Так вот, значит, как его звали. Джемисон – это имя ей было не знакомо. Поселок был большим, а взрослые мужчины и женщины к тому же редко пересекались.

Он встал. Высокий человек с довольно длинными темными волосами, аккуратно зачесанными назад и схваченными резной деревянной заколкой, сделанной молодым резчиком – как его там? Томасом. Да, Томас-резчик, так его звали. Еще мальчик, не старше Киры, но уже славился своими способностями, а вырезанные им поделки пользовались большим спросом среди благородных жителей поселка. У простых людей украшений не было. Мать Киры носила на шее кожаный ремешок с подвеской, но она всегда прятала ее под одеждой.

Защитник взял кипу бумаг, лежавшую на столе перед ним; Кира видела, как он скрупулезно делал пометки, слушая обвинительницу. Руки у него были большие и мускулистые, пальцы длинные, на правом запястье он носил кожаный браслет. Двигался Джемисон уверенно: никаких колебаний или нерешительности. Он был довольно молодым: звали его трехсложно, и седины в его волосах Кира не заметила. Она решила, что он, наверное, ровесник ее матери и за плечами у него полжизни.

Он посмотрел на лист, лежавший сверху кипы. Кира со своего места могла видеть записи, которые он изучал. Вот если бы она умела читать!

Затем он заговорил.

– Я отвечу на обвинения по порядку, – сказал он.

Глядя в бумаги, он повторил сказанные Вандарой слова, но без ее ярости.

– «Девочку надо было отправить на Поле, как только она родилась и пока ей не дали имя. Таков обычай».

«Так вот что он помечал все это время! Он записывал сказанное, чтобы повторить эти слова!» Хотя ей было тяжело слышать эти обвинения, Кира с благоговением поняла, как много значит повторение. Теперь никто не будет спорить о том, что именно было сказано раньше. Как часто драки среди детей начинались со слов: «Ты сказал», «Я сказал», «Он сказал, что ты сказал» и их бесконечных вариаций.

Джемисон положил бумаги на стол и взял тяжелый том в зеленом кожаном переплете. Кира заметила, что такой был у каждого из Хранителей.

Он открыл страницу, заложенную им во время слушаний. Кира видела, как он листал книгу, пока Вандара выступала с обвинительной речью.

– Обвинительница права, таков обычай, – сказал он Хранителям. Кира почувствовала, что ее неожиданно предали. Разве его не назначили ее защитником?

Теперь он указывал на страницу с убористым текстом. Кира видела, что некоторые мужчины обратились к своим томам и нашли этот же абзац. Другие просто кивнули так, словно ясно помнили все и им не было нужды перечитывать.

Она заметила, что Вандара слегка улыбнулась.

Почувствовав поражение, Кира вновь стала теребить лоскуток ткани в своем кармане. Он уже не казался теплым. Он не утешал.

– Однако если обратиться к третьему своду поправок… – продолжил Джемисон.

Все Хранители перевернули страницы в своих томах. Даже те, чьи тома оставались закрытыми, взяли их и стали искать нужное место.

– …становится очевидным, что здесь возможны исключения.

– Возможны исключения, – повторил один из Хранителей, читая и двигая пальцем по странице.

– Таким образом, мы можем оставить в стороне утверждение, что таков обычай, – уверенно сказал Джемисон. – Так следует поступать не всегда.

«Значит, все-таки он мой защитник. Возможно, ему удастся сохранить мне жизнь!» – подумала Кира.

– Ты хочешь что-нибудь сказать? – спросил у нее защитник.

Сжав свой лоскуток, она отрицательно помотала головой.

Он вновь стал листать записи.

– «Она была с изъяном. А еще без отца. Ее не надо было оставлять».

Слышать это было тяжело, тем более что это была правда. А еще у Киры болела нога. Она не привыкла так долго стоять без движения. Она снова попробовала перенести вес на здоровую ногу, чтобы облегчить нагрузку на увечную.

– Это верные обвинения, – Джемисон повторил очевидное своим ровным голосом. – Девочка Кира родилась несовершенной. У нее был явный и неизлечимый изъян.

