Ночь взорвалась чудовищным ревом, становившимся все громче и выше. Это был пронзительный звук, который все нарастал и нарастал, пока не начал резать барабанные перепонки.

Отэм проснулась и села на постели. Казалось, воздух заряжен электричеством, словно вокруг бушевала гроза. Она ощутила невыразимый страх и потянулась к Лонни. Тот уже вскочил с кровати и торопливо натягивал брюки посреди комнаты. В лунном свете его фигура казалась огромной тенью. Она нащупала выключатель ночной лампы у изголовья.

– Что это? Что это за чертов шум?

– Тревога. – Голос его был напряженным, а лицо бледным. – Какая-то беда на шахте.

– Беда? Какая беда?

– Не знаю. Может быть, завал.

Отэм вскрикнула и зажала рот рукой. То, что она старалась загнать поглубже в подсознание, произошло. Но Лонни был с ней. Он был в безопасности.

– Думаешь, это очень серьезно?

– Не знаю. – Молодой человек повернулся к двери, схватил пальто и почти выбежал из комнаты.

– Куда ты?

– На шахту. С людьми могло случиться несчастье.

– Нет! – Отэм вскочила с постели и кинулась за ним через гостиную, путаясь ногами в ночной рубашке.

Она схватила Лонни за руку, когда он уже подходил к двери. – Не ходи. Пусть другие этим занимаются!

– Отэм… – произнес он расстроенно.

Она почувствовала стыд и отвернулась. Ее первая и единственная мысль была о Лонни. Он прав. В глубоких забоях шахты люди могли оказаться в ловушке. Их жены будут одни, с сердцами, рвущимися от страха.

Отэм кивнула и открыла дверь. Лонни бегом выскочил из дома.

Она зажала уши руками, чтобы спрятаться от воя. Сирена звучала ежедневно в полдень, но среди ночи этот звук был похож на зов смерти. Промозглый декабрьский ветер гудел и ударял в окна маленького дома, что вносило какую-то жутковатую ноту в ту суматоху, которая разрушила ночной покой.

Отэм не знала, было ли это из-за холода в комнате, или на нее так действовал вой сирены, но ее вдруг охватил озноб, начавшийся с шеи и спускавшийся вниз по спине. Она крепко обхватила себя обеими руками, босиком вернулась в спальню и надела теплый халат и шлепанцы. Постель выглядела теплой, мягкой и манящей, однако сон, даже если бы он и пришел, казался в некотором смысле греховным. Отэм вышла из комнаты и заметила, что с того момента, как она вскочила с кровати, прошло всего несколько минут, хотя у нее было чувство, будто это случилось давным-давно.

Бесцельно слоняясь по дому, глядя на вещи и не видя их, она наконец заставила себя зайти в гостиную и села на диван в ожидании Лонни. Взяла с журнального столика книгу… Читать не смогла и только тупо смотрела на синевато-оранжевые язычки пламени в маленьком газовом обогревателе.

Начало светать, небо побелело, а Отэм все еще сидела в углу на диване. На востоке вспыхнуло солнце, возвестив о начале ясного холодного дня. Ветер утих, и в доме стояла тишина. Все было так же, как и в любое другое утро, но только с ней не было Лонни. Обыкновенно в это время она готовила завтрак, болтая с ним об Элле или о ребенке, который быстро рос у нее в животе. Платья были ей уже тесноваты, и скоро придется носить специальную одежду для беременных, а позволить себе такие траты они не могли. Неделя пролетала за неделей, уже наступил декабрь, а Отэм все еще не могла найти работу.

Она потрогала округлившийся живот и внезапно ощутила острую потребность увидеть Лонни, убедиться, что с ним все в порядке. Поднявшись с дивана, Отэм пошла в спальню и оделась потеплее. Если Лонни не может прийти к ней, значит, она пойдет к нему.

То, что творилось на шахте, было выше ее понимания. Отэм как в столбняке стояла среди всеобщего столпотворения. Атмосфера была насквозь пропитана болезненным возбуждением, которое парализовало способность думать и рассуждать. Страсти были накалены, люди кричали. Она смотрела на окружающую ее толпу, и руки у нее покрывались гусиной кожей, а в голове начинало звенеть.

Территория была огорожена и охранялась полицией, однако неуправляемая людская масса напирала и громко орала. Неподалеку стоял мужчина, на голову возвышавшийся над всеми остальными; на нем была шерстяная куртка, красная вязаная шапочка, из-под которой во все стороны торчали густые песочного цвета волосы. Мужчина выкрикивал низким хриплым голосом ругательства, потрясая в воздухе сжатым кулаком и топая ногами по промерзшей земле. Потом он замолчал, достал из кармана платок, высморкался и снова принялся орать и размахивать кулаками.

