На мантии Певца было лишь несколько крошечных участков, расшитых синим цветом, который выцвел почти до белого. Поужинав и дождавшись, пока зажгут масляные лампы, Кира стала внимательно ее рассматривать. Она разложила свои нити – те, которые были среди ее запасов, и те, что дала Аннабелла, – на большом столе, помня, что, прежде чем приступать к работе, надо тщательно подобрать цвета при дневном свете. И заметила – с облегчением, потому что она не смогла бы их восстановить, и с разочарованием, потому что синий добавлял такой красоты всему узору, – что полноценного синего цвета больше не осталось, только намек на то, что он когда-то был.

Она снова и снова повторяла названия растений, пытаясь сложить из них песенку, чтобы было легче запомнить. «Алтей и пижма, марена и подмаренник…» – но ритм не складывался и слова не рифмовались.

В дверь постучал Томас. Кира ему обрадовалась. Показала мантию и нити и рассказала, как провела день со старой красильщицей.

– Не могу запомнить все названия, – пожаловалась она. – Но, думаю, если завтра с утра я схожу на наш участок, то, возможно, найду уцелевшие растения, из которых мама делала красители. И когда их увижу, то лучше запомню названия. Надеюсь только, Вандара…

Кира замолчала. Она раньше не рассказывала резчику о своем враге, и от самого звука этого имени у нее пошли мурашки по коже.

– Женщина со шрамом? – спросил Томас.

Кира кивнула и поинтересовалась:

– Ты знаешь ее?

Он покачал головой.

– Но я знаю, кто это, – проговорил он. – Все знают.

Он взял небольшой моток темно-малинового цвета.

– Как красильщица сделала такой цвет? – спросил он с любопытством.

Кира задумалась. «Марена для красного».

– Марена, – вспомнила она. – Только корни.

– Марена, – повторил он. Тут ему в голову пришла мысль. – Я бы мог записать для тебя названия растений. – Так тебе легче будет запоминать.

– Ты умеешь писать? И читать?

– Да, я выучился, когда был маленький. Некоторых мальчиков учат. И иногда мне приходится вырезать слова.

– Но я-то не умею читать. Так что если ты и запишешь названия, я не смогу их прочесть. А девочкам не разрешают учиться.

– Но все равно я смогу помогать тебе. Если ты скажешь мне названия и я запишу их, то потом, когда захочешь, буду тебе читать. Я знаю, у нас все получится.

Кира согласилась. Тогда он принес из своей комнаты перо, чернила и бумагу, и она снова стала перечислять те названия, которые запомнила. В мерцающем свете она глядела за тем, как он старательно записывает. Она видела, как звуки ложатся на бумагу в виде палочек и крючков, а потом Томас их читал, и они снова становились звуками.

Когда, водя пальцем по бумаге, он произнес слово «алтей», она увидела, что оно короткое и что его прямые линии напоминают стебли. Она быстро отвела глаза, чтобы не запомнить его и не нарушить запрет. Но зрелище того, как перо рисует на бумаге узор, а этот узор словно рассказывает историю о названии растения, заворожило ее.

Рано утром Кира быстро поела и отправилась на их участок, на красильный огород ее матери. Солнце только вставало, и почти все спали. Она слабо надеялась встретить Мэтта и Прута, но вряд ли они проснулись в такую рань. Было тихо, только изредка то тут, то там плакал ребенок, слышалось квохтанье кур. Дневная жизнь с ее пронзительными звуками еще не началась.

Подойдя, она увидела, что загон уже начали строить. Прошло всего несколько дней, а женщины уже собрали ветки терновника и окружили ими остатки хижины, где Кира выросла. Земля в загоне по-прежнему была покрыта золой и мусором. Женщинам оставалось совсем немного, чтобы закончить работу и полностью обнести участок забором. Она поняла, что они сделают нечто вроде калитки, а затем запустят внутрь своих кур и детей. На земле в загоне виднелись острые щепки и зазубренные осколки глиняных кувшинов. При виде их Кира вздохнула. Остатки ее прошлого поцарапают и занозят детей, но она ничего не могла с этим поделать. Она проскользнула мимо груд мусора и недостроенного забора и у самой опушки леса нашла остатки маминого огорода.