Хранители пристально смотрели на нее. Смотрела на нее и Вандара – с презрением. Кира привыкла к тому, что ее разглядывают. Над ней смеялись с детства. Благодаря матери, которая была ей опорой и поддержкой, она научилась выносить это с гордо поднятой головой. Вот и сейчас она глядела в глаза своим судьям.

– И у нее нет отца, – продолжал Джемисон.

Кира вновь услышала голос матери, объясняющей ей, как это произошло. Она была маленькая и не могла понять, почему у нее нет отца. «Он не вернулся с большой охоты. Это было до того, как ты родилась, – мягко говорила мать. – Его забрали твари».

Она услышала, что те же слова произносит Джемисон – словно бы ее мысли услышали все.

– До того как она родилась, ее отца забрали твари, – пояснил он.

Главный Хранитель поднял глаза от своих бумаг. Повернувшись к сидящим за столом, он остановил Джемисона:

– Ее отец – Кристофер. Он был хорошим охотником, одним из лучших. Возможно, некоторые из вас его помнят.

Несколько мужчин кивнули. Кивнул и ее защитник.

– Я был с охотниками в тот день, – сказал он, – я видел, как его схватили.

Неужели Джемисон действительно видел, как схватили отца? Кира никогда не слышала подробностей этой трагедии. Она знала только то, что рассказывала ей мать. И вот в нескольких шагах от нее человек, который был с отцом в его последний день!

«Ему было страшно? Было моему отцу страшно или нет?» Этот странный непрошеный вопрос она не произнесла вслух. Ей самой было страшно. Она чувствовала ненависть Вандары, стоящей сбоку. Казалось, Киру саму забирают твари и она вот-вот погибнет. Она попыталась представить, как чувствовал себя отец в последние минуты жизни.

– Но и здесь применим третий свод поправок, – объявил Джемисон. – На обвинение «Ее не надо было оставлять» я отвечу, что, согласно третьему своду, возможны исключения.

Главный Хранитель кивнул.

– Ее отец был славным охотником, – повторил он. Остальные собравшиеся за столом мужчины вслед за ним одобрительно загудели.

– Ты хочешь что-нибудь сказать? – спросили ее. Но она снова покачала головой. Она снова предпочла воздержаться.

– «Она не приносила пользы», «она не может копать, сажать растения или вырывать сорняки, она даже не может ухаживать за домашними животными так, как это делают другие девочки в ее возрасте», «волочит за собой свою сухую ногу и ходит медленно», – продолжал он, а когда стал читать последнюю фразу, Кира заметила, что на его лице мелькнула улыбка: – «И еще она много ест».

Он на мгновение замолчал. А затем проговорил:

– Как защитник я соглашусь с некоторыми из этих утверждений. Понятно, что она не может копать, сажать растения, вырывать сорняки или ухаживать за домашними животными. Но мне кажется, она научилась приносить пользу. Скажи, Кира, ведь ты работаешь в ткацкой артели?

Кира удивилась и утвердительно кивнула. Откуда он знает? Мужчин обычно не интересует, где работают женщины.

– Да, – сказала она слабым от напряжения голосом. – Я там помогаю. Я не тку, но убираю мусор и готовлю станки. Это работа, которую я могу сделать своими руками. И я сильная.

Она хотела было упомянуть про свое умение вышивать, которое, как она надеялась, поможет ей зарабатывать на жизнь, но не могла придумать, как сказать это, не выглядя тщеславной. Поэтому она промолчала.

– Кира, – сказал он, – продемонстрируй свой изъян членам Совета Хранителей. Покажи, как ты ходишь.

Дойди до двери и обратно.

Это жестоко, подумала она. Ведь все же знают про ее ногу. Зачем ей хромать под этими взглядами? Как унизительно. Она хотела отказаться или хотя бы возразить. Но ставки были слишком высоки. Это же не детская игра, где споры и драки – нормальное дело. Сейчас на кону ее будущее. Кира вздохнула и повернулась. Опираясь о посох, она медленно пошла к двери. Закусив губу, она на каждом шагу приволакивала больную ногу и чувствовала на себе презрительный взгляд Вандары.

