Глава 10

Тадж-Махал: Рай в представлении Корана

1636 г. от Р.X.

Ворота смерти связывают мраморный памятник Моголов с Книгой Знамений.

Когда Арджуманд Бану Бегам покинула этот мир, она забрала с собой свет Тени Господа, Повелителя мира, правителя империи Моголов — своего мужа, Шаха Джахана. Арджуманд Бану также известна как Мумтаз Махал — «Избранница Дворца», поскольку в глазах своего правителя она таковой и была.

Впервые будущий владыка встретил эту женщину при дворе правителя Моголов в Агре. Она приехала по приглашению своего Деда, главного министра отца Шаха Джахана, владыки Джахангира. Молодой принц был поражен необыкновенной красотой Арджуманд. Они договорились о свадьбе в 1607 году, а затем, в 1612 году, поженились. Хотя у Шаха Джахана были две другие жены, он имел всего одну дочь от одной из них. Мумтаз Махал родила четырнадцать детей, из которых выжило только семь, но четверо были сыновьями, а одному из них было суждено стать преемником своего отца. Это владыка Аурангзеб.

Мумтаз Махал умерла в 1631 году, когда давала жизнь их четырнадцатому ребенку. Шаха Джахана не было рядом с ней, он находился в военном походе. Двадцать пять лет счастья словно испарились. Им на смену пришли горе и пустота в сердце.

Намереваясь посмертно почтить память женщины, которая стала центром его жизни, Шах Джахан поклялся поставить ей памятник, который будет видимым, величественным символом мольбы, обращенной ко Всемогущему о том, чтобы Он соединил их души до самого Судного дня.

На строительство памятника правитель не пожалел никаких средств. Заложенный в 1632 году, Тадж-Махал превратился в комплекс фонтанов и деревьев, ворот и мечетей, дорожек и стен, которые занимали территорию в сорок два акра на берегу реки Джамны недалеко от Красного форта, охраняющего столицу Моголов Агру.

Памятник был закончен в 1636 году. Для такого сложного храма четыре года строительства — это поразительно мало. Широкие мраморные блоки сначала нужно было добыть, затем придать им нужную форму, назначить выполнение сложной работы по росписи и инкрустации, сделать огромные ворота и обеспечить великолепные подъездные пути. Специалисты выполнили и художественные надписи. Некоторые из них были на фарси, но большинство — на арабском языке. Они взяты из Великого Корана.

Для императора значение Тадж-Махала было неотделимо от Книги Знамений; аяты Корана украшали каждый вход в мавзолей. Цитат из Писания в Тадж-Махале больше, чем на любом другом мусульманском памятнике. Хотя многие посетители никогда не читают этих стихов, они передают послание убитого горем владыки.

Гробница покойной жены правителя находится в конце изысканного сада. Он похож на другие персидские и индийские парковые комплексы у мавзолеев. Это — напоминание о Божественном саду наслаждений, он отражает великий замысел Всемогущего в Высшем мире. Однако только в Тадж-Махале мы можем увидеть Небеса, отражающиеся на земле словами и образами, которые исходят из Великого Корана. Тадж-Махал воспроизводит Небеса, но не всякие; это мусульманские Небеса, основанные на воображении ибн Араби.

Ибн Араби никогда не путешествовал за пределы Северной Африки, Сирии и Аравии. Однако его слава распространилась по всей Азии. Хотя мнения мусульман о заслугах его учения разделились (как тогда, так и сейчас), его видение Божественного мира никогда не было предметом споров. В воображении ибн Араби Небеса представляли собой огромное светящееся пространство. В центре находился Божественный Престол, который поддерживали четыре ангела. Каждый человек мечтает достичь отражения совершенного могущества этого величайшего чуда — Божественного Престола. Тадж-Махал исполняет это желание. Он одновременно венчает место, на котором расположен мавзолей, и по форме представляя идеальный квадрат, по углам которого поднимаются четыре изящных минарета. Так воссоздается образ Высшего мира, Престола Всемогущего.