Стоявший рядом с ним невысокий коренастый человек навалился на веревки ограждения, но отступил, увидев, как полицейский занес дубинку. Что-то злобно бормоча, он исчез в толпе, однако его тут же сменил другой яростно кричащий мужчина. Полицейские носились как безумные, пытаясь утихомирить толпу. Они снова и снова обращались ко всем присутствующим с увещеваниями разойтись по домам, но люди их не слушали, да и не хотели ничего слышать.

Отэм понимала, что это глупо, и все же ей болезненно хотелось увидеть, что происходит внутри огороженной веревками зоны, и она вклинилась в толпу. Тут ей сразу же пришлось напрячь все силы, чтобы не потерять равновесие. Ее толкали локтями в ребра и в грудь. Мощные мужские плечи швыряли девушку из стороны в сторону. Один раз она взвыла от боли и ударила мужчину, который встал каблуком ей на ногу. Тот резко повернулся, готовый дать сдачи, но опустил кулак, увидев перед собой женщину. Он снисходительно посмотрел на нее, а она в ответ состроила ему рожу. Отэм протискивалась среди мужчин, дюйм за дюймом пробиваясь вперед, пока не увидела огражденной территории.

Там стояли лимузины, видимо принадлежащие Осборнам, и четыре машины «скорой помощи». Слева стоял автобус теленовостей. Повсюду, словно стервятники, кружили репортеры. Появлялись и исчезали люди, черные от угольной пыли. Доносились обрывки разговоров, от которых все внутренности стягивало в тугой комок: «Завал… взрыв. Самая крупная авария на шахте за последние десятилетия». Ей не хотелось больше ничего слушать, но слова носились повсюду. «Сорок три человека попали в ловушку… предполагают, что есть погибшие… несколько часов, прежде чем до них можно будет добраться». И бесконечные вопросы: «Почему? Что стало причиной?»

Это был какой-то дурной сон, сумасшедший и бессвязный кошмар, а Отэм находилась в самом его центре. Напирающая, стискивающая со всех сторон толпа пугала ее и вызывала приступы клаустрофобии. Уши закладывало от криков, а ноздри резало от сильного запаха серы. В любую секунду Отэм могла потерять сознание. Она навалилась на какого-то мужчину, стоявшего впереди, и закричала:

– Выпустите меня! Я беременная, меня сейчас вырвет!

Среди гвалта злобных выкриков Отэм на минуту почувствовала странную волну добродушия, когда люди вокруг обернулись и посмотрели на нее, а потом, будто воды Черного моря, расступились и дали ей пройти.

Теперь она знала, что напрасно пришла на шахту в поисках Лонни. Ей хотелось снова оказаться в тепле и тишине своего маленького дома. Чтобы перевести дух и собраться с мыслями, девушка села на крыло автомобиля и уставилась на громоздящиеся вдалеке горные вершины. Вот и наступила зима. Голые деревья выглядели холодными и безжизненными, а спокойствие гор порождало чувство безмятежности, что поразительным образом контрастировало с безумием, бушевавшим вокруг.

Скользя взглядом по колышущимся головам, Отэм вдруг впервые заметила женщин. В отличие от мужчин женщины тихо стояли в стороне, разбившись на маленькие группки; некоторые держались за руки, чтобы подбодрить друг друга. От них веяло каким-то напряженным ожиданием, которое доходило до Отэм и передавалось ей. Они были разного возраста, но их лица были одинаково осунувшимися от крайнего утомления. Сильные, молчаливые женщины с усталыми, запавшими глазами.

Отэм не была знакома ни с одной из них, но двоих-троих встречала в городе. Высокая худая женщина работала в закусочной, куда они с Лонни иногда заходили съесть по гамбургеру. Дженни, как было написано на карманчике ее халата, работала кассиршей в продуктовом магазине, куда Отэм ходила за покупками. Отэм разговаривала с ней несколько раз. Она была жизнерадостной, смешливой и хохотала по всякому поводу. Но сейчас она не смеялась. Ее маленькое личико было искажено горем, а розовые щеки мокры от беззвучных слез.

Отэм проглотила комок, подкативший к горлу, и снова посмотрела на толпу мужчин. Глупый мужик в вязаной шапочке по-прежнему потрясал кулаком. Почему они злились? На кого они злились?

Она повернулась, чтобы уйти, как вдруг мимо нее промчался какой-то мужчина. Он весь был покрыт угольной пылью, и вид у него был усталый и дикий. Отэм кинулась за ним и схватила его за руку, когда он уже открывал дверцу машины.

