Пролог

Два человека в комнате с множеством дверей. Один высокий в халате, суровый, отмеченный жестокостью и интеллектом. Другой ниже, очень тощий, на голове копна волос, словно от удивления вставших дыбом, а его одежда — меняющийся шутовской наряд, настолько пёстрый, что режет глаз.

Коротышка смеётся, и этот многогранный звук с одинаковым успехом может как убить птиц в полёте, так и заставить распуститься сухую ветку.

— Я призвал тебя! — Высокий мужчина стискивает зубы так, словно до сих пор старается удержать второго на месте, хотя руки прижимает к боку.

— Отличный фокус, Келем.

— Ты меня знаешь?

— Я всех знаю. — Короткая ухмылка. — Ты маг дверей.

— А ты?

— Икол. — Его наряд меняется, лохмотья с жёлтыми квадратами на синем фоне сменяют алые геральдические лилии на сером. — Олик. — Он улыбается улыбкой, которая слепит и режет. — Локи, коли тебе так угодно.

— Локи, ты бог? — В Келеме ни капли юмора, только властность. Властность и огромная, жуткая сосредоточенность в каменно-серых глазах.

— Нет. — Локи поворачивается, глядя на двери. — Но я известный лжец.

— Я призывал самого могущественного…

— Не всегда получаешь то, что хочешь. — Почти стихотворение. — Но иногда получаешь то, что нужно[Локи вольно цитирует песню Rolling Stones "You can't always get what you want".]. Ты получил меня.

— Ты бог?

— Боги скучные. Я стоял перед троном. Там сидит Вотан, старый и одноглазый, с воронами, которые шепчут ему в каждое ухо. — Локи улыбается. — Вечно эти вороны. Забавно, как так выходит.

— Мне нужно…

— Люди не знают, что им нужно. Они едва знают, чего хотят. Вотан, отец бурь, бог богов, суровый и мудрый. Но в основном суровый. Тебе бы он понравился. И наблюдает — вечно наблюдает — за тем, что видел! — Локи поворачивается и окидывает взглядом комнату. — Я же всего лишь шут в зале, где был создан мир. Я проказничаю, я шучу, я отмачиваю выходки. Я не очень важная фигура. Но представь… если бы это я дёргал за струны и заставлял богов плясать. Что если в основе, если копнуть достаточно глубоко, если вскрыть всю правду… что если в сердце всего… была ложь. Как червь в центре яблока, свернувшийся, словно Уроборос — в точности, как тайна человека прячется, свернувшись, в центре каждой твоей частички, какой бы тонкий кусок не отрезать? Вот бы весёлая вышла шутка?

Келем хмурится, слушая эту чушь, а потом, тряхнув головой, возвращается к своей цели.

— Я создал это место. Из своих неудач. — Он указывает на двери. Тринадцать дверей, идущих вплотную по каждой стене комнаты, в которой больше ничего нет. — Эти двери я не могу открыть. Можешь уйти отсюда, но ни одна дверь не откроется, пока все не будут отперты. Я сам так сделал. — В комнате горит единственная свеча, огонёк которой танцует, когда люди шевелятся. Их тени пляшут под её дудку.

— С чего бы мне захотелось уйти? — В руке Локи появляется серебряный кубок, доверху наполненный тёмно-красным, словно кровь, вином. Он делает глоток.

— Повелеваю именем двенадцати архангелов…

— Да-да. — Отмахивается Локи от заклятья. Вино темнеет, пока не становится таким чёрным, что начинает притягивать взгляд и слепить. Таким чёрным, что серебро тускнеет и разлагается. Таким чёрным, что это уже ничто, отсутствие света. И внезапно становится ключом. Чёрным стеклянным ключом.

— Это…? — В голосе дверного мага слышится жажда. — Он откроет их?

— Надеюсь. — Локи крутит ключ в пальцах.

— Что это за ключ? Не Ахерона же? Взятый с небес, когда…

— Он мой. Я его сделал. Только что.

— Откуда ты знаешь, что он их откроет? — Келем окидывает комнату взглядом.

— Это хороший ключ. — Локи встречается взглядом с магом. — Это каждый ключ. Каждый ключ, что был и есть, каждый ключ, что будет, каждый ключ, что только может быть.

— Отдай его…

— И что в этом весёлого? — Локи подходит к ближайшей двери и прикладывает к ней палец. — Вот эта. — Все двери простые и деревянные, но когда он прикасается к этой двери, она становится панелью из чёрного стекла, блестящей и безупречной. — Она хитрая. — Локи прикладывает ладонь к двери, и появляется колесо. Восьмиспицевое колесо из того же чёрного стекла выступает над поверхностью, и кажется, что, повернув его, можно отпереть и открыть дверь. Локи не прикасается к нему. Вместо этого он постукивает своим ключом по стене рядом с дверью, и вся комната преображается. Теперь это высокий свод со стенами из отлитого камня и громадной круглой дверью из серебристой стали в потолке. От панелей, встроенных в стены, исходит свет. Вперёд уходит коридор, который тянется дальше, чем хватает взгляда. Тринадцать арок из серебристой стали стоят по краям свода, каждая в футе от стены, каждая залита мерцающим светом, словно лунными бликами, пляшущими на воде. За исключением одной арки перед Локи — эта чёрная, кристаллическая поверхность расщепляет и поглощает свет. — Открой эту дверь, и миру конец.

Локи двигается дальше, прикасаясь по очереди к каждой двери.

— Келем, твоя смерть за одной из этих дверей.

Маг напрягается, а потом насмешливо говорит:

— Бог обманов, так…

— Не волнуйся. — Локи ухмыляется. — Эту тебе не открыть.

— Отдай мне ключ. — Келем протягивает руку, но не делает ни шага в сторону гостя.

— А что насчёт этой двери? — Локи смотрит вверх на круг серебристой стали. — Ты пытался спрятать её от меня.

Келем ничего не говорит.

— Сколько поколений твои люди прожили здесь, в этих пещерах, прячась от мира?

— Это не пещеры! — Возмущается Келем. Он отдёргивает руку. — Мир отравлен. День Тысячи Солнц…

— …был двести лет назад. — Локи беспечно махает ключом в сторону потолка. Громадная дверь скрежещет, потом качается на петлях, окатывая их фонтаном земли и пыли. Она толщиной в рост человека.

— Нет! — Келем падает на колени, закрывая голову руками. Пыль оседает вокруг него, делая из мага старика. Пол покрыт землёй с зеленью, в ней копошатся черви, носятся жуки, и высоко над ними, за длинной вертикальной шахтой полыхает круг голубого неба.

— Вот, я открыл тебе самую важную дверь. Выходи, возьми себе, что сможешь, пока всё не исчезло. С востока земли уже заново заселяют другие. — Локи оглядывается, словно в поисках выхода для себя. — Можешь меня не благодарить.

Келем поднимает голову и стирает грязь с красных слезящихся глаз.

— Отдай мне ключ. — Его голос хрипит.

— Тебе придётся поискать его.

— Я приказываю тебе… — Но ключ исчез, и Локи исчез. Остаётся только Келем. Келем и его неудачи.

 

ОДИН

Вниз сыпались лепестки, и отовсюду неслись восторженные крики. Верхом на восхитительном жеребце, во главе лучшего кавалерийского отряда Красной Марки, я ехал по улице Победы ко дворцу Красной Королевы. Прекрасные женщины старались выбраться из толпы и броситься на меня. Мужчины одобрительно кричали. Я взмахнул…

Тук. Тук. Тук.

Мой сон попытался встроить удары в свой сюжет. У меня отличное воображение, и какое-то время всё шло нормально. Я махал высокородным дамам, украшавшим балконы. Мужественно ухмыльнулся братьям, которые с кислыми рожами дулись на заднем…

Тук! Тук! Тук!

Высокие здания Вермильона начали осыпаться, толпа — редеть, а лица — размываться.

ТУК! ТУК! ТУК!

— Ох, чёрт. — Я открыл глаза и выкатился из мехового тепла в леденящий мрак. — И это они называют весной! — Дрожа от холода, я с трудом втиснулся в штаны и поспешил вниз по лестнице.

Помещение таверны было усеяно пустыми пивными кружками, пьяницами, опрокинутыми лавками и перевёрнутыми столами. Типичное утро в "Трёх Топорах". Когда я вошёл, Мэрес у очага обнюхивал кучку костей, виляя хвостом.

ТУК! ТУК…

— Ладно. Ладно! Я иду. — Прошлой ночью кто-то расколол мне череп камнем. Или же у меня было чертовское похмелье. Будь я проклят, если понимал, почему принц Красной Марки должен лично открывать парадную дверь, но готов был сделать всё, чтобы остановить этот грохот, разрывавший мою бедную головушку.

Я пробирался через обломки, и как раз перешагивал через наполненный элем живот Эрика Тризуба, чтобы добраться до двери, когда она сотряслась от очередного удара.

— Да чёрт же подери! Я здесь! — Крикнул я как можно тише, стиснув зубы от боли за глазами. Пальцы нащупали щеколду, и отодвинули её. — Что? — И я раскрыл дверь. — Что?

Возможно, будь я трезвее, и не будь мой разум настолько сонным, я бы решил, что лучше остаться в постели. Уж точно эта мысль пришла мне в голову, как только кулак попал мне точно по лицу. Я отшатнулся назад, проблеяв что-то, споткнулся об Эрика и плюхнулся на задницу, таращась на Астрид, стоявшую в дверном проходе и освещённую утренним светом, значительно более ярким, чем всё, на что бы мне сейчас хотелось смотреть.

— Сволочь! — Она стояла, уперев руки в бока. Хрупкий свет преломлялся вокруг неё, резал мне глаза, но в нём её золотые волосы выглядели чудесно, и ясно виднелись очертания идеальной фигуры, из-за которой я пялился на неё ещё в первый день в Тронде.

— Ч-что? — Я убрал ноги с толстого живота Эрика и отполз назад. Убрав руку от носа, я заметил, что она в крови. — Ангел, милая…

— Ублюдок! — Она пошла за мной, обхватив себя руками, и холод последовал за ней.

— Ну… — Я не мог спорить с "ублюдком", разве что только формально. Я попал рукой в лужу чего-то определённо неприятного, и быстро поднялся, вытерев ладонь об Мэреса, который подошёл разнюхать, что к чему, по-прежнему виляя хвостом, несмотря на насилие, причиняемое его хозяину.

