыновей у него не будет. Оставался разве что Антонио, настолько неприлично здоровый, что порой Франческо хотелось порезать его на дольки, как сицилийский апельсин, и выжать из него сок этого здоровья, чтобы напоить им Филиппино.

«Если бы я только знал, — думал он. — Если бы я только знал, как сильно его полюблю, как сильно для меня будет значить то, что он моя родная плоть и кровь».

— Мой господин, — послышался мягкий голос Бьянки.

Присутствие Бьянки накрыло его мягкой волной ее духов, запаха пышной плоти и шороха шелковых юбок. Однако Франческо хотел еще немного побыть в атмосфере, присущей комнате умирающего, наполненной запахами лекарств и очистительных процедур… последними запахами его сына.

Она стала на колени рядом с ним и снова промолвила:

— Мой господин, мое сердце переживает вместе с вами, но мы должны пустить сюда прислугу, чтобы его омыли и приготовили к погребению.

— Великая герцогиня сама омывала тела своих умерших детей. Неужели я не могу сделать то же самое?

Он ждал от нее протеста. Теперь я великая герцогиня.

Когда минул год со смерти Иоанны и официальный траур был снят, он устроил Бьянке роскошную свадьбу и пышную церемонию коронации. Она торжественно проехала по улицам Флоренции в колеснице, запряженной львами и усыпанной целым ворохом красных лилий. Со львами, конечно, пришлось повозиться, но благодаря усилиям их дрессировщиков все прошло хорошо. По обеим сторонам колесницы двигались две серебряные платформы, тоже украшенные лилиями и наполненные водой, по поверхности которой плавали белые лебеди, несмотря на всю свою грациозность, не отличавшиеся покладистым характером. Бьянка выбрала белого лебедя в качестве личного символа.

Он собственноручно помазал ее чело священным елеем и водрузил на голову корону великой герцогини. Венецианцы разом позабыли ее тайный побег с любовником, кражу отцовских драгоценностей, а также многолетнее позорное пребывание при дворе Медичи в качестве любовницы великого герцога. Наоборот, они тут же поспешили объявить ее верной и праведной дщерью республики. Ее брат в сопровождении целой толпы фаворитов приехал во Флоренцию, чтобы заручиться ее благосклонностью, и все придворные раболепствовали перед ней.

Что касается горожан, то все они, будь то члены гильдий или простой люд, а в особенности женщины, — все они ненавидели Бьянку Капелло. Иногда ему казалось, что он тоже испытывает к ней ненависть. По крайней мере, он понял, что питает неприязнь к великой герцогине Бьянке. Он все еще любил свою Биа, но с момента коронации Бьянки он видел ее все реже и реже. Франческо не понимал, каким образом свадьба — всего лишь несколько слов, сказанных священником, и устроенное по этому поводу торжество — могла настолько все изменить. Она была его любовницей целых двенадцать лет, и все это время он жаждал сделать ее своей законной женой. Но в тот момент, когда она наконец-таки ею стала, все резко изменилось.

Да, он ненавидел великую герцогиню Бьянку, белую лебедь. В это было страшно поверить, но это сущая правда.

— Разреши позвать служанок, чтобы они тебе помогли, — сказала она. Этот мягкий и нежный голос принадлежал не Биа. В нем сочетались обе женщины — и Биа, и Бьянка. — Они ждут за дверью со всем необходимым.

— Сестра Кьяра с ними?

— Нет, — ответила она уже голосом великой герцогини. Шелестя шелковыми юбками, она встала и отступила в сторону. — Зачем она тебе?

— Она ухаживала за ним всю его недолгую жизнь. Она очень его любила, как любила и его мать. Все это время она хранила ему верность, как никто другой. Иоанны с нами больше нет, и если есть кто-нибудь, кто может позаботиться о нем, как позаботилась бы родная мать, то это сестра Кьяра.

— Я тоже его любила, — возразила Бьянка. — Я помогу тебе. Неужели твой сын не заслуживает того, чтобы его омыла и обернула в саван великая герцогиня, а не дочка какого-то простолюдина?

Великий герцог положил тело своего сына обратно на кровать, встал на ноги и широко замахнулся рукой, невероятным образом переходя от самой теплой нежности к самому ожесточенному насилию. Удар пришелся прямо по ее губам, заставив ее качнуться в сторону. Когда-то один такой удар мог сбить ее с ног, но с того момента, как она стала великой герцогиней, она еще больше прибавила в весе. Да и его собственная нездоровая полнота изрядно замедлила его движения. Уже не так просто было сбить ее с ног, как прежде.

Когда-то один такой удар вызывал в нем сильнейшее возбуждение. Ему нравился вид покрасневшей кожи вокруг ее рта. Но этим утром он не чувствовал ровным счетом ничего. Она провела рукой по своим губам, с удивлением нахмурив брови. Она тоже ничего не чувствовала, кроме как боли от самого удара.

— Хорошо, мой господин, — сказала она. — Я пошлю за твоей колдуньей. Но если она дотронется до тела принца Филиппо, пусть это будет на твоей совести.

Она вышла, унеся с собой удушливый шлейф своих духов. Франческо снова склонился перед кроватью. Через какое-то время в комнату вошла сестра Кьяра.

— Ваша светлость, — произнесла она. Франческо не повернул голову, но по шороху ткани понял, что она присела в реверансе. За пределами лаборатории она делала это, как и любая другая женщина при дворе. Когда-то у нее получалось это очень неуклюже, но сейчас ее реверанс был безупречным, словно она родилась с этим умением.

— Прикажете помочь вам, ваша светлость, или принцу Филиппо? — негромко спросила девушка.

Он поднял на нее взгляд и увидел, что за какую-то долю секунды выражение ее лица успело поменяться. Ее широко распахнутые глаза и немного приоткрытый рот говорили о том, что она удивлена и смущена при виде его одного, неумытого, с растрепанными волосами. Вот чему она так и не научилась за все эти годы… Кстати, сколько лет она уже живет при дворе? Она появилась незадолго до смерти его отца. Значит, уже восемь лет. И за это время она так и не научилась скрывать свои эмоции.

