В цепи было только два легко раненых. Линия разрывов была благополучно пройдена и цепь вошла в лес; здесь было безопаснее, так как резервы заняли вырытые за ночь окопы, в которых были наспех сделаны козырьки и даже блиндажи с бревенчатым настилом. Впереди, по опушке леса, залег в одиночных окопах другой батальон. За опушкой виднелась сопка, еще занятая поляками; за сопкой — костел и высоких постройки польского местечка; кое-где поблескивала серебряная лента Буга. Верстах в пяти справа слышался огнестрельный огонь — ружейный и пулеметный; бухали полевые пушки. Это советские дивизии Самойло медленно и упорно продвигались вперед.

Подошла 49 дивизия. Солдаты передали по цепи, что в дивизии за время перехода под обстрелом сначала тяжелых, а потом легких орудий, выбыло из строя 87 человек. Дивизия развернулась. Одни полк рассыпался по опушке леса, откуда должен был атаковать сопку. Второй пошел в обход сопки. Третий остался в резерве. Рота, к которой примкнули Зибер и Лозин, держала связь с этим полком.

Прибежала связь и сообщила, что обходный полк готов к началу атаки. Немедленно же цепи двух полков 49 дивизии стали продвигаться к подножию солки. С сопки послышался выстрел, другой… потом сразу с грохотом и треском, захлебываясь и торопясь, заговорили пулеметы. Бухнула где-то за сопкой пушка… начался залповый артиллерийский огонь. Опушка леса сразу окуталась белыми и желтыми дымками разрывов.

Лозин, дрожа от нервного возбуждения, почти вылез из окопа в наблюдал в бинокль через лесную прогалину, как перебегали вперед среди кустарника массы темных, согнувшихся фигурок. Ружейный и пулеметный огонь велся с сопки, сверху вниз; пули не достигали окопов и поэтому картину боя можно было наблюдать почти в полной безопасности.

Над сопкой, высоко в голубом небе, жужжали окутанные дымками шрапнельных разрывов советские аэропланы. То один, то другой из них падали вниз камнем и сбрасывали бомбы и взмывали снова ввысь.

Словно морские волны, цепи фигурок добегали до подошвы сопки. Часть их продолжала бежать вперед, поднимаясь по склону, часть залегла и совершенно исчезла из глаз. В бинокль было видно, как многие из бегущих падали — ничком, навзничь, набок. Но главные массы фигурок, пополняемые непрерывным потоком сзади, продолжали упорно лезть вперед. Пулеметный и ружейный огонь на сопке слились в ужасный грохот. Шрапнельный огонь, видимо, уже не достигал своей цели, так как орудия подкатили в кустарник, на самую вершину сопки, и обстреливали ее склоны картечью с прямой наводки. Словно гигантские черепахи, ползли на сопку десятки танков.

Молодой командир, принявший в свою роту Зибера и Лозина, взволнованный, бледный, сжимал бинокль и, чуть нс плача, повторял все одну и ту же фразу:

— Что же наши батареи?! Что же наши батареи?!..

И вдруг, как бы в ответ, где-то в тылу прогремел залп — и на сопку со свистом и пронзительным завыванием понеслись тяжелые снаряды… Залпы все учащались и учащались. Гремело сзади, вправо, влево, впереди: по сопке били пять тяжелых и двенадцать легких батарей. Залпы слились в один непрерывный гул — и действие их было ужасно. Стрельба корректировалась аэропланами и достигала большой точности. На сопке не осталось ни одного орудия, ни одного пулемета: слышалась только бессистемная ружейная стрельба.

В штаб дивизии прискакал ординарец и на ходу крикнул, что поляки уходят через понтонные мосты на левый берег Буга и что советские войска сейчас возьмут сопку. И, действительно, с сопки донеслось мощное «Ура!..» Лозин взволнованно поднес к глазам бинокль и увидел, что темные массы быстро подвигаются к вершине сопки. Из мелкого кустарника поднимались и бежали вверх все новые и новые линии крохотных фигурок. Крики «Ура!» заглушали ружейную трескотню, которая уходила постепенно за сопку: по-видимому, поляки отступали.

И вдруг Лозин увидел, как на сопке, развеваясь на длинном шесте, медленно поднялся огромный красный флаг. Сопка была взята…

* * *

К вечеру, когда грохот канонады и ружейной трескотни кончился, Лозин узнал результаты сегодняшнего боя. Бой закончился полной катастрофой для польских дивизий Малиновского. Взятие командующей высоты поставило польские войска в ужасное положение и они решили использовать последнее средство для спасения: окончательно оставить берег Буга. Но советская артиллерия открыла по понтонным мостам ужасающий ураганный огонь и перебраться через реку удалось только немногим. Это была польская Березина… Малиновский и многие польские офицеры покончили с собой, не перенеся позора сдачи. Часть польских войск, занимавшая левый берег Буга, к вечеру была рассеяна двумя обходными советскими дивизиями.