— Ядвига вер Соррен? — Астрид убийственно смотрела на меня.

Я продолжал пятиться. Да, я на полфута выше неё ростом, но всё равно, она женщина высокая, и с сильной правой рукой.

— Ой, дорогая, ну не будешь же ты верить всем уличным сплетням. — Я выставил между нами табуретку. — Совершенно естественно, что ярл Соррен пригласил бы принца Красной Марки в свои залы, только узнав, что я в городе. Ядвига и я…

— Ядвига и ты что? — Она тоже схватилась за табурет.

— Уф, мы… ничего такого. — Я покрепче взялся за ножки табуретки. Если я их отпущу, то тем самым передам ей оружие. Даже в моём опасном положении меня посещали видения Ядвиги — черноволосой, очень симпатичной, с порочными глазами. В её невысоком, но манящем теле было всё, о чём только мог пожелать мужчина. — Нас всего лишь познакомили.

— Должно быть, это было довольно близкое знакомство, раз ярл Соррен созывает своих хускарлов, чтобы тебя привели на суд!

— Ох, чёрт. — Я выпустил табурет. Суд на севере часто означает, что тебе выломают рёбра из груди.

— Что за шум? — Сонный голос из-за моей спины.

Я повернулся и увидел Эдду, босиком стоявшую на лестнице. Она завернулась в наши постельные меха, из-под которых внизу виднелись стройные ножки, а сверху молочно-белые плечи, на которые спускались белые волосы.

Обернуться было для меня ошибкой. Никогда не выпускай из вида потенциального противника. Особенно если только что передал ей оружие.

— Тихо! — К моей груди приложилась рука и опустила меня обратно на пол, который, казалось, был покрыт толстым слоем грязи.

— Какого… — Я открыл глаза и обнаружил, что кто-то стоит надо мной, кто-то большой. — Ой! — Большой кто-то ткнул неловкими пальцами в очень болезненную точку над моей скулой.

— Просто убираю занозы. — Кто-то большой и толстый.

— Слезь с меня, Туттугу! — Я с трудом снова поднялся, на этот раз умудрившись сесть. — Что случилось?

— Ты получил табуреткой.

Я тихо застонал.

— Табуретки я не помню, я АА-Й! Какого чёрта? — Казалось, Туттугу щиплет и тыкает самую больную часть моего лица.

— Может, ты и не помнишь табуретку, но я извлекаю её части из твоей щеки, так что сиди спокойно. Не хотим же мы портить эту привлекательную внешность, а?

Я изо всех сил постарался сидеть спокойно. Это была правда, привлекательная внешность и титул — вот, по большей части, и всё, что у меня осталось, и я не собирался терять ни то, ни другое. Чтобы отвлечь разум от боли, я попытался вспомнить, как же так получились, что меня избили моей же мебелью. Бесполезно. Какое-то смутное воспоминание о пронзительных криках и воплях… кто-то пинал меня на полу… щёлочками прищуренных глаз я мельком видел, как две женщины уходят рука об руку — одна изящная, бледная, юная, а другая высокая, золотоволосая, лет тридцати. Ни одна не обернулась.

— Ну вот! Поднимайся. Сейчас лучше не сделать. — Туттугу потянул меня за руку, помогая мне подняться.

Я встал, покачиваясь и чувствуя тошноту. Голова раскалывалась, возможно, я до сих пор был немного пьян, и, сложно поверить, слегка возбуждён.

— Пойдём. Надо идти. — Туттугу потащил меня в сторону яркого света в дверях. Я попытался идти прямо, но это у меня не получилось.

— Куда? — Весна в Тронде оказалась суровей, чем середина зимы в Красной Марке, и у меня не было желания выходить на улицу.

— В доки! — Туттугу казался встревоженным. — Мы можем успеть!

— Зачем? Успеть что? — Я не помнил, что было утром, но зато помнил, что "встревоженный" — это обычное состояние Туттугу. Я вырвался из его рук. — Постель. Вот куда я собираюсь.

— Ну, если хочешь, чтобы там тебя нашли люди ярла Соррена…

— А какое мне дело до ярла Соррена… ох. — Я вспомнил Ядвигу. Вспомнил её на мехах в доме ярла, когда все остальные всё ещё веселились на свадебном пиру её сестры. Вспомнил её на моей накидке во время неосмотрительного свидания на улице. Спереди благодаря Ядвиге мне было тепло, но, чёрт возьми, как мёрзла задница! Я вспомнил её наверху в таверне, когда однажды ей удалось ускользнуть от телохранителей… Я ещё удивлялся, что тем днём от тряски не свалились все три топора с вывески над входом. — Дай мне минутку… две минутки! — Я вытянул руку, останавливая Туттугу, и бросился наверх.

Минутки в комнате оказалось вполне достаточно. Я топнул по неприколоченной половице, выгреб свои ценности, подхватил одежду в охапку и спустился по лестнице прежде, чем Туттугу успел почесать подбородок.

— Почему в доки? — выпалил я. Быстрее было бы сбежать в холмы, а потом лодкой из Хьёрла в фьорд Айофля вдоль побережья. — В доках они будут искать в первую очередь! — Пока я буду там договариваться о проезде в Маладон или в Тертаны, люди ярла меня найдут.

Туттугу обошёл Флоки Ронгхельма, храпевшего возле бара.

— Снорри уже там, готовится отплывать. — Он, кряхтя, согнулся за баром.

— Снорри? Отплывать? — Похоже, табурет отбил не только утренние воспоминания. — Почему? Куда он собрался?

Туттугу выпрямился, держа мой меч, который запылился за то время, что лежал спрятанным за барной стойкой. Я не стал протягивать за ним руку. Прекрасно носить меч там, где никто не станет считать его приглашением к драке — но Тронд был не из таких мест.

— Бери! — Туттугу протянул мне рукоять.

Я проигнорировал меч, напяливая одежду — грубую северную ткань, зудящую, но тёплую.

— С каких это пор у Снорри есть лодка? — Он продал "Икею" ради денег на экспедицию к Чёрному форту, уж это-то я помнил.

— Надо бы позвать сюда Астрид и посмотреть, не приведёт ли тебя в чувство ещё один удар табуреткой! — Туттугу швырнул меч передо мной, когда я уселся, чтобы натянуть сапоги.

— Астрид?.. Астрид! — Этот миг вернулся ко мне с кристальной ясностью: полуголая Эдда спускается по лестнице, Астрид смотрит. Прошло уже немало времени с тех пор, как в последний раз утро начиналось для меня настолько неудачно. Я никогда не планировал, чтобы они встретились в таких обстоятельствах, но Астрид не казалась мне ревнивицей. На самом деле я сомневался, что я единственный молодой человек, согревавший её постель, пока муж-торговец бороздил моря. В основном мы встречались в её доме на холме Аррлс, так что с Эддой не было необходимости скрываться. — Как Астрид вообще узнала про Ядвигу? — Но что ещё важнее — как она добралась до меня раньше хускарлов ярла Соррена, и сколько у меня ещё осталось времени?

Туттугу провёл рукой по лицу, которое было красным и потным, несмотря на весенний холод.

— Ядвиге удалось отправить посланника, пока её отец ярился и собирал людей. Парень примчался верхом из Сорренфаста и бросился расспрашивать, где живёт иностранный принц. Люди отправили его в дом Астрид. Мне это всё рассказал Олааф Рыборукий, когда я увидел, как Астрид мчится по дороге Карлов. Так что… — Он глубоко вздохнул. — Пойдём, потому что…

Но я уже поднялся, прошёл мимо него на колючий дневной морозец и захлюпал по подмёрзшей грязи, направляясь по улице к докам — верхушки мачт были едва видны над домами. В высоте кружили чайки, сопровождая меня насмешливыми криками.

 

ДВА

Если и есть на свете то, что мне нравится меньше лодок — так это разъярённые отцы, жаждущие моей мучительной смерти. До доков я добрался, мучительно понимая, что надел сапоги не на ту ногу, и что меч подвесил слишком низко, так что он при каждом шаге норовил подставить мне подножку. Мне открылась привычная сцена: порт, в котором было полно народу, хотя рыбаки вышли в море несколькими часами ранее. На зимние месяцы гавань перекрывал лёд, поэтому, видимо, норсийцы словно обезумели с приходом весны — этот сезон здесь отличался температурой чуть выше замерзания морской воды, а не цветами и пчёлами, как в более цивилизованных странах. На фоне яркого горизонта чернел лес мачт, длинные ладьи и торговые корабли викингов стояли здесь вместе с трёхмачтовыми торговыми судами из дюжины южных государств. Повсюду суетились люди, загружая, разгружая и выполняя что-то замысловатое с верёвками. Позади возились с сетями торговки рыбой, или разбирали блестящие горы вчерашнего улова, орудуя страшно острыми ножами.

— Я его не вижу. — Обычно Снорри было легко отыскать в толпе: нужно было просто посмотреть вверх.

— Там! — Туттугу потянул меня за руку, указывая на самую маленькую лодку у причала, с самым крупным человеком на борту.

— Это? Она мала даже для Снорри! — Но я всё равно поспешил за Туттугу. У поста начальника гавани начался какой-то переполох, и, могу поклясться, кто-то выкрикнул "Кендет!".

Я обогнал Туттугу и, с грохотом промчавшись по причалу, до маленькой лодочки Снорри добежал намного раньше. Снорри посмотрел на меня сквозь растрёпанную ветром копну чёрных волос. Отчётливо увидев в его взгляде недоверие, я шагнул назад.

— Что? — Я поднял ладони. Нужно всерьёз воспринимать любую враждебность от человека, который машет топором, как Снорри. — Что я такого сделал? — Правда, я припоминал что-то вроде перебранки, хотя казалось невероятным, что у меня хватило бы смелости возражать безумцу шести с половиной футов роста, накачанному мышцами.

Снорри покачал головой и отвернулся, продолжая раскладывать припасы. Казалось, лодка доверху забита ими. И им.

— Ну правда! Меня по голове треснули! Что я такого сделал?

Сзади, фыркая, подбежал Туттугу — казалось, он хотел что-то сказать, но не мог, так как сильно запыхался.

Снорри фыркнул.