В остальном она сильно изменилась. Ее характер, прежде резкий и взрывной, как и черты ее лица, со временем сгладился, отчасти с возрастом, отчасти от пережитых несчастий. Она была неразговорчива, но за нее говорили ее глаза — ясные и такие переменчивые. Она никогда не расставалась со своим лунным камнем — он видел тонкую серебряную цепочку на ее шее. Она принимала соннодольче. У нее были свои секреты, но в отличие от других женщин, она никогда о них не говорила. Qui vult secreta scire, secreta secrete sciat custodire — вот что она прокричала ему в тот день, когда бросилась к нему с серебряным десенсорием за пазухой. Тот, кому известна тайна, пусть также умеет хранить эту тайну. Иногда он думал о том, что его мистическая сестра, которую он избрал и связал священным обетом под действием мимолетной прихоти, стала чуть ли не более искусным алхимиком, чем он сам.

— Я прошу тебя помочь мне омыть его тело. Я приказал докторам провести вскрытие, в особенности его голову. Я хотел бы знать…

Голос ему изменил. Кьяра молчала, но глаза ее были полны печали.

— Я хочу знать причину его болезни. А кроме того, я хотел бы убедиться в том, что его смерть… не была насильственной.

— Я помогу вам, ваша светлость, — сказала она и дала знак служанкам, стоявшим за дверью. Он удивился тому, с какой уверенностью она принимает руководство ситуацией. Женщины внесли в комнату кувшины с горячей водой, большой таз, тряпки для мытья, полотенца, чистые простыни и новую, аккуратно сложенную ночную сорочку. Разумеется, это была не совсем сорочка. Это был погребальный саван. Тихо перешептываясь между собой, служанки удалились.

— Возьмите, пожалуйста, принца на руки, ваша светлость. А я уберу постель.

Он поднял мертвое тельце сына с кровати, и она начала снимать с нее грязные простыни, заменяя их на свежие. Ужасный вид постели после семнадцати дней болезни и запахи смерти не вызвали на ее лице ни малейшего следа отвращения. И, слава тебе Боже, она сама не пользовалась духами. Соблюдая исключительную осторожность, как при работе в лаборатории, девушка наполнила таз водой, слегка разбавленной отваром каких-то трав с терпким, несладким ароматом.

— Давайте омоем тело принца, магистр Франческо, — сказала она.

Это был настоящий выход — перестать быть Франческо де Медичи, великим герцогом Тосканским, который только что потерял своего единственного единокровного сына. Магистр Франческо, искусный в деле алхимии, был выше всех этих мирских переживаний.

— Я не знаю, что делать, — бесхитростно сказал он. Затем он развязал шнурки на рубашке, в которую был одет ребенок, и снял ее через голову. «Боже, какой же он худенький. И какие слабые у него руки и ноги. Я могу двумя пальцами обхватить его ручонку», — подумал он. Или, возможно, произнес это вслух.

— У вас теперь нет наследника, — сказала она. Намочив одну из тряпок в тазу, она выжала ее и протянула ему. Затем намочила другой кусок ткани для себя и с поразительной заботой, как если бы принц был еще живой, начала омывать его маленькое тельце.

— У меня есть дон Антонио, — ответил Франческо, осторожно омывая мертвое лицо своего сына, стараясь не задеть масло от святого причастия на веках, губах и мочках ушей. — Я признаю его перед лицом Бога и людей, и он станет принцем.

Она взяла еще одно полотенце, на этот раз сухое.

— У вас теперь нет наследника, — повторила она. Каждое произнесенное ею слово, будто острый кинжал, вонзалось меж его ребер. Она упивалась местью. Разумеется, все это было лишь в его воображении. Его собственные прегрешения заставляли его слышать то, чего не было на самом деле.

— Корона принадлежит мне, — сказал он. — Ее унаследует принц Антонио. Я заставлю всех принять его.

— А ваш брат?

Она протянула ему чистую сорочку. Он надел ее через голову маленького Филиппо и расправил по его телу, по рукам и ногам, вплоть до самых кончиков стоп. Пальчики на его ногах были красивые и ровные. Почему Господь сделал так, что его сын появился на свет с уродливой головой, вместо того чтобы родиться с уродливыми пальцами на ногах?

— Мой брат принадлежит лону церкви. У него нет никакой власти в светских делах. Он останется в Риме и будет продолжать плести свои интриги. Возможно, однажды он станет папой.

Она промолчала. Поверила ли она его словам? Он сам не до конца в них верил, но все время повторял их, пытаясь убедить самого себя. Фердинандо останется кардиналом. Он признает право Антонио наследовать престол. Фердинандо — мой младший брат и будет вынужден подчиниться моей воле.

Она протянула ему белоснежную накрахмаленную салфетку. Он развернул ее и аккуратно накрыл ею лицо сына.

— De profundis clamavi ad te, Domine, — произнес он. Он вспомнил, как читал этот псалом у гроба своего отца, но только ради того, чтобы выглядеть набожным в глазах других людей. Сейчас же каждое произнесенное им слово разрывало его сердце на мелкие куски.

— Domine, exaudi vocem meam. Fiant aures tuae intendendes, — присоединился к нему голос сестры Кьяры. — In vocem deprecationis meae. Si iniquitates observaveris, Domine, Domine, quis sustinebit?

Из глубины взываю к Тебе, Господи. Господи! Услышь голос мой. Да будут уши Твои внимательны к голосу молений моих. Если Ты, Господи, будешь замечать беззакония, — Господи! Kто устоит?

Ее голос звучал чисто и звонко.

Если Ты, Господи, будешь замечать беззакония, — Господи! кто устоит? [92] Первые три стиха псалма 129.

 

Глава 46

Книжная лавка Джачинто Гарци,

прежде известная как книжная лавка Карло Нерини

30 марта 1582

Компоненты красной стадии — рубедо — последней стадии изготовления философского камня, были надежно запечатаны внутри атанора. Под ним горел слабый огонь, настолько слабый, насколько это было возможно. На столе возле атанора был приколот лист пергамента с начертанным на нем графиком подлива масла, а также даны указания насчет того, как следует поворачивать тигель. Под этим находилась таблица с днями и фазами Луны. Двадцать четыре дня уже были отмечены аккуратными галочками. Оставалось еще три дня. Если все пройдет хорошо, философский камень будет у них в руках.

