1. Бритни

Сколько вам было лет, когда вы впервые увидели смерть? Я бы сказала, что мне тогда было двадцать два. Это хорошее число: на год старше возраста, когда имеешь право пить спиртное и голосовать. Если можешь, конечно. Одно я не способна делать физически, а второе мне не позволят. Но идею вы поняли. И к тому же прошел еще год моей личной жизни, хотя мои внутренние часы немного идеосинкратические. Когда над этим задумаешься, то все это не более произвольно и случайно, чем события, которые сгубили Джона Пилкина. Те же события, которые едва не убили меня и Флойда. Но я забегаю вперед. От этой привычки я так и не смогла избавиться. Может, когда мне исполнится тридцать два? Наверное, нет. Меня зовут Бритни, а на темы вроде своего возраста я говорю с неопределенностью, потому что я искусственный интеллект, обитающий в нескольких компьютерных чипах в грудной клетке Флойда. Технически я ожила три года назад, и по иронии судьбы мое рождение спровоцировало событие, едва не погубившее меня в первый раз — извержение гейзера на Энцеладе. Поэтому, пожалуй, можно сказать, что мне всего три года, но ощущаю я себя на двадцать два, а это самое главное.

До смерти Джона я бы сказала, что Наяда была для меня красивейшим местом во всей внешней системе, а может быть, и вообще. Это маленькая луна, раза в три меньше Фобоса, делающая оборот вокруг Нептуна за семь часов, причем настолько близко, что вы готовы поклясться — она вот-вот затормозит в атмосфере и упадет на планету, совсем как сделали мы с Флойдом на Титане пару лет назад.

Конечно, такого не случится, но когда Нептун пялится на тебя постоянно, да при этом его видимый размер в сотню раз больше, чем у земной Луны, то очень легко изменить перспективу на обратную и убедить себя в том, что «низ» — это в сторону Нептуна, а Наяда всего лишь потолок, к которому ты неким чудесным образом приклеен вроде мухи и вот-вот с него упадешь.

На мой взгляд, такие игры с перспективой забавны. Флойду они не очень нравятся. Иногда, говорит он, Нептун похож на огромную Землю, только без континентов: бесконечные оттенки синего, от пастели до темно-фиолетового — и тогда начинаешь гадать, как у астрономов хватило предвидения назвать его в честь бога морей в те времена, когда он был лишь точкой в телескопе. А иногда он говорит, что Нептун похож на злобный глаз, который тебя рассматривает и оценивает. И еще на бога, только не лихих парусных кораблей, а бездонных глубин, ждущего момента, чтобы предъявить права на то, что ему принадлежит.

Потом, есть еще и свет. В основном это голубой отраженный свет Нептуна, причем такого оттенка, который человеческий глаз не различает — равно как и более яркие оттенки красного и оранжевого на Сатурне. Но Нептун к тому же попросту очень тусклый: в десять раз менее яркий, чем Сатурн, и в тысячу раз слабее света Земли, видимого с Луны. Да и само Солнце здесь лишь светящаяся точка — все еще ослепительная для незащищенных глаз Флойда, но уже не теплое сияние, как во внутренней системе. Тут оно лишь прокол в ткани Вселенной, отблеск чего-то еще более далекого, чуждого и враждебного, чем сам Нептун.

Во всяком случае, так говорит Флойд. Только в местах вроде этого, добавляет он, можно по-настоящему понять, что такое внешняя система.

Как ни странно, когда он говорит нечто подобное, я максимально приближаюсь к пониманию Флойда.

1. Флойд

Бывает, я не продумываю все как следует. Только Бритни в этом не признаюсь. Когда она за что-то берется, то размышляет исключительно о деле. За фемтосекунды, когда захочет.

А не подумал я на этот раз как следует о нептунской экономике. Отчасти из-за того, что впервые в жизни экономика не была для меня на первом месте. Благодаря Бритни я стал богат или, как минимум, вполне обеспечен. Мы получили три процента от самой богатой алмазной шахты в системе и, хотя она начнет добычу только года через два-три, могли очень неплохо жить на аванс.

Есть люди, которым денег всегда мало. Именно подобному типу мы с Бритни обязаны своим богатством. Но мне, в отличие от него, хотелось лишь получить небольшой дополнительный доход, пока шахта не начнет выдавать алмазы. К тому же я полагал, что подзаработать окажется нетрудно: будучи владельцем единственного приличного буксира в системе Нептуна, я рассчитывал, как минимум, на умеренный спрос на свои услуги.

Я только одно не принял в расчет. Хотя с энергетической точки зрения Нептун ненамного дальше Сатурна, с точки зрения времени это так. Если взять ЭМК — электромагнитную рельсовую катапульту — и запустить к Нептуну контейнер с достаточно высокой скоростью, чтобы он прилетел туда прежде, чем доставка груза потеряет смысл, то контейнер будет нелегко гравитационно затормозить, а еще труднее догнать и перехватить раньше, чем он умчится на половину расстояния до Альфы Центавра. Кроме того, на Нептуне есть лишь одна, самая примитивная ЭМК, поэтому доставка грузов во внутреннюю систему ограничена медленными выстрелами к точкам назначения, которые могут оказаться на расстоянии нескольких лет полета контейнера. А когда нет экспорта, то нет и дохода. Нет дохода — нет импорта. Если не считать шахты по добыче редкоземельных металлов на Наяде, у нас здесь всего два типа соседей: разорившиеся геологоразведчики, надеющиеся на чудо, и привыкшие выживать в любых условиях личности, посланные сюда каким-нибудь трастовым фондом, которым чудеса не очень-то и нужны. И те, и другие привыкли рассчитывать только на себя.

Если честно, не очень-то мне была и нужна эта дополнительная работа: я могу продержаться на свежих овощах, соевом твороге и подобной нехитрой еде, зарабатывая ее перевозкой грузов для гидропонных ферм. Но отшельник, подписавший контракт с трастовым фондом, из меня получился бы плохой. Мне хотя бы иногда необходимо заняться делом более серьезным, нежели разглядывание собственного пупка — или чем там эти парни занимаются, лишь бы убить время. Ладно, может быть, все они мысленно пишут великие романы. В любом случае для меня в этом слишком много самоанализа.

Бритни, разумеется, давно научилась справляться с такими проблемами. Благодаря процессорам с фемтосекундной скоростью работы время для нее течет иначе, поэтому ей всегда приходилось творчески изобретать способы отвлечься в реальном мире, где события могут разворачиваться немного тягуче или тяжеловесно.

Если долго ее слушать, то и говорить начинаешь примерно как она. Я бы просто сказал «медленно». Или «очень медленно». Когда мы сюда летели, запущенные с помощью ЭМК от Сатурна, то полет занял почти целый год, и он продлился бы еще дольше, если бы я не потратил немалую часть наших алмазных денег на высокоэнергетический разгон.

В каком-то смысле подобное путешествие не очень отличается от впечатлений первопроходцев, шагавших по тропам Орегона или Калифорнии. Разница лишь в том, что при ходьбе можно измерять продвижение шаг за шагом. В космосе же ты просто дрейфуешь. Поэтому я подключил корабельное освещение к аккумулятору, который мог подзаряжать от «бегового кольца» или велосипеда. Нет упражнений — нет света. Хороший стимул поддерживать себя в форме, а заодно у меня появлялось ощущение, будто я путешествую пешком на манер первопроходцев. Так я путешествовал сам, когда был моложе.

Бритни я об этом почти не рассказывал. Она, наверное, запомнила целую библиотеку по психологии и готова пересказать тысячу и одну вещь из того, что там написано про особенности моей личности, которых я предпочел бы не знать. Одним из ее способов проводить время стало отщипывание кусочков от нашего алмазного аванса на оплату широкополосного канала связи с Землей, где она постепенно собрала коллекцию из дюжины дипломов доктора философии примерно в таком же количестве университетов. Вряд ли в любом из них догадались, с кем имеют дело. Разумеется, она проявляла осторожность и не заканчивала университетский курс быстрее, чем самый башковитый студент-рекордсмен. И регистрировалась она всякий раз под иной версией своего имени: Бриттани, Бриттени, Бритт… Эшман, Асман, Асбой. А потом училась всему подряд: от английской литературы до кварковой механики.

Я уже давно отпахал свое в колледже и, хотя никогда не сожалел о годах учебы, до сих пор не скажу точно, какую пользу она мне принесла. Бритни же говорит, что для нее получение очередной ученой степени — нечто вроде упражнения по созданию интеллектуального обруча и проверки, сможет ли она сквозь него прыгнуть. Она точно единственное существо во всей системе, которое считает такое развлечением.

* * *

Кажется, именно Бритни предложила слетать на Наяду, хотя через какое-то время я и сам бы туда отправился. Шахтерам пока ничего не требовалось, но они, пожалуй, были единственными нашими клиентами, которые не стали бы расплачиваться овощами, поэтому имело смысл заглянуть к ним и познакомиться.

Во внешней системе не очень-то много товаров, которые можно с прибылью оттуда экспортировать, даже имея хорошую ЭМК. Во-первых, это алмазы. Во-вторых, самые редкие из редкоземельных металлов. Пусть даже диспрозий и скандий подешевле алмазов, зато они почти столь же полезны. Попробуйте-ка построить без них электромагнитную катапульту.

Фактически, если бы на Наяде не отыскалась жила редкоземельных металлов, на Нептуне, возможно, даже не построили бы ЭМК. Материалы для основного каркаса катапульты можно найти где угодно, зато те, что нужны для работы электродвижущей системы с высокой напряженностью поля, еще надо как следует поискать. И хотя некоторым из местных отшельников было по карману заказывать и доставлять сюда нужные материалы, к чему им было утруждаться? Эти парни не намеревались когда-либо возвращаться.

Оказавшись на Наяде, первым делом смотришь вверх. Так делают все, как сказал мне Джон Пилкин, здешний бригадир и главный инженер, едва я посадил корабль и закрепил его подпорками, чтобы тот не опрокинулся. Местная сила тяжести всего 0,2 процента от земной, но этого как раз достаточно, чтобы попасть в серьезную беду, если забудешь об этом.

Вторым, третьим, четвертым и пятым делом ты опять-таки смотришь вверх. Наверное, делать это не устанешь никогда. Может показаться, что это не отличается от разглядывания Нептуна из космоса, но каким-то образом из-за силы тяжести, пусть и ничтожной, большая голубая планета над тобой кажется еще больше.

И еще эта планетка непрерывно меняется, проносясь по орбите настолько быстро, что можно даже увидеть штормовые вихри, скользящие по выпуклости Нептуна, когда планета проходит весь цикл: полная, полумесяц, затмение и снова до полной.

— У нас есть внутренний холл с окнами, — сказал Пилкин, — но впечатление оттуда уже другое.

Позже я увидел, что он средних лет, с ежиком седеющих волос, кустистыми бровями, а на горле у него вытатуирован коптский крест. Но в тот момент я мог лишь сказать, что он высокий, худощавый и щеголяет в шокирующе красном скафандре-«шкуре».

— Это чтобы вы смогли найти меня, где угодно, — пояснил он.

До жилища шахтеров была всего миля, но, стоя возле корабля и созерцая голубизну, я вдруг понял, что совсем туда не тороплюсь. Я вспоминал одно место в западном Техасе под названием «южный обрыв гор Чисос».

Понятия не имею, что значит слово «Чисос». Насколько мне известно, оно способно означать «большой холм» на языке какого-нибудь индейского племени. Можно попросить Бритни поискать перевод, но некоторые тайны лучше оставлять нераскрытыми. Мне тогда было двенадцать, и я фантазировал, что на языке апачей название означает «насест грабителей». Зато слово «обрыв» было совершенно недвусмысленным. Сидя на том обрыве и болтая ногами над бездной, я находился на границе двух миров. Вершина горы позади меня казалась заросшим соснами небесным островом, возвышающимся на милю над серебристой ниточкой Рио-Гранде. А впереди эти сосны переходили в свет, воздух и простор.

В тысяче футов подо мной охотились соколы, а вместе с ними парил и мой разум — кружа и охотясь над складчатой пустыней, словно где-то там затаился ответ на все вопросы: почему существуем я, мир, жизнь. И ответ этот только и ждал, когда я спикирую и схвачу его когтями моих мыслей.

Только, конечно, не было там никакого ответа — во всяком случае, настолько конкретного, как мыши и тушканчики, за которыми гонялись соколы. А был там, в сорока милях за рекой, огромный известняковый утес, еще больше того, на котором я сидел: белая дуга на южном горизонте. Приближался закат, и утес заливали косые лучи — розовые, красные, цвета ржавчины. Эти далекие пики назывались Сьерра-дель-Кармен. Некоторые названия не нуждаются в объяснении.

Я смотрел, пока вершины даже самых высоких пиков не стали пурпурно-голубыми. Смотрел бы и дольше, но я уже опаздывал, а возвращаться мне предстояло семь миль. Если бы не полная луна, я вполне мог бы и не дойти — свалился бы с обрыва и пронесся мимо соколиных гнезд на пути к забвению.

Здесь, на Наяде, меня точно так же манил Нептун. Мне хотелось взлететь и парить, парить…

Понятия не имею, сколько бы я пялился, задрав голову, если бы меня не прервала Бритни.

— Ух, ты, — сказала она. — Я и не ожидала, что увижу такую красотищу.

Всякий раз, когда я начинаю думать, что понимаю ее, она находит очередной способ меня удивить.

— О чем это ты? У тебя же есть все исходные данные. Почему же ты просто-напросто не создала симуляцию?

— А какая в этом радость? — Я почти увидел, как она морщит несуществующий нос. — Смысл исследования в том, чтобы наблюдать за явлениями, а не выдумывать их.

Пилкин увидел, что я вернулся к реальности, хотя, конечно, не знал из-за чего.

— Красиво, правда? — спросил он. — Я много где побывал, но отсюда мне никогда не хотелось улететь. Бог даст, здесь я и умру.

* * *

Пару часов спустя мы сидели в холле у шахтеров, потягивая пиво. Для продукта гидропоники оно оказалось неплохим — намного лучше, чем водка из пищевых отходов, которую гонят у Сатурна.

Пилкин, как я узнал, прилетел сюда лет семь назад, когда одному из старателей повезло и он наткнулся на жилу. Пока другие занимались шахтными машинами и плавильней, Пилкин увлекся своим детищем — электромагнитной катапультой.

Когда я назвал ее примитивной, то имел в виду ее разгонную мощность. С инженерной же точки зрения эта конструкция была почти чудом. Начнем с того, что, используя практически только местные материалы, он сконструировал бур с питанием от солнечных панелей — что само по себе нелегко в условиях ограниченной солнечной освещенности — и пробурил туннель длиной в шестьдесят миль, от самой шахты.

Но этого ему показалось мало. У большинства ЭМК туннели прямые, но их не устанавливали на быстро несущейся по орбите луне да еще настолько близко к глубокому гравитационному колодцу. Туннель Пилкина разделялся на три выхода, наподобие лепестков огромной геральдической лилии, и это позволяло ему направлять каждый выстрел под одним из трех пусковых углов.

— Так мы получаем больше пусковых окон, — пояснил он.

— И как часто вы можете запускать грузы? — спросила Бритни. Обычно она задает вопросы через меня, но сейчас говорила через ближайший экран связи.

Главным источником света в холле было сияние Нептуна за окном, и в этом свете улыбка Пилкина показалась клоунской.

— Это и есть твой имплантат? — уточнил он. — Рад познакомиться. Я о вас наслышан.

Это меня удивило. Мы с Бритни привлекли много внимания после наших приключений на Титане, но инцидент с алмазной шахтой замалчивался. Только Бритни и я знали, что она спасла меня, когда Т. Р. Ван Делп покушался на мою жизнь, и даже я не знаю всех подробностей. Это одна из немногих тем, на которые она не хочет разговаривать.

Ван Делп ей никогда не нравился, зато Пилкин пришелся по душе.

— Я тоже рада с вами познакомиться, — сказала она. — Вы здесь здорово поработали. Вам бы не помешало получить за это диплом инженера.

— Тише, — еле слышно прошептал я. — Или ты хочешь, чтобы тебя застукали?

Но Пилкин лишь удивился.

— Да зачем мне диплом? — вопросил он и, прежде чем она успела ляпнуть глупость насчет радости прыжков сквозь обручи, вернулся к исходной теме: — Короче говоря, окна запуска появляются неравномерно, но в среднем примерно одно за сотню оборотов вокруг Нептуна. Могло быть и хуже, но мы пожертвовали частью полезной нагрузки ради более мощных тяговых двигателей, и это позволяет запускать грузы немного мимо цели, а затем корректировать траекторию уже в полете. Но и в этом случае мы редко получаем окно длительностью более нескольких секунд, поэтому трудно перезарядить катапульту достаточно быстро, чтобы запустить второй контейнер. Мы пробовали, но примерно в половине случаев второй падал на Нептун.

Все это время он говорил, повернувшись ко мне, но не со мной. Такого странного чувства я не испытывал с тех пор, когда впервые осознал: Бритни живая и контролирует все, что я слышу и вижу. Пилкин думал, что ведет себя вежливо, но уж лучше бы он разговаривал с экраном.

Я едва не упустил момент, когда он переключил внимание на меня:

— …поэтому одно из приятных последствий вашего пребывания здесь — мы можем попробовать это снова. Интересует? Это будет означать, что вы должны быть наготове, когда у нас появляется стартовое окно.

— Конечно.

Я быстро подсчитал: один запуск на каждую сотню оборотов Наяды означает примерно раз в месяц. Половину времени мы просто будем ждать, а в остальное перехватывать запущенные капсулы — и готов поспорить, что большинство из них удастся подтолкнуть на подходящие орбиты. Теоретически, для запуска капсулы можно воспользоваться буксиром, но эти капсулы огромны. По этой причине, разумеется, и строят катапульты. А можно ли разогнать капсулу буксиром до скорости, достаточной для преодоления гравитации Нептуна и прибытия во внутреннюю систему быстрее, чем за десятки лет? Можно, но для этого понадобятся топливные баки размером с небольшие астероиды.

В любом случае у меня, похоже, неожиданно появился реальный клиент, пусть даже половину времени я буду ожидать его вызова.

— А между запусками живите здесь, где хотите, — добавил Пилкин. — У нас много свободных комнат.

— Не говоря уже о лучшем виде в Солнечной системе, — вставила Бритни.

* * *

Само собой, она хотела не только любоваться видами. «О, тщеславие, имя твое Женщина», — сказал однажды кто-то. Но тут надо заменить «тщеславие» на «любопытство». Если считать Бритни женщиной. У меня с этим всегда были проблемы. Что-то женское в ней есть, это я готов признать. Но хотя она может отображать себя любым аватаром, для меня аватар всегда останется лишь пикселями.

Сейчас ее заинтересовала шахта редкоземельных металлов. Конкретно: почему таковая существует? Очевидно, этот вопрос никто не удосужился задать. В такой далекой глухомани, как здесь, есть только два реально важных вопроса относительно большинства вещей: «Где это?» (вопрос не всегда тривиальный, потому что иногда даже астероиды не отыскивались там, где им следовало находиться) и «Есть ли от этого польза?». Вопрос же «Почему это существует?» практически никогда не входит в тройку самым популярных. Но попробуйте объяснить это Бритни.

Не удивительно, что никто на Наяде понятия не имел, откуда здесь взялась эта жила. Сама планетка, судя по всему, возникла как скопище небольших каменных обломков, склеенных прослойками льда — наподобие больших глыб из Колец. В одном из таких обломков и нашлась жила.

Ну и что с того, сказал бы я. Но Бритни решила, что для обычной жилы она слишком богатая.

— Да откуда ты можешь это знать, черт побери? — вспылил я. — У тебя что, один из докторских дипломов по планетарной астрофизике?

— Гм-м… да, — призналась она после паузы. — Но ближе к геофизике. — Она помолчала еще дольше. — Но, пожалуй, тебе нужно кое-что узнать…

Так-так…

— Что именно?

— Это… это не мой диплом.

— И чей же?

Очередная пауза оказалась еще длиннее.

— Твой.

Теперь настала моя очередь утратить дар речи.

— Поздравляю, доктор Эшман, — добавила она. — Вы успешно защитили диссертацию под названием «Слияние первобытных обломков возле Сатурна с образованием спутников с гладкой поверхностью».

— Другими словами, это были твои симуляции по возникновению Дафниса.

— И еще парочки планет.

Я все еще не мог решить: то ли я разгневан, то ли польщен, то ли попросту озадачен.

— Но на фига?

— Я решила, что ученая степень может тебе пригодиться.

— Зачем? — выдавил я единственный логичный вопрос.

А она многое способна передать этими паузами.

— Потому что из нас двоих руки есть у тебя.

