— Дочь учителя сказала, что у ее собаки три щенка и я могу себе взять одного, когда он подрастет, если захочу.

— Разве она не обещала поцеловать тебя? А теперь щенка? На твоем месте я бы сначала добился поцелуя, Мэтти, — улыбнулся слепой, высвобождая из земли свеклу и кладя ее в корзину. Они вместе были в огороде.

— Я скучаю по своей собаке. Она была умная, — Мэтти посмотрел в сторону изгороди, возле которой два года назад они похоронили Прута.

— Ты прав, Мэтти, твоя собачка была хорошим товарищем долгие годы. Было бы неплохо завести щенка, — мягко проговорил слепой.

— Я бы смог выучить его, чтобы он стал твоим поводырем.

— Мне не нужен поводырь. А вот смог бы ты выучить его готовить?

— Только не свеклу, — сказал Мэтти, скорчив гримасу и бросая очередную свеклу в корзину.

Но когда на следующий день опять пришел в дом к учителю, его встретила безутешная Джин.

— Ночью двое умерли. Остался один щенок, и он болеет, и мать тоже.

— А чем ты их лечила?

Джин огорченно вздохнула.

— Тем же, чем я лечила бы себя или папу. Отваром липовой коры. Но щенок еще слишком маленький, он не умеет лакать, а его мама слишком больна. Она попила немного, а потом просто опустила голову.

— Покажешь их мне?

Джин впустила его в маленький дом. Хотя Мэтти думал в первую очередь о собаках, он вспомнил вопрос, который задал ему слепой, и стал озираться. Он заметил аккуратно расставленную кряжистую мебель и шкафы с книгами Ментора. В кухне Джин приготовила противни и миски для замешивания теста, чтобы испечь очередную партию вкуснейшего хлеба.

Он не заметил ничего, что говорило бы о том, что здесь ходят на Торжище. Никаких глупостей вроде «Игровой машины» или излишеств в виде мебели с мягкой обивкой и бахромой, какую выторговала себе супружеская пара, живущая дальше по улице.

Конечно, были сделки и другого рода — Мэтти знал про них, но до конца не понимал, как это. Про них ходили слухи. Выторговать себе можно было что-то невидимое. И такие сделки были самыми опасными.

— Вот они, — Джин открыла дверь в чулан, пристроенный к дому со стороны кухни. Мэтти вошел и опустился на колени перед ощенившейся собакой, лежавшей на сложенном в несколько раз одеяле. Крошечный щенок, почти без движения, если не считать его тяжелого дыхания, лежал у ее живота, как это делают все щенки. Здоровый щенок шевелился бы и сосал. А этому еще надо было давить матери на живот лапой, чтобы пошло молоко.

Мэтти чувствовал собак. Он любил их. Он едва прикоснулся к щенку пальцем, как сразу отдернул руку. Это было неожиданно: он ощутил боль.

Как будто молния ударила, подумал он.

Он помнил: его с самого детства учили, что во время грозы надо укрыться в доме. Он видел обгоревшие и расщепленные надвое ударом молнии деревья и знал, что так может произойти и с человеком: вспышка и огненная мощь, которая проходит через тебя, стремясь попасть в землю.

Ему доводилось видеть из окна, как мощные огненные разряды разрывают небо пополам, он помнил серный запах, который они иногда оставляли после себя.

В Деревне был один крестьянин, который однажды после полудня, увидев сгущающиеся над головой тучи, решил, что гроза пройдет мимо, и остался у плуга. Но молния нашла его, и, хотя он выжил, он полностью потерял память — кроме воспоминания о дикой мощи, которая вошла в него. Жители Деревни ухаживали за ним, а он брал какую-то поденную работу, но все его силы забрала таинственная энергия, живущая в молнии.

Что-то подобное Мэтти и почувствовал: пульсирующую мощь, как будто в нем самом жила молния — в ясный солнечный день, когда ничто не предвещало грозы.

Впоследствии он пытался заставить себя выкинуть из головы все воспоминания об этом дне, потому что все это его пугало и потому что таким образом у него появлялась своя тайна. Но тогда, отдернув руку от больного щенка, Мэтти понял: пора вновь испытать себя.

— Где твой отец? — спросил он у Джин. Он не хотел, чтобы кто-нибудь это видел.

— Он пошел на встречу. Ну, на эту, о прошении.

Мэтти кивнул. Хорошо. Значит, школьного учителя не будет.

— Вряд ли его волнует эта встреча. Его больше интересует вдова Хранителя Запасов. Он ухаживает за ней, — сказала Джин, тепло улыбаясь. — Представляешь? В его возрасте — и ухаживает.