Послышался звук шагов. Кьяра подняла голову, ожидая увидеть Руана. Но это был Джачинто Гарци, молодой супруг Лючии родом из Пистои. Он был слишком высоким для низкой лестницы, ведущей в подвал, и худым для своего стеганого жилета, мантии и штанов, которые полагалось одевать преуспевающему книготорговцу. Богатое приданое Лючии, выплаченное из казны великого герцога, — хотя кроме бабушки никто об этом не знал, — а также его избрание в члены гильдии на следующий день после свадьбы ударили ему в голову. Он чувствовал себя полноправным хозяином в доме, и поэтому тайная комната в подвале, ключ от которой хранился только у незамужней старшей сестры его жены, была ему как кость в горле.

Или же Лючия настраивала его на подобные мысли? Кья- ра не сомневалась, что за всем этим стояла ее сестра.

— Чинто, — спросила Кьяра, — откуда у тебя ключ от подвала?

— Я взял его у твоей бабки, пока та спала. Раз лавка принадлежит теперь мне, то и все ключи должны быть тоже у меня.

Он говорил прямо как Лючия.

— Нет, — возразила Кьяра. — Подвал принадлежит только мне. Отдай ключ.

— Не отдам. Лавка принадлежит теперь мне, и…

— ...Когда ты женился на сестре синьорины Кьяры и прикарманил ее приданое, ты согласился с тем, что подвал не считается частью лавки, — это был голос Руана. Слава богу, он спускался по лестнице следом за Чинто. — Отдай, пожалуйста, ключ синьорине Кьяре.

Молодой человек выпятил нижнюю губу, но подчинился. Он всегда побаивался Руана, который был старше и сильнее его. Английский алхимик самого великого герцога, со своей вечной плеткой через плечо и шрамами на руках по вине бог весть какой магии и прегрешений. Он бросил ключ на пол к ногам Кьяры.

— Уйди с дороги, чужеземец, — сказал он. — Оставайтесь в своей тайной комнате со своими колдовскими затеями.

Руан с насмешливой улыбкой отступил в сторону. Молодой человек зашагал вверх по лестнице. Его мантия книготорговца болталась на его худощавом теле, как карнавальный костюм, сшитый на более солидного человека. Руан закрыл за ним дверь своим ключом.

— Может, стоит навсегда заколотить эту дверь и заново открыть тайный проход? — спросила Кьяра. Она наклонилась и подобрала с пола ключ. — Нам только не хватало, чтобы Чинто лазил здесь и ненароком натворил тут бед. Руан, ты слышал, что умер принц Филиппо?

Руан спустился, развернул свой хлыст и обнял Кьяру за талию. Она подняла голову для поцелуя.

— Да, на улицах уже ходят слухи, — сказал он. — Мальчик болел уже… сколько? Две или три недели… Ты была там?

— Не прямо в момент смерти, но сразу же после того, как это произошло, — ответила Кьяра. Она прекрасно понимала, что он хотел сказать своим вопросом «Ты была там?» — Это была естественная смерть, Руан. Великий герцог приказал сделать вскрытие просто для того, чтобы в этом убедиться. Сегодня они выставили гроб для официального прощания, а вечером его похоронят в Сан-Лоренцо.

— Бедный малыш. Надеюсь, он сейчас на небесах, в заботливых руках своей матери. — Руан перекрестился и Кьяра вместе с ним. Затем она подошла к столу и снова посмотрела на атанор. Температура держалась как раз на нужном уровне. Казалось, что атанор немного пульсирует, но это не могло быть правдой, так как он был сделан из прочного камня.

— Еще три дня, — сказала она.

Он тоже подошел к столу и взглянул на пергамент с ее вычислениями.

— А если твоя попытка не увенчается успехом, — спросил он, — ты захочешь остаться и попробовать еще раз?

Его голос звучал резко и настойчиво. В последнее время подобная резкость слышалась все чаще.

— Я не могла бросить маленького принца Филиппо, — сказала она. — Он был так болен.

— А до этого ослепла твоя бабушка. А еще перед этим — свадьба Лючии. А до этого — твоя первая неудачная попытка найти философский камень. И так предлог за предлогом вот уже на протяжении трех лет. Моему терпению пришел конец.

Кьяра посмотрела на него. Руан выглядел уставшим и измученным. С ужасом она заметила несколько серебристых волосков в его густой темной шевелюре, отливавшей медным блеском. Он только что вернулся из очередной поездки на рудник в Боттино. За последние три с половиной года он был там раз десять, проводя там по несколько недель, выполняя разнообразные поручения великого герцога. Каждый раз она боялась, что больше никогда его не увидит, но он неизменно возвращался.

В течение первого года после возвращения Руана из Англии они дважды приступали к magnum opus и оба раза неудачно. Что неудивительно, ведь она собственными руками подпортила все алхимические компоненты в лаборатории великого герцога. К ее большому удивлению, великий герцог погрузился в мрачное раздраженное состояние и перенес все свое внимание на создание механических игрушек-автоматонов в садах на вилле ди Пратолино. Кроме того, он стал уделять больше времени придворным художникам в мастерских Уффици и коллекции диковинок в своем золотом студиоло. Создавалось впечатление, будто само по себе возвращение Руана и его кажущаяся покорность были для него той самой желаемой целью, которой он достиг, и больше его уже ничего не интересовало.

Точно так же, как он страстно хотел жениться на донне Бьянке, но когда это произошло, он тут же потерял к ней интерес.

В перерывах между поездками в Боттино влюбленным удавалось улучить моменты и остаться наедине. Но эти встречи были слишком короткие, и их было слишком мало, чтобы почувствовать себя по-настоящему счастливыми. Каждый день казалось, будто вот-вот что-то произойдет, но время ускользало от них, день за днем. И так незаметно прошло уже три с половиной года…

— Прости меня, — произнесла она. — Прости меня. Я не знаю, что мне еще тебе сказать.

— Ты должна сделать выбор.

— Прямо сейчас?

— Не сейчас, но очень скоро. Через три дня ты должна мне дать ответ, и не днем позже.