Дойдя до двери, Кира повернулась и медленно пошла на место. У нее заболела ступня, а затем жгучая боль распространилась по всей больной ноге. Она очень хотела сесть.

– Действительно, она хромает и медленно ходит, – зачем-то повторил Джемисон, – я согласен с этим. Однако она вполне справляется со своей работой в артели. Она каждый день приходит туда к определенному времени и никогда не опаздывает. Ткачихи ценят ее помощь.

– Много ли она ест? – хмыкнул он. – Думаю, нет. Посмотрите, какая она худая. Ее вес опровергает это обвинение. – А потом добавил: – Но кажется, сейчас она голодна. Я – так уж точно. Предлагаю сделать перерыв и поесть.

Главный Хранитель встал.

– Ты хочешь что-нибудь сказать? – спросил он у Киры в третий раз. И в третий раз она отрицательно покачала головой. Она ужасно устала.

– Вы можете сесть, – разрешил он Кире и Вандаре. – Еду сейчас принесут.

Кира благодарно опустилась на ближайшую скамейку. Она стала одной рукой растирать свою дрожащую ногу. Через проход она увидела, что Вандара поклонилась – «Я опять забыла! Мне надо было поклониться», – а затем села с каменным лицом.

Главный Хранитель взглянул на кучу лежавших перед ним бумаг.

– Осталось еще пять обвинений, – сказал он. – Мы разберемся с ними и примем решение после.

Появилась еда, которую принес стражник, стоявший у двери. Одно блюдо передали Кире. Она почувствовала запах жареного цыпленка и теплого хрустящего хлеба, обсыпанного цельными зернами. Она уже несколько дней не ела ничего, кроме сырых овощей, а курицу пробовала давно – много месяцев назад. Но в ушах у нее по-прежнему звучал голос Вандары, пронзительный и обвиняющий: «Она много ест».

Боясь обнаружить свой страшный голод, Кира лишь немного отщипнула вкуснейшего мяса и хлеба. Затем она отставила полупустую тарелку в сторону и сделала несколько глотков воды из чашки. Уставшая, все еще голодная и испуганная, она погладила лоскуток в кармане и стала ждать следующей порции обвинений.

Двенадцать Хранителей ушли куда-то через боковую дверь. Возможно, там была отдельная столовая. Затем пришел стражник, забрал ее поднос и объявил время отдыха. Ей сказали, что суд возобновится, когда колокол ударит дважды. Вандара встала и вышла из зала. Кира немного подождала, затем направилась к выходу из Здания Совета, прошла через длинный холл и вышла наружу.

Мир не изменился. Люди ходили туда-сюда, делали разную работу, громко ругались. Она слышала высокие голоса с рыночной площади: женщины возмущенно кричали, что цены слишком высокие, и им что-то отвечали продавцы. Плакали младенцы, дети постарше дрались, бездомные собаки рычали друг на друга, сражаясь за брошенные кем-то объедки.

Она увидела Мэтта, он пробегал мимо с другими детьми. Заметив Киру, он сбавил шаг, затем остановился.

– Короче, жерди для тебя уже есть, – прошептал он. – Мы с пацанами, того, их в кучу сложили. А опосля, если захочешь, будем строить тебе хижину.

Он замолчал и посмотрел на нее с любопытством:

– Ну, типа, если тебе нужна хижина. А чё там?

Значит, Мэтт знал о суде. Его ничем не удивишь, он знает обо всем, что происходит в поселке. Кира пожала плечами, изображая равнодушие. Она хотела скрыть свой страх.

– Много разговоров, – сказала она мальчику.

– А эта там? Которая со шрамом?

Кира поняла, о ком он.

– Да, она обвинительница.

– Злая она, Вандара эта. Говорят, убила своего малявку. Вроде как дала ему олеандр. Села и держала ему голову, пока не съел. А он-то не хотел.