Совершенство, по мнению ибн Араби, никогда не бывает единственным или односторонним. Оно всегда должно быть многоуровневым, внешняя и внутренняя сторона отражают разные измерения одного Божественного источника. Гробница передает могущество Божественного взгляда — как снаружи, для тех, кто приходит к ней, так и изнутри — для тех, кто смотрит через резные мраморные окна.

С самого начала представлено видение Корана, придающее Тадж-Махалу особый смысл. Как только человек входит через южные арочные ворота, сура 89 «Заря» задает тон всему, что последует дальше. Завершением потустороннего образа мавзолея служат слова, провозглашенные Господином Жизни:

О ты, душа упокоившаяся!

(89:27-30)

Вернись к твоему Господу довольной и снискавшей довольство!

Войди с Моими рабами.

Войди в Мой рай!

Продолжают эту тему три более кратких, но идущих по порядку суры — 93 («Утро»), 94 («Разве Мы не раскрыли») и 95 («Смоковница»). Они начертаны на своде северных ворот. Все они вторят вере в загробный мир, но, наверное, ни одна не делает это так ярко, как сура «Утро»:

Во имя Аллаха милостивого, милосердного

(93)

Клянусь утром

и ночью, когда она густеет!

Не покинул тебя твой Господь и не возненавидел.

Ведь последнее для тебя — лучше, чем первое.

Ведь даст тебе твой Господь, и ты будешь доволен.

Разве не нашел Он тебя сиротой — и приютил?

И нашел тебя заблудшим — и направил на путь?

И нашел тебя бедным и обогатил?

И вот сироту ты не притесняй,

а просящего не отгоняй,

а о милости твоего Господа возвещай.

Слово «ночь» во второй строке может служить метафорой, выражающей долгий период времени, когда пророк Мухаммад не получал откровений до ниспослания этой суры. Теперь утро приносит с собой последующие откровения, а также надежду на то, что в потустороннем мире будет лучше, чем в настоящей жизни. Это потому, что Господь будет изливать свою милость на Мухаммада, а также на всех тех, кто принимает его пророчество. Все вместе они будут бесконечно радоваться. А строки Корана как будто являются предвкушением той радости, которую познают все верующие в грядущем мире.

Не только северные и южные ворота, но также надгробие и кенотаф Мумтаз Махал украшены стихами из Корана. В каждом случае слова тщательно подбирались; они так ровно подходят друг другу, словно кусочки мрамора, поверхность которых расписана цветами или геометрическими узорами. Там выгравированы одни из самых известных аятов Корана, неоднократно напоминающие о райских наслаждениях.

На самом надгробии можно увидеть красоту, окутанную другой красотой; смысл стихов соответствует неземной белизне мрамора и нежным росписям с изображением цветов. Арочные своды над гробницей связаны непрерывными словами из суры 36 «Йа син». «Йа син» часто называют сердцем Корана. Когда кто-то умирает, эту суру полностью читают вслух. Как бы усиливая этот обряд в камне, строки суры отмечают северную арку, поскольку в небесной космологии отделившаяся от тела и покидающая этот мир душа летит на север, чтобы встретиться с Господином Жизни. Вот некоторые из стихов суры «Йа син», которые смотрят на землю со своего мраморного свода:

И знамением для вас — земля мертвая, Мы оживили ее и вывели из нее зерно, которое вы едите.

(36:33-40)

Мы устроили на ней сады из пальм и виноградника и извели в ней источники,

чтобы они ели плоды их и то, что сделали их руки. Разве же они не возблагодарят?

Хвала тому, кто создал все пары из тех, что выращивает земля, и из них самих, и из того, чего они не знают.

И знамением для них — ночь. Мы снимаем с нее день, и вот — они оказываются во мраке.

И солнце течет к местопребыванию своему. Таково установление Славного, Мудрого!

И месяц Мы установили по стоянкам, пока он не делается, точно старая пальмовая ветвь.

Солнцу не надлежит догонять месяц, и ночь не опередит день, и каждый плавает по своду.

Хвала же тому, в руке которого власть надо всем, и к Нему вы будете возвращены!

(36:83)

Каждая дверь внутри этих массивных арок также отмечена целыми главами из Корана на внешних воротах: сура 81 «Скручивание» — на южной; сура 82 «Раскалывание» — на западной; сура 84 «Разрушение» — на северной; сура 98 «Ясное знамение» — на восточной. Все они обещают страшный конец мирским удовольствиям и боль.