Надо, чтобы девочка ушла, подумал Мэтти.

— Сходи к травнику. Принеси тысячелистник.

— Тысячелистник растет у меня в огороде! Прямо у двери! — ответила Джин.

На самом деле ему не особенно был нужен тысячелистник. Ему нужно было, чтобы она ушла. Мэтти стал лихорадочно думать.

— Мята? Мелисса? Кошачья мята? Это все тоже есть?

Она покачала головой.

— Кошачьей мяты нет. Если бы в огород повадились кошки, собаки бы такое устроили… Правда, бедненькая? — добавила она нежным шепотом, обращаясь к ощенившейся собаке. Она погладила ее по спине, но та не подняла головы. Глаза собаки потускнели.

— Иди, — сказал Мэтти настойчиво, — принеси все это.

— Ты уверен, что это поможет? — с сомнением поинтересовалась Джин. Она уже перестала гладить собаку и встала, но пока не трогалась с места.

— Делай что говорят! — распорядился Мэтти.

— Не надо грубить, Мэтти, — сказала она раздраженно. Потом резко повернулась, так, что взметнулась ее юбка, и вышла. Он уже почти не слышал, как хлопнула дверь. Напрягшись перед сильнейшим сотрясением, которое, он знал, пройдет через все его тело, Мэтти дотронулся левой рукой до взрослой собаки, а правой — до ее щенка и велел им жить.

Спустя час обессиленный Мэтти, спотыкаясь, возвращался домой. А в доме Ментора Джин кормила свою собаку и хихикала над выкрутасами ее ожившего щенка.

— И кому бы в голову пришло такое сочетание трав! Ну надо же! — говорила она в восторге, наблюдая за тем, как оба ее питомца оживают.

— Повезло угадать. — Джин он сказал, что все дело в травах. Все ее внимание было поглощено неожиданно выздоровевшими собаками, поэтому она не видела, как слаб Мэтти. Он сидел на полу чулана, прислонившись к стене, и смотрел, как она ухаживает за собаками. Впрочем, видел он не очень хорошо, а все его тело болело.

Наконец, немного набравшись сил, он заставил себя встать и уйти. К счастью, дома никого не было. Слепой куда-то ушел, и Мэтти был рад этому. Видящий заметил бы, что с ним что-то не так. Он всегда все замечал. Он говорил, что сам воздух в доме меняется, как меняется направление ветра, даже когда у Мэтти был простой насморк.

А сегодня все было намного серьезнее. Пошатываясь, он пробрался в свою комнату возле кухни и, тяжело дыша, лег на кровать. Никогда еще Мэтти не чувствовал себя таким слабым, таким истощенным, если не считать того случая с лягушкой…

«Лягушка была меньше», — подумал он. Но это было то же самое.

Лягушку он заметил на поляне. Он оказался там случайно — просто хотел побыть один, подальше от шумной Деревни, и удрал в Лес, как он это иногда делал.

Он наступил на нее босой ногой и вздрогнул.

— Прости, — сказал он в шутку и нагнулся, чтобы взять лягушку в ладонь. — Ты в порядке? Надо было отпрыгнуть, когда услышала, что я иду!

Но лягушка была не в порядке и не могла отпрыгнуть. Увечье у нее было не от легкого шага Мэтти — это было видно сразу. Какой-то зверь — Мэтти решил, что ласка, — нанес маленькой зеленой лягушке чудовищную рану, от которой она умирала. Одна ее лапка свисала вниз, она была оторвана и держалась только на кусочке влажной кожи. Оказавшись в его ладони, лягушка судорожно вздохнула и затихла.

— Кто-то пожевал тебя и выплюнул, — решил Мэтти.

Ему было жалко лягушку, но он знал, что здесь ничего не поделаешь. Жизнь лесных обитателей сурова и коротка, он это знал.

— Ну что ж, — проговорил мальчик, — я похороню тебя как следует.

Он опустился на колени, чтобы руками вырыть в мшистой земле ямку. Но когда он попытался положить крошечное существо в землю, он почувствовал, что каким-то невозможным образом связан с ним. Из его руки стала выходить энергия, которая причиняла ему боль и переходила в лягушку, связывая их воедино.

Ничего не понимая, в беспокойстве он попытался соскрести липкое тельце с ладони. Но не смог: пульсирующая боль держала их вместе. Затем, спустя мгновение, пока Мэтти все еще стоял на коленях, тело лягушки вдруг дернулось.

— Так ты не мертвая. Ну, тогда слезай.