Кьяра обвила руки вокруг его стана. Она не могла представить, как он сможет уехать и оставить ее одну. Но правда и то, что он слишком долго уже ждал, дольше, чем может выдержать терпение обычного мужчины.

— Хорошо, тогда через три дня, — повторила она.

— Я заставлю великого герцога открыть мне формулу соннодольче перед тем, как он умрет.

— Когда я заполучу философский камень, мне больше не потребуется соннодольче, чтобы защищать меня от голосов и головных болей. Этот камень излечит меня раз и навсегда.

Руан наклонил голову и поцеловал ее в шею. Она почувствовала напряжение в его мускулах, как будто он боролся сам с собой, силясь оттолкнуть ее от себя, одновременно сжимая ее в своих объятиях.

— На всякий случай лучше узнать формулу.

— Я бы хотела… — сказала Кьяра, запрокидывая голову и прикрыв глаза, позволяя удовольствию от его поцелуев пульсировать во всем теле — в такт воображаемым сокращениям атанора. — Руан, мне бы так хотелось…

— Чего бы тебе хотелось, тароу-ки? — спросил Руан, гладя ее плечи и руки. Все напряжение растворилось, словно его и не было. Они настолько привыкли друг к другу, что малейшее прикосновение, малейшее изменение позы или температуры тела уже имело для них значение.

— Чтобы ты оставил свое желание убить великого герцога. Предоставь это кардиналу. Теперь, когда умер принц Филиппо, великий герцог намерен сделать своим наследником дона Антонио, а кардинал никогда этого не допустит.

Руан резко отстранился. Несмотря на то что в подвале было тепло, Кьяра внезапно почувствовала холод от того, что его тело было уже не рядом с ней.

— Неужели ты забыла смерть Изабеллы? Забыла, как он позволил глумиться над ее телом? А смерть Дианоры?

— Нет, но…

— А как же великая герцогиня? Он столько лет позорил ее, чтобы потом его любовница стала причиной ее гибели? Разве ты забыла все эти слухи о подмененном ребенке? Кто знает, скольких жизней стоило сохранить это в тайне?

— Нет, не забыла…

— А заговор Пуччи? Целые месяцы, если не годы кромешного ужаса! Неужели ты забыла, что твоей собственной бабушке пришлось бежать из Флоренции, спасаясь от неминуемой гибели?

— Нет, не забыла! — закричала Кьяра, повернувшись к нему лицом. В глазах ее заблестели слезы. — Я ничего не забыла и не забуду до конца своих дней. Как ты мог такое подумать? Великий герцог непременно заплатит за свои грехи — он будет вечно гореть в аду, рядом со своей Бьянкой Капелло. Он и в этой жизни тоже заплатит. Можешь быть в этом уверен. Кардинал…

— Я и знать не хочу, что там задумал кардинал. Я поклялся убить Франческо де Медичи собственными руками, и я сдержу свое обещание.

Он отошел от нее еще дальше. Тень сгустилась на его лице, наполнив его глаза черной бездонной печалью, как это бывало раньше. Тихое шипение огня под атанором, казалось, заполнило всю комнату.

— Руан, прошло столько времени, — прошептала Кьяра. — Я изменилась, ты изменился. Я просто… я очень боюсь за тебя.

— Боишься за меня? — Его голос стал еще тверже. — Так я тебе расскажу, насколько легко это сделать. Он думает, что он в полной безопасности на вилле ди Пратолино — расхаживает там с одним или двумя стражниками, а иногда и вовсе без сопровождения. Я могу умертвить их обоих в их собственной постели и исчезнуть из города задолго до того, как их тела будут обнаружены.

Она смотрела на него в немом изумлении.

— Ты считаешь, я об этом не думал? Все эти три с лишним года я только об этом и думаю в ожидании того, когда же ты сделаешь свой выбор. И если ты боишься за мою бессмертную душу, Кьяра, то знай, что мои руки уже в крови. Гораздо больше, чем ты можешь себе представить.

— Только не это. Прошу тебя, Руан…

— Кровь Конрада Павера.

— Не надо, прошу тебя, Руан…

— И Эндрю Лоуэлла. Я не рассказывал тебе о том, что он сделал. Как он хладнокровно приказал убить моего отца, потому что тот в ходе всего восстания оставался лоялистом и отказывался уезжать из своего поместья. Как он преследовал мою бедную мать, словно дикого зверя, притом что она была беременна мной. Эндрю Лоуэлл хотел уничтожить меня как законного наследника Милинталла, чтобы я не смог оспорить его право собственности. Если бы не один бедный рудокоп, который сжалился над ней и принял ее в свою семью, скрыв ее настоящее имя и положение и спрятав меня среди дюжины других грязных и голодных детей, я бы сейчас не стоял перед тобой.

— Мне очень жаль, — прошептала Кьяра, сама не вполне уверенная в том, кого она жалела: его бедную мать, его самого за несчастное детство или за то, что судьба заставила его творить такие вещи. Она раскаивалась в своих словах, всколыхнувших в нем его самые мрачные мысли, которые он прятал глубоко внутри. — Прости меня, Руан. Мне правда очень жаль.

— Я знаю. Ты ни в чем не виновата. — Он протянул к ней руки, покрытые шрамами, которые он получил в детстве, работая на руднике. Мерцающий свет лампы играл на его ладонях. На его руках не было крови, несмотря на его жуткое признание. Только загрубевшая кожа, которая привыкла соприкасаться с ее телом, даже в самых потаенных местах. Теплая кожа его рук, ласкавших ее и доводивших до таких высот наслаждения, о которых она и помыслить раньше не могла.

Что она могла ему сказать?

Он подошел к ней ближе и положил руки ей на плечи. Чего он ждет? Ждет, что она содрогнется от отвращения и оттолкнет его прочь? И хочет ли она его отталкивать? Да, на его руках была кровь других людей, и это еще не конец. Прольется еще кровь великого герцога, если только его не опередит кардинал. Но даже несмотря на это… Боже праведный… даже несмотря на это, она любит его… Любит и не может жить без него.

Любит…

«Вспомни, — прошептал голос отца в ее голове. Это был не голос демона, а обычный голос, которым разговаривал отец, грустный и печальный. — Вспомни. Ты сама поклялась отомстить Бьянке Капелло за гибель великой герцогини. Ты сама не слишком уж отличаешься от него».

