Своему лучшему другу Петру

ПОСВЯЩАЮ

В начале апреля 2011 г. надумалось мне поехать в отпуск, отдохнуть от города. Регион долго не выбирал — им стал, па–беларуску кажучы, мой родны кут Беларусь. Следующим этапом был поиск конкретного дома отдыха, пансионата или санатория, что вызвало некоторые затруднения. В конце концов я обратился к Валерию Егоровичу Ждановичу — капитану 2‑го ранга, участнику Карибского кризиса, заместителю председателя профсоюзов легкой промышленности и просто хорошему, отзывчивому товарищу. Он–то и порекомендовал мне санаторий «Лесные озера» в Витебской области. А четырнадцатого апреля я уже дозвонился туда. Ответила мне администратор с невообразимо приятным голосом по имени Елена. И я на двенадцать дней забронировал там место. Милая девушка многим порадовала, сказала, например, что санаторий рассчитан на сто пятьдесят мест и мне скучно не будет, что обещанное в названии лесное озеро находится рядом, что в санатории имеется пункт проката спортивного инвентаря, в том числе велосипедов. Вот только на вопрос об интернет–кафе огорчила:

— Ничего подобного у нас нет. Санаторий расположен недалеко от города Ушачи, окружен озерами и лесами, поэтому тут главное — лечение, — видимо, при этом она улыбнулась, это чувствовалось по интонации, и добавила: — Будете созерцать живописные места и дышать хорошим воздухом.

И я, осчастливленный предвкушением отдыха, с мечтательным выражением лица и благостной улыбкой на устах делился секретом со всеми кроме жены:

— Наберу водки и поеду лечиться.

Вот уж не думал, что эта шутка окажется провидческой, хоть я на всякий случай и взял с собой по бутылке коньяку и водки, что дало повод жене утверждать, что в этом смысле я уехал налегке. Впрочем, обо всем по порядку. Итак.

 

7 мая — день первый — заезд

Из Минска я выехал маршрутным микроавтобусом в 15.30, а вышел из него в 18.30 на V-образном перекрестке и практически тут же уперся носом в дорожный знак с надписью: «Санаторый «ЛЯСНЫЕ АЗЕРЫ»». Текст указателя озадачивал, и я, почесав затылок, подумал: «А причем здесь азербайджанцы, да еще лесные?». Окинул окрестности в поиске других пояснений типа «Лясныя ары» или «Азерныя дагi», однако ни табличек, ни самих азербайджанцев, ни армян с дагестанцами так и не увидел. Ни в Ушачах, ни даже в Полоцке не нашел. Встретил только двух китайцев.

Микроавтобус продолжил путь по левому ответвлению развилки на Ушачи, а я, что лососевая икринка, покинувшая ястык и унесенная попутным течением, двинулся по правому ответвлению, чтобы довести свое путешествие до логического конца. Пока шел, любовался деревенским видом местности. Справа тянулась череда домиков, а слева, за высоким частоколом, виднелась усадьба, по виду похожая на барскую; возможно, бывшего начальника санатория; затем шел глубокий овраг с крутыми краями, по которому взбирались три маленькие девочки; а дальше простирался сад.

Миновав проходную, будто пережившую монголо–татарское нашествие и в настоящее время восстанавливаемую от руины, прошел к третьему корпусу и тут же получил у медицинской сестры направление в столовую. Добрая женщина поспешила снабдить им меня, дабы я успел на ужин. И я стал членом коллектива отдыхающих.

Войдя, окинул зал изучающим взором и, исходя из количества голов отдыхающих на квадратный метр, понял, что их, как и обещала администратор, не менее ста пятидесяти. Потом занес свою сумку в 27‑й номер второго корпуса, где находился пожилой мужчина семидесяти восьми лет.

— Василий Иванович, — представился он.

— Как Чапаев, — банально уточнил я, не забыв и себя назвать.

Так как у медсестры не нашлось второго ключа от номера, то Василий Иванович, отметив, что это непорядок, пошел его добиваться. Я же принялся развешивать свою одежду в шкафу, где обнаружил два подобия тремпелей без перекладин для брюк. Заглянув в соседнюю секцию, к своему соседу, увидел четыре полноценные вешалки, на которых покоились его вещи, и меня ненавязчиво посетило смутное подозрение. Когда пришла горничная, я попросил ее принести хотя бы один нормальный тремпель. Она принесла два полноценных, пристроила их в мою секцию шкафа, а заглянув в соседскую и увидев там полный ажур из четырех штук, с возмущением сказала:

— Каждому отдыхающему положено по три вешалки, — и тут же в запальчивости выхватила одну из них и перевесила в мое отделение, тем самым подтвердив мое подозрение. Однако после ухода горничной я вернул тремпель соседу, так как двух полноценных мне вполне хватило, а его обижать не хотелось.

Мое первое знакомство с Василием Ивановичем позволило как бы пунктирной линией очертить контуры этой своеобразной личности. Когда я узнал его лучше, то понял, что в принципе был прав с самого начала. Первое впечатление не подкачало.

Покончив с делами в номере, я вышел на улицу, чтобы осмотреться на местности — куда же это я попал. Прошел к озеру, к которому вела дорога и длинная деревянная лестница. Полюбовавшись там прекрасными видами, вернулся к своему корпусу и присел на лавочке около двух мужчин. На вид обоим можно было дать около сорока пяти лет. Оказалось, что один, ходивший с палочкой, был родом из Брянска, но с 1990 г. проживал в Лепеле, а другой — из Ушачей. Тут же в разговоре они нашли общих знакомых и в приступе земляческих чувств обменялись крепким рукопожатием. Оба простые мужики попали сюда по бесплатным путевкам.

Лепельский товарищ рассказал про свои беды, что его ноги, аккурат в области бедер, переехал двадцатитонный лесовоз. Это же подтвердил и ушачский, а лепельский не стесняясь женщин, продолжил:

— Меня лесовоз переехал передним колесом. Как только он мои яйца не раздавил — сам удивляюсь. — Округлив глаза, как будто с ним это произошло только что, он продолжил: — И левая рука пострадала — плечевая мышца болтается. Ужас!

Действительно — ужас! При этом рассказчик, обнажив левую руку, показал неэстетично затянувшиеся шрамы. Как бы подытоживая, сказал, что первоначально его рост был 176 сантиметров, а после трагедии, когда неправильно срослись кости, стал 162. Тем не менее его оптимизму можно было позавидовать:

— Я каждый день хожу на танцы, — похвастал он. — Может, укреплюсь и снова подрасту!

Действительно, позже я видел его на танцах, с палочкой, тем не менее он там зажигал как молодой и здоровый парень. И я ему от души желал сколько возможно полного выздоровления.

Я же, попав туда впервые, воспользовался тем, что они устраивались в столовой, присел в уголке и наблюдал, как отдыхающий народ самовыражается. Сначала посетителей было немного, однако количество их прибывало, и пятачок танцующих, где преобладали женщины, заполнялся и расширялся, образовав большой замкнутый круг. Здесь доминировало старшее поколение, но лишь доминировало, а по сути были отдыхающие всех возрастов, а также разной физической формы и активности — кто с палочкой, а кто с более слабой координацией. Кстати, давно замечено, что на таком мероприятии, как танцы, можно увидеть много интересного и забавного, и даже больше чем в повседневной жизни.

Одна миловидная блондинка невысокого роста, приблизительно тридцати пяти лет от роду, вошла в зал, села напротив по диагонали, у противоположной стены, и принялась откровенно рассматривать меня. Отдавая отчет в том, что это могло казаться, я на всякий случай огляделся и никого из мужчин кроме семилетнего Глеба из Санкт — Петербурга не увидел. Другой товарищ, примерно тридцати пяти лет, как и смущавшая меня барышня, находился в другом конце зала. Все остальные были явно преклонного возраста, и мне с полным основанием показалось, что в предназначении взглядов миловидной блондинки я не ошибся. Скоро получил и подтверждение этому: в конце вечера, когда народ расходился, она, фланируя рядом, одарила меня еще более странным и пристальным взглядом — в упор, как будто хотела что–то сказать, да не решалась, или как будто я был ей что–то должен. Если честно, то она заинтриговала меня столь пикантными взглядами, так как и на следующий день, идя во время завтрака мимо, так же внимательно на меня посмотрела. Я же, как неискушенный сердцеед, просто не знал, что полагается делать в таких случаях.

Пропустив несколько танцев, я все же был обнаружен тут судьбой и быстро обречен на нескучное завершение вечера. Когда раздалась медленная мелодия, ко мне подошла стройная, миниатюрная шатенка и пригласила на танец. Сняв ветровку, я повел ее в центр круга. Прикоснулся и ощутил трепет женского тела… Из–за естественно присущей мне мужской самоуверенности и ее почти девичьей застенчивости, да еще при дефиците в зале сильного пола, это послужило поводом считать, что она моя. А тут еще она сделала признание, что впервые сама пригласила на танец партнера. О-о, подумалось мне, так я, оказывается, у нее первый мужчина.

Во время танца я узнал, что мою избранницу, точнее избирательницу, зовут Светланой и приехала она из Миор, где работает медсестрой. У нее двое уже взрослых детей. Извинившись, Светлана сделала второе признание — в том, что сегодня употребила спиртное. Ну просто понесло чаровницу! Выяснилось, что на это имелась причина, так как у нее был день рождения. И у меня невольно и некстати вырвалось:

— И сколько же вам стукнуло?

Поняв, что сморозил глупость, я хотел забрать свои слова обратно, однако Света опередив меня, спросила:

— А вам сколько?

Не запираясь, я тут же правдиво сознался:

— Скоро будет пятьдесят пять.

— А мне сегодня исполнилось сорок девять.

Интересно, подумал я, только один танец, а уже три признания. Может, мне на борту своего несуществующего автомобиля нарисовать три звездочки? Вот ведь, как некстати иногда приходят к мужчинам такие мысли.

Тогда же я обратил внимание на девушку с черными, как смоль, волосами, лет тридцати пяти — сорока, затянутую в джинсы, подчеркивающие ее приятную для мужского ока фигуру. Она была активна и подвижна, постоянно танцевала, при этом проявляя гибкость и пластичность. Создавалось впечатление, что она состоит из пружин. Я с удовольствием смотрел на нее и украдкой любовался. Если честно, то этим образом — образом девушки на пружинках — я был очарован. Я дважды приглашал ее на танец и словно говорящий попугай задавал один и тот же идиотский вопрос:

— А как вас зовут?

Когда она во второй раз сказала:

— Людмила, — я тут же вспомнил, что уже спрашивал об этом. И мне стало перед ней неудобно и стыдно за свою невнимательность. Возможно, я даже покраснел. Возможно.

Предполагаю, что я еще больше стушевался от своего покраснения, чем от невежливого вопроса, ибо в дальнейшем пересел в другое место, откуда меня поднял, как охотник куропатку, высокий мужчина с выдающимся вперед животиком, пригласив на танец в свою компанию. Представился:

— Анатолий — полковник вооруженных сил.

— Алексей — подполковник милиции, — сходным образом отрекомендовался я.

Анатолию было шестьдесят два года. Этот добродушный толстяк, своим одутловатым лицом и небольшими слегка заплывшими глазками смахивал на детеныша доброго и симпатичного бегемота. Он имел прекрасное чувство юмора и оказался великолепным рассказчиком. В его мозгу, как в архиве министерства обороны, хранилось огромное количество военных тайн и секретов в виде анекдотов и смешных историй. Кроме того, он был неплохо эрудирован. Потом я часто слышал, как его подружка Майя повторяла, что, ближе узнав Анатолия, она резко изменила свое отношение к армии и ее представителям в погонах. «Анатолий — самый умный мужчина в нашем санатории» — добавляла она при каждом удобном случае.

Анатолий находился в окружении двух девушек, Майи и Светланы, — моей новой знакомой. Все трое, особенно Анатолий и Майя были, изрядно выпивши. Как я понял из уже известного мне, они отмечали день рождения Светланы, что и было, подтверждено дальнейшим разговором.

Майя — высокая и полноватая, с темными мелированными волосами женщина сорока шести лет — была весела и раскована. Черты ее лица чем–то напоминали известную киноактрису Лидию Федосееву — Шукшину, и была она симпатична, а может быть, даже красива. Своим поведением в танце она демонстрировала дружбу и полную принадлежность Анатолию, который тоже не терялся и отвечал ей взаимностью. С учетом дедуктивного метода и житейского опыта само собой выходило, что для проведения дружеских акций мне предназначалась Светлана.

Новой компанией я был тут же зафрахтован на продолжение празднования дня рождения Светы. А тут как раз и танцы закончились. Народ, как будто кем–то организованный, спокойно и культурно стал расходиться по своим комнатам. А я с компанией нарушителей режима направился в 21‑й номер второго корпуса, где остановился Анатолий. Его комната оказалось почти напротив моей. По пути я зашел в свой номер, чтобы явиться к столу не с пустыми руками, так как к чужому дню рождения решил присовокупить и успешное начало укрепления своего здоровья в санатории. Посидели неплохо, замечательно пообщались. Анатолий до выхода на пенсию служил в ВИЗРУ (Минское высшее инженерное зенитно–ракетное училище), неплохо пел, и умело рассказывал анекдоты. Его подруга Майя — весьма активная и темпераментная девушка — задавала эмоциональный тон нашему собранию.

В одном номере с Анатолием жил Николай Васильевич — восьмидесяти семи лет отроду, скромный и невзыскательный ветеран войны, блокадник. Приехал он сюда из Полоцка. Замечательный, добрейшей души человек, общение с ним мне доставляло радость и удовольствие. Как–то он сказал, что еще года три назад обращал внимание на девушек, а сейчас уже нет — увы, не тот возраст. Я только подивился его душевной молодости, да и на вид ему все давали не более семидесяти лет. Николай Васильевич был активен и жизнерадостен, в своих прогулках по окрестностям доходил до тех мест, куда не ступала нога иного молодого отдыхающего. Простотой и тактом он на нас произвел неизгладимое впечатление. На наши полуночные эскапады реагировал понимающе — без претензий, однако к нам не присоединялся, что и было понятно с учетом его возраста. Правда, был момент, когда темпераментная Майя сама присоединилась к Николаю Васильевичу и нечаянно, в приступе глубокой симпатии своими почти изящными телесами придавила милого старика. И тот, бедный, каким–то неестественным вскриком подал признак все еще теплившийся в его организме жизни, но судя по силе угасающего голоса, уже собравшейся покинуть его:

— О–о–ой! Вы меня придавили.

Мы с тревогой за жизнь и здоровье Николая Васильевича подскочили и уже готовы были броситься ему на выручку. Однако старый ветеран не подвел, и будто контуженый воин стал выкарабкиваться из–под обломков разбомбленного артподготовкой блиндажа, заодно отбиваясь от следующего налета люфтваффе — пышнотелой Майи.

С учетом ее мягких рубенсовских форм я Николаю Васильевичу предложил:

— А вы ложитесь на Майю, и вам как на перине будет мягко и ей — приятно.

Мое предложение было поддержано Анатолием.

Наконец, когда все было выпито и съедено, я как мультяшный герой Винни — Пух просто и незатейливо озадачился:

— А не пора ли нам домой?

И снова меня поддержал Анатолий:

— Да, пора уже спать ложиться, — и тут же не то по–отечески, не то по–дружески, как бы пристраивая меня к делу и заботясь об одинокой девушке, предложил: — А ты, Алексей, проводи–ка домой Свету.

Было ясно, что Майя уже по всем видам боевых и учебных тревог была «расписана» на спальном месте Анатолия, поэтому оставив вновь обретенных друзей в их номере, я, уверенный, что уже «в дамках», пошел провожать Светлану на третий этаж нашего корпуса. И там же от ворот (дверей) получил поворот (разворот). Я, как блокированный копеечным резиновым изделием шустрый гормон, в номер Светланы приглашен не был, а сам напрашиваться не стал. Мне же только и оставалось, что, по–дружески приобняв ее за узкие плечи, пожелать спокойной ночи.

А потом был сон. И там Морфеем рисовались сцены расправ со злокозненной женщиной, которая пригласила меня на танец, а потом посягала на душевный покой, на мое мужское самоощущение. Еще в детстве я смотрел фильм, где был воин по имени Алексий — умный, прекрасный и благородный. Не удивительно, что он стал моим детским идеалом. И тут я вспомнил о нем. Интересно, что бы он сделал на моем месте, подумал я теперь. Как бы отреагировал на эту странную женщину?

Я проваливался в сон, а схожесть этого имени с именем моего друга и его некоторая необычность продолжали волновать память. Но настоящим потрясением стало то, что и фамилии совпали. Мне нравилась эта романтическая фамилия, родившаяся от соития свободной стихии невидимых материй и агрессивно–оплодотворяющего мужского воображения. Стоящая эфирная масса… нечто неудобоваримое, выламывающееся из реальности, неприятное, невозможное… Любой покой нарушается налетающим импульсом, напористым вихрем, вращающимся неистовством — летящим ввысь ветром! Только движением живут пространства! Своими порывами ветер смущает всех и вся, даже вплоть до дерзких девчонок, приподнимая им юбки.

И вот он пришел ко мне — Ветер, Алексий Ветер. Постучался и вошел в комнату. Чудеса! Как только нашел меня здесь, в этой глуши? Об этом думать не хотелось, да и не успевалось, ибо приходилось встречать внезапного гостя — давнего приятеля, моего побратима и заводилу! Настоящего призрака из юности.

А он, ничуть не изменившись, легко прошагал вглубь комнаты, уселся на подоконник и через открытое окно наклонился вниз, вроде высматривал там что–то.

— Зашуршали в траве ежи, — сказал еле слышным шепотом, приметив мою озадаченность. — Ты знаешь, что они очень полезны?

— Знаю, — я окончательно проснулся и пристроился рядом с ним, поеживаясь от ночной прохлады. Любого пробил бы озноб, если бы вокруг так сгустилась мистика: внезапно припомнившийся образ детского кумира, появившийся друг детства, повевающий на тебя холодком и говорящий стихами Вероники Тушновой. Это же, кажется, у нее есть такие строки:

Ты все думаешь — нет мне дела

до озябшей твоей души?

Потемнело, похолодело,

зашуршали в траве ежи…

— Да, у нее, — подтвердил Алексий. — Только это не прохлада и не холодок, а свежесть, — сказал он дальше, запросто читая мои мысли, впрочем, их нетрудно было прочитать, видя, что я пожимаю плечами. — А чем еще может угостить человека ветер? Именно–именно, чистотой, бодростью и сочностью бытия.

— Бодрость бы мне не помешала, — ляпнул я ни к селу, ни к городу, словно жалуясь. — А то тут выламываются всякие фифочки, а ты ходи как недотепа.

— А что такое?

И я рассказал историю со страстными — да–да, страстными, и не спорьте! — взглядами, бросаемыми на меня женщиной в свой последний молодой день рождения.

— То подговаривает друзей позвать меня в свою компанию, то не замечает. Как Маргарита Терехова…

— Вернее, собака на сене… Да?

— Помнишь ту женщину, которую ты нарисовал на стене своей комнаты, расположив ее так, чтобы розетка находилась в интересном месте? — снова брякнул я невпопад.

— Помню, — сказал Алексий бесстрастно и начал наматывать на руку лунное сияние, как женщины наматывают шерсть для вязания. Потом кинул мне на плечи что–то, от чего стало тепло–тепло. — Ты продрог, согрейся этим пледом.

Мне нечего было долго рассказывать, но говорил я часами. Так бывает только ночью и только после долгой разлуки. Видимо, я вспоминал годы, проведенные без Алексия. Он только утвердительно кивал, тем не менее, слушал без смешков. А потом вздохнул.

— Так что ты на это скажешь? — приставал я к другу. — Как мне завтра держаться с нею?

— Возмутительница твоего покоя чувствует приближение чего–то огромного, очень страшного, что изменит ее… — вдруг совсем севшим, даже сиплым голосом сказал он. — Она боится, пытается уклониться от этой встречи. Ей очень хотелось бы спрятаться за тебя, пересидеть страшное приближение, подождать, пока оно пройдет мимо. Но кто–то подсказал ей, что рок неминуем. И она решила пощадить тебя.

— И что мне делать?

