Утром в пятницу 27 января 1939 г. физик Луис Альварец, высокий двадцатисемилетний блондин, сидел в кресле парикмахера в «Стивенс Юньон» в Калифорнийском университете. Он спокойно просматривал газету, когда ему бросился в глаза заголовок: «Атом урана разделен на две половины, высвобождено 200 миллионов электронвольт энергии».
Доктор Альварец вскочил с кресла. Изумленные парикмахер и посетители, сидевшие в очереди, увидели, как он выбежал из парикмахерской, наполовину подстриженный, с салфеткой, туго завязанной вокруг шеи. С газетой в руке, с салфеткой, развевающейся на ветру, он бежал в гору так быстро, как только позволяли ему силы. Не обращая внимания на удивленных прохожих, он, задыхаясь, ворвался в радиационную лабораторию университета. Коллеги Альвареца — физики-атомники — тотчас перестали удивляться появлению его в таком виде, когда услышали об открытии, которое привело к появлению атомной бомбы.
Это одна из не выдуманных историй, которые любят рассказывать ученые-атомники, -вспоминая исторические 1939—1945 гг. Таких историй много, потому что в истории атома, в тяжелом деле обуздания ядерной энергии — мощнейшего оружия разрушения, когда-либо созданного,— есть и свои забавные моменты.
Ученые-атомники любят рассказывать истории о профессоре Боре, который был по-настоящему рассеянным профессором.
Когда осенью 1940 г. нацисты вторглись в Данию, профессор Бор был арестован в Копенгагене. Немецкие ученые, очень ценившие Бора, заступились за него перед нацистскими властями, и ему разрешили продолжать работу в своей лаборатории. Его самым большим сокровищем была пинта тяжелой воды. Чтобы она не попала в руки немцев, Бор перелил ее в большую зеленую бутылку из-под датского пива и поставил в холодильник.
Осенью 1943 г., когда работы по созданию американской атомной бомбы развернулись вовсю, ученые США пришли к выводу, что огромные знания профессора Бора неоценимы, и поэтому однажды темной ночью его под видом рыбака на рыбацкой лодке под защитой английских подводных лодок переправили в Швецию, откуда доставили в Англию на английском истребителе. Бор оставил в Копенгагене все свои вещи, забрав с собой лишь свою драгоценную зеленую бутылку с тяжелой водой.
У профессора Бора, человека плотного телосложения, была настолько большая голова, что, когда он сел в самолет, который вынужден был лететь на очень большой высоте, ни одна из стандартных кислородных масок не подошла ему. В результате, когда самолет приземлился в Англии, великий физик потерял сознание из-за недостатка кислорода.
Когда его привели в чувство, то он прежде всего схватил зеленую бутылку с тяжелой водой. Однако, к своему смятению, обнаружил, что в спешке взял из холодильника другую зеленую бутылку — с добрым датским пивом!
Датским подпольщикам было приказано найти драгоценную бутылку профессора Бора прежде, чем ее обнаружат немцы. Похищение бутылки явилось одним из героических подвигов войны, так как ее надо было вынести из-под носа охраны, которую немцы выставили у лаборатории доктора Бора, как только обнаружили его исчезновение.
Датское же пиво выпили в честь датских подпольщиков, когда они доставили обещанную бутылку с тяжелой водой.
В лаборатории профессора Бора была и другая бутылка— химический сосуд с азотной кислотой. Немцы, занявшие лабораторию, не обратили на нее никакого внимания. В кислоте была растворена большая золотая медаль доктора Бора, медаль лауреата Нобелевской премии, которую он получил в 1922 г. и которая была спрятана там до конца войны, чтобы не стать добычей немцев. По возвращении доктора Бора золото извлекли из азотной кислоты и восстановили медаль во всем ее блеске.
Как только на гигантских заводах Ок-Риджа (штат Теннесси) был получен первый небольшой кусочек урана-235, его отвезли со специальным курьером в Лос- Аламос (штат Нью-Мексико), где создавалась атомная бомба. Курьеру, который вел машину, конечно, не сказали, что находится в драгоценной коробочке, но он слышал жуткие истории о том, что производят в Ок-Ридже, включая и рассказ о«луче смерти», и чем дальше он ехал, тем больше нервничал. Он решил при первом же подозрительном признаке в поведении коробочки, спрятанной позади него, бежать что есть сил.
