Рождение атомного века я наблюдал, стоя на склона холма, в северо-западной части авиабазы Аламогордо, расположенной в пустыне Нью-Мексико в 200 километрах к юго-востоку от Альбукерке. Холм, известный в период подготовки испытания под названием Холма Ком- паниа, находится в 32 километрах к северо-западу от «Нуля» (кодовое наименование, данное точке, избранной для испытания атомной бомбы). Занимаемая «Нулем» и Холмом Компаниа площадь длиной 38 и шириной 29 километров получила условное название Троица.

Бомбу поместили на стальную башню 30 метров высотой. В 15 километрах к юго-западу была расположена базовая станция, где находился главный штаб научного командования, начальником которого являлся профессор Кеннет Т. Бейнбридж из Гарвардского университета. Рядом разместились бараки, в которых жили ученые, столовая, почта и другие строения. Ученые во главе с доктором Оппенгеймером жили как солдаты на фронте, наблюдая за всеми деталями подготовки испытания.

В воскресный полдень здесь собрались генерал Гровс, его помощник бригадный генерал Томас Ф. Фаррелл — герой первой мировой войны, доктор Ферми, доктор Ко- нэнт, доктор Буш, профессор Роберт Ф. Бахер из Корнелла, полковник Стэффорд Л. Уоррен — радиолог из Рочестерского университета и около 150 других ведущих ученых, занятых работами над атомной бомбой.

На базовой станции находился высохший пруд площадью 45 квадратных метров, окруженный земляным барьером в 2,5 метра высотой. За этим барьером было выкопано несколько траншей глубиной 0,9, шириной 2,1 и длиной 7,5 метра. По команде, данной по радио за минуту до взрыва, все наблюдатели на базовой станции должны были залечь в своих траншеях, повернув лицо к земле и отвернувшись от места взрыва. Но большинство из нас остались стоять на Холме Компаниа.

По мере приближения момента взрыва в районе нашего наблюдательного поста на Холме атмосфера становилась все напряженнее. Сначала мы съели наши походные завтраки. В пустыне похолодало, и многие из нас, одетые легко, дрожали от холода. Несколько раз начинал моросить дождь, и частые вспышки молний заставляли нас поворачиваться в сторону «Нуля». Поступили тревожные сообщения о том, что испытания придется отложить из-за плохой погоды. Радиоустановка, которую мы захватили с собой для поддержания связи с базовой станцией, все время выходила из строя, и когда ее, наконец, наладили, раздался шум какого-то оркестра, который грозил заглушить ожидаемый сигнал. Было известно, что в небе летают две специально оборудованные сверхкрепости «Б-29», производящие наблюдения и записывающие показания в верхних слоях атмосферы, но мы не могли ни видеть их, ни слышать. Мы продолжали всматриваться в темноту.

Неожиданно в 5 часов 29 минут 50 секунд из радиопередатчика раздался голос, который в темноте, казалось, доносился с небес: «Минус десять секунд!» В облаках вспыхнула зеленая ракета, медленно опустилась, повисла, потускнела и исчезла в темноте.

Снова прозвучал голос: «Минус три секунды!» Спустилась другая зеленая ракета. Над пустыней царило молчание. Небольшими группами мы двигались в направлении «Нуля». На востоке появились первые проблески зари.

И в этот момент как будто из недр Земли появился свет, свет не этого мира, а многих солнц, соединенных воедино. Это был такой восход, какого никогда не видел мир,— громадное зеленое сверхсолнце поднялось в доли секунды на высоту более чем 2,5 тысячи метров. Оно поднималось все выше, пока не достигло облаков, освещая землю и все небо ослепительно ярким светом.

Этот громадный огненный шар диаметром почти в 1,5 километра поднимался, меняя цвет от темно-пурпурного до оранжевого, расширяясь, увеличиваясь,— природная сила, освобожденная от пут, которыми была связана миллиарды лет. На какое-то мгновение свет стал каким-то неземным, зеленым. Такое свечение наблюдается в короне Солнца во время полного затмения.

Этот момент показался нам вечностью. Время остановилось. Пространство сжалось до острия булавки. Казалось, что Земля раскололась и небеса разверзлись. Было ощущение, что тебе довелось наблюдать Рождение мира.

Вслед за огненным шаром с земли поднялось громадное облако. Сначала это была гигантская колонна, которая затем приняла формы фантастически огромного гриба. Громадная гора, рожденная за несколько секунд (а не за миллионы лет), поднималась все выше и выше* содрогаясь в своем движении. Она достигла разноцветных облаков, пробила их своей вершиной и продолжала подниматься, пока не достигла высоты в 12,5 тысячи метров— на 3,5 тысячи метров больше, чем высочайшая гора на Земле!

В течение этого очень короткого, но кажущегося необычайно долгим периода не было слышно ни единого звука. Я видел силуэты людей, стоявших неподвижно небольшими группами, как растения в пустыне. Вновь рожденная гора — гигант среди пигмеев хребта Сьерра- Оскуро — стояла, опираясь па тучи, как огнедышащий вулкан.