Кира слышала эту историю.

– Это признали несчастным случаем, – напомнила она Мэтту, хотя сама в этом сомневалась. – Другие дети тоже травились олеандром. Опасно, когда ядовитое растение растет повсюду и малыши могут до него добраться. Его надо бы вырвать.

Мэтт покачал головой.

– Зато от него учатся, – проговорил он. – Как-то я взял его, так мамка мне такую затрещину отвесила! Думал, шея сломалась. Но теперь я знаю про олеандр и что трогать его нельзя.

– Что ж, Совет Хранителей судил Вандару и постановил, что она не делала этого, – повторила Кира.

– А все-таки она злая. Говорят, из-за этой раны. Боль сделала ее жестокой.

«А меня боль сделала гордой», – подумала Кира, но не сказала этого.

– А когда суд закончится?

– Сегодня, попозже.

– Будет тебе хижина. Поможем.

– Спасибо, Мэтт, – сказала Кира, – ты настоящий друг.

Он покраснел от смущения.

– Хижина нужна. – Он повернулся, чтобы догнать других мальчишек. – Чтобы было где слушать твои истории.

Кира улыбнулась, глядя ему вслед. Колокол на верху Здания Совета ударил дважды. Она развернулась и пошла обратно.

– «Ее оставили вопреки правилам потому, что ее дед все еще был жив и обладал властью. Но его давно нет», – Джемисон читал следующее обвинение из списка.

Ей разрешили сидеть во время вечернего заседания. И Вандаре тоже сказали сесть. Кира была за это благодарна. Если бы Вандара осталась стоять, ей бы пришлось заставить себя забыть о боли в ноге и тоже стоять.

И снова Хранитель, ее защитник, сказал, что из правил бывают исключения. Теперь, какими бы страшными ни были обвинения, их повторение просто утомляло. Кира старалась не отвлекаться. Держа руку в кармане, она гладила лоскуток вышитой ткани и вспоминала, какие на нем цвета.

Обычно все жители поселка использовали ткань желто-коричневого цвета; бесформенные сорочки и штаны зашивали и заштопывали, чтобы они защищали от дождя, колючек и ядовитых кустов. Обычно ткань ничем не украшали.

Но мать Киры владела искусством красильщицы. Именно из ее пятнистых от краски рук выходили разноцветные нити, которые использовались очень редко. Мантия, в которой ежегодно выступал Певец, исполнявший Песню Разрухи, была богато расшита. На ней были изображены сложные сцены, вышитые много веков назад. Эту мантию носили все Певцы, она переходила от одного к другому. Однажды много лет назад Катрину попросили заменить несколько порвавшихся и торчавших наружу нитей. Кира тогда была еще маленькой, но она все помнила: мать стояла в темном углу хижины, когда стражник принес знаменитую мантию. Кира смотрела, как мать протыкает ткань костяной иглой с толстой яркой нитью; постепенно золотая нить закрыла небольшую протершуюся дырку на рукаве. И мантию унесли.

Кира помнила, что в тот год во время Собрания они с матерью во все глаза глядели на сцену, пытаясь со своих мест увидеть залатанное место на одеянии размахивающего руками Певца. Но они сидели слишком далеко, а залатанное место было слишком маленьким.

С тех пор каждый год мантию приносили матери, чтобы та немного подлатала ее.

– Однажды моя дочь сможет делать то же самое, – сказала как-то Катрина стражнику. – Смотри, что она сделала!

Она показала ему лоскуток, который Кира только что закончила, один из тех, что волшебным образом сами рождались в ее пальцах:

– Она намного способнее меня.

Кира тихо стояла смущенная, но гордая, пока стражник разглядывал ее вышивку. Он ничего не сказал, просто кивнул и вернул ей небольшой лоскуток. Но в его глазах светился интерес, она это видела. И с тех пор каждый год он просил ее показать свою работу.

Кира всегда стояла рядом с матерью, никогда не дотрагиваясь до хрупкой древней ткани и всякий раз с восторгом глядя на богатые оттенки цветов, с помощью которых рассказывалась история мира. Золотые, красные и коричневые. А здесь когда-то был голубой, а теперь светлый, почти белый. Мать показывала ей выцветшие участки.

