Горин с ужасом прочел бумажку.

Сомнений не было: подпись и приписка к этому отвратительному, циничному, ужасному документу были сделаны рукою Лямина.

Волна возмущения, гнева, презрения овладела Гориным и он поймал себя на мысли, что в душе обозвал покойного друга подлецом.

Кросс равнодушно, спокойно изучал бумажку, прищурив глаза.

Блондинка закрыла лицо руками и с минуту сидела неподвижно, снова переживая отвратительное оскорбление.

Потом приложила платок к глазам и полушепотом, с глубокой горечью в голосе продолжала:

— Как описать вам мое состояние, когда я прочла эту бумажку? Я стояла на улице, прислонясь к стене какого-то дома.

Кругом гудел город, огромный город с миллионным разноязычным населением. Шныряли автомобили, суетились прохожие, занятые своими делами. Толпа… бездушная, холодная, жестокая толпа…

Кому интересна была трагедия, которая так внезапно разразилась надо мной? Кому интересно было, что целый океан горя, отчаяния и обиды обрушился на меня, затопив мою душу, закрыв от меня солнечный свет и все радости жизни?

Так нагло, так бессердечно и гнусно растоптать мое первое чувство, так обмануть, так надсмеяться — подло, низко…

Я стояла на улице и неподвижно смотрела куда-то в одну точку. Я не могла ждать сочувствия. В этом огромном городе — кто мог пожалеть меня? Вероятно, каждый сказал бы мне, что такие драмы здесь случаются по нескольку раз в день и что ничего особенного со мной не случилось.

Нет, меня могли только осудить, только оплевать. Я была одна, одна в целом мире. Я поплелась к себе домой, разбитая, больная.

В тот же день я написала записку Лямину, в которой сообщала ему, что все знаю, что убью его, если он посмеет показаться мне на глаза, и назвала его поступок так, как он этого заслуживал.

Через несколько дней я встретила его на улице. Лямин увидел меня — и быстро перешел на другую сторону улицы. Подлый трус! Он испугался объяснений… может быть, подумал, что я его оболью серной кислотой…

Вместе с гневом на меня вдруг напал смех, истерический, бешеный смех. Он, мой любовник, прячется, бежит от меня! Эта мысль в ту минуту мне показалась необыкновенно смешной.

Хохоча, не в силах побороть этот дикий, больной смех, я бросилась домой, свалилась на кровать, корчась от хохота. Я очнулась в госпитале через неделю: организм победил нервное потрясение.

Потом… потом определились последствия романа… Я не хотела из гордости обращаться к этому подлецу за помощью.

Я заняла деньги и сделала необходимую — такую унизительную, такую страшную — операцию. В обстановке полной тайны, в ужасных условиях, в примитивной домашней «лечебнице». Но я осталась жива, как видите.

Я вышла на улицу и первый вопрос, который я себе задала, был: что делать? Из магазина меня выгнали, куда же теперь обратиться? Я — беженка, в Шанхае у меня никого нет, родители остались в СССР.

Нужно было не только жить — нужно было платить долги.

Я стала искать службу.

Вы знаете, что такое искать службу в Шанхае? Я обходила систематически все магазины, все конторы, все учреждения — и всюду натыкалась на отказ, а кое-где и на гнусные предложения.

Разбитая морально и физически, я уже подумывала о самоубийстве, когда кто-то дал мне мысль поступить в кабаре партнершей для танцев.

У меня не было сил бороться, рассуждать, я была раздавлена — и я пошла служить в один ресторанчик на авеню Жоффр. Я имела успех.

Потом… потом — среда, жизнь ночная, люди… ах, эти люди! Я стала пить, опускаться… Это пошло быстро, необыкновенно быстро.

Из простой кельнерши в ресторанчике я сумела быстро попасть, так сказать, в «примадонны», стала партнершей для танцев в этом хорошем кабаре. И вот я здесь.

Я не стану говорить об этой жизни — вы сами ее знаете. Я расскажу лишь о том, как встретила здесь Лямина…