Грядки с овощами были полностью опустошены, а цветник сохранился, хотя растения были примяты. Наверное, женщины, таща связки терновых кустов для ограды, просто шли по ним, но цветы продолжали цвести, и она с благоговением смотрела на то, как трепещущая жизнь боролась за существование, несмотря на все невзгоды.

Кира произносила про себя названия растений, которые помнила, и собирала те, что могла, складывая их на принесенную с собой ткань. Аннабелла успела сказать ей, что большинство цветов и листьев можно высушить и использовать потом. Некоторые, как бронзовый фенхель, сушить нельзя. «Фенхель бери свежим», – говорила она. Еще его можно есть. Кира не стала трогать это растение. Женщины, наверное, не знают, что он съедобный.

Поблизости залаяла собака, и теперь она расслышала ругань: муж орал на жену, ребенок получал затрещины. Поселок просыпался, и в нем начиналась обычная жизнь. Пора ей было уходить. Это место теперь не ее.

Кира обернула собранные растения тканью и завязала концы. Перекинув узел через плечо, нагнувшись и опираясь на посох, она поспешила обратно. На задней тропинке, по которой она пошла, чтобы избежать основной дороги, она встретила Вандару и отвела взгляд. Женщина позвала ее уверенным и издевательским тоном.

– Что, нравится тебе твоя новая жизнь? – спросила она и хрипло расхохоталась.

Кира быстро повернула за угол, чтобы избежать ссоры, но осадок от издевки и самодовольной ухмылки остался.

– Мне понадобится место для огорода, – сказала она нерешительно Джемисону спустя несколько дней. – А еще проветриваемое место, чтобы сушить растения. И место, где можно построить очаг, и котлы для крашения.

Подумав, она прибавила:

– И вода.

Он кивнул и сказал, что это возможно устроить.

Он приходил к ней каждый вечер, чтобы оценить ее работу и поинтересоваться, в чем она нуждается. Кире казалось странным, что она может просить о чем-то и что ее просьбы выполнялись.

Но Томас сказал, что у него всегда было так. Когда он просил, ему всегда приносили любые сорта дерева – ясень, сердцевинную древесину, орех или клен. А еще ему давали всевозможные инструменты, причем некоторые он до этого не видел.

И потянулись загруженные работой, утомительные дни.

Однажды утром, когда Кира готовилась отправиться к красильщице, к ней в комнату вошел Томас.

– Ты слышала что-нибудь прошлой ночью? – спросил он неуверенно. – Может, тебя разбудил какой-то звук?

Кира подумала.

– Нет, – сказала она, – я спала крепко. А что?

Он выглядел озадаченным, словно пытался что-то вспомнить.

– По-моему, я слышал что-то вроде детского плача.

Наверное, от него я проснулся. Хотя, возможно, это был сон. Да, пожалуй, это был сон.

Он успокоился и забыл об этой загадке.

– У меня есть для тебя подарок, – сказал Томас. – Я делал его по утрам, рано, до того, как приступал к основной работе.

– А что ты обычно делаешь, Томас? – спросила Кира. – Я, конечно, обычно занимаюсь мантией. А что тебе поручили делать?

– Жезл Певца. Он старый, резьба стерлась, и ее приходится подновлять. Это трудная работа. Но важная. Певец использует резьбу для того, чтобы не сбиться, чтобы вспомнить нужную часть Песни. А наверху остался большой участок без резьбы. Когда-нибудь я займусь им и сам впервые вырежу на нем что-то по своему усмотрению, – он засмеялся. – Точнее, не совсем по моему усмотрению. Мне скажут, что там изобразить. Вот. – Томас неловко вытащил из кармана и протянул ей подарок: небольшую шкатулку с плотно прилегающей крышкой. Сверху и по бокам на ней была затейливая резьба – растения, которые Кира только начинала изучать и запоминать. Она с восторгом рассматривала ее, узнавая острые листики и плотные соцветия тысячелистника, который обвивали ветвистые стебли кореопсиса, вырастающие из густых темных листьев, похожих на перья.

