— Объясни-ка мне еще разок. — Макин наклонился в седле, чтобы лучше слышать сквозь шум дождя. — Отец вонзает в тебя нож, но ты направляешься к графу Ренару, чтобы отомстить ему?

— Да.

— Но мы едем даже не ради самого графа. Значит, это не он снарядил твою добродетельную мать в последний путь, а какой-то старый торговец магией?

— Верно.

— Который подчинил вас с нубанцем своей воле, когда ты сбежал из дома? И затем отпустил вас, не тронув пальцем?

— Думаю, он заколдовал арбалет нубанца, — пояснил я.

— Если он так поступил, то, скорее всего, только для того, чтобы не дать ему пропасть. Нубанец с помощью этой штуки мог остановить целую армию. Стоило только удачно выбрать место обстрела.

— Нубанец действительно редко промахивался. Что верно, то верно, — согласился я.

— Значит?

— Значит — что?

— Никак не пойму, зачем мы скачем под этим долбаным дождем на краденых клячах, подвергая себя чрезмерной опасности.

Я почесал подбородок там, куда он мне врезал. Больно! И даже от холодного дождя не становилось легче.

— Что такое мир, Макин?

Он посмотрел на меня прищуренными от влажного ветра глазами:

— У меня никогда не было времени вникать в твои рассуждения, Йорг. Я солдат, и этим все сказано.

— Значит, солдат. Что же такое мир?

— Война. — Он машинально опустил руку на меч. — Война Ста.

— А это что такое, солдат? — спросил я.

— Ну, когда сто особ благородного происхождения сражаются на раздробленных землях за трон Империи.

— Я думал точно так же.

Дождь усилился, царапая руки и отскакивая, холодный, словно из ледышек. Впереди у развилки дороги я увидел огонек, вернее, целых три, три пятна света, обещавшие тепло.

— Впереди таверна, — сплюнул я.

— Выходит, мы сражаемся за Империю? — Макин не отставал, несмотря на то что его кляча поскользнулась в грязи у обочины.

— Здесь я убил Прайса, — сменил я тему разговора. — У этой таверны. Тогда она называлась «Три лягушки».

— Прайса?

— Здоровенного брата Малыша Райки, — уточнил я. — Ты никогда его не видел. По сравнению с ним Райк — истинный джентльмен.

— Ах да, припоминаю ту историю. Братья пересказывали ее, сидя у костра, раз или два, когда Райк отправлялся к шлюхам.

Мы подъехали к таверне. Она все еще называлась «Три лягушки», если судить по вывеске.

— Могу поклясться, они не рассказали тебе всю историю.

— Размозжил ему голову камнем, разве не так? Теперь расскажи сам. Никто из них не горел желанием вспоминать об этом случае.

— Мы спустились с высокогорий, я и нубанец. Весь путь и словом не обмолвились. У меня в голове засел Корион, вернее, я ощущал связь с ним, что-то за глазами, там словно черная дыра разверзлась.

Мы не ожидали увидеть братьев, потому что договаривались встретиться с ними неделей раньше на другой стороне Анкрата. Но я призвал нубанца отдать должок, поэтому мы с ними разъехались в разные стороны.

В общем, каким-то образом братья оказались тут. Два десятка лошадей на дороге, пламя только начало лизать крышу из тростника. Барлоу стоял вон у того дерева с целым бочонком эля. Юный Сим, размахивая топором, гонялся за свиньей. И тут вываливается Прайс, согнувшись в три погибели, чтобы протиснуться в двери, вокруг него дым клубами, будто сам дьявол выполз из преисподней. За собой тащит владельца таверны, одной рукой ухватив за шею и, заметь, не придушив: одной ручищи Прайса вполне хватило бы, даже сдавливать не понадобилось.

Прайс видит меня, и, похоже, что-то в нем взрывается. Лупит владельца таверны о дверной косяк, да так, что у того мозги разлетаются во все стороны. При этом он продолжает буравить меня взглядом:

«Ты, маленький ублюдок. Сейчас я выпущу тебе кишки».

Он не кричал, но вокруг не было никого, кто бы не услышал его. Мы с нубанцем находились в тридцати ярдах от Прайса, но мне показалось, что он шепчет эти слова прямо в ухо.

«Могу поспорить, с таким огромным арбалетом ты сможешь попасть ему промеж глаз даже отсюда», — сказал я нубанцу.

«Нет, — ответил он. Голос звучал довольно странно. Бесстрастный, такой я где-то уже слышал. — Пусть увидят, на что способен ты».

Прайс приближался медленно. У меня не было никаких иллюзий насчет того, что я смогу остановить его, но бежать я тоже не собирался. Надо было придумать что-то другое.

Я поднял гладкий камень. Он ловко уместился в ладони, словно был создан специально для меня.

«У Давида была праща», — заявил Прайс. Рожа растянулась в уродливой ухмылке.

«Голиафу хватит и этого», — возразил я.

Он шел не торопясь, но мне казалось, тридцать ярдов еще никогда не преодолевали так быстро.