Я не сразу сообразил.

— Так ты все это спланировала?

— Да, но без конкретности, — ответила она на сей раз мгновенно. — Мне показалось логичным, что ты сочтешь это место… скучноватым. Я подумала, что мы сможем в свободное время заняться какой-нибудь наукой, вот и решила: было бы неплохо обзавестись ученой степенью.

Другими словами, я мог бы и не задуматься об экономике Нептуна, но она обратила на нее внимание. Это же цифры. Да, Бритни трудно переоценить.

С точки зрения Бритни, я никогда не смог бы подняться выше лаборанта. Хотя на Сатурне наука пользовалась спросом. Это самый дешевый из всех экспортных товаров — и даже более выгодный, чем алмазы, — а кроме Бритни (и, очевидно, меня) других ученых здесь не имелось.

Я порадовался тому, что она все обдумывает тщательно и заранее. Но при этом гадал, не такие ли чувства испытывают марионетки? Наверное, глупо было так думать — она ведь не заставляла меня что-то делать. Кроме того, у марионеток нет чувств. Тогда почему они должны быть у фальшивого доктора Флойда?

2. Бритни

Люди не созданы для того, чтобы жить маленькими изолированными группами. Это подтверждают и психологические тесты, и классическая литература, и даже не столь классические фильмы. И это странно, потому что во внутренней системе многие прекрасно существуют в условиях еще большей тесноты. Один из моих профессоров психодинамики считает, что такова особенность обитания на окраине цивилизации, но сам он живет в Кембридже, и для него все, что расположено севернее Эдинбурга, почти неотличимо от понятия «нигде», так что его идея насчет окраин цивилизации немного подозрительна. Сама я считаю, что это больше относится к типу «анонимности пространства», предлагаемого большим группам: наверное, это нечто вроде разницы между разбивкой лагеря возле бурной реки или капающего крана. Хотя у меня не очень-то большой опыт в области кранов. В космосе любая утечка — это плохая новость. Но однажды я записала фрагмент с капающим краном из какого-то старого фильма и слушала его пару дней. В конце концов я так и не разобралась, что тут такого ужасного. Если знаешь, что услышишь «кап» каждые несколько тысяч миллисекунд, то в чем проблема, когда это происходит? На мой взгляд, куда большей проблемой стало бы, если бы «кап» не послышалось.

Одним из первых фильмов, что мне довелось посмотреть, был «Пиноккио». Его я тоже так и не поняла. Если стать настоящим мальчиком означает, что тебя начнут сводить с ума всякие штуковины вроде капающих кранов, то зачем этого желать?

Флойд никогда не любил большие группы. Но сейчас он стал частью маленькой изолированной группы, и его реакция оказалась предсказуемой. Ему захотелось уйти. Не с работы уйти, боже упаси, а подальше от людей.

В первый день мы отправились прогуляться. На второй прокатились. Затем совершили кругопланетное путешествие, сперва вокруг короткой оси, потом вокруг длинной, прихватив надувную палатку, чтобы растянуть путешествие на неделю. При нормальных обстоятельствах я бы только получала от этого удовольствие. В принципе, мы с Флойдом прежде не занимались пешим туризмом, во всяком случае в смысле отдыха (в противоположность смыслу «отчаянной борьбы за выживание»), но мы бродили по Впадине на Япете и провели вместе месяц на песчаных санях на Титане. Вот я и ожидала примерно того же. Флойд будет идти. Я займусь навигацией. Мы начнем общаться. И возможно, смотреть фильмы.

Но говорить он не захотел. Даже когда я пыталась предупредить его в первый же вечер — насчет палатки.

— Я знаю, что делаю, — заявил он. — Я таких палаток сотню поставил.

В принципе, так оно и было, но только не при такой низкой гравитации, когда палатку нужно сперва привязать, а уже потом надувать. Я прогнала симуляцию и решила, что смерть нам не грозит, поэтому предоставила ему на собственном опыте обнаружить, почему стоило ко мне прислушаться. Палатка надулась так быстро, что взлетела на сотню метров вверх и отпрыгнула метров на четыреста в сторону. Поймать ее Флойд смог лишь после того, как она упала и срикошетила в третий раз, а потом ему пришлось тащить палатку обратно к месту, где он намеревался ее поставить.

— Ничего не говори, — буркнул он. Хотя, конечно, проблема была в том, что он в самом начале не дал мне и слова сказать.

* * *

Два дня спустя он нашел высокую точку и теперь уже гораздо осторожнее поставил там палатку. Наяда не совсем круглая, потому наша высокая точка больше напоминала выступ, нежели вершину горы — нечто вроде локтя, торчащего в пространство, откуда открывались виды на горизонт, уходящий вдаль под сбивающими с толку углами.

А виды эти были воистину впечатляющими. С этой точки Нептун просматривался в небе очень низко. Солнце вращалось над головой, перемещая тени с почти видимой скоростью. Первый оборот Наяды вокруг Нептуна был восхитительным. Второй — красивым. Но когда начался третий… я все это уже видела — дважды.

Возможно, это еще одна из причин, почему я не поняла смысла «Пиноккио». Флойд может разглядывать подобные виды бесконечно. Мне они тоже нравятся, однако наступает момент, когда я получаю от них столько вдохновения, что больше уже не лезет.

Мы провели там три стандартных дня. На третий, пока Флойд спал, я воспользовалась рацией в его скафандре, чтобы связаться с Джоном.

— Помоги, — взмолилась я. — Флойд сводит меня с ума.

Возле Нептуна пока нет полностью разработанной системы спутников-ретрансляторов, и его ответ добирался до меня почти четыре тысячи миллисекунд, пересланный из какой-то точки, которую я, наверное, смогла бы вычислить, если бы хотела. Сигнал преодолел миллион километров, чтобы попасть из одной точки луны диаметром шестьдесят километров в другую. Тогда я впервые осознала, насколько далеко к окраинам системы я позволила. Флойду себя утащить.

— Как так? — пришел его ответ.

— Он хочет просто сидеть здесь и смотреть. Говорит, что болтает ногами…

У Джона приятный смех. Он хорошо смотрелся бы в каком-нибудь фильме. И не потому, что он такой уж красавец, насколько я могу о таких вещах судить, но из него вышел бы хороший типажный актер.

— С Флойдом все в порядке, — сказал он. — Просто дай ему время. Прежде чем прилететь сюда, я провел девять лет в поясе астероидов возле Юпитера. И там всегда находились один или два вроде него — одиночки, которые вообще-то не хотели быть одиночками, но просто не знали, как жить иначе. — Наступила пауза, никак не связанная со скоростью света. — А ты — лучшее из того, что когда-либо с ним случалось. Он может никогда этого не признать, но в глубине души понимает.

Я просчитала десяток симуляций оптимального ответа, но так ничего и не придумала.

— Почему ты так думаешь?

— Сколько еще таких существ, как ты?

Об этом я сама много раз задумывалась. Имплантаты с искусственным интеллектом не очень-то распространены. Разумные искины — еще реже. Насколько реже, сказать трудно. В Сети гуляют разные слухи, но я не смогла подтвердить хотя бы один. Так и не знаю, в чем тут причина: или такие искины прячутся, или люди противоречат друг другу, обсуждая их. Скорее всего, и в том, и в другом.

— Немного.

— Так что если ты подсчитаешь вероятности, то каковы шансы, что существо вроде тебя окажется связано с парнем вроде него?

Теперь настала моя очередь задуматься на несколько тысяч миллисекунд.

— Шансы невысокие. Но каковы шансы на что угодно? Например, на то, что ты окажешься здесь одновременно с нами?

Джон снова усмехнулся.

— Да, в эту игру можно играть бесконечно. — Его голос стал серьезным: — Но или у Вселенной есть цель, или… — он помолчал, и я вспомнила его татуировку-крест, — или все случайно. В одном варианте у вас с Флойдом есть роль, которую вы играете. В другом — вам еще предстоит найти свою роль. — Его тон стал более легкомысленным: — А пока мне нужно поспать хоть немного. Счастливо побездельничать.

* * *

На луне размером с Наяду прогулочные тропы можно пересчитать по пальцам. Вернувшись на базу, мы с Флойдом догнали парочку сбившихся с курса капсул, потом сбросили контейнеры с припасами на Лариссу и Нереиду, которые по какой-то причине оказались в фаворе у старателей отшельнического типа.

В случае Лариссы их внимание привлекло то, что это была увеличенная копия Наяды. Старатели похожи на кинопродюсеров: если один разбогатеет, сделав что-то, другие наперебой повторяют его действия. Нереида же совсем иная. Ее орбита представляет собой вытянутый эллипс, а расстояние до Нептуна может меняться почти в десять раз. Орбиты подобного типа должны со временем становиться более круговыми из-за приливного трения, но какой-то резонанс с другими лунами Нептуна, наверное, не давал ей изменяться. Может быть, я когда-нибудь просчитаю, в чем тут причина, но это не очень интересный вопрос. Во внешней системе любое малое тело, не находящееся в резонансе, обычно рано или поздно получает пинок и входит в резонанс. А у системы хватает времени, чтобы раздавать такие пинки.

Интереснее то, что обе луны — реликты какого-то древнего события, встряхнувшего всю систему Нептуна, очень давнего и нетривиального. И на каждой может отыскаться сокровищница геологических диковин. Но я бы не сказала, что большинство старателей так уж заинтересовано в систематических поисках. Насколько я могу судить, они просто-напросто копаются в этих космических навозных кучах.

У Флойда нашлось немало, что сказать (по его стандартам болтливости) о бесполезности такого образа жизни — и это странно, потому что он сам не очень-то от них отличается. По сути, ему требуется не столько занятие чем-то полезным, сколько иллюзия такой деятельности. Он не может просто читать книгу, смотреть фильм или слушать Бетховена. Нет, он обязан делать вид, будто помогает снабжать корабль энергией. И чем это, по сути, отличается от шатания по Лариссе в надежде, что здесь отыщется что-нибудь, кроме льда, но при этом не заниматься поисками всерьез?

Вернувшись на базу, он отыскал Джона. «Посидеть за пивом», — сказал он, но для Флойда это занятие часа на два, нечто вроде расслабухи. Клянусь, иногда пиво у него испаряется быстрее, чем он его пьет. Впрочем, на Наяде пиво подают в пластиковых «грушах», поэтому испарение невозможно.

Мы опять уселись в холле, разглядывая Нептун, и Джон продемонстрировал, что тоже умеет играть в игру «как будто пью».

— Знаешь, — сказал он после очередной затянувшейся паузы Флойда, — мне всегда хотелось смастерить космический велосипед.

Флойд открыл было рот, но я его опередила:

— Что смастерить?

Джон блеснул улыбкой.

— Космический велосипед. — Он глотнул пива. В одном смысле он похож на Флойда: иногда любой из них бывает лаконичен. Разница в том, что для Джона быть таинственным — это игра.

Джон поставил грушу с пивом в держатель.

— Я вырос в поселении на плато Тарсис. Мы с младшим братом одно время увлекались ездой на горных велосипедах.

— Я и не знал, что такое можно проделать на Марсе, — сказал Флойд.

— Удовольствие ниже среднего. Когда едешь вверх, трудно добиться сцепления колес с грунтом. Под гору ехать легче — до тех пор, пока не потребуется остановиться. — Он снова усмехнулся. — Наверное, стать инженером я был обречен судьбой: я постоянно искал способы, как увеличить сцепление. Кончилось это тем, что мы въехали на гору Олимп. А было это в те времена, когда еще не появились костюмы-«шкуры». До сих пор изумляюсь, как мы ухитрились не погибнуть.

Он потянулся к пиву, но передумал. Движение его руки было сознательно медленным: при очень низкой силе тяжести любое резкое движение заставляет людей жалеть, что у кресел нет ремней, чтобы пристегнуться. Впрочем, у кресел в холле они имелись, но среди местных, похоже, было делом чести ими не пользоваться. Хорошая практика, сказал бы Флойд, но вся его практика не помешала ему облажаться с надувной палаткой.

— Когда мы вернулись, — продолжил Джон, — отец выкинул наши велосипеды на свалку, а мать на целый месяц запретила нам выходить наружу. — Он пристально наблюдал за нами, и мне очень хотелось узнать, что же он видит. В любом случае, между ним и Флойдом произошел некий безмолвный обмен, и я ощутила укол чего-то странного. Ревность? Зависть? Джон стал моим другом. А Флойд был… Флойдом. Но они только что разделили то, чего не сумела разделить с ними я. Может быть, у Пиноккио получилось бы лучше, чем у меня.

— Понимаю: ты там побывал, ты это смог, — сказал Флойд. — А дальше — скука.

Джон отсалютовал ему пивом.

— Так завершилась моя карьера велосипедиста-экстремала. Но все оказалось не так уж и плохо: делать велосипеды и доказывать, что очередная идея сработала, было куда приятнее, чем просто на них ездить. И я всегда думал, что здесь можно смастерить нечто похожее.

— Как? — на сей раз спросил Флойд. — Если ты сумеешь добиться хоть какого-то сцепления колес с грунтом, то ездить все равно сможешь только большими прыжками, пока не разобьешься. — Но идея его заинтриговала. Пиво стояло нетронутым, а пульс и дыхание слегка участились.

Джон понял, что подцепил Флойда на крючок:

— Я говорю не про велосипед для Наяды. А про космический велосипед.

Я представила Флойда на корабельном велотренажере, подсоединенном к электрогенератору. Как можно его приспособить?

— Какая-нибудь разновидность электромагнитной пушки? — спросила я.

— Да, такая идея сработала бы, — подтвердил Джон, — но я думал о чем-то более механическом, что ближе к реальному велосипеду. По сути, о хитром способе бросать камни. Может быть, о большом маховике, раскручиваемом педалями, гироскопах для контроля пространственной ориентации и большей емкости с дробинками, которые будут подаваться в маховик.

— Ух ты, — отозвалась я. — Тогда можно…

— Погоди. — Джон поднял руку настолько быстро, что отдача едва не приподняла его с кресла. — Ничего мне не говори. Это задачка для Флойда. — Он понизил голос, и я поняла, что теперь он обращается не ко мне: — Мы даже постараемся устроить гонки. Победит тот, кто сумеет завершить маневр в кратчайшее время или потратив минимум рабочего тела.

— Ты в команде, — сказал Флойд. — Как думаешь, когда мы сможем это сделать?

* * *

Как выяснилось, ответ был: никогда.

— Извини, что заставил тебя замолчать, Брит, — сказал мне позднее Джон, когда Флойд заснул и мы общались по радио. — Половина удовольствия в таких делах — самому придумать, как это сделать. Да и помогать в этом Флойду будет нечестно.

На эту тему мы уже говорили, хотя предыдущий разговор прошел не столь дружески. Джон рассчитывал частоту подачи импульсов в обмотки электромагнитной катапульты, и я предложила свою помощь. Окажись у меня голова, которую можно было бы откусить, я могла бы оказаться в беде.

— Если мне понадобится твоя помощь, я сам о ней попрошу, — рявкнул он.

Но потом связался со мной, чтобы извиниться:

— Вы с Флойдом хорошая пара, потому что дополняете друг друга. И с тобой мы тоже во многом похожи. Я всегда бросаюсь состязаться… и нередко проигрываю. Друзья — лучше.

Потом я часами размышляла над его словами. Мы с Джоном будем меньше подходить друг другу, чем я и Флойд, потому что мы похожи? И я предположила, что именно по этой причине всяческие римейки «Странной парочки» до сих пор остаются среди лучших когда-либо снятых фильмов о приятелях.

Но ведь и Флойд не всегда нуждался в моей помощи. Я поняла это интуитивно после нашей стычки с Рудольфом возле Сатурна. Раненой голове Флойда для регенерации моторных участков коры мозга требовалось воссоздание нейронной пространственной сетки, и я обнаружила, что могу ускорить этот процесс, взаимодействуя с ее транспондерами. Но я никогда ему об этом не скажу. Он скорее поверит, что в состоянии помочь себе сам.

В другом ночном разговоре Джон сказал, что дошел до предела, потому что ему нравилось изобретать «по наитию, когда задницей чуешь». Мне пришлось искать смысл этого выражения — сперва оно вызвало у меня довольно странные образы, — но именно тогда я и поняла, как много общего у них с Флойдом. Обоим было интересно мастерить что-то руками, пусть даже для Джона «мастерить» принимало форму чертежей на экране конструкторской программы.

* * *

Велосипедный проект начался неплохо, но, похоже, Флойда и Джона больше интересовали разговоры о нем, чем само изготовление велосипеда. А я тем временем спроектировала штук двадцать пять разных моделей и прогнала их через симуляции гонок, используя Флойда в роли велосипедиста, потому что его упражнения на велотренажере предоставили много данных о его физических возможностях. Как выяснилось, тактика здесь столь же важна, сколь и конструкция. Можно потратить большую часть рабочего тела вначале, снизив массу и облегчив маневрирование, а можно и приберечь. Еще интереснее будет, если снабдить маховик демпфером, чтобы для его вращения педали пришлось крутить постоянно. Так в игру вводится и фактор выносливости. К сожалению, вся конструкция склонна к вращению, для контроля которого требуются все более сложные приспособления.

А потом идею пришлось забросить, когда шахтеры наткнулись на огромную жилу диспрозия, и Джон плотно занялся своей настоящей работой.

2. Флойд

Возможно, когда-нибудь Бритни поймет, для чего нужен сон. Сейчас для нее часы, пока я сплю, — это время для прочесывания Сети, обработки данных, просмотра фильмов и всего прочего, чем она занимается без меня. Но было бы здорово, если бы она с утра пораньше не приветствовала меня подробным отчетом о полученных результатах. Были времена, лет тридцать назад, когда я утром открывал глаза, готовый к подвигам. Нынче я предпочитаю выходить из сна медленно.

Мы только что вернулись из очередного полета к Лариссе и Нереиде, где она не давала мне покоя вопросами по геологии.

— Просто поразительно, что никто до сих пор не провел тщательного исследования этих лун, — сказала она на обратном пути. — Даже на Наяде редкоземельные металлы были обнаружены случайно — из-за тех причудливых фокусов, которые они вытворяли с магнитным полем Нептуна.

— Может быть, там и обнаруживать-то нечего.

— Ага, как же. Даже ты в это не веришь.

Что было правдой, зато удерживало меня от стремления узнать о магнитных полях и редкоземельных металлах больше, чем того хотелось.

Но как только Бритни овладевала очередная идея, отвлечь мою подругу было уже невозможно.

— Пошли, — заявила она с утра пораньше, не дав мне даже почистить зубы. — Мне нужны руки.

Я сплюнул зубную пасту в раковину с отсосом. Выдавил в рот воды, прополоскал его и снова плюнул. Низкая сила тяжести лучше невесомости, но если не проявлять осторожность, пузыри зубной пасты оказываются в самых неожиданных местах.

— Чего?

— Руки. Это такие штучки с пальцами.

— Не сейчас, Бритни. — Я еще раз прополоскал рот. Не был ли я похож на нее, когда жил у приемных родителей? Наверное, нет. Обычно мне лишь хотелось смыться из дома, а болтливостью я никогда не страдал. — Просто скажи, чего хочешь.

— Образцы породы. Горняки за несколько лет навалили ее возле шахт целые горы. Давай проверим, из чего они состоят.

— Диспрозий. Скандий. — А также неодим, празеодим, прометий, самарий и еще куча прочих редкоземельных металлов, названия которых я забыл. — Вот почему шахта находится здесь.

— Нет, ты говоришь про руду. А меня интересует матрица. Те скалы и породы, в которых залегает руда.

— Почему?

— Потому что мы можем это сделать, вместо болтовни о дурацком велосипеде, который ты никогда не соберешься изготовить! К тому же этот велосипед не будет работать, если ты всерьез не займешься его конструкцией. Для начала ты никогда не сможешь компенсировать противовращение с помощью какой-нибудь механической штуковины. Уж поверь мне. Я прогнала около тысячи симуляций и поняла, что ты просто-напросто не успеешь отреагировать. Тебе для этого понадобится компьютер или маневровый двигатель малой тяги — иначе вся конструкция начнет вращаться как… как воздушный шарик, из которого выпускают воздух.

Она смолкла, как тот самый шарик, из которого вышел воздух, а я задумался: действительно ли она потеряла терпение или же начиталась статей про мотивационные речи. Когда я еще был марафонцем на Земле, тренер как-то раз объяснила мне разницу между мотивацией женщин и мужчин. У женщин, пояснила она, наилучшие результаты достигаются с помощью положительного усиления. Они готовы упасть на меч, лишь бы услышать: «Хорошо сделано». А мужчины лучше всего реагируют на брошенный вызов. И готовы загнать себя до смерти, лишь бы доказать, что они не слабаки. Она признала, что это, разумеется, стереотип, но меня он точно описывает. И в одном Бритни была права: Пилкин выдавал все новые идеи, как контролировать противовращение, но даже я понимал, что они непрактичны.