— Я отплываю, Ял. Ты меня не отговоришь. Просто посмотрим, кто сломается первым.

Туттугу положил руку мне на плечо и согнулся, насколько позволял его живот.

— Ял… — Что бы он ни собирался сказать, получались только хрипы и охи.

— Кто сломается первым? — Я начал припоминать. Безумный план Снорри. Его решимость отправиться на юг с ключом Локи… и моя решимость остаться в уютных "Трёх Топорах", наслаждаясь компанией, пока либо деньги не кончатся, либо погода не улучшится настолько, что можно будет спокойно добраться до континента. Аслауг была со мной согласна. Всякий раз на закате она поднималась из самых тёмных пределов моего разума и рассказывала, насколько безрассуден норсиец. Она даже убедила меня, что лучше всего будет разделиться со Снорри, освободив её и присягнувшего свету духа Баракеля, чтобы они могли вернуться в свои владения, унеся с собой последние следы магии Молчаливой Сестры.

— Ярл Сноррен. — Туттугу сделал глубокий вдох. — Люди ярла Сноррена! — Он ткнул пальцем назад, в сторону причала. — Вперёд! Быстро!

Снорри, поморщившись, выпрямился и хмуро посмотрел на стену дока, где хускарлы в кольчугах проталкивались через толпу.

— Я не враждую с ярлом Снорреном.

— Ял враждует! — Туттугу тяжело толкнул меня между лопаток. Мгновение я стоял, махая руками и стараясь удержать равновесие, потом сделал полшага вперёд, запнулся за проклятый меч и рухнул в лодку. Я врезался в Снорри, и оказалось, что это лишь чуть-чуть менее больно, чем удариться лицом в корпус корабля. Он поймал меня, чтобы я упал в воду на дне лодки, а не в морскую воду чуть левее.

— Какого чёрта? — Снорри ещё стоял, когда Туттугу начал с трудом спускаться в лодку.

— Я тоже еду, — сказал Туттугу.

Я лежал на боку в грязной ледяной воде на дне грязной ледяной лодки Снорри. Не лучшее время для раздумий, но я задумался о том, как же быстро произошло так, что я из приятного тёпла между стройных ног Эдды очутился в неприятном холоде среди мокрых верёвок и воды на дне лодки. Схватившись за маленькую мачту, я сел, проклиная свою удачу. Когда я сделал вдох, то ещё подивился, что Туттугу спускается за нами.

— Вылезай! — Похоже, та же мысль пришла в голову и Снорри. — Тутт, ты уже наладил жизнь здесь.

— И ты потопишь проклятую лодку! — Раз никто, видимо, не собирался делать ничего насчёт побега, я сам начал прилаживать вёсла. Но действительно — на юге Туттугу делать было нечего, и в Тронде он обустроился намного лучше, чем в прежней жизни в качестве викинга-налётчика.

Туттугу слез задом в лодку и, поворачиваясь, чуть не свалился.

— Тутт, что ты здесь делаешь? — Снорри вытянул руки, помогая ему удержаться, а я схватился за борта. — Останься. Пусть твоя женщина за тобой присмотрит. Тебе не понравится там, куда я еду.

Туттугу посмотрел на Снорри, они стояли неуютно близко.

— Мы, ундорет. — Вот и всё, что он сказал, но Снорри этого, видимо, хватило. В конце концов, они, скорее всего, были двумя последними оставшимися из их народа. Последними кто остался из Уулискинда. Снорри поник, словно потерпел поражение, а потом двинулся назад и взялся за вёсла, оттолкнув меня на нос.

— Стой! — донеслись крики с причала, а вслед за ними грохот сапог. — Остановите лодку!

Туттугу отвязал верёвку, и Снорри опустил вёсла, плавно увозя нас прочь. Первый краснолицый хускарл ярла Соррена примчался к месту, где мы были пришвартованы, и зарычал, чтоб мы вернулись.

— Греби быстрее! — Я запаниковал, напуганный тем, что они могут прыгнуть за нами. Сердитые люди с острым железом часто оказывают на меня такой эффект.

Снорри засмеялся.

— У них нет доспехов для плавания. — Он оглянулся на них, и, повысив голос, прогремел, заглушая их протесты: — А если этот человек и впрямь бросит топор, который поднял, то я действительно вернусь, чтобы лично вернуть его.

Мужик продолжал держаться за свой топор.

— И катитесь к чёрту! — крикнул я, но не так громко, чтобы люди на причале меня не услышали. — Чума на ваш Норсхейм и на всех здешних женщин! — Я попытался встать и помахать им кулаком, но передумал, когда чуть не вывалился за борт. Тогда я тяжело осел, держась за больной нос. По крайней мере, наконец-то я ехал на юг, и эта мысль неожиданно сильно подняла мне настроение. Приплыву домой, меня встретят как героя, и женюсь на Лизе де Вир. Мысли о ней помогали мне идти в Суровых Льдах, и теперь, когда Тронд уменьшался вдали, она снова заполнила моё воображение.

Видимо, все эти месяцы, когда я изредка забредал в доки и сердито смотрел на корабли, сделали из меня моряка получше. Меня не вывернуло, пока мы не оказались далеко от порта, и я уже почти не различал выражений на лицах хускарлов.

— Ты только против ветра этого не делай, — сказал Снорри, не сбиваясь с ритма.

Я со стонами закончил и ответил:

— Я знаю, теперь. — Я вытер большую рвоты часть с лица. На завтрак у меня был только удар по носу, поэтому тошнило не так сильно.

— Они за нами погонятся? — спросил Туттугу.

Эйфория от того, что я избежал ужасной смерти, ссохлась так же быстро, как и расцвела, и мои яйца попытались втянуться в тело.

— Они же не… или..? — Я задумался, насколько быстро может грести Снорри. Определённо, под парусом нашей маленькой лодочке не обогнать длинную ладью ярла Соррена.

Снорри умудрился пожать плечами.

— Что ты такого сделал?

— Его дочь.

— Ядвигу? — Он покачал головой и рассмеялся. — За это Эрик Соррен гонялся за многими мужиками. Но в основном пока не убедится, что они удирают. Хотя, принц Красной Марки… ради принца он может проехать на милю дальше, а потом притащить тебя назад и связать тебе руки перед камнем Одина.

— О, Боже! — Ещё какая-то жуткая языческая пытка, о которой я не слышал. — Я же её едва коснулся. Клянусь. — Во мне начинала подниматься паника, вместе с очередной волной рвоты.

— Это означает "жениться", — сказал Снорри. — Связать руки. И, судя по тому, что я слышал, ты едва коснулся её неоднократно, и к тому же в медовом зале её отца.

Я пробулькал что-то с большим количеством гласных, перегнувшись через борт, и спросил, когда немного пришёл в себя:

— Так где наш корабль?

Снорри выглядел озадаченно.

— Ты в нём сидишь.

— Я имею в виду корабль нормальных размеров, который отвезёт нас на юг. — Осматривая волны, я не замечал ни следа более крупного судна, на встречу которому, как я предполагал, мы плыли.

Снорри поджал губы так, словно я оскорбил его мать.

— Ты в нём сидишь.

— Ой, да ладно… — Я запнулся под тяжестью его взгляда. — Серьёзно? Мы поплывём через море до самого Маладона на этой лодочке?

В качестве ответа Снорри осушил вёсла и начал готовить парус.

— Святый Боже. — Я сел на носу, с мокрой от брызг шеей, и посмотрел на сланцево-серое море, с белыми пятнами в тех местах, где ветер рвал верхушки волн. Большую часть путешествия на север я провёл без сознания, и это было благословением. Возвращение придётся вынести без блаженства забвения.

— Ял, Снорри собирается заходить в порты вдоль берега, — крикнул Туттугу со своей кучи на корме. — Чтобы пересечь Карловы воды, мы отплывём из Кристиана. Только тогда мы потеряем землю из вида.

— Это большое утешение, Туттугу. Я всегда предпочитаю тонуть, видя землю.

Часы шли за часами, и норсийцы явно неплохо проводили время. Что до меня, то я оставался во власти страдания от похмелья, приправленного внушительной дозой табуретки-по-голове. Изредка я прикасался к носу, пытаясь убедиться, что удар Астрид его не сломал. Она мне нравилась, и меня печалило, что мы уже не приласкаем друг друга в постели её муженька. Я догадывался, что она игнорировала мои походы налево, пока могла считать себя центром и высшей точкой моих ухаживаний. А когда я стал волочиться за высокородной дочерью ярла, и делал это настолько публично — должно быть, этого её гордость уже вынести не могла. Я потёр челюсть и поморщился. Чёрт, я уже скучал по ней.

— Вот. — Снорри сунул мне помятую оловянную кружку.

— Ром? — Я поднял голову и покосился на содержимое. Я твёрдо верю в опохмел, а морские приключения, по моему опыту (в основном воображаемому), не обходятся без рома.

— Вода.

Со вздохом я распрямился. Солнце взобралось уже до своей высшей точки, бледный круг с трудом просвечивал через белую дымку облаков.

— Похоже, вовремя ты собрался в путь. Хотя и по ошибке. Но если бы ты не был готов отплыть, мне уже связали бы руки. Или чего похуже.

— Это серендипность.

— Серен-что-сть? — Я глотнул воды. Ну и гадость. Как в целом и вся вода.

— Счастливая случайность, — сказал Снорри.

— Уф. — Варвары должны знать своё место, а использование длинных слов под это не попадает. — Но всё равно, безумием было отплывать в начале года. Смотри! Повсюду до сих пор плавает лёд! — Я указал на большую льдину, на которой вполне мог поместиться маленький домик. — Если мы врежемся в такую, от этой лодочки ничего не останется. — Я переполз назад, поближе к нему и к мачте.

— Тогда лучше не мешай мне править. — И словно в доказательство он швырнул нас влево, какой-то смертоносный кусок дерева пролетел в паре дюймов над моей головой, и парус повернулся.

— К чему такая спешка? — Теперь, когда пропал соблазн трёх восхитительных женщин, увлечённых моим внушительным обаянием, я с бо́льшей готовностью мог выслушивать доводы Снорри об оголтелом отъезде. Я мстительно решил использовать в разговоре слово "оголтело". — К чему вся эта оголтелость?

— Ял, мы это уже проходили. До конца! — Снорри стиснул зубы, его мышцы напряглись.