Когда он проезжал по длинному мосту, то неожиданно услышал сзади громкий выстрел. Как одержимый, он выпрыгнул из машины и побежал так быстро, как никогда не бегал в своей жизни. Потом, измученный, остановился, чтобы проверить, цел ли он. А тем временем за его машиной уже вырос громадный хвост других, нетерпеливо сигналящих машин.
Когда он осторожно вернулся к брошенной машине, то, к своему удивлению, обнаружил, что как машина, так и коробочка целы. Но едва он сел за руль и приготовился продолжать путь, как снова раздался громкий выстрел, и снова инстинкт самосохранения заставил его помчаться из всех сил прочь. Лишь после того, как разозленный полисмен догнал его на мотоцикле и курьер предъявил правительственные документы, он узнал,' что выстрелы доносились с расположенного поблизости военного полигона, где испытывались новые артиллерийские снаряды.
...Жизнь в Ок-Ридже проходила в атмосфере нереальности. Люди работали на огромных заводах, потребляющих громадное количество сырья, а из ворот заводов выезжали лишь длинные вереницы пустых грузовиков.
Когда я спросил одного рабочего, что, по его мнению, он здесь создает, услышал в ответ: «Я здесь делаю доллар тридцать пять центов в час»,— во время войны для этой части страны это считалось высокой оплатой за неквалифицированный труд. Другие полагали, что все это — грандиозная панама *.
«Готов держать пари,— заметил один из них,— то, что они здесь производят, можно купить где-нибудь дешевле».
Была в ходу шутка: «Здесь делают передние части лошадей, которые посылают в Вашингтон для сборки». Многие верили, что все работы — осуществление плана миссис Рузвельт по превращению негров в белых. Это вызывало такое отвращение у некоторых, что они отказывались продолжать работу.
В моем кабинете в Ок-Ридже, где я обычно писал, стояла большая красная металлическая мусорная корзина, на которой большими белыми буквами было написано: «сжигайте». В нее я бросал все испорченные листы бумаги, предварительно порвав на мелкие кусочки. Каждый день в пять часов в кабинет входили двое вооруженных до зубов часовых с тележкой, подвозили мусорную корзину к печке и тщательно сжигали ее содержимое. Позже я узнал, что этим часовым поручили такую работу лишь после того, как было точно установлено, что они оба неграмотные.
*Панама — крупное мошенничество с подкупом должностных лиц.— Прим, ред.
Естественно, что работы принесли процветание многим окрестным районам, и в одном городке местная торговая палата решила дать обед в честь крупного офицера, отвечавшего за работу завода в Ханфорде (штат Вашингтон). После того как было произнесено много речей и выпито еще большее число коктейлей, герой торжества поднялся, чтобы сделать важное сообщение, и это сильно взволновало аудиторию.
«Все вы такие лояльные граждане,— сказал он,— что я испросил и получил специальное разрешение сообщить вам с условием сохранения абсолютной тайны, что мы делаем на этих заводах».
Наступило гробовое молчание; все наклонились вперед, вслушиваясь в каждое слово.
«Мы делаем,— сказал он и перешел на шепот,— механизмы для выкидышей» *.
Необходимость абсолютной секретности создавала много затруднительных положений. Так, однажды младший лейтенант флота, участвовавший в работах, заболел психическим расстройством и начал говорить об ужасном оружии, которое скоро уничтожит мир. Было слишком рискованно помещать его в обычный военно-морской госпиталь для умалишенных, так как, к несчастью, его бред был весьма осмысленным, понятным даже для человека с элементарными знаниями физики. Единственным выходом было построить для него специальное крыло в госпитале Ок-Риджа и подобрать после тщательной проверки группу врачей-психиатров, сестер, нянек и охранников. Для того чтобы больной не говорил, врачи согласились держать его продолжительное время на снотворном. Как только он начинал говорить, сестра тут же делала ему укол.