Теперь он мог посадить лягушку на землю. Боль стала не такой сильной.

— Что это вообще такое было? — Мэтти вдруг стал спрашивать у лягушки, как будто она могла ему ответить. — Я думал, ты мертвая, а ты нет. Но лапку-то ты все равно потеряешь. Прыгать больше не сможешь. Сочувствую.

Он встал и посмотрел на неподвижную лягушку.

— Черререк, — издала она горловой звук.

— Да, согласен. И тебе того же, — Мэтти повернулся, собираясь уходить.

— Черререк.

Звук заставил его вернуться и вновь опуститься на колени.

Широко открытые глаза лягушки, которые только что были подернуты пеленой смерти, теперь были ясными и внимательными. Лягушка пристально смотрела на Мэтти.

— Послушай, я положу тебя вот в этот папоротник, потому что тут, на открытом месте, придет какой-нибудь зверь и стрескает тебя. У тебя теперь есть большой изъян, ты не можешь прыгать. Придется учиться прятаться.

Он взял лягушку и понес ее к густым зарослям папоротника.

— Если бы у меня был с собой нож, я бы просто отрезал тебе этот лоскут кожи, на котором висит лапка, — сказал он. — Тогда бы ты, наверное, выздоровела побыстрее. А так ты будешь все время таскать лапку за собой, она будет только мешаться. Но я ничего не могу поделать.

Он склонился над лапкой, пытаясь отделить ее и размышляя, как лучше помочь.

— Может, найти острый камень и отрезать? Это всего лишь маленький кусочек плоти, тебе и больно-то, скорее всего, не будет. Жди меня тут, — распорядился Мэтти и положил лягушку на землю под папоротником. «Как будто это поможет», — подумал он.

На берегу ручья, который он перешел перед этим, Мэтти нашел подходящий инструмент: кусок камня с острым краем. Он принес его туда, где лежала неподвижная раненая лягушка.

— Так, — сказал Мэтти, — не бойся. Я слегка прижму тебя и отрежу твою мертвую лапку. Так тебе будет лучше.

Он перевернул лягушку на спину и взялся за измочаленную лапку, пытаясь уложить ее так, чтобы было быстрее и проще резать. Лапка держалась всего на нескольких полосках липкой плоти, которую оставалось только отсечь.

Но вдруг он почувствовал в руке болезненный разряд какой-то энергии, которая сосредоточилась в кончиках его пальцев. Мэтти не мог двигаться. Его рука сама взяла почти оторванную лапку, и он почувствовал, как его собственная кровь течет по ее сосудам. Сердце билось изо всех сил, каждый удар отдавался в ушах.

Потрясенный, Мэтти задержал дыхание, как ему показалось, на целую вечность. Затем все прекратилось. Он осторожно отнял руку от раненой лягушки.

— Черререк. Черререк.

— Я ухожу. Я не знаю, что случилось, но сейчас я ухожу.

Он отбросил острый камень и попытался встать, но его колени дрожали, он чувствовал дурноту, голова кружилась. По-прежнему стоя на коленях возле лягушки, Мэтти сделал два глубоких вдоха, пытаясь набраться сил, чтобы убежать.

— Черререк.

— Прекрати! Я не хочу это больше слышать!

Словно поняв его слова, лягушка перевернулась со спины на живот и отползла дальше к папоротникам. Но при этом она не волокла свою лапку. Двигались обе лапки — неловко, конечно, но лягушка ползла с помощью обеих лапок. Лягушка скрылась в густых зарослях.

Спустя мгновение Мэтти смог встать. Изможденный, он добрался до Деревни и, спотыкаясь, вошел в дом.

Теперь он был изможден намного сильнее, чем в тот раз. У него ломило руки. Лежа в постели, Мэтти размышлял о только что случившемся: «Лягушка была маленькая, а тут две собаки».

Это намного больше.

«Мне надо научиться управлять этим», — думал Мэтти.

Затем, к своему удивлению, он начал плакать. Мэтти по-мальчишески гордился тем, что никогда не плачет. А теперь — плакал, и ему казалось, что слезы очищают его, словно тело от чего-то избавлялось. Слезы текли по его щекам.

Наконец, содрогаясь от болезненной истомы, он вытер глаза, повернулся на бок и заснул, хотя был всего лишь полдень. Высоко над Деревней стояло солнце. Мэтти снились размытые пугающие сны про боль, а его тело было напряжено. Затем пришли другие сны. Его мышцы расслабились, он успокоился. Теперь ему снились залеченные раны, новая жизнь и умиротворение.