— Могу тебя порадовать — как раз ничего делать не надо. Это обреченность, старина.

— Обреченность? — я весь затрепетал от неописуемого ужаса, которого не знал никогда раньше, но о котором читал в книгах, где его называли животным. — На что?

— Всего лишь на воздержание — воздержание здесь. Понимаешь, ты обязан не подвести эту женщину. Ей точно так же страшно, как было тебе минуту назад. Только от своего страха ей избавиться не дано. Подай ей пример мужества и стойкости, покажи, что и в воздержании можно жить счастливо, — голос его струился как лунные сумерки и показался мне уставшим, таким уставшим от жизни, что захотелось прилечь. — Давай, ложись, постарайся заснуть, а я еще посижу, — сказал он.

А потом ушел, конечно. Ведь мы повидались, поговорили.

 

8 мая — день второй

На следующий день после завтрака я встретился с Анатолием. И услышал от него неприятное заявление, дескать, я не ответил Светлане, когда сидел за столом, а она прошла мимо меня и поздоровалась. Моим удивлению и досаде не было конца, так как я ее просто не заметил, что не может не быть для готовой к обидам девушки еще более обидным. Мне вовсе не хотелось представать в виде рассерженного искателя приключений, переставшего замечать девушку из–за того, что она не пригласила его «на чай, кофе и так далее». Поэтому впоследствии я старался быть внимательным и чуть ли не с подобострастием здоровался с ней.

Анатолий добавил, что Светлана девушка аккуратная, имея в виду ее фигурку, и что она ему нравится. Я был удивлен тем, что детенышу гиппопотама нравятся лани, однако порадовался его вкусу. Значит, Анатолий все–таки любитель изящных форм, а что же он тогда завис на Майе, — невольно пронеслось в моем мозгу. Видимо, у тела одни запросы, а у души другие. Анатолию я ответил, что Света не в моем вкусе и вчерашняя моя галантность была ею неправильно истолкована, мол, не стоит путать радость души от начала отдыха с материальными потребностями человека, которые могут быть весьма скромными и целомудренными.

Я был крайне раздосадован, показалось, что коварная служительница Асклепия затевала против меня слишком серьезную интригу — отталкивала и звала, не подпускала и не отпускала.

И тут я вспомнил ночной визит Алексия, который чуть не забылся после крепкого отдыха, как обычно утром забываются сновидения! Чудак он, однако, непредсказуемый человек. Зато успокоил, что камень с плеч снял, — оказывается, ничего мне делать не надо. Кстати или нет, мне припомнился эпизод из его похождений… Дело в том, что мой друг в молодости был тот еще ходок по женщинам, и поучительных историй у него накопилось — на все случаи жизни хватит. Вот одна из них, которая, кажется, дополнительно могла успокоить мое волнение.

Однажды он увлекся вдовушкой — пышной яркой блондинкой с добрыми коровьими глазами, старше него аж на целую пятилетку. Вроде бы добра была она к нему и полностью лояльна, ни на чем не настаивала — удобная во всех отношениях. И поскольку на тот момент не было у него других увлечений, чтобы потешить душу и тело, то он и польстился.

Некоторое время ему нравились она сама, ее постель и то чем они там занимались. Пышные женские формы, накрахмаленное белье, вкусная домашняя еда, чистота и порядок в доме, отсутствие умных разговоров — это был настоящий мещанский рай, который нет–нет, да и подзывал Алексия к себе. А уж безумные ночи без сна и покоя и вовсе навсегда остались светлым пятном в его памяти, как и ее тело в облаках мягкой белоснежности.

Кто знает, сколько бы он еще продолжался этот роман, но один непредвиденный случай изменил отношение к милашке. Как–то заявился он к ней в гости без предупреждения, а в доме — хоть шаром покати, поесть нечего. Ну, дело не хитрое — пошли они вдвоем в ближайший продуктовый магазин, чтобы скупиться. Стоят, ждут своей очереди.

И тут выныривает из подсобки фрукт, по виду явно взращенный на южном солнце, скорее всего где–то в Средней Азии. Как старый знакомый он подходит к его женщине и затевает беседу, из которой явствовало, что по жизни эти двое пересекались не единожды, причем, судя по его вожделенным взглядам, перекресток их встреч находился в ее квартире. Осознавая себя третьим лишним при встрече столь близких старых знакомых, Алексий тихо и незаметно отошел, а потом сел в троллейбус и был таков.

Его отношение к любительнице смуглых тел изменилось, он возненавидел пышную блондинку ненавистью не активной, но утомительной, потерял к ней влечение, ее судьба стала ему безразлична.

Однако ее интерес к Алексию только разгорался. Глупая блондинка ничего не поняла и часто названивала по телефону, прося у него прощения, а через общих знакомых бомбардировала приветами и приглашениями. Эти затеи особенной радости у Алексия не вызывали, однако некоторое удовлетворение приносили. Сам себе он говорил: «Мое равнодушие — это тебе наказание за то, что оскорбила меня перед срамным фруктом!» Прошло время, и светловолосая вдовушка окончательно была похоронена в самом темном углу его памяти. Лишь иногда, завидев девицу с похожими формами, легкой тенью возникал ее образ в памяти, оставляя в душе неприятный осадок.

Так будет и с этой историей, успел подумать я. Затем подошла Майя, и мы начали мило болтать о том, о сем. Анатолий, воспользовавшись моментом, наябедничал на свою подружку. Как–то они с Майей шли по дороге на прогулку и увидели женщину, выкапывающую из земли небольшое плодовое дерево, наверное, чтобы пересадить в свой сад. Как впоследствии оказалось, это была их инструктор по лечебной физкультуре (ЛФК). Майя, видя, что женщине тяжело, решила предложить помощь, и спросила

— Вам помочь?

Та ответила, что от помощи не откажется. Тогда Майя и предложила своему кавалеру:

— Ну–ка, Анатолий, помоги женщине.

Анатолий, подчиняясь женскому произволу и диктату, не безропотно был вынужден засучить рукава, а Майя по этому поводу еще и позубоскалила.

До обеда я решил прогуляться к небольшому озеру под названием Борковщина, где бьют три ключа. Оно находилось рядом с развилкой. Не спеша я прошелся к ним, оказавшимся упакованными в каменную стену. Туда были вставлены металлические трубы, и из них струилась полезная для здоровья вода. А рядом кто–то соорудил каменную горку, для красоты, наверное.

Днем я принес Анатолию две газеты, где были напечатаны отрывки из моей книги воспоминаний «Синдром подводника» — о службе на подводных лодках. Он прочитал, а вслед за ним и Николай Васильевич. Под впечатлением от прочитанного Николай Васильевич бросился ко мне, чтобы поговорить на эту тему, однако перепутал мой номер и попал не туда. Горя нетерпением выговориться, он не находил себе места.

Через пару часов я, как обещал, зашел к ним в номер, и обрадованный Николай Васильевич принялся рассказывать о своем брате. Оказалось, у него был брат на двенадцать лет моложе его, который в течение двадцати лет служил на Камчатке мичманом на атомной подводной лодке. Такое совпадение. К тому же он демобилизовался в 1976 г., а я как раз в этом году приехал на Камчатку, чтобы начать свою службу на атомной подводной лодке, что так и называлась — ракетный подводный крейсер стратегического назначения (РПК СН). Удивительным совпадением оказалось и то, что брат Николая Васильевича умер ровно год назад, 8‑го мая 2010‑го, когда сам Николай Васильевич находился здесь же, в санатории «Лесные озера». И долго еще он, находясь под впечатлением этих совпадений, вспоминал о своей тяжелой жизни: как выжил в блокадном Ленинграде, как на войне погиб его друг, как после военного лихолетья получал среднее и высшее образование. Накануне Дня Победы, настроенные на волну этого великого праздника, мы с Анатолием слушали эти воспоминания как зачарованные и думали о своих родителях, что нашим отцам и мамам, конечно, повезло пережить такую тяжелую войну и остаться живыми.

А вечером я, все еще заинтригованный миловидной блондинкой, подумывал о ней, о медленной мелодии, невинных объятиях и тихих совместных движениях. Подошел и, как положено, пригласил на танец, только каблуками не щелкнул и шпорами не звякнул, а она взяла и отказала под предлогом, что устала. Странно, подумал я, вроде мешки не ворочала и танцевала не слишком активно. Правда, та же участь постигла и молодого человека, лет восемнадцати–двадцати, отдыхавшего в санатории с матерью. Только этот юноша проявил настойчивость. После отказа присел рядом, развлекал девушку разговорами, пока не дождался следующего танца, на который опять пригласил ее. Я же хоть и мягкий человек, однако, невольно сделал зарубку на память, что миловидную блондинку на танец приглашать больше не стоит. А вдруг я ей настолько не глянулся, что она каждый раз будет отказывать? Зачем мне такие стрессы?

В том же ряду кресел, где присел я, расположилась симпатичная светло–русая девушка с подругами. Она привлекала внимание, и я решил потанцевать с нею. Но и эта чаровница отреагировала на приглашение странно — у нее на лице возникло выражение, как будто она не создана для танцев и ее попросту пытаются использовать не по назначению, а на мой вопрос о ее удивлении ответила что–то невразумительное. Тут уж впору было задуматься: одна просто и незатейливо отказывается с тобой танцевать, а другая удивляется приглашению с плохо объяснимым подозрением. Что–то здесь не так. Однако эти пустые наития мучили меня не долго.

Прикоснувшись к женщине, почувствовав ее упругую плоть, будто это была отливка из твердой резины, я тут же забыл про сомнения. Да, похоже, целлюлит и прочие безобразия ей не грозят, подумал я. Не зря говорится: «Берешь в руки — маешь вещь» — женщина была приятна во всех смыслах. На вид ей было около сорока пяти лет, звали Галей. И пока мы танцевали, она рассказала, что живет и работает в районном центре Чашники. На мои расспросы, кем и где работает, начала отвечать неохотно и путано, сказала, что является простой рабочей на бумагоделательной фабрике. Тогда я, с одной стороны, подумал: «Вот откуда у нее такое приятное наощупь тело» — а с другой, что она стесняется своей работы или социального статуса. Но дело оказалось сложнее. Оказалось, что родом она, действительно, из тех мест, однако живет в Санкт — Петербурге. Чего же стесняться своего приобщения к Северной Пальмире? Странно все это было. Но это потом, а пока танцевали, она сказала:

— Когда я увидела новенького с сумкой, то сразу подумала, что вас поселят к Василию Ивановичу.

Далее Галя рассказала, что Василий Иванович сначала не ужился с Димой и покинул его, а затем и с Анатолием, который сам от него сбежал. Так что у Василия Ивановича я оказался третьим и последним соседом по санаторному номеру. Вот в чем была моя уникальность в масштабах здешнего общества.

Галя, проникнувшись моим настроением, как бы проявляя участие в моей судьбе, поинтересовалась:

— Ну и как вам живется с Василием Ивановичем в одном номере?

— Нормально. Главное — он не храпит.

По–моему, такой ответ слегка напряг ее. Да что же это за девушки такие, подумал я, от одной слышу признания, от другой получаю отказы, а третья только и делает, что удивляется да озадачивается.

К сказанному Галя добавила, что я был единственным, кто сегодня поступил в санаторий. И тут я понял, что местная публика пристально следит за обновлением контингента отдыхающих и четко отслеживает, к какому углу приткнется или к чьему плечу склонит голову очередной новичок. И действительно, история повторилась, когда здесь появилась девушка лет под сорок, симпатичная, с ладной фигурой. Она также сразу была удостоена внимания и заботы со стороны соседей по обеденному столу, а две мои знакомые подружки даже сделали за меня выбор: почти в один голос заявили, что она мне подходит. Это единодушие меня изумило. Думаю, что так подумало большинство присутствующих и только эти две женщины поделились со мной всеобщим соображением. Предполагаю, что этой новой женщине без уточнения конкретных параметров тоже сказали что–то подобное: «Он тебе подходит».

Сначала она прогуливалась по местному бульвару одна, а через некоторое время я увидел ее в обществе бывшего друга Майи. Но об этом позже, а пока я пригласил на танец Анну — яркую и симпатичную, восточного типа женщину, приехавшую из Полоцка. Это святотатство произошло на глазах ее друга Сергея, примерно моего возраста, от чего он меня к ней приревновал.

После танцев я один прогуливался по главной дорожке, когда, проходя мимо Гали и Анны с Сергеем, был окликнут:

— Не проходите мимо!

Это ко мне обратилась Анна. Так как она была с Сергеем, то приглашение было адресовано мне как бы от имени Гали. Прогулявшись вчетвером до ворот и обратно, мы разбежались по своим норкам.

Судя по лечению в течение двух дней, где главным критерием являлся частый подход к тренажеру под названием «стакан», отдых в санатории обещал быть насыщенным и незабываемым. Масса свободного времени и людской контингент, нацеленный на активное времяпрепровождение не оставляли мне шанса на правильный образ жизни. Укладываясь в постель, я снова подумал о Ветре и вспомнил одно забавное приключение, которое с ним произошло.

И куда только не заносило этого несчастного Алексия Ветра! С некоторой периодичностью или даже частотой (в смысле, что он частил) он летал в Пермь. Причем не ради праздного любопытства, а исключительно по рабочим делам. Есть такое разрешительное, а может, и подчистую оправдательное слово — «командировка», которое и гнало его аж за две тысячи километров от дома. Ездил Алексий туда не на танцы–развлеканцы, а для серьезных дел: на семинары, турниры, соревнования, где заодно давал мастер–классы по каратэ. А попутно участвовал в случающихся пьянках, гулянках и посиделках.

В Перми у него был друг с говорящей фамилией Зюйдостов. Если у Павлуши Зюйдостова в голове гулял ветер определенного направления, то у Алексия Ветра там вкруговую дули сплошные сквозняки. Само собой, друзья были два сапога пара — из известной народной поговорки. Можно себе только представить, какие образовывались завихрения в виде циклонов и антициклонов при встрече двух столь ветреных друзей — тайфуны и ураганы никнут, чтобы уступить место этим двум зюйдам.

Прекрасный Алексий имел богатейший опыт в области восточных единоборств, в подтверждение чего ему присвоили высокий чин или, говоря по–спортивному, неслабый восьмой дан. С такой премудрой квалификацией он запросто мог себе позволить иметь учеников, последователей не только дома, но и на выезде, например, за пару тысяч километров. У Павлуши Зюйдостова, его друга, проживающего в Перми, тоже имелась своя школа боевых искусств, насчитывающая около 700 учеников (бойцов). Сам Павлуша был холостой мужик, под бочок которого, в соответствии с только ему понятной системой сменности, закатывались все новые кандидатки в гражданские жены. Такой демократичный подход к сексуальным отношениям позволял ему вести свободный образ жизни, что отражалось и на приеме минского гостя.

С подачи хлебосольного Павлуши Зюйдостова жизнь Алексия в командировке оригинальностью не отличалась. Нет, походы по музеям и театрам почему–то не получались, наверное, недосуг им было. Ведь днем они занимались тренировками, а вечерами осваивали одну «культурную» программу, весьма неспортивную, — пьянки. Даже на сон оставались крохи. Пили, можно сказать, не просыхая. Обычный организм такой нагрузки не выдержал бы, зато эти спортсмены, имея прекрасную физическую подготовку и натренированность, являли собой пример мужественной и героической борьбы с зеленым гадом. Во время очередного застолья два позеленевших героя продолжали тренировки в единоборствах с целой рекой алкоголя, которая змеей извивалась, не зная кому отдать пальму первенства. Первым сдался гость, Алексий.

— Все, я больше не могу пить, у меня завтра занятия, — однажды сказал он.

Но разве это может служить оправданием, если ты в гостях? Радушный хозяин не позволял Алексию долго сушить стакан — зеленый поток, направляемый его щедрой рукой в застольные емкости, был бесконечен. И опять Алексий наплевательски отнесся к хлебосольству друга, нагло взбунтовавшись.

— У меня через два часа тренировка. Я пошел спать и прошу меня не беспокоить! — отрезал он, прикрыв свой стакан ладошкой. Затем резко встал из–за стола.

Благо, все застолья происходили в квартире Зюйдостова, ибо на время командировок Алексий останавливался у него. И сейчас ему не надо было куда–то идти, он отправился в отдельную комнату и завалился на кровать, где вырубился. Его сон хоть и был краток, однако красив и лучезарен несбыточной мечтой японского самурая.

Алексию снилось, что он находится на вершине священной японской горы Фудзияма, а вокруг все заливало божественное сияние. Его душа ликовала, а сам он в безукоризненно выглаженном и накрахмаленном кимоно, подпоясанный черным поясом, сидел в ритуальной позе, почтительно склонив голову перед почившими в бозе и живыми кумирами каратэ — Гитин Фунакоси, Акиёси Мацуи, Морихэй Уэсиба, Хидэюки Асихара, Масахико Кимура…

— Ос–с–с!

Возглас «Ос!» с японского языка переводится, как «Терпи!», то есть — терпи все жизненные невзгоды. Это слово также означает прощение, поэтому со временем оно превратилось в приветствие и прощание. Алексий пребывал в торжественно–покорной готовности принять от родоначальников каратэ поощрение или кару — тут уж как повезет. Вдруг, как в кино про восточные единоборства, сверху спустился и принял прямо перед ним боевую стойку один из самых выдающихся представителей боевых искусств, знаменитый мастер и учитель каратэ, обладатель десятого дана, создатель стиля Кёкусинкай, автор многочисленных книг по каратэ, сэнсэй Масутацу Ояма! Алексий в благоговейном поклоне, будто гренку в плошку, обмакнул свое лицо в татами.

— Коннитива Ояма–сама! О–гэнки–дэсу ка? Ос–с–с! — огласил он свой сон полагающимся приветствием.

В его голове тем временем пронеслась мысль: «Какое счастье! Великий мастер и великий учитель явился ко мне собственной персоной! За что же мне выпало такое уважение и почет?»

Тут же единоборец Алексий ощутил в правой руке холодную сталь клинка и с радостным благоговением подумал: «Мастер Ояма дарит мне катану, свой японский меч? Неужели он явился, чтобы наградить меня за многие годы тяжелейших тренировок?»

Азиатское лицо мастера Оямы вдруг приобрело славянские черты, преобразившись в Павла. Тот тряс друга за плечо, выводя из спячки. А подарок мастера Оямы был не чем иным, как рюмкой водки, которую он протягивал Алексию… Более злого разочарования Алексий не испытывал. А тут, как нельзя более некстати, Павел прошептал заплетающимся языком:

— Давай выпьем за величайшего мастера каратэ Масутацу Ояму!

От пронзившей его сердце досады Алексий чуть рюмкой себе харакири не сделал!

— У меня же через полчаса тренировка… — только и смог прошипеть он, еле сдерживаясь.

— Пей, иначе будет плохо, — настаивал Павел.

— Как плохо?

— Как всегда!

По своей доброте Алексий вынужден был подчиниться диктату квартирного хозяина. Хотя успел злорадно помечтать: «Ничего, и у меня будет праздник. Ты только появись на моей улице!».

Завершение семинара имело свое навершие в виде традиционного банкета, организованного в бане. Спиртных напитков заготовили из расчета на семь–восемь часов неспешного культурного времяпрепровождения. Однако в виду цейтнота у интеллигентов–единоборцев на все про все оставалось полтора часа.

Зюйдостов уже успел привести Алексия в необходимую для полета внешнюю форму, оставалось сделать последний штрих — внутренне полирнуть его последним глотком спиртного. Тем более что роза ветров пестрящих наклейками горячительных напитков, выставленных на столе, одним видом вдохновляла на это, а вышколенная команда обслуги бани, расхаживающая в неглиже, — соблазняла.

Да, обслуживающий персонал состоял из полураздетых девиц, хорошеньких как на подбор. Это были исключительно писаные красавицы, уралочки на разный вкус и цвет: высокие и миниатюрные, блондинки и брюнетки, пышки и стройные, говорливые и молчуньи. Не хватало лишь Хозяйки Медной горы. Гостеприимные милашки суетились, щебетали, порхали вокруг такого знаменитого состава купающихся — тренерско–преподавательского, ого! — словно разноцветные колибри. Они присаживались то на тычинку, то на пестик и собирали, собирали нектар с отяжелевших и обезволенных от алкоголя мужчин. А те под их непринужденный щебет готовили главного гостя к отлету, обильно накачивали топливом его заправочные баки. И про себя не забывали. Приятно–ублажающая обстановка бани завлекала, расслабляла, отключала и заставляла забыть все мирское. А времени до обратного отсчета старта оставалось все меньше и меньше, и скоро события перешли в катастрофический цейтнот.