* В оригинале «wheels — for miscarriages». Здесь игра слов: «wheels» по-английски «колеса», а в переносном значении «механизм», «carriage» — «карета», «miscarriage» — «выкидыш».— Прим, переводчика.
Семье младшего лейтенанта сказали, что он выполняет секретное задание на море. Однако его военно-морским начальникам сказали правду о том, что несчастный молодой человек «спятил». Скоро в Ок-Ридж прибыл крупный военно-морской офицер, чтобы лично узнать, в чем дело. Этот офицер-медик очень расстроился, когда обнаружил, что специальное крыло психиатрического отделения было построено по спецификациям сухопутных войск, что, по-видимому, являлось неслыханным нарушением правил. Поэтому пришлось перестроить это крыло и подобрать новый штат в соответствии с военно-морскими спецификациями.
...Все выдающиеся ученые, присутствие которых могло вызвать подозрение, находились под вымышленными именами. У наиболее известных было даже несколько псевдонимов. Например, доктор Бор был известен в Лос- Аламосе как Николас Бейкер или более фамильярно дядя Ник, доктор Ферми был Генри Фармером, доктор Вигнер — Юджином Вагнером.
Однажды, когда Фармер и Вагнер выезжали с охраняемой территории гигантского плутониевого завода в Ханфорде (штат Вашингтон), их остановил часовой. Фар- мер предъявил свое удостоверение с фотографией и карточку водителя, а Вагнер не смог найти своих документов.
У часового был список тех, кому можно входить или выходить с завода. «Ваша фамилия?» — спросил он.
Рассеянный профессор сначала пробормотал «Вигнер», потом быстро поправился на «Вагнер».
Это вызвало подозрение у часового: Вагнер был в списке, а Вигнер — нет. Он повернулся к Фармеру, которого видел несколько раз. «Этого человека зовут Вагнер?» — спросил он.
«Его зовут Вагнер. Это так же верно, как и то, что я Фармер»,— торжественно заверил часового Ферми, и тот пропустил их.
...У доктора Комптона, которому приходилось разъезжать по основным установкам, разбросанным по всей стране, было несколько псевдонимов. Его знали под фамилией Комас в Ханфорде * и как Комсток — на востоке.
* Город Ханфорд расположен в западной части США — Прим.ред.
Однажды, когда он ехал с женой из Ок-Риджа в Гатлинберг (штат Теннесси), ему и его жене было предписано зарегистрироваться в отеле как господин и госпожа Д. Холли. Их сын Артур, армейский капитан, приехал к ним во время короткого отпуска, и это создало неловкую ситуацию, так как сын считал, что армейский офицер никак не может находиться под вымышленным именем.
Изобретательная жена Комптона, Бетти, нашлась и на этот раз. Представляя своего сына, она очень невнятно произносила его имя. Однажды, когда настоящее имя сына нельзя было скрыть, Бетти Комптон представила его как «капитан Комптон — мой сын от первого брака». Конечно, как сказал доктор Комптон, это было «уловкой, но в то же время совершенно точным заявлением».
Однажды, когда доктор Комптон садился в самолет в Ханфорде, ему вручили билет на имя Блэка («блэк» по- английски «черный»). Поздно ночью самолет приземлился в Шайенне (штат Вайоминг), и доктор Комптон, который спал во время долгого перелета, вышел размяться. По дороге назад его остановила стюардесса, которая, как это было принято в военное время, тщательно проверяла документы пассажиров.
Доктор Комптон растерялся. Он помнил, что у него вымышленное имя, означающее какой-то цвет, но не был уверен — черный или коричневый. Он решил сделать ставку на черный, и ему позволили сесть в самолет.
В другой раз, когда он летел из Калифорнии в Нью- Йорк, его разбудила стюардесса, чтобы узнать его имя. Еще не совсем проснувшись, он прежде посмотрел в иллюминатор, надеясь выяснить, если это возможно, в какой части страны находится — ведь у него были разные имена на востоке и западе страны. Но за окном было темно, и Комптон повернулся к стюардессе.
«Где мы?» — спросил он. На этот раз он находился еще в более трудном положении, чем в Шайенне, так как даже не посмотрел билет и не знал, на какое имя он выписан.