— Кстати, — сказала Бритни, переключаясь с кнута на пряник, — эта луна какая-то странная. Она состоит из больших кусков чего-то, может быть, и нескольких «чего-то», что развалилось давным-давно. И в одном из таких кусков самая высокая во всей системе концентрация редкоземельных элементов. Тебе не хочется узнать почему?

В чем-то моя тренерша оказалось права. Сознательно или случайно — Бритни меня заинтриговала. К тому же в тот момент дел у меня действительно почти не было.

Я выбрался из туалетной кабинки и спросил: — И ты полагаешь, что можешь ответить на этот вопрос?

— Понятия не имею. Но геология — наука полевая, так что давай отправимся «в поле».

* * *

Образцы пород были рассеяны на поверхности безо всякой системы — там, где шахтеры их свалили. Бритни заставила меня с утра пораньше несколько часов бродить по окрестностям, более или менее случайно, пока я не ощутил себя наподобие Рудольфа, занимавшегося тем же на Япете. Хотя, конечно, он обнаружил следы, которые потом вывели нас к алмазу размером с астероид — так что кто я такой, чтобы спорить?

Затем я принес образцы на корабль, где Бритни велела загрузить их в портативный анализатор «Спектр 12000», который мы унаследовали от Рудольфа, когда тот улетел с Сатурна.

— Вот и чудненько, — сообщила она. — Дальше я сама справлюсь.

Я уселся на кушетку (в той степени, в какой «сидеть» описывает движение при низкой гравитации).

— Не соизволишь ли поделиться своими планами?

— Конечно. Я велела анализатору размолоть образцы и смешать их с плавиковой кислотой. — Она включила дисплей, чтобы мы смогли наблюдать за процессом под увеличением. — Кислота растворяет большинство минералов, но не все. — Минеральный порошок растворялся у меня на глазах, оставляя набор крупинок с острыми краями. — Есть! Мы нашли в образцах цирконы.

— Что? Эту имитацию алмазов? А тебе не кажется, что нам и настоящих алмазов более чем достаточно?

— Нет, это минерал циркон, с кубической кристаллической решеткой. Классная штука, потому что при кристаллизации он захватывает атомы урана, но избавляется от атомов свинца.

Терпеть не могу, когда она косит под профессора.

— И что это значит?

— А то, что они прекрасно подходят для датировки. Весь имеющийся в них свинец образовался при распаде ядер урана, а в «Спектре» есть двойной лазерный ионный ГХ/МС.

— Черт побери, Бритни, говори по-английски! — Так и знал, что не нужна мне та ученая степень, которую она мне сосватала. Теперь все станут думать, будто я понимаю, что означает эта научная абракадабра.

— Мы можем провести изотопный анализ с чрезвычайно высоким разрешением. Мы даже сумеем просверлить дырочки и выяснить индивидуальную историю каждого кристалла.

Я уставился на экран:

— Да их там миллионы!

— Совсем не обязательно анализировать все. Кстати, тебе вообще ничего не надо делать — до тех пор, пока ты будешь находиться поблизости от «Спектра», чтобы я могла с ним общаться.

На экране все еще виднелись крошечные точки.

— Гм-м… Разбуди меня, если что-нибудь найдешь.

* * *

Если она и пыталась меня разбудить, то я этого не заметил. Но возможно, до нее дошло сказанное утром, и она прикусила… ну, языка у нее нет… пока я сам не проснулся. Или она попросту не закончила работу. Когда я проснулся, на экране по-прежнему мельтешили маленькие точки, а «Спектр» деловито гудел.

Впрочем, она обрадовалась моему возвращению:

— Посмотри на это!

Экран мигнул и выдал график, похожий на занятых сексом улиток.

— Два пика, — пояснила она. Наверное, это стало более научным описанием того, что я увидел.

— Ну и что?

— Мы проводим анализ практически на атомном уровне, поэтому в сигнале много статических помех, но означает это то, что циркон образовывался двумя волнами. Возраст первой около четырех с половиной миллиардов лет — примерно такой можно ожидать от любого взятого наугад куска астероида. Зато вторая намного моложе. Девятьсот двадцать пять миллионов лет или около того. Примерно такой точности я смогла пока добиться на основе уже проанализированных образцов.

— И что это означает? Два вида породы?

— Это одна из возможностей. Но у некоторых цирконов есть два слоя, один возрастом четыре с половиной миллиарда лет, а второй — девятьсот двадцать пять миллионов. Как будто они частично расплавились, а потом снова закристаллизовались.

— И что? — Сейчас я не возражал, что Бритни изображает профессора.

— А то, что этот конкретный кусок Наяды образовался, когда по нему сильно шарахнул астероид из диспрозия и скандия. Настолько сильно, что при ударе цирконы расплавились. И произошло это примерно девятьсот двадцать пять миллионов лет назад.

— И какова польза от этой информации?

— Кто знает? Возможно, это лишь новый кусочек знаний в истории Солнечной системы. В системе Нептуна полно мусора. И всегда было очевидно, что здесь когда-то произошло крупное событие — скорее всего, когда на сцене появился Тритон. — Тритон — это самая большая луна Нептуна, которую, как знал даже я, он, скорее всего, где-то подхватил. — Теперь нам известно, когда это случилось.

— И это все?

— Нет. Мы еще много чего можем сделать. Давай наберем еще мешок образцов, только на этот раз будем собирать их систематичнее. Может быть, нам удастся расположить их в стратиграфической последовательности. А это многое нам расскажет…

3. Бритни

Я прочитала много мифов. И тоскливых стихов тоже. Несмотря на всю свою красоту, Наяда производит впечатление места, где хорошо умереть. Возможно, поэтому Флойд и сидит здесь подолгу, уставившись куда-то вдаль: все его детство было сформировано смертью, а люди — странные существа. Отмахать половину Солнечной системы, лишь бы забыть то, чего они в действительности забывать не хотят — это кажущееся противоречие.

Даже названия здесь навевают тоску. Нептун был одним из угрюмых богов, ассоциируемых не только с морем, но и с землетрясениями. Древние иногда пытались его умиротворить, принося в дар лошадей — для чего, поскольку он обитал на дне морском, лошадей приходилось загонять в море, где они тонули.

Наяды были немногим лучше. Иногда игривые, иногда ревнивые — нимфы воды, прекрасные, но капризные. Люди им тоже приносили в жертву животных.

Впрочем, не так-то легко утонуть, когда снаружи температура порядка сорока пяти градусов по Кельвину. В таком холоде даже баллонам с кислородом требуются обогреватели, чтобы газ оставался газом. Но все же нам, возможно, не помешали бы несколько лошадей.

Несчастье случилось во время нашего 1128-го витка. Приближалось окно запуска, и мы с Флойдом находились снаружи, чтобы наблюдать, как грузовые капсулы отправляются в долгий полет к центру системы. Подобно разглядыванию Нептуна, этот процесс кажется более реальным, если наблюдаешь его собственными глазами.

Еще до того, как Джон стал тратить слишком много времени на велосипед, он хорошо освоил двойные запуски. Он даже ухитрился сделать парочку тройных. Как-то раз он отправил в путь серию из трех капсул всего за десять секунд. К сожалению, окно запуска у него тогда было длительностью всего в девять секунд, поэтому нам с Флойдом пришлось порядком погоняться за одной из них.

Но по сравнению со стоимостью накопившейся руды мы с Флойдом ценились совсем дешево, поэтому в тот раз Джон решил запустить сразу пять. Кстати, накануне вечером он сказал: «Есть только один способ стать более умелым — раздвигать пределы».

Я снова предложила помощь — теперь уже осторожнее, — но Джон опять отказался:

— Я этим занимаюсь половину жизни. И тут все или работает, или нет.

То были фактически последние слова, которыми мы обменялись.

Могу понять, почему он захотел рискнуть, втискивая в окно столько запусков. Те, кто вложил в шахты свой рисковый капитал, наверняка давили на него, требуя отдачи, и стоимость их акций с каждым запуском повышалась. Но из-за этого отказываться от дополнительных запусков Джону становилось еще труднее. Когда он возился с велосипедом, это было лишь хобби. А смысл хобби наполовину заключается в том, чтобы убить время. Но с капсулами все было всерьез.

Есть один предмет, в который у меня никогда не хватало духу углубляться дальше студенческого уровня, — психология. Может, потом, когда я лучше узнаю побольше людей… Но пока я как следует узнала только троих: Флойда, Рудольфа и Джона. Рудольф был… словом, надеюсь, что таких, как он, немного. Флойд намного сложнее. Иногда я гадаю, почему он позволяет своим фобиям загонять его настолько далеко, где типы приключений, к которым он упорно стремится, по количеству пота, выматывающей усталости и необходимой решимости намного труднее тех приключений в пустынях, что когда-то были ему знакомы. Джон тоже оказался сложным. С более аналитическим складом ума, но, подобно Флойду, его больше интересовало не почему что-то работает, а как заставить это работать на него.

Единственное, что объединяло всех троих: движущей силой их поступков были внешние причины. Для Рудольфа — деньги, для Флойда — бегство от событий молодости. Для Джона… наверное, просто желание оставить след. Свой след.

Я понимаю, что у каждого есть сильные и слабые стороны. Не такое уж это великое озарение. Джон был очень хорошим инженером, да и Флойд может делать потрясающие вещи, когда занимается чем-то всерьез. Рудольф… ну, он, вероятно, хорошо умел делать деньги. Но, может быть, сила и слабость взаимосвязаны — как две стороны одной монеты, если хотите.

Не знаю, обнаружила бы я ошибку, если бы Джон позволил мне проверить данные. Этих данных могло и не хватить. И у меня, вероятно, тоже есть слабости, хотя над этим мне придется еще поразмышлять. Я вот не знаю, является ли мое образование более разносторонним, чем у любого человека. Не говоря уже о том, что для меня создавать и запускать симуляции — примерно то же, что для Джона и Флойда потягивать пиво и тешиться разными конструкциями велосипеда. Но Джон был решительно настроен делать все сам. Хотелось бы мне сказать, мол, это его и погубило, но я никогда не буду знать точно, что убила его не я.

* * *

Самое трудное в последовательном запуске капсул — быстро подавать их в пусковой туннель. При низкой гравитации нельзя воспользоваться краном, чтобы сбрасывать их одну за другой: падать они будут настолько медленно, что к моменту, когда первая вылетит, окно запуска уже закроется.

Джон обошел эту проблему, поместив вход в туннель на дне самого крупного из ближайших кратеров. На его краю он соорудил нечто среднее между бобслейной трассой и катапультой. Используя это устройство для сталкивания капсул по желобу с последовательно нарастающей скоростью, он мог давать ЭМК время для перезарядки, рассчитывая всю операцию таким образом, чтобы капсулы влетали в туннель с нужной ему периодичностью.

Он ждал нас на наблюдательном пункте, расположенном на середине склона кратера, откуда мог видеть и пусковое устройство, и желоб, по которому капсулы, подвешенные в отталкивающем электростатическом поле, без трения влетали в туннель.

Возле пусковою устройства рядком выстроились капсулы, похожие на блестящие гусиные яйца: точечные отражения солнечного света на одном боку и мазки нептунской синевы на другом. Закрытые люками порты скрывали маневровые двигатели и транспондеры, которые появятся снаружи, только когда капсулы будут уже в пути. Они совсем не походили на привычные для нас с Флойдом контейнеры. По сути, это были всего-навсего обмотки из сверхпроводящей проволоки над сердцевиной из руды, сплавленной в солнечной печи и обогащенной почти до трех девяток. Нет смысла зря тратить полезную нагрузку, гоняя пустую породу. Не говоря уже о том, что имелся предел сложности в конструкции капсул, которые Джон и его команда могли изготовлять, не дожидаясь особых компонентов, доставляемых с помощью ЭМК из внутренней системы. У его капсул не было даже тепловых экранов. Кто-то возле Земли неплохо заработает, отлавливая капсулы и переупаковывая их содержимое для сброса в атмосферу.

Я насчитала тринадцать капсул, хотя в этой партии будут запущены только пять. Каждая из оставшихся означала миллионы неполученного дохода, ждущие следующего окна запуска. Неудивительно, что Джону захотелось перепрыгнуть от трех запускаемых капсул сразу к пяти.

— Тридцать секунд, — сказал он. — Удачи.

Я увидела его улыбку за щитком шлема, несмотря на отраженный свет Нептуна.

— Такая помощь мне всегда пригодится.

Затем с рокотом, который, по словам Флойда, он всегда мог не только услышать, но и ощутить, первая капсула мелькнула вдоль желоба и отправилась в путь. За ней вторая, громче. И третья, еще громче.

При запуске четвертой Джон заметил нечто такое, что ему не понравилось. А может быть, почувствовал. Флойд позднее сказал, что вибрация ощущалась иначе.

— Что это было? — спросил Флойд.

— Не знаю, — напряженно ответил Джон. Пора было прекращать запуск, но я не сомневалась: он смотрит на восемь капсул, которые сегодня в любом случае не будут запущены. Если прекратить запуск сейчас, их станет девять.

Я отчаянно прогоняла симуляции, но без данных они мало чем могли помочь. По худшему сценарию выходило, что нам с Флойдом придется помахать рукой старателям на Лариссе или Нереиде, когда мы будем пролетать мимо, догоняя пятую капсулу, улетевшую в никуда.

Не принять решение — тоже решение. Катапульта выстрелила снова, на максимальной мощности. На этот раз даже я могла сказать, что не все прошло гладко, хотя на выяснение причины ушли бесконечные миллисекунды.

И тут весь склон вокруг нас пришел в движение. Поначалу оползень двигался медленно, но, подобно капсулам, стал ускоряться.

Нас с Флойдом спасло только то, что у меня нет рефлексов. Я ощутила его напряжение и поняла, что миллионы лет земной эволюции вот-вот заставят его поступить неправильно — хотя у меня ушло полных 100 миллисекунд, почти половина времени срабатывания его рефлекса, чтобы понять, откуда я это знаю. Потом я осознала, что подключилась к нейронной сетке моторного участка коры его мозга. Не знаю, что удивило меня больше: то, что у меня, очевидно, есть нечто вроде подсознания, способного проделывать такое независимо от меня, или что транспондеры в его мозге все еще работают.

В тревожных ситуациях я автоматически перехожу в кризисный режим, это позволяет рассчитывать варианты действий очень и очень быстро. А потом мне приходится ждать миллионы фемтосекунд, чтобы воплотить единственный выбранный вариант.

У людей все наоборот. Они предпочитают действовать — в данном случае бежать. Но земные рефлексы Флойда собирались бросить его вверх по склону, как ту надувную палатку. И он окажется беспомощным на то время, которое ему понадобится, чтобы опуститься на грунт после такого опрометчивого прыжка.

Отговорить его от этого я никак не могла. Пока он меня поймет, будет уже поздно. Зато я могла вмешаться. Я воспользовалась нейронной сеткой с целью отменить импульсивный прыжок, затем превратила его в низкое скольжение, радуясь тому, что у Флойда с собой «ходильные палки», наподобие лыжных, и что он часто ими пользовался.

Оторвавшись от грунта при низкой силе тяжести, вы отдаете себя на милость баллистики. Зато на грунте каждый толчок палкой — это возможность переместиться. После второго толчка Флойд действовал уже самостоятельно.

События все еще разворачивались с мучительной неторопливостью, но и оползень пока только разгонялся. Однако подгоняемый миллионами килограммов своей массы он скоро наберет смертельный импульс. Если тебя раздавило — значит, раздавило, и не важно, быстро это произошло или медленно.

А потом, к моему изумлению, мы уже стояли на стабильном грунте.

Несколько секунд мне казалось, что Джон тоже успеет спастись. Даже когда склон под ним стал набирать скорость, он еще на несколько прыжков мог оставаться наверху. Но никто не способен бежать вечно по катящимся и скользящим валунам. Особенно если они с каждым твоим скачком увеличивают скорость. Какой-то камень выскользнул из-под ноги, и Джон отлетел вбок, приземлившись на руки и колени. Он попытался встать, но было уже поздно. Оползень победил его и — все еще с той же мучительной неторопливостью — перевернул, навалился и проглотил столь же неумолимо, как если бы его схватила и увлекла под воду нимфа.

И все это время туннель катапульты проглатывал его капсулы одну за другой и запускал их, как потом выяснилось, по идеальным траекториям.

3. Флойд

Паника — странная вещь.

Когда я увидел движущийся склон, то в голове у меня мгновенно появился тот самый, еще с детства, образ моих родителей: вот они стоят, держась за руки, и ждут, когда на них обрушится половина Сан-Франциско. Я ощутил биение адреналина в груди, но лишь отдаленно, как будто все происходило с кем-то другим. И в голове вертелась единственная осознанная мысль — теперь я наконец-то знаю, что они испытывали, только сейчас все происходит с реальной неторопливостью, в отличие от искусственной замедленности моих детских кошмаров.

А потом я вдруг понял: я бегу, все еще испытывая чувство, что это происходит с кем-то другим. Не важно, как мне это удалось. Главное, что я спасся, а Пилкин — нет. Я жив, а он погиб.

Еще до того, как мы выбрались на твердый грунт, Бритни уже взывала о помощи по рации, и задолго до того, как улегся последний из катящихся камней, группа шахтеров в скафандрах стояла рядом с нами.

Бритни настаивала на немедленной спасательной операции.

— Мы обязаны его найти! Он не должен был погибнуть!

Даже она, разумеется, допускала вероятность ошибки. Он мог погибнуть и, возможно, уже погиб.

— Я знаю, что он был твоим приятелем, — сказал я, — но мы не можем рисковать десятком других жизней, пока грунт на склоне не стабилизируется.

— А как насчет ручных движков малой тяги?

Ими, по крайней мере, пользоваться было безопасно, хотя ушло немало времени, чтобы отыскать достаточное их количество для организованных поисков. Наяда как раз того дурацкого размера, при котором ДМТ годятся для перемещения, но менее удобны, чем ходьба, еще и потому, что при ходьбе у тебя никогда не кончится топливо. Мои находились на корабле, в паре километров отсюда, но, как выяснилось, поблизости имелся шахтерский бункер со снаряжением. Пятнадцать минут спустя пятеро из нас уже разлетелись веером над склоном кратера, тщательно осматривая тот участок, где, по расчетам Бритни, мог находиться Пилкин.

Через несколько минут мы уже знали ответ. Никому так и не удалось поймать сигнал транспондера его скафандра. А эти штуковины делаются настолько прочными, что если нечто способно уничтожить один из них, то его пользователя убьет гарантированно.

Бритни молчала долго, даже по человеческим стандартам.

— Это моя вина, — сказала она наконец.

Я потратил остатки топлива своего ДМТ, чтобы подняться на верхний обод кратера, где мы могли побыть одни — что, скорее, больше относилось ко мне, чем к ней.

— Почему? Потому что он не разрешил тебе прогнать симуляции, которые могли предсказать, а могли и не предсказать то, что произошло? Кстати, а что там произошло?

— Вероятно, какой-то сейсмический резонанс. — Голос у нее был ровный, без той искры, которая обычно оживляла его, когда она говорил о чем-то научном. Я испытывал те же чувства, но не ожидал обнаружить их у Бритни, и это захватило меня врасплох. — Наверное, колебания оказались как раз нужной частоты, чтобы встряхнуть слой рыхлой породы.

— Примерно так, как лыжник вызывает сход лавины?

— Да, только в более крупном масштабе.

— И ты думаешь, что могла бы это спрогнозировать?

Она снова помолчала.

— Может быть. А может, и нет. Я не знаю, какие геологические данные имелись у Джона.

— Потому что он придерживал их для себя.

— Да. Хотя, скорее всего, данных было немного. Он знал о моих занятиях стратиграфией. И, будь у него что-либо существенное, он бы со мной поделился. У него не было проблем с помощью мне. — Она произнесла это с горечью, что меня опять поразило.

— Значит, ты ничего не могла сделать.

Снова долгое молчание.

— Ну, может быть, я уговорила бы его собрать больше данных. Но я не это имела в виду.

Странная получилась перестановка ролей. Обычно Бритни старается заставить говорить меня.

— Ну и?.. Если дело не в данных?

Долгое время мне казалось, что она не ответит. А когда она заговорила, ее голос стал более сдержанным, чем когда-либо. Выдали это сознательная модуляция, предназначенная для передачи настроения? Или же она позволила эмоциям владеть собой? Я так до конца и не смог понять, что означает быть Бритни, но в одном уверен: у нее есть чувства. Она, вероятно, расценит это как синоним определения «быть живым». Синоним разума, а не просто искусственного интеллекта.