— Мы те, кто мы есть, — сказал Руан. Он взял ее под руки и поднял, прижав спиной к грубой каменной стене подвала. — Скажи мне, и я остановлюсь. Если, конечно, ты хочешь.

— Ни за что, — выдохнула Кьяра. Она обхватила его за плечи, вонзив ногти в его кожаный жилет. Он задрал ее юбки, словно она была уличной девкой, которую он изловил в подворотне. Но ей было уже все равно. — Если нам суждено гореть в аду, то будем гореть оба. А-а-а!

Она запрокинула голову и закричала от наслаждения, когда он с силой вошел в нее. Все ее тело содрогнулось в блаженном экстазе. Руан склонил голову и вонзил зубы в ее шею, продолжая бешено двигаться в ее теле, с каждым толчком ударяя ее об стену. Его дыхание с хрипом вырывалось у него из груди с каждым приложенным усилием. А она не могла сдержаться от криков.

— Руан… Руан… Пресвятая Дева… Бабушка и Лючия подумают, что ты меня здесь убиваешь.

— Они прекрасно знают, что я с тобой делаю.

— А Чинто?

— Если он посмеет хотя бы погреметь замком, то я хлыстом погоню его по улице.

Он поднял ее еще выше. Каменная стена оцарапала ей спину, и она почувствовала, как один из рукавов оторвался от корсажа ее платья. Но все это уже было неважно. Она обхватила ногами его талию и со всей страстью отдалась ему.

— My a'th kar. — Его мягкий и хриплый голос словно исходил из глубины его горла. — Навеки.

Атанор продолжал медленно гореть на столе, издавая негромкое шипение. Через некоторое время Кьяра уже перестала слышать его шум.

— Я бы хотел оставаться для тебя совершенным, — сказал он спустя некоторое время, когда первый бурный порыв сменился плавными нежными движениями, будто две волны в океане, которые вращаются друг вокруг друга, образуя глубокий неспешный водоворот в океанской пене. — Хотел бы быть безгрешным и праведным. Но я никогда таким не был. Даже будучи ребенком. Никогда.

— Я знаю.

— Я подожду тебя еще три дня. Я поговорю с кардиналом, если представится такая возможность. Он наверняка приедет во Флоренцию выразить соболезнование своему брату по поводу ужасной потери. Но я не могу пообещать тебе, Кьяра, что не отомщу ему собственными руками. Я слишком долго этого ждал.

— Я знаю. И понимаю тебя.

— А еще я ждал тебя.

— Я и так принадлежу тебе.

— Нет, не до конца.

Она закрыла глаза и представила себе, как уедет из Флоренции. Запах Арно, рынки на мостах, яркое солнце, зловоние рыбы и гнилых фруктов, шум рыночной толпы и крики торговок. Высоченная колокольня палаццо Веккьо, пылающий на солнце купол собора Санта-Мария-дель-Фьоре, расписанный внутри фресками с изображением Судного дня, где более сотни тысяч разных оттенков цветов. Улицы и площади, каждая из которых по-своему уникальна. Бабушка, которая ослепла и сильно состарилась за последнее время. Лючия и Маттеа, да, даже Лючия и Маттеа, ее сестры, ее родная кровь.

Все это было на одной чаше весов.

На другой чаше был Руан.

Что она выберет?

— Мы те, кто мы есть, — тихо промолвила Кьяра, прижавшись губами к его шее. — И я бы ни за что не хотела ничего другого.

 

Глава 47

Палаццо Веккьо

31 марта 1582

— Целый стакан воды, — промолвил великий герцог. За последние три недели он, казалось, постарел лет на десять. — Врачи сказали, что, когда они вскрыли его маленький череп, оттуда вытекло воды на целый стакан. Если бы они только убрали ее оттуда раньше, мой сын был бы сейчас жив.

— Они и раньше несколько раз предпринимали подобные меры, ваша светлость, — сказал магистр Руанно. — Но это приносило лишь временное облегчение.

Он был одет как ученый, магистр алхимии и горного дела. Если на нем и был его амулет из куска гематита в железномедном обрамлении, то он был спрятан глубоко под одеждой. Подобно древнему богу Протею он принял обличье ученого, в длинной мантии с капюшоном. Отослав прочь докторов и священников, великий герцог вновь обратился к науке, которая всегда действовала на него самым благотворным образом.

— Я бы этого ни за что не позволила, — сказала Бьянка Капелло. Она сидела возле великого герцога, одетая во все черное. Однако все элементы ее одежды — юбка, корсаж, рукава и накидка — были выдернуты из других нарядов, поэтому черный цвет везде был немного разным. Особенно выделялись рукава, настолько обильно расшитые сверкающими драгоценностями, что вряд ли подходили для траурного облачения. Слишком низкий вырез корсажа открывал ее пышную белую грудь. Бьянка попыталась прикрыть ее полупрозрачной кружевной вставкой, но от этого она стала выглядеть еще легкомысленнее. Кьяра стояла за ее спиной, держа в руках стопку чистых льняных носовых платков.

Великий герцог посмотрел на донну Бьянку. Его лицо не выражало ничего. Словно перед ним был посторонний человек, а не женщина, на которой он уже три года как женат и которая до этого больше пятнадцати лет была его любовницей. Женщина, к которой он был привязан оковами безумной страсти, невзирая на попранное достоинство своей законной супруги, презрение семьи и гнев всей Флоренции, если не всей Италии.

— К вашему мнению никто бы не прислушался, сударыня, — сказал он.

Донна Бьянка протянула руку за новым носовым платком. Кьяра взяла у нее использованный платок — на тонкой ткани совсем не было следов настоящих слез, лишь пятна от косметики — и дала ей свежий. Бьянка приложила его к глазам.

— Я тоже его любила, — произнесла она. — Я желала ему только добра.

Великий герцог ничего на это не ответил. Он снова повернулся к магистру Руанно:

— Думаю, ваше снадобье помогло ему. Врачи пророчили ему лишь несколько месяцев жизни, а ему в мае исполнилось бы уже пять лет.