Образ Корана воспроизведен и на внутренней части тех же самых ворот мавзолея. Это три суры: 67 («Власть»), 48 («Победа») и 76 («Человек»). Также имеется отрывок из суры 39 «Толпы». Последняя выражает необходимость познать милость Божью и подчиниться Его воле:

Скажи: «О рабы Мои, которые преступили против самих себя, не отчаивайтесь в милости Аллаха! Поистине, Аллах прощает грехи полностью: ведь Он — прощающий, милостивый!

(39:53-54)

И обратитесь к вашему Господу и предайтесь Ему, прежде чем постигнет вас наказание, и вы не будете защищены…»

Арабская вязь, запечатлевшая слова Корана на воротах, арках и дверях мавзолея Тадж-Махал, простирается до кенотафов. Необычными, если не беспрецедентными в исламском искусстве, являются двойные кенотафы, отмечающие место погребения Мумтаз Махал. Один — пустой верхний кенотаф. Другой — настоящий нижний, где и находятся захороненные тела. Оба содержат множество знамений из Корана, но возможно, ни одно из них не является таким запоминающимся, как взаимосвязанные симметричные цитаты на нижней гробнице. Они состоят из девяноста девяти Прекрасных имен Господа. Три самых распространенных прекрасных имени представлены в надписи на северной стороне кенотафа:

Он — Аллах, нет божества, кроме Него, знающий скрытое и созерцаемое. Он — милостивый, милосердный!

(59:22)

А далее остальные девяносто шесть Прекрасных имен разделены на шесть строк по шестнадцать имен в каждой. Они высечены на западной и восточной сторонах памятника. Во всех именах отражены божественные качества, которые вдохновляли мусульман на протяжении многих веков — от ибн Араби до его азиатских преемников, которые создали Тадж-Махал как образец Божьего престола.

В пожилом возрасте Шах Джахан был заключен в тюрьму своим сыном, императором Аурангзебом, который боялся, что ему не достанется престол. Правитель провел последние семь лет своей жизни в заточении, глядя в окно на Тадж-Махал с противоположного берега реки Джамны. Помнил ли и повторял ли убитый горем, свергнутый с престола владыка Прекрасные имена, которые связывали его и с любимым Господом, и с его земной возлюбленной? Желал ли он быть похороненным рядом с Мумтаз Махал? Наверное, да.

Его похоронили очень тихо, почти тайно. Не было никакой публичной церемонии, даже надлежащего исламского погребального обряда. Вместо этого, как считается, «несколько евнухов и других людей, противореча традициям прославленных правителей и обычаям их предков, рано утром положили гроб в лодку и по течению реки Джамны отвезли в Тадж-Махал, который он возвел для этих целей». После смерти, как и в жизни, Шах Джахан делил одно ложе с той, которая была для него воплощением красоты этого мира, а памятник излучал величие мира иного.

 

Глава 11

Ахмад-хан: индийский учитель и толкователь Корана

1884 г. от Р.X.

Как можно примирить науку с религией? Верующие всех основных конфессий пытались ответить на этот вопрос, поскольку наука стала ключом к технологическому прогрессу, экономическому успеху и, что самое главное, к политическому и военному господству. Невозможно представить подъем Западной Европы, Северной Америки, а в последнее время — и Японии, — без учета могущества инструментов современной науки.

Иудейско-христианский мир отождествляет проблему науки с работой Чарльза Дарвина, в особенности — с его идеей эволюции. Дарвин заменил активного Деятеля, создавшего мир и человечество, основным законом природы, который не являлся ни первым разумным источником, ни милостивым Творцом. Чтобы объяснить и продолжительность, и изменчивость наблюдаемых в мире явлений, он вместо этого положил в основу своих доводов долгосрочный процесс эволюции.

Исламский мир столкнулся с кризисом современной науки не через дарвиновскую логику, а из-за непосредственной близости Европы. К XIX веку Франция, Англия и Нидерланды стали главными державами в некоторых частях Африки и Азии с мусульманским большинством. В высших слоях исламского общества, которое подчинялось британской власти в Северной Индии, никто не был так широко известен и столь глубоко оскорблен, как сэр Саид Ахмад-хан (1817—1898).