Она сразу же поняла, что́ положит в шкатулку. Маленький лоскуток расшитой ткани, который держала в своем кармане в день суда и который не давал ей чувствовать себя такой одинокой, когда она сжимала его, засыпая. Она больше не носила его с собой, потому что боялась потерять во время длинных прогулок по лесу или долгих и тяжелых занятий с красильщицей, и прятала в одном из ящиков с материалами.

Теперь на глазах у Томаса она достала лоскуток и положила его в шкатулку.

– Какой красивый, – сказал он.

Кира погладила лоскуток, прежде чем закрыла крышку.

– Он словно говорит со мной, – призналась она ему. – Он как будто живой.

Она смущенно улыбнулась, понимая, что это звучит странно.

Но Томас, к ее удивлению, кивнул:

– Да, у меня есть свой кусок дерева, который тоже ведет себя как живой. Я вырезал его давным-давно, когда был совсем малявкой. И иногда я чувствую в своих пальцах то знание, которое было у меня тогда.

Он повернулся, чтобы уйти.

«Знание, которое было тогда? И его больше нет? Значит, знание уходит?» Эта мысль поразила Киру, но своему другу она ничего не сказала.

Хотя ей еще многое нужно было узнать у Аннабеллы, Кира была вынуждена быстрее закончить свое обучение у красильщицы, потому что надо было скорее начинать работу над мантией Певца, пока дни еще достаточно длинные. Теперь ей очень нравилась ее ванная комната, с которой поначалу вышел такой конфуз. С помощью теплой воды и мыла она смывала пятна с рук, а это было очень важно, потому что к мантии можно было прикасаться только чистыми руками.

Хотя у нее по-прежнему оставалась маленькая рамка для вышивания, спасенная Мэттом от огня, в ней уже больше не было нужды. Ей выдали отличную новую раму, которую можно было водрузить на прочные деревянные ножки, и не надо было держать ее на коленях. Она поставила раму возле окна и работала, сидя на стуле.

Кира расправила мантию на большом столе, чтобы внимательно ее изучить и выбрать место, с которого она начнет работу. Только теперь она по-настоящему оценила размах Песни. На крупных складках мантии во всей бесконечной сложности была изображена история ее народа, и центральное место в этой истории занимало время Разрухи.

Кира разглядывала бледно-зеленое море, в глубине которого плавали всевозможные рыбы, некоторые были больше человека, больше, чем десять человек. Море переходило в широкие равнины, где паслись среди высокой рыжевато-коричневой травы неведомые ей, какие-то неуклюжие животные. И все это было изображено лишь на одном небольшом уголке мантии Певца. Рядом из бледного моря около пастбища вырастала другая земля с людьми на ней. Маленькими стежками были изображены фигурки охотников с копьями, и она видела, что небольшие узелки красной нити («Марена для красного, только корни») использовались для того, чтобы изобразить кровь на теле упавших, побежденных тварями мужчин.

Она подумала об отце. Но схватка, изображенная на мантии, произошла давно, задолго до рождения ее отца, задолго до рождения кого бы то ни было из поселка. Безжизненные фигурки мужчин с красными узелками крови занимали лишь крошечную часть мантии, в Песне это был лишь один из множества эпизодов, одно мгновение, о котором Певец напоминал каждый год.

Глядя на мантию и разглаживая ее чистой ладонью, Кира поняла, что не успеет подробно ее изучить. Нужно было выполнить серьезную работу, и она чувствовала, что Джемисон все больше беспокоится. Он часто заглядывал к ней в комнату, чтобы убедиться, что она внимательно относится к работе и все делает тщательно.

Выбрав место на рукаве, которое нуждалось в починке, Кира растянула эту часть мантии на раме. Затем осторожно с помощью маленьких ножниц отрезала растрепавшиеся нити. Она заметила небольшое пятно на замысловато вышитом золотом цветке: он рос на поле, засеянном рядами высоких подсолнухов, рядом со светло-зеленым ручьем. Когда-то давно кто-то – очень искусный – с помощью изогнутых белых стежков изобразил пенистый поток. Каким талантливым был ее предшественник! Но эти испачканные нити придется заменить.