Сколько бы еще продолжалась заправка дорогого гостя горючим, неизвестно. Но тут чей–то истерический возглас «Эврика!» вспорол всеобщее благодушно–расслабленное, совершенно беспамятное настроение.

— Ребята! Так у него же самолет! — продолжал он кричать, словно обнаружил новую землю.

Невероятно, как в пьяном загуле кто–то вспомнил о главном событии — проводах домой сильно уставшего гостя. Прозрение группы поддержки оказалось ошеломляющим и паническим, на грани помешательства. Сборы Алексия были бестолковее того, как выполняет команду учебного подъема по боевой тревоге рота курсантов–первогодков. И все же тренерско–преподавательскому составу провожающих удалось проявить недюжинную прыть. Они собрались невероятно быстро — за шесть минут! И с улюлюканьем бросились бежать, а красивая обслуга, роняя слезу, махала им ручкой вслед. Когда еще их посетит такая веселая компания!

До отлета самолета оставалось безрадостных тринадцать минут. Не теряя надежды, кавалькада из трех машин, будто правительственный кортеж, только что без мигалок, ринулась по улицам Перми в сторону аэропорта, пытаясь преодолеть в отпущенное время около пятнадцати километров. Под тихие и дремлющие своды здания аэропорта разогретая гоп–компания ворвалась с победным гиканьем и бурным изъявлением чувств, со словесными комментариями непечатного свойства, как монголо–татарское нашествие. Возмущению пассажиров не было предела, зато персонал аэропорта встряхнулся и из состояния томного анабиоза выпал в ступор. Милиция — и того хуже. Разудалых местных каратистов, хорошо известных всеобщих любимцев, провожали испепеляющие взгляды ее дежурного наряда, состоящего из двух человек. При этом мужики в форме нервно скрипели зубами, играли челюстями, гремели и злобно клацали наручниками и недвусмысленно перекладывали из руки в руку изделия под названием «тонфа» — резиновые дубинки. Это холодное оружие ударно–зубодробящего действия, давным–давно изобретенное жителями острова Окинава, со временем перекочевало в специальные средства милиции, превратилось в современную полицейскую дубинку, всегда готовую обрушиться на головы и мягкие части буйной компании. Единственно, что сейчас сдерживало стражей порядка, — это умение чертовой дюжины каратистов драться, хоть они при виде милиции они прикусили языки и прекратили сыпать татаро–монгольскими диалектизмами.

Самое интересное случилось потом, что привело веселых людей в неописуемый восторг — по техническим причинам вылет задерживался аж на два часа, словно провидение сжалилось над ними. Вышло, что гость не опоздал и самое главное, что банкет не прервался, а продолжился в кафе аэропорта. Как по мановению волшебной палочки сама собой возникла скатерть–самобранка и местная мядуха неудержимым потоком полилась в молодые глотки спортсменов.

Разобравшись с тутошним суточным запасом спиртного, дружная компания сильно утяжелила и без того не легкий груз, предназначенный к отправке по маршруту Пермь — Минск, и еле–еле перекантовала его в зону проверки багажа и документов, а затем кое–как вкатила в зону улетающих пассажиров. Алексий с облегчением вздохнул, когда рухнул в кресло рядом с «дьюти–фри шоп», пытаясь сосредоточиться на предстоящем полете. Но не тут–то было, вездесущий Зюйдостов, непонятно каким образом проникший в зону, решил лично подвести своего друга к финальной черте расставания. И когда его нетвердая длань коснулась Алексия, то последний чуть не лишился чувств — воистину, пермское гостеприимство не имело границ.

Зюйдостов большим пальцем указал через плечо на магазин с дешевой заграничной водкой, и Алексий оказался на грани апоплексического удара, ибо жест означал продолжение банкета. Если перефразировать народную поговорку, то получится: не можешь пить, не мучай глотку. Алексий не просто не мог пить, он уже не хотел, не в силах был это делать. Горячительные напитки его больше не возбуждали, за время командировки они ему опротивели. Упасть в беспамятство Алексию не позволили, крепкая рука друга нежно, но целенаправленно подтолкнула его к источнику «наслаждений».

С этого момента Алексий перестал ориентироваться во времени и в пространстве, для него наступил момент истины — старт и почти космический полет в состоянии перманентного анабиоза. Его знания о себе, своих поступках и окружающем мире в период спячки были весьма расплывчатыми и отрывочными, даже тогда, когда он автоматом совершал какие–то действия. А все из–за того, что он не до конца прошел курс вхождения в состояние транса и адаптации к нему, то есть не выполнил предписанных другом рекомендаций. Память Алексия напоминала магнитную ленту, основательно пожеванную стареньким бобинным магнитофоном из 70‑х годов прошлого столетия, из–за чего воспроизведение или восстановление событий при ее помощи было весьма затруднительно.

Алексий кое–как помнил, как он попал в самолет и обессилено упал в кресло. Помнил, как раздражался, когда на него с багажной полки падали чужие вещи и предметы. Помнил, как народ, суетящийся непонятно по какому поводу, постоянно за него цеплялся, спотыкался, задевал его. Помнил, как переживал и нервничал из–за того, что их лайнер долго не взлетал…

Когда носитель информации преодолел трудновоспроизводимый кусок жизни благодаря лентопротяжному механизму, тогда мозг несчастного каратиста снова включился в работу.

— До каких пор нас будут держать на земле, когда же мы взлетим? — капризно обратился он к милой и терпеливой бортпроводнице.

Очаровательное лицо девушки исказила гримаса крайнего недовольства.

— Рейс уже завершился, мы находимся в Минске, — сказала она, а после короткой паузы доверительно добавила: — А у вас, уважаемый пассажир, сейчас начнутся проблемы с правоохранительными органами!

Алексий аж поперхнулся и вполне правомерно поинтересовался:

— Какие проблемы?

Ответ стюардессы поверг его в шок и трепет:

— Мало того что вы, уважаемый, изгадили весь салон, так еще и дебош устроили.

Алексий был из тех, кто мухи не обидит. Когда трезвый. Но в пьяном виде…

Однако стюардессу понесло, в школе она явно была отличницей по русскому языку и литературе, ибо сейчас замечательно живописала художества Алексия такими яркими красками и оборотами, что слушать это было очень и очень стыдно. Алексию невыносимо было смотреть в глаза пассажирам, особенно тем, кто пострадал от неконтролируемого поведения его желудка. А таких набралось немало.

Оказывается, в тот момент, когда мозги Алексия отключились, неожиданно взбунтовалось его естество, выражая несогласие с тем, что в течение недели над ним глумились и издевались. Вот здесь–то уж оно оторвалось на полную катушку, мстя своему хозяину тем, что он опускал его достоинство ниже возможного уровня. Алексий не выдержал, он сорвался с места и через весь салон побежал в туалет, избавляясь по пути от недомогания. До места он добрался уже выздоровевшим.

Мало того. После облегчения желудка Алексий обрадовался жизни, почувствовал половую раскрепощенность, проявил сексуальную озабоченность и превратился в маньяка. Этому половому гиганту не достало приключений в бане, и он положил пьяно алчущий глаз на симпатичную бортпроводницу, начал к ней приставать. Бедная девушка насилу отвязалась от него, хорошо, пассажиры помогли, указав единоборцу его законное место.

После яркой картины, нарисованной стюардессой, Алексий Ветер долго находился в безмолвном шоке. Он знал себя почти благопристойным, приличным и порядочным гражданином, а тут рассказывали такое, что ему и в страшном сне не примерещилось бы. Но приходилось верить. Его запоздалые извинения никакого значения уже не имели — у трапа самолета нетерпеливо переминался с ноги на ногу наряд минской милиции, поджидая его. Это было совсем не то, что девочки из бани. Решительные парни располагали достаточным арсеналом усмирительных ласк и очень желали принять в свои объятия пассажира из Перми.

Здесь у Алексия образовался еще один провал в памяти, и он не может рассказать, как избежал официального наказания. Однако, судя по помятым и долго нывшим от неизвестной хворобы бокам, наряд милиции прямо на месте прописал и отпустил ему полагающиеся в таких случаях процедуры. Получив полагающуюся дозу оздоровительного внимания, Алексий с черной неблагодарностью к правоохранителям, выразившейся в выкрике «Волки позорные!», наконец, оказался дома — уставший от командировки и душевного приема пермичей.

Итог его поездки напрашивался сам собой: Пьянству — бой!

 

9 мая — день третий — Победы

Во время завтрака наша сказочная затейница Ольга Владимировна со своими помощницами устроила мини–концерт, посвященный Дню Победы, любимому всенародному празднику. Поздравили ветеранов Великой Отечественной войны, которых оказалось всего два человека, в том числе и мой знакомый — Николай Васильевич. Потом начали чествовать узников концлагерей и детей войны.

На отдыхающих это произвело потрясающее впечатление, настолько все были тронуты душевным отношением персонала санатория. У кого–то, как у моей соседки по столу, Надежды из Санкт — Петербурга, недавно перенесшей инсульт, на глаза навернулись слезы, а у Симы, также приехавшей из Питера с внуком Глебом, в горле застрял ком. Какой уж тут завтрак — все были растроганы, одни не скрывали слез, а другие украдкой смахивали их рукавом, еще кто–то просто глаз не поднимал.

После завтрака участники празднества пошли на поляну, где развели костер, устроили конкурс военной песни, танцы, на которых в нашем кругу зажигал Василий Иванович, а бэк–данс обеспечивали Галина и Анна.

А потом мы с Анатолием, приглашенные через Галю и Анну на шашлыки, пошли на другую, более удаленную полянку, что была у озера Должина. Кроме трех мужиков — Анатолия, Александра и меня — тут были женщины в количестве семи прекрасных лесных нимф и одной, ну прямо–таки великолепной Бабы Ешки.

Шашлыки были приготовлены из свиной шеи, форели и ребрышек. Пока Саша колдовал над этой вкуснятиной, мы с Анатолием, не допущенные к процессу, только и делали, что ели и пили, и так повторялось великое множество раз. И для женщин это был прекрасный повод, чтобы над нами мило подшучивать. А шашлыки получились отменными, мы только пальчики облизывали, особенно впечатлила форель, с которой жир так и тек, оставляя следы на чумазых устах и грязных от копоти костра ладошках.

В компании было весело. И здесь мы, наконец, перезнакомились друг с другом: с магом и волшебником нашего стола Александром из Толочина и его милой подругой Валей из Копыля, которые очень нежно и бережно относились к своему замечательному чувству и в первую очередь друг к другу. На мой взгляд, это важно. Ведь в повседневной спешке мы иногда забываем, а подчас даже намеренно игнорируем это. Александр — пятидесяти семи лет, высокий ростом и крепкого телосложения, с мужественным лицом — оказался замечательным и добрым товарищем. Скажу как бывший подводник и милиционер, что я бы с ним не только в разведку пошел, но и по бабам тоже… Ой, простите, что–то меня в моих откровениях слегка занесло не туда.

Там же мы познакомились со Светой из Орши, Валентиной из Минска и Леной из Пскова, которая была с фотоаппаратом и все щелкала его затвором. Я тоже не терялся и делал кадр за кадром. Иногда мы с нею, словно шпаги, скрещивали лазерные лучи своих фотоаппаратов, перекрестно ловили самый удачный момент этой летящей на ветрах времени жизни. И потом договорились, что обменяемся электронными адресами, чтобы сбросить друг другу фотографии.

А душой компании была, вы не поверите, чаровница из города Орши — девушка лет восьмидесяти, которая травила анекдоты, как заправский боцман якорную цепь. Звали ее Светлана Иосифовна. Эта девушка с клюкой за словом в карман не лезла, достаточно было спровоцировать ее простой шуткой или немудреным розыгрышем, чтобы она отвечала по всем канонам дворовой или уличной словесности — острым словцом, которое при необходимости могло перейти и в непечатное выражение с вывертом. Но ведь не зря говорят «из песни слова не выкинешь», вот Иосифовна и не выкидывала, иной раз даже наоборот — подкидывала, что хворост в костер, для поддержания нашего искрометно веселого и доброго настроения.

В процессе общения я рассказал историю о том, как мама назвала меня в честь прадедушки. И получилось так, что женщины, не знавшие моего имени, ухватились за возможность восполнить пробел, почти не напрягаясь. Но бесплатного приложения к рассказу не получилось, ибо я историю–то поведал, да имени ни своего, ни прадедушки не назвал. Чаровницам пришлось слегка напрячься, что оказалось им не по силам, и они приступили к банальным расспросам:

— Так как же все–таки звали твоего прадедушку?

До поступления из аудитории этого вопроса я продолжал витать в романтических облаках в ожидании игры, примерять на себя роль инкогнито, таинственного парня. Но так как чаровницы не взяли с собой воображение и поставили вопрос ребром, то я, проявив потрясающую проницательность, наконец, догадался сознаться.

Чаровница без воображения — это страшная сила.

Когда мой друг Алексий пребывал промеж двух законных браков, то знакомые сердобольные тетки пытались познакомить его с «одной очень хорошей девушкой». Сказать, чтобы он велся, так и не очень, но об одном случае рассказал.

У него на работе была сотрудница в два раза старше, которая, тем не менее, всегда обращалась к Алексию на «вы» и по имени отчеству. Надежда Прохоровна по натуре была добросовестной и ответственной. Вот и она тоже прониклась «несчастливой» судьбинушкой такого славного парня, его жизнью без брака, поэтому пыталась приложить свою руку к созданию новой ячейки общества. На примете у нее была по всем параметрам достойная кандидатура — высокая и стройная, милая и симпатичная, строгая и щепетильная. С этой девушкой у Алексия случилось несколько встреч. Должен подчеркнуть, что Надежда Прохоровна как истинный мастер сватовства каждую встречу обставляла железобетонной легендой типа дня рождения или свадьбы. Несмотря на привлекательную внешность девушки (Алексий говорил, что кое–кто из его друзей был приятно удивлен ее красотой и даже завидовал ему белой завистью) что–то в ней ему не нравилось. Но что именно, он и сказать не мог.

Самым удивительным в их встречах был результат. Тот, кто хорошо знает Алексия, могут даже не поверить, что это правда. Дело в том, что мой друг — серьезный спортсмен, и естественно никакого спиртного не употреблял. А тут просто–напросто каждый раз нажирался, как скотина! Почему так получалось только с ней, объяснению не поддавалось. Конечно, он старался вести себя прилично, насколько у него это получалось. А получалось, наверное, не лучшим образом, потому что концовок встреч с этой барышней он не помнил.

В итоге и при обоюдном согласии они с этой замечательной красавицей разошлись, не успев натворить и наговорить друг другу гадостей.

Вот загадка природы: почему с одними женщинами мы, мужчины, умнеем, делаем карьеру, пишем стихи, а с другими — пьем и безобразничаем? Я думаю, все зависит от женского воображения. Как еще назвать это волшебное качество?

А вечером, как обычно, были танцы. Пришел я туда как на службу и по быстро возникшей привычке забился в уголок. Сижу и наблюдаю за публикой, при этом никого не трогаю и даже ни к кому с приглашением не пристаю. Но не тут–то было.

Девушка, примерно сорока пяти лет, по имени Инна, из Бешенковичей, — весьма активная и подвижная как в танцах, так и в жизни — зажигала в середине площадки. Однако ей, видимо, не доставало интима, и она, подойдя к выключателю, себе, а заодно и всем сделала темно. И продолжила зажигать там же и, как вы понимаете, не свет в окошке. После окончания соло Инна, намаявшись, будто цепом работала, еле волоча ноги, добралась до меня и устало плюхнулась на сиденье слева. И в этом, понятное дело, ничего удивительного не было, если бы не два малюсеньких обстоятельства. Первое — ее кавалер, моложавого вида, лет на пятьдесят, сидел в двух метрах справа от меня. И второе — ну просто совсем крохотная деталюшечка — Инна, как купеческая вдовушка своему приказчику, то есть мне, положила на колено свою хоть и правую, но весьма шаловливую ручку. Я‑то понял, что она в темноте, которую сама же и сотворила, просто перепутала кавалеров, тем более у нас с ним были одинаковые на ощупь вельветовые штаны. Но ведь… все могло быть и не так, а оказаться коварным экспромтом этой вертихвостки, завидевшей меня, скучающего, и позарившейся на мой покой. Она могла задумать проказу, чтобы лишить меня этого достояния.

Правда, Инна объяснила, что уже тогда почувствовала что–то не то, так как у ее кавалера по имени Валера штрокс был в более крупный рубчик. Но ей было недосуг обращать внимание на такие мелочи. Ага, пой, птичка, пой! Не то она почувствовала… Конечно, не то, ибо еще не добилась главного, чтобы почувствовать именно то.

Зато мы с ее кавалером очень даже обратили внимание на столь незначительное обстоятельство, поэтому многозначительно переглянулись, не скрывая при этом кривоватых улыбок. Как потом Валера прокомментировал мое состояние:

— У тебя даже лицо от удивления вытянулось, и глаза округлились.

Еще бы — выключить свет и тут же приняться покушаться на одежки, прикрывающие мои сакральные места!

Инна сидела, беззаботно вертя по сторонам головой, чуть ли не мурлыча и почти поглаживая мою коленку, которую я как бы нарочно ей подставил. Сам я, правда, при этом никаких ни звуков, ни даже междометий не издавал — с любопытством наблюдал, будто естествоиспытатель за подопытным кроликом, чем же это закончится. Инна начала что–то говорить, однако своей фразы не закончила, так как, наконец, решила взглянуть на своего друга. Увидев вместо него нечто иное в моем лице, она, как пушечное ядро, выпущенное из мортиры метким комендором, метнула свои бренные формы дистанцией не менее двух метров — из одного кресла в другое, приземлившись рядом со своим изначальным кавалером. Я только успел подивиться ее реакции и скорости исполнения маневра. Откуда только прыть взялась у сильно уставшей от танцев женщины. Плюхнувшись на свое сиденье, она прыснула заразительным смехом, и я как воспитанный товарищ ее поддержал, да и осчастливленный кавалер тоже, только со слегка просматриваемой на его лице кислинкой, как будто от неожиданно попавшей на зуб клюковки или клубнички.

На следующий день мы поехали на пикник с шашлыками. Собирая дрова, я вышел к нашему костру, где со спины увидел Инну. Мне очень захотелось еще раз смутить эту девушку без комплексов. Подойдя ближе, я поинтересовался:

— И как же вас зовут? А то вы с моей коленкой познакомились раньше, чем спросили у меня имя.

Инна, ненадолго смутившись, тут засмеялась и назвала свое имя. Тогда же я показал ей фотографию на своем мобильном телефоне, сделанную в момент, когда она, наощупь познав мою коленку, резко поменяла место, и уже сидела возле своего кавалера, умирая от смеха. По ходу дела я начал демонстрировать другие фотографии из серии «Жизнь замечательных людей в сказке под названием «Лесные озера»». И здесь, уже как бы имея полное основание, Инна все с тем же видом собственницы облокотилась на мои плечи, полуобняв их, и рассматривала фотографии. С учетом того что она перешла в более высокие сферы отношений — с коленки на плечи, можно было подумать, что ее чувство ко мне перешло на качественно более высокий уровень.

В дальнейшем при коротких встречах, помня о прошлом почти интимном знакомство, мы улыбались.

К сожалению, последующее поведение Инны благородством и щепетильностью не отличалось, так как она вела разнузданный образ жизни и как говорится, ни в чем себе не отказывала. По ходу повествования будут приведены личные особенности отдыха этой по–своему выдающейся женщины, а пока расскажу историю, которую можно было бы назвать «Блядству бой!»

Однажды Алексий Ветер со своим близким другом и неразлучным подельником по приключениям и похождениям Сергием Ивановым задумались и пришли к выводу, что вконец, а может быть и в корень сблядовались. И вполне естественно возник вопрос: а не слишком ли много они грешат? Может, стоит прекратить этот непотребный образ жизни, ну или хотя бы сделать передышку. Устали хлопцы от беспутной жизни — уж не мила она им стала своей беспросветностью. Жизненный тонус вместе с причиндалами поник, и закадычные друзья решили начать новую жизнь с чистого листа.