Сэр Саид — так чаще всего его называли, поскольку он происходил из семьи пророка Мухаммада и был удостоен рыцарского звания королевой Англии, — приобрел широкую известность, как выдающийся мыслитель Индии до ее разделения. Его энергия была неиссякаемой, его работа — многочисленной, его достижения — поразительными. Он организовал общество для переводов европейских научных трудов на урду (литературный язык большинства мусульман Северной Индии того времени). Ахмад-хан основал важнейшее учебное заведение — мусульманский университет в Алигархе — для высших слоев мусульманского общества. Это стало поводом и для обвинений, и для восхвалений в его адрес.

Этот университет был современным именно потому, что его профессора и преподаватели, многие из которых происходили из Европы, использовали английский, а не урду, арабский или фарси, языки мусульман Северной Индии, для преподавания целого ряда предметов. Такие дисциплины считались важными для науки.

Сэр Саид был увлечен наукой, но помнил и о требованиях, предъявляемых религией. Он видел, что британское правительство в Индии стимулировало (хотя и не поддерживало напрямую) христианскую миссионерскую деятельность, направленную на всех, но особенно — на мусульман. А европейские научные исследователи бросали вызов исламу. Известные, как востоковеды, поскольку изучали исламские тексты, они изучали арабский и фарси (а иногда — и урду) не для того, чтобы стать мусульманами, а чтобы оценить правильность утверждений об источниках веры и обрядов, законов и обычаев.

Сэр Саид искал золотую середину между миссионерами и учеными-востоковедами, пытаясь подчеркнуть необходимость изучения первоисточников, прежде всего — Корана. Библия также считалась важной, и Ахмад-хан написал уникальные, хотя и частичные, комментарии к Евангелиям («Табйин аль-Калям», 1862 г.).

Однако в последние годы (1880—1895) сэр Саид посвятил себя новому научному исследованию Корана. Он определил основные принципы для своего современного толкования, и использовал их, как указатели для будущего, которые служили своеобразным буфером, отделяющим прошлое. Ахмад-хан критиковал традиционных толкователей — Табари, Рази и Замакхшари. Те, по его мнению, были озабочены второстепенными проблемами. Они соотносили Коран с правом или теологией и защищали его красноречие от поэзии и других работ риторического искусства. Но не это имеет критическое значение сейчас. Куда важнее внимание к основным принципам. К ним относилось то, что нужно раскрыть, а затем применить к ряду сур Корана.

Для сэра Саида существовало пятнадцать базовых принципов. Они придавали смысл его комментариям, и, как он утверждал, они наполнят смыслом все последующие толкования.

1. Господь — всемогущий и всевидящий; Он один является Творцом всего сущего.

2. Господь посылал пророков, включая Мухаммада, чтобы наставлять людей.

3. Коран — это истинное откровение вечного Слова Божьего.

4. Коран был ниспослан Мухаммаду Божественным вдохновением (с посредничеством ангелов, например, Джибриля).

5. Ничто в Коране не может быть неверным, неправильным или не соответствовать истории.

6. Божественные черты существуют только в их сущности.

7. Божественные черты тождественны Самому Господу, они также вечны.

8. Хотя Божественные черты не имеют границ, Господь создал законы природы и через них выражает Свою мудрость и Свое могущество.

9. Ничто в Коране не может противоречить законам природы.

10. Настоящий текст Корана одновременно полный и окончательный.

11. Все суры и все стихи в каждой суре следуют в хронологическом порядке.

12. Не существует такого явления, как отмена («насх»), когда более поздний текст используется, чтобы отменить более ранние указания Господа, с которыми, как кажется, текст не согласуется.

13. Процесс ниспослания откровений Корана происходил поэтапно.

14. Основные учения Корана — о конце света, царстве ангелов, роли демонов и строении Вселенной — не могут противоречить законам природы или идеям современной науки. Они должны быть истолкованы в свете этих «последних» истин.

15. Как прямые, так и косвенные выражения в языке Корана указывают на возможности развития в человеческом обществе. Их должно изучить для понимания важности в современной общественной жизни.