До Варшавы оставалось около 80 километров. Этот путь, видимо, был свободен, так как разбитая польская армия отступала на Варшаву.

Самый страшный удар Польше был нанесен южной красной армией, о чем пришло известие в тот же день. В двухдневном бою на фронте Люблин-Львов южная красная армия нанесла польским войскам генерала Миллера решительное поражение. Этому поражению помогла измена 5-ой армейской польской дивизии, которая, в самом начале боя, перебив своих офицеров, целиком перешла на сторону советских войск.

* * *

В ту же ночь Зибер и Лозин решили вернуться с эшелоном раненых в Белосток, в штаб армии.

На вокзале только что взятого польского местечка было шумно и людно. Непрерывно подходили все новые и новые эшелоны красных войск, которые переходили по понтонным мостам на левый берег Буга и без отдыха продолжали наступление на Варшаву. Вокзал и прилегающие к нему, полуразрушенные артиллерийским огнем постройки были переполнены ранеными в сегодняшнем бою. Всюду валялись окровавленные бинты, одежда. Бегали и суетились санитары и сестры милосердия.

Зибер обратился к коменданту станции с просьбой устроить проезд. Всклокоченный, измученный, грязный человек обещал содействие и просил подождать некоторое время.

Ожидая ответа, Лозин и Зибер вышли на перрон. Здесь их внимание обратили на себя пленные поляки. Их приводили — тысячи белобрысых, истомленных боем, запуганных мужиков в серо-голубых шинелях — к поезду среди сплошных шеренг красноармейцев. По адресу поляков раздавались веселые, добродушные насмешки. Два-три раненых забинтованных красноармейца ругали пленных площадной грязной руганью. В общем же к пленным относились равнодушно-спокойно.

Но вдруг Лозин услышал в одном углу перрона особенно исступленные, озлобленные крики. Он подошел с Зибером к огромной толпе солдат, окруживших какого-то бледного человека с окровавленным лицом, в польской военной форме. Этот человек вытирал грязным платком кровь на лице. Другую руку, в порванном у плеча рукаве, он неуверенно старался вырвать из рук молодого красноармейца, что-то дико кричавшего. Лозин прислушался.

— Товарищи! — кричал красноармеец. — Это русский офицер! Он к полякам перешел, в их форму оделся, на свой народ пошел. Его польские солдаты выдали: все рассказали. Это белогвардейская сволочь! Душегуб народный! Как вы думаете, товарищи: я полагаю — к стенке его поставить, убить собаку!

— Правильно! Правильно! — гудела толпа. — Расстрелять его!

Лозин схватил за руку Зибера.

— Спасите его, спасите! — страстно зашептал он. — Ради меня, ради всего святого! Ну что вам стоит?

Зибер покачал головой.

— Едва ли я могу что-нибудь сделать: есть минуты, когда и укротитель не может справиться со своими зверями. Впрочем, попытаюсь.

Он протолкался сквозь толпу, поднял руку и крикнул:

— Товарищи! Внимание!

Все стихло. Толпа уставилась на Зибера.

— Вы хотите убить этого человека? Именем правительства СССР запрещаю это! Мы должны соблюдать законы союза. Военно-полевой трибунал разберет дело этого русского офицера и, если он виновен, присудит его к смерти. Вы только солдаты и не имеете права судить. Отпустите этого человека и пусть конвой уведет его к коменданту: там разберут.

Толпа молчала, но вдруг к Зиберу подошел какой-то солдат с красивым, интеллигентным лицом и заговорил:

— А вы кто такой будете, товарищ? Какое вы имеете право давать указания революционным солдатам? Этот человек — наш пленный и мы сделаем с ним, что захотим.

— Я уполномоченный по административным делам северной армии, — ответил Зибер. — Я приказываю вам оставить этого человека!

— А мы не исполняем! — вызывающе крикнул солдат. — Вы занимайтесь там всякими административными делами и не лезьте не в свои дела! Плевать мы хотели на вас! У нас есть командарм и он приказал всю эту сволочь без суда расстреливать! Правильно я говорю, товарищи?

Толпа снова загудела: «Правильно!»

— Ну, айда! Бери этого офицерика! — сказал солдат. Толпа подхватила пленного и потащила его куда-то в темноту. Зибер повернул к Лозину свое, как всегда, спокойное лицо.

— Видите, — сказал он, — мне приходится лишь умыть руки, как Пилату… Что я могу сделать? Эти люди нанюхались крови за день и у них опасно вырывать из когтей добычу.