У Алексия и Сергия был довольно продолжительный период, когда они каждое лето ездили отдыхать на юг, где пышным цветом расцветало пьянство, блядство и любовь. В семидесятых годах прошлого столетия под словом юг обычно подразумевалось северное побережье Черного моря — известной здравницы Советского Союза. Для любого трудящегося попасть сюда приравнивалось к прижизненному посещению рая. Несмотря на слабое оборудование пляжей, ненавязчивый сервиз, неважную работу торговли и неудовлетворительное оказание любых, в том числе бытовых услуг, советский парадиз звал, манил и привлекал. Среди населения великой страны было много людей, которым не посчастливилось там побывать вообще, но были и такие, которые систематически посещали советские райские кущи. К таким счастливчикам можно было отнести и двух друзей Ветра и Иванова.

Сергий Иванов — ровесник Алексия, на голову или полторы выше его, стройный и подтянутый с красивым мужественным лицом. Он с удовольствием посещал тренировки своего друга Алексия, где увлеченно занимался каратэ. Сергий — добрый друг и легкий на подъем товарищ вполне пригодный для приключений или злоключений (тут уж как повезет). Отец Иванова в военной иерархии занимал серьезный пост союзного значения и был носителем высокого звания полковник. Он обладал далеко идущими связями, которые с легкостью опутывали некоторые сферы военной жизни вплоть до Черного моря. Одна из блатных щупалец отца Сергия дотянулась и до начальника какого–то военного тыла с забавной, а может и что–то действительно означающей фамилией Голодный в известном курорте, порту, городе под красивым названием Одесса. Ах, Одесса, жемчужина у моря! Выдающийся своим самобытным юмором культурный центр привлекал не только официальных и доморощенных сатириков, юмористов, но и толпы туристов, а также просто отдыхающих советских людей особенно в пляжный сезон, где было не протолкнуться.

Полковник Голодный (может он был родом из голодного края, а может это состояние его организма) достойно позаботился о приеме дорогих гостей, встретил друзей в аэропорту и заселил их в гостинице. Большое, можно даже сказать грандиозное дело! В семидесятых — восьмидесятых годах в летний сезон добыть номер в любой даже в третье- или пятиразрядной гостинице (прошу не путать с пятизвездочным отелем) было невозможно. Проще было бы найти жилье, а может и саму жизнь на Марсе.

Молодые красивые и многоопытные по женской части мужчины, коим тогда было всего по 25 лет, сходили на море, где прямо на месте произвели рекогносцировку. Они позагорали на грязном пляже, посмотрели на волосатых мужиков с отвисшими животами, полюбовались потными женщинами не в юном возрасте. Увиденная картина настроения им не добавила и совсем даже не порадовала. Тогда полковник Голодный своих дорогих и бесценных гостей туту же сбыл, точнее, передал на попечение коллеге по погонам и тылу в чуть менее знаменитый город и курорт по имения Феодосия. Здесь в гостинице под одноименным названием поселили Алексия и Сергия. В те годы, если в какой–нибудь среде обитания гостинице и городу давали одинаковое имя, значит, такой отель можно было назвать люксовым или вполне даже приличным.

Наконец минские туристы устроились и почти все им в Феодосии понравилось, во всяком случае, пляжи и женщины точно. Здесь они вели исключительно культурный и интеллигентный образ жизни, отдыхали и занимались поправкой подорванного, как оказалось непосильным сексом здоровья. Утро начиналось с легкой пробежки и купания в море, днем на свежем морском воздухе в уединении тренировали свои бренные тела. При этом никаких баб! Никакого курева! Никаких кабаков, ни баров и ни ресторанов. Только солнце, воздух и вода… а-а и тренировки тоже. Впрочем, прошу меня простить за вкравшуюся неточность, поэтому уточню, что друзья ходили в ресторан лишь затем, чтобы питаться, ведь не с голоду же им пухнуть.

В одно из таких посещений ресторана уже на второй день во время обеда молодые люди, конечно же, нечаянно, ведь Сережку Иванова за язык никто не тянул, познакомились с женщинами для них, разумеется, бальзаковского возраста, которым было слегка за тридцать. Перезрелые девушки, чтобы не упустить инициативы, новоявленных друзей тут же пригласили к себе в гости. Алексий в растерянной озадаченности изрек:

— Как же так. А наш обет безбрачия?

Сергий, как более опытный в женских вопросах чувак, в доступной форме положение и разъяснил:

— Нельзя резко бросать, а то можно получить какое–нибудь расстройство здоровья!

Сложившуюся ситуацию можно было сравнить с «Ошибкой резидента». Был такой замечательный фильм с участием известного актера Георгия Жженова. Случилась осечка, сработала реакция профессионала или инстинкт самца, который чисто механически по отработанной схеме или заученной методе нечаянно, как мы в детстве говорили, «я не нарочно» склеил двух мамок. Это с легкой руки, извините, с легкого языка ветрогона Алексия к женщинам пристало слово «мамки». Снявши последний запрет, веселая компания к одной из теток ввалилась домой.

Мамки оказались не только классными и охочими до постели тетками, но и замечательными хозяйками — прямо–таки неоценимое сочетание двух отрицательно–положительных качеств. В первый же день зрелые подружки по–домашнему накормили и напоили друзей и знатно их ублажали. Вечером, как положено мамки своих «деточек» уложили баиньки, а чтобы ночью одни не забоялись, сами рядышком и пристроились. Мамки оказались очень падкими (падшими) на ночную работу женщинами, поэтому весьма активно охраняли сумеречный покой новоявленных сынков. Они всю ночь глаз не смыкали, по каждому поводу, а то и без такового охали и ахали, а то и вскрикивали. Мамкам очень понравились великовозрастные сынки не только своим приличным и культурным поведением на людях, но особенно своими хулиганствами в постели без лишних глаз. Они готовы были их даже усыновить аж до конца отдыха. Однако непослушные малыши оказались с норовом, утром едва оторвавшись от мамкиных титек, тут же по–английски скромно и тихо удалились, бросив их на произвол судьбы–злодейки.

Надо особо отметить, что высоконравственная и амбициозная компания по возрождению и восстановлению порушенного и поруганного здоровья двух замечательных спортсменов с невероятным треском провалилась! А тут еще как назло самым неожиданным образом грянул гром! И так он грянул по черепным коробкам наших друзей, а точнее говоря по причинным местам, что оба не на шутку испугались.

Все началось с банального похода в туалет. У Сергия вдруг появились боли и рези, а потом прорезалась еще и зелень, нет, не в кошельке или в портмоне, тогда о ней знали лишь валютчики, а в органе, который отличает мужское достоинство. Когда Иванов в качестве доказательства предъявил необычную зелень Ветру, то оба путем несложных умозаключений с учетом своих небогатых познаний в медицине пришли к выводу, что этот недуг является французским насморком. Оба тут же впали в панику, а потом в прострацию!

Пребывая в заторможенном состоянии, два друга тупо и безвольно пытались оправдаться. Ведь они едва успели перейти к правильному и добропорядочному образу жизни. Исключительно для этой благородной цели сняли двух мамок, которые должны были лишь обеспечивать их быт, а остальное было лишь бесплатным приложением, которое к заморской хворобе никакого отношения не должно было иметь. Ну как тут в жизни не разувериться и не разочароваться? Из–за такого недоброго отношения к половым героям со стороны судьбы–злодейки, в их молодых мужских сердцах доверие к добрым делам вдруг резко поколебалось. Вот и Алексий по своей детской наивности доверился респектабельному и хозяйственному виду милых женщин, которые оказались очень жадными к тому, чего в СССР не существовало, речь о сексе. Однажды в его жизни уже было предупреждение свыше, которому он в полной мере не внял, за что в награду получил себе «достойную» жену. Вот и сейчас Ветер прилег на койку и прислушался к своему организму, так сказать обратил свой взор через себя к Богу, а тот молчит. Тогда он заглянул в свое дуло, а там тоже как будто бы порядок — никаких видимых изменений не заметно. Слава Всевышнему! Пронесло, все как будто бы в норме. Возрадовался Алексий, но опечалился Сергий.

Однако через некоторое время бурная радость уступила другому настроению. Где–то глубоко под ложечкой у Алексия очень прочно поселилось душевное неспокойствие — этот аморальный дискомфорт поднимался откуда–то снизу и каким–то непонятным саваном окутывал его мозг, который не мог уже и не хотел думать о другом. Его все прочие мысли заслонила противная болезнь с дурацким названием гонорея, но с романтическим псевдонимом «Французский насморк». Ветер беспокоился о собственном здоровье, которому он мог нанести непоправимый ущерб. На почве этого у заслуженного спортсмена затряслись руки, ноги и завибрировал мозг, грозя перейти в опасное состояние разрушительного резонанса. Здесь также присутствовал морально–этический аспект, который Алексия как кость собака грызла его совесть. Смешно подумать, его мучили угрызения совести перед собственной женой, так как он боялся невзначай подарить ей нечто божественное — от самой Венеры.

В итоге один спортсмен был озабочен лечением болезни, а другого мучила неизвестность. Сергий накупил медпрепаратов, потратив на них больше средств, чем на отдых в пансионате средней руки. Дело в том, что в те времена отношение к подобным заболеваниям в Советском Союзе было однозначным — постыдное, а их носителей считали попирателями советского образа жизни. Именно из–за этого большинство советского народа пациентов кожно–венерологических диспансеров и клиник сравнивало с осужденными. Диагноз веселой болезни, полученной от удовольствия, нес с собой ярлык прокаженности, поэтому никто этим не гордился и не хвастался, а наоборот старался скрыть как сам анамнез, так и его сопутствующие признаки аморального разложения личности.

Сергий, приступая к процессу лечения, сетовал:

— Если бы мы жили, как жили, то у нас никаких проблем бы не было. Надо было нам пить, курить, сношаться, а не спортом заниматься.

Друзьям в течение двух недель пришлось перейти к воистину образцово–показательной жизни: пробежки, тренировки, а у Сергия еще и лечение.

Кто бы мог подумать, что из–за какого–то пустяшного импортного насморка весь отпуск безнадежно бездарно пропадет, да и еще с возможными неизвестно куда ведущими последствиями. Алексий и Сергий чувствовали себя на пляже, в гостинице, на улице членами индийской касты неприкасаемых. До этого всегда доступный товар в виде доступных девиц вдруг превратился в острый дефицит прямо как в басне И. А. Крылова «Лисица и Виноград»: видит око, да зуб неймет. Вот он (она) виноград (дева юная и красивая) как будто лежит на тарелке (на пляже валяется), только руку протяни, и он твой. Ан, нет! Доступность эта призрачна и непреодолима. И столько там этого винограду (женского народу) пропало! Какой завял, другой безжалостно растоптан, третий гусеницами и червями попорчен, а какой был съеден другими едоками, прямо как мечты и чаяния бедных мальчуганов…

Однако кобелиная сущность неугомонных ловеласов все равно вырывалась наружу и давала о себе знать. Стоило только мимо пройти симпатично–фигуристой девушке в мини–юбке или в купальнике, как трахательный тонус друзей тут же, как ртутный столбик термометра у больного значительно превышал красную отметку. Однажды дошло до того, что Сергий на пляже познакомился с юной незнакомкой настолько красивой и обаятельной, что не устоял от шарма и привел ее в номер к другу… на консилиум. Да, да, скорей это был консилиум над пораженным аморальной язвой телом, нежели военный совет по захвату парижского предместья Шуази–ле–Руа. Сергию очень хотелось осуществить свой гражданский долг мужчины, однако он отдавал себе отчет и той хворобы, которая его настигла. Поэтому за сексуальной поддержкой он и обратился к другу, считая Алексия здоровым и готовым ко всякого рода подвигам. Однако психологическое состояние Ветра было ничуть не лучше, чем у Сергия, кто знает, может быть гораздо хуже. Ведь он медицинского обследования не прошел, да и визуальных признаков хвори не заметил, а с другой стороны может в этот момент как раза и вызревает она в его организме. А незнание подчас бывает хуже смерти, так как оно грызет и точит душу изнутри, лишая ее воли к сопротивлению. Не выдержав над собой глумления, у Ветра тут же сдали нервы и прорезался крик души:

— Чего вы от меня хотите? Я сам чуть не при смерти, вот сижу, жду приговора!

Юная гостья, внимательно слушая признания друзей, находилась в шоке, она стала пунцовой, а нижняя челюсть от удивления неконтролируемо отпала вниз, естественным образом вытянув ее симпатичное личико. Однако взяла себя в руки она вдруг выпалила:

— Ребята, какие проблемы? Да я сама такая же, как и вы — от того же чешуся и лечуся! Так что вы ничем не рискуете: зараза к заразе не пристанет!

Теперь настал черед удивиться и впасть в ступор ребятам:

— Ну и дела–а–а!!!

Долго пришлось нашим друзьям переваривать услышанное, а девушка, выдержав паузу, к первопричине добавила и следствие:

— Ребята расслабьтесь. Я прямо сейчас могу с любым из вас, а если очень захотите, то и с обоими сразу…

У мужичков от такого радушного предложения куда–то набекрень стала уползать крыша. Вновь поступившую информацию нужно было переварить. При частом заглатывании таких потрясающих кусков информации не ровен час быть несварение желудка, пардон, головы, ума и интеллекта. Первым пришел в себя Ветер, который решил со всем тактом и присущей ему интеллигентностью отбиться от великодушного предложения:

— Спасибо милая сударыня! От вашего широкого жеста я с огромной благодарностью откажусь. У меня еще неизвестен диагноз — может, я вообще здоров, поэтому мотать на винт чужие водоросли, не разобравшись со своими причиндалами, мне просто не с руки.

А подумав, еще и оправдался:

— За друга я готов положить и жизнь, но не мужское достоинство, я ведь его не на помойке нашел.

Если у Ветра все было просто и ясно, то Сергий оказался перед непростым выбором:

— Епсель–мопсель! А мне что делать?

Остальные почти хором уточнили:

— Как что?

Сергий озадаченно закинул руку за голову и стал в задумчивости чесать покрасневшее от напряженной работы сознания свое темя:

— Допустим, я с тобой сейчас попилю гири, а потом выяснится, что у тебя совсем другая зараза — не такая как у меня. И что мне тогда делать, лечить сразу две болезни или сначала одну, а потом другую?

Юная бесстыдница не нашла ни ответа ни контраргумента и вопрос табачным дымом завис в воздухе. В итоге получилось, что два нерешительных кавалера обломили девушку — в номер к себе пригласили, два часа мерились крутизной своих болячек от Венеры, но с кандидаткой пожелавшей оргии, так ничегошеньки и не сотворили, а ведь она мечтала и надеялась. Когда ее выпроваживали, то лицо у нее было как у алкоголика, которому дали бутылку со спиртным, а потом ее и отобрали.

Если молодой повеса Сергий был неудержим в своем порыве общаться, общаться и еще раз общаться с женщинами, то Алексий полностью погрузился в невеселые думы и было ему не до баб. Он мечтал поскорее оказаться дома, чтобы проверить себя на наличие или отсутствие веселой болезни.

По приезду домой Алексий в тот же день позвонил знакомому доктору, который на завтра назначил друзьям свидание в своем рабочем кабинете. С утра пораньше Ветер встретился с Сергием и на крыльях надежды полетел в лечебное учреждение, чтобы сдать анализы. С Сергием все как будто было ясно, его результат оказался предрешенным, так как количество спирохет в его организме перевалило за норму. Доктор, получивший результат анализа Сергия был поражен количеством гнилого продукта в молодом организме. Если про пьяниц и алкоголиков говорят проспиртованный, то про Сергия можно было сказать проспирохетанный.

Когда Алексий после получения радостного заключения, что его организм чист, то от переизбытка чувств он счастливый, так долго и старательно тряс руку доктору, что чуть было ее не оторвал. Алексий на полном серьезе обещал доктору перейти к праведному образу жизни и хранить верность своей жене. Однако до того, как он проявил благодарность доктору, ему пришлось пережить массу стрессов.

По молодости и неискушенности Ветер не мог предположить, что взятие проб на анализ окажется страшным и болезненным, а о постыдности явления я уж и не говорю. Когда лаборантка взяла длинную иглу гораздо длиннее его мужского достоинства и сказала, чтобы Ветер открыл шлюз для впуска в свой канал этой тонкой, но впечатляюще длиннющей несамоходной баржи (так как проталкивать ее туда нужно вручную), то он, лишившись чувств, брякнулся в обморок. Ему повезло, что он не промахнулся мимо кушетки. Однако его падение в обморок от медицинской экзекуции не спасло. Придя в себя, Алексий пытался избежать неприятной процедуры:

— Тетенька доктор, а можно этот анализ не делать? Как–то боязно…

Тетенька лаборантка тридцати четырех лет — красивая замужняя женщина, у которой муж-Казанова, любитель сходить направо или налево в зависимости от обстоятельств в лице Ветра видела своего необузданного страстями супруга–жеребца. В душе улыбаясь и торжествуя, она на лице удерживала выражение строгой уверенности в острой необходимости данной операции. Говоря прямо, она использовала ситуацию, а заодно и свое служебное положение, чтобы над Алексием поиздеваться:

— Конечно, можно и не делать, но…

Ветер, не дослушав, ухватившись за пояс штанов, сделал неловкое конвульсивное движение вверх, чтобы прикрыть свою срамоту:

— Тетенька врач! Огромное Вам спасибо за доброту и понимание!

— …Но в этом случае вы лишитесь своего мужского достоинства, которое просто завянет на ваших глазах, — с внешним безразличием ввела в курс неискушенного пациента хитрая и опытная женщина.

— Что же мне делать!? — взвился не диагностированный, но с серьезным подозрением на аморальную болезнь пациент, — А можно этот анализ сдать как–нибудь по–другому?

— По–другому не получится! К сожалению, советская медицина другими путями установления наличия спирохет в вашем организме не располагает, — с преувеличенным сочувствием безжалостный медработник отрезала путь к избавлению от операции.

Ветер прямо на месте чуть не впал в кому, оказавшись перед выбором вогнать себе в член длинную иглу или умереть от сознания возможного отсыхания самого дорогого и родовитого в организме пальца. Взяв всю свою спортивную волю, а также свой не судоходный канал в кулак Алексий почти собственноручно обеспечил вхождение туда узкого, похожего на иглу, медицинского желобка. Предварительно медицинская мучительница достала из стеклянного шкафа иглу с желобком, напомнившему Ветру колесную спицу от взрослого велосипеда: «О Боже, — подумал он, — неужели эту неестественно длинную пику мне сейчас загонят в мое драгоценное естество?»

Глаза Алексия неотрывно следили за манипуляциями лаборантки, а его мозг архивной черно–белой замедленной съемкой стал регистрировать какие–то непонятные страшные кадры. Когда сестра поднесла иглу к огню на спиртовке и стала ее накалять докрасна, то сознание бедного Ветра такой изощренной пытки просто не выдержало, оно просто покинуло своего хозяина. Несчастного Алексия к жизни вернул без какого–либо сострадания резкий запах нашатыря. Перед его глазами сначала прорисовались мерзкие черты лица злобной медицинской сестры, которая будто динамик включила свой противный якобы сострадательный голос:

— Молодой человек, чего вы так распереживались?

— Я… где я?

— Не надо так паниковать! Я всего лишь продезинфицировала свой инструмент. А вы что подумали?

И как показалось Алексию, она злобно засмеялась над ним и его страхами. Ему только и оставалось промямлить:

— Ничего я не подумал! Просто я заснул нечаянно.

Алексий будто в состоянии невесомости из отвратительного состояния перешел в плохое, то есть ему стало значительно лучше, однако все равно было нехорошо. Его мозг, будто спелое яблоко, изъеденное червяками, да еще и с дополнительной долбежной функцией продолжала точить одна маленькая, но въедливо пронзительная мысль: «Гори она гаром эта блядская жизнь! Да чтобы я, еще хоть раз посмотрел в сторону этих гребаных теток? Да ни в жизнь! Все! Завязываю свой судоходный канал таким крепким узлом, чтобы ни одна блядь какой бы она красавицей не оказалась, не смогла его развязать». А вслух он шепотом как молитву или заклинание повторял, запомнившееся любимую присказку своего друга моремана–подводника:

— Руби концы!