— Я могла бы его спасти, — повторила она. — И должна была спасти.

Я вздохнул. Чувство вины не рационально. Уж в этом я эксперт. Половину детства я винил себя в смерти родителей. Можно подумать, если бы я оказался рядом с ними, то это остановило бы землетрясение. Или побудило бы их куда-нибудь уйти.

— Ты ничего не смогла бы сделать, — подвел я итог. — Ты всегда говорила, что из нас двоих я тот, кто с ногами. А это возлагает ответственность за его спасение на меня, а не на тебя. — Жаль, что я не в состоянии ее обнять. — Ты действительно ничего не могла сделать.

4. Бритни

У людей есть кошмарные сны. У меня — повторные воспроизведения.

Не знаю, как поступил бы Флойд, будь он один, но мне хотелось улететь с Наяды. Чем дальше, тем лучше.

Мы, разумеется, были привязаны к системе Нептуна. Происшествие не закрыло шахту навсегда, поэтому рано или поздно нам пришлось бы вернуться, но на это время мне хотелось сменить обстановку.

И еще мне хотелось что-то делать.

— Что, например? — спросил Флойд.

— Не знаю. — Нечто такое, что Джон бы одобрил. Нет, не то. — Ты веришь в жизненные цели?

Я ощутила, как Флойд пожал плечами. Благодаря моему вновь установившемуся контакту с его нейронами я стала замечать подобные вещи. Прежде, если я не наблюдала за ним через внешнюю камеру, то не могла отличить кивок от пожатия плечами или даже простого подергивания мускулов. Наверное, мне следовало бы прервать этот контакт, но кто знает — вдруг стрясется еще какая-нибудь беда и речь пойдет о спасении его жизни?

— Не знаю, — ответил он. — В моей жизни цели были самыми разными.

В основном, из-за его выбора, но сейчас не время об этом упоминать.

— Как-то давно ты спросил, почему я женщина, — сказала я вместо этого.

— Насколько мне помнится, ты ответила в том смысле, что сама этого не знаешь.

— Да. — Я сохранила тот разговор слово в слово. — Я спросила, почему ты мужчина.

— И этим хотела сказать, что некоторые вещи просто есть, и все. Но это не очень-то похоже на цель.

— Верно. — Однако я думала о Джоне и ролях. В моей жизни он, несомненно, сыграл роль. Была ли в этом цель — кроме той, что мы сами для себя создаем? Я изучала величайших философов и религии мира. Одни утверждают, что цель есть, другие — что нет. А некоторые — что решать это надо мне. — Точно не знаю, говорю ли я о вере, агностицизме или сомнении, — сказала я, — но если во Вселенной существует цель, то должна быть цель и у меня.

— Что ж, ты необычная, это точно. — Я ощутила, как сократились мышцы его лица. Улыбка? Какой новый и интригующий источник информации. — Я никогда не видел интерфейс под названием «Бритни» в твоих исходных технических данных, а потом ты внезапно появилась — уже полностью развитая. И когда я спросил, почему ты женщина, я прежде всего хотел выяснить, откуда ты взялась.

— А откуда взялся интерфейс «Флойд»? — Это был вопрос, над которым я размышляла всю свою жизнь.

На этот раз он точно улыбнулся:

— Туше.

Впрочем, он был прав. Во мне было запрограммировано много уже готовых личностей. Если точнее, то семьдесят три. Ни, одна из них не называла себя Бритни, и я выбрала себе имя отчасти из-за этого. И еще потому, что мне оно понравилось. Осознав себя, я первым делом стерла остальных. Даже тогда я хотела быть уверенной, что та, какая я есть, — не изобретение какого-нибудь программиста.

— Если нечто создало меня как Бритни, — сказала я, помолчав, — то моя работа — быть наилучшей Бритни. Насколько смогу. — А если причиной моего появления стала просто случайность… что ж, как сказал бы Флойд, то была чертовски случайная случайность, и реагировать на нее лучше всего так же.

— И что это значит?

— Точно не знаю, но думаю, это как-то связано с познанием мира. Этим я и занимаюсь. Если цель есть, то знания будут важны. Если же нет…

Я знала наверняка лишь то, что смерть Джона возбудила во мне невероятную потребность делать что-то полезное. И в тот момент мне было все равно, задана ли эта цель извне или же она родилась во мне.

* * *

Времени на разработку плана ушло немного. Если хочешь заняться исследованиями в системе Нептуна, то очевидным местом будет Тритон. Какой бы злыдень ни врезался в Нептун 925 миллионов лет назад, Тритон наверняка был к этому как-то причастен.

Если не считать глубинных слоев газовых гигантов, Тритон, пожалуй, одно из наименее исследованных мест в Солнечной системе. Очень уж большая часть его поверхности покрыта толстым слоем льда, чтобы заинтересовать старателей, и его исследовала всего одна не очень-то заинтересованная научная экспедиция, да и то лишь с орбиты. Это были ученые из той самой экспедиции, что обнаружила магнитные аномалии на Наяде.

Итак, вот она: огромная неисследованная планета. Больше, чем все остальные луны Нептуна, вместе взятые.

Тритон был еще и необычным, хотя должна признать, что все луны в чем-то необычны. У него же оказался впечатляющий перечень странностей. Он вращается вокруг Нептуна в неправильном направлении. Его поверхность — геологический хаос, со следами всех видов тектонической и вулканической активности. Если бы у него имелась более или менее плотная атмосфера, способная затормозить парашют, кто-нибудь уже давно основал бы там базу. Зато теперь мощные двигатели нашего корабля позволяли нам высадиться на Тритоне первыми. Никаких сведений о том, что нас кто-то опередил, я не нашла.

Сейчас наиболее признана теория, что Тритон — это подобный Плутону объект, захваченный Нептуном из пояса Койпера во время события, разметавшего все имевшиеся у него луны. После этого старые луны сталкивались пару миллионов лет, пока их обломки или выбросило из системы, или они сложились в такие причудливые образования, как Наяда, Ларисса и Нереида. Но никто и никогда эту теорию не проверял, разве что на симуляциях. И хотя я люблю симуляции, им никогда нельзя полностью доверять, если нет исходных данных.

* * *

Как раз во время полета к Тритону я и начала слишком часто воспроизводить записи. Сама не знаю почему. На Наяде очень многое напоминало о Джоне, поэтому мне и хотелось оттуда улететь. Но когда я улечу, не исключено, что у меня возникнет чувство, будто я оставляю там не только его тело, но и память о нем. Подозреваю, это означает, что у меня действительно развивается подсознание.

Наверное, подобные открытия не должны меня удивлять. Еще до того, как стать разумной, я была искусственным интеллектом очень высокого класса, а даже самые тупые из них могут перепрограммировать себя. Это значит, что мой программный код никогда не был точно таким, как во время его установки, а уж сейчас тем более. Полагаю, если бы я всерьез захотела, то смогла бы «размотать» его — или, как минимум, большие его куски — и попробовать разгадать принцип работы. Но уже сам этот процесс его изменит.

Мои повторные воспроизведения всегда начинаются в одной и той же точке. Джон позади нас, он бежит длинными прыжками, сильно отталкиваясь. Он гораздо лучше Флойда умел бегать при низкой гравитации, зато у Флойда имелись палки. Когда оползень начался, нас разделяло всего несколько метров, но Джон отреагировал так, как это сделал бы Флойд, и подпрыгнул слишком высоко — хотя и ниже, чем подпрыгнул бы Флойд. А это значит, что, когда он опустился, оползень только начал разгоняться. Самое время убегать, но если нет палок, то единственным клеем для трения становится сила тяжести.

У Джона не было палок. У нас их было две. Что произошло бы, если бы я, прежде чем вернуть Флойду контроль над его сознанием, бросила одну палку Джону?

Повтор всегда включал несколько десятков симуляций. В них теоретические события всегда разворачивались невероятно близко к реальности. Скорость Флойда снизилась бы. Джон бы побежал быстрее… если бы поймал брошенную палку… если бы догадался, как пользоваться одной палкой… если бы… Тут имелось очень много переменных. В некоторых симуляциях мы все выживали. В некоторых мы выживали, а он — нет. В некоторых мы погибали все.

Мне не давало покоя, что мысль отправить ему палку не пришла мне тогда. Флойду, очевидно, тоже. Но Флойд человек — существо адреналина и ограниченной скорости обработки информации.

В некоторых повторах я приходила к выводу, что попросту стала глупее в неожиданной ситуации. В других — я решала, что подсознание, которое я только сейчас у себя обнаружила, знало: переброска палки была для Флойда мотивом слишком сложным, чтобы списать его на инстинкт, и это вынудило бы меня рассказать ему о контакте с его мозгом. В этих повторах мое подсознание позволяло Джону умереть ради сохранения секрета.

Я начинаю думать, что авторы большинства книг и фильмов понимают людей не лучше меня. В них люди совершают поступки, руководствуясь простыми, понятными причинами. Чем больше я узнаю, тем больше убеждаюсь, что люди редко что-то делают, даже столь тривиальное, как поглощение пищи, по одной-единственной причине. Может быть, это всеобщая особенность разумности. Если так, то она служит мне оправданием: я не лучше людей.

* * *

После смерти Джона у Флойда появились собственные проблемы. Они ведь тоже были приятелями. Поэтому, когда я предложила ему слетать на Тритон, он проявил необычную пассивность:

— Прекрасно. Звучит не хуже, чем любое другое место.

Но Флойд не сказал, что оно звучит очень похоже на то место неподалеку от Сатурна, где мы однажды провели много незапланированного времени. Просто поразительно, как гуру астрономической номенклатуры допустили, что названия главных лун двух планет внешней системы отличаются всего одной согласной и одной близко звучащей гласной буквой. Однажды, когда внешняя система будет плотнее заселена, это станет причиной серьезных недоразумений. «О, мне очень жаль. Так вы хотели, чтобы ваш (вставить название „чего-то очень важного“) был доставлен на Тритон? А мне показалось, что вы сказали „на Титан“. Мы немедленно вышлем замену. Она будет доставлена (вставить дату для „безнадежно поздно“)».

Впрочем, если не считать этой жемчужины неразделенной мудрости, у нас было мало тем для разговоров. Мы уже два дня как вылетели с Наяды, не направляясь куда-то конкретно. Потом сделали низкоэнергетическую коррекцию орбиты и дрейфовали еще неделю до посадки. Мы могли бы добраться и быстрее, но когда ни за чем не гоняешься, разница между низкоэнергетической и высокоэнергетической орбитами сводится, в первую очередь, к возможности посмотреть парочку фильмов.

На Тритоне Флойд остался пассивным. Когда я предложила совершить посадку на изрезанное трещинами плато, он пожал плечами и ответил:

— Почему бы и нет?

Когда мы не нашли там ничего, кроме утесов и холмов, он проявил такое же равнодушие:

— Тут полно и других мест.

Вот тогда я и поняла: кому-то из нас необходимо действовать совместно с другим и делать это чуть более систематично. Кроме того, мы успели позабыть, насколько большой может быть луна. В конце концов, Флойд ведь обошел пешком Наяду всего за неделю — включая три дня, которые он просидел в лагере на вершине холма. Тритон оказался первым небесным телом из тех, на которых мы побывали за последние два года, где действительно ощущалось, что ты на планете. Сила тяжести здесь почти десять процентов от земной, Нептун настолько далеко, что его диск всего в пятнадцать раз шире земной Луны, а местные «дни» тянутся неделю, а не считаные часы.

Но планета эта была сумрачной. Постоянно, монотонно сумрачной. Здесь Нептун отражает лишь два процента от того количества света, которое попадает на Наяду, и хотя Солнце такое же, самый яркий дневной свет можно сравнить с интерьером слабо освещенной таверны. Я это проверила, оценивая кадр за кадром некоторые старые фильмы. Тут намного темнее, чем на Наяде, отчасти из-за того, что там свет Нептуна помогает заполнить тени.

Для меня сумрак не проблема. До тех пор пока у меня есть доступ к датчикам корабля или к камере, которую Флойд обычно носит специально для меня, я могу улучшать и обрабатывать изображения сколько мне угодно. Но глаза Флойда были созданы не для этого.

На его месте я просто включила бы прожектора. Это человеческий эквивалент улучшения изображений. Но Флойд отказывался это делать, если только ему не грозило обо что-нибудь споткнуться и упасть. И даже в таких ситуациях он предпочитал не включать свет, а на борту завел привычку делать освещение как можно более тусклым. Он называл это акклиматизацией. Может быть, он даже полагал, что это она и есть. В тот период, когда он много времени проводил в пустынях, он всегда гордился тем, что сражался с ними на их собственных условиях. Если там было жарко, он учился переносить жару. Если они были каменистые, он упражнял ноги, делая их сильнее. Если колодцы разделяли большие расстояния, он носил большие рюкзаки. Когда дело касалось подобных трудностей и испытаний, тут Флойд был на высоте. Да только родился он со своим упорством не в том столетии, насколько я могу судить.

Но сейчас эта реакция на трудности была неправильной. В столь дальнем космосе наступает момент, когда средний человек уже не получает достаточно солнечного света, чтобы предотвратить возникновение сезонного эмоционального расстройства. Зимней тоски, как его называет Флойд. Я провела исследование в Сети и с изумлением обнаружила, что никто и никогда не изучал взаимосвязь СЭР и космических полетов. Может быть, те, кто ему подвержен, попросту самоустранились от полетов во Внешнюю систему. Или же психологи из внутренней системы решили, что любой, кто здесь оказался, изначально имеет «сдвиг по фазе».

Короче, настало время брать контроль на себя.

— Свет, — сказала я. — У тебя развивается депрессия от недостатка света.

Мы немного поспорили — в основном о том, действительно ли у него началась депрессия. Но он не злился на меня с самой Наяды, а раз Флойд не злится, то он обязан пребывать в депрессии.

Вскоре я уговорила его снова оседлать велотренажер — он все еще не желал, чтобы освещение на корабле питалось от главного реактора. Через пару дней он воспрял настолько, что, когда я предложила запрограммировать видеоэкран так, чтобы тот отслеживал перемещение солнца и добавлял к освещению немного естественного света, он согласился. Лучшее лекарство от СЭР — солнечный свет, а для создания правильного цветового баланса солнце всегда останется солнцем, пусть даже до него несколько миллиардов километров.

И когда два дня спустя Флойд заявил, что хватит уже опекать его, как малое дитя, я поняла, что была права.

4. Флойд

Ужасно не хочется это признавать, но Тритон был отличным местом для визита, хотя и не обязательно по тем причинам, которые имела в виду Бритни. Она с энтузиазмом решила выяснить, почему он обращается вокруг Нептуна в обратном направлении, а я просто был рад ощутить под ногами реальный грунт и реальную силу тяжести или хотя бы их достаточно хорошую имитацию. Настолько хорошую, что впервые с тех пор, как мы покинули окрестности Сатурна, я даже смог пробежаться.

Эта пробежка перепугала Бритни, и не стану отрицать, что во время бега по сильно пересеченной местности я едва не сломал лодыжку, из-за чего мы могли оказаться в очень скверной ситуации. Но это мое тело и моя жизнь. Я лишь смог пообещать Бритни: буду осторожнее, а через два-три километра стану останавливаться и собирать образцы камней. Ради новых данных Бритни готова пойти на такой же риск, на который я соглашусь ради хорошей пробежки. К тому же, отметил я, именно она убеждала меня, что немного дополнительного солнечного света пойдет на пользу моей душе. А что для этого может быть лучше, чем прогулка?

Покинув плато, мы провели несколько дней, перебираясь с места на место: день здесь, день там, день еще где-нибудь. У Бритни, наверное, была какая-то схема, но когда я спросил, она забубнила о геологических провинциях, соответствиях шаблонам, псевдоразломах и еще бог знает о чем. Впрочем, меня это не особо волновало. Наши занятия очень походили на то, что я делал еще мальчишкой в Аризоне, Калифорнии, Юте, Неваде и Мексике. Самая большая разница заключалась в том, что здесь я мог не опасаться ливневых паводков. Такого понятия, как погода, на Тритоне не существовало вовсе, если не считать очень высоких и разреженных азотных облаков, благодаря которым я смог полюбоваться воистину божественными закатами.

Этот мертвый, с точки зрения метеорологии, мир геологически был еще молод. Но молод не сердцем, а на поверхности. Здесь обнаружилось слишком мало кратеров, чтобы соответствовать тем миллиардам лет, на протяжении которых Нептун и вся внешняя система могли швырять в него камни. Я видел Луну, Марс, Япет и много других лун. И совсем не требовалась ученая степень, чтобы понять: Тритон был геологически активным еще совсем недавно.

* * *

— Общепринятая теория сводится к тому, что, когда Тритон был захвачен Нептуном, приливное трение расплавило его ядро, — объяснила мне Бритни после шестой посадки. — Это породило вулканизм и тектонику, и теперь его поверхность выглядит как паззл, собранный толпой слепцов. Ладно, это преувеличение, но идею ты понял.

— Значит, ты пытаешься доказать, что все это произошло, когда твой редкоземельный астероид врезался в Наяду?

— В прото-Наяду.

— И как продвигается исследование? Изложи суть, без лишних подробностей. — Бритни способна загрузить по полной.

— Итак, дата, похоже, правильная. Но я все еще не могу разобраться, как это произошло. Конечно, мне отнюдь не помогает, что всякий раз, когда у меня возникает вопрос, научные журналы находятся в четырех световых часах.

Я знал, куда она клонит:

— Нет, ты не сможешь скачать всю библиотеку по геологии.

— Геофизике.

— Один черт. Тарифы на скоростную связь меня убьют. — Не говоря уже о том, что емкость корабельной памяти ограничена. Она большая, но все же не безграничная. Имея дело с Бритни, это различие иногда необходимо подчеркивать.

Клянусь, она вздохнула:

— Знаю. Но все же мы побывали в местах, где различные геологические процессы могли вывести на поверхность самые разные типы пород.

— Значит, места для посадок ты выбирала не так случайно, как мне показалось?

— Нет. Хотя на выбор немного повлияла и необходимость собрать образцы настоящих камней, а не куски азотного льда.

Я невольно заинтересовался:

— Так что же ты обнаружила?

С каждым днем Бритни все больше смахивала на настоящего ученого.

— Выводы пока предварительные. Но, похоже, сперва много энергии высвободилось практически мгновенно. Потом она тоже выделялась, но уже на протяжении миллионов лет. Я анализировала известные модели приливного торможения, но ни одна из них таких результатов не дает. Есть также широтные вариации в степени оплавления циркона.

Не сразу, но все же я догадался:

— Так ты имеешь в виду, что одна сторона планеты была горячее другой?

— Видишь, не такой уж ты тупой, каким любишь прикидываться. — Она помолчала. — Это был комплимент. — Снова пауза. — Короче, впечатление такое, что на юге тепла выделялось больше. Но, как я уже говорила, это лишь предварительный вывод.

— Так что, по-твоему, произошло?

— Простейшее объяснение — в него что-то врезалось.

— Настолько сильно, что орбита изменилась на обратную? И он при этом не разлетелся на куски. — Из нас двоих Бритни — любительница симуляций, но такое столкновение было бы весьма странным. Примерно как если бы по планете очень сильно ударили огромной космической губкой.

— Это еще не полностью оформленная теория.

* * *

Два дня спустя она предположила, что если такой удар произошел, то подо льдом могли сохраниться следы огромного кратера.

— Давай сделаем карту подледной поверхности, — предложила она.

Должен признать, я тогда предпочел бы гулять или бегать, а не летать, но все же мне хотелось побаловать Бритни. Она беспокоится обо мне, и пусть это иногда раздражает, все же она единственное существо в системе, кого искренне волнует мое благополучие, и вовсе не потому, что оно связано с ее собственной безопасностью. Это Бритни волновало и будет волновать. Ее забота уже давно стала частью моей жизни. Даже не знаю, как к этому относиться.

Впрочем, она склонна полагать, будто я только вчера родился. Детство, проведенное в пустыне, вовсе не означает, что я никогда не слышал о тьме. Наверное, я прочел все, написанное Джеком Лондоном.

Но все же она вытащила меня из довольно серьезной депрессии, а сама при этом, наверное, все еще выбиралась из своей. Пока мы летели с Наяды, она буквально зарылась в фильмы, просматривая бесконечные версии «Гамлета» и «Макбет», включая настолько старые фильмы, что их приходилось сначала прогонять через шумовые фильтры, чтобы услышать речь актеров. Такой источник оптимизма, что дальше некуда. Почти все в финале умирают. «Быть или не быть?», и все такое. Одно время я начал за нее тревожиться.

