Тризна по товарищу

По устоявшейся традиции мы, студенты заочного отделения юридического факультета Белорусского государственного университета 1990 года выпуска, собрались 25 июня 2010 года, чтобы отметить очередную годовщину этого события. Нас было около 15 человек, и собрались мы в казино «У адмирала». Всего несколько человек пришли вовремя, а остальные опаздывали. Наконец, примерно через час после назначенного срока, мы расселись за двумя длинными столами. Успели поднять один–два тоста, как к нам прибыла еще одна парочка опоздавших сокурсников — прокурор отдела Минской областной прокуратуры Александр Никулин с Наташей из Витебска. Саша, высокий и тучный мужчина — к тому же на улице стояла жара — появился по–настоящему мокрым от пота. На эту тему за столом как минимум дважды пошутили, запомнилось, что одним из шутников был Валера Молчан.

— Саша, ты такой мокрый, наверное, на улице дождь идет, — сказал он.

Никулин, несмотря на нездоровый и взмыленный вид, был в хорошем настроении, всех обошел и каждого из нас поприветствовал крепким рукопожатием. Затем мы продолжили застолье.

Примерно после третьего тоста Саше Никулину стало нехорошо, кто–то хотел вызвать скорую помощь, однако он отверг это предложение. Казалось, он собирается преодолеть дурноту и не хочет, чтобы на него обращали внимание. Но через несколько минут я все же посмотрел в его сторону и увидел, что он вдруг клюнул головой и, подавшись телом вперед, неловко ткнулся лбом в стол. Те, кто сидел рядом с ним, тут же подхватились — захлопотали и забегали, так как Саша потерял сознание. Теперь уже вызвали скорую помощь, а больного положили на диван.

В срочном порядке сюда приехала жена с сыном. Никто из нас не сомневался, что приедет скорая помощь и «разберется», с Сашей обязательно все будет нормально. Действительно, неотложка приехала и «разобралась», вот только Сашу спасти не удалось. Он скончался на руках своей жены прямо у праздничного стола, практически, в присутствии своих друзей–сокурсников. Около трех часов мы находились на улице. Сначала пребывали в состоянии тревожного беспокойства и ждали, что Сашу «откачают» и отвезут в больницу. Однако процесс затягивался, и когда кто–то из наших товарищей вышел из казино и сказал, что Саши не стало, мы в это не могли поверить. В сознании не укладывалось, что на наших глазах умер весельчак Сашка Никулин. Мы были в шоке, девчонки плакали. Приехал следователь Минской областной прокуратуры, а потом «воронок» из морга и увез Никулина.

Кто–то сказал:

— Я хочу ехать домой.

Но ему возразили, предложив остаться и помянуть Сашу. И, собравшись с силами в этой непростой ситуации, мы решили сесть за стол.

Вот так наш праздничный сбор неожиданно для всех превратился в тризну по товарищу. Хотя кое–кто считал неправильным снова есть и пить, однако мы заняли свои места и лишь те, кто сидел рядом с Сашей, пересели. И наверное, это было мудро, ведь мы находились в состоянии стресса, который надо было снять. Никому из нас не приходилось бывать очевидцем смертей, поэтому кончина товарища — за столом, в час веселья — нас потрясла. Поминание его «по горячим следам» оказалось естественной реакцией.

Обычно за нашим столом всегда находились охотники говорить здравицы и разные хорошие пожелания в тостах, а тут, по такому чрезвычайному поводу, как–то и выступать не хотелось. Все же кто–то что–то говорил, с трудом подыскивая слова, и у меня возникла необходимость высказаться.

Я говорил о том, что если Саша в нашем присутствии покинул этот мир, значит, так было нужно. Не зря, когда пришел, он каждого из нас обошел и поприветствовал рукопожатием, сел за стол и «на дорожку» потянул одну–другую рюмку. И в кругу товарищей, в дружеской атмосфере (ауре) ушел от нас. Для сохранения светлой памяти Саши я предложил сокурсникам собраться на сорок дней.