— Руби концы…

Суть этой истории очевидна без лишних слов: Блядству бой!

 

10 мая — день четвертый

Ранним утром, когда сон переходит в дрему и сознание находится или в отключенном состоянии, или в волшебном мире бога Морфия, я услышал, как мой сосед Василий Иванович что–то бормочет. Затем сон, словно ватой, снова окутал меня. Через некоторое время я опять перешел в состоянии дремы от нелепого бормотания Василия Ивановича.

— Все сволочи, сволочи, сволочи… — повторял он.

И снова мое перманентное состояние из дремы перешло в сон, накрывший меня плотным и непроницаемым туманом, как бывает в море с кораблями.

До сих пор не могу понять, что это было. Или Василий Иванович, используя метод аутотренинга, убеждал себя, что все люди сволочи, или таким образом зомбировал остальных на то, чтобы они были–таки сволочами, — я не знаю, однако для уточнения его характеристики это отнюдь не лишняя информация. Внешне вполне благообразный старичок. А вот, поди ж ты! Прямо какая–то тотальная нелюбовь к собратьям по разуму. Впрочем, может, это от недостатка того самого разума или любви, а может, от отсутствия того и другого вместе. Некоторые тайники души человеческой непроницаемы и к ним возможны только специфические подходы в виде тесных лазеек, через которые в этот мрак хоть и не попадешь, однако кое–что подсмотришь или подслушаешь. Если честно, то не могу сказать, рад ли я был знать жизнь соседа по палате с этой стороны, наверное, правильней сказать, что нет. Это был отрицательный опыт, который не всегда может пригодиться. Ну да забудем про стариковские огорчения и вернемся к веселой и бесшабашной жизни нашего санатория, где я куролесил с ветерком.

А жизнь отдыхающих продолжала бить веселым и непринужденным ключом и все по тому же месту — по голове, а заодно и по печени с почками и, наверное, еще по каким–нибудь жизненно важным органам. И было это не в тягость, а всласть. А так как от вчерашних шашлыков еще кое–что осталось, то мы с Анатолием вновь были удостоены приглашения, чтобы повысить мужской кворум Александра все в той же компании нимф.

Поэтому я в составе десанта, состоящего из мобильной группы Гали и Вали, а также водителя Александра и Иосифовны, старшего на машине, был заброшен в Ушачи для пополнения запасов огнеметной жидкости и прочих необходимых компонентов застолья. Зашел в отделение родного Белагропромбанка, где укрепил свое пошатнувшееся финансовое здоровье. А мобильная группа показала, что таковой не являлась, так как вытащить наших девушек из трикотажной секции универмага не представилось возможным. Пока не перемеряли все фасоны и образцы одежды, они не успокоились. И только Иосифовна, наша главная нимфа, сидящая на командирском месте, не выходила из машины, зато всех без разбору поторапливала на белорусский манер:

— Ну, дзе яны дзелiся?

А потом мы все на той же уединенной полянке снова пили горькую настойку «Налибоки» в приятной и веселой компании, наслаждаясь стряпней Александра. Травили анекдоты и потешные жизненные истории, где Иосифовна и Анатолий скрещивали свои острые языки–шпаги в словесной дуэли, будто наточенные клинки. И стала Иосифовна живым и потешным талисманом компании еще задолго до нашего туда с Анатолием проникновения, а главное ее душой. Ее негромкий говорок с белорусским акцентом, будто в частушечном перепеве с командирским баском Анатолия, солировал и приятно ласкал слух и наши души жизненными байками и новыми анекдотами.

Здесь я обратил внимание на худенькую и стройную девушку Лену из Пскова — самую привлекательную в нашей компании и, пожалуй, во всем санатории, скромную и милую. Слегка застенчивая, сдержанная, она отличалось от всех врожденным тактом и интеллигентностью. Если быть до конца честным, то надо сказать, что на нее я обратил внимание еще раньше. В обеденном зале было три ряда столов, в первом ряду занимал место Анатолий, во втором, центральном, — я и в третьем — Лена. Садясь за стол, я поворотом головы налево видел Анатолия, направо — Лену. Только если Анатолия я знал, то Лену нет, тем более, тогда я в ней ничего особенного не увидел. Однако, чем дольше мы общались, тем больше находил ее интересной и привлекательной.

Как и вчера, нами сегодня успешно был пропущен ужин. Разумеется, на такие пустяки никто не обращал внимания. Зато с удовольствием продолжили общение на танцах. Увлеченный замечательным знакомством, я весь вечер танцевал с Леной. Лишь однажды, отдавая долг внимания, пригласил на танец Галю. Этой паузой воспользовался Анатолий — «тонкий» ценитель изящного и прекрасного. Он прытью бросил Майю и подхватил Елену. Вот здесь можно было убедиться, насколько она стройна и изящна, ибо смотрелась тоненькой березкой на фоне Анатолия, мощного баобаба. Да простит меня читающий эти строки Анатолий!

В этот раз на танцах было как никогда мало народу, и все свободное пространство практически полностью занял местный повеса, пришедший сюда в более чем нетрезвом виде. Молодой человек лет тридцати был рослым и почти стройным. Сопровождавшая его девушка, выглядевшая лет на двадцать пять, в белом спортивном костюме, сквозь брюки которого кокетливо проглядывали стринги, тоже была во хмелю, но меньше чем ее партнер. Зато уж он изгалялся, как только мог, танцевал практически со всеми и готов был всех любить, целовать, обнимать и радовать своими маловыразительными движениями. При этом его, радостного и счастливого, штормило и заносило на виражах. Несколько раз радость бытия роняла его на пол, но он был целеустремлен и неуклонен, поэтому вставал и продолжал потрясать публику своей трудно воспроизводимой хореографией. Бесшабашным и назойливым состоянием и видом, а главное поведением он всех просто достал, и скажем прямо — достал конкретно!

Вдруг у него с Александром назрел скандал, хотя я этого момента не увидел, так как стоял к ним спиной. Видимо, разгульный и развязный повеса проявил непочтение к Валентине — даме Александра. Еще мгновение — и он вспыхнул бы, как пламя пионерского костра от нечаянно пролитой на него канистры бензина. Александр, вступаясь за честь весьма любимой им дамы, зло играя желваками, был готов одним ударом вогнать охайника в землю. Правда, сам виновник скандала сквозь пелену спиртного просто не видел и не осознавал грозящей ему опасности. Ведь чтобы его просто уронить на землю, хватило бы усилий обычного семиклассника среднего физического развития, трудно себе представить, что бы с ним сделал Александр, находясь на пике своего раздражения. Кто–то уже метнулся, чтобы снять накал раздора, однако я оказался в более выгодной позиции. Протиснувшись промеж двух «гераклов», я, как пародийная богиня правосудия, даже не пытался взвесить на своем безмене обоих тяжеловесов, а ухватив за талию возмутителя спокойствия, увел его в противоположный угол «ринга». Пока вел, будто бабка–шептуха, заговаривал его померкший, остающийся почти без признаков жизни, на сегодня уже точно потерянный разум. Однако некоторые всполохи остатков сознания вдруг потребовали сатисфакции, и для него было неважно, от кого получить по фейсу, поэтому он и предложил первому встречному, то бишь мне:

— Пойдем… выйдем… — на связную, а тем более на развернутую форму своего предложения у него не хватило ни ума, ни сил, ни даже слов.

Хотя лично для меня смысл этой лаконичной и уже ставшей сакраментальной фразы известен с детства, поэтому ее перевод с рабоче–крестьянского диалекта на интеллигентский не требовался. С другой стороны, как противника я его не представлял, поэтому сказал что–то успокаивающе–угрожающее:

— Давай, ты лучше присядь…

И пока вел его как маленького, поглаживал по пузику, как утихомиривают разбушевавшиеся газики в животике младенца, затем почти бережно усадил в кресло. Впрочем, это не помогло, так как «газики в животике» продолжали бушевать и «наш малыш» куражился, и всех, в том числе нашу компанию, утомил, и мы вышли на улицу прогуляться с неприятным осадком в настроении.

Дабы отвлечь и развлечь своих друзей, я рассказал озорной случай из бесконечной коллекции про Алексия. Алексий по женским судьбам проносился ураганом или тайфуном, сметающим все на своем пути, сквозняком или легким ветерком, проникающим во все щели. Иногда женщины устраивали разборки между собой, претендуя на полное и безраздельное обладание Ветром. Но невозможно поймать воздушный эфир и удержать в ладонях песок или воду. Поэтому Алексий буквально летел вперед по жизни. И проказником, не ведающим меры, невидимой пылью, отцветшими лепестками или сухим листом завихрял вокруг себя всех, кто ему попадался, подхватывал и нес их в пространства. А потом, переменившись или все забыв, забрасывал неведомо куда, неизвестно где оставлял. Тут уж кому как повезет или кто на что нарвется. К разным людям Ветер оказывался повернутым той или иной стороной — доброй или злой, равнодушной, а то и совсем никакой. Он был безжалостным или щадящим, заинтересованным или безразличным, хамоватым или предупредительным. Это зависело не только от его отношения к человеку, от личности того, с кем свела судьба, но и от его настроения, даже от погоды, как и бывает у пострелов. Как атмосферный ветер дует и перемещает воздушные массы по своим природным законам, так и Ветер имел свои тайные законы, принципы и установки, например, он не мог тронуть девушку друга или обидеть ребенка.

Алексий в период взросления с целью развития в себе творческих наклонностей вольного художника, для реализации жизненных устремлений поступил в высшее учебное заведение — художественное училище, где учился премудростям работы со светом и тенью, вырабатывал вкус. Вольного художника от вольного ветра разделяет лишь стена дома. Так было и у него: пока он корпел в студии, на занятиях — это был студент, а вылетел на улицу — Ветер. Зато летом, на природе, он не менял своего ветреного качества. На время летних каникул, как его отец, мать, сестра и муж сестры, он работал в пионерском лагере физруком. Что такое руководитель по физкультуре в пионерском лагере? Если он молодой красавец с фигурой Аполлона, то это стоящая на тумбочке или торчащая в виде закладки в очередном любовном романе икона Георгия Победоносца, поражающего своим копьем прямо в язык всех соперниц. Пионервожатые и воспитатели женского пола и, разумеется, приемлемого возраста являлись той самой целиной, что сама просилась быть возделанной лагерным ловеласом. Деятельность физрука у всех на виду: соревнования, конкурсы, игры — ну как тут не поиграть рельефной мускулатурой. А мускулатура у Алексия была в порядке: регулярные тренировки по восточным единоборствам, увлечение культуризмом принесли свои плоды. Ни одна девушка не могла устоять против животной мощи и культурной архитектуры его тела. С учетом того что среди педагогического состава преобладали девушки, да и в обслуге тоже, то бегущему по ветрам Ветру было где погулять и развернуться.

И вот однажды среди обслуживающего персонала лагеря появилась юная особа, которой еще не исполнилось семнадцати лет. Возраст нежный и деликатный, юное создание уже стремилось повзрослеть и в то же время не успело оторваться от детства. Девушка по имени Алена жила в одной из ближайших деревень, и на должность посудомойки была взята по знакомству. Застенчивый взгляд голубых глаз, скромная и приятная славянская краса выделяли ее из довольно однообразной череды других обольстительниц. С роскошно–длинной светло–русой косой, вся тонконогая и стройнотелая, она напоминала хлебный колосок, тянущийся к солнцу. Ну, колоску — солнце, а для Алены светилом стал Алексий, который посматривал на нее, да не засматривался, так как его железным правилом было — не обижать детей. Не ведала подрастающая красавица, что Алексий был не добрым солнцем, а безжалостным Ветром, вот и получалось, что тонким колоском тянулась к неуловимому потоку воздуха, желая бурь, потрясений и волнений.

Ареной несбывшихся надежд была столовая, куда Алексий приходил по нескольку раз на день не только для еды, но и для проведения спортивных состязаний по настольному теннису, шахматам и шашкам. Томные взгляды, глупые вопросы, случайные разговоры, смущение от обычного внимания со стороны Алексия, нечаянные прикосновения доводили Алену до дрожи в коленях и паралича всех мышц. Она накапливала свои впечатления, как неопытный охотник накапливает скромные и непритязательные трофеи, превращала их в инструмент грез и надежд. Сколько раз, проходя по территории лагеря и завидев Алексия, она меняла направление движения, чтобы оказаться к нему поближе! Сколько раз придумывала предлоги, чтобы лишний раз к нему обратиться с вопросом и ощутить оплавляющий волю жар его холодных глаз.

Однажды Алене изменили выдержка и терпение. Ноги сами привели к Алексию, когда тот в кладовке разбирался со спортивным инвентарем. Разговор для влюбленной девушки оказался неожиданным, с ее стороны был порывист и горяч, а с его — выдержан и даже холоден, как бодрящий душ.

— Здрасьте…

— Привет! — сказал он, не оборачиваясь к ней. — Хотя мы уже встречались сегодня.

— Вы же знаете, как я к вам отношусь, — неожиданно выпалила Алена.

— Скорее, догадываюсь. А в чем дело?

Алексий, понимал состояние девушки.

— Как в чем? Неужели вы не видите, что я люблю вас! — Алексия признание озадачило, поэтому он не нашелся с ответом, зато Алена продолжила наступление: — Делайте со мной что хотите! Я хочу вам принадлежать!

— Но ты для этого молода…

— Какая разница! — воскликнула девушка, теряя терпение. — Главное, что я хочу вас, а вы меня! Я же вижу, какими глазами вы на меня смотрите.

Алексий был бы не против так повернуть отношения, однако возраст девушки являлся серьезной преградой.

— Прости, Алена, я не могу переступить через свои принципы. Посмотри на себя, ты же еще дитя…

— Это не имеет значения. Вы мне нужны, мне без вас очень плохо. Что мне делать?

— Приходи, когда повзрослеешь, — пошутил Ветер и поставил точку в разговоре.

Но кто бы мог подумать, что тонкий колосок окажется выкованным из стали и настойчивым в достижении цели?!

Прошло пять лет. Алена повзрослела и еще более расцвела, стала настоящей прелестницей. И опять явилась в ту же кладовку, где колдовал Ветер над спортивным инвентарем, и припомнила ему последние слова. Отпираться от них было сложно.

И Ветер не устоял.

Да, бывают в жизни огорчения…

Мы ходили по центральной дорожке туда–сюда и фотографировались, пока к нам не присоединился Анатолий. Он хромой от рождения, и мне было его по–человечески жалко. Однако кому–то из наших нимф он, неприкаянный, мешал, и они его прогоняли от себя.

От большой компании в конце концов остались Лена, Галя и Анна, что жила в соседнем номере. Анна — привлекательная девушка восточного типа, со стройной фигурой и роскошным бюстом, который я нечаянно оценил в одном из вчерашних танцев. Как она сказала, именно тогда Сергей ее слегка приревновал ко мне. Правда, оснований к этому никто из присутствующих не заметил, однако был момент, когда я на Анну смотрел, как на весьма даже привлекательную особу противоположного пола. Но это было настолько кратковременно и даже мимолетно, что меня удивил Сергей, сумевший это заметить. Впрочем, он мог меня заподозрить просто так, на всякий случай. Вот в таком коленкоре полулюбовных треугольников, если так можно выразиться, на тот момент мы пребывали.

Другие замеченные треугольники я для ясности опущу. Хотя, как будут развиваться события в дальнейшем, неизвестно. И кто знает, может быть, некоторые их углы и стороны еще и обнаружатся в более явном виде.

Впрочем, вернусь к трем упомянутым нимфам, а заодно и к себе. Вчетвером мы поднялись на третий этаж, в 42‑й номер, где обитали Лена и Галя. Это было в двух шагах от библиотеки. Удачно позаимствовав из соседней лоджии недостающий стул, мы уютно устроились за столом и продолжили совместное времяпрепровождение. И так это было всем приятно, что незаметно для себя мы выпили бутылку ликера, впрочем, у нас была еще одна неоконченная пьеса (бутылка коньяку) для механического пианино (приятная компания). Однако для кого–то этого оказалось недостаточно, и юная сумасбродная нимфа по имени Анна послала меня, вы просто не поверите, зачем — за духмяной колбасой. И так восточной красавице понравилась эта идея, что ею заразились другие участницы вечернего «марафона».

В общем, послали меня как самого молодого парня выполнять поставленную задачу. Скажу честно, что спасти мир с первой попытки, как в американских фильмах, мне не удалось. И по закону жанра мне в помощь была отряжена черноокая Анна. И знаете, у нас это получилось. Мы, походя спасли мир — мир наших недавно зародившихся приятных и ни к чему не обязывающих отношений. Правда, при этом, как и положено согласно американскому сценарию, попортили нервы «плохим парням» — ночным вахтерам женского пола двух спальных корпусов. И обещали еще вернуться, а главное то, что мы сдержали свое слово, ведь нимфа по имени Анна по–английски предрекла: «I’l be back» («Я к вам еще вернусь…»). А возвращались мы круче, чем американцы в своих боевиках и вестернах, несмотря на «смертельные» угрозы «плохих парней» в наш адрес, и сделано это было цинично и вальяжно с попранием их сна и покоя. И так было два раза. В общем, повеселились на славу.

 

11 мая — день пятый

Ступив на землю санатория только четыре дня тому назад, я просто кожей почувствовал пристальный интерес к своей персоне, особенно со стороны женской части отдыхающих. И это было понятно, так как сто пятьдесят человек, или пусть даже больше, оказывается, — не так уж много. Поэтому появление новой жертвы (для женщин) или соперника (для мужчин), или партнера (для друзей и подруг), или хищника (для самого себя) вызывает естественный интерес. Затем в столовой, куда я пришел на ужин, когда почти весь пансион был собран до кучи, моя дубленая любопытными взглядами шкура уже зудела, как от мощного аллергена.

Однако прошло время, и я сам был уже в роли аборигена, перезнакомившегося со многими обитателями санатория. И быстро понял, что этот санаторий не такой уж большой «плацдарм», на котором можно было бы полноценно развернуться вовсю ширь своих оперативно–тактических возможностей. Поэтому появление нового отдыхающего у меня, как у всех, вызывало вполне законный интерес. А наличие крайне незначительной мужской прослойки создавало для ее представителей условия заповедника, или заказника, где непуганая и трепетная «дичь» в томлении ждала «расправы» над собой.

Еще одно наблюдение: когда у меня спрашивали, откуда я прибыл, и я отвечал, что из Минска, то у моих земляков–белорусов с Витебщины это почему–то вызывало не то удивление, не то еще что–то мне неведомое. Некоторые даже переспрашивали, словно не расслышали или просто не верили своим ушам. При этом я чувствовал свое родство с марсианской диаспорой. Зато, если кто–то признавался, что приехал из Москвы или Санкт — Петербурга, то местный народ реагировал вполне адекватно — привычно. И кстати сказать, из России отдыхающих было много, может быть, даже больше, чем моих земляков. По разговорам, которые велись в нашей среде на эту тему, я понял, что в России отдых в санатории аналогичного уровня стоил раза в три дороже, да и качество лечения у нас оценивалось высоко. И потом, для россиян Белоруссия — какая–никакая, а заграница.

Еще одна часть отдыхающих была из Витебской области. И только на третье место я бы отнес Минщину. Впрочем, это мое личное наблюдение, поэтому если я не корректен в своих оценках, то прошу меня простить, так как на проведение более серьезных исследований времени не было, ведь я полностью отдавался процессу лечения. От чего, — спросили бы у меня. Да я и сам не знал. Наверное, от нервов, ведь это от них случаются все болезни, почти все, не считая тех, которые приобретаются в санатории в результате безоглядных и неосмотрительных контактов с противоположным полом. Тем более, я, как и прежде, свою фразу «Наберу водки и поеду в санаторий лечиться» считал шуткой, а на деле получилось, что таким образом поправлял свое здоровье каждый день. И так было пять дней подряд, а на шестой, то есть на завтра, я взял тайм–аут, а затем снова в том же режиме лечился, лечился, лечился и еще раз лечился.