На основе этих пятнадцати принципов сэр Саид разделил все стихи Корана на две категории. Это не были «явные» и «неоднозначные» пары, известные Табари, а также Джафару ас-Садику. Вместо этого Ахмад-хан выделял стихи либо сущностные, либо символические. В сущностных содержалось неизменное зерно истины, а символические открыты для множественных толкований. Они позволяют верующему понять времена и обстоятельства, далекие от эпохи жизни пророка Мухаммада в Аравии в начале VII века.

Сэр Саид отдалялся от классических толкователей, он также отчуждался от их преемников «улемов» (ученых-богословов). Они открыто противостояли ему, особенно после публикации комментариев к Корану целыми изданиями, каждое из которых оказывалось доступным для все более широкой аудитории.

Через средства печати сэр Саид гневно атаковал своих критиков. Стандартные толкования Корана и шесть классических собраний хадисов поблекли под влиянием рационалистической рецензии. По его мнению, можно доказать, что многие из тех комментариев являются выдумкой, но более того, они основаны на честности отдельных личностей, а не на логической оценке текста.

Ахмад-хан не принимал собрания хадисов за основу для истинной религии. Самое большее, утверждал он, что они могут дать, — это историческое отражение идей и поступков первых поколений мусульман. По этому вопросу, как и по другим, его взгляды расходились с идеями европейских ученых-востоковедов, изучавших текст Писания.

Во всех своих стремлениях сэр Саид пытался рационализировать Книгу Знамений и развеять все мифы. В его понимании Корана нет места чудесам. Например, не следует рассматривать номинальное значение ночного путешествия Мухаммада и его беседы у лотоса крайнего предела. Это ни физическое, ни духовное испытание, а всего лишь сон. Ахмад-хан утверждал, что ни один человек, даже пророк, не мог напрямую увидеть образ Бога. То, о чем говорят мистики, рождается лишь благодаря их духовной энергии, а не сверхъестественным силам или вмешательству природы.

Наглядным примером активного рационалистического подхода к Корану служит отношение Ахмад-хана к суре под названием «Мухаммад». Вот ее ключевая фраза: «Либо милость потом, либо выкуп» (47:4).

Эта фраза появляется в стихе, где говорится о поведении неверующих, с которыми сражались (и которых победили) мусульмане:

А когда вы встретите тех, которые не уверовали, то — удар мечом по шее: а когда произведете великое избиение их, то укрепляйте узы. Либо милость потом, либо выкуп, пока война не сложит своих нош.

(47:4)

Для сэра Саида этот аят означает не просто предел отношения к пленным на войне, но и категорическое отрицание любого рабства. В данном откровении скрыт призыв к освобождению рабов. Поскольку этот стих ниспослан незадолго до смерти пророка, когда он только что вернулся в Мекку во время знаменитого мирного паломничества, сэр Саид называет его «стихом освобождения» («аят хуррийа»). Он считал это послание применимым ко всем мусульманам на все времена. В том, что на него не всегда обращали должное внимание, сэр Саид видел вину не Корана, а предыдущих поколений верующих — или непросвещенных читателей его собственного поколения. Им не удалось уловить смысл откровений Книги.

Что касается вечного вопроса о многоженстве, сэр Саид не согласен ни с нападками миссионеров, ни с критикой поведения мусульман востоковедами. Вместо этого он показал: ключевой элемент для обоснованного мусульманского толкования и рационалистами, и модернистами лежит в первых аятах суры «Женщины»:

А если вы боитесь, что не будете справедливы с сиротами, то женитесь на тех, что приятны вам, женщинах — и двух, и трех, и четырех. А если боитесь, что не будете справедливы, то — на одной или на тех, которыми овладели ваши десницы. Это — ближе, чтобы не уклониться.

(4:3)

Подчеркивая фразу «если боитесь, что не будете справедливы», Ахмад-хан утверждает: основой мусульманского брака является не любовь, а справедливость. Если мужчина не может относиться более чем к одной женщине справедливо, то полигамия невозможна и не является исламской. Чтобы существовала справедливость, верные мусульмане должны всегда соперничать в браке, как и в собственности. Древняя традиция многоженства, до сих пор практикуемая во многих мусульманских обществах, считалась, в лучшем случае, ошибочным толкованием, а в худшем — умышленным пренебрежением моральными нормами.

