Разговаривая, Горин и Кросс вышли на авеню Жоффр, на угол Кардинала Мерсье.

— Пойдемте-ка в кафе и обсудим план действий, — сказал Кросс.

Они вошли в кафе «Ди-Ди». Кросс заказал барышне две чашечки турецкого кофе и занял место в углу уютного очаровательного кафе.

— Что же в наших руках? — проговорил Кросс, задумчиво глядя на потолок и закуривая сигарету. — Надо сгруппировать данные. Убила, вероятно, женщина — раз. Убийство совершено, вероятно, на романтической почве — два. И только… Притом все — «вероятно» и «вероятно»… ничего верного. Но будем исходить хотя бы из этого. Лучшее средство узнать о романах Лямина — это, пожалуй, поговорить с женщиной, с которой он был близок за последнее время. Обычно, даже закончив любовный роман, женщина еще долго интересуется новыми похождениями бывшего друга. Она всегда в курсе его дел. Я не думаю, что мы сделаем ошибку, если начнем наши расследования именно таким образом.

— Но с кого начать? — спросил Горин.

— С кого? Вы помните ту блондинку, которой Лямин так увлекался? Помните, мы еще видели их однажды в «Сиросе»? Затем как-то раз, еще раньше, они катались на катере по Вампу. Помните?

— Ей-Богу, не помню. У Лямина было столько романов и я так мало следил за этим… Право, я не помню, о какой блондинке вы говорите. Я знал только двух его случайных подруг, но давно потерял их из вида. Одна уехала из Шанхая уже давно.

— Ну, не важно… зато я помню. Эта блондинка, русская, служила в одном из магазинов на авеню Жоффр продавщицей. Недавно приятели затащили меня в кабаре «Рамона».

Среди партнерш для танцев я увидел блондинку Лямина. Я спросил ее, как она сюда попала. Она ответила с вызывающим видом, что это не мое дело. Потом добавила резким тоном: «Если хотите знать — спросите своего друга Лямина». Что она хотела этим сказать, — я не представляю себе: тогда это было не безразлично и я не стал ее расспрашивать. Теперь, вспоминая эту фразу, я думаю, что мы поступим правильно, если расспросим блондинку. Авось, какую- нибудь нить и поймаем. Как вы думаете?

— Ну, что ж. Поедем в «Рамону» ловить эту вашу блондинку, — сказал Горин. — Когда?

— Сегодня же, — ответил Кросс. — Не нужно откладывать дела в долгий ящик. Встретимся, поужинаем — и в «Рамону». Идет?

* * *

Горин и Кросс шли по одной из маленьких улочек, примыкающих к авеню Жоффр, той походкой, которой обычно идут люди, никуда не спешащие, не связанные деловой суетой большого города.

Они шли и оба думали об одном и том же.

Этот большой город… Это было так недавно, совсем недавно — только месяцы тому назад. Словно какой-то вихрь закрутил все вокруг, перемешал, перепутал в какой-то дьявольской свистопляске. В те дни Шанхай был страшен и напоминал собою прифронтовые города во время Великой войны.

Аэропланы, бомбы, огонь тяжелой артиллерии, пулеметная трескотня, кровь, трупы, беженцы, болезни, нищета, горе, слезы.

И вот все это позади: Шанхай опять стал мирным, как будто ничего не произошло, как будто все это было в театре — словно только один поворот круга, на котором укреплена сцена и декорации, — и все стало другим.

Итак, они шли одной из грязных улочек Шанхая. Отвратительная от липкой грязи мостовая, галдящая толпа, лавчонки и миллионы запахов, в большинстве очень скверных. И, несмотря на это, — какая-то особенная прелесть, особенное очарование, свойственное только Востоку, то очарование, которое создают мирные буколические картины жизни китайского города.

Вот вокруг большого глиняного горшка сидит компания бронзовых, мускулистых кули и с аппетитом поедает лапшу, которая своим видом и запахом отнюдь не напоминает очаровательную итальянскую спагетти.

Маленькая китаяночка выбирает себе на платье из груды свернутых в куски материй — зеленых, розовых, красных, лиловых.

Жалобно завывая, идет слепой, неуверенно и робко нащупывая дорогу палкой.