Должен заметить, что санаторий — это удивительное место. Тут я сделал одно весьма важное и почти научное открытие. Его суть такова. Вечером лечишься с друзьями исключительно проверенным в веках народным средством, а со следующего утра — лечебными мероприятиями. Днем проходишь назначенные врачом процедуры, и как результат — не остается ни в одном глазу, ни в одной извилине, и даже запаха не остается. Вот таким изуверским способом умаляется эффект народного лечения, то есть он нейтрализуется процедурным вмешательством. И получается, что водка с пивом летят на ветер. Да на такое лечение никаких денег не хватит!

Кстати, когда я, вылечившийся от всех болезней, отдохнувший, набравшийся сил, появился на работе, у нас в стране как раз был разгар экономического спада (наш рублевый зайчик вдруг загалопировал по финансовой горке куда–то вниз), и одна знакомая девушка на работе спросила у меня:

— Куда вы потратили отпускные деньги, ведь вы так вовремя ушли отдыхать? Наверное, что–то ценное купили для семьи?

Почти с белозубой улыбкой, как в рекламе нашего открытого акционерного общества «Белагропромбанк», я провещал:

— Разумеется. Из отпускных денег своего родного банка я произвел выигрышную инвестицию в собственное здоровье, купив путевку в санаторий «Лесные озера».

Дело в том, что эту девушку я в общих чертах уже посвятил в детали своего отдыха и лечения, поэтому она со скептической улыбкой переходящей в гомерический смех, сказала:

— Да–а–а! Уж вы–то произвели ка–пи–тальную инвестицию!

После обеда я изыскал или зубами вырвал свободное время — паузу между дневными и вечерними процедурами (ох уж это лечение!), чтобы прогуляться вдоль санаторного озера. Это озеро Должина, но его я так назвал потому, что оно располагается в непосредственной близости от санатория. Прошел по пересеченному как лесом, так и ландшафтом берегу до протоки, которая соединяет два озера — Должина и Вечелье. Сначала шел по дороге, затем спустился к берегу, увидел, что я недалеко оторвался от оборудованного спуска к воде для курортников, снова поднялся к дороге, чтобы подальше удалиться в уединенную глушь. После этого снова спустился к озеру и шел вдоль кромки воды до протоки, где заканчивается санаторный берег озера. Там имеется островок с небольшой лесной проплешиной, а через протоку перекинут ствол спиленного дерева. У меня возникло желание перейти на противоположную сторону, однако я поленился мочить ноги. Вдоволь налюбовавшись озерной красотой, я развернулся в обратном направлении.

И тут не удержался, чтобы не спуститься по деревянной лестнице и не сделать пару снимков озера против яркого солнца. Я планировал показать их маме.

В этот день снова были устроены посиделки в номере Галины и Елены, в числе приглашенных оказались Анна с Сергеем и я. Сидим, выпиваем, закусываем и просто общаемся, вдруг мое нутро в кармане заголосило не человеческим, а мобильным голосом. Звонил мой друг Петр, женившийся на юной прелестнице. Поговорили о том, о сем, а потом он мне передал опасение своей молодой жены о морально–нравственном состоянии моей неугомонной души и требовательном к комфорту теле. Я, разумеется, был тронут заботой обо мне, поэтому клятвенно заверил Петра и его жену, что цветок моей невинности сорвать еще никто не посмел. Так как при этом разговоре присутствовала его жена, то на следующий день, когда я позвонил, он как преданный друг поделился, что она слышала в телефон громкие женские голоса и смех, поэтому и выказала озабоченность моим поведением. Но друг есть друг, спасая мою репутацию, он пошел на маленькую хитрость — сказал, что в моем номере был громко включен телевизор. И я подтверждаю, именно так оно и было. Должен заметить, что мифический двойник Алексий Ветер унаследовал черты своего сквознякового характера как от меня, так и от Петра — наперсника детства.

Так вот… Я уже упоминал, что у Ветра была подруга, которая пришла к нему в детстве, прошагала рядом с ним отрочество, юность, молодость, а в зрелом возрасте взяла да и бросила его… Может, она, как больная собака, ушла от хозяина, чтобы встретить старость и просто умереть как женщина… Может.

Этот Алексий — странное атмосферное явление. При ветреном характере и легкомысленном отношении к мимолетным встречам и проходным интрижкам он сумел сохранить трогательно–доброе и нежно–бережное отношение к своей детской любви. Это хрупкое чувство, не расплескав, он пронес через всю жизнь.

Так получилось, что много лет он принадлежал властно–склочной и требовательно–истеричной женщине, которая заставила его жениться на себе. В результате брака (в данном случае это слово является качественной оценкой отношений) на свет появились две хорошенькие дочки, и мой с тех пор Алексий именует себя «дважды дед Советского Союза». Конечно же, наличие в душе страшной занозы в виде такой жены не позволяло свободному и независимому Ветру греться у семейного очага. Поэтому его пленила и звала Звонкая — его дуальное дополнение, его второй, женский, полюс. Его свет по имени Света была замужем, и по той же причине, что и у Алексия, в ее семейном очаге огонь давал нестабильное и перманентное тепло. Поэтому встречи этих разведенных или не соединенных жизнью душ, когда частые, а когда с некоторыми перерывами, были настоящим отдохновением для них. Их совместные посещения бань и компаний не всегда заканчивались сексом. По этой же причине в свое время они не торопились распрощаться с детством, поэтому их духовная близость довольно поздно перешла в физическую. Это произошло, когда Алексию исполнился 21 год и он уже пару лет обретался в браке. Срок совсем даже не ранний, чтобы перейти от девственных отношений к зрелым, что лишь подтверждает одно: духовная близость была им важнее. Тем более удивительным оказался разрыв, произошедший по инициативе Звонкой.

Последняя встреча состоялась в доме Светы. К задуманному разрыву, к надрыву продолжительностью почти в жизнь, она подготовилась тщательней обычного. Однако Ветер торжественности в той встрече не заметил и не понял, что это были проводы их отношений. Возможно, его сбило с толку то, что прощальное свидание прошло при свечах, с шампанским, за неспешным разговором, и скорее напоминало обычную встречу старых друзей, а не посиделки любовников. Они делились последними новостями, успехами, планами на будущее. Затем была ночь. В эту ночь Звонкая была ненасытной, и отдавалась Ветру как в последний раз, ибо это и был последний раз. Только Алексий этого не заметил, хотя в его наитии ненавязчивой, но памятной закладкой поселилось нечто тревожно–щемящее. Это нечто впоследствии стало потихоньку расти, все больше заполняя собой душу, частенько посылая оттуда неясные сигналы сердцу, которое реагировало не совсем обычно — то вдруг сожмется как от обиды, а то бессильно расслабится.

Утром грустная и сосредоточенная Света объявила Алексию, что эта их встреча — последняя. Оставив в тени причины такого решения, она тут же эту тему и закрыла. Алексий был встревожен, однако словам любимой не верил, не мог поверить, и был уверен, что они снова встретятся — не через месяц, так через год. Однако после памятной встречи прошло уже с десяток лет, а… изменений нет!

Такие связи просто так, беспричинно не рвутся, как бы кто–то ни пытался освободиться от них с помощью обета или наложения епитимьи на обездоленную душу — не получится. Из духовной ямы выходов не так уж много: или доживать век деревцом с подрубленными корнями, истощая плоть и дух; или мозг, переполненный тоской, взорвется, в лучшем случае тихо сойдет с ума; или душа, настрадавшаяся от искрящегося желания встречи, копя этот заряд, разрядится молнией и опустеет. Полагаю, что скоро яркая Звонкая назначит свидание легкомысленному Ветру, лишь бы с решением не опоздала…

 

12 мая — день шестой

Сегодня у меня разгрузочный день — только медицинские процедуры, без добавления народного средства, поэтому свободное от лечения время я решил посвятить отдыху. Сразу после процедур и вплоть до самого обеда находился на озере.

От дороги прямо к воде ведет длинная мощенная деревом дорога. Она расположена полого, местами с наклоном и без ступеней. На песчаном пляже совсем небольшого размера расположилась единственная женщина, которая купаться не осмелилась, а просто умылась озерной водой. На мой вопрос купальщица ответила, что вода еще холодная.

Я посидел на деревянном помосте, что у самой воды, наслаждаясь замечательным пейзажем. Погода была ясная и солнечная — почти жарко.

Насидевшись под теплыми и ласковыми лучами, начал подниматься наверх. От безделья или еще от чего принялся считать ступеньки. Их было много. Я шел и считал, а пройдя примерно половину пути, той частью ума, которая не была занята арифметическим действием, подумал: «Лишь бы не повстречались знакомые, а то придется с ними здороваться, и тогда я обязательно собьюсь со счета». Получилось бы как в поговорке «на колу мочало — начинай сначала», пришлось бы мне возвращаться в начало своего пути. И такое безобразие могло повторяться столько, сколько бы я приветствовал встречных.

Мне повезло, и я никого не встретил, только почти у самого верха увидел, как мимо лестницы прошли две милые сокамерницы Галя и Лена. Машинально подумав: «Что за нелегкая их сюда принесла?» — я принял меры к тому, чтобы они меня не увидели или хотя бы не узнали. Впрочем, поручиться не могу, может, они меня и увидели, но со мной не поздоровались и в мою сторону даже не посмотрели. Одновременно с восхождением на верхнюю точку лестницы я с удовлетворением выполнил возложенное на себя бремя — сосчитал сто семьдесят девять ступенек.

В 16.00 я вторично спустился к озеру, чтобы полюбоваться вечерними видами. Погода все еще была солнечная, однако, жара спала.

Санаторий «Лесные озера» находится на верхней гряде холма. А цепочка из четырех озер расположена в естественно образовавшейся низине и вытянута с юга на север, с небольшим отклонением в сторону востока. Все они в самой широкой части составляют не более пятисот метров.

Самое южное, оно же и самое маленькое, всего шестьсот метров в длину, судя по карте, имеет вид неправильного бумеранга, называется Борковщина.

Затем в северном направлении практически на два километра тянется санаторное озеро под названием Должина, разделенное в длину дорогой на Ушачи.

Третье озеро Вечелье, наиболее крупное — в длину более трех с половиной километров. С таким же названием во всех магазинах окрестностей продается минеральная вода, понравившаяся мне по вкусу. Это озеро в два раза больше, чем Должина.

Завершает это великолепное ожерелье с синевой небольшое озеро Волчо, длиной чуть более километра.

Все четыре синих озера заключены в богатую зелень из соснового леса и представляют собой живописнейшее место. Они по всему периметру окружены соснами и елями, настолько близко подступающими, что обломки некоторых из них торчат прямо из воды, а упавшие — создают природные мостки. Эти деревья как в зеркале красиво отражаются в спокойной водной глади, создавая замечательный природный ансамбль. Такая густота деревьев затрудняет подход к озеру даже человеку, а про какой–либо транспорт и речи нет. Единственное транспортное средство, годное для путешествия по озерам, это велосипед, да и то большей частью он превращается в обузу, так как неудобный подход к воде затрудняет продвижение на нем вдоль берега даже по узкой заросшей тропинке.

Настоящие лесные озера!

И воздух здесь не то, что в городе — свежий, пахнущий хвоей. Кто–то говорил, что прожив месяц в лесу можно излечиться даже от астмы. А нам, городским жителям, надышавшись этим воздухом до беспамятства, уже хотелось подползти к выхлопной трубе и нюхнуть привычной урбанистической отравы.

Как–то, гуляя по лесу в окрестностях санатория, я обратил внимание на местных кукушек. Они так бесконечно долго куковали, что меня некоторое время преследовала навязчивая мысль о том, что будь я суеверным, то обязательно насчитал бы себе долгие, годы жизни.

Наш санаторий находился в непосредственной близости к озеру Должина, и чтобы к нему попасть, как я уже говорил, необходимо преодолеть большое количество ступенек. По ним ступать мягко и удобно, но не в мокрую погоду, так как запросто можно поскользнуться и в автоматическом режиме скувырнуться в самый низ. Каждая ступенька сделана из толстой половой доски, но, несмотря на это, ступая на нее, чувствуешь, как она упруго демпфирует вес твоего тела.

Я спустился к двум деревянным, удобно расположенным на местности террасам. Народу — минимум. Слева от террасы на крохотном пляже разместилась пара — Валера с Инной, а недалеко от них, ближе к камышу или чему–то подобному, расположился рыбак. Это Дима, сосед Валеры по номеру, пытался что–то там удить.

Семейная пара из Москвы расположилась на трапе, который спускается прямо к воде. Их сын Глеб — тезка моего соседа за столом — непослушный малый лет восьми, я пару раз видел, как ему доставалось от очень строгой и весьма привлекательной мамы, гулял рядом, то бесцельно бродил по деревянным террасам помоста, не зная чем себя занять, то бегал босиком по воде и разгонял стайки мальков.

Ах, дети… Давно ли я сам был таким же сорванцом. На меня нахлынули воспоминания ранних лет.

Когда мне исполнилось семь лет, моя мама продолжала работать кондуктором, поэтому в школу–интернат привезла с опозданием в несколько дней, что кардинальным образом повлияло на мою дальнейшую успеваемость. Ученики наше заведение называли инкубатором. Наверное, мы действительно напоминали цыплят, выгревающихся под ультрафиолетом лампы. Здесь за партой я научился читать и считать. Недалеко от школы протекала узкая речка–вонючка с осыпающимися торфяными берегами, в которой было больше пиявок, чем мальков, еще здесь хватало головастиков, со временем превращающихся в лягушек. В замечательном обществе червяков и земноводных я оказался один, с ними и научился плавать. Моему обучению также поспособствовало сознание того, что на середине речки глубины было мне с головкой, именно на этом месте я особенно часто перебирал руками по–собачьи. Тогда и представлял себя моряком с потерпевшего крушение судна, которому, чтобы спастись, достаточно было преодолеть всего пару метров. А летом после первого класса мама определила меня на смену в пионерский лагерь за городом. Мне там не понравилось. Находясь в обществе малознакомых мальчишек и девчонок, я чувствовал себя одиноким. Сейчас я смотрел на Глеба и легкая грусть о безвозвратно утраченном времени, щемила потревоженную душу.

К торцу причала цепями прикована понтонная платформа, сделанная для выполнения функций парома, который должен тянуть за собой катер, катающий отдыхающих по озеру. На пароме были выставлены еще не полностью закрепленные ограждения и каркас для тента. Размерами он был очень даже невелик, примерно три на четыре метра, поэтому живо реагировал — приходил в движение, гремя цепями, ограничивающими его свободу, — на каждое на него посягательство. На этом плоту лежали, подставив спины солнцу, две прекрасные нимфы в купальниках — Лена и Галя. Не собираясь нарушать их аудиенции с его сиятельством благосклонным солнцем, я сел на ступеньки, соединяющие обе террасы, с которых открывался замечательный вид на озеро, снял майку, начал с наслаждением бродить взглядом по окружавшей меня природе.

Тихая и почти нетронутая ветром водная гладь зеркально отражала елово–сосновую зелень леса, белые облака и синее небо, навевала спокойствие и умиротворение и только кое–где была подернутая легкой рябью. В вышине редкое облако вдруг ненадолго налегало пышной грудью на яркое солнце, и тогда оно хмурилось и забирало с земли тени.

Потом я прошел по причалу до торца пирса, где на помосте были установлены две скамейки, красиво и вычурно слепленные из деревянного кругляка. Одна из них уже была занята небольшим почти черным кобелем с толстым и крепким туловищем на коротких и сильных лапах по прозвищу Колбаска и его более изящной подружкой рыжего цвета с лисьей мордочкой. Они лежали в тени скамейки и мирно подремывали, не обращая на меня никакого внимания. Я занял свободную скамейку и продолжил созерцание озерного великолепия. Лишь кое–где на мелководье, у берега, рыбешка возьмет и плеснет, ненадолго выводя из ленивой и грустной задумчивости поверхность воды. Или легкий, приятный ветерок вдруг освежит твое уже начавшее обливаться потом, уставшее от солнца тело. На середине озера едва различимо виднелась одинокая пара уток, наверное, от тоски или со скуки иногда лениво вскрякивающих.

 

13 мая — день седьмой

В этот день с утра выглянуло солнце, и я решил надеть чистую белую в неброскую клетку рубашку с коротким рукавом. Надел и сам на себя полюбовался — такой свежий вид получился. Вышел на крыльцо и чуть не потянулся по сельской привычке, такое было замечательное солнце. Настроение получилось ему под стать, прямо ощущалось, как моя рубашка сверкает, даже круче ярила. Я стоял и наслаждался жизнью, а рядом пара девушек, видать, занимались тем же, потому как, глядя на меня, одна из них, сказала:

— Какой красивый и приятный мужчина в белой и чистой рубашке. Мужчина- мечта!

От такой оценки я чуть не поперхнулся, хотя, если честно, приятно было такое услышать про свою рубашку, ну и про себя тоже. Однако ленивое течение моих приятных впечатлений было прервано прозаичной мыслью: «А как бы эти слова оценила моя жена…» Не думаю, что так же восторженно. Скорей всего, она, избалованная замужеством, наградила бы восторженных девушек циркулярным душем колких слов и междометий. Например:

— Видели бы вы дома эту мечту, которая разбрасывает свои носки по всей квартире!

Или:

— Посмотрели бы вы на него (речь обо мне), когда он приходит домой «под мухой» и все собаки (а у нас их две) в панике прячутся кто куда, а его любимица, сдирая когти на лапах, скребется под кровать.

Впрочем, не буду самобичеваться, а то действительно подумаете, что я не мечта, а обыкновенная проза жизни и к празднику прекрасного настроения никакого отношения не имею, лучше перейдем к другой теме, суеверной.

В этот день, почему–то с приближением вечера, кое–кого посетили сомнения календарного толка: тринадцатое число — это раз, а пятница — это два. Лично для меня, как для бывшего подводника, такая суеверность не свойственна, хотя многие люди ошибочно считают, что те, кто побывал в подобных группах риска, обязательно с почтением относятся к приметам. Может быть. Только себя я к такой категории не отношу.

И я, как рыцарь без страха и упрека, сделал выбор: после процедур долечить себя народным средством и, как положено, пойти на танцы. Правда, все суеверные и сомневающиеся подчинились диктату большинства, и пятница 13‑го мая апорией в распорядке нашего обычного дня не стала. Тем более, завтра нашу компанию покидала парочка симпатичных нимф: рано утром уезжала Валентина из Копыля и после обеда — Елена из Пскова. И мы просто обязаны были устроить им прощальный вечер. Поэтому после ужина решили собраться в 42‑м номере, но не все из приглашенных знали место рандеву. Этот номер находится в двух шагах от тутошнего центра культуры — библиотеки. Хоть я этот храм знаний не посещал, зато в 42‑м номере уже бывал, то выступил своего рода подвижником и глашатаем нашей лучезарной идеи — сбора на маевку, а в качестве главного ориентира называл библиотеку. Правда, не все из наших успели проторить дорожку туда, поэтому я с деланным возмущением выговаривал:

— Ну, ты что, уже совсем стал бескультурным? Ты что, не знаешь, где находится библиотека?

Если честно, то я и сам пока не посетил двух милых девчонок в 42‑м номере, не ведал, где этот самый храм знаний находится. У меня, видите ли, времени на книги не было, так как я «почитывал литературку», регулярно прикупаемую в местном продмаге.

Как бы то ни было, но центр культуры находящийся на третьем этаже в непосредственной близости к 42‑му номеру, в конце концов, будто магнитом притянул всех, то есть всю нашу компанию из десяти человек. Состав был традиционный, с перевесом лесных и озерных нимф. Из мужиков были Александр из Толочина, и я — ваш ну прямо весь из себя такой покорный слуга из Минска.

Отдыхали мы и веселились в традиционном режиме: выпивали и шутили, говорили тосты и здравицы.

Иосифовна, бывшая мастер производственного обучения ПТУ в Орше, как всегда, смешила нас анекдотами. Один из перлов ее репертуара рассказывался неоднократно, однако так, как рассказывала его Иосифовна, воспроизвести не мог никто, поэтому публика настояла на повторении номера. И вот наша искусная рассказчица Иосифовна приступила к изложению народного анекдота про домашних животных и их жизнь, увиденную глазами человека. Во время рассказа кое–кто пытался его запомнить, но почему–то это никому не удавалось, наверное, потому что все были возбуждены и настроены на смех. Тогда Лена расчехлила свой фотоаппарат и принялась этот процесс заносить в анналы своего фотоархива. Вот уж где все повеселились.