Толкуя Коран, чтобы выступить против рабства и показать предел многобрачия, сэр Саид неоднократно утверждал: деяния Господа никогда не могут противоречить Его Слову. Поскольку природа и ее законы одобрены свыше, то Книга Знамений всегда будет поддерживать принципы и практику науки.

Научные принципы распространяются и на религию. В своей речи, которую сэр Саид произнес в Лахоре, в мечети Бадшахи, построенной правителем Шахом Джаханом, ученый призывал к новой науке о религии, новому богословию («илм аль-калям»). «Нам нужна новая теология, — убеждал он, — с помощью которой мы должны либо доказать несостоятельность принципов современной науки, либо продемонстрировать, что они соответствуют символам мусульманской веры».

Для сэра Саида на этот вопрос существовал очевидный ответ: наука представляла в истинном свете новый образ Господа как для мусульман, так и для немусульман. Единственным шагом вперед для исламских ученых было показать, как символы мусульманской веры соответствуют Мудрости Господа и его Могуществу во все эпохи жизни человечества.

 

Глава 12

Мухаммад Икбал: пакистанский поэт, вдохновленный идеями Корана

1935 г. от Р.X.

Поэты приобретают славу не только при жизни, но и несколько поколений спустя. Для многих мусульман, особенно из Индии и Пакистана, которые искали современного последователя Руми, самым очевидным кандидатом был Мухаммад Икбал (1873—1938). Кашмирец, пенджабец, индиец, пакистанец по усыновлению, он сочетал противоположные черты. Но, прежде всего, Икбал являлся проницательным поэтом, чье видение сформировал Коран.

Мухаммад Икбал родился в семье праведных мусульман в 1873 году. К его предкам относились индусы из Кашмира. Хотя они и были браминами, но обратились в ислам во времена правления Шаха Джахана. Позже семья Икбала переехала из Кашмирской долины на равнины Пенджаба. Там будущий поэт получил всестороннее образование — и религиозное, и светское. Он любил арабский язык за великие работы по литературе и философии, которые позволяет изучить этот язык, но более всего — за связь с Кораном.

Икбал стал писать стихи с раннего возраста. Они уносили его в иную реальность, царство воображения, помогая преодолеть трудности, с которыми сталкивались он и его друзья-мусульмане. А к началу нового века земные судьбы индийских мусульман стали очень печальными. Слава Моголов была вытеснена британским правлением.

В 1905 году Икбал отправился в Англию, получил диплом юриста в Кембриджском университете. Там он продолжал изучать литературу и, по воле одного из его английских профессоров, специализировавшегося в персидской литературе, поэт позднее отправился в Германию. В Мюнхене Мухаммад Икбал получил докторскую степень, после чего в возрасте тридцати пяти лет вернулся в Индию.

Хотя на жизнь он зарабатывал профессией юриста, воодушевляла Икбала именно поэзия. Она наполнила его жизнь смыслом, принесла широкую известность.

Сначала Икбал писал стихи на языке урду, но потом переключился на фарси, хотя и продолжал писать лирику на урду. На обоих языках он пытался объединить современный мир с мусульманским эстетическим законом, переплетая новые идеи во множестве написанных им стихов.

В своих лирических произведениях Икбал убеждал людей, особенно молодых, встать и смело смотреть в лицо жизненным трудностям. Центральной темой и главным источником его мыслей стал Коран.

Поэт считал Коран гораздо большим, чем религиозной книгой или Писанием: для него он был источником важнейших принципов, на которых нужно строить гармоничную систему жизни. Результат понимание ислама. Если религия основывалась на неизменных, абсолютных ценностях, установленных Кораном, размышлял Икбал, то она подпитывала коллективные и индивидуальные, общественные и частные черты личности. Вера поддерживала идеальную гармонию, баланс и стабильность в общественной сфере, в то же время, предоставляя свободу выбора и равные возможности людям в частной жизни. Каждый может и должен строить свою жизнь в рамках принципов Книги Знамений.