– Мой муж, – сказала она взволнованно. – Лонни Нортон. Вы его знаете? Вы его видели? С ним все нормально?

Мужчина посмотрел на нее пустыми беспокойными глазами, словно ему было слишком трудно осмыслить ее слова.

– Ага, – сказал он кивнув. – Знаю Лонни. Видел в шахте несколько часов назад. Он в порядке.

Она почувствовала слабость от облегчения.

– Спасибо.

Мужчина собрался сесть в машину, но тут возник репортер и сунул ему прямо в лицо микрофон. Мужчина в ярости повернулся к нему:

– Пошел отсюда к чертовой матери!

– Я всего лишь хотел узнать некоторые факты. Действительно ли дела обстоят так скверно, как говорят? Сколько погибло? Из-за чего это все случилось?

Широкое, измазанное углем лицо мужчины передернулось от нетерпения. Его карие глаза потемнели, и он проговорил низким, насмешливым голосом:

– Да, мать вашу, плохи. А если тебе нужны факты, пойди спроси у Осборнов.

– Я не в силах к ним пробиться.

– Ничем не могу помочь.

– Что было причиной? Почему все так секретничают?

– Слушай, кровопийца. Мне нечего тебе сказать. Я устал и собираюсь поехать домой и немного отдохнуть.

Мужчина забрался в машину, завел двигатель и, со скрежетом включив передачу, исчез.

Репортер сдвинул брови и, пожав плечами, повернулся к Отэм:

– А вы, мисс, можете что-то сказать? У вас есть кто-нибудь в шахте? Может быть, муж… отец… брат? Что вы сейчас чувствуете?

Она посмотрела на микрофон, а потом мимо.

– Не думаю, что вы действительно хотите это знать.

Девушка пошла прочь, думая о том, смогут ли чужаки когда-нибудь понять, что на самом деле на уме у обитателей провинциальных городков Кентукки. Они могут враждовать между собой, но скорбь – настолько интимная вещь, что ее не сумеет передать в новостях ни один даже самый прыткий репортер.

Она шла по пустым улицам, подняв воротник пальто и засунув руки глубоко в карманы. Казалось, что даже ветер взволнован и не в ладу с самим собой. День был очень морозный, но утром, когда Отэм шла на шахту, не было ни малейшего дуновения. А теперь вдруг опять налетел ветер. Он раскачивал деревья, ворошил опавшие листья, путал волосы, и они развевались вокруг лица девушки, словно ярко-каштановый вентилятор. Вскоре ее щеки уже горели от ледяных укусов, а нос покраснел. С каждым выдохом изо рта вырывались облачка пара. Чувствуя, как ветер свищет вокруг ног, Отэм поглубже запахнулась в теплое пальто и наклонила голову против холодного ветра. Наконец, почти бегом, она добралась до Майнерз-роу.

Их домишко-коробочка никогда еще не выглядел для Отэм таким привлекательным. В эту минуту ей казалось, что весь мир перевернулся вверх дном. Она влетела в комнату, бросила пальто на диван и направилась было к газовому обогревателю, как вдруг с удивлением увидела тетю Молли, выходящую из кухни. Отэм так глубоко задумалась, что пробежала мимо знакомой машины, не заметив ее. Отэм вдруг захотелось броситься к тете, как, бывало, она делала это ребенком, ощутить мягкое прикосновение ее ладони, рассказать, где болит.

– Очень хорошо, что ты приехала, – просто сказала она.

Молли кивнула:

– Я узнала об аварии по телевизору сегодня рано утром и быстренько поехала сюда. Я подумала, что, может, понадоблюсь тебе, но по твоему лицу вижу, что с Лонни ничего не случилось.

Отэм повернулась спиной к обогревателю и выгнулась по направлению к теплу.

– С ним вроде бы все нормально. Только я все равно волнуюсь. Он находился дома, когда это произошло, но сейчас на шахте. Я там была недавно. Глазам своим не могу поверить, тетя Молли. Это сумасшедший дом какой-то. Нормальные, здоровые люди ведут себя как дикие животные. Они пихаются, толкаются, кричат непристойности тем же людям, с которыми вчера пили самогонку.

Молли присела на диван.

– Это шок, – сказала она. – Они угомонятся. Вот тогда действительно будет больно. Крики и ругательства помогают заглушить боль. У мужчин злость – лучшая защита от боли.

– Все произошло так неожиданно, – сказала Отэм. – Все было спокойно. У них даже не было ни одной поломки с октября. – Она отвернулась от Молли и протянула руки к обогревателю. – Трудно поверить. Мне все кажется, что это просто дурной сон и вот-вот в дверь войдет Лонни и скажет мне, что все это неправда. – Девушка с испугом снова повернулась к Молли. – Меня пугает, что это могло произойти во время его смены. Я могла бы оказаться среди тех женщин, которые стоят там и ждут. Я умру, если с Лонни что-нибудь случится.