— Любое средство, которое снижает давление, помогает лишь на какое-то время, ваша светлость, — бесстрастно и спокойно ответил Руан. — Я также считаю, что…

Внезапная суета в дверях прервала его речь. В комнату вошел человек, бесцеремонно расталкивая слуг и придворных с высокомерием наследного принца. Это и был принц — принц дома Медичи и князь церкви. Он был снова без своей алой кардинальской мантии и без обычного эскорта из священников, Интересно, часто ли он проделывает такой трюк — расхаживает везде в мирской одежде, не узнаваемый никем, кроме тех, кто знал его в лицо.

— Фердинандо! — воскликнул великий герцог, от удивления позабыв привычные формальности. — Что ты здесь делаешь?

— Я опоздал? Филиппино уже умер?

— Два дня назад.

— Я надеялся застать его в живых. Хотел благословить его в последний путь, — сказал он и зарыдал, закрыв лицо руками. Все застыли от изумления. Через какое-то мгновение Кьяра вышла вперед и протянула ему один из чистых носовых платков донны Бьянки.

— Благодарю, синьорина. — Кардинал вытер глаза. Его слезы были неподдельными. Он действительно любил великую герцогиню Иоанну, а вместе с ней и ее хрупкого малыша. — Я молил Бога о чуде. Просил, чтобы Филиппино с возрастом преодолел свою болезнь, но все в руках Господа… На все Божья воля…

Он снова заплакал. Великий герцог неловко поежился в своем кресле. За все эти годы Кьяра успела понять, что он никогда не жаловал открытые проявления эмоций. Как же сильно он отличался от своих братьев и сестер — блестящая веселость герцогини Изабеллы, скрытая и подчас вероломная дипломатия кардинала Фердинандо, непредсказуемый буйный нрав дона Пьетро, который все еще томился в Испании с тех пор, как шесть лет назад убил свою красавицу жену Дианору. Неужели все это было так давно? Кьяра спрятала свои искалеченные пальцы на левой руке. Да, с тех пор уже прошло целых шесть лет.

— Но почему ты приехал сюда в таком облачении… словно ты не кардинал? — Великий герцог жестом приказал слугам принести еще одно кресло. — Ты же не собираешься оставить церковь? Нам нужен кардинал в Риме, чтобы отстаивать наши интересы.

— Я одет в мирскую одежду просто потому, что так удобнее путешествовать. — Кардинал сел в кресло и жестом попросил вина. Это был благовидный предлог, но Кьяра все равно задумалась, а не хочет ли он и вправду отказаться от своей красной кардинальской шапочки. — Франческо, нам нужно выработать план. Мы не можем оставить престол без законного наследника.

«Теперь вы законный наследник, кардинал Фердинандо, — подумала Кьяра. — Вы любили принца Филиппо и, думаю, поддержали бы его, если бы тот остался в живых. Но его больше нет, и вы следующий в линии престолонаследия. И всем об этом известно».

— У нас есть наследник. — Голос донны Бьянки прозвучал слишком резко и громко. — Когда дон Антонио будет признан законным сыном, он станет наследником. Он сын великого герцога и мой тоже. Это здоровый и крепкий ребенок.

В комнате повисла гробовая тишина. Великий герцог отвел взгляд в сторону. Кардинал Фердинандо презрительно посмотрел на донну Бьянку, словно на какие-то отбросы, валяющиеся на улице. В прошлом она из кожи вон лезла, пытаясь очаровать его, но ни одна из этих попыток не принесла желаемого результата.

Громко шурша своими черными юбками, она встала с кресла и подала знак одной из служанок, стоявшей у дверей. Женщина ввела в комнату крепкого мальчугана. Донна Бьянка протянула к нему руки, и ребенок зашагал к ней по мраморным плитам, которыми был выложен пол. Мальчик был одет в чересчур богатую одежду, тоже черного цвета, а на голове у него красовалась маленькая шапочка с пером. Казалось, он был напуган, но в то же время вел себя уверенно, с трогательной хвастливостью, присущей всем пятилетним детям.

— Посмотрите, господин кардинал, — сказала донна Бьянка. Она взяла еще один платок и прикрыла им рот. Возможно, этим инстинктивным движением она пыталась скрыть свою ложь. — У вашего брата есть сын. Дон Антонио, принц Антонио, который будет жить, унаследует престол и пронесет кровь Медичи в будущее Тосканы.

— Ни за что! — крикнул кардинал, резко вскочив с кресла, и в сердцах бросил свой кубок об пол. Стекло разлетелось на миллионы сверкающих осколков. Капли вина были похожи на кровь. Маленький дон Антонио застыл на месте, не решаясь идти дальше. Его глазки метались между донной Бьянкой и великим герцогом.

— Ты не можешь признать этого мальчика, Франческо, — сказал кардинал Фердинандо. — Закон запрещает это. Ни ты, ни твоя венецианская потаскуха не являетесь его кровными родителями. Неужели ты думаешь, что жители Флоренции не знают всей правды о том, откуда он взялся?

Личико ребенка скорчилось от страха и удивления.

— Я великий герцог Тосканский. Я вправе изменить закон, если мне будет угодно.

В это же самое время донна Бьянка подошла к кардиналу Фердинандо и замахнулась рукой, чтобы ударить его наотмашь по лицу. Тот с легкостью поймал ее за запястье. Пытаясь вырваться из его хватки, она закричала:

— Да как вы смеете говорить обо мне такие вещи? Когда у вас самих полно любовниц в Риме! Вы думаете, никто о них не знает? Вы позорите не только свое имя, но и Церковь!

Стоя в одиночестве посреди огромного зала, глядя на то, как его мать — женщина, которую с рождения знает как свою мать — ожесточенно борется с его родным дядей, как ему известно, живущим в Риме и сегодня так не похожим на самого себя без своих красных одежд, — маленький дон Антонио расплакался. Кьяра отложила в сторону носовые платки и подошла к нему, присела на корточки и крепко обхватила его руками.

— Ш-ш-ш, не плачь, — сказала она. — Все хорошо. Просто взрослые иногда ведут себя глупо. Ты же знаешь, какими они бывают.

— Я хочу домой, — рыдал малыш. — Я хочу к Рине и Лее.