Когда очередь тостов доползла до меня, то я, учитывая торжественность момента, встал и произнес экспромт примерно такого содержания:

— Из присутствующих здесь десяти человек трое, а именно Саша, Лена и я, в санатории впервые. В этом своем начинании мы не первые и не последние, поэтому считаю необходимым по типу того, как в армии существует «Курс молодого бойца», ввести в санатории подобный (смотри приложение № 1). Ну, и не мешало бы принять присягу (смотри приложение № 2), — и так далее и тому подобное.

В общем, было принято решение, что мы, молодые курортники, выполнив необходимый минимум, вливаемся во всемирное объединение отдыхающих всех стран. В завершении тоста было предложено: — За нас, молодых членов всемирного объединения курортников! Отдыхающие всех стран соединяйтесь!!!

После прочтения многотомного издания с весьма даже крутым сюжетом под названием «Налибоки» наш коллектив сподвижников привел себя, как положено, в культурное состояние, и мы решили продолжить просветительскую деятельность в массах. В общем, пошли на танцы, которые на этот раз были «под луной», на свежем воздухе, и какой–то мелкий и нудный моросящий дождь нам помехой не был. И зажигали мы там своим примером народные массы так, что не было нам удержу. Правда, того самого народу было раз–два и обчелся — чуть более десятка человек. Только это нам нисколько не мешало, может быть, даже наоборот — больше места, и было, где развернуться даже на авансцене. Особенно старалась Лена в осознании того, что это ее последний день отдыха в санатории, а при возвращении домой ее ждет всепоглощающая работа. Ее мокрые черные волосы художественным беспорядком обрамляли светлый лик, источавший веселье и задор. Когда дождь усилился, мы последовали примеру более благоразумной публики и вскочили на авансцену, находившуюся под навесом. Потом, когда дождь затих, однако продолжал сыпать хоть и теплую, но противную морось, мы, словно осмелевшие улитки, выползли на центр площадки и снова преисполнить энтузиазмом движения. Лена, в танцевальном порыве обратив ко мне мокрое лицо, приказала:

— Алексей, фотографируйте!

И я снимал, снимал, снимал. Наконец, наш детский восторг вместе с танцами поутих, однако настроение осталось, и Галя предложила:

— А теперь пошли к нам греться.

Холодно нам не было, но требовалось соблюсти принцип, ведь эмоциональный заряд бодрости и веселья требовал выхода или своего логического завершения. Тем более, еще было чем согреться. И мы снова направили свои еще достаточно твердые стопы в сторону храма знаний, который продолжал притягивать нас в 42‑й номер. Там опять сидели за столом, пили и громко общались, а Галя, как всегда, выступала в роли компанейского дирижера. И так мы непринужденно и весело куражились, что соседи за стеной, которые на пару метров были ближе к очагу культуры, а значит, и чуть интеллигентнее нас, попросили быть чуточку тише. Но ведь и мы недалеко находились от центра местной культуры, поэтому как интеллигентные люди, конечно же, убавили громкость своего вещания, и больше нас в тот вечер никто не беспокоил. И разошлись мы по своим спальным местам традиционно не поздно — в половине второго ночи.

И снова началась мистика… Похоже, я плохо отдавался отдыху, не сразу, и это состояние между явью и сном наполняло мои восприятия сказочными цветами и картинами, свитыми из памяти и выдумки, мечтаний и планов, намерений и разочарований. Отделить одно от другого было трудно, как утром нельзя было отделить сон от ночных бдений сознания.

Какие только искусительницы не попадались на пути Ветра! Были честные и нечестные и даже получестные. Такому трудно поверить, пока не узнаешь подробности.

Всем известно популярное среди девушек желание выйти замуж за красивого, богатого, милого, успешного, умного, достойного, честного… Понятно, что все эти качества в одном флаконе не встречаются, однако каждой мечтательнице хочется заполучить количество поименованных ингредиентов по максимуму и каждого — хоть понемножку. А чтобы повысить свой статус в глазах будущего жениха хитрющие женщины идут на всякое, даже представляют свой образ в таком виде, который никоим образом не соответствует действительности.

Алексий Ветер, любитель компаний и вечеринок, не пропускал ни одной мало–мальски симпатичной особы. Казалось бы, у него был исчерпывающий выбор девушек на все свои настроения и прихоти. И ровно такое же количество их характеров, устремлений, амбиций, желаний, хитростей…

Однако жизнь не прекращала удивлять его. Однажды в его коллекцию залетела особенно диковинная бабочка.

Все бабочки, как бабочки в определенный срок сбрасывают крылышки и демонстрируют гусеничную сущность во всех ее проявлениях, и в позах тоже. Но не эта. Ее диковинность состояла в том, что она, допустив близость, позволяла вытворять с собой все что угодно, за исключением одного — традиционного соития. Со слов Ветра, она выделывала такие коленца, что будь здоров! Специфика демонстрируемого этой бабочкой поведения позволяла ей оставаться девушкой, девственницей, но отнюдь не целомудренной особой. Удивительный случай порочной девственности — настоящая обманка для простаков!

В то время не часто, но все же можно было услышать о сексуальных похождениях таких девственниц. Что оставалось Ветру? Он, конечно, поддержал юную почитательницу похотливых удовольствий, причастился от нее. Можно представить, с каким роскошным приданным пришла к мужу эта девушка, побывавшая в руках искусителя Ветра! Мастерица на все руки, да и не только руки…

Только, чур меня, чур меня, чур меня!

И проснулся я в холодном поту.

 

14 мая — день восьмой

Утром, пока остальные спали, Александр помог Валентине собраться и подвез ее на своей машине чуть ли не до самого Копыля. А затем, вернувшись, предложил подвезти в Ушачи к автобусу и Лену. Надо заметить, что Александр настолько добрый человек, что никому и ни в чем, особенно девушкам не отказывал. Но лучше всех он относился к своей девушке по имени Валя, которую боготворил и любил уже десять лет.

После обеда, было без четверти пять, мы с Александром погрузили Лену с сумкой в автомашину и поехали в Ушачи. А там встретили Галю, оказавшуюся в Ушачах раньше нас, так как она посещала магазины. До отправления автобуса оставалось сорок минут, поэтому, воспользовавшись паузой, мы с Александром, как эстафетную палочку, передали Лену на попечение Галине, а сами пошли в магазин, чтобы пополнить припасы, потраченные в боях с зеленым змием. Вернулись на автовокзал вовремя, посадили Лену в автобус и на прощание помахали ручкой, украдкой смахивая где скупую мужскую, а где и обильную девичью слезу печали.

Вечером собрались в 42‑м номере и в усеченном составе весело и с обычным задором оплакали наши потери. Опять разошлись поздно, и в этот день ни мы, ни нас никто не потревожил. Видать, совсем мы к тому времени окультурились.

Была в нашем санатории интересная пара жителей Бешенковичей, как Анатолий метко подметил, Бешеных Коней. Только, пожалуйста, не обижайтесь на меня, уважаемые жители Бешенковичей, так как это было сказано для характеристики упомянутых людей, а не с целью поддеть ваш замечательный и прекрасный город. Эта пара — Майя и Инна, по правде сказать, они не подруги и как они общались, если это действительно имело место, мне не ведомо.

Про Инну чего только не рассказывали и, судя по тому, что я слышал и знал о ней, это были совсем даже не враки, так как в ней — злой, как черт — сидел бешеный темперамент. Сначала расскажу то, что сам видел и слышал от нее лично. На вид Инне было около сорока пяти лет, среднего роста, лицом она на любителя, фигура почти подтянутая и тоже на любителя. А судьба у нее оказалась непростой. Был у нее муж, которого увела ее же лучшая подруга, потом умер отец, затем ушел из жизни еще кто–то из близких. И все это произошло на коротком отрезке времени. Она воспитывала двоих детей, у которых была разница в возрасте год и семь месяцев. Чтобы оценить сложность ее жизненных перипетий, думаю, информации достаточно.

Рассказывали, как однажды она под хорошей дозой спиртного, танцевала себе спокойненько, а потом вдруг взяла, да и упала навзничь. В таком вот виде полежала–полежала, а потом встала как ни в чем не бывало и продолжила свой, в общем–то, спокойный танец. Кто–то даже сказал:

— Кто ж ее знает. Может, так и надо.

Эта предыстория со скрытой формой эпилепсии — лишь для затравки, так как то, о чем я поведаю дальше, чуть задорней и занятней.

Первоначально, как поступала информация, Инна жила, или, как в милицейских протоколах пишут, сожительствовала, с Валерой — на вид около пятидесяти лет, невысокого роста, симпатичным на вид. Понятно, что никто в ногах ни с канделябром, ни с подсвечником не стоял, тем не менее у меня нет оснований не верить этому, тем более, что это еще не конец истории, ибо жизнь не стоит на месте и требует новых эмоций и отношений. Вот и у Инны сумасшедший темперамент не собирался довольствоваться лишь одной связью, и она положила свой алчный глаз, будто у дикой мурены, и проницательный взор, как у майора Пронина, на Диму, соседа Валеры по номеру.

Для реализации своего тайного от Валеры замысла с новой связью она обратилась к моему знакомому, жившему без подселения в двухместном номере. В общем, ей было отказано. И тогда Инна осуществила свою секретную миссию прямо в фойе, совершенно не стесняясь свидетелей. Поэтому сия затея тут же поменяла свой статус — из тайной она перешла во всенародно известную, как провозглашенный билль о правах. Знаете, наверное, если такая женщина чего–то захочет, то преград для нее не существует и никакие помехи, даже советы очевидцев (как в анекдоте про пляж) не помогут, кто знает, может, даже в радость будут.

Однажды нечто похожее пережил и Алексий Ветер.

Он имеет привлекательную наружность, выглядит солидно и представительно, его манеры просты и в то же время выдают в нем неординарную личность, в обращении с людьми он также легок и без претензий. Поэтому, как говорят в народе, девки на него вешаются гроздьями, и женским вниманием он избалован всерьез, чем не дурак иногда воспользоваться. Добавлю, что Алексий давно и профессионально занимается спортом, является чемпионом Европы и Мира по каратэ. Про звания, полученные в соревнованиях более мелкого ранжира, уж и не говорю. Поездил Ветер по свету еще при живом Советском Союзе, в начале 90‑х годов, немало. В нынешние времена — тем более.

Однажды вместе со своей талантливой ученицей Александрой он поехал на очередной чемпионат высочайшего уровня. В четырехместном купе поезда Минск — Варшава они катили на запад под перестук колес, планируя провести удачную поездку. Два других места занимала парочка с виду привлекательных и крутых девчонок возрастом не старше 25 лет, стильно и со вкусом одетых. Чувствовалось, что они деловые и битые не то бизнесом, не то жизнью. Стела и Ванесса, так их звали, были из числа жителей Западной Белоруссии, когда–то находившейся в составе панской Польши, и из них пробивалась показная горделивость якобы шляхетской крови. Они были на подпитии, потому веселы. И завидев достойного мужчину, сразу взяли быка за рога — к крайнему неудовольствию и раздражению Александры, считавшей своим неукоснительным долгом опекать дорогого и любимого тренера и сенсея от дорожных приключений.

Едва войдя в купе, разбитные девицы представились, уделив особое внимание мужчине. В инициативном порядке они поочередно потянулись к его крепкой деснице и не торопились отдергивать свои ладошки назад. Суетясь и распихивая вещи по полкам, Стела и Ванесса старались оказаться поближе к Алексию, белорусскому мастеру каратэ, то нечаянно задеть его коленкой или рукой, то прижаться, а то и вовсе, споткнувшись, с радостным визгом упасть в его объятия. Ветер, возбужденный близостью и раскованностью настолько доступных девиц, от спонтанных кредитов не отказывался, даже наоборот поощрял, а то и провоцировал их, на что паненки с радостью и деланным конфузом покупались.

Единственной помехой намечавшемуся тройственному единению двух соблазнительниц и одного мужчины, примерного сенсея, оказалась его любимая ученица. Александра всячески пыталась оградить тренера от домогательств любвеобильных оккупанток. А у него тем временем от подозрительной слабости подкашивались ноги. Стела и Ванесса с первого или со второго, а может и с третьего взгляда влюбились в сенсея и тут же были готовы отдаться ему — со страстью. Алексий, действуя по известному кобелиному правилу «если сучка не захочет, кобель не вскочит» и видя, что с хотением кабет вопрос наладился, как пионер готов был исполнить мужскую обязанность. Обе заинтересованные особы упрашивали Александру пойти погулять, а он реагировал двояко. Вслух упрашивал девушку:

— Саша, только ты не выходи, пожалуйста!

А про себя молился другому богу: «Да скорей бы ты ушла куда–нибудь!!!»

Распутницы даром времени не теряли, всячески распаляя в молодом мужчине желание. Ну куда ему было деваться с подводной лодки под названием «купе поезда»? Не спасаться же бегством на крышу. С другой стороны, сладостность бытия промеж двух огней под названием Стела и Ванесса расслабляющим и парализующим волю удавом подавляла все желания за исключением одного. Стела сидела рядом, то и дело как бы невзначай прикасаясь рукой к Алексиевой коленке. А Ванесса, под предлогом посмотреть в окно на мелькающие необычные облака, поднесла к носу Алексия две ядреные сферы из слишком открытого декольте. Аромат женского тела и поражающая воображение панорама двух полусфер чуть не сдвинули ему крышу набок. Хитрая Ванесса непозволительно долго, перегнувшись через соседа, показывала пальцем в окно и своей грудью царапала его лицо. Коварная Стела, сидящая с другой стороны, привалилась к Алексию и пыталась нащупать более существенное доказательство его мужской состоятельности. Но что там было щупать? Желание Ветра проявлялось настолько явно, что девицы от одного вида этой картины чуть не падали в обморок. Алексий, судорожно сглатывая слюну, изнемогая от тяжести двух тел, а более от своего плотского желания, только пыхтел.

— Девчонки, не налегайте, а то помру… — запинаясь, откровенно молился он, чтобы прекратить пытку.

С явным сожалением и неохотой завоевательницы покинули оккупированные части его мужского естества и возвратили свои тела на исходные позиции. Однако… изнемогающая троица продолжала изнемогать. Объединенная практически несдерживаемым желанием, она дружно в свидетеле своего грехопадения не нуждалась. Первой попыталась пробить брешь в обороне Стела:

— Сашенька, а вы получили постельное белье?

Забившаяся в угол противоположного сиденья Александра, язвительно ответила как зрительница из удобного партера:

— Конечно, получила, — и для пущей доказательности сунула его чуть не в нос Стеле, а потом с сардонической ухмылкой перешла в контратаку: — А вот у вас его нет, ведь вам же недосуг…

Чтобы обеспечить себе безраздельное пользование телом очаровательного попутчика, Ванесса поддержала предложение:

— Спасибо, Сашенька, за подсказку! Стелочка, пожалуйста, сбегай к проводнице.

Та ушла, а Ванессочка совсем распоясалась. О, многострадальный Ветер! Он готов был взорваться или вылететь в окошко, чтобы проветриться и остудить свои разбушевавшиеся мечтания. Вернувшаяся с постельным бельем Стела потребовала своей доли. Алексий едва успевал уворачиваться от наскоков боевых и предприимчивых подруг. Для Александры эта картина стала невыносимой.

— Глаза б мои вас не видели… Я за чаем, — с шипением спущенной шины сказала она и с грохотом закрыла за собой дверь.

Оказавшись вдвоем против одного, Стела и Ванесса набросились на жертву, будто после многолетней командировки в Антарктиду, где давно не видели мужчин. Бедная вожделеющая троица! Все они мучились и, стесненные одеждами, хватали и хватали друг друга за выступающие части тел. Наверное, из–за этого забыли, как надо поцелуем запечатывать уста жертвы, поэтому, когда тело великого мастера каратэ было захвачено в плен двух пар жадных рук, то оно издавало слабые крики. Не то «Ой–ёй! Насилуют!», не то «Ура! Насилуют!».

Впрочем, по прошествии времени рассказчик мог малость и напутать. Очень вовремя на месте оказалась верная ученица. Увидев разрисованного губной помадой сенсея, который находился не в боевой стойке, а уже почти лежал на лопатках, она в состоянии бессильного возмущения прошептала:

— Вы что–о–о, насилуете моего тренера!?

Верная товарищескому долгу, она с большим трудом отбила почти бездыханное тело любимого сенсея, который в неравной схватке сумел выжить от атаки посягательниц лишь благодаря многолетним тренировкам. При этом у любимой ученицы возникло подозрение, что ее учитель как–то вяло и не очень активно сопротивлялся.

Впрочем, этот бой местного значения оказался лишь прелюдией к другому настоящему сражению, с участием серьезного подкрепления извне. Впереди была граница, с переходом которой у кое–кого возникли серьезные проблемы. Таможня подтвердила свою репутацию, не всем дав свое «Добро». Если сборная команда Советского Союза по каратэ, в состав которой входили Алексий и Александра, не досматривалась, то при проверке дамских сумочек прелестных паненок возникли проблемы. Их походные закрома для них же оказались становым якорем. Оказалось, что Стела и Ванесса пытались провезти через границу ювелирные украшения, которых по меркам даже простого обывателя оказалось немало — две неслабые пригоршни золота.

Контрабандисток ссадили с поезда, чтобы зафиксировать факт нарушения, а может, и для передачи по этапу. Их, любвеобильных и резко обедневших агрессорок, из купе провожали с милой грустью: Ветер прощально помахивал ручкой, а его спутница интернациональным жестом факью.

Поезд Минск — Варшава продолжил движение на запад. А несчастный Алексий сидел со скучающим видом и под перестук колес пялился в окно, вроде любовался пролетающими мимо унылыми пейзажами. Зато счастливая Александра оттягивалась, костя ссаженных с поезда контрабандисток малоприятными словами.

Однако несчастье одного и счастье другой длилось недолго, после чего они резко поменялись полюсами. На следующей остановке дверь в купе торжественно сдвинулась в сторону и в проеме появились по–близняшному одинаковые в хлам пьяные и счастливые физиономии недавних правонарушительниц! Алексий и Александра вытянули лица, не заметив, как отпали их челюсти.

— Откуда? — только и смог выдохнуть Ветер.

— От верблюда, — в чисто «шляхетском» стиле ответила одна из аферисток, правда, при этом демонстрировала изысканные манеры.

Красавицы держали в руках по бутылке коньяку, наверное, в качестве приза за то, что сумели догнать поезд. Градус настроения у Ветра резко подскочил вверх, и он, радостно возбужденный, попросил ученицу погулять по поезду. Конечно, у нее тот же градус свалился вниз, из–за чего они едва не поругались. Однако вдохновленный тренер, пользуясь открывшимся вторым дыханием, желал покончить с незавершенкой. И он своего добился. Бедного Алексия тискали в объятиях, лобызали в лицо и чего только с ним ни вытворяли. В общем, если бы не Александра, хранитель и верная ученица, то ее учителя Ветра две вертихвостки порвали бы на фрагменты, оставив от него, настоящего Ветра, одни сквознячки.

 

15 мая — день девятый

Этот день ознаменовался тем, что мы с Сашей проводили Галину, посадив ее в Полоцке на калининградский поезд до Санкт — Петербурга, которым она должна была прибыть домой около половины двенадцатого следующих суток. Получилось так, что мы выехали из санатория на пятнадцать минут раньше и кое–кто не успел попрощаться с Галей, поэтому в дороге нас преследовали звонки по мобильному телефону.

В Полоцке на наших глазах к поезду был пристыкован добавочный вагон, и мы с Александром затащили в него тяжелую сумку Галины. Затем долго стояли на перроне, вспоминая наши невинные шалости и безобидные хулиганства. И вот Галя зашла в вагон, и мы через окно продолжили наше общение немым способом, но без сурдоперевода. А когда поезд тронулся с места, то я вместе с ним — побежал следом. Правда, добежал лишь до первого фонарного столба, который остановил мое движение пешком до Санкт — Петербурга и на котором я, будто потрепанный в боях стяг побежденного, повис безвольной тряпкой.