— Расскажи снова. В море такие вещи понятнее. — Под этим я подразумевал, что в прошлый раз не слушал, поскольку его слова казались мне просто десятком различных доводов, чтобы вырвать меня из тепла таверны и из рук Эдды. Я буду скучать по Эдде, она и правда милая девушка. А ещё — демон в мехах. На самом деле иногда мне казалось, что это я для неё — иностранная пассия, а не наоборот. Она никогда не заводила разговоров о знакомстве с родителями. Никогда не шептала своему принцу о свадьбе… Человек, который наслаждался бы чуть меньше меня, мог бы даже решить, что его гордость уязвлена. Северные обычаи очень странные. Я не жалуюсь… но они странные. Между этими тремя женщинами я провёл зиму в постоянном истощении. И без нависшей угрозы смерти, у меня, возможно, никогда не нашлось бы сил уехать. Так и прожил бы свою жизнь — уставшим, но счастливым трактирщиком в Тронде. — Расскажи ещё раз, и мы больше никогда не будем об этом говорить!

— Я говорил тебе сот…

Я наклонился сблевануть.

— Ладно! — Снорри поднял руку, останавливая меня. — Если это не даст тебе заблевать всю мою лодку. — На миг он наклонился за борт, направляя лодку своим весом, а потом сел обратно. — Туттугу! — Он приставил два пальца к глазам, показывая следить за льдинами. — Этот ключ. — Снорри похлопал по овечьей куртке над сердцем. — Нам он достался нелегко. — Туттугу фыркнул. Я едва не содрогнулся. У меня неплохо получалось забывать всё, случившееся между днём, когда мы покинули Тронд, направляясь в Чёрный форт, и нашим возвращением назад. К несчастью, пары намёков было достаточно, чтобы воспоминания начали просачиваться через барьеры. В частности, меня снова начал преследовать скрежет железных петель, раздававшийся, когда дверь за дверью сдавались нерождённому капитану и тому проклятому ключу.

Снорри уставился на меня своим взглядом, со смесью честности и решимости, от которого хочешь присоединиться к нему в любом его безумном плане — всего на миг, пока в дело снова не вступит здравый смысл.

— Мёртвый Король захочет вернуть ключ. Другим он тоже нужен. Во льдах, зимой, в снегу мы были в безопасности… но как только гавань расчистилась, ключ нужно переместить. В Тронде его не уберечь.

Я покачал головой.

— Безопасность — это последнее, что у тебя на уме! Аслауг рассказала мне, что ты на самом деле собираешься сделать с ключом Локи. Все эти разговоры о том, чтобы привезти его обратно моей бабушке были чушью. — Снорри прищурился. В кои-то веки я от этого взгляда не запнулся. Измучившись за худший из дней и расхрабрившись от страданий путешествия, я продолжал бушевать, не обращая внимания на взгляды. — Ну! Разве это была не чушь?

— Красная Королева уничтожит ключ, — сказал Снорри.

— Отлично! — Я едва не кричал. — Это именно то, что она должна сделать!

Снорри взглянул на свои руки, лежавшие ладонями вверх на его коленях — большие, покрытые шрамами и мозолями. Ветер трепал его волосы, закрывая лицо.

— Я отыщу эту дверь.

— Боже! Этот ключ нельзя нести туда! — Если и правда была дверь в смерть, то никто в здравом уме не захочет оказаться перед ней. — Если это утро меня чему и научило, так это тому, что нужно быть крайне осторожным с тем, какую дверь ты открываешь, и когда.

Снорри не ответил. Он продолжал молчать. Спокойно сидел. Долгое время не было слышно ничего, кроме хлопков паруса и плеска волн о корпус. Я знал, какие мысли носятся в его голове. Я не мог их озвучить, у меня бы во рту слишком пересохло. Я не мог их отрицать, хотя это было бы лишь эхом той боли, которую причинило бы такое отрицание ему.

— Я верну их. — Он посмотрел мне в глаза, и на миг я поверил, что он сможет. Его голос, и всё его тело сотрясалось от чувств, хотя непонятно было, насколько это печаль, а насколько гнев.

— Я найду эту дверь. Отопру её. И верну мою жену, моих детей и моего нерождённого сына.

 

ТРИ

— Ял? — Кто-то тряс меня за плечо. Я протянул руку, чтобы покрепче обнять Эдду, и обнаружил, что мои пальцы запутались в отвратительных рыжих зарослях просоленной и засаленной бороды Туттугу. Вся грустная история разом обрушилась на меня, и я издал стон, а потом застонал ещё сильнее от качки, поднимавшей и опускавшей нашу маленькую лодочку.

— Что? — Сон мне снился неважный, но всё же лучше, чем это.

Туттугу сунул мне полбуханки тёмного викингского хлеба, словно на корабле действительно возможно есть. Я отмахнулся. Если норсийские женщины были лучшим, что есть на крайнем севере, то их кухня считалась одной из худших. С рыбой они в основном справлялись неплохо: еда получалась простая и недорогая, хотя надо было следить, чтобы тебя не накормили сырой рыбой, или полутухлой, воняющей хуже мертвечины. Они называют это "деликатесы". Есть надо, когда пища на стадии между сырой и протухшей! Мясо — то мясо, которое способно цепляться за почти вертикальные поверхности севера — им можно было доверить приготовить на открытом огне. Всё остальное получалось ужасно. А что касается прочего съестного, норсийцы делали его почти несъедобным при помощи комбинации соли, маринада и сушёных гадостей. Китовое мясо они консервировали, писая на него! По моей теории, за долгую историю набегов друг на друга они приучились делать свою еду настолько отвратительной, что никто в здравом уме не захотел бы её украсть. И таким образом гарантировали себе: что бы враги ни утащили — женщин, детей, коз, золото — по крайней мере обед они оставят.

— Подплываем к Олаафхейму, — сказал Туттугу, снова пытаясь всучить мне мою порцию.

— Чё? — Я поднялся и посмотрел за нос лодки. Казавшаяся бесконечной неприветливая береговая линия мокрых чёрных утёсов, защищённых мокрыми чёрными скалами, сменилась устьем реки. По обе стороны взмывали крутые горы, но здесь река пробила долину, по краям которой можно было пасти скот, и оставила округлую пойму, где ютился маленький порт, выделявшийся на чёрном фоне.

— В море лучше не ночевать. — Туттугу помедлил, кусая хлеб в своей руке. — Особенно когда земля так близко. — Он глянул на запад, где солнце собиралось опуститься к горизонту. Быстрый взгляд, который он бросил на меня, прежде чем принялся есть, сказал мне, что он не хотел бы оставаться со мной в лодке, когда на закате явится Аслауг.

Снорри сменил курс в сторону устья реки, Хёнир, как он её назвал, и направил лодку против слабого течения в сторону гавани Олаафхейма.

— Ял, здесь одни рыбаки и налётчики. Клан Олааф, во главе которого стоят ярлы Харл и Кнутсон, братья-близнецы, сыновья Кнута Ледяного Грабителя. Это не Тронд. Люди здесь не настолько… космополитичны. Они скорее…

— Скорее расколют мне череп, если я гляну на них не так, — прервал я его. — Суть уловил. — Я поднял руку. — Обещаю не лезть в постель к дочерям ярлов. — Я даже говорил это всерьёз. Теперь, когда мы на самом деле отправились в путь, меня волновала перспектива вернуться в Красную Марку, снова быть принцем, снова предаваться своими развлечениями, веселиться со старыми знакомыми, и оставить все неприятности позади. А если планы Снорри ведут его другим путём, то нам остаётся лишь посмотреть, что будет. Как он раньше говорил, посмотрим, кто сломается первым. Узы, которые нас связывали, похоже, ослабли после событий в Чёрном форте. Мы уже могли разделяться на пять миль и даже больше, прежде чем начинались неудобства. И, как мы уже видели, если магия Молчаливой Сестры действительно уходила из нас, то эффект уже не был фатальным… если не считать других людей. Для критической ситуации совет Аслауг казался здравым. Пусть магия выйдет, пусть она и Баракель освободятся и вернутся в свои владения. Судя по последнему случаю, приятного будет мало, но это всё равно, что вырвать зуб — потом будет намного лучше. Впрочем, очевидно, я сделал бы всё, чтобы не вырывать конкретно этот зуб — если только для этого не пришлось бы долго и утомительно путешествовать в смертельной опасности со Снорри. По моему плану его надо было доставить в Вермильон и сделать так, чтобы бабушка приказала своей сестре снять наши узы как-нибудь помягче.

В гавань Олаафхейма мы прибыли, когда по воде к нам уже тянулись тени от кораблей на якоре. Снорри свернул парус, а Туттугу грёб к причалу. Рыбаки прерывали свои занятия, поставив корзины с хеком и треской, и глазели на нас. Торговки рыбой откладывали недоштопанные сети и толпились за спинами своих мужчин, глазея на новоприбывших. Норсийцы, занятые какими-то делами на ближайшей ладье из четырёх, высовывались за борт и кричали что-то на старом языке. Угрозы или приветствия, кто знает — викинги и самые тёплые пожелания могут прорычать таким тоном, что кажется, будто он обещает перерезать горло твоей матери.

Когда до причала оставался ярд, Снорри прыгнул с борта лодки на стену гавани. Местные, хлынув на скалу, немедленно его обступили. По множеству похлопываний по плечам и тону рычания я догадался, что у нас всё в порядке. Из-под некоторых бород изредка даже смешки доносились, что было непросто, поскольку клан Олааф отращивал на лицах самую впечатляющую растительность из всех, что я когда-либо видел. Многие культивировали такие лохматые взрывы, которые выглядели, словно обычные бороды после неожиданных и крайне поразительных новостей. Другие заплетали их в две, три, а то и в пять кос до пояса с железными колпачками на концах.

— Снорри. — Новоприбывший ростом больше шести футов, шириной не меньше, к тому же толстый и с похожими на куски мяса руками. Сначаля я подумал, что на нём весенняя шуба или что-то вроде шерстяной рубахи, но когда он подошёл к Снорри, стало очевидно, что это волосы на его груди просто не знают, когда остановиться.

— Боррис! — Снорри протолкался через остальных, чтобы пожать руку этому человеку. Они кратко поборолись, не уступая друг другу.