— Скоро ты их увидишь. — Она выпрямилась и, держа мальчика за руку, посмотрела на великого герцога. — Вам ведь не нужно присутствие дона Антонио при этом разговоре, ваша светлость? Разрешите мне препроводить его назад во дворец Питти к остальным детям.

— Да как ты…? — взвилась Бьянка Капелло.

— Прекрасное предложение, сестра Кьяра, — перебил свою жену великий герцог. — Но великая герцогиня не может остаться без сопровождения. Поручите ребенка другим слугам и возвращайтесь сюда.

Кьяра, сделав глубокий вдох, сказала:

— Слушаю, ваша светлость.

Она вышла из зала и переговорила с няньками, которые привели дона Антонио в палаццо Веккьо по приказу Бьянки Капелло. Мальчик уже забыл про свои слезы и задорно щебетал о собачках и о том, как он будет делиться с ними своими сладкими пирожными во время прогулки по саду. Кьяра с радостью пошла бы вместе с ними — Виви обожала бегать по саду и проделывать трюки, которым научила ее бабушка, за кусочек пирожного.

«Скоро… очень скоро… Еще два дня, и философский камень будет у нас в руках. Мы обретем свободу, и великий герцог больше не будет отдавать мне приказы. И я не буду подавать носовые платки Бьянке Капелло».

Не говоря ни слова, Кьяра вернулась на свое место и снова взяла в руки стопку носовых платков. Донна Бьянка, с раскрасневшимся лицом, уже сидела в своем кресле. Руан, похожий на тень, молча стоял за спиной у великого герцога. Оба брата, насколько похожие внешне и настолько разные во всем остальном, смотрели друг на друга, словно кроме них в комнате никого не было.

— Ты не можешь признать этого мальчика, Франческо, — повторил кардинал. Он уже успокоился и обрел власть над своим голосом. Мягким, увещевающим тоном он сказал: — Он не твой сын по крови, поэтому это противозаконно. Люди этого не поймут. Ты выставишь себя на посмешище в глазах короля Испании и императора.

— Это лишь временная мера. Я надеюсь, что великая герцогиня подарит мне еще детей, еще сыновей.

Донна Бьянка заерзала в кресле и потянулась за следующим носовым платком.

— Не говори глупостей. Твоя… жена… уже вышла из детородного возраста.

— Ничего подобного, — возразила Бьянка. — Это жестокая ложь, жестокая даже для вас, Фердинандо.

Кардинал не удостоил ее взглядом. Слуги принесли еще вина. Взяв один бокал, он обратился к брату:

— Как кардиналу-мирянину, по канонам церкви, мне разрешено вступать в брак, Франческо. Я могу выбрать себе молодую здоровую жену королевских кровей. Разумеется, это положит конец моим перспективам в Риме.

— Твое положение в Риме имеет слишком большое значение, — сказал великий герцог. Это была ложь, но ему было все равно. Он ненавидел своего брата и никогда бы не дал разрешения на его женитьбу. — Ты очень нужен там.

— Неужели? В таком случае остается Пьетро. Жаль только, что его сына уже нет в живых. Несмотря на свои слабости, Дианора была дочерью испанского гранда, так же как и наша мать. Маленький Козимино мог бы стать подходящим наследником.

— Пьетро отказывается жениться во второй раз. Он погряз в пороке и распутстве при испанском дворе. И постоянно требует от меня денег. Если я буду потакать его просьбам, то пущу на ветер все богатства Тосканы.

Кардинал отхлебнул немного вина. От Кьяры не ускользнул мимолетный взгляд, похожий на выстрел языка змеи, которым он обменялся с Руаном. Он ведь не мог успеть переговорить с ним? Кардинал влетел сюда сразу же с дороги. Или же это волнение было не более, чем тщательно спланированной игрой, в то время как они с Руаном уже начали плести совместный заговор?

Великий герцог ничего не заметил. Сгорбившись, он сидел в своем кресле, погруженный в меланхолию. От горя и отчаяния черная тень, которая всегда окружала его образ, стала немного светлее.

— Я тоже выпью немного вина, — отозвалась донна Бьянка. Она уже усмирила свой гнев, и теперь ее голос звучал мягко и покладисто. Кьяра успела заметить, что этот голос обычно возникал в ответ на определенные жесткие интонации в голосе великого герцога. Потом, как правило, они удалялись в свои покои и закрывали за собой двери.

Слуги наполнили вином кубок для донны Бьянки. Она взяла бокал и немного пригубила.

— Мои надежды родить еще одного ребенка не настолько глупы и беспочвенны, как вы можете подумать, ваше высокопреосвященство, — обратилась она к кардиналу. — Вне всякого сомнения, так будет лучше всего для Медичи и для Тосканы. Если мы с Франко… — тут она осеклась, будто смутилась от того, что назвала великого герцога его домашним именем. — Я хотела сказать, если у нас с великим герцогом родится еще один сын, он будет плодом законного брака, со всеми причитающимися правами.

Великий герцог поднял голову и посмотрел на донну Бьянку. Глаза его сузились.

— Разумеется, — учтиво ответил кардинал. — Я каждый день молю Господа о том, чтобы мой брат передал корону законному наследнику. Может быть, вы, донна Бьянка, рассмотрите возможность предаться религиозной жизни — разумеется, в полном комфорте — и подадите запрос на расторжение вашего брака? С новой женой, скажем, пятнадцати или шестнадцати лет от роду, девой из подходящей королевской семьи, шансы великого герцога зачать наследника значительно увеличатся.

Кьяра ожидала, что донна Бьянка опять взорвется яростными проклятиями. Ее руки и впрямь дрожали, когда она прижала платок к своим глазам. Но она лишь самым покорнейшим голосом сказала:

— Я сделаю все, что прикажет мне Франко. Как он скажет, так и будет.

— О расторжении брака не может быть и речи, — гордо выпрямив спину, заявил великий герцог. Сладострастие и решительность сделали его моложе. — Я не изменю своему решению признать дона Антонио. Тем временем мы с великой герцогиней постараемся подарить Тоскане еще одного наследника. Сударыня, вы можете быть свободны. Я позже присоединюсь к вам в вашей опочивальне.

