Блондинка подумала, что-то вспоминая, потом продолжала:

— Эта встреча произошла за несколько дней до убийства Лямина. Я увидела его сразу, как только он вошел в зал своей небрежной, так хорошо знакомой мне походкой. Лямин был не один. Он сопровождал прекрасно одетую, изящную даму.

Они сели в конце зала и Лямин что-то заказал. Я была в состоянии, которое по вечерам теперь для меня обычно — я была пьяна. Мне захотелось вдруг подойти к Лямину, сказать ему что-нибудь резкое. Меня тянуло рассмотреть его даму, сказать ей, кто такой ее кавалер.

Я подошла к ним, когда начался фокстрот и стало темнее, остановилась и стала пристально смотреть на даму.

Она была очень хороша, хотя, несомненно, не молода. Смуглая, яркая брюнетка, с удивительно тонким и нежным лицом. У меня было к ней какое-то смешанное чувство. Мне было почему-то жаль ее. Но… как ни странно после поступка Лямина, к этому чувству жалости примешивалась зависть и, пожалуй, ревность.

Я даже подумала тогда, не продолжаю ли любить Лямина. Но сейчас же отбросила эту мысль и быстро приблизилась к столику. Я стояла за спиной Лямина, так что он сначала не видел меня. Его дама с живым любопытством смотрела на меня. Я намеренно развязно коснулась плеча Лямина. Он быстро обернулся и смертельно побледнел.

— Что? Что вам угодно?

Его растерянность развеселила меня.

Мне захотелось сказать ему все, что накипело в душе, захотелось крика, шума, скандала, захотелось, чтобы весь этот зал узнал, кто такой Лямин.

— Что мне угодно? Немного… я подошла к вам только для того, чтобы сказать вам, господин Лямин, чтобы сказать вам, Виктор Николаевич, что вы совратитель девушек, подлец и негодяй! Больше мне ничего от вас не нужно.

Лямин вскочил и сказал своей даме, что он не может сидеть в кабаре, где его оскорбляют пьяные кельнерши.

Это было жалко, противно и смешно при его элегантности и шарме. Я хотела было уже шлепнуть его по физиономии, близкая к истерике, но неожиданно вмешалась дама.

— Ты можешь идти, Виктор, но я остаюсь. Мне здесь нравится. Очень нравится…

Несмотря на свое состояние, я была поражена этим спокойным, холодным заявлением. Ни тени волнения, испуга или возмущения не было на прекрасном лице дамы.

Она с любопытством и совершенно хладнокровно смотрела то на меня, то на Лямина, продолжая снимать изящными пальцами кожуру с апельсина, чем была занята в ту минуту, когда я подошла к их столику.

Лямин что-то растерянно пробурчал и быстро пошел к выходу из зала. Дама ласково улыбнулась мне и сказала:

— Садитесь со мной и расскажите, почему вы назвали моего спутника подлецом?

Она говорила по-русски вполне правильно и свободно, но мне показалось, что какой-то едва уловимый акцент у нее есть.

Я села напротив ее и была в таком повышенном настроении, что очень скоро решилась и рассказала этой совершенно незнакомой женщине историю своих отношений с Ляминым. Она спокойно выслушала меня и, вздохнув, сказала:

— Да… мелкий, жалкий человек…

И вдруг, неожиданно вспыхнув, загоревшись гневом, она вскочила, потребовала счет, бросила на стол деньги и почти крикнула:

— Довольно! Он получит по заслугам! Я отомщу ему… за все, за все!

Потом сразу у гасла, задумалась, морща брови.

Кивнула мне и сказала:

— До свиданья. Ира… так, кажется, вы назвали себя? Вы еще обо мне услышите.

И быстро пошла к выходу.

* * *

— И больше вы ее не видели? — быстро спросил Кросс.

— Видела. — ответила блондинка в изумрудном платье.

— В котором часу произошло убийство?

— В 7 часов вечера.

— Так вот, — со странной улыбкой сказала блондинка.

— Если эта женщина сдержала свое слово, если Лямина убила именно она, то у нее очень крепкие нервы. Вчера около 10 часов ночи, то есть через три часа после убийства Лямина, она приехала сюда, танцевала здесь и веселилась до закрытия кабаре.