Туттугу закончил привязывать лодку, и местные, по двое на каждую его руку, втащили его на причал. Я быстро взобрался вслед за ним, не желая, чтобы и меня вытаскивали.

— Туттугу! — Снорри указал Боррису на него. — Ундорет. Мы, пожалуй, последние из нашего клана, он и я. — Он замолк, приглашая присутствующих уличить его во лжи, но никто не признался, что видел других выживших.

— Чума на всю Хардассу. — Боррис сплюнул на землю. — Будем убивать их, где встретим. И всех, кто якшается с Затонувшими Островами. — В ответ на это поднялись гул и крики. Многие плевали, произнося слово "некромант".

— Чума на всю Хардассу! — Крикнул Снорри. — За это стоит выпить!

Крича и топая ногами, вся толпа направилась в сторону лачуг и усадеб, стоявших за рыболовными зданиями и сараями для лодок гавани. Снорри и Боррис шли впереди, положив руки друг другу на плечи и хохоча над какой-то шуткой. А меня, единственного принца из присутствующих, никто не представил, и я плёлся в хвосте, среди рыбаков, руки которых до сих пор были в чешуе от улова.

Пожалуй, у Тронда, как и у всех городов, есть свой особый запах и вскоре его уже перестаёшь замечать. Подышав денёк в море воздухом Атлантидского океана, не испорченного ничем, кроме чуточки соли, я понял, что ближние снова могут раздражать мой нос. Олаафхейм вонял свежей рыбой, по́том, несвежей рыбой, сточными водами, тухлой рыбой и необработанными шкурами. И становилось только хуже по мере того, как мы медленно продвигались вглубь, через лабиринт низких лачуг из распиленных брёвен, с торфяными крышами. Перед каждой лачугой висели сети, а сзади были сложены укрытые дрова.

Большой зал Олаафхейма был меньше фойе во дворце моей бабушки. Это было наполовину деревянное строение, у которого была замазана грязью каждая щель или впадина, куда ветер мог сунуть свои пальцы. Дранка на крыше проредела от зимних штормов.

Я пропустил вперёд себя толпу норсийцев и обернулся лицом к морю. На западе на ясном небе садилось алое солнце. Зима в Тронде была длинной и холодной. Да, я провёл в мехах на постели больше времени, чем было бы благоразумно, но по правде говоря, на севере большинство поступает так же. Ночь может длиться двадцать часов, и даже когда день, наконец, наступает, никогда не становится теплее уровня, который я называю "ну уж нахуй" — поскольку, стоит только открыть дверь, как твоё лицо тут же замерзает настолько, что становится больно говорить, и тогда ты мужественно произносишь: "ну уж нахуй", разворачиваешься и возвращаешься в постель. Зимой на севере нечем особо заняться, кроме как терпеть её. В самом разгаре сезона восход и рассвет настолько сближаются, что если бы мы со Снорри находились в одной комнате, то Аслауг и Баракель могли бы даже встретиться. Чуть дальше на север, и они наверняка бы встретились, поскольку там дни сокращаются совершенно, становясь одной сплошной ночью, которая длится неделями. Хотя вряд ли встреча Аслауг с Баракелем была бы хорошей затеей.

Я уже чувствовал, как Аслауг скребётся на задворках моего разума. Солнце ещё не коснулось воды, но море уже пылало кровавым светом, и я слышал её шаги. Я вспомнил, как темнели глаза Снорри, когда она его навещала. Даже его белки́ наполнялись тенью, и на пару минут становились настолько чёрными, что можно было принять их за дыры в какую-то бесконечную ночь, из которой польются кошмары, стоит только ему взглянуть в твою сторону. Впрочем, я считал это несовпадением характеров. Моё зрение, если уж на то пошло, прояснялось, когда она приходила. Во время каждого заката я старался остаться один, так что мы могли побыть наедине. Снорри называл её созданием лжи, соблазнительницей, чьи слова могут превратить нечто ужасное в такую мысль, которую любой разумный человек будет готов обдумать. Я же находил Аслауг весьма приятной, хотя, быть может, слегка неумеренной. И определённо она меньше меня заботилась о моей безопасности.

Когда Аслауг пришла впервые, я удивился, насколько она похожа на образ, нарисованные в моей голове историями Снорри. Я рассказал ей об этом, и она рассмеялась. Она сказала, что люди всегда видят то, что ожидают увидеть, но за этим скрывается более глубокая правда.

— Человеческие желания и страхи придают форму миру. Это война надежды с ужасом, ведущаяся на основании, которое сам человек сделал податливым, хотя давно забыл, как. Все люди, и все людские творения стоят на глиняных ногах, ожидая, что их создадут и изменят. Страх выковывает из них монстров тёмных недр каждой души, жаждущих разорвать мир на части. — Так она мне представилась.

— Принц Ялан. — Аслауг шагнула из теней зала. Тени держались за неё, словно тёмная паутина, не желая отпускать. Она высвободилась, как только солнце поцеловало горизонт. Никто не принял бы её за человека, но она носила женскую фигуру, и делала это отлично. Её кожа была цвета кости, но настолько пропитанной чернилами, что они проникли в каждую пору, подчёркивая текстуру и собираясь чернотой в каждой впадинке. Она смотрела на меня глазами, в которых не было цвета — только страсти. Узкое изящное лицо обрамляли масляно-тёмные волосы, ниспадавшие неестественными завитками и локонами. В её красоте было что-то от богомола, и что-то от бесчеловечности греческих скульптур. Но, будь то маска или нет, со мной это срабатывало. В вопросах плоти меня увлечь легко.

— Ялан, — снова сказала она, обходя меня. Вместо платья она носила обрывки тьмы.

Я не ответил, и не повернулся за ней. Жители деревни всё ещё подходили, крики и смех изнутри усиливались с каждой минутой. Никто из них не видел Аслауг, но если они заметят, что я кручусь и разговариваю с пустотой, то ничего хорошего не выйдет. Северяне суеверный народ, и, откровенно говоря, после всего, что я видел за последние несколько месяцев, они в этом правы. Но у их подозрений часто есть острый конец, и мне не хотелось, чтобы меня им проткнули.

— Что ты делаешь здесь, в диких землях, вместе со всеми этими крестьянами? — Аслауг снова появилась слева от меня, её губы у моего уха. — И почему, — её тон стал резче, глаза прищурились, — здесь этот присягнувший свету? Я чую его. Он же собирался уезжать… — Она наклонила голову. — Ялан? Ты отправился с ним? Увязался, словно пёс на привязи? Ялан, мы же говорили об этом. Ты принц, человек королевской крови, претендент на престол Красной Марки.

— Я еду домой, — прошептал я, едва шевельнув губами.

— Оставив красоток позади? — Когда дело доходило до женщин, в её голосе всегда появлялась нотка неодобрения. Она явно из ревнивиц.

— Я решил, что время пришло. Они уже становились назойливыми. — Я потёр голову, не уверенный, что Туттугу вытащил все занозы.

— Оно и к лучшему. В Красной Марке мы начнём расчищать ваш путь к успеху. — Её лицо осветила улыбка, небо за её спиной стало алым в предсмертных муках солнца.

— Ну… — Мои губы скривились, эхом повторяя её выражение. — Я не люблю убийства. Но если все мои кузены скопом свалятся с обрыва, я хуже спать не стану. — Я давно понял, что есть смысл ей подыгрывать. Но, хотя я порадовался бы любому несчастью, какое судьба сбросила бы на кузенов, особенно на трёх или четырёх из них, мне никогда не нравились смертельные игры с ножом и ядом, в которые играли при некоторых дворах. Моё же ви́дение славного пути к престолу включало в себя подхалимаж и фаворитизм, смазанные байками о героизме и рассказами о гениальности. Мне нужно было всего лишь стать фаворитом моей бабушки и нечестным путём пробраться на место наследника — а дальше останется лишь подождать, когда старуху своевременно хватит удар, и наступит моё правление удовольствия!

— Ялан, ты в курсе, что Снорри планирует тебя уничтожить? — Она коснулась моей руки. Прикосновение холодное, но в то же время возбуждающее, наполненное всеми восхитительными возможностями, которые скрывает ночь. — Ты же знаешь, Баракель инструктирует его. То же самое он говорил тебе, когда я была внутри Снорри.

— Я верю Снорри. — Если бы он хотел меня убить, то мог бы сделать это уже множество раз.

— И сколько ещё, принц Ялан? Сколько ещё ты будешь ему верить? — Её губы сомкнулись рядом с моими, последние лучи заката окружили её голову ореолом. — Не верь свету, принц Ялан. Звёзды красивы, зато пространство между ними бесконечно и черно́ от обещаний. — Я почти слышал, как за спиной её тень смешивается с моей, как шелестят одна об другую сухие паучьи лапы. — Если Снорри вернётся в Вермильон с твоим телом и правильной историей, то заслужит благодарность во многих кругах, по многим причинам.

— Доброй ночи, Аслауг. — Я сжал, что было возможно, и умудрился не содрогнуться. В последние мгновения перед темнотой она всегда была меньше всего похожа на человека, словно её сущность задерживалась на один удар сердца дольше маски.

— Наблюдай за ним! — И тени затянули её, став сплошным мраком, который вскоре превратится в ночь.

Я повернулся и последовал за местными в их "большой" зал. Мгновения с Аслауг всегда делали меня менее терпимым к потным крестьянам и к их грубым мелким жизням. А за Снорри и впрямь, пожалуй, стоило понаблюдать. В конце концов, он едва не бросил меня, когда мне больше всего нужна была помощь. Ещё день, и я познал бы все ужасы связывания рук, или ещё более жестоких форм правосудия викингов.

 

ЧЕТЫРЕ

Медовый зал разделяли три длинных стола, за которыми сидели мужчины и женщины, поднимавшие пенные рога и пивные кружки. Дети, которым было не больше восьми-девяти лет, бегали туда-сюда с кувшинами, наполняя их в четырёх огромных бочках и не давая пересыхать сосудам в руках пирующих. В камине рычал огромный костёр, перед которым на вертелах жарилась рыба. По краям комнаты лаяли гончие, иногда осмеливаясь промчаться под столами, если что-то упадёт. Понадобилось время, чтобы привыкнуть к жаре, рёву и вони этого места после морозного весеннего вечера. Я проложил курс в заднюю часть зала, стараясь держаться подальше от собак. Животные обычно хорошо оценивают характер: я им не нравлюсь. За исключением лошадей, которые по непонятным мне причинам меня любят. Возможно, эта связь происходит от нашего общего интереса: нам нравится убегать.