Посидели мы около часа, да и выпили немного, так как часть спиртного наш староста Женя Власов передал сыну Саши. И под гнетом тягостного события мы разошлись по домам.

На похоронах я не мог присутствовать, поэтому в воскресенье с сокурсницей Людой Кабанчук мы навестили Сашу дома, где с ним и попрощались.

На сорок дней, 4 августа, мы планировали собраться вчетвером, однако нас оказалось трое, так как Валера Молчан был задействован на похоронах близкого родственника. Посидели, помянули своего товарища, поговорили за жизнь. Выпили немного, поэтому почти трезвые с легкой грустью разошлись по домам.

И вот еду я уже по Серебрянке, сидя на заднем сиденье троллейбуса. Рядом сидит молодой человек лет двадцати пяти, а напротив — его товарищ, лет тридцати — тридцати пяти. У меня на коленях лежит дипломат, в руке мобильный телефон, по которому я разговариваю с Володей Михайловским, с которым только что расстался. Вдруг непонятно с чего сосед справа с силой бьет меня левой коленкой по моей правой и при этом злобно и раздраженно шипит:

— Чего ты меня пихаешь?

Обычно свои телодвижения я контролирую, даже находясь под шафе, как и в этом случае. Допускаю, что при движении троллейбуса меня могло качнуть в сторону молодого человека, хотя на тот момент я точно помнил, что этого не было. А вообще я подозреваю, что выродку просто не понравился мой разговор по телефону. Как бы то ни было, но его выходка требовала ответа. По телефону я сказал своему товарищу:

— Извини, пожалуйста. Сейчас я здесь с одним козлом разберусь и перезвоню тебе.

Я прекратил разговор, не торопясь и без суеты положил телефон в карман. Затем взял дипломат в левую руку, встал, склонился над наглецом и занес правый кулак прямо над его скулой. И с не меньшей злобой, чем он, но более многообещающе уточнил:

— Козел, мне тебя прямо сейчас ур–р–рыть или дать подергаться?

Молодой человек, демонстрируя пренебрежение к окружающим, развалился на сидении так, что его зад находился на самом краешке, а колени чуть не упирались в переднее сиденье. Короче, он почти полулежал. Чтобы ему из такого неудобного положения сгруппироваться для выпада в мой адрес, требовались дополнительные мгновения, которые в его ситуации могли оказаться как минимум драматичными. Ведь любое его резкое движение я бы воспринял как агрессию, и мой удар по косой сверху вниз по скуле в районе глаза мог оказаться решающим для исхода поединка. К тому же для фиксации своего врага в таком неудобном положении я мог своим ботинком плотно придавить его голеностопный сустав, чтобы на случай дергания он как минимум получил растяжение или порыв связок.

На мой вопрос юноша уже не так громко и совсем даже не вызывающе промямлил что–то невнятное. Еще более угрожающим тоном я кое–что добавил ему. Тут попытался вмешаться его товарищ. На это я ему порекомендовал следить за своим младшим «братом», а не выступать, иначе и ему может не поздоровиться. Тогда зачинщик скандала стал лепетать что–то насчет милиции, что, дескать, без нее я никак не обойдусь. Чтобы лишить его перспективы на достойный выход из ситуации я сказал:

— Милицию вызывать не надо, я и так здесь.

Было очевидно, что, отрываясь на грубость, этот нахал совершенно не ожидал «неадекватного», к тому же еще более грубого отпора. Тем более от прилично одетого мужичонки, при пиджаке и при галстуке, которому за пятьдесят. А тут резкие телодвижения, да и слова аналогичные. У меня сложилось впечатление, что он просто обоср… простите, сильно перетрусил.

Так как эта сцена имела эмоциональный накал, то народ в заполненном троллейбусе с интересом наблюдал за происходящим. Я же, закончив воспитательную часть выступления, присаживаться рядом с наглецом не стал — мне пора была выходить. Неспешно продвинувшись к двери, я вышел на улицу.

Вот так странно у меня закончился сороковой день ухода моего товарища в мир иной.