К счастью, в этот момент к нему на помощь пришел телохранитель, который обычно его сопровождал. Охранник сидел в кресле сзади Комптона и спал, когда подошла стюардесса. Проснувшись, он протянул ей оба билета— свой и господина Комаса.
...Для охраны наиболее ответственных ученых, а скорее всего опасаясь их рассеянности, генерал Гровс выделил специальных телохранителей из военной разведки.
В обязанности охранников входило сопровождать ученых, путешествовать с ними, носить их совершенно секретные документы в портфелях, приделанных цепочкой к запястьям, и помогать во всем, в том числе и напоминать им их имена.
Телохранителей отбирали с учетом как физических качеств, так и умственного развития. Охранник доктора Комптона Джулиан Берначчи окончил юридический факультет и работал в чикагской полиции. Джулиан был полезен доктору Комптону во многих отношениях, особенно в наблюдении за тем, чтобы тот неумышленно не нарушил строжайшие предписания безопасности.
У Ферми тоже был свой вооруженный охранник, уроженец Иллинойса и сын эмигрантов из Северной Италии, Джон Баудино. Как и телохранитель доктора Комптона, Баудино был человеком атлетического сложения и адвокатом по образованию. Кроме того, он был любознателен и хотел воспользоваться своим положением опекуна Ферми, чтобы узнать побольше о физике. Ферми, превосходный педагог, пришел в восторг. Скоро Баудино уже умел управлять первым реактором, который был переведен в Аргоннскую лабораторию в тридцати двух километрах от Чикаго, и помогал Ферми и другим ученым в экспериментах. Однажды Ферми сказал: «Скоро Баудино понадобится свой собственный телохранитель. Он слишком много знает!»
...Ныне покойный Роберт Р. Паттерсон, а тогда заместитель военного министра, оплачивал стоимость работ по проекту. Однажды в сентябре 1944 г. он крайне обеспокоился, обнаружив, что выделил около двух миллиардов долларов на операцию, о которой почти ничего не знал. А вдруг это жульничество? А вдруг парламентская комиссия по расследованию выставит его на всенародный суд, и он будет вынужден сознаться, что выплатил два миллиарда долларов, даже не дав себе труда узнать, что там действительно происходит?
Поэтому он направил нью-йоркского ииженера-строителя Майкла Мэдигана, своего специального помощника, чтобы разобраться в этом деле. Мэдиган поехал и увидел такое, о чем не мог и мечтать ни один инженер: громадные здания, занимающие площадь в тысячи акров; новые города, не нанесенные на карту; тысячи новых сооружений, которые претворяли в жизнь невозможное; магниты гигантских размеров. Он также увидел, как на заводы непрерывным потоком, день и ночь, прибывают тысячи тонн сырья, но никогда не замечал, чтобы что-нибудь выходило из них. Чем больше он смотрел, тем более фантастичным казалось ему это предприятие.
Наконец Мэдиган вернулся и доложил Паттерсону: «Я побывал везде, все видел и могу сообщить, что вам не о чем беспокоиться».
Помолчав, он добавил: «Послушайте! Если эта штука сработает, они ничего не будут расследовать! А если она не сработает,., если она не сработает,— повторил он,— то и подавно они ничего не будут расследовать!»
Он сделал паузу, ожидая, когда его слова дойдут до сознания Паттерсона, и закончил: «Мы в армии создали много сумасшедших вещей, которые могли бы стать предметом расследований. Но рядом с этой безумной вещью все самое сумасшедшее, что мы делали, кажется разумным!»
...Одно забавное происшествие случилось -вскоре после завершения строительства ханфордских плутониевых заводов. Неожиданно ночью заводы погрузились в полную темноту, и все остановилось. Расследованием было установлено, что японский аэростат перелетел через Тихий океан и приземлился прямо на линию электропередачи, подающей ток заводам, произведя тем самым короткое замыкание. Японцы так и не узнали, что один из их аэростатов на целый час прекратил производство материала для атомной бомбы.
На этих заводах производился плутоний для бомбы, которая уничтожила Нагасаки.