Снорри и Боррис сидели близко к огню, а по обе стороны от них располагались воины Олаафхейма. Похоже, большинство в этой компании принесли с собой на вечернюю выпивку топоры, так разложив их на столах, что даже поставить кружку было непростой задачей. Когда я подошёл, Снорри повернулся и прогремел, чтобы мне освободили место. Некоторые в ответ заворчали, но быстро успокоились, услышав слово "берсерк". Я втиснулся на узкую отполированную задницами скамью, пытаясь не показывать, как мне неприятно сидеть в такой тесноте, среди волосатых бандитов. Моя терпимость к такой фамильярности увеличилась за время, пока я был владельцем и управляющим "Трёх Топоров"… ну, на самом деле я платил Эйольф за работу в баре, а Хельге и Гудрун за обслуживание столов… но всё же мысленно я был там. В любом случае, хоть моя терпимость и увеличилась, но она по-прежнему оставалась не достаточно высокой. К тому же в Тронде намного выше качество бородатых варваров с топорами. Впрочем, столкнувшись с таким положением — не говоря уже о столе, заваленном топорами — я делал ровно то, что делал бы любой человек, желающий остаться с тем же числом рук и ног, с каким и вошёл. Ухмылялся, словно идиот, и терпел.

Я дотянулся до бутыли, наполненной до краёв, которую мне принёс светловолосый босой ребёнок, и решил напиться. Это помогло бы мне не влезать в неприятности, да и заманчивой казалась возможность провести всё путешествие до континента в состоянии опьянения. Лишь одна тревога останавливала мою руку. Хоть и больно было это признавать, но кровь моей бабушки действительно во мне проявлялась. Снорри и Туттугу уже упоминали нашим хозяевам о моей… нестабильности. Посреди севера, где нужно сражаться с троллями, быть берсерком — хорошее дело. Но любой здравомыслящий человек скажет, насколько это неудобно. Я всегда благоразумно опасался сражений. Поэтому меня не очень-то радовало открытие, что я превращаюсь в безумного маньяка, стоит толкнуть меня слишком сильно, и бросаюсь, сломя голову, в самую гущу сражения. Главное преимущество мудрого человека — знать идеальное время, когда пора удирать. А эта стратегия выживания несколько ослабляется склонностью пускать пену изо рта, отбрасывая всякий страх. Страх — ценное качество, это концентрированный здравый смысл в чистейшем виде. И нет ничего хорошего, когда его не хватает. К счастью, нужно довольно сильно толкать меня, чтобы выпустить наружу моего скрытого берсерка, и, насколько мне известно, такое случалось лишь дважды. Один раз на перевале Арал, и один раз в Чёрном форте. И прекрасно будет, если больше со мной такого не случится.

— … Скилфа… — говорил в рог с элем одноглазый человек напротив Снорри. Я уловил это слово, и этого было достаточно.

— Что? — Я залпом допил остатки эля и вытер пену с бороды — эту прекрасную светлую поросль я вырастил, чтобы соответствовать климату. — Снорри, я туда не вернусь, ни за что. — Я вспомнил ведьму в её пещере, и её пластиковый легион повсюду вокруг. Она напугала меня до чёртиков. Меня до сих пор посещали кошмары.

— Расслабься. — Обаятельно улыбнулся мне Снорри. — Нам и не придётся.

Я и впрямь расслабился и осунулся, как только ушло не пойми откуда взявшееся напряжение.

— Слава Богу.

— Она всё ещё на зимних квартирах. В Берентоппене. Это гора огня и льда, не очень далеко от моря, и это будет наша последняя остановка перед тем, как мы покинем север. Потом останется всего несколько дней вдоль побережья, а там уже в Маладон, через открытое море.

— Чёрт, нет! — Меня пугала эта женщина, а не тоннели и статуи. Ладно, они тоже, но смысл был в том, что я никуда не пойду. — Мы направляемся на север. У Красной Королевы есть все нужные нам ответы.

Снорри покачал головой.

— Ял, у меня есть вопросы, которые не будут ждать. Вопросы, на которые нужно пролить немного северного света.

Я знал, о чём он хотел поговорить — об этой проклятой двери. Но если он принесёт ключ к Скилфе, она, возможно, его заберёт. Я ни на миг не сомневался, что она сможет. Но всё же, мне плевать, если она украдёт ключ. В любом случае, такая могущественная вещь будет в большей безопасности на хранении у старой ведьмы. Подальше оттуда, где я собирался находиться, и вне досягаемости Мёртвого Короля.

— Ладно. — Снова перебил я одноглазого воина. — Иди. Но я останусь на лодке!

Парень напротив Снорри посмотрел на меня своим холодным синим глазом. Вторая глазница была пуста, свет от огня падал на маленькие уродливые мышцы, которые подёргивались в тени углубления.

— Снорри, этот фит-фирар щас говорит от твоего имени?

Я знал, что это довольно серьёзное оскорбление. Викинги не могут придумать ничего хуже, чем обозвать тебя "сухопутным" — человеком, не знающим моря. В этом-то и проблема с деревеньками в заводях: все такие вспыльчивые. В любую минуту все они готовы повскакивать и выпустить тебе кишки. Разумеется, это гиперкомпенсация за жизнь в холодных лачугах на негостеприимном берегу. Дома я плюнул бы ему в глаза и позволил бы половине дворцовой стражи держать меня, пока вторая половина выпинывала бы его из города. Но проблема с таким другом, как Снорри, в том, что он принимает всё за чистую монету, и думает, что я действительно хочу защищать свою честь. Зная Снорри, я не сомневался, что он будет стоять и хлопать, пока дикарь будет меня резать.

Этот мужик — кажется, Снорри называл его Гаути, — держал одну руку на топоре перед собой. Довольно небрежно, расставив пальцы, но не отводя от меня своего холодного глаза, в котором сложно было прочесть хоть что-то, кроме жажды убийства. Всё могло очень быстро обернуться очень скверно. Внезапно мною овладело желание отлить. Я улыбнулся отважной улыбкой Ялана, игнорируя чувство тошноты в животе, и вытащил кинжал — жуткую полосу чёрного железа. Это привлекло некоторое внимание, хотя и значительно меньшее, чем в любом другом месте, где мне приходилось видеть обнажённый клинок. По крайней мере, я с радостью заметил, как Гаути вздрогнул. Его пальцы почти сомкнулись на древке топора. В мою пользу было то, что я действительно выгляжу, как некий герой, который готов потребовать сатисфакции и обладает навыками, чтобы её добиться.

— Ял… — сказал Снорри, слегка нахмурившись, и глазами указал на восемь дюймов ножа в моей руке.

Я отодвинул несколько топоров и неожиданным движением развернул кинжал в руке, так, что кончик его завис в четверти дюйма над столом. И снова глаз Гаути дёрнулся. Я увидел, как Снорри тихо положил руку на обух топора этого мужика. Несколько воинов привстали, а потом снова уселись на свои места.

Огромное преимущество в моей карьере тайного труса — естественная способность легко лгать языком тела. Наполовину это… как там Снорри это назвал? Серендипность. Чистая случайность. Когда я пугаюсь, то сильно краснею, но в отношении здорового молодого человека, который на добрых два дюйма выше шести футов, это обычно принимают за гнев. И мои руки редко меня подводят. Внутри я могу дрожать от страха, но руки при этом не трясутся. И даже когда ужас настолько силён, что они всё-таки начинают дрожать, это тоже чаще всего принимают за ярость. Впрочем сейчас, когда я поднёс кончик ножа к столу, мои руки держались твёрдо и уверенно. Несколькими взмахами я грубо изобразил неправильную каплю с рогом наверху и выступом внизу.

— Чё это? — Спросил мужик напротив меня.

— Корова? — Очень пьяная женщина средних лет наклонилась через плечо Снорри.

— Люди клана Олааф, это Скоррон, страна моих врагов. Вот это — границы. А это… — Я чиркнул короткую линию на нижней части выступа, — Это перевал Арал, где я научил Скорронскую армию называть меня "дьяволом". — Я поднял голову и встретился с сердитым взглядом глаза Гаути. — И, обратите внимание, ни одна из этих границ не находится на побережье. Так что, если б я был человеком моря, то в моей стране это бы означало, что я никогда не смогу приблизиться к врагам. На самом деле, всякий раз, как я шёл бы под парусом, я бы от них убегал. — Я воткнул нож в самый центр Скоррона. — Там, откуда я, "сухопутные" — единственные мужчины, которые могут отправиться на войну. — Я позволил мальчишке заново наполнить мою кружку. — И мы знаем, что оскорбления, как кинжалы — важно, куда их направляешь, и где при этом стоишь. — Я закинул голову и осушил кружку.

Снорри ударил по столу, топоры подскочили, и раздался хохот. Гаути отклонился назад — рожа кислая, но гнев поутих. Эль снова потёк рекой. Принесли треску с какой-то солёной кашей и жуткими маленькими пирогами из водорослей, запечёнными почти до черноты. Мы ели. Лилось всё больше эля. Я обнаружил, что пьяно болтаю с седобородым мужиком, у которого за шрамами было лица не видно, о преимуществах ладей разных типов. Своё "экспертное" мнение на эту тему я по частям сложил во время бесчисленных пьяных разговоров вроде этого с завсегдатаями "Трёх Топоров". Больше эля — пролитого, разбрызганного, проглоченного. Думаю, мы договорились до узлов к тому времени, как я грациозно соскользнул со скамьи и решил остаться прямо там.

***

— Ядвига, — проворчал я, не до конца проснувшись. — Отстань, женщина.

Облизывание ненадолго прекратилось, а потом началось снова. Я смутно задумался, где я, и когда язык Ядвиги стал таким длинным. И мокрым. И вонючим.

— Отвали! — Я ударил собаку. — Проклятая шавка. — Я поднялся на локте, по-прежнему полупьяный. Раскалённые угли раскрашивали зал кромками и тенями. Гончие сновали под столами в поисках объедков. Я различил на полу полдюжины храпящих пьяниц, лежавших там, где упали, и глубоко спящего Снорри, который растянулся на центральном столе, положив голову на сумку.