Потом из этой тишины возник громовой раскат. В течение короткого времени то, что мы видели, повторилось в звуке. Казалось, тысячи мощных фугасных бомб разорвались одновременно и в одном месте. Гром прокатился по пустыне, отозвался от Сьерра-Оскуро, эхо накладывалось на эхо. Земля задрожала под ногами, как будто началось землетрясение. Мы почувствовали горячее дыхание взрыва.

Оглушительный грохот раздался через сто секунд после вспышки — первый крик новорожденного мира.

Он оживил молчаливые, неподвижные силуэты, дал им голос. Небольшие группы людей, стоявшие до сих пор неподвижно, заплясали, оглашая воздух громкими криками. Их танец напоминал танец первобытных людей на весенних празднествах, посвященных огню.

Люди хлопали в ладоши, подпрыгивали — так земной человек выражал радость по поводу рождения новой силы, которая давала ему возможность освободиться от пут земного тяготения.

Танец первобытного человека продолжался несколько секунд, в которых выразился целый период эволюции за 10 000 лет. За эти несколько секунд первобытный человек вновь превратился в современного.

Солнце уже поднималось над горизонтом, когда наш караван двинулся назад к Альбукерке и Лос-Аламосу. Мы смотрели на солнце сквозь дымчатые стекла, чтобы сравнить его с тем зрелищем, которое только что видели.

«Солнце и в подметки ему не годится!» — заметил кто-то.

Когда мы приехали в Лос-Аламос, я пошел к доктору Оппенгеймеру. Он выглядел усталым и озабоченным. Я спросил его, что он чувствовал в момент взрыва.

«В это мгновение,— услышал я в ответ,— у меня в мозгу промелькнул отрывок из «Бхагавад-Гиты» — священной индийской поэмы: «Я стал смертью, сокруши- тельницей миров!»».

Никогда не забуду, какое огромное впечатление произвели на меня эти слова, сказанные поэтом и мечтателем, одним из самых культурных людей, призванным судьбой привязать выдающееся достижение человеческого интеллекта к колеснице Смерти.

В это утро за завтраком в уютной столовой «Лос- Аламос Лодж» первым заговорил доктор Джордж Кистяковский из Гарвардского университета. Хотя он сидел рядом со мной, голос его, казалось, доносился откуда-то издалека. И слова, которые я услышал, до сих пор звучат у меня в ушах:

«Можно представить, что примерно так будет выглядеть День страшного суда,— сказал он.— Я уверен,— добавил он после паузы,— что конец мира, который увидит последний человек в последнюю миллисекунду существования Земли, будет очень похож на то, что мы видели».

В наступившей тишине прозвучал другой голос — мой собственный, который также доносился как бы издалека.

«Возможно, что и так,— сказал я,— но вполне вероятно, что если бы первый человек присутствовал в момент Сотворения мира, когда бог сказал «Да будет свет!», он увидел бы нечто похожее на то, что мы видели».

Я ждал ответа, который так и не последовал, а в моем сознании промелькнул отрывок из дневника братьев Гонкур, где описывался разговор за обедом в Париже 7 апреля 1869 г. Сейчас я знаю этот отрывок наизусть.

«Они говорили о предсказании Вертело, что через сто лет благодаря физической и химической наукам человек узнает, из чего состоит атом, и сможет по своей воле регулировать, выключать и зажигать солнце, как газовую лампу. Тогда Клод Бернард сказал, что через сто лет человек с помощью физиологической науки настолько овладеет органическим законом, что, подобно богу, создаст жизнь.

Мы не возражали против этого, но решили, что, когда в науке наступит такое время, бог, тряся своей белой бородой, спустится вниз на Землю и, гремя связкой ключей, скажет человечеству то, что говорят в пять часов в «Салоне»: „Закрываем, господа!"

Я очнулся от своих раздумий. У нас еще оставалось двадцать четыре года до «закрытия». За это время многое еще предстояло сделать. До взрыва я очень беспокоился, что у меня не хватит слов описать то, что, возможно, не будет поддаваться описанию. К моей радости, слова лились легко, как будто мне их подсказывал внутренний голос.

Не отдавая себе отчета, что делаю, я взял блокнот и карандаш и начал лихорадочно писать, словно только что проснулся и отчаянно стараюсь запомнить сон, прежде чем возвращение к действительности сотрет его из моей памяти:

«Атомный век начался ровно в 5 часов 30 минут утра 16 июля 1945 г. на кусочке полупустынной земли в восьмидесяти километрах по прямой от Аламогордо (штат Нью-Мексико), за несколько минут до наступления дня в этой части Земли.

В этот великий исторический момент, который можно сравнить лишь с тем моментом, когда человек впервые поставил себе на службу огонь, огромная энергия, заключенная в сердце атома, была впервые высвобождена в виде вспышки пламени, какой никто никогда не видел на этой планете, осветив на короткое мгновение землю и небо светом многих сверхсолнц.

