Я встал со своей койки и уставился на карту. Отметки по результатам моих измерений сгрудились в кучку, как гроздь винограда, крестики, обведенные кружками. Я посмотрел на них и улыбнулся.

– Вот где мы, посмотри,- сказал я тихо.

Я схватил карту и понес ее на палубу. «Дракон» в сморщенном наряде из тяжелой парусины шел, подгоняемый горячим, порывистым ветром. С восхода солнца прошло несколько часов. Море, которое Баттерфилд сравнивал с полем, походило теперь на гряду холмов с круглыми вершинами. Шхуна, дрожа, взбиралась на каждый из этих холмов и, раскачиваясь, сползала по склону. Солнце превратилось в белую точку на небе, окруженную громадным колесом света, как будто господь отметил его кружком, как я обводил свои отметки на карте.

У штурвала стоял Мадж, сын фермера, единственный человек на палубе. Он ел глазами компас, качающийся в подвеске. И поворачивал штурвал вправо и влево, гоняя компас по картушке.

– Чего ты на него уставился?

– Да не на что больше смотреть, – простонал он.

– Рули по ветру и по морю. Если оставить судно в покое, оно само лучше проследит за собой, чем при таком управлении.

– Мне нравится смотреть на землю,

Я покачал головой.

– Где Горн и Дашер?

Мадж показал глазами вверх:

– Там,

Взглянув вверх, я увидел Горна у самой маковки мачты, намного выше крохотного марселя. Дашер в своих надутых мехах качался гораздо ниже, футах в двадцати над палубой, мертвой хваткой вцепившись обеими руками в линь, как будто его жизнь висела на волоске. Он увидел меня, помахал рукой и снова схватился за снасть.

– Привет, Джон! – крикнул он. – Смотри, как я высоко.

– Что ты там делаешь?

– Мы проверяем такелаж.

Я улыбнулся. Должно быть, он повторил фразу Горна. «Проверим такелаж»,- сказал Горн, и Дашер влез, насколько хватило смелости, хотя, чем он там занимался, я не мог вообразить.

– Отсюда виден мир, – заорал он, хотя в этом не было необходимости, слышно его было хорошо. – Это прекрасно! Несусь вперед на гордом корабле, и небо – мой товарищ! – Он на миг оторвал руку, чтобы сделать широкий жест, но сразу же прилип обратно. – Если бы штормило, я был бы выше волн, правда, Джон?

– Пожалуй.

– Подумать только, ничто меня здесь не держит, кроме куска веревки, а мы в сотнях миль от суши.

– В ста восьмидесяти, – уточнил я.

– Подумать только!

Похоже, он именно об этом и подумал, так как мгновенно слез с мачты, ловко, как паук. Лицо его стало краснее плаща, он тяжело дышал от напряжения.

Следом спустился Горн. Но как он спустился! На кончиках пальцев по линю до конца реи и по парусу, и вот он уже соскользнул к нам, дыша спокойно, как будто только что поднялся с койки.

Даже Дашер сообразил, что его приключение выглядит бледновато. Но Горн хлопнул его по плечу, так что скрипнули Дашеровы винные пузыри, и похвалил:

– Молодец! Хорошо работаешь с парусами.

– Эх, мачта низковата, – лихо бросил в ответ Дашер.

Я виновато подумал, что Горн не стал бы на моем месте упрекать Маджа, а показал бы ему, как управляться со штурвалом.

Рука Горна еще покоилась на плече Дашера, как большой бурый зверь. Он увидел карту в моих руках:

– Готово?

– Да. Мы здесь,- показал я. – Точнее, здесь мы были при восходе. Сейчас я спущу лаг и посчитаю точнее.

Я посмотрел на Горна, Он переводил глаза с карты на море, как будто знал океан настолько, что мог судить по его виду, прав ли я.

– Значит, мы слишком забрали на север. Надо поднатянуть паруса.

И все. Он зашагал вперед, к фалам, забрав с собой Дашера. Я стоял как оплеванный, все еще удерживая палец на карте, в горле застрял комок. Он похвалил Дашера за то, что тот одолел какие-то двадцать футов по такелажу, a мне даже не сказал спасибо за определение местоположения судна!

Я свернул карту и засунул ее в тумбу нактоуза и вынул оттуда лаг и песочные часы. Мадж все еще добросовестно рулил по компасу, без надобности кидая судно из стороны в сторону.

– Поверни на юго-восток, – сказал я. Он рванул штурвал.

– Не так резко! Полегче, полегче.

Он моргнул с видом собаки, которая хочет понять, что ей говорят, но не может.

– Смотри,- я отодвинул его и взялся за колесо. Спицы были липкими от его потных пальцев. Я вздохнул.- Ты можешь чувствовать судно,- уговаривал я его.- Оно все время хочет идти по ветру. И ты его подправляешь, когда оно само поворачивает.

– Вроде как напомнить, что ли,- гадал Мадж.

Я пожал плечами.

– Как будто перед тобой лошадь в борозде, – предложил Мадж еще один вариант.

За лошадью я не ходил, и подтвердить этого не мог.

– Вроде как ты думаешь чуток вперед.

– Да, что-то вроде этого, – согласился я.

Я вернул ему штурвал и ушел с лагом на корму, где опустил его в кильватерный след, дико вилявший, как и всегда, когда у штурвала стоял Мадж. Но во всяком случае я сделал, что мог, успокаивал я себя. И вот я перевернул склянку часов и вытравил линь.