В окне небольшого магазина выставлен аквариум — и прямо на прохожих пялят немигающие глаза странные, диковинные рыбы — такие, каких нигде не увидеть в мире, кроме Китая.

В другой витрине — самые удивительные вазы, статуэтки, посуда. Прохожего поражает ажурная работа, бездна вкуса, кропотливость и терпение китайского художника-мастера.

Очаровательная китаянка — стройная, легкая, гибкая, изящная — плывет мимо, словно не двигая ногами, и загадочно мерцают ее странные, узкие, прекрасные глаза, с которыми прохожий (а может быть, и не случайно) встречается своими любознательными глазами.

Важно надувшись, плавно раскачивается китайский богач. Заплывшая жиром физиономия, шелковый голубой халат, трясущийся, как желе, живот, надменный взгляд. Возле него, подобострастно семеня и едва не приседая, юлит слуга, нагруженный покупками.

И над всем эти — типичный шум большого китайского города, сложенный из гортанных выкриков, свистков, звонков, барабанного боя, диких завываний уличных продавцов.

И над всем этим — миллион запахов: с мостовой, от толпы, из открытых дверей магазинов, лавок, столовок.

И над всем этим — своеобразное очарование, сознание, что это город мирного труда, что эти люди — самые мирные, незлобивые, простодушные, которым так немного, так удивительно немного нужно в жизни.

Горин и Кросс — оба в легких костюмах, без шляп — подошли к кабаре.

— Итак. Андрей, мы на месте. Начинаем.

— Я сказал, Симон, что я готов на все. Начинаем.

Они вошли в зал кабаре и заняли один из столиков.

Зал был переполнен. Гул голосов, смех, восклицания, шарканье ног.

Дамы, партнерши для танцев, коммерсанты, спекулянты, офицеры пехотных частей, какие-то юноши, больше похожие на переодетых девиц, с манерами томными и кокетливыми, три-четыре боксера-профессионала, два русских князя и баронесса, известный шанхайский миллионер, несколько служащих муниципалитетов, известный киноактер, случайно попавший в Шанхай французский писатель, журналисты, очаровательные китаянки — из большого китайского театра. Международный, многоязычный, интернациональный, шумный Шанхай.

Пары танцующих кружились под томную мелодию. Плавно скользя по полированному полу, они казались нереальными, словно прозрачными, словно персонажами из какой- то диковинной сказки.

Кокетливо наряженная, сильно нарумяненная и подведенная партнерша подбежала к столику и ласково защебетала:

— Алло, мистер Горин! Как давно, давно вы у нас не были! А как история с убийством? Вот ужас! Бедный Виктор Николаевич! Он был такой симпатичный. Он такой щедрый. И вот — смерть. Нас тут уже допрашивал один детектив: не знаем ли мы, с кем из дам бывал здесь Виктор Николаевич, за кем ухаживал, как и что… Но мы, конечно, ничего не знаем. Виктор Николаевич за всеми понемножку ухаживал и дамы с ним бывали разные.

Она хотела продолжать свою болтовню, заметно возбужденная вином, но Кросс остановил ее движением руки.

— Подождите, подождите. Что это вы на нас набросились с этим убийством. Мы пришли веселиться, а не слушать такие мрачные вещи. Закажите-ка нам лучше виски- сода.

Девушка что-то хотела сказать, но раздумала, надулась и исчезла.

— Как имя вашей блондинки? — спросил Горин. — Покажите ее мне.

— Ее зовут, кажется, Ира, — ответил Кросс. — Но я что- то ее не вижу.

Оркестр закончил мелодию бурным аккордом. Зал ярко осветился и пары, шумно перекликаясь едва ли не на всех языках мира, разошлись по своим столикам. В углу выпивший юноша весело распевал какие-то куплеты. Кто-то отчаянно стучал стаканом о бутылку.

Рядом, за соседним столиком, пожилой господин южно-американского типа тянулся через стол к молоденькой даме, а она манерно смеялась и кокетливо хлопала собеседника веером по руке.

В дверях, ведущих в коридор, показалась стройная женская фигура. Кросс схватил Горина за руку.

— Вот она… вот наша блондинка.