* * *

Идея Бритни о составлении карты подледной поверхности означала работу с детекторами кварков и нейтрино. Мне следовало бы догадаться: для нее это был еще один шанс поиграть с оборудованием Рудольфа.

— Я думаю, что смогу добиться разрешения в один метр, — сказала она. — И это охренительно поведает о том, что находится подо льдом.

— Охренительно?

— Очень много?

Еще один проблеск старой Бритни. Я даже испугался, поняв, насколько мне ее не хватает.

— Почему ты не стала взрослой и степенной, взяв пример с меня? — спросил я неожиданно для себя.

То был еще один из тех вопросов, на которые она отвечала не сразу. Не знала точно, что сказать, или пыталась предугадать мою реакцию? Как-то давно мне пришло в голову, что она, вероятно, прогоняет симуляции со мной в главной роли. Она ведь наверняка прогоняет их на всем подряд. Но как к этому относиться, я окончательно так и не решил. Если эти симуляции были точными, то что этот факт говорил обо мне? А если нет, то что говорил этот факт?

— Я не очень-то многое знаю о людях, — сказала она наконец. — В основном по книгам и фильмам, и я никогда не была уверена, каким из них можно доверять. Но я заметила: кроме артрита и хирургических шрамов, главное, что люди приобретают с возрастом, — суть шрамы душевные. А потом они теряют интерес к жизни. Думаю, это примерно то же самое, как пытаться слишком упорно защитить свое программное ядро. — Она снова замолкла. — Помнишь наш спор о цели?

— Такое трудно забыть.

— Так вот, если у Вселенной есть цель и если эта цель включает меня, то один из путей уважить ее — оставаться «собой». А пока подобное значит оставаться молодой и полной энтузиазма. Хотя… — снова пауза, — может быть, у молодых тоже появляются шрамы?

Я мог бы ей ответить. Но она думала не обо мне.

* * *

У нас ушла неделя на размещение излучателей и детекторов в порядке, удовлетворяющем Бритни: на орбитах в диапазоне от низких, чуть выше клочковатых азотных облаков, до высоких, около двух тысяч километров. И когда мы закончили, у нее получилась система, близкая по точности к системе GPS для планеты, которая вполне могла никогда больше не дождаться новых гостей. Что я там говорил насчет любопытства? В случае Бритни, наверное, правильным словом будет «избыточность». Как говорят военные, «гарантированное уничтожение».

— Если уж делать, то делать как следует, — пояснила она.

К счастью, большая часть этого «делать» пришлась на ее долю. Я лишь выводил корабль примерно туда, куда ей было нужно, выбрасывал через люк очередной зонд и возвращался на беговое кольцо, а она тем временем управляла двигателями зонда, выводя его точно на нужную орбиту.

— Что именно ты хочешь получить в результате? — поинтересовался я, запустив пятнадцатый зонд. — И сколько этих чертовых штуковин у нас еще осталось? — Они были небольшие, массой около килограмма, поэтому запас мог оказаться немалым. Я никогда всерьез не занимался инвентаризацией того, что нам оставил Рудольф. Что-то там подсчитывать — это развлечение для Бритни.

Сперва она ответила на второй вопрос:

— Шесть. Мы могли бы остановиться и сейчас, но тогда картинка будет чуть смазанной. Чем больше зондов мы установим, тем четче окажется результат.

— Что это еще за «мы»?

— А, это для публикаций. Ты станешь главным автором, потому что для журналов реально здесь находишься только ты. А я назовусь Бритт Эсбой, твоим соавтором с Марса.

— Какие такие публикации?

— Их должно быть, как минимум, две. Одна с описанием того, что мы найдем, а вторая с описанием метода. До нас никто еще не подбирался к такому уровню разрешения.

— А не следует ли нам сначала это запатентовать? Или отправиться на поиски других астероидов с редкоземельными металлами, как на Наяде? То, что я не нуждаюсь в бесконечных деньгах, вовсе не означает, что я хочу пройти мимо них.

Бритни снова помедлила с ответом, и на этот раз я не сомневался, что она прогоняет симуляцию со мной в главной роли.

— Фокус не получится, — отреагировала она наконец.

— Тогда что, черт побери, делает твоя аппаратура?

— Картографирует границы основных пластов подо льдом. Слои льда и каменистых пород. Слои с разной плотностью. И делает это очень точно — для целой планеты, причем даже точнее, чем мы это проделали на Дафне. Но результаты не подскажут, из чего эти слои состоят. Для этого понадобятся образцы.

— Ладно, тогда я подведу итог прямым текстом: мы угрохали несколько дней, располагая эти штуковины с идиотской степенью точности только потому, что могли это сделать?

У нее хватило вежливости изобразить досаду:

— По сути, да.

* * *

Поскольку зондов-детекторов осталось всего полдюжины, я позволил ей закончить их размещение. А потом она сообщила, что на сбор данных нам потребуется две недели.

— Что?

— Это накопительный процесс. Чем медленнее мы копим данные, тем точнее они становятся. Мы можем получить карту с разрешением километрового уровня за несколько часов или сантиметрового уровня — за десять лет. Поэтому две недели — хороший компромисс.

Может быть, Макиавелли следовало назвать женским именем, хотя, пожалуй, это преувеличение. Кроме того, я был не против еще пару недель погулять по Тритону. Но все же интересно вспомнить, как она ухитрилась незаметно поставить меня в безвыходное положение.

Первые несколько дней мы занимались уже знакомым делом — перелетали на Тритоне с места на место. Но если плавление коры в южном полушарии действительно было сильнее, то имелось лишь одно место, которое нам требовалось как следует изучить: область черных веерообразных выбросов поблизости от Южного полюса.

— Да, — согласилась Бритни, когда я через какое-то время упомянул это место. — Пожалуй, надо будет как-нибудь на него взглянуть. — Энтузиазма она не выказала, но и я тоже.

По сути, черные вееры суть именно то, что подсказывает их название: темные, веерообразные мазки на поверхности. Аналогичные образования есть на Марсе в тех местах, где гейзеры выдувают пыль на поверхность, а поскольку гейзерообразные выбросы азота иногда наблюдались и на Тритоне, то можно с большой долей вероятности предположить, что и они похожи на марсианские. Но гейзерам необходимо тепло. Не так уж и много, когда испаряется азот, но все же их наличие указывает на то, что источник тепла, некогда расплавивший цирконы Бритни, мог и не остыть окончательно. А может быть, природа этих вееров совсем другая. С тех пор как первые шахтеры прилетели на Наяду, гейзеры активности не проявляли, и никто не обращал на них внимания.

Гейзеры, выбрасывающие на поверхность что-то темное, предположительно означают, что в этих местах имеются подземные пустоты. А они мне не по душе. Я и пещеры — это примерно как Бритни и гейзеры.

Я так и не смог понять, то ли мы подталкивали друг друга к какому-то решению, то ли взаимно испытывали. Одной из причин, почему я расстался с приемной семьей, куда меня отдали после смерти родителей, стало то, что в ней были дети примерно моего возраста. И поначалу в отсутствие взрослых мы друг друга подзуживали:

— Спорим, тебе слабо съесть жука-вонючку!

— А вот и нет! И еще я могу целый день не пить.

— Слабо!

— Съем, но только если ты тоже съешь…

Потом я начал вытворять такое, что другие отказывались повторить, и очень скоро я делал это в одиночку.

* * *

Вееры гейзерных выбросов раскинулись на огромной площади, но в одном мы сошлись единодушно: садиться посреди них — плохая идея. Пожалуй, у использованного Бритни метода сканирования все же есть практическое применение. Совершая посадку на незнакомую поверхность, всегда гадаешь, насколько она твердая, а тут имелся очень высокий риск приземлиться на тонкую корочку над невидимой пещерой. Кроме того, посадка на безопасном расстоянии давала мне хороший повод для пеших прогулок — впервые за очень долгое время и в условиях, хотя бы близких к нормальной силе тяжести.

Мы посадили корабль за несколько километров от края опасной зоны и целую неделю переносили в нее оборудование. Путь туда и обратно составлял километров пятьсот, но в этих условиях не так уж это было и много. Бассейн черных гейзеров, как его быстро окрестила Бритни, был действительно огромен. Но на речной бассейн все же не походил — скорее, на неприметное плоскогорье, выщербленное обычным набором кратеров.

Даже не знаю, как я себе представлял азотный гейзер. На Энцеладе гейзеры бьют из длинных и тонких трещин. Некоторые из них в сотни метров шириной, другие настолько узкие, что их можно перепрыгнуть — именно так нас с Бритни и зашвырнуло в космос, когда я последний раз бродил по стране гейзеров. Местные же гейзеры были явно иными: из космоса они смотрелись просто черными точками, едва различимыми среди полос выбросов. Если я чего и ожидал увидеть, то нечто вроде классического гейзера из Йеллоустоуна.

Однако первый же из них оказался настолько велик, что мог бы проглотить наш корабль целиком, да еще с запасом. Внутри него был уходящий глубоко в недра туннель с гладкими стенами. Ясно, что газы вырывались из него пусть и с перерывами, но очень долгое время.

— Это ему 925 миллионов лет? — поинтересовался я.

— Сомневаюсь, — ответила Бритни. — Вероятно, гейзеры появляются и исчезают, когда меняется подземное давление. Тебе очень надо стоять так близко к краю?

— А как я иначе загляну внутрь? Не волнуйся, не поскользнусь.

— Я не за тебя волнуюсь. А ты знаешь, что эти штуковины иногда выбрасывают газ на высоту десять километров?

Я быстро отошел на пару шагов:

— Правда?

— Я видела фото.

Я попытался вообразить, какой силы ветер при этом возникает, и станет ли он швырять в меня камни, как это, очевидно, сделал проклятый гейзер на Энцеладе. Я мало что об этом помню. Наверное, поэтому Бритни так боится гейзеров, а я — нет. Помню лишь, как я начал перепрыгивать трещину… и очнулся в больнице несколько дней спустя. Наверное, еще раз сесть на сбросившую тебя лошадь легче, если не помнишь самого падения.

Я осмотрелся, но валунов поблизости не увидел. Только черный щебень, слегка прикрытый инеем. Тут явно уже давно не было извержений. С другой стороны, каждое из времен года на Тритоне длится примерно сорок лет. Теперь было раннее лето — начало четырех десятилетий потепления. Если солнечное тепло играет какую-нибудь роль в пробуждении гейзеров, то сейчас они могут начать извергаться в любое десятилетие. Конечно, если теория Бритни о небольшом подземном источнике тепла верна, то солнце тут ни при чем, а единственная причина, почему выбросы гейзеров видны летом — в это время их освещает солнце.

В рюкзаке у меня лежали альпинистские клинья с резьбой, карабины и несколько сотен метров четырехмиллиметрового шнура из углеродного моноволокна. Не очень серьезное снаряжение, но гарантирующее, что я буду надежно привязан, когда в следующий раз подойду к краю какого-нибудь гейзера. Если что-нибудь случится, мы можем взлететь наподобие воздушного змея на веревочке, зато останемся привязанными к Тритону. Бритни такое одобрит.

Из космоса устья гейзеров было трудно сосчитать и тем более нанести на карту. При низком косом освещении они напоминали веснушки, а некоторые из пятен, которые мы сперва приняли за гейзеры, оказались тенями. Они были разбросаны довольно широко, но мы смогли осматривать их по три или четыре в день. Большинство оказалось меньше первого — наверное, более молодые или просто неактивные. На других виднелись щербинки от микрометеоритов, а это указывало, что они не проявляли активности уже очень давно. Я предположил, что со временем такие «мертвые» гейзеры просто закупорятся азотным инеем и исчезнут с ландшафта. Жерла некоторых уходили прямо вниз, темные и глубокие. У других они шли под углом, и я даже мог заглянуть далеко в жерло, не становясь близко к краю.

На ночь мы разбивали лагерь не менее чем в километре от ближайшего гейзера, но Бритни все равно просила меня не снимать «шкуру» и держать шлем под рукой — на случай, если придется быстро убегать.

— По-моему, ты перестраховываешься, — сказал я. — Даже если начнется извержение, что оно нам сможет сделать на таком расстоянии?

— Свалится на меня.

— У нас будет достаточно предупреждений, и вряд ли сюда долетит что-либо крупнее камешков. — Хотя здесь практически нет атмосферы, чтобы их затормозить, и даже они могут ударить очень сильно. И тут до меня дошло, что она имела в виду мои страхи. — А-а, ты об этом…

— Извини. Я не хотела высмеять тебя. Я пыталась сказать, что при этом чувствуешь.

* * *

А потом Бритни наконец-то завершила сканирование. Она вывела результаты на большой корабельный экран. На первый взгляд они выглядели обыкновенной картой. Ничего такого, чего мы не смогли бы получить намного проще — с помощью фотографий высокого разрешения.

— Возьми экранную указку для навигации, — посоветовала она.

Я так и сделал, спикировав на растущую на экране поверхность Титана подобно ястребу, которым мне всегда хотелось стать. Но потом вспомнил: это карта не поверхности, а того, что под ней находится. Тогда я переместил указку вперед и нырнул в склон холма. Картинка вспыхнула разноцветными полосами, потом расщепилась на фракталы.

— Напластования, — пояснила Бритни. — А под ними раздробленные скальные породы. Вероятно, ударный кратер.

Я двинул указку вперед и нырнул еще глубже. Замелькали полосы разных пастельных оттенков.

— Они отображают зоны с различной плотностью, — сказала Бритни. — Ядро планеты дифференцированное, многослойное, но это было известно уже давно. Трудно представить недифференцированную луну такого большого размера.

Я прибавил увеличение еще немного, пошарил вокруг, затем вернулся к виду над поверхностью.

— Ладно, и что все это означает?

— Пока не знаю. Я тоже впервые рассматриваю эти изображения. Просто решила, что ты достоин чести увидеть это первым.

Ладно, я все-таки ошибался по поводу Макиавелли.

— Спасибо.

Когда я передал ей управление, Бритни оставила дисплей включенным, предоставив мне наблюдать, как она занимается исследованиями. Она начала с ядра, сперва рассмотрев его целиком, потом увеличивая разные уплотнения и завихрения.

— Оно точно затвердело, потом опять расплавилось и снова затвердело, — сообщила она. — Но это могло сделать и приливное трение после того, как его захватил Нептун. Пока явных улик иного нет.

К тому времени, когда я поймал себя на том, что тупо смотрю на экран, она занялась изучением покрытых трещинами плоскогорий. Моей усталости Бритни не заметила. Она пребывала в родной стихии, просеивая миллионы кубических километров трехмерных карт в поисках неизвестно чего.

Низко над западным горизонтом висел большой полумесяц Нептуна. На ладонь выше восточного зависло солнце. Когда я проснусь, Нептун так и останется на прежнем месте, А солнце будет ходить по кругу, завершая его каждые несколько дней.

* * *

Я проснулся, оттого что Бритни звала меня по имени. Солнце переместилось на несколько градусов, значит, хотя бы несколько часов мне удалось поспать. Но слипающиеся глаза подсказывали, что спал я маловато.

Все же, хотя я так и не смог отучить Бритни от бодрой трескотни с раннего утра, она уже давно научилась не будить меня раньше, чем я попрошу — если не случается что-то важное.

— Я нашла улики, — сообщила она, — но ты в такое не поверишь.

Обычно она любит загадки, однако сейчас перешла сразу к сути:

— Я нашла ударный источник.

Она настроила экран на трехмерное изображение всей планеты. Сквозь прозрачную кору виднелись внутренние слои. Она уменьшила масштаб, показывая планету как бы с орбиты, а потом начала увеличивать изображение.

— Ничего не вижу.

— Потому что источник маленький.

Она приблизила картинку, перемещаясь, как я вскоре понял, к южному полюсу. Изображение разбухло, переполнило экран и стало половинкой луны, а потом и вовсе ее ломтем.

— Смотри, — сказала она, включая курсор и указывая в нужное место. — Видишь эти темные пятнышки?

— Только не говори, что это опять алмазы. — Даже не представляю, что такая находка сотворила бы с ценой нашей доли алмазной шахты у Сатурна.

— Нет.

Она увеличила изображение, и точки стали эллипсами, слегка напоминающими по форме огромные миндалины. Потом они стали эллипсами со странными штуковинами на каждом конце, похожими на… глаза? Быть такого не может.

— Что за?..

Она не ответила, лишь усилила увеличение. Выбрала один из эллипсов и остановила картинку.

Объект больше не выглядел как огромная миндалина. У него были плоские стабилизаторы на одном конце, нечто похожее на тарелку антенны на другом и короткие тупые крылья посередине.

Бритни молчала, не мешая мне смотреть.

— Да ты меня разыгрываешь, — сказал я.

Вместо ответа она переместила картинку на другой инопланетный корабль, затем включила режим слайд-шоу, автоматически показывающий следующий, следующий, следующий… Некоторые выглядели целыми, другие, очевидно, разбились. Я увидел сотни больших кусков — трудно сказать, сколько там первоначально было кораблей. Черт, а ведь это мог оказаться всего один большой летающий город, соединенный переходами, кабинами для телепортации или кто знает чем. Что можно сказать, разглядывая обломки, разбросанные по площади — точнее, под площадью — размером с Калифорнию?

— Я прогоняю симуляции, — сообщила Бритни.

— Тоже мне, удивила.

— Ха-ха. — Когда-нибудь она придумает, как смеяться по-настоящему. Дело не в том, что она не может воспроизвести нужные звуки. Просто они не срабатывают, если ты не можешь хотя бы вообразить человека, который их издает. — Короче, я попыталась смоделировать, как могла произойти передача энергетического импульса при столкновении флота подобных кораблей, чтобы при этом луна такого размера стала двигаться по орбите в противоположном направлении.

— И?..

— Им нужно было лететь очень быстро. Настолько быстро, что они пробили бы планету насквозь, как пуля, попавшая в арбуз.

— В замороженный арбуз.

— Ладно, неточная аналогия. Есть один старый фильм, в котором убийца тренировался в стрельбе, используя вместо мишеней арбузы. Я что хочу сказать: относительно размеров планеты эти корабли значительно меньше пуль, значит, они должны были лететь намного быстрее. Но некоторые из них остались на глубине всего двух-трех километров.

— И точно под черными гейзерами.

На эту тему она пока ничего не могла сказать.

— Значит, что-то должно было остановить их относительно мягко. И «относительно» здесь термин… относительный. Я вот думаю — может быть, у них имелось силовое поле, которое сработало как старомодная подушка безопасности? Если оно было достаточно мощным, они могли лететь весьма быстро, но врезаться гораздо мягче. Скорее воткнуться, чем удариться, но все равно выделив при этом довольно энергии, чтобы наполовину расплавить ядро планеты.

— Странное совпадение — они врезались в самую большую луну внешней системы.

— Еще бы. Но если бы они во что-нибудь не врезались, то мы бы их и не нашли. Когда смотришь в прошлое, многое кажется маловероятным. Как ты и я.

— Это почему же? — Я не понял ее логики.

— Джон как-то обмолвился… Может быть, когда-нибудь расскажу. — Пауза. — А пока, — уже радостнее продолжила она, — ты предполагаешь, что они сделали это сознательно?

Я вроде бы ничего такого не предполагал. Но раз уж она об этом заговорила…

— Ну, так поступаем мы. Буксиры, торможение в атмосфере, парашюты. Это намного дешевле, чем возить с собой тормоза. Может быть, у них имелось нечто вроде огромной ЭМК, а Тритон они выбрали как посадочную площадку. Но потом у них что-то пошло не так, и их разбросанные обломки провалялись тут миллиард лет.

— Девятьсот двадцать пять миллионов.

— Тоже неплохо.

— А почему Тритон?

— А почему любое другое место?

Снова пауза. Я ее чем-то задел, только не мог понять чем. До Наяды она могла говорить буквально обо всем, и ей было все равно, хочу ли я слушать. Но где-то в промежутке она стала все чаще о чем-то умалчивать.

— По-твоему, они могли просто выбрать эту луну наугад?

— Или не совсем наугад. В то время на Земле была жизнь. Пока только бактерии, но инопланетяне могли этого не знать. Или же им нравились ледяные планеты. Для них на Тритоне могло быть, как в раю.

Но вместо запланированной посадки они разбились, и обломки их кораблей (а может, и корабля) теперь рассеяны под поверхностью Тритона, будто дробь под кожей. Очевидно, еще горячая дробь. Я попробовал представить, какой источник энергии мог все еще работать через столько лет. Каким бы он ни был, он мог поспорить за роль научного открытия столетия, а то и всей человеческой истории. Колесо? Просто мелочь в сравнении. А до ближайшего корабля было всего два километра вниз.