Я нетвёрдо поднялся, в животе урчало. В зале воняло так, словно если пописать здесь, то станет только лучше, но я всё же направился к главным дверям. Во мраке я мог попасть по спящему викингу, и от этого уже нелегко было бы отговориться.

Я добрался до двойных дверей и открыл левую створку. Петли заскрежетали так, что можно было разбудить мёртвых — но, видимо, больше никого, — и я вышел наружу. Передо мной клубился пар от дыхания, и залитая лунным светом площадь блестела от инея. Очередная прекрасная ночь весной на севере. Я шагнул влево и начал отвечать на зов природы.

За журчанием позаимствованного эля слышался плеск волн по стене гавани; за ним — шёпот прибоя, равнодушно хлюпавшего по далёкому берегу, спускавшемуся к реке; а за ним… тишина, от которой у меня встали дыбом волосы на затылке. Я навострил уши, и не услышал ничего, что подтвердило бы мою тревогу, но даже в моём нынешнем состоянии у меня оставался нюх на неприятности. После появления Аслауг казалось, сама ночь стала мне нашёптывать. Сегодня она помалкивала.

Я повернулся, начал завязывать шнурок ширинки, но обнаружил, что мне нужно снова отлить, и прямо сейчас. Ярдах в десяти от меня стоял самый большой волк из всех. В "Трёх Топорах" я слышал немало небылиц, и готов был поверить, что на севере водятся волки гораздо больше, чем на юге. Я даже видел лютоволка своими собственными глазами, хотя тот был набит и установлен в прихожей дворца удовольствий мадам Серин, на улице Магистров в Вермильоне. А тварь передо мной, наверное, была из рода Фенриса, о котором рассказывали в Тронде. Волк ростом с лошадь, а из-за косм ещё и шире неё. В его пасти в лунном свете блестели острые зубы.

Я стоял, как истукан, и на землю перед моими ногами по-прежнему текла струя. Зверь двинулся вперёд, не рыча, не крадучись — быстро и немного неловко. Мне не пришло в голову потянуться за мечом. В любом случае волк выглядел так, словно мог просто откусить любой клинок. Так что я просто стоял и делал лужу. Обычно я горжусь, что я из тех трусов, которые действуют мгновенно, и, когда надо, убегают, а не торчат на месте. Но на этот раз бремя ужаса оказалось слишком тяжёлым, чтобы с ним бегать.

Только когда громадный зверь пронёсся мимо меня, разломав двойные двери и помчавшись в большой зал, я смог прийти в себя и начал убегать. Я побежал, задержав дыхание от запаха мертвечины, который шёл от твари. Добежал до края площади, подгоняемый жуткими криками и воплями за спиной, а потом мой разум бросил якорь. Собаки из зала с визгом промчались мимо меня. Я остановился, тяжело дыша — в основном от страха, ведь пробежал-то немного, — и вытащил меч. Впереди в глухой ночи могло быть сколько угодно таких монстров. В конце концов, волки охотятся стаями. Хотел ли я оказаться один в темноте с друзьями зверя, или безопаснее всего будет зал, где Снорри и дюжина других викингов дерутся с единственным, которого я видел?

По всему Олаафхейму открывались двери, зажигались огни. Собаки, которых застали врасплох, теперь подавали голос, и отовсюду начали разноситься крики "К оружию!". Стиснув зубы, я развернулся, не прилагая усилий, чтобы поспешить. Изнутри доносились звуки, словно из ада: крики и ругательства людей, грохот, треск, но, на удивление, ни одного рыка или волчьего воя. Раньше я видел, как дерутся собаки, и это было довольно громко. А волки, похоже, прикусывали себе язык — да и человеку тоже, несомненно, если выпадет такая возможность!

Когда я подошёл ближе к залу, какофония внутри несколько стихла, остались лишь стоны, ворчание и скрежет когтей по камню. Я ещё замедлил шаг и двигался теперь еле-еле. Вообще, двигаться меня заставляли лишь звуки деятельности за моей спиной. Нельзя было, чтобы меня увидели стоящим, когда в нескольких ярдах умирают люди. Сердце колотилось, ноги почти не шевелились, но я добрался до двери и повернул голову так, чтобы заглянуть внутрь одним глазом.

Лежали перевёрнутые столы, короткий нестройный лес их ножек будто бы плясал в свете пламени. Люди, а точнее части людей, валялись на полу посреди тёмных луж и ещё более тёмных пятен. Сначала я не разглядел Фенриса. А потом, услышав хрип напряжения, посмотрел на самую чёрную тень у стены зала. Склонившийся зверь стоял, пожирая что-то на полу. Из его бока торчали два топора, ещё один вонзился в спину. Я видел широко раскрытые огромные челюсти и ноги упиравшегося под мордой человека, покрытые чёрной слизью из крови и грязи. Каким-то образом я понял, кто попался в эту утробу.

— Снорри! — Крик вырвался из меня вопреки моей воле. Я прижал руку ко рту, чтобы оттуда не вылетело больше никакой глупости. Меньше всего мне хотелось, чтобы эта жуткая голова повернулась в мою сторону. К своему ужасу я обнаружил, что стою в дверях, освещённый лунным светом и перекрыв выход — хуже места и не придумаешь.

— К оружию!

— В зал! — крики доносились со всех сторон.

Я слышал за спиной топот множества ног. В ту сторону не убежать. Норсийцы подвесят труса за большие пальцы и будут отрезать нужные ему кусочки. Я быстро вошёл внутрь, чтобы не оставаться столь явной мишенью, и прижался к внутренней стене, стараясь не дышать. Викинги начали подбегать к дверям за моей спиной и всем скопом ломиться внутрь.

Я смотрел на волка и увидел руку, выглядевшую детской в сравнении с его размерами — она поднялась по дальней стороне головы зверя и хлопнула промеж его глаз. Светящаяся рука. Рука, которая становилась настолько сверкающей, что всё помещение осветилось, словно днём. Оказавшись на свету, я сделал то, что делает любой таракан, когда кто-то зажигает лампу на кухне. Я помчался в поисках укрытия и прыгнул в сторону части стола, лежавшего на боку между нами.

Свет становился всё более ярким, а я, наполовину ослепнув, запнулся за тело, перевалился через стол и, отчаянно пытаясь остаться на ногах, пролетел несколько быстрых шагов. Мой протянутый меч вонзился во что-то мягкое, скрежетнул об кость, и, спустя мгновение, на меня обрушился громадный вес, скрыв всю иллюминацию. И всё остальное тоже.

 

ПЯТЬ

— … под ним! Понадобилось шесть мужиков, чтобы его вытащить! — Женский голос, с оттенками изумления.

Я почувствовал, что меня поднимают. И уносят.

— Осторожно!

— Тише…

Тёплая влажная ткань вытерла мой лоб. Я поуютнее устроился в чём-то мягком. Мир был где-то далеко, на приятном расстоянии от меня. Я дремал, и до меня доносились лишь обрывки разговоров.

Во сне прекрасным летним днём я бродил по пустому дворцу в Вермильоне, свет лился в высокие окна, выходившие на купавшиеся в солнечных лучах городские застройки.

… — по самую рукоять! Наверное, попал в сердце. — Мужской голос.

Я перемещался. Меня куда-то несли. Какое-то движение — нечто среднее между знакомым покачиванием лошади и отвратительной качкой на океанских волнах.

— … увидел друга.

— Я слышал, как он крикнул в дверях: "Снорри!" — он рычал, как викинг!

Мир приблизился. Мне этого не хотелось. Я был дома. Там тепло. Безопасно. Ну, безопаснее. А весь север мог предложить лишь мягкую посадку. Грудь у державшей меня женщины была гористая, как здешняя местность.

— … бросился прямо на него…

— … прыгнул!

Скрип двери. Сгребание углей.

— …берсерк…

Я отвернулся от залитого солнцем городского пейзажа к пустой дворцовой галерее, моментально ослепнув.

— … Фенрис.

Солнечные зайчики убирались с глаз долой, красные и зелёные пятна потускнели. И я увидел волка, прямо здесь, в зале дворца: разинутая пасть, белые клыки, алый язык, струйки слюны, жаркое дыхание.

— Ррррр! — Я дёрнулся вправо, и моя голова опустилась от волосатой груди Борриса. Он вообще рубашку носит?

— Осторожней! — Толстые руки легко, словно ребёнка, уложили меня на кроватку, заправленную шкурами. Мы были в прокопчёной лачуге, побольше прочих. Вокруг нас со всех сторон толпились люди.

— Что? — Я всегда это спрашиваю, хотя, поразмыслив, редко хочу знать ответ.

— Спокойно! Он мёртв. — Боррис выпрямился. В круглый дом набились воины клана Олааф, а ещё почтенная женщина с толстыми светлыми косами, и несколько крупных женщин помоложе — предположительно жена и дочери.

— Снорри… — начал я, не сразу заметив, что тот лежит рядом без сознания, бледный даже для северянина. На нём виднелось несколько отвратительных порезов, один из которых пересекал старую рану на рёбрах, воспалённую и покрытую белой коростой. Но всё равно он выглядел намного лучше, чем должен выглядеть человек, которого погрыз волк Фенрис. На мраморной коже его плеч резко выделялись синие изображения молота с топором и чёрные руны — на миг они захватили моё внимание. — Как? — Я чувствовал, что не в силах произнести предложение, состоящее больше, чем из одного слова.

— Вколотил щит в пасть зверюге. Заклинил! — сказал Боррис.

— А потом ты его убил! — Это сказала одна из его дочерей, и её грудь была развита почти так же, как у него.

— Мы вытащили твой меч. — Сказал воин из толпы, протягивая мне мой клинок рукоятью вперёд, почти с благоговением. — Нелегко было!

Вес упавшей твари вколотил в неё меч.

Я вспомнил, как широко пасть волка была разинута вокруг Снорри, и что зверь не жевал. Закрыв глаза, я увидел сияющую руку между глазами волка.

— Хочу посмотреть на тварь. — Я не хотел, но мне было нужно. К тому же, нечасто мне доводилось играть героя, и, скорее всего, это закончится, когда Снорри придёт в себя. С некоторым усилием мне удалось встать. Сложнее всего оказалось вдохнуть. Из-за волка рёбра с обеих сторон были в синяках. Повезло, что их не раздавило. — Чёрт! Где Туттугу?