Первозданный огонь, первый огонь на Земле, не порожденный Солнцем, был вызван взрывом первой атомной бомбы. Это явилось кульминационным пунктом одной из величайших драм в истории нашей страны и цивилизованного общества — итог соревнования ученых Америки и Германии в деле создания атомной бомбы.

Атомная вспышка в Нью-Мексико стала великим итогом огромных усилий ученых в течение последних четырех лет. Она явилась утвердительным ответом на вопрос: «Сработает ли она?»

За вспышкой раздался раскат мощного грома, который был слышен на сотни километров. Эхо несколько раз отозвалось от далеких гор и находящегося рядом хребта Сьерра-Оскуро, гремя так, как будто источником его была сила, исходящая из недр Земли.

Холмы сказали «да» и горы присоединили свое «да». Казалось, что Земля заговорила, и внезапно осветившиеся облака и небо присоединились к утвердительному ответу. Атомная энергия — да!

Это было подобно величественному финалу мощной симфонии природы, очаровывающей и пугающей, воодушевляющей и подавляющей, зловещей, сокрушительной, полной больших надежд и больших опасений»*

...В тот день я встретил ныне покойного доктора Лоуренса, одного из тех, кто был со мной на горе в пустыне.

—Какой день в истории! — воскликнул он.

—Кажется, что мы присутствовали при Втором пришествии Христа,— ответил я.

Тогда мне пришло в голову, что Оппи, и я, и многие другие получили глубокое религиозное откровение, став свидетелями события, родственного сверхъестественному.

...Через несколько дней после испытания бомбы в Аламогордо я попал в неловкое положение. Я только что вернулся к себе в Ок-Ридж и готовился к отъезду на остров Тиниан в Марианском архипелаге, где должен был выполнить главную часть моего задания — пролететь с атомной бомбой над Японией.

В Ок-Ридже не было никого, с кем бы я мог поделиться своими мыслями и опасениями, потому что мне запретили говорить с кем-либо о моей миссии. Но у меня было несколько хороших друзей среди ученых, которым было известно, что я готовлю технический отчет о некоторых аспектах работы заводов Ок-Риджа. Одним из них был доктор Джеймс Р. Коу младший, которого все звали просто Джерри Коу, он давно приглашал меня к себе.

После возвращения из Аламогордо- я зашел к Коу. Мне хотелось попрощаться с ним, но, конечно, я не мог рассказать, где был и куда направляюсь.

Мы сидели за кофе, любуясь теннесийскими горами в заходящих лучах солнца. Должно быть, я был занят своими мыслями, потому что не заметил, как в комнату вошел молодой человек с очень милой женой и еще одна молодая пара. Я не разобрал их имен, но приход нежданных гостей, очевидно, смутил хозяев, так как мое присутствие в Ок-Ридже, так же как и мое имя, должно было оставаться в тайне почти для всех.

Вскоре под каким-то предлогом Джерри отозвал меня в сторону и сообщил, что этот молодой человек — Ричард Геман (ставший впоследствии известным романистом). В то время он находился на военной службе, но ходил в штатском, выполняя особые поручения для окриджской газеты «Джорнэл». Репортер местной газеты, всегда занятый поисками материала для статей, был сейчас самым неподходящим гостем; что же касается меня, то я содрогнулся при мысли, что могу быть узнанным. Так как ситуация становилась с каждой минутой все более неловкой, посетители вскоре удалились. Прошло более года, прежде чем я вновь услышал о Гемане, прочитав его восхитительный очерк, озаглавленный «Мои три минуты с Уильямом Л. Лоуренсом», в котором он вспоминал тот эпизод в доме Коу в Ок-Ридже.

«После того как на Хиросиму сбросили бомбу и ограничения в Ок-Ридже были немного ослаблены,— писал Геман,— можно было, наконец, произнести слова «атом» и «уран», не боясь, что тебя подслушивает враг или агент из органов безопасности. Тогда я смог проверить у Коу правильность своих впечатлений о неудачном визите.

Они мне сказали, что в тот день Лоуренс вернулся после своей поездки в пустыню в штате Нью-Мексико, где произошел первый экспериментальный взрыв. Как и все свидетели этого эпохального события, он был глубоко потрясен виденным и в течение нескольких дней не мог думать ни о чем другом *.

Когда супруги Коу рассказали мне об этом, я стал вспоминать, как выглядел Лоуренс в тот воскресный день, и думаю, что сейчас понимаю смысл его взгляда, когда он сидел, глядя на закат. Это не был взгляд Уильяма Л. Лоуренса, научного обозревателя. Это был взгляд человека, который удостоился чести взглянуть через дырку в стене, скрывающей тайну Вселенной, и был поражен увиденным, потрясен созерцанием собственного ничтожества и думал о том, к чему все это приведет. Я никогда не забуду этого взгляда...»