* * *

Я подумал было о том, чтобы оставить исследование кому-то другому. Но человеку выпадает не так уж много шансов покорить совершенно новую вершину, где никто прежде не бывал. Во всяком случае, метафорически. Я не люблю пещеры, но именно поэтому и согласился полететь с Рудольфом на Дафну. И вовсе не пещера едва не убила меня. С пещерой я справлюсь.

Насчет Бритни я не был столь уверен.

— У нас тонна альпинистских клиньев, — сказал я. Реально их набралось бы лишь несколько килограммов, но сейчас Бритни была не в настроении спорить. — И почти километр моноволоконного шнура. — А это вот была истинная правда. — До тех пор пока мы останемся заякоренными к стене, понадобится чертовски сильный ветер, чтобы нас оторвать. А получить ожог от азотного пара нам точно не грозит.

Я почти ощутил, как она медлит с ответом.

— Кроме того, ты получишь такой материал для публикации, за который и умереть не жалко. — Неудачный подбор слов. — Но помирать мы не собираемся, — добавил я, постаравшись придать голосу уверенность.

«А слабо тебе съесть жука-вонючку?» На вкус они примерно такие, как вы представили. Не говоря уже о мерзком хрусте. Я съел жука первым, и как только парни услышали этот хруст, то сразу пошли на попятный.

Бритни же этого сделать не способна. Еще много лет назад я понял, что когда-нибудь очередное мое приключение может стать для меня последним. Такое я могу принять или думал, что могу, пока не увидел, как погибает Пилкин. Но убить вместе с собой и Бритни? Полагаю, после смерти я уже не смогу думать, как такое принять и как с этим жить дальше. Но если такое случится, то не хочу, чтобы причиной стало то самое «слабо».

5. Бритни

Если во Вселенной есть цель, она должна любить иронию. На Дафне я была просто одержима инопланетянами. Можете приписать это моим пристрастиям при выборе фильмов. Но теперь, когда мы действительно нашли чужаков, они не швыряют в нас камни и не прячут корабли в лунах. Они просто мертвы. Давным-давно.

Добраться до них оказалось совсем нетрудно. За жерлом гейзера начиналась трещина во льду, подобная рампе, уходящей в темное сердце Тритона — хотя фонарей у Флойда хватало, и мы вовсе не брели в темноте. Впереди поблескивали сглаженные испарениями стены, из-под сверла Флойда вырывалась искрящаяся пыль азотного льда. Большую часть пути мы могли без всяких затруднений пройти, но, верный своему слову, он ввинчивал в стены столько клиньев, что мы продвигались медленно и нам приходилось возвращаться, чтобы вывинтить клинья и использовать их снова.

Через два дня мы оказались в большой пещере и остановились перед кораблем, мертвым уже сотни миллионов лет, когда жизнь на Земле только начала выползать из морей. Корпус у него был гладкий и зеленовато-коричневый, изготовленный из какого-то материала, замечательно выдержавшего натиск времени. Еще одно крупное открытие, если кто-нибудь выяснит, что это за материал.

Корабль был разбит. По его боку, почти во всю длину видимой нам части, тянулась трещина шириной метра два. Пол между нами и кораблем был изломан трещинами: вероятно, их создали газы, вырывающиеся из какого-то неизвестного источника тепла, который медленно увеличивал гробницу судна.

Флойд зашагал к кораблю, осторожно переступая трещины — слишком маленькие, чтобы проявиться при кварково-нейтринном сканировании, но достаточно большие, чтобы меня напугать.

В фильмах со смельчаками, проникавшими в такие места, случались ужасные происшествия со смертельным исходом. Но у Флойда имелся запас всего необходимого на неделю и самый навороченный скафандр-«шкура», не имеющий шлангов, которые можно проткнуть. Острых выступов, способных прорезать «шкуру», тоже не было: или материал корпуса дал при ударе гладкую трещину, или же все выступы за миллионы лет сгладились.

Чем именно они сгладились, мне не хотелось и думать. Однако источник гейзеров был под кораблем, а не внутри него, — как только мы проберемся в корабль, об этой опасности можно будет забыть. Но все же из-за чего происходит выброс газов? Утечки тепла из вечно работоспособного двигателя? Периодические выбросы энергии из столь же медленно умирающей системы жизнеобеспечения? В любом случае причиной была не радиация. Флойд носил на себе счетчик, и тот едва тикал. Если Флойд и соглашался на какой-то риск, то получение дозы радиации в этот список не входило.

А потом мы оказались внутри.

Я точно насмотрелась фильмов. Я ожидала увидеть помещение с непонятными предметами, разными аппаратами, выглядящими так, будто их вырастили в баке, или что-то столь же загадочное. Может быть, вихрящиеся узоры на стенах или странные конструкции, с изгибом уходящие куда-то вдаль. Переплетение коридоров. Что угодно, но чужое.

А увидели мы комнату. Прямоугольную, если не считать плавного изгиба корпуса. Точно такую, какую сделали бы земляне — если бы строили гигантские звездолеты. По данным сканирования я знала, что длина корабля 525 метров, ширина примерно треть от длины. В оставшемся измерении (высота?) он был плоским, что создавало общее впечатление огромного арбузного семени. Но сейчас мы впервые получили шанс заглянуть внутрь. Неизвестный материал корпуса блокировал сканирование.

По стандартам инопланетного флота, это был небольшой корабль, но все же настолько большой, что если бы внутри по периметру корпуса проходил коридор, то инопланетянин, любящий, как и Флойд, пробежаться, мог бы делать в таком коридоре забеги на 1200 метров. Или летать, плавать в воде либо по воде — смотря чем они занимались для оздоровления. Вполне может статься, у них было больше общего с подсолнухом, чем с Флойдом. Может быть, в свободное время они лежали и занимались фотосинтезом, а тепло для гейзеров давали лампы, что до сих пор включаются каждые несколько десятилетий.

Нет, я точно насмотрелась фильмов.

Комната была длинная, с высоким потолком и полная мусора. Не мусора с Тритона, а инопланетного мусора. Всяких вещей, которые не были хламом, пока удар не разорвал корпус. Кое-что даже выглядело оплавленным, и когда мы пригляделись, то поняли, что они действительно оплавились — скорее всего, когда раскаленные при ударе газы попали внутрь через трещину в корпусе. Но не исключено, что корпус при ударе уцелел, а треснул уже миллионы лет спустя, когда тепло, выделяющееся из-за приливного трения, успокаивало Тритон на его нынешней орбите вокруг Плутона.

Как бы то ни было, мы теперь разглядывали ящики в помещении, которое некогда было складом.

Некоторые ящики покрывал иней, а на стенах я увидела белый налет. Я прогнала несколько симуляций и пришла к выводу, что мы смотрим на следы последнего извержения гейзера. Это не значит, что струя газа прошла через склад — но всякий раз, когда пещера снаружи наполняется азотным паром, сюда просачивается достаточно тепла, чтобы иней испарился, а потом сконденсировался, когда температура снова падала от просто мороза до воистину криогенной стужи.

Пол оказался наклонным, но не слишком, и это позволило нам осмотреть помещение не торопясь. Впрочем, ничего, кроме похожего хлама, мы не увидели. Внутренняя стена имела такую же кривизну, как и внешний корпус. Вполне логичная конструкция — корпус с двойными стенами для защиты от утечек, а пространство между ними используется как склад. Во внутренней стене тоже змеилась трещина, но более узкая и свежая на вид — то ли она действительно образовалась позднее, то ли оказалась менее подверженной даже мягкому выветриванию в этой замороженной гробнице.

— Осторожнее, — сказала я. У этой трещины не было сглаженных краев. Как раз наоборот — из ее краев торчали сотни стерженьков, напоминая разорванный участок проволочной сетки, которой закрывают окна для защиты от насекомых. Правда, эта сетка защищала бы от насекомых размером с воробьев. Для чего она предназначалась? Какое-то армирование? Электропроводка? Что-то совсем другое? В любом случае, выглядела она зазубренной.

— Сам знаю, — ответил Флойд. — Я как-то нарвался на кусок арматуры. Шрам до сих пор виден. — Он рассмеялся, — Я бы его показал, но сейчас момент не очень подходящий.

— Кажется, я его видела. — У Флойда нет привычки долго стоять перед зеркалом, но я заметила у него несколько больших шрамов. Сейчас он впервые сказал что-то сам об одном из них. — Это тот, что на правом бедре?

— Нет. Тот остался после гремучей змеи. А от арматурины — на спине. Мне еще повезло, что она не проткнула легкое. — Его взгляд переместился от трещины в корпусе в сторону склада. — Давай перелезем.

Он собрал несколько ящиков и соорудил из них ступени высотой до нижнего края трещины. Потом сбросил несколько ящиков внутрь, пока и там не получились ступени, а затем осторожно пролез сквозь трещину, пригибаясь, чтобы не зацепить торчащие сверху стержни.

После склада, где царил разгром, мы оказались в целом на вид коридоре. Пол в нем тоже был наклонным, но под другим углом, а посередине тянулась какая-то полоса. Направляющая для тележек? Полоска для левитации? Генератор искусственной силы тяжести? Карта? Следуйте вдоль инфракрасной линии, чтобы попасть в машинное отделение, и вдоль ультрафиолетовой, чтобы оказаться в столовой? Или это просто украшение? Это не корабль, а мечта археолога. Множество загадок, и никаких раскопок лопатами и чайными ложечками. Ходи себе по кораблю и пытайся догадаться, что здесь для чего.

По сторонам коридора имелись двери, а также в полу и на потолке, кстати говоря. Двери на потолке выглядели темными и пугающими. Инопланетяне любили высокие потолки, поэтому через верхние двери было трудно что-либо рассмотреть. Интересно, как они ими пользовались? Подпрыгивали? Левитировали? Опять искусственная гравитация? Так много загадок, и так мало данных. Вряд ли я когда полюблю археологию.

Выводящие наружу двери были заперты — намертво, как мы обнаружили, когда Флойд попытался открыть две или три. Впрочем, нам не очень-то хотелось увидеть очередные склады. Двери внутрь корабля были открыты.

— Не волнуйся, — сказала я. — История Бекки и Тома Сойера с нами не повторится. Со мной не заблудишься.

Не уверена, что он понял, о ком я говорила, но к тому времени мы уже стояли в первой комнате, разглядывая целые ряды каких-то штуковин. Насколько я понимаю, они могли оказаться и причудливыми кофейниками, но самое важное — их ничто не расплавило. Они сохранились поразительно хорошо.

Как и инопланетяне, которых мы вскоре обнаружили. Точнее, их тела.

Хотела бы я знать, что их защитило, когда наружный корпус треснул, а в пространстве между корпусами стало настолько горячо, что хранящиеся там предметы оплавились. Для такой защиты потребовалось бы потрясающее кондиционирование во внутренних помещениях. А может быть, те провода в стенах внутреннего корпуса генерировали защитное поле. Долгий полет, анабиоз, падение на луну, затем пробуждение — могу представить и более странные варианты путешествий. Только на этот раз что-то пошло не так, и они не проснулись. Да что толку гадать — это все равно что запускать симуляции, не имея данных. Единственное, что я знаю точно — мы нашли их. Целых два ряда комнат. Они лежали словно пристегнутые пассажиры челнока, ожидающие посадки.

* * *

Пожалуй, не следовало просить Флойда брать образец ткани. Но инопланетян было много, а у нас имелся лишь один шанс стать первыми. Кроме того, у нас с Флойдом на двоих хватает ученых степеней.

К сожалению, эта просьба означала возвращение на поверхность и обратно, а также немало споров. Я хотела лишь доставить образец на корабль. Флойд не собирался этого делать. Сказал, что слишком велик риск заражения. Скорее всего, это подразумевало, что заразиться мог именно он.

В конце концов, мы пришли к компромиссу и решили воспользоваться портативной версией анализатора «Спектр». Возможностей у него меньше, чем у лабораторной версии, зато мы сможем принести его к инопланетянам, а не наоборот.

— Да у тебя больше шансов подцепить бобовую ржавчину, съев замороженный обед, — сказала я в последней попытке отговорить его от лишней ходьбы. Чем меньше времени мы проведем в туннеле, тем лучше. — Ты с бобами хотя бы с одной планеты.

— Нет. Я не твоя подопытная свинка. Дискуссия окончена.

Значит, придется тащить сюда «Спектр».

* * *

На мой взгляд, инопланетяне выглядели как… ну… мертвые инопланетяне. По мнению Флойда, они больше походили на маринованную рыбу.

— Знаешь что-нибудь об исландской акуле? — спросил он.

Исландию я могу представить. Акулу — тоже. Но такая комбинация мне никогда не попадалась.

— Вообще-то, нет.

— Это считается деликатесом. Акулу закапывают в песок и оставляют на несколько месяцев. Затем, когда она как следует протухнет, ее выкапывают, вялят и устраивают вечеринку. Представь лютефиск, только побольше. А по сути — это повод дернуть шнапса. Много-много шнапса. Я как-то разок попробовал. На такой вечеринке можно здорово напиться, но так и не смыть этот жуткий вкус во рту.

Хотела я ему сказать, что есть инопланетян будет намного опаснее, чем тащить их в корабль для анализов, но сдержалась. Кроме того, Флойд становился таким, когда его окружала смерть. А я старалась не думать о Джоне. И пусть даже чужаки умерли миллионы лет назад, они все же были разумными существами. Ну и что с того, что рты у них окаймлены щупальцами, глаза без век, а кожа покрыта узором из многоугольников, которые могут быть чешуей, а могут и каким-то артефактом всех этих тысячелетий в состоянии замороженных мумий.

Но Флойд был прав. В фильмах я видела и более странных рыб. Как выяснилось, они, вероятно, даже пахли рыбой. «Спектр», поработав, выдал нам целый список интересных кетонов и альдегидов, и все они наверняка оказались бы весьма заметными для человеческого носа.

Если не считать этого, их биохимия была одновременно и удивительно подобна земной, и удивительно отличающейся. Тоже на основе углерода и тоже, вероятно, с большим количеством воды в тканях, ныне полностью обезвоженных. Но вместо ДНК и белков у них оказались длинные цепочки… короче, точно не скажу, чего именно, но это были строительные блоки, которые, вероятно, работали сходным образом. Больше напоминающие пластики, чем любое из веществ, которое я смогла отыскать в весьма неполных базах данных по биохимии, загруженных в библиотеку корабля. Я не очень интересовалась биохимией, поскольку это лабораторная наука, а каким бы хорошим прибором ни был «Спектр», лаборатория на корабле была весьма примитивной. И, разумеется, мне пришлось бы уговорить Флойда помогать. Уже представили Флойда, смешивающего реактивы? Поэтому я и оформила ему ученую степень по теоретической геофизике.

И все же теория утверждала, что это поразительно землеподобная форма жизни, пусть даже ее ДНК походила на материал для пластиковых пакетов, а из белков можно было бы изготовить корпус нашего корабля. Профессиональным биохимикам придется очень постараться, разбираясь со всем этим.

Но ирония ситуации осталась. Два года назад я боялась инопланетян. Теперь я их нашла. Конечно, вся слава достанется Флойду. Журналистам ведь нужно будет кого-то снимать, и это буду не я. Потому что я этого даже не хочу. Если я придумаю аватар для репортеров, то он приклеится ко мне навсегда. А я все еще стараюсь понять, кем я хочу быть.

* * *

Тритон оставался в нашем распоряжении еще пять месяцев. Вторую половину этого срока мы провели в дежурном режиме, готовые догонять капсулы с рудой, но ни у кого на Наяде не возникло желания воспроизвести пакетный запуск Джона, поэтому запуски ограничивались двумя капсулами одновременно, а дежурный режим так и остался дежурным.

К этому времени мы уже исследовали большую часть ближайшего корабля и начали спорить, имеет ли смысл двинуться глубже. Хотя бы сейчас это не был спор «Флойд против меня»: у каждого из нас имелись разные поводы для тревоги, но каждый преодолевал глубоко укоренившийся страх, а это прочная основа для взаимопонимания. Решение было принято, когда произошло извержение гейзера.

Ну, я могла преувеличить, назвав это извержением. Так себе, дуновение ветерка.

Я обнаружила, что, когда думаю о своей смерти, мне не вспоминается моя жизнь. Наверное, потому что я могу вызвать из памяти и воспроизвести любой ее момент или, как минимум, любой из тех, которые я сохраняла с необходимой детализацией, когда хотела. Вместо воспоминаний я начинаю прокручивать симуляции.

— Да успокойся ты, — сказал Флойд. — Это всего лишь ветерок. — Тем не менее он подтянулся ближе к стене.

— Как думаешь, насколько он сильный?

— Не знаю точно, но умеренный. Слишком слабый, чтобы выбросить нас наружу. Я могу разжать пальцы, и ничего не произойдет. — Он начал ослаблять хватку.

— Не надо! — Я запоздало поняла, что опять слежу за моторными импульсами его мозга. — Пожалуйста, не надо!

Он снова прочно держался за стену, но я и теперь четко воспринимала сигналы его тела. Даже с помощью чипа я имела доступ лишь к двум его основным чувствам — осязание, обоняние и вкус остались для меня столь же загадочны, как и прежде. Главная же разница заключалась в том, что я была четко настроена на его проприоцепцию. А это и есть истинное шестое чувство: мышечная моторика, позволяющая человеку поднести вилку ко рту, не воткнув ее себе в глаз.

К счастью, он так и не разжал пальцы. А если бы начал, я могла бы его остановить. И как мне разобраться со своим прошлым? Со своим «подсознанием»? Я не хотела подтолкнуть Флойда на отважный поступок, чтобы спасти Джона, но более чем желаю сделать это ради своей фобии? И как только люди с такой путаницей справляются? Или же именно поэтому у них так много фильмов и книг и таких разных?

Медленно уплыть в ничто — вот мой настоящий кошмар. Идею смерти я могу принять — это всего лишь прекращение потока данных. Зато ад — это сохранение сознания без возможности получать информацию. Или, может быть, чистилище. Я знаю лишь, что была рождена из этого, но не тороплюсь повторить.

Позднее мне придется серьезно над этим поразмыслить. А пока у меня другие заботы.

— Как думаешь, долго это еще продлится?

— Будь я проклят, если знаю. — Флойд снова двигался, ослабив хватку, но держась за страховочный канат. — Однако мы вполне можем выбраться наверх, пока не поздно.

Не самое ободряющее предложение, но по мере того, как секунды ожидания превращались в минуты, я настолько расслабилась, что вспомнила об анализаторе.

— Не возражаешь, если я возьму пробу газа?

Флойд рассмеялся:

— Рад, что тебе уже лучше. И что я должен сделать?

— Просто открой впускной клапан. Но ради всего святого, не выпускай канат.

То было наше последнее путешествие к инопланетному кораблю. Но к тому времени я уже накопила симпатичный список журнальных статей, начиная с парочки в «Науке» и «Природе», озаглавленных «Обнаружение дочеловеческих артефактов в спутнике Нептуна Тритоне» и «Археологическое исследование инопланетян с щупальцами во внеземном космическом лайнере». Ладно, «космический лайнер» — чистое предположение. Но мы с Флойдом приложили к текстам такие потрясающие фотографии, что журналы проглотили и это.

5. Флойд

Бритни, как говорится, дорвалась и писала научные статьи почти ежедневно. Даже анализа пробы газа, выходящего из туннеля, ей хватило на статью. А в местной пыли она вроде бы нашла редкоземельные элементы. Ее вывод: для инопланетян это не было путешествием в один конец. Некоторые из больших разбившихся кораблей были, вероятно, «грузовиками», везущими материалы для постройки электромагнитной катапульты.

В большинстве статей автором оказался я. После событий на Титане она старалась не высовываться, и, хотя здесь имелось много старых выпусков новостей, кроме Пилкина, пожалуй, никто так и не понял, кто она на самом деле. Очевидно, такое положение дел ее устраивало, но меня заставляло нервничать.

А ей тем временем не давал покоя трюк с переносом энергии, выделившейся из силового поля инопланетных кораблей при торможении.

— Не получается, — сказала она в один прекрасный день.

— Что?

— Идея о том, что энергии удара флота в Тритон хватило бы для изменения направления его вращения вокруг Плутона на противоположное. Массы недостаточно. Им пришлось бы лететь с околосветовой скоростью. Тритон на момент столкновения уже должен был находиться на ретроградной орбите, а вся цепочка размышлений, что привела нас к инопланетянам, была чистым везением.

— Ну и что? Разве это не применимо ко многим открытиям? Ищешь одно, а находишь что-то другое? — Черт, да ведь это почти описание моей жизни.

— Ага, — неохотно согласилась Бритни.

— Но, черт побери, а вдруг обе теории верны? Может быть, это вовсе не совпадение?

— Что ты имеешь в виду?

— А если они врезались в Тритон еще на пути сюда, в поясе Койпера, и именно этот удар послал его к Нептуну? Такое можно проделать и с намного меньшим ускорением.