– Нет, не умрешь. Тебе будет этого хотеться, но ты не умрешь. – Молли встала с дивана. – Я сварила кофе. Думаю, нам надо приготовить что-нибудь поесть. Когда Лонни вернется домой, ему приятно будет увидеть улыбающуюся и заботливую жену. Ему не захочется смотреть на растерянное и испуганное лицо. Сдается мне, сегодня он такого видел предостаточно.

Отэм понимала, что таким образом Молли в своей обычной мягкой манере хочет сказать ей, что пора бы уже повзрослеть. Она пошла вслед за Молли, и они начали машинально передвигаться по кухне. Молли не была болтлива, но сейчас она поддерживала ровный непрерывный разговор. Бобби Джо Проктор уехал учиться в колледже. Мечтает когда-нибудь стать крупным адвокатом… В школе обыскали шкафчики в раздевалке и нашли наркотики, что вызвало большой переполох в Тэтл-Ридж… У Такера украли самогонный аппарат; он думает, что это дело рук подростков… Джеб говорит, что его скобяная лавка уже никогда не будет такой, как раньше, когда ты работала там, дорогая… Наши все еще вспоминают тот день, когда ты разозлилась и вылила бак с личинками на пол у миссис Бэйкер…

Отэм вспоминала Тэтл-Ридж и смеялась, но все равно была бессильна избавиться от пронизывающего ее напряжения.

Женщины поджарили цыпленка; к полудню, сочный и аппетитный, тот стоял в духовке – но Лонни так и не появился. Отэм вместе с Молли хлопотала по хозяйству; каждодневная домашняя работа, которая обычно успокаивала ее, сейчас только вызывала раздражение. К концу дня Отэм драила пол и все время смотрела на часы.

Лонни отсутствовал двадцать два часа. Было десять вечера. Отэм выпрямилась, поставила ноги носками врозь, зло отряхнула юбку и выругалась:

– Проклятые шахты! Будь они прокляты, эти грязные дырки в земле. И будь прокляты Осборны.

– Почему? – поинтересовалась Молли. – Потому что им принадлежит шахта?

– Им принадлежит не только шахта. Им принадлежит все в Эдисонвилле, и они все здесь контролируют. Старый засранец сидит в своем большом белом доме и правит городом, словно Господь Вседержитель. Это несправедливо. Ни у кого не должно быть столько власти над другими. Мне от одной мысли об этом хочется драться, кусаться и царапаться. – Она наподдала ногой половичок так, что тот полетел через всю комнату.

Молли посмотрела на племянницу и благодушно покачала головой.

– Отчего бы тебе не пойти приготовить кофе? Еще будет время поругать и шахты, и Осборнов.

Отэм недоуменно посмотрела на нее:

– Да я ведь только недавно вскипятила кофе.

– Он простыл. Вылей его и завари свежего. Лонни может вернуться домой в любую минуту. Ему захочется выпить свежего кофе.

Отэм знала, что кофе еще не остыл. Просто Молли выдумала способ занять ее каким-нибудь делом. Девушка направилась на кухню, по пути нагнувшись, чтобы расправить коврик, который отфутболила. Потом подошла к окну и посмотрела на домик Эллы. Свет в ее окнах не горел, и они были занавешены. Элла уехала в Лексингтон оформлять аренду закусочной на Пятой улице. Она наконец добилась своего. Еще несколько недель, от силы два месяца, и Элла, в соответствии с незамысловатыми представлениями обитателей Эдисонвилла, станет вполне респектабельной женщиной.

Проведя рукой по гладкой поверхности кухонного стола, Отэм взяла кофейник и тупо уставилась на него. Вдруг она шваркнула кофейник на место и вернулась в гостиную, где Молли сидела, полузакрыв глаза.

– Мы вполне можем попить и остывший кофе. И съесть ту старую дохлую птицу в духовке. Лонни еще долго не придет.

– Кто сказал?

Отэм обернулась на его голос, и сердце ее замерло. Он, высокий и сильный мужчина, центр ее мироздания, стоял, почти полностью загораживая широкими плечами дверной проем. От его улыбающихся васильковых глаз всегда, казалось, веяло весной, когда он смотрел на нее. Однако сейчас они были затуманены усталостью; в них не было обычного блеска и не было мимолетной кривой усмешки.

– Что ты хочешь сначала, – спросила она, – принять душ или съесть горячего, но пересушенного цыпленка?

Он улыбнулся, как всегда, криво, но медленно и произнес:

– Тебя.