Путь, определенный Кораном, избегает как грубого индивидуализма, так и коллективного деспотизма. Он исключает личные отношения с Богом, которые подчеркивают личное спасение, но в равной степени ислам запрещает теократию, власть от имени Господа, а также диктатуру — правление с помощью грубой силы. Тирания — как религиозная, так и светская — препятствует свободному духу, который провозглашался и пропагандировался в Коране.

Поскольку Икбал был поэтом-философом, его цель состояла в том, чтобы объединить диалог и споры так, как не сделали еще ни греки, ни его современники. В Коране он нашел модель диалога между Богом и человеком. Этот разговор был постоянным и многозначным. Он начался с протеста человека.

В 1909 году, после возвращения из Европы в Индию, Мухаммад Икбал воспевал «Жалобу» перед собранием со своими мусульманскими товарищами. Его чистый голос и мягкие рифмы давали неверное представление о решительном смысле этого произведения: современные мусульмане имеют жалобу к Господу. Она обоснована вековой верой, простирающейся ко временам пророка. Теперь она опасна, сожалел Икбал, из-за отчаянных обстоятельств современной жизни:

В этом плаче Икбал не намеревался отвергать Господа или веру в Него, но многие мусульмане того времени поняли «Жалобу» именно так. Они обвиняли поэта в том, что он позволяет себе столь открыто обращаться к Богу. Его манеры, ворчали они, скорее напоминали пьяного суфия, как Руми, чем разумного ученого, подобного Табари.

Икбал размышлял над их словами. Он пытался вообразить, что мог бы Господь ответить на его жалобы. Четыре года спустя, в 1913 году, в его родном городе Лахоре, в мечети, построенной могольским правителем Шахом Джаханом (там, примерно за двадцать лет до того, произносил речь сэр Саид Ахмад-хан) Икбал представил ответ Бога на жалобу:

Этот диалог между Богом и человеком дался Икбалу нелегко. Он сжег его душу. Грубый и суровый, поэт имитировал напряженные поиски суфийских учителей из исламского прошлого.

Однако поэт призывал современный мир породить своих собственных духовных личностей, не боящихся рисковать — тех, кто осмелится выступить от имени других, чтобы обрести благословение Господа и узнать Его Волю. Поэт наполнил новым содержанием эту древнюю форму диалога, знакомую (если не всегда применимую) всем мусульманам. Его задачей стало построить мост между исламом и современным миром, при этом не поддерживая колониальный режим и не выбирая атеизм. Как Икбал говорит в другой поэме, которая вторит одной из его любимых тем Корана — Ибрахиму в огне (21:68-69):

Когда огонь национализма пронесся по Индии, взволновав мусульман, а также индусов и сикхов, Икбал постарался ответить на дилемму Ибрахима. Наконец, он дал ответ, но не в стихах, а в прозе. В 1928 году ученый прочел шесть лекций мусульманским студентам в Мадрасе, которые потом были напечатаны в книге под названием «Реконструкция религиозной мысли в исламе». В ней поэт раскрывает мусульманское прошлое в диалогическом пространстве европейского настоящего. Используя Коран в виде лакмуса, он критикует своих предков-мыслителей. «Пока греческая философия в большой степени расширяла кругозор мусульманских мыслителей, — сокрушается Икбал, — но, в целом, она затуманила их понимание Корана». Но величайшие современные европейские мыслители, пытаясь примирить науку с прогрессом, также потеряли свой путь во Вселенной. «Современный человек, то есть современный европеец, — отмечает поэт, — перестал жить душой, внутренней жизнью».

Чтобы реконструировать религиозную мысль в исламе, необходимо сначала переместить, отыскать и отпраздновать жизнь изнутри, испытать другой опыт, как измерение повседневной жизни. Чтобы сформулировать доводы для «Реконструкции религиозной мысли в исламе», Икбал использует Коран на арабском языке — Книгу Знамений, а также его персидский перевод, «Маснави», выполненный Руми. Его цель состоит в том, чтобы найти мусульманские источники, которые могут ответить на вызов, брошенный европейскими мыслителями, а также колониальным правлением. Великий Коран и «Маснави» мауланы — это ответный удар европейским светилам, от Чарльза Дарвина и Зигмунда Фрейда до Бертрана Рассела и Альберта Эйнштейна.