— Я здесь! — Голос донёсся из-за нескольких широких спин. Люди расступились, и вперёд вышла половина народа Ундорет, ухмыляющаяся, с заплывшим глазом. — Ударило об стену.

— У тебя это входит в привычку. — Я удивился тому, как рад был увидеть его целым. — Пошли!

Боррис шёл впереди, люди по бокам от него несли тростниковые факелы. Я ковылял за ними, держась за рёбра и чертыхаясь. Площадь освещал пирамидальный костёр из высушенных брёвен, вокруг которого на соломенных тюфяках лежало множество раненых. Их раны обрабатывала древняя пара, и длинные белые волосы покрывали обоих, словно саваны. За короткое время в зале я не подумал, что кто-то выжил, но раненые инстинктивно закатываются в любую щель или дыру, куда только возможно. На перевале Арал мы вытаскивали мертвецов из расщелин и лисьих нор, у некоторых видны были только сапоги.

Боррис провёл нас мимо раненых к дверям большого зала. На страже стоял коротышка с большой бородавкой на щеке, который всматривался в темноту, вцепившись в копьё.

— Он мёртвый! — первое, что он нам сказал. Коротышка выглядел растерянно и чесал свой большой железный шлем, словно мог таким образом унять зуд.

— Конечно, он мёртв! — сказал Боррис, проталкиваясь мимо него. — Принц-берсерк его убил!

— Конечно, он мёртв, — эхом отозвался я, проходя мимо коротышки, позволив себе каплю презрительности. Сложно сказать, почему тварюга решила упасть на меня именно в тот миг, но его вес вогнал мой меч ему по рукоять, а после такого не выживет даже волк размером с лошадь. Но всё равно, что-то меня тревожило. Что-то, связанное со светящимися руками Снорри…

— Яйца Одина! Ну он и воняет! — Сказал Боррис впереди.

Я вдохнул и понял, что волк, конечно же, вонял. Весь зал вонял адски, но, если честно, лишь немногим хуже круглого дома Борриса или всего Олаафхейма. Но мои наблюдения прервал приступ кашля, когда вонь достигла лёгких. Кашлять с отбитыми рёбрами больно, и это отвлекает от многого. Например, от необходимости стоять. К счастью, меня подхватил Туттугу.

Мы подошли, стараясь дышать не глубоко. Горели лампы, расставленные на центральном столе, который снова поставили на ножки. В горшках курился какой-то ладан, прорываясь сквозь вонь резким лавандовым ароматом.

Мертвецов разложили перед камином, привязав к ним части их тел. Среди них я увидел перекушенного пополам Гаути. Его глаз зажмурился от боли, пустая глазница таращилась на кровельные балки. Волк лежал там, где упал, кусая Снорри. Он растянулся на боку, лапы указывали в стену. Ужас, поразивший меня, когда я его впервые увидел, теперь вернулся с новой силой. Даже мёртвым Фенрис выглядел страшно.

По мере нашего приближения зловоние усиливалось.

— Он мёртвый, — сказал Боррис, направляясь в сторону морды.

— Ну, разумеется… — тут я запнулся. Тварь воняла мертвечиной. Шерсть отвалилась целыми кусками, и плоть там была серой. Местами там корчились разрезанные черви. Волк не просто был мёртв — он был мёртв уже давно.

— О́дин! — Выдохнул Боррис через прижатую ко рту ладонь. На этот раз, видимо, не нашлось никаких частей священной анатомии, которые можно было прибавить к ругательству. Я подошёл к нему и уставился на голову волка. Вернее сказать, к почерневшему черепу. Шерсти не было, кожа сморщилась, как от огня, а на кости, между глазницами, из которых сочился гной, виднелся выжженный отпечаток ладони.

— Мёртвый Король! — Я развернулся к двери, держа меч в руке.

— Чего? — Боррис не сдвинулся, всё ещё таращась на голову волка.

Я помедлил и указал на трупы. В этот миг здоровый глаз Гаути резко раскрылся. Если уж при жизни его взгляд был холоден, то после смерти в нём бушевали все зи́мы Суровых Льдов. Его руки вцепились в пол, и в том месте, где заканчивался торс, в красном месиве, свисавшем под грудной клеткой, начали дёргаться кусочки.

— Сжечь мертвецов! Расчленить их! — И я помчался, держась одной рукой за бок, каждый вздох отдавался болью.

— Ял, куда… — Туттугу попытался меня схватить, когда я пробегал мимо него.

— Снорри! Мёртвый Король отправил волка за Снорри! — Я протолкнулся мимо бородавчатого в дверях и выбежал в ночь.

Первым к дому Борриса не прибежал ни я с моими рёбрами, ни Туттугу с его полнотой. Кто-то пошустрее предупредил жену и дочерей. Местные уже прибывали для охраны, когда мы вбежали в главный вход. Снорри уже сидел, демонстрируя топологию голой груди и живота, накачанных мышцами. С ним возились дочери Борриса — одна зашивала полез на боку, а вторая прочищала рану под ключицей. Я вспомнил, как тяжело мне было вывести из строя единственный труп, когда я был присягнувшим свету и носил в себе Баракеля. Тогда, на горе за Чами‑Никсом, когда нас поймали люди Эдриса, я сжёг руки трупа, который пытался меня задушить. От этого напряжения я обессилел. Тот факт, что Снорри мог даже сидеть, после того, как сжёг всю голову гигантского мёртвого волка, столь же явно говорил о его внутренней силе, как и его мышцы говорили о силе внешней.

Снорри посмотрел на меня и устало ухмыльнулся. Я в разное время был и присягнувшим свету, и присягнувшим тьме, и могу сказать, что тёмная сторона легче. Сила, которую и я и Снорри использовали против живых мертвецов, была тем же исцелением, которым мы заживляли раны другим людям. Энергия берётся из того же источника, только эта сила, исцеляя мёртвую плоть, всего лишь выжигает из неё зло.

— Он пришёл за ключом.

— Наверняка умер во льдах и высвободился из-за оттепели. — Снорри поморщился, когда дочь, стоявшая на коленях, сделала очередной стежок. — Главный вопрос, как он узнал, где нас найти?

Хороший вопрос. Мне совсем не нравилась мысль, что любая мёртвая тварь может напасть на нас в любой точке нашего путешествия. Хороший вопрос, и ответа у меня не было. Я посмотрел на Туттугу, словно он мог знать.

— Уф. — Туттугу почесал подбородки. — Ну, нет большого секрета в том, что Снорри отправился из Тронда на юг. Это полгорода видело. — Туттугу не добавил "благодаря тебе", но этого и не требовалось. — А для трёх человек на маленькой лодке Олаафхейм — первое место, куда стоит зайти. С попутным ветром легко добраться за день. А если у него есть в городе агент с каким-нибудь заклинанием для связи… или, быть может, поблизости стоят лагерем некроманты. Мы же не знаем, сколько сбежало из Чёрного форта.

— Что ж, в этом есть смысл. — Это было намного лучше, чем думать, что Мёртвый Король просто в любое время знает, где нас найти. — Хм, наверное, нам лучше уехать сейчас.

— Сейчас? — Снорри нахмурился. — Нельзя плыть посреди ночи.

Я подошёл ближе, отметив пристальный интерес одной из дочерей.

— Снорри, я знаю, что тебя здесь любят. Но в большом зале куча мёртвых тел. И когда Боррис с друзьями закончат расчленять и сжигать своих друзей и родственников, они, возможно, додумаются спросить, почему это зло посетило их маленький городок. Вот просто насколько он хороший друг? А если они начнут задавать вопросы и захотят отвезти нас по реке к своим двум ярлам… или у тебя в высших сферах тоже есть друзья?

Снорри встал, возвышаясь над девушками, и надо мной, и начал натягивать куртку.

— Поехали. — Он подхватил свой топор и направился к двери.

Никто не стал нас останавливать, хотя у них оставалось много вопросов.

— Нам надо кое-что в лодке, — сказал я тем, кто встретился на пути в гавань. И это было почти правдой.

К тому времени, как мы добрались до моря, вокруг нас собралась немалая толпа, а их вопросы сливались в единый недовольный гомон. Туттугу держал тростниковый факел из круглого дома Борриса, освещая путь среди сложенных сетей и разбросанных ящиков. Множество местных, терявшихся в тенях повсюду, пристально за нами наблюдали. Какой-то мужик схватил меня, говоря что-то о том, что надо подождать Борриса. Я стряхнул его.

— Я посмотрю на носу! — мне понадобилось время, чтобы разобраться с терминологией, но с тех пор, как я научился отличать нос от кормы, я пользовался любой возможностью продемонстрировать свои познания. Я слез вниз, охнув от боли, из-за того, что пришлось поднимать руки над головой. Сверху доносился гул — люди говорили друг другу, что нас надо остановить.

— Должно быть, на корме… та… вещь, что нам нужна. — Туттугу кое-чему научился у тролль-камня. Он прыгнул на другой конец лодки, вызвав сильную качку.

— Я сяду на вёсла, — сказал Снорри, спускаясь по ступеням. Да, склонности к жульничеству у него так и не появилось, что, после шести месяцев в моей компании, плохо говорит о моих способностях обучать.

Чтобы отвлечь людей на стене гавани от того факта, что мы шустро отгребаем в ночь, я поднял руку и произнёс прощальную королевскую речь:

— Прощайте, граждане Олаафхейма. Я всегда буду помнить ваш город, как… как… какое-то место, где я побывал.

Ну вот и всё. Снорри продолжал грести, а я снова впал в полупьяный ступор, которым наслаждался до того, как начались все ночные неприятности. Очередной город, битком набитый норсийцами, остался позади. Вскоре я буду бездельничать на южном солнышке. Почти наверняка женюсь на Лизе, и ещё до окончания лета начну тратить денежки её отца.

Спустя три часа мы плыли по серым морским просторам, а Норсхейм чернел тонкой полоской на востоке, не обещая ничего хорошего.

— Что ж, — сказал я. — По крайней мере, Мёртвый Король здесь до нас не доберётся.

Туттугу наклонился и посмотрел в тёмные волны.

— А могут мёртвые киты плавать? — спросил он.