Волны поднимались все выше, их верхушки начали заламываться. Корма вздымалась над ними, а потом опускалась так низко, что линь лага задирался надо мной, выгибаясь дутой от ветра. Песок сыпался тонкой струйкой, линь сматывался с катушки то быстрее, то медленнее, в зависимости от волны. Когда песок весь высыпался, я выбрал линь, считая узлы, чтобы вычислить скорость. Потом я посмотрел на кильватер и удивился. За кормой вытянулась почти прямая линия.

Я подсчитал скорость и вернулся на мостик. Скорость, умноженная на время, – с утра «Дракон» оставил за кормой около тридцати миль.

Мадж улыбался. Он держал штурвал одной рукой, без обычного дикого напряжения, и «Дракон» парил над волнами.

– Я понял, – радовался он, лицо светилось гордостью. – Я вспахиваю море, мистер Спенсер. И за кормой остается моя борозда.

– Ну молодец! – сказал я, стараясь подражать интонациям Горна. – Молодец, мистер Мадж.

– Сколько нам еще осталось? – поинтересовался он.

– Сто пятьдесят миль. На утренней вахте увидим Англию.

Мой прогноз к закату знала вся наша маленькая команда. Даже Баттерфилд сразу понял, когда я спустился к нему в каюту, чтобы сообщить.

– Утром? Отлично. – Он сидел в кресле у стола, все еще в своем выходном костюме.- Поставь впередсмотрящего на нос. Гинею тому, кто первым увидит землю.

– Народу мало,- пожаловался я.

– Но, Джон, – он потянул тутой воротничок.- Мы можем подойти к земле ночью. Это вполне вероятно.

Меня радовало, что он рассуждает здраво. Хотелось, чтобы к утру он полностью оправился. Мы поделились на вахты по двое, первую я стоял у штурвала с Дашером на носу.

Ветер все усиливался, мы убегали на восток от надвигающегося шторма. Силу его я чувствовал наверху, в марселях, слышал в свисте такелажа, похожем на вопли пиратов. Он гнал нас в Англию.

К концу моей вахты скорость ветра достигла тридцати узлов, он постепенно сбивался к югу. В нос били волны, корма окутывалась брызгами, Мы с Дашером вымокли до нитки, когда Мадж сменил меня, а Фримэн отправил вниз Дашера.

Мадж уперся, расставив,ноги, и, поплевав на ладони, схватился за штурвал.

– Как дела? – осведомился я.

– Нормально, сэр. Справимся, сэр.

Он навалился на штурвал всем своим солидным весом и прикрикнул на шхуну как на лошадь:

– Н-но! – Он был сильным, хотя и диковатым рулевым, и я видел, что ему можно доверять.

Мачты наклонялись и выпрямлялись, пушки подпрыгивали в своих креплениях. Горн оснастил судно набором малых парусов, на которые можно было положиться в любую непогоду. Я кивнул Маджу и спустился вниз, чувствуя себя уверенно и беззаботно.

Я натянул сухую одежду и уселся за ужин, состоявший из холодной рыбы и влажного хлеба. Горшки мотались на крюках, гремел котел, шарнирная лампа качалась. Из тени появился Баттерфилд. Учитывая качку, он наклонился под тем же углом, что и лампа, как будто какая-то странная сила управляла ими.

Надежды мои, что лихорадка проходит, рухнули, как только я увидел капитана. Печальный и изможденный, он прошел мимо без единого слова, добрался до иллюминатора, коснулся его и ушел. Я попытался заговорить с ним, но он не обратил на меня внимания. Он бродил по судну как заблудшая душа, появляясь в каютах, выходя на палубу, воскресный костюм его промок, с него капала соленая вода, Я вспомнил день, когда умерла моя мать и он появился в доме, пахнущий морем, в этом же самом костюме. И тогда он молча ходил из комнаты в комнату, шевеля губами в беседе с женщиной, которая больше никогда не сможет ему ответить.

При его третьем появлений на камбузе я подошел к нему; взял за локоть и повел в каюту. Если он и замечал мое присутствие, то говорил он не со мной. Что-то бормотал о днях в конторе отца. Я довел его до койки, и он мгновенно уснул.

– Мы почти дома, – успокаивал я его. – Дома вам станет лучше».

Я отнес кусок хлеба капитану Грейсу и закинул внутрь, как служитель в зоопарке. Хлеб ползал по палубе, и пирату пришлось ловить свой ужин.

– И это все, что ты мне принес? – возмутился он.

Сострадания к нему я больше не испытывал. Я винил его во всех наших бедах. Жалкое состояние капитана Баттерфилда, смерть Эбби. Даже этот шторм казался мне делом его рук.

– Мне нужна вода,- потребовал он. Я уже запер дверь.

– Мы почти в Ла-Манше, – крикнул я. – Завтра будет хлеб и вода в Четэмских казематах, сколько положено.

Наконец я заснул. Звуки судна и моря слились в постоянный гул. Последнее, что я слышал, был звук засова капитанской каюты и постукивание каблуков воскресных туфель капитана Баттерфилда, разгуливавшего по судну. Проснулся я уже в вахту Горна. Еще не поднявшись, я понял, что он стоит у штурвала, так плавно, несмотря на бушующее море, шла шхуна. Только Горн мог обеспечить такой ход.

Пробираясь к трапу, я услышал бешеный стук из «Пещеры», но не удостоил его вниманием. Только я высунул голову, как поток воды обрушился на плечи. Я перелез через комингс и посмотрел на Горна.

Он сидел на палубе спиной к нактоузу, И над ним возвышался Бартоломью Грейс