«С повторным пробуждением ислама, — пишет Икбал, — необходимо независимым взглядом проверить, что придумала Европа и насколько выводы, к которым она пришла, могут помочь нам в пересмотре и, если нужно, реконструкции богословской мысли в исламе». Благодаря тому, что общественная европейская деятельность и технические достижения принесли пользу всему человечеству, появилась необходимость проверить даже Божественные откровения. Для современного человека Коран служит подтверждением вечной ценности посланий Джибриля пророку Мухаммаду. Ведь «общее эмпирическое отношение Корана вызвало у его почитателей чувство глубокого уважения к настоящему и, в конечном итоге, сделало их основателями современной науки».

Читая в 1928 голу свои лекции, Икбал, казалось, осознал, что выпустил джинна из бутылки. Никогда не упоминая имени сэра Саида Ахмад-хана, он подтверждал: новое богословие должно иметь эмпирическую стратегию, которая согласуется с современной наукой. Но в результате, вера Бога в человечество больше не представлялась Книгой, отличной от всех других. Это Писание прошло проверку и получило подтверждение современной наукой, у которой есть собственные нормы доказательств, свои правила. В то же время наука была обожествлена: принята как служанка Господа, ее правила стали считаться Его правилами, ее мир — Его миром. Перед современными мусульманами, как и перед их предками, стоит такая задача: никогда не прекращать диалог с Богом.

Вопрос, который подняла современная наука, является вопросом всех времен: чьей властью создан и сформирован мир?

«Чей это мир — Твой или мой?» — вот так Икбал сформулировал этот вопрос в одном из своих самых запоминающихся стихотворений в 1935 году, всего за три года до своей смерти. В «Крыле Джибрила» смысл выражен в звуке, а звук превратился в наполняющее пространство эхо. Как будто через стихи Икбал-философ смог смириться с трагическим отделением человечества от своего Божественного источника:

Ключевое слово этого стихотворения — утрата. Утрата вызвана грехопадением Адама, так образно описанном в Коране:

И вот, сказали Мы ангелам: «Поклонитесь Адаму!» И поклонились они, кроме Иблиса. Он отказался и превознесся и оказался неверующим.

(2:34-37)

И Мы сказали: «О Адам! Поселись ты и твоя жена в раю и питайтесь оттуда на удовольствие, где пожелаете, но не приближайтесь к этому дереву, чтобы не оказаться из неправедных».

И заставил их сатана споткнуться о него и вывел их оттуда, где они были. И Мы сказали: «Низвергнитесь, [будучи] врагами друг другу! Для вас на земле место пребывания и пользование до времени».

И Адам принял от Господа своего слова, и обратился Он к нему: ведь Он — обращающийся, милосердный!

Внимание Корана к судьбе Адама в последнем двустишии переносит всю поэму совершенно в другую область возможных значений:

Нравственное падение Адама на землю, предполагает Икбал, отражает и даже предсказывает потерю мусульманами общественной власти в Индии. А Господь, как и человечество, испытал двойную утрату, поскольку падение Адама с небес было также моментом величайшей потери для царства ангелов. Как Рай потерял свое великолепие, когда Адам перестал быть частью хора, воздающего вечную хвалу Господу, так «звезда Адама» будет меньше освещать мир Господа, когда индийские мусульмане более не смогут занимать важнейшее место среди уммы — мирового мусульманского общества.

Это — довольно смелая аналогия с Кораном и историей. Возможно, главный вклад, который сделал Мухаммад Икбал, поэт-философ, в жизнь верующих собственного и будущих поколений: он подчеркнул, как сложно переплетаются человеческие и божественные судьбы. Господь делает ставку на то, что произойдет в будущем, так и верующий лелеет надежду на вечное блаженство. Нужды Бога и Его служителя соответствуют друг другу. Ни одна не является полной без другой. Такое перетягивание каната во вселенских масштабах не подходит ни для тяжеловесной прозы теолога, ни для речей проповедника. Только поэт-философ может выразить ее в шутливом стишке: Чей это мир — он Твой — или он мой?..

Ответ: обоих.