Она работала старательно и очень долго. Ее мать, хотя ее пальцы не обладали волшебным знанием, сделала бы эту работу быстрее и ловче.

Кира поднесла новые нити золотистого цвета поближе к окну и стала внимательно искать еле заметные изменения в тоне, отбирая для работы самые лучшие.

Когда сгустились вечерние сумерки, Кира закончила работу. Она поглядела на свою вышивку и решила, что у нее неплохо получается. Маме бы понравилось. И Джемисону тоже. Она надеялась, что, когда наступит время надевать мантию, понравится и Певцу.

Пальцы у нее болели. На этот раз все было не так, как в детстве, когда она вышивала маленькие лоскутки. И уж точно не так, как с тем особым лоскутком, который, когда она сидела у постели матери, словно бы начал двигаться по собственной воле, скручивая и перемешивая нити так, как она никогда не умела, рождая узор, который она никогда не видела. Тогда ее руки совсем не уставали.

Размышляя об этом особом лоскутке, Кира подошла к резной шкатулке, развернула вышитую ткань и положила ее в карман. Чувствовать, что она там лежит, было приятно и привычно – словно в гости зашел друг.

Скоро должны были принести ужин. Кира прикрыла расправленную мантию простой тканью, вышла в коридор и постучала в дверь Томаса.

Он только заканчивал работу: вытирал инструменты и складывал их на место. Длинный жезл лежал на верстаке, зажатый в тиски. Увидев ее, Томас улыбнулся. Теперь они каждый вечер ужинали вместе.

– Послушай, – сказал Томас и показал на окна. Центральная площадь под окнами шумела. В ее комнате, выходившей окнами на лес, всегда царила тишина.

– Что происходит?

– Посмотри. Они готовятся к завтрашней охоте.

Кира подошла к окну и выглянула. Внизу мужчины разбирали оружие. Охота всегда начиналась рано утром; мужчины уходили из деревни до восхода солнца. Сейчас же шла подготовка. Кира видела, что двери флигеля Здания Совета открыты и из хранилища выносят длинные копья и складывают их в центре площади.

Мужчины брали копья, взвешивали их в руках. Некоторые ругались. Двое схватились за древко одного копья, оба явно не собирались его отпускать и кричали друг на друга.

Среди шумной неразберихи Кира заметила, как какой-то мальчик проник в толпу мужчин и схватил копье.

Кажется, никто этого не заметил. Все были слишком заняты сварой. Одного мужчину уже ранили копьем, и он лежал весь в крови. Было очевидно, что скоро и другие получат увечья. Никто не обращал внимания на мальчика. Из своего окна Кира наблюдала, как он победно уносил копье подальше от толпы. Рядом с ним семенила собака.

– Это же Мэтт! – вскрикнула Кира. – Томас, он же совсем ребенок! Он слишком маленький для охоты!

Томас подошел к окну, и она показала на Мэтта пальцем. Резчик усмехнулся.

– Иногда мальчики ходят на охоту, – объяснил он. – Мужчинам все равно. Они разрешают ходить с ними.

– Но для ребенка это слишком опасно, Томас!

– А тебе-то что? Это всего лишь сопляки из Фена. Все равно их слишком много.

– Он мой друг!

Теперь он понял. Выражение его лица изменилось. Он озабоченно посмотрел на мальчика, которого уже окружила компания шалопаев, с которыми Мэтт часто проводил время. Сорванцы в восхищении смотрели, как он потрясает копьем.

Кира почувствовала сильную тревогу, и у нее задрожало бедро. Она опустила руку в карман, вспомнив, что положила туда свой лоскуток. Она прикоснулась к ткани и почувствовала исходящее от нее напряжение, сигнал об опасности.

– Пожалуйста, Томас, – быстро проговорила Кира, – помоги мне его остановить!