Отставив в сторону бокал с вином и отложив носовой платок, донна Бьянка встала со своего места. На ее лице не было и следа слез.

— Слушаю, ваша светлость, — с улыбкой произнесла она и скромно опустила глаза, всем своим обликом выражая сладкую покорность.

Она направилась к выходу, и Кьяре не оставалось больше ничего, как проследовать за ней. Оба брата даже не пошевелились. За спиной у великого герцога мрачный, как глубинные недра земли, в своей длинной хламиде ученого стоял магистр Руанно дель Ингильтерра. Неужели он снова обменялся взглядами с кардиналом? Мужчины о чем-то говорили, но Кьяра их уже не слышала.

«Всего лишь два дня! — хотелось ей закричать Руану. — Два дня, и мы будем от всего этого свободны!»

— Пойдем, Кьяра, — резко позвала донна Бьянка. — Что с тобой такое? Чего ты так медленно плетешься? Мне нужна твоя помощь, чтобы приготовиться ко встрече с великим герцогом.

 

Глава 48

Книжная лавка Джачинто Гарци,

прежде известная как книжная лавка Карло Нерини

1 апреля 1582

Ростиг и Зайден лежали, свернувшись калачиком, на месте, куда падал солнечный свет сквозь открытую дверь в лавку. Бабушка переименовала их на итальянский манер в Руджи и Сету, но для Кьяры они всегда оставались под прежними именами, которые дала им великая герцогиня. Она присела на корточки, чтобы погладить нагретую на солнышке мягкую шерсть Ростига. Морды у обеих собак были совершенно белыми от старости, а Зайден к тому же ослепла, прямо как бабушка. Но бабушка не переставала о них заботиться, самоотверженно защищая их от Чинто, твердившего, что собакам не место в приличной книжной лавке. Все же им повезло, что они до самых преклонных лет оставались вместе.

Его зовут Ростиг. На твоем языке это означает «ржавокрасный». Его назвали так по цвету шерсти на голове и ушах. А его подругу зовут Зайден, то есть «шелковая».

Это был голос великой герцогини, в день похорон старого герцога Козимо. Не голос демона, а лишь горько-сладкое воспоминание. В тот день она впервые познакомилась с великой герцогиней и ее питомцами. В той же комнате находилась и Изабелла. Она оплакивала своего отца, а Дианора шепталась о своих любовниках. Это было восемь лет назад. Ангелы небесные, сколько событий произошло за все это время… А Ростиг и Зайден все еще здесь. Они — единственное, что осталось от того дня.

Ростиг открыл свои темные глаза и сонно посмотрел на Кьяру. Затем шевельнул лапой, подталкивая тем самым ее руку, чтобы она погладила его снова. Кьяра выполнила его безмолвную просьбу, и пес, удовлетворенно вздохнув, опять закрыл глаза.

— Кьяра, как хорошо, что ты пришла, — сказала Маттеа, стоявшая за прилавком. За последний год она резко вытянулась, приобрела настоящие женские формы и уже была обручена с Симоне ди Джакопо, сыном красильщика шерсти с улицы Виа Кальцайоли, что находится рядом с главным зданием гильдии торговцев шерстью. — Мне нужно сбегать на рынок, купить рыбу к ужину. Ты посмотришь за прилавком?

— А где Чинто?

— Я не знаю. Он поссорился с бабушкой. Думаю, он спустился в подвал. Лючия и бабушка…

Но Кьяра уже ее не слушала. Думаю, он спустился в подвал.

— Иди за своей рыбой, — сказала Кьяра. — Я разберусь, что здесь происходит.

Она прошла на кухню. Бабушка стояла у окна, завернув кисти рук в передник. В каждой черточке ее лица читалось негодование, смешанное с горечью… унижения. Кто посмел ее обидеть? Ее когда-то острые глаза теперь полностью затянуло белой пеленой. Перед Кьярой выросла ее сестра Лючия. В одной руке у нее была наполовину очищенная луковица, а в другой — нож.

— Что ты делаешь, Лючия? — резко спросила Кьяра. — Где Чинто?

— Не твоего ума дело, — ответила Лючия. — И вообще, какая тебе разница, что я делаю и куда пошел Чинто. Дом теперь принадлежит нам, от чердака до подвала. Я готовлю на ужин то, что мне нравится, и Чинто может заходить туда, куда ему вздумается в своем собственном доме. Убирайся в свой дворец, Кьяра, и оставь нас в покое.

— Бабушка, что случилось?

Старая женщина медленно вынула руки из-под передника. Запястье на правой руке было неестественно вывихнуто. Оно начинало постепенно опухать и покрываться синими пятнами.

— Он забрал у меня ключи, — ответила она. — И спустился в подвал. Я не смогла его удержать. Прости меня, Кьяра.

Он спустился в подвал.

Оставался только один день. Один-единственный день…

— Che infido sdraiato stronzo, — тихо выругалась Кьяра. — Бабушка, прости меня за сквернословие. Я пришлю к тебе придворного врача, чтобы он вправил тебе руку. Обещаю, что этот поганец никогда больше тебя не тронет.

Она взяла бабушкину метлу — ту самую, которой в ту памятную ночь бабушка ткнула в живот Пьерино Ридольфи. Интересно, где он сейчас? И стала спускаться в подвал. За ее спиной раздавались крики Лючии:

— Он имеет право брать все, что ему вздумается! И не смей называть его так! Это теперь наш дом!

Лампы в подвале были зажжены. Пахло сырой землей, деревом, кислотами и щелочью, металлом, истертыми в порошок минералами и горячим камнем. Джачинто Гарци стоял возле стола спиной к лестнице. На его тщедушной фигуре богатый наряд смотрелся как на пугале. «Вместо того чтобы наряжаться и помыкать домашними, лучше бы выполнял всю тяжелую работу по дому», — подумала Кьяра и еще крепче сжала в руках метлу.

— Чинто, — окликнула его Кьяра.

Он обернулся.

Кьяра увидела, что он уже успел открыть атанор и достать оттуда зарождающийся философский камень. Он держал его голыми руками, и горячий металл проникал в его плоть. На какое-то мгновение, показавшееся вечностью, они оба словно заглянули в сердце самой вселенной. В следующую секунду подвал поглотила стена пламени.