Мать не знала, как делать синюю нить. Иногда они говорили об этом, Кира и Катрина, глядя на огромную перевернутую чашу небес над их миром. «Если бы только я могла делать синий, – говорила мать. – Я слышала, что где-то есть особое растение». Она смотрела на свой сад, полный цветов и других растений, из которых она умела делать золотой, зеленый и розовый красители, и качала головой, безнадежно мечтая о краске, которая не получалась.

Теперь ее мать умерла.

– «А теперь умерла и мать».

Кира вздрогнула и очнулась от своих воспоминаний. Кто-то произнес эти слова. Она прислушалась.

– «Есть даже основания думать, что болезнь ее матери представляла опасность для остальных. И женщинам нужен тот участок, где стояла их хижина. А бесполезная девчонка не нужна. Она не выйдет замуж. Она же калека. На нее тратится место и еда, она портит наших послушных детей, рассказывая им свои истории, учит их играм, и они шумят и мешают работать».

Заседание тянулось. Повторялись обвинения Вандары, и защитник вновь и вновь ссылался на поправку, которая допускала исключения.

Кира заметила, что тон его изменился. Совсем чуть-чуть, но разницу она уловила. Что-то произошло между членами Совета Хранителей, пока они были на обеде. Вандара беспокойно ерзала на своей скамье, и Кира поняла, что ее обвинительница тоже заметила эту перемену.

Кира, сжимая свой лоскуток-талисман в кармане, неожиданно почувствовала, что он вновь стал теплым и приятным на ощупь.

В тех редких случаях, когда у нее было свободное время, Кира часто упражнялась с остатками цветных нитей и по мере того, как ее удивительный дар развивался, чувствовала все бо́льшую силу в кончиках пальцев. Она использовала кусочки ткани из ткацкой артели. Ей это позволяли. Она специально попросила разрешения уносить обрезки ткани к себе в хижину.

Иногда, когда ей нравилась вышивка, она показывала лоскуток матери, и та в ответ быстро и одобрительно улыбалась. Но чаще всего Кире не нравилось, что получалось, это были неровные ученические работы; она их выбрасывала.

Тот лоскуток, который она сейчас держала в правой руке, она вышила, пока мать лежала больная. Беспомощно сидя подле умирающей женщины, Кира снова и снова наклонялась, чтобы поднести чашку с водой к ее губам. Она расчесывала ей волосы, растирала холодеющие ноги и держала дрожащие руки, зная, что больше ничего не может сделать. Пока мать беспокойно спала, Кира разложила разноцветные нити в своей корзинке и с помощью костяной иглы начала вышивать лоскуток. Это ее успокаивало и помогало скоротать время.

Нити пели. Песня состояла не из слов и нот, это была пульсация, дрожь, отдававшаяся в руках так, словно бы нити жили своей жизнью. Впервые ее пальцы не направляли нити, а сами следовали за ними. Она закрыла глаза и просто чувствовала, как иголка протыкает ткань, еле успевая за торопящимися, вибрирующими нитями.

Мать что-то пробормотала, и Кира наклонилась и смочила ей пересохшие губы. И только тогда она взглянула на маленький кусочек ткани у себя на коленях. Он лучился. В сумраке хижины – уже начиналась ночь – золотые и красные нити пульсировали так, словно само утреннее солнце скользило по ним своими косыми лучами. Сияющие нити пересекались в сложном орнаменте, который Кира никогда до этого не видела, который она не могла создать, о котором она не могла ничего знать или слышать.

Когда глаза матери открылись в последний раз, Кира протянула яркий кусочек ткани так, чтобы умирающая женщина его увидела. К тому моменту Катрина уже не могла говорить. Но она улыбнулась.

Теперь лоскуток словно бы передавал Кире беззвучное пульсирующее послание. Он сообщал ей, что опасность остается. Но еще он говорил, что она будет спасена.