«А что это ты так раскипятился? Так сильно соскучился по нубанцу?» — Я думал, может, хоть узнаю, из-за чего придется помирать.

«Я…» — Казалось, он сбит с толку. Взгляд отрешенный, будто пытался разглядеть что-то, чего я увидеть не мог.

Я воспользовался моментом и запустил в него камнем. Таким камнем легко промахнуться, но удар пришелся точно в правый глаз. Врезал сильно. Даже такой гаденыш, как Райк, хорошо запоминает такие уроки. Раненый издал дикий вопль. Ты бы навалил в штаны от одного этого звука, Макин.

Я бросился на землю и нащупал еще парочку таких же прекрасных камней.

«Эй, Голиаф!» — Я привлек его внимание. Размахнулся и швырнул второй камень. Попал в здоровый глаз. Он взревел, словно обезумевшее чудовище, и бросился прямиком на меня. Я вогнал последний камень вместе с передними зубами ему в глотку.

Говорю тебе, Макин, все это просто не поддается объяснению. Мои броски не назовешь просто удачными, это было нереально. С тех пор я никогда больше так метко не бросал, не удавалось.

Как бы то ни было, я отвалил в сторонку, а он, спотыкаясь, протащился еще ярдов с десять, пока не свалился, задыхаясь. Ведь я вогнал третий камень ему в трахею.

Затем я вытянул самый большой камень, который только смог унести из стены с сухой кладкой, вон там, и пошел за ним. Наверное, он задохнулся бы и без моей помощи. Его морда уже посинела, как у висельника. Но я не люблю полагаться на случай.

Он еле полз, ослепший. И от него ужасно несло, запакостил все там, где прополз. Я почти жалел этого ублюдка.

Не думал, что размозжу голову с одного удара. Но череп сразу раскололся.

Макин спрыгнул с лошади, оказавшись чуть ли не по колено в грязи:

— Можем войти.

Меня больше не донимала непогода. Тепло разлилось по телу от воспоминаний об убийстве Прайса. Вспомнил ощущения: гладкость маленьких камешков, шероховатый булыжник, которым воспользовался в конце.

— Корион направлял мою руку. Думаю, Сэйджес натравил тогда Прайса на меня. Отец воображает, будто повелитель снов служит ему, но это не так. Сэйджес увидел, что Корион вонзил в меня свои когти. Понял, что потерял наследника своей пешки, поэтому и забрался в сновидения Прайса и подкинул немного ненависти ко мне. Ему много и не требовалось. Они играют нами, Макин. Мы для них всего лишь фигуры на шахматной доске.

Тут он улыбнулся, несмотря на рассеченные губы.

— Все мы фигуры на чьих-то досках, Йорг. — Он направился к двери в таверну. — Ты и сам довольно часто играл мной.

Я пошел за ним сквозь теплый чад главного зала. В камине тлело одинокое бревно, от которого было больше дыма, чем тепла. У небольшой барной стойки столпилось около дюжины посетителей. Судя по одежде, местные.

— Ага, вонь от вымокших крестьян. — Я бросил насквозь промокший плащ на ближайший стол. — Ничем ее не перебить.

— Эля! — Макин выдвинул стул. Место вокруг нас начало расчищаться.

— И мяса, — добавил я. — Говядину. Последний раз, когда я тут был, мы ели жареную псину, и владельцу таверны пришлось умереть.

Я сказал правду, но не в той последовательности.

— Значит, — продолжил Макин, — этому Кориону достаточно было щелкнуть пальцами во время вашей первой встречи, чтобы ты и нубанец сразу распластались перед ним. Что же останавливает его в этот раз, почему ему не сделать то же самое вновь?

— Возможно, ничего.

— Даже самому заядлому игроку хочется иметь хотя бы один шанс, принц. — Макин взял два глазурованных кувшина у девицы, обслуживающей столики, с краев стекала пузырящаяся пена.

— Я немного подрос с тех пор, как мы встречались с ним в последний раз, — возразил я. — Я и для Сэйджеса уже не был легкой мишенью.

Макин сделал большой глоток.

— Но есть кое-что еще. Я позаимствовал это у некроманта. — Я ощущал его сердце горечью на языке. Отпил из своего кувшина. — Что-то попало внутрь. Теперь во мне есть немного магии, Макин. Что бы ни текло по венам той мертвой суки, погубившей нубанца, и вызывало свечение у маленькой девочки, которая была с чудовищами, теперь небольшая частичка этого со мной.

Макин стер пену с усов, отросших за время пребывания в подземельях. Слегка приподнял брови, выражая недоверие. Пришлось задрать мою рубаху. Ладно, не «мою» рубашку, ее, должно быть, подыскала для меня Катрин. На месте удара отцовского ножа виднелся тонкий черный рубец. Черные вены расползались от раны, опоясывая ребра и поднимаясь вверх до самого горла.

— Как бы то ни было, отец не справился, — заключил я. — Ему надо было убить меня.