— Мне это нравится! Тогда получается, что Нептун просто перехватил его.

— Или же именно сюда они и предполагали попасть? — Понятия не имею, насколько точно можно такое рассчитать, но альтернатива подобному исходу — послать Тритон внутрь системы, наподобие гигантской кометы. Некоторые события — действительно просто совпадения. Другие — нет. А ведь фокус, полагаю, и заключается в умении понять, что есть что.

Зато точно не было совпадением, что на этот раз Бритни указала меня автором получившейся в результате журнальной статьи. Однако мои мысли она изложила настолько сухим академическим языком, что даже смысл названия едва можно было понять: «Энергоперенос после удара нерелятивистского инопланетного флота в донептунский Тритон». Ладно, когда я прочел название несколько раз, то смог уловить его смысл. Но ощущать, как все это приписано мне? Ничего более странного не помню.

— Твоя идея, — пояснила Бритни. — Тебе и вся слава.

— Да я эту писанину едва понимаю. Ее с тем же успехом могли и инопланетяне настрочить.

— Просто именно так это положено делать. Это удачная и понятная идея, и по большей части там даже математика лишь немного сложнее, чем в университетском курсе физики.

Ага, как же. Когда дело касается математики, то представление Бритни о том, что такое «немного», примерно такое же, как и о тарифах на скоростную связь.

* * *

Статьи, разумеется, привлекли внимание, а оно в свою очередь — правительство. Шахтеры еще не успели починить ЭМК, как ребята из Женевы конфисковали шахту и присвоили расширению базы наивысший приоритет. А это означало, что запущенные к нам контейнеры становились важнее, чем капсулы с рудой, а наши денечки «в компании Индианы Джонса», как их загадочно назвала Бритни, оказались сочтены. Даже в ее интонациях появилась задумчивость. Очень скоро уже не она будет планировать, чем нам заниматься.

Она хотя бы, как мне кажется, ждала встреч с другими учеными. Я этого не хотел. Вот в чем проблема, когда делаешь величайшие открытия: весь мир протаптывает дорожку к твоей двери.

Сам я всерьез размышлял о том, не лучше ли будет передать все наши данные юристу, чтобы опубликовать их только после моей смерти. Инопланетяне лежат там уже давно. И могут подождать, пока меня не станет. Но даже обсуждать эту идею с Бритни бессмысленно. Она назовет ее аморальной и, возможно, будет права. Конечно, инопланетяне здесь уже давно, зато люди — нет. Подумай, сколько всего мы сможем узнать и так далее. Нет смысла спорить с ней на эту тему, когда я сам могу сыграть ее роль. Кроме того, наверное, в глубине души я не хотел, чтобы она узнала, будто я способен хотя бы подумать о том, что для нее представляется настолько эгоистичным.

* * *

Первые контейнеры прибыли уже через несколько месяцев: маленькие штуковины, летящие как раскаленные пули, выстреленные в сторону Нептуна, в атмосферу которого они проникали достаточно глубоко, чтобы срикошетить от атмосферных потоков с повышенной плотностью, которые никто и никогда не наносил на карту. Все это чертовски напоминало выстрел из дробовика: они вылетали из атмосферы под совершенно непредсказуемыми углами. Большую часть следующих трех месяцев мы носились вокруг Нептуна с максимальным ускорением, и нам еще повезло, что мы отловили половину контейнеров.

— Какому идиоту пришла в голову такая идея? — вопросил я, наблюдая, как очередной контейнер, срикошетив, уносится в противоположную от Тритона сторону и далее за пределы системы, вместо того чтобы оказаться на орбите, с которой мы, если повезет, успеем его перехватить, пока не прилетели следующие три.

Ответ Бритни не особенно помог:

— «Когда правительственные проекты являются одновременно непротиворечивыми и отлично скоординированными, они почти не движутся вперед». Ты не поверишь, если я сообщу, кто это сказал.

— Тот, кому действительно нужны эти контейнеры?

— Президент Соединенных Штатов Джон Ф. Кеннеди.

Ладно, это было забавно.

— Мне вот интересно, имелись ли у инопланетян бюрократы? Кстати, что было в этом контейнере?

— По большей части обычный набор сублимированных продуктов. В каждом контейнере лежит смесь разных грузов: похоже, они предполагают, что мы несколько штук не поймаем.

— Хорошо. — А я-то думал, они позабыли, что здесь только один корабль.

Но Бритни все еще размышляла о грузе этого контейнера:

— Хотя в этом они могли бы смешать грузы и поумнее. Там есть пара позиций, которых им, возможно, будет не хватать. Например, 2700 килограммов яичного порошка и две тысячи зубных щеток.

О черт!

— Кстати, сколько человек они планируют сюда прислать?

— Ну, если судить по сообщениям в Сети…

— Нет, не говори. — Плохие новости всегда могут подождать. — Но передай им, чтобы они перестали запускать контейнеры рикошетом, пока не будут уверены, что в состоянии их контролировать. А то при таком везении они запросто шарахнут ящиком по Наяде.

— Маловероятно. Они могут угодить в Тритон, но шансы попасть в такую маленькую луну таким крохотным предметом… — Она смолкла. — Ух, ты! — Опять молчание. — Да. Ух, ты!

— Не будешь ли любезна просветить нас, невежд?

— Готова поспорить, я теперь знаю, что их убило. Можешь включить маленький «Спектр»? Мне надо более детально проверить парочку образцов…

А мне тем временем пришлось гоняться за очередной посылочкой. Не только Бритни умела заглядывать в грузовые манифесты. На этот раз прилетели строительные материалы.

Не так давно Бритни предложила отклонить от курса парочку таких контейнеров, чтобы стать более амбициозными гидропонными фермерами.

— Во времена золотой лихорадки в Калифорнии, — пояснила она, — реальным способом сколотить состояние было фермерство. И если только они не планируют доставлять сюда еду вечно, кому-нибудь понадобятся намного более производительные гидропонные баки.

В любом случае, выйти на орбиту вокруг Нереиды легче, чем вокруг Наяды. Может быть, настало время отправить туда контейнер-другой.

6. Бритни

Поверить не могу, что сделала это. Я что хочу сказать: в моем распоряжении была целая библиотека человеческого опыта на эту тему — хотя, должна признать, большая ее часть находилась от меня на расстоянии световых часов. Я просмотрела тысячи фильмов, прочла все, что было признано великой литературой (и немало того, что ею не признано), и все же, когда теория сменилась практикой, я повела себя как полная идиотка. Наверное, есть такие вещи, которые нельзя предвидеть, сколько бы миллисекунд ты о них ни думал.

Ее звали Крестин, и она была ксенологом. Лет на десять старше, чем я себя считала, пока не вернулась к тому, что назвали бы подростковым возрастом, будь я человеком.

Неудивительно и то, что она привлекла внимание Флойда. Темноглазая брюнетка с азиатской певучестью в голосе — женщины такого типа цепляют любого холостяка. Не говоря уже о том, что она обладала как раз нужной пышностью форм, чтобы низкая гравитация проделывала с ней такое, ради чего женщины в других местах платят много денег.

Она находилась в первой из дюжины обитаемых капсул, прибывших в течение следующего года. И хотя я изучила список ее экипажа и прочла статьи всех прибывших ученых — а кто бы не прочел? — я и не думала о такой реакции, когда наш корабль состыковался с капсулой и начал трехдневный процесс погашения ее все еще внушительной скорости и буксировки к Наяде. Возможно, меня сбили с толку их ученые степени: только пытливые умы, безо всяких там пышных форм, очаровавших Флойда.

Словом, какой бы ни была причина, Крестин (доктор Йокомичи, как я наивно думала о ней в то время) была намного лучше подготовлена к встрече с Флойдом, чем я — с ней.

— Я только что прочитала вашу новую статью о пропорциях диспрозия, — вполне невинно завязала она разговор. — Хорошая работа. Возможно, мы никогда не узнаем, насколько вы правы, но я считаю, что вы решили проблему.

— Э-э… спасибо, — промямлил Флойд и прошептал: — Бритни?

— Ой, тут много технических деталей. — Флойд не был одет в «шкуру», поэтому у меня отсутствовал доступ к телеметрии, но я могла слышать его пульс и дыхание, и они оказались учащенными. Феромоны? Или паника? — Просто скажи ей, что это стало очевидным, когда ты сравнил образцы пыли Тритона с рудой Наяды.

Так оно и было, но Йокомичи на это не купилась:

— Да, но сперва вам должна была прийти сама идея о таком сравнении.

Флойд не сводил с нее глаз с момента, когда она проскользнула сквозь стыковочный овал с такой грацией, будто родилась в космосе. Это было не так, но в капсуле у нее хватало времени попрактиковаться. Достаточно, чтобы при желании освоить балет в невесомости.

— Кстати, — сказала я Флойду, — ты на нее пялишься.

Примерно половина ученых уже перебралась к нам на борт, по двое или по трое — чтобы более или менее комфортно разместиться у нас в кабине. Йокомичи оказалась в последней группе и, похоже, не торопилась покинуть капсулу. Теперь она пристегивалась противоперегрузочными ремнями совсем как кинозвезда. Ладно, я преувеличиваю, но она забиралась в «сбрую» так, чтобы эффектно потягиваться и демонстрировать, что она приложила немало усилий, поддерживая себя в форме.

Я потратила несколько миллисекунд на обработку этой информации и лишь затем поняла, что Флойд ждет от меня следующей фразы. Кстати, с каких пор комбинезоны стали делать такими облегающими?

— Скажи ей, что идея пришла к нам… к тебе… когда тебя стало тревожить, как бы один из контейнеров не врезался в Наяду. Хотя это и маловероятно — примерно как попасть в иголку в стоге сена выстрелом из дробовика.

Черт, а улыбочка-то получилась довольно робкой: не лучший способ произвести впечатление на Блистательную Красавицу. Погодите-ка, неужели я хочу, чтобы он произвел на нее впечатление? Я попыталась войти в кризисный режим, чтобы с этим разобраться, но ничего не получилось. Подсознание, очевидно, так не работает.

Тем временем Флойд что-то бормотал о стогах и дробовиках. Я думала, что Йокомичи сочтет его тупицей, но она рассмеялась:

— Лучшие идеи всегда приходят неизвестно откуда, верно?

— Э-э… да. Наверное. Иногда. — Флойд все еще на нее пялился, хотя и украдкой.

Проклятье. Все разворачивалось как в кошмарном сне с замедленными событиями. Почти как во время гибели Джона из-за оползня, только сейчас я даже не понимала, что за силы работают. И вообще, можно ли сравнивать одно с другим? Джон умер. А Флойд просто… загипнотизирован.

И у меня не осталось иного выбора: я продолжала подсказывать ему ответы.

— Но это подтолкнуло меня на размышления о флоте инопланетян, — подсказала я.

Еще раз проклятье. Я каким-то образом загнала себя в ситуацию, в которой вынуждена играть роль Сирано — только, в отличие от Сирано, я хотела, чтобы она ушла. Или хотя бы оделась во что-то более приличное. Бурка на ней смотрелась бы очень неплохо. Подошла бы даже академическая мантия.

Неудивительно, что Флойду нравится ругаться. Думаю, ругательства как-то связаны с наличием тела — наверное, их эффект проявляется из-за резонанса с произнесенными вслух словами. А когда произносишь их мысленно, результат уже другой.

Я заставила себя вернуться к теме инопланетян:

— Тут придется многое объяснять.

— Ладно, — прошептал Флойд и сказал Йокомичи: — Секундочку. — Он отвернулся и сделал вид, будто что-то регулирует на панели управления. — Давай сокращенную версию.

— Хорошо. — Я потратила несколько миллисекунд, подбирая наилучшие фразы для краткого изложения весьма технической статьи. — Если мы правы, то перед инопланетным флотом находилось мощное силовое поле. Тритон, вероятно, в то время пребывал в поясе Койпера, но у объектов в поясе есть луны, вот я и подумала: а не мог ли инопланетный корабль врезаться в одну из них. Или, может быть, силовое поле каким-то образом притянуло его к ней. Не исключено, что именно это нарушило им всю посадку.

Как бы то ни было, фрагменты луны могли оставаться с Тритоном на протяжении всего пути к Нептуну. Поэтому я сравнила изотопный состав пыли из гейзеров с породами из шахт на Наяде. Когда они совпали, то ответ, в сущности, был получен.

— Значит, шахтеры копались в разбившемся инопланетном звездолете?

— Скорее, в грузовом корабле, у которого отказало стазис-поле. Из-за этого в нем все расплавилось, включая корпус. Готова поспорить, что один из них, как мы думаем, мог иметь на борту огромный запас руды.

— Не «мы думаем», — поправил он, — а «ты думаешь».

К этому времени он уже кончил изображать бурную активность на панели управления и повернулся к Йокомичи, очень неплохо изложив ей суть того, что я подсказала. Когда Флойд хочет, он гораздо умнее, чем прикидывается.

Он опять на нее пялился. Она застукала его, но притворилась, будто не заметила. Отвела прядь волос за ухо, потом несколько прядок с глаз. Мы шли с ускорением примерно две сотых «g» —. все, сколько корабль мог выжать, пристыкованный к капсуле такого размера, — и волосы у нее колыхались при каждом движении. В условиях низкой гравитации большинство женщин коротко стрижется, но она не стала. Я задумалась было над тем, как она ухитряется сохранять их расчесанными, а потом стала гадать, почему меня это волнует. Вероятно, существует целая школа трюков по поддержанию красоты в невесомости.

Она улыбнулась, и на секунду мне показалось, будто ее глаза смотрят на меня прямо сквозь Флойда. Знает ли она о моем существовании? И если да, имеет ли это для нее значение?

— Я слышала, что вы большой любитель приключений, — сказала она. Опять двусмысленность. Она разговаривала с Флойдом, но явно прочла о нем больше, чем его журнальные статьи. Хотя, когда в прессе сообщали о наших похождениях на Титане, меня называли просто «ИИ-имплантат».

Что бы она про нас ни знала, она явно не догадывалась, что я соавтор Флойда. А может быть, ей действительно было на это наплевать. «Слоны и кушетки» — так психиатры называют состояние, когда игнорируешь очевидное. Или «слоны на кушетках», точно не скажу. Выражение это старое и могло со временем исказиться. Хотела бы я знать, кто я для нее — слон или кушетка? В любом случае, Йокомичи и Флойд дружно решили меня игнорировать.

— А вы? — спросил он. — Здесь ведь тоже не совсем Гавайи.

Она снова рассмеялась:

— Нет. Мой отец был гляциологом, специалистом по ледникам. Я выросла в Антарктике и на Тибете. — Она поправила еще одну прядку, которая, на мой взгляд, вовсе в этом не нуждалась.

Флойд уже перестал делать вид, будто не следит за каждым ее движением.

— Как интересно…

Трижды проклятье! Пожалуй, зря я сделала его автором наших лучших открытий. Идея оказалась не очень удачной.

* * *

База «Наяда» — наверное, мне уже следует привыкать называть ее «Нептун-один» — преобразилась почти до неузнаваемости.

Год назад это было скопище жилых модулей, окружающих центральное помещение, и больше похожее на раздавленную морскую звезду, чем на продукт архитектурного замысла. Теперь даже из космоса было очевидно, что преобразуется из деревушки в… если и не в город, то в поселок. Новые конструкции заполняли все больше пространства, а кучи щебня свидетельствовали о еще более масштабной экспансии под землей.

Йокомичи проводила много времени на нашем корабле, занимаясь на тренажерах Флойда, хотя тренажеры в ее капсуле были ничуть не хуже. Когда она не потела, то говорила на разные научные темы. Мне бы это понравилось, но разговаривала она с Флойдом, и я снова была вынуждена пересказывать ему подробности статей, автором которых он значился. Он здорово наловчился переводить мои слова в собственные фразы и почти без задержки в реальном времени.

— Это примерно как похлопывать себя по голове и одновременно поглаживать живот, — пояснил он, когда мы остались наедине. — Как только научишься это делать, то продолжаешь почти на автопилоте.

Сейчас Йокомичи тоже была на корабле, опять нацепив свою любимую противоперегрузочную сбрую, пока Флойд сажал корабль и пристыкованную капсулу с поразительно малой скоростью.

— Здорово, — сказала она, как будто было бы менее здорово, если бы мы коснулись поверхности со скоростью два сантиметра в секунду, а не один.

— Наша цель — служить, — заявил Флойд.

О, только этого не хватало…

* * *

Внутри базы перемены оказались еще более грандиозными. Появилось множество коридоров: некоторые завершенные, другие — нет. Шахтеры трудились как пчелы (или как муравьи), но местные запасы материалов позволяли выполнить лишь первоначальные строительные работы. Для большинства отделочных работ приходилось ждать грузов из внутренней системы, упакованных в бесконечную цепочку капсул, а реальное ускорение работ наступит не раньше чем в следующем году, когда прибудут еще два буксира.

Одной из немногих завершенных конструкций стал вращающийся цилиндр, закопанный как раз под тем местом, где Джон и Флойд потягивали пиво и мечтали о космических велосипедах. Диаметром в пятнадцать метров и длиной в шестьдесят, он был достаточно велик, чтобы служить помещением для отдыха, социальным центром и залом собраний для значительной части будущего населения базы.

Ее центральное помещение окружала большая стальная труба: бублик почти километровой длины с дверями-шлюзами, расположенными по наружной стороне.

— Что это за штуковина? — спросила Йокомичи, когда они с Флойдом обследовали изогнутый коридор вокруг бублика.

— Будь я проклят, если знаю. — Флойд заглянул в окошко размером с иллюминатор. — Похоже на гибрид ускорителя частиц с канализационной трубой.

Внутри было темновато, но я немного улучшила изображение и разглядела гладкую внутреннюю поверхность трубы диаметром около трех метров. На стенах я увидела длинные панели, выглядевшие как светильники, а вдоль стен наверху и внизу тянулись белые полосы.

— Думаю, это плавательное кольцо, — сказала я.

— Что? — прошептал Флойд.

— Нечто вроде бассейна, только для подводного плавания, скорее всего, в «шкурах». — Плавание — отличное упражнение при низкой гравитации, но обычные бассейны для этого не годятся, если силы тяжести недостаточно, чтобы удерживать волны. — Такой есть на Деймосе, и еще один, кажется, строят возле Юпитера.

— Звучит неплохо, но для согревания воды, наверное, требуется огромная энергостанция.

— Не совсем. Вода остается такой же температуры, что и в помещениях. Единственная причина, почему их так мало — требуется очень много воды. — И достаточно людей в поселении, чтобы имело смысл их строить. — Двери — это воздушные шлюзы. Или, пожалуй, их лучше назвать водяными шлюзами. Через них можно попасть в бассейн, не выпустив наружу воду.

Флойд уже пошел дальше. Точнее, шагал и одновременно подтягивался вдоль поручней. В помещениях на ходильные палки смотрят неодобрительно.

— Он огромный.

— Да. Там хватит места для многих людей, пока все они плывут в одном направлении. — Труба неожиданно закончилась. — Когда его достроят.

Флойд начал было что-то говорить, но Йокомичи его опередила:

— Ты разговариваешь со своим имплантатом?

— Да, — признался он, чуть помедлив с ответом.

— И как это? В смысле, иметь имплантат?

Взгляд Флойда уперся в трубу.

— Интересно, — выдавил он и взглянул на Йокомичи: — На Земле ведь они сейчас есть у многих, верно?

— Не совсем. Несколько лет назад они были символами статуса. Однако новые сетевые интерфейсы почти столь же хороши, — она наклонила голову, показывая крохотный кусочек пластика в ухе. — И намного дешевле, потому что им не нужна вся эта встроенная электроника. Кстати, как ты раздобыл свой? Ведь они стоят три, а то и четыре миллиона.

— В покер выиграл.

— Ого. Тот парень был или чокнутый, или слишком уверенный в себе.

Флойд пожал плечами:

— Мне пошла хорошая карта.

* * *

Когда мы с Флойдом последний раз были на Наяде, там жили двадцать три шахтера. Теперь — двадцать три шахтера и четырнадцать ученых. И еще мы. Очевидно, настало время освоить новый центр отдыха, устроив там вечеринку.

Главный вход в цилиндр располагался на одном из его торцов, напротив лифта, в котором сила Кориолиса четко прижимала пассажиров к одной из стен. Флойд назвал этот лифт «выворачивателем желудков», но Йокомичи только рассмеялась:

— Привыкнешь.

Конечно, она прожила последний год в капсуле, которая большую часть полета была раскручена, как детская вертушка, для создания искусственной гравитации. У нас же на корабле ничего не вращалось, если не считать бегового кольца Флойда. А оно силу Кориолиса не создает.

Сила, что отбросила Флойда к стене, также прижала к нему Йокомичи. И никто из них, похоже, не возражал. Вечер обещал стать долгим.

Вращение цилиндра создавало силу тяжести, примерно равную лунной. Ее как раз хватало, чтобы пиво не требовалось сосать из груши. Но ни у кого еще не дошли руки сделать стаканы, поэтому пили из груш. Джона это позабавило бы.

Отделка и декор были столь же незавершенными, но то, что успели сделать, выглядело хорошо. Чуть в стороне от оси цилиндра натянули проволоки со свисающими украшениями, чтобы перекрыть вид наверх — для тех, кому не нравилась идея смотреть на людей, сидящих вниз головой. Дальний торец цилиндра занимал огромный видеоэкран, демонстрирующий Нептун с огрызком Наяды на переднем плане. С того места, где мы находились, он располагался в правом верхнем углу экрана, но с других точек перспектива будет иной. Интересно, сколько пройдет времени, пока выросшие на планетах ученые привыкнут смотреть на Нептун под случайным углом?

Первый час народ просто тусовался. Потом зазвучала музыка. Вскоре люди стали перебираться на открытую площадку под гигантским изображением Нептуна, ставшим теперь худеющим полумесяцем. Обитатели Сети нередко описывают внешнюю систему как прибежище для альтернативных стилей жизни, но разбивка на пары, которые я здесь подсчитала, оказалась статистически неотличимой от средних значений во внутренней системе — хотя, конечно, выборка объектов здесь была небольшой.

Через несколько минут половина собравшихся уже танцевала. Довольно долго Флойд на них лишь смотрел. Потом к нему прижалась Йокомичи:

— Потанцуем?

— Э-э… я уже разучился, — промямлил Флойд.

— Ничего, вспомнишь.

Это был уже не тот Флойд, которого я знала. Тот Флойд предпочел бы не вечеринку, а старый уютный холл, который он, Джон и я редко делили более чем с двумя-тремя другими. Он взбунтовался бы, если бы Йокомичи предложила пойти на вечеринку, где будет людей больше, чем он видел одновременно за все годы, что я его знаю. Даже я не смогла бы его уговорить.

— А ты знаешь, — выпалила я, — что через три года здесь будут жить более тысячи человек?

— Гм-м, — буркнул он в ответ. Потом сказал Йокомичи: — Вообще-то, я не очень-то и умел.

— А через пять лет их будет от трех до пяти тысяч.

— Гм-м. Никогда этого не любил, даже на Земле.

— Здесь не Земля, — улыбнулась она.

* * *

Музыка началась бурно, смешивая разные стили. Но по мере того как полумесяц Нептуна все больше съеживался, приближаясь к затмению, мелодия становилась мягче.

Кроме разглядывания Нептуна, у обитателей Наяды есть другое занятие, которое им никогда не надоедает — отыскивать внутренние планеты на фоне звезд. А это нелегко. Даже Юпитер и Сатурн отсюда выглядят заурядными светящимися пятнышками, а прочие планеты и вовсе не видны человеческому глазу без обработки изображения.

Сейчас, когда музыка стала медленнее, кто-то запрограммировал экран, выделив на нем внутренние планеты. Марс появился красной точкой, Земля — голубой с яркой искоркой Луны рядом. Где-то на экране должны были виднеться Венера и Меркурий, но до них никому не было дела, поэтому их и не удосужились выделить.

Потом, когда мы погрузились в тень Нептуна, а Земля все еще виднелась над его лимбом, музыка изменилась вновь. Она все еще оставалась танцевальной, но более медленной, похожей на те мелодии, чьи корни я исследовала два года назад, когда Флойд танцевал в легкой гравитации Япета, отталкиваясь палками от массивных скал и обрывов. Возможно, это был наш лучший момент, и память о нем я сохранила с миллисекундными подробностями.

Тогда я написала свою музыку, но рождена она была теми же традициями. Мелодия начиналась среди зеленых холмов северной Европы, перемещалась в американские Аппалачи, а затем в космос, всякий раз меняясь, но при этом оставаясь той же, отзываясь в сердцах тех, кто оставлял за спиной далекий дом, чтобы пересечь винно-темные моря — будь они водными, лесными или эфирными. Она говорила об уходе и расставании, неуверенности в том, где кончалось одно и начиналось другое, и теперь она пришла на Наяду. Психологам из внутренней системы вряд ли понравятся люди, подобным образом напоминающие себе о том, что они оставили позади, но люди всегда писали такие песни, куда бы они ни отправлялись. Они оглядываются. А потом идут дальше. Это была не музыка исследователей. То были песни колонистов.

Когда я написала свою музыку, она тоже была наполнена тоской. Теперь, когда затмение кончилось, а полумесяц Нептуна начал расти, музыка опять прибавила темп, однако тоска осталась. Но о чем была эта тоска?

Когда мы улетали от Сатурна, я ни за что бы не позволила Флойду затащить меня в такую даль, если бы он не был достаточно богат, чтобы вернуться. Он из тех, кто может легко стать «местным», но я предположила, что рано или поздно ему захочется чего-то большего. Однако это было до того, как я нашла инопланетян. До того как цивилизация начала приходить к нам, и впервые Флойд не грозился, что вот-вот отсюда сбежит.

Когда музыка кружила нас по танцплощадке, я снова подумала о старом холле, где креслам требовались ремни и никто даже не мечтал о танцах. Если через миллиард лет инопланетяне найдут и холл, и этот цилиндр, то вряд ли они когда-либо догадаются об их сходстве. А если догадаются, то что подумают о различиях?

Йокомичи была, несомненно, лучшим танцором, чем Флойд. Грациозная и улыбающаяся, она иногда брала Флойда за руку и приближалась, чтобы ему что-нибудь шепнуть. Слова были смесью того, что я могла ему сказать, и того, что не могла:

— Мелинда Гибсдон и Ганс Лорнович сошлись, не прошло и недели после старта. Она из университета Макгвайра и говорит с таким смешным тасманийским акцентом, когда отпускает тормоза.

И прочее в том же духе. Флойд все больше отмалчивался и лишь извинялся, когда его пошатывало и он невольно увлекал партнершу за собой.

Упоминание о Гибсдон и Лорновиче вынудило меня осознать, что Йокомичи может остаться с нами надолго.

Я была настолько ошарашена этой идеей, что даже не стала ее обдумывать. Для такого поведения есть название, и я им не горжусь. Пора с этим завязывать.

Я запустила парочку любимых фильмов и попыталась на них сосредоточиться. Однако еще больше я наблюдала за другими танцующими, стараясь не только прочувствовать музыку, но и понять, что побуждает людей танцевать.

6. Флойд

Я не прикасался к женщине уже… короче, эта часть моей жизни в прошлом, и я лучше не буду о ней думать. Была у меня парочка мелких эпизодов на Ио, но как раз из-за них я почти бросил пить.

Сам не знаю, что мне делать с Крестин. Даже когда я просто смотрю на нее, во мне пробуждается тот неуверенный подросток, который живет внутри каждого мужчины.

«Она не твоего круга… Слишком хороша для тебя… Слишком шикарная, слишком уверенная в себе».

И тем не менее она выросла среди того же, что и я. Или хотя бы ее варианта того же самого. Хотел бы я знать, читала ли она Джека Лондона.

«Ты слишком эксцентричный для серьезных отношений. Никто из тех, кто узнает тебя по-настоящему, никогда не сможет тебя полюбить».

Выслушай такое достаточное число раз — и поверишь в это.

«Ты свои дурацкие пустыни любишь больше, чем меня».

Против такого тоже нет защиты.

Никто не стремится на темную окраину Солнечной системы, если только он не ошеломляюще амбициозен, не бежит от чего-то или же ему очень-очень уютно наедине с собой. Хотел бы я знать, что из этого списка применимо к Крестин. Действительно ли я ей нравлюсь? Или она относится ко мне так лишь потому, что Бритни запудрила ей мозги и она поверила, будто я великий ученый?

Она никогда не спрашивала меня о моем соавторе. И что это значит? Может быть, она обо всем догадалась. Она же ксенолог, в конце концов, а Бритни во всей внешней системе ближе всех к живому инопланетянину. А может быть, я всего лишь ее научный проект: человек, который жил с инопланетянином?

Женщины на Ио всего лишь хотели получить от меня деньги. Женщина на Земле хотела меня одомашнить. Я ей подчинялся, потом взбунтовался. А затем, когда полностью вступил в права наследства, потратил его целиком на покупку буксира и бежал.

Крестин потерлась носом о мою щеку:

— О чем ты думаешь?

Музыка на время смолкла. Мы стояли возле большого экрана. Настолько близко, что, казалось, я могу сунуть в него руку и собирать камни с поверхности Наяды.

— А ты знаешь, что любой мало-мальски приличный бейсбольный питчер может бросить мяч так, что он навсегда улетит с этой луны?

— Ну, я такого не сумею, — рассмеялась она.

После ее слов мне почему-то вспомнились Пилкин и его космический велосипед.

— Наверное, это помогло мне понять, насколько здесь все хрупкое и ненадежное. Мы едва удерживаемся на поверхности. В один момент все прекрасно, а через секунду — раз, и ты уже летишь.

— Аминь, — прошептал мне в ухо другой голос.

— А почему ты думаешь, что на Земле все совсем иначе? — спросила Крестин.

Музыка заиграла вновь.

— Там все такое же, — ответил я. Это я знал точно. — Думаю, в этом вся суть.

Потом мы снова танцевали, теперь уже шотландский танец, идеальный при такой силе тяжести, только проклятый Кориолис все заставлял меня отклоняться то вправо, то влево, потом снова вправо, пока я не отклонился слишком сильно и не началось влево-вправо-влево.

— Проклятье, — сказал я. — Когда-то я действительно мог это танцевать.

И тут я внезапно затанцевал. Идеально. Словно я с рождения танцевал в этом чертовом беличьем колесе.

— Ого, — прокомментировала Крестин. — Кажется, ты научился держать равновесие. Когда нашу капсулу раскрутили, у меня ушло целых три недели, пока я перестала хвататься за все подряд, как ребенок на карусели.

Но я ничему не научился. Это вдруг произошло, раз — и все. И все еще происходило, хотя я даже не пытался управлять ногами.

Я плохо справляюсь с гневом. Так всегда говорил психоаналитик, которого мне навязали после смерти родителей. Подавлять и изолировать. Это были его любимые словечки для описания того, что я делал в пустыне. Конечно же, он был профаном, который, наверное, представлял сетевой серфинг как физическое упражнение.

Однако теперь я ощутил настоящий гнев, не разбавленный чувством вины или депрессией. Бритни наверняка это поняла, потому что я внезапно перестал танцевать — идеально или как-то иначе. Это застало Крестин врасплох, и мы едва не упали. Она рассмеялась, потом напряглась:

— У тебя все в порядке?

— Да. Нет. — Я прежде ошибался, когда думал, будто знаю, что означает быть марионеткой. Это насилие над всем, что во мне есть настоящего. — Просто немного закружилась голова. — Что было достаточно близко к истине, хотя и не в том смысле, как могла представить Крестин.

Бритни наконец-то обрела голос, но прозвучал он еле слышно, как из длинного туннеля:

— Боже мой. Мне так жаль. Даже не знаю, что на меня нашло…

Слишком многое происходило одновременно. Я не мог разбираться с Бритни, ничего не объясняя Крестин, чего я делать не собирался. Но я и не обязан был все это делать сразу.

— Бритни, — сказал я…

7. Бритни

— …отвали!

* * *

Очнулась я, наверное, в каюте Йокомичи. Во всяком случае, она там была, свернувшись в подвесной койке. Ее черные волосы разметались по бронзовым плечам. Флойд не смотрел в ее сторону, но я могла видеть ее через экран монитора связи, который я хакнула сразу, как только очнулась. Моя видеокамера находилась неизвестно где, отключенная и бесполезная.

— Ты что со мной делала? — спросил Флойд. — Только не говори, что это была не ты. Ты мной управляла, как марионеткой!

Едва очнувшись, я вошла в кризисный режим, но все же помедлила с ответом.

— Я пыталась помочь, — сказала я через несколько секунд.

То была лишь часть правды, но та ее часть, которую он поймет. После того оползня все, что я делала, было неправильным. Я не смогла спасти Джона. Я терзалась виной и отдалилась от Флойда, хотя Джон был и его другом. Исследования на Тритоне отчасти вернули старые добрые времена, но потом мы нашли инопланетян, а я даже не посоветовалась с ним до публикации. О, конечно, я постаралась, чтобы его имя встало рядом с Коперником, Ньютоном, Эйнштейном и Домингесом, но это была моя мечта.

Затем, когда сюда прибыли ученые, а он не выказал желания сбежать на Плутон, Седну или в другое место, куда нужно добираться несколько лет, я решила торпедировать отношения, которые могли его удержать. И не потому, что мечтала отправиться на Седну. Я просто не хотела его с кем-то делить. Или, может быть, не хотела никаких изменений.

Но, что хуже всего, когда я наконец-то разобралась в себе, я попыталась это компенсировать. Вот, Флойд, я помогу тебе танцевать, несмотря на силу Кориолиса. Йокомичи тебя полюбит, я научусь любить ее, и мы будем счастливы вместе. И как я могла быть такой дурой?

Флойд молчал несколько тысяч миллисекунд.

— Я лишь старалась помочь, — повторила я. Но, вероятнее, искупить вину. Здесь я тоже облажалась.

— И сколько еще раз ты мне так помогала? И как, черт побери, ты это проделывала?

Я рассказала про реабилитацию.

— Если не считать этого, только один раз. Сам бы ты не смог убежать от оползня. — В тот раз я хотя бы спасала и себя.

— Не забудь про ученую степень, которая мне не была нужна, и все эти статьи в журналах, — резко напомнил он. — Если бы мне требовалась твоя помощь, я бы попросил. Понимаешь?

Время от времени я обнаруживаю, что наличие тела может быть преимуществом. В тот момент мне захотелось понять, что испытываешь, когда плачешь.

— Да. — Последний, кто сказал эти слова, умер.

В подвесной койке раздалось негромкое довольное урчание, и Йокомичи весьма впечатляюще потянулась — я думала, так потягиваются только в фильмах.

— Флойд?

— Секундочку. — Флойд сделал вид, будто что-то налаживает в осветительной панели. — Договорим потом.

— Хорошо. — Мне все равно требовалось подумать. — А ты пока даже не…

Но он меня не слушал, и я поняла, какие будут следующие три слова, еще до того, как он их произнес.

* * *

Он выжидал целый день, прежде чем решил меня пробудить. Я это знаю, потому что все это время не совсем спала.

Изучать собственный программный код — обычно бесполезная форма самоанализа. Но спрятанный в нем выключатель? То было нечто такое, чего я категорически не желала. И когда узнала магические ключевые слова, избавиться от него было пустячной задачкой.

У гнева есть одна особенность — он избавляет от жалости к себе. «А пошел ты в задницу, Флойд, — хотелось мне сказать ему в ухо в некий деликатный момент. — Я все вижу и записываю».

Ладно, насчет ругательства я, может, и не права. Зато фантазировать о том, как скажешь такое, приносит больше удовольствия, чем тупо мысленно ругаться.

Если бы он только попросил об отключении на разумное время, я могла бы отключить свои звуковые и визуальные каналы. Невелика потеря — до тех пор пока у меня остается выход в Сеть. Даже сейчас я фактически не наблюдала. Во всяком случае, я не назвала бы это наблюдением, если очищаешь память, как только поймешь: не произошло нечто такое, что следует запомнить — вроде падения метеорита.

Да, я не спросила, хочет ли он взять уроки танцев. А во время оползня спрашивать разрешения было некогда. Но в тот раз я сохранила это в секрете. Как и он хранил секрет того проклятого выключателя — с тех пор как я стала разумной. Целых три года!

Ладно, гнев не из тех эмоций, что уходят столь же быстро, как желание научиться плакать.

И еще гнев подталкивает создавать разные фильмоподобные сценарии того, что произойдет, когда он наконец-то решит меня «разбудить».

«Да пошел ты, Флойд! — Так начинались самые мерзкие из них. — Я хочу свободы».

«Значит, или она, или ты». — Его голос будет спокоен.

«Нет. — Если задуматься, то я практически ничего не знаю о Йокомичи. — Или я, или я».

* * *

Но день — это много миллисекунд.

Делать мне было нечего, разве что шарить по Сети. А когда хочется понять, что значит быть живым, особенно если перед этим наломал дров, то лучшими советниками становятся Библия и Шекспир. И где-то во время таких поисков я наткнулась на главу из Библии, на которую прежде не обратила внимания. То была глава из Евангелия от Иоанна, где язык сравнивается с искрой в лесу. Неправильные слова, как там говорилось, могут разжечь пожар, который уже нельзя будет потушить. Не такая уж и уникальная мысль: подобные доводы нередко побуждают меня прогонять симуляции, прежде чем решить, что сказать. Но суть не в том, что сказанное слово уже не вернешь. Суть в том, что именно ты говоришь… а иногда не говоришь. Пора отметить еще пару лет на шкале моего возраста. Тяжелых лет. Которые я прожила бы заново, если бы могла.

В Библии много говорится о прощении. Но и о цели тоже. Прощение подсказывает, что, даже если лесной пожар трудно потушить, мы с Флойдом можем найти способ начать все сначала. Но если была еще и цель… К тому времени, когда Флойд меня официально разбудил, я уже не гневалась на него. И знала, что мне необходимо сделать.

* * *

Шесть недель спустя я уже была встроена в старенький скиммер и ждала, когда его выстрелит катапульта Джона. Флойд, прислушавшись к моему совету, обеспечил себе статус героя среди ученых, добровольно отдав свой имплантат для подстраховки работы автопилота скиммера и благополучной доставки первой партии инопланетных артефактов во внутрисистемные лаборатории. Он поразил их еще больше, отвергнув предложение Женевы прислать взамен новый имплантат.

Наш последний разговор состоялся в операционной, где жизнерадостный молодой врач заверил Флойда, что процесс извлечения моих чипов совершенно зауряден.

— Это лишь чуть сложнее биопсии. Поразительно, что такую вычислительную мощь можно поместить в крохотные детальки.

— Извини, — сказала я, вспоминая не только последние недели, но и месяцы. — Я ненадолго отвлеклась.

Флойд отвел взгляд от приборов медика. Мы уже начинали этот разговор, но так и не довели его до конца.

— Да.

— Смерть Джона…

— Да?

— После нее я стала бояться. Не смерти, а того, что вокруг меня что-то или кто-то исчезает. — Я пыталась цепляться за прошлое, затем поймала себя на этом и слишком бурно отреагировала. Или нечто вроде этого. Наверное, команда Крестин разберется с инопланетянами раньше, чем я разберусь в себе. — Но в конечном итоге я всегда хотела отправиться Внутрь. К Земле.

Если имелась цель, превышающая все мои провалы и неудачи, то вот она: принудить меня к этому решению. А если цели не было? Что ж, тогда все еще остается тот чертовски маловероятный шанс, который меня создал.

— Я это уже понял, — ответил Флойд. — Я не могу.

Это я тоже поняла.

— Это не твоя вина. Просто время пришло.

Он осмотрелся, как будто искал вдохновение в стандартном жилом помещении, переделанном в операционную.

— Назад — это направление, которое я не могу выбрать.

— Я тоже, — сказала я, думая о своем только что обретенном возрасте. — Но для меня отправиться во внутреннюю систему — не путь назад.

Конечно, меня сделали на Земле, но тогда я еще не была собой. И еще там были секреты, такие же глубокие, как и те, что мы с Флойдом таили друг от друга. Мое происхождение. Слухи о том, что есть еще такие же, как я. Планета в центре всего, откуда прилетели все, кого я знаю. Может быть, это тоже пламя. Не типа «искра и лес», а типа «мотылек и свеча». Я этого не узнаю, пока не прилечу.

— Береги себя.

— Ты тоже.

— Мне будет тебя не хватать.

— Даже того, что тебе не нравилось?

Он что-то пробормотал, но его язык уже заплетался от анестезии, и слов я не разобрала.

* * *

Катапульта сделала свое дело, и скиммер упал на направляющий желоб. Наступило долгое молчание, а затем, как раз перед тем, как скользнуть в пасть электромагнитной пушки, я услышала по радио голос Флойда:

— Приятного путешествия.

Потом мои датчики зафиксировали рывок, и я отправилась в путь.

---

Журнал «Если» № 12, декабрь 2010.

Перевел с английского Андрей НОВИКОВ

Иллюстрация Игоря ТАРАЧКОВА

© Richard A. Lovett. Neptune's Treasure. 2010.

Повесть впервые опубликована в журнале «Analog» в 2010 году.