В санаторий мы вернулись в полночь. Так как Александр в тот день из спиртного и маковой росинки во рту не держал и даже горло им не прополоскал, то мы сели у него в номере, где еще было чем поправить здоровье. Посидели часов до двух ночи и так интеллигентно и культурно, что никто нас не побеспокоил, кроме Валентины, которая позвонила, чтобы узнать, как дела у Александра. Вот так я впервые в санатории провел вечер исключительно в мужской компании, не разбавленной ни нимфой, ни даже девушкой. Чтобы не беспокоить «плохих парней» (вахтеров корпусов) и не тратить силы на подвиги с прорывом на свое место, я занял еще не успевшее остыть ложе Валентины, подруги Александра. Говорят, что когда спишь на новом месте, можно загадать желание и оно обязательно сбудется. Не сделал я этого, ибо забыл про примету. Кстати, это был единственный случай, когда я в санатории провел ночь не в своей постели. Только не подумайте, что это пишется в оправдание перед своей женой, — просто так получилось.

А чтобы разбавить собственную пресную жизнь в санатории, вот вам курортная байка от Василия Ивановича.

Когда–то давным–давно, когда еще процветало великое царство под названием Советский Союз, а его огромное войско было чуть ли не самым большим на земле, Василий Иванович, как воин воздушных сил, получил горящую путевку не то в профилакторий, не то в санаторий или дом отдыха.

Приехал он на место и активно включился в процесс рекреации своего организма. Это сейчас нравы вольные, даже слишком, а тогда образ жизни был строг и требователен, с большой духовной составляющей. А такой расклад во время отдыха, как вы понимаете, не сулил Василию Ивановичу каких–либо чувственных и любовных утех. Так бы и провел наш служака и вояка Василий Иванович свой отпуск, если бы однажды к нему в номер не пришла молодая и очень красивая горничная, чтобы исполнить свой долг — убрать комнату и навести порядок. Девушка была стройна и красива, в движениях пластична и грациозна, и даже со шваброй и тряпкой для помывки полов смотрелась интригующе. Просто куколка, и мечта скульптора, ну не отвести глаз. А она, противная и шаловливая, видя, что понравилась постояльцу, принялась то выгибаться, то прогибаться, то, повернувшись к нему спиной, нагибаться. И тут, глядя на все это аморальное безобразие, Василий Иванович своим бдительным оком совершил удивительное и сногсшибательное открытие — девушка была, извините за выражение, без трусиков. Несмотря на отсутствие в нем пуританства Василий Иванович был шокирован такой наглостью в официальном учреждении. От этого у него, бедного, в зобу или еще где–то сперло дыхание, а с другой стороны (думаю, Василий Иванович еще и свое местоположение подкорректировал и даже резкость глазного аппарата навел, чтобы все увидеть), — это было подкупающе восхитительно.

Даже сейчас, чтобы поразить мужское воображение, девушке достаточно надеть стринги. Можно себе представить, чем было тогда, при более строгих взглядах, отсутствие каких–либо трусиков! Да в такой капкан сразу же залетало несчастных мужиков, коим не было числа.

В общем, Василий Иванович после ничем не прикрытой (какой–то там халатик не в счет) диверсии против морали — откровенной демонстрации девичьих прелестей — тут же поплыл и растаял. Ничтоже сумняшеся, забыв про супружеский долг, наш бравый воин по–гусарски сделал ей предложение. Нет, нет, нет! Упаси боже! Не руки и сердца, а всего лишь скрасить его серый и скучный досуг постельным разнообразием. Девушка наперекор строгим обычаям тогдашнего образа жизни тоже оказалась не прочь попрать мораль, правда, с одним небольшим условием — гусар должен был купить ей обувку. Оказывается, некоторым отдельно взятым девушкам так мало надо было для полного счастья. А для гусарствующего воина Василия Ивановича эта отнюдь не боевая задача, несмотря на эксклюзивность и необычность, оказалась одной из самых простых в жизни. Не теряя времени, будучи, как автоматический пистолет Стечкина, заряженным на успех, он тут же повел в магазин свою горничную, которая в выборе оказалась весьма даже не притязательной, и купил дешевенькие туфли, в которые она ткнула пальцем.

И до самого конца заезда Василию Ивановичу был обеспечен чувственный досуг со всеми полагающимися любовными утехами и атрибутами.

А я слушал эту историю и думал: да что там Василий Иванович по сравнению с Алексием!

Вот у него, например, в коллекции была не какая–нибудь красавица с внешностью Мэрилин Монро, а боюсь, не поверите — горбунья. Не хочу сказать, что он был сумасшедшим собирателем мужских побед, просто речь идет о том, что живость и любознательность характера толкали его на общение с разными людьми.

Кто видел Татьяну, мог бы засвидетельствовать, что красавицей она не была. Наверное, это загадка — почему мужчинам нравятся люди с физическими пороками. В обществе существует мнение, что они вызывают в них простое человеческое сострадание.

Так иногда бывает: когда кто–то теряет близкого, то этому осиротевшему человеку в качестве жизнеутверждающего внешнего импульса, в качестве поддержки, требуется секс. Может быть, в этом много непонятного, но не зазорного, ведь даем же мы друзьям в долг деньги, а то и просто так отдаем их, если они испытывают особые финансовые затруднения. Вот и тут так: когда кто–то умирает, мы его близкому или партнеру как бы одалживаем чуточку жизненной энергии, подпитываем собой его севший аккумулятор жизненных и душевных сил. Наверное, это простительные грехи. Обычно это разовая акция, длящаяся одну ночь, ну может быть, чуть дольше.

А вот у Ветра сексуальные отношения с Татьяной, у которой никто не умер, а просто она родилась убогой, продолжались несколько годков. И никто не слышал от него слов жалости к ней, горбатой. Спустя пару десятков лет он признался, что для него приоритетными были ее человеческие качества. Ни для кого не секрет, что физическая ущербность часто компенсируется душевной привлекательностью. Контраст этот по–своему поражает и притягивает.

Алексий Ветер, как любой смертный, не святой и не идеален, есть в нем несовершенства, есть, наверное, даже недостатки, однако чего у него не отнять, так это душевной мягкости и обыкновенной сентиментальности, простой жалостливости и элементарного сочувствия. Это те душевные совершенства, которые в жизни советского общества встречались не просто часто, а были нормой. Сегодня же их отсутствие можно назвать одним словом — дефицит. Только тогда дефицитом были некоторые материальные вещи, по сути — пыль и прах, а нынче в дефиците духовность. А это уже конец времен.

А еще по молодости, когда Алексий учился в художественной академии, была у него девушка, не горбатая, однако с парой недостатков: прихрамывала, имела четырехпалую руку и шрамы на животе. Видимо, уже в раннем возрасте ей довелось испытать мучения как физические в результате операции или даже операций, так и душевные — от явных изъянов внешности. Однако упорство и энтузиазм девушки находились на высоте. Она целый год обхаживала Алексия в надежде, что тот обратит на нее внимание. К сожалению или к счастью, Ветру она нравилась, но не настолько, чтобы связываться с нею брачными узами. Не получив желаемого от одного, девушка перенесла внимание на другого студента, который тоже был хорош собою. Говорят, она вышла за него замуж. Как у них обстоят дела сейчас, неизвестно, однако сожмем кулачки, чтобы отважной хромоножке повезло.

 

16 мая — день десятый

Утром этого дня, явившись в восемь часов в свой номер, даже глаз не продрав, я, к своему удивлению, застал немую сцену — консилиум над моей кроватью, но без моего тела, с разрешением дилеммы: а где же Алексей? Я даже подумал, что кое у кого возникло желание заглянуть под мою койку — уж не там ли я от кого–нибудь прячусь, такой вредный и противный. Глядя на мое помятое лицо, Анатолию и Василию Ивановичу в принципе стало все понятно, поэтому я ограничился короткой справкой в виде сноски, что ночевал у Саши. Народ успокоился, ведь нашлась пропажа, и разошелся для подготовки к завтраку, а я пошел в душ, чтобы на своем лице разгладить помятые складки.

В тот день я опоздал на процедуру, где душат людей по методике француза Жана Мартена Шарко (вот уж эти французы, им что, мало было гильотины?). Я как наивный человек зашел туда помыться, а мне на это глаза открыл Анатолий, который ждал своей порции душа, или удушения. А еще, пока мы торчали в очереди, он мне рассказал свежий — с пылу, с жару — анекдот про замечательную девушку из нашей компании. Итак, слушайте.

Анатолий явился на электрофорез. А там — тишь да благодать, покой и умиротворение. Проходит мимо одной из кабинок, а оттуда доносится богатырский храп, который всю электрофорезную идиллию просто, как паровоз Анну Каренину, взял да и пополам разрезал. Анатолий как профессиональный военный отличался особой любознательностью, поэтому ему до чертиков стало интересно, кто же это так замечательно, а главное с пользой проводит время, невзирая на стоны и всхлипывания во сне. Заглянул в кабинку и видит, как громоподобно, почти как в эпоху перестройки очень даже гласно, проходит во сне процедуру наша самая уморительная лесная нимфа, лет эдак под восемьдесят, которую все уважительно величали Иосифовной.

Наконец у Иосифовны, будто летний сон, закончилось время процедуры. Кряхтя и охая, она выбиралась из своей уютной цитадели сна и лечения. А тут как раз к ней Анатолий подкатил и так хитренько, я бы даже сказал с подтекстом у нее и спросил:

— И что же, Иосифовна, вы там себе приснили?

Надо знать эту замечательную и прекрасную нимфу из нашей компании, чтобы понять, что от нее простого ответа не жди. Вот Иосифовна и ответила:

— Мне приснилась моя первая брачная ночь.

Я же, вдохновленный и заряженный свежим анекдотом, будто эбонитовая палочка электрическим разрядом, на крыльях всеобщей любви и радости взлетел на второй этаж лечебного корпуса для прохождения фитотерапии, которую можно было бы переименовать более понятным для нас русским словом — стаканотерапия. Это процедура, которую можно пройти только с емкостью для питья — приходишь со своей шанцевой кружкой, тебе там чего–то наливают, и ты залпом или наоборот, смакуя, употребляешь это вовнутрь своего организма.

Обращаясь к милой и симпатичной сестричке, лихо почти по–гусарски, только ус не закрутив, предложил:

— А налейте–ка мне, красавица, вашей замечательной отравки, в смысле травки.

В ответ травяная нимфа с блестящим от никеля чайником в руке и с милой улыбкой на устах вопросила:

— Неужели наше лечение столь вредное?

— Конечно же, да! Надысь в спальном корпусе я весь вечер усиленно занимался стаканотерапией, а как прошел ваши процедуры, так весь эффект вместе с деньгами пошел на ветер.

Вечернее рандеву было назначено в номере Светланы Иосифовны, у души нашего общества. Там я уже пару раз бывал и ничего такого ни странного, ни удивительного не замечал. А тут захожу и носом чуть не цепляюсь за какой–то суковатый стручок. Пригляделся и вижу, в вешалке вместо штатного крючка торчит обыкновенный деревянный сучок. И главное же вид у него был такой же задорный, как настроение у нашей Иосифовны, будто отогнутым большим пальцем вверх показывал, что «вот такая!» у него беззаботная и замечательная жизнь в санатории. Посмотрел я на этот сучок и как–то почти по–философски подумал: «А ведь такую вешалку просто по определению можно и должно увидеть только в номере такой жизнерадостной оптимистки, как наша Иосифовна».

Потом мы сели за стол, и Иосифовна в унисон, попутно, как бы подтверждая мою мысль, рассказала историю из своей жизни. Обычно все услышанные истории тут же забываются, а эту я запомнил, чем и спешу поделиться, пока не потерялась на задворках моей памяти. В общем, дело было так.

Муж Иосифовны двадцать четыре дня находился в доме отдыха, где, полагаю, как и мы сегодня, поправлял свое сильно пошатнувшееся здоровье. И аналогично нам ни по дому родному, ни по не менее родной жене соскучиться просто не успел. Кто знает, может его, и оторвать от отдыха было невозможно, так он припал к целебному источнику, и, возможно, не к одному. Ну да ладно, не буду надумывать того, чего может, и не было. Хотя так думать у меня тоже есть основание, уж на этот счет будьте покойны. Во всяком случае, за время довольно продолжительного отсутствия муж все–таки не скучал. Другое дело, его жена — она уж точно успела истосковаться по нему и его ласке. А тут, когда по приезде предложила ему исполнить свой долг, он вдруг начал жаловаться на… Я даже не знаю, что здесь можно было придумать, наверное, сослаться на усталость с дороги, еще, например, на… А впрочем, если мой рассказ читают женщины, то вам и карты в руки, ведь вы же такие изобретательные в этом деле специалисты, что я просто не смею с вами тягаться. Вас учить — только портить. И потом, если вдруг что, так ведь и мужу своему ничего не втюхаете. А тут по жизни такая опытная девушка по имени Иосифовна, простите, тогда еще просто Света, враз просчитала природу мужниной немощи:

— Ах ты, гад такой! Да вы только посмотрите на него: он устал после дома отдыха. Теперь мне ясно, чем ты там занимался, — совершила она открытие.

Несмотря на усталость и головную боль пришлось ему выполнять домашнее задание, так как нашего мастера профессионально–технического обучения совсем не интересовали факультативные занятия в санатории, да и еще неизвестно с какими преподавателями проведенные. В общем, отработал муж обязательную программу, и кто знает, может быть и показательную, так как я уверен, что принципиальная и напористая Иосифовна заставила мужа исполнить долг перед собой с учетом всех его возможных измен.

Пока сидели за столом, Анне пришла SMS-ка от Галины из Санкт — Петербурга, будто стон страждущей души, оторванной от источника:

— Дома воюю. По всем скучаю. Хочу вернуться к вам.

А после ужина сидели мы с Александром в его номере и не сильно — без слепого фанатизма шлифовали, то есть доводили до лоска, свои организмы после всех дневных и вечерних процедур. Вдруг зазвонил его мобильный телефон. Оказалось, это Валентина интересовалась, чем занят ее возлюбленный. И он принялся все подробно ей рассказывать и объяснять. И тут я сообразил, что Саша кое–что из своих объяснений намеренно или сознательно опускает. Поэтому я как диссидент на митинге потребовал дать мне трубу, которую и получил в свое распоряжение. Уподобившись хазановскому попугаю, я ничего не утаил:

— Валя, привет! Ты меня прости, пожалуйста, но твое еще теплое ложе занял я.

Александр испуганно отодвинул меня от микрофона и покосил злым лиловым глазом. Нервно сбиваясь чуть ли не на каждом слове, начал оправдываться:

— Валечка, ты не так поняла! Просто вечером мы провожали твою подружку Галю, и вернулись поздно, в двенадцать часов, да еще посидели за бутылочкой, ну Алексей и прилег на твою кровать. Ты только не подумай чего лишнего!

Что с него взять, с этого Александра — одни глупости у него на уме… Будь он мужиком, как Алексий Ветер, не сморозил бы такой глупости.

Ветер хоть и являл собою как бы эфирную субстанцию, однако не чурался и другой стихии — водной. Любил поплескаться в бассейне с друзьями и подругами, в баньку сходить. Основная цель таких посещений — смыть повседневную грязь и пропарить кости да суставы, дабы не их ломило. Попутная цель — общение с друзьями, товарищами, новые знакомства и просто тихое, а может, и звонкое отдохновение после трудов праведных. Хотя компании Алексия бывали в основном смирные, но иногда по–молодому сумасбродные друзья могли слегка покуролесить и подурачиться. Основной состав бывал мужским, редко–редко они собирались с девчонками, но последних приглашали лишь для того, чтобы доказать друг другу, что у них нормальная сексуальная ориентация. Только это не были оргии и вакханалии, ничего подобного. Все протекало чинно и пристойно. А если какой–то парочке вдруг чего–то хотелось, то для этого они уединялись в укромном месте.

В одно из таких посещений бани Алексий познакомился с юным созданием по имени Лариса. Замечено, что мы, мужики, смотрим на женщин и девушек по–разному, в зависимости от того какой у них макияж, как они одеты, каким цветом у них выкрашены волосы и как уложены на голове. Есть еще одна особенность. Если девушка одета, то это является как бы обязательной программой, а вот если раздета до купальника, то получается совсем другой дрескот–коленкор. На представительницу слабого пола, находящуюся без одежды, мы смотрим совсем по–другому, ибо именно такая она и есть в полном вооружении. Ведь в одежде женщина задрапирована под самое горлышко. И только может главным калибром повести да по необходимости любым на выбор боеприпасом ка–а–ак врезать! Зажигательным в самое сердце шмальнуть, так что оно, бедное, если из грудной клетки не выскочит, то на энное количество минут выйдет из строя. Бронебойным же зарядом если вмажет, то пробьет насквозь защиту любого класса. Ну а если фугасным шарахнет, то просто камня на камне не оставит. И вот как нам, мужикам безобидным, рядом с такими опасными существами жить–то?

А если девушка сбросит одежды, то к главному калибру добавляется весь прочий арсенал, один только блеск которого способен убить внешним видом. Лебединый изгиб шеи. Острые плечи. Глазастая грудь. Нежные руки. Узкая талия. Длинные ноги. И все это собрано в одно целое под названием женская (или девичья) фигура. Каждый элемент женщины — тоже оружие, и ничуть не менее опасное, чем главный калибр. И вся эта голая правда воспринимается уже по–иному, не так, например, как на улице, где представление о фигуре смазано одеждами, где мужчинам с богатым воображением открывается большое поле для фантазий. А каково быть тому, у кого его нет или оно бедно, как церковная мышь? Зато в бане воображение отдыхает, однако текут слюнки…

В парилке при появлении обнаженной Ларисы воображение Алексия закатилось куда–то под полок, а во рту стало сухо… Все, что воображение ему рисовало при виде красивой девушки на улице, сейчас воплотилось в едином образе. Даже узенькие веревочки купальника, называемые стрингами, не были помехой, так как не прикрывали особенности женских различий, а наоборот, подчеркивали, как наведенные тушью глаза женщины. От вдруг возникшего желания Ветер чуть не скатился с полка. Шутка ли — почти голое явление в бане длинноногой фигуристой красавицы! Как тут удержаться и не познакомиться?

Ветер не на шутку увлекся шедевром девичьей красоты, а она — им. Их отношения длились несколько месяцев. Все у них было — цветы, конфеты, кино, кафе, бани и рестораны, даже постель была, не было только секса… Ветер берег это юное создание. Только не для себя берег… как оказалось.

На очередную встречу в бане по случаю выходного дня собрались с утра. Ветер с Ларисой тоже присутствовали. Они сделали несколько заходов в парилку и столько же — за стол, где было пиво, водка и вино. Так как этот день у Алексия был полетным, то со спиртным он не усердствовал и, оставив свою пассию в разогретой уже компании, раньше обычного ушел по делам.

На самолет не опоздал, в командировку слетал, дела там переделал и живым–здоровым вернулся домой. Хорошо, что мир добр, и в нем существуют друзья, которые по большому секрету могут выдать некие тайны. Благодаря таким информированным друзьям Алексий и узнал, что пока он летал по делам, Лариса тоже пребывала в состоянии полета под названием экстаз, во время которого верность Ветру не сохранила, согрешила.

Выводов здесь может быть много: красавицы — народ крайне ненадежный; не надо быть собакой на сене; не стоит пытаться усидеть на двух стульях. А я так думаю, что все очень даже просто: передержал Алексий бабу в девках.

 

17 мая — день одиннадцатый

Так как 19‑го числа мы уезжали рано утром на маршрутке, которая из Ушачей выходила в 06.00, то у нас для полнокровного отдыха и доведения организма до полноценного выздоровления оставалось всего два дня. В то же время за день до отъезда не хотелось усугублять состояние здоровья факультативным лечением, поэтому подспудно тревожила мысль, что напрасно мы проводы спланировали на последний вечер. А тут, выйдя после обеда на улицу, ко мне присоединился Анатолий, который прямо высказав эту же мысль, предложив:

— А может, мы проведем мероприятие сегодня, чтобы завтра восстановить форму и трезвыми приехать домой?

Я тут же поддержал это предложение, видя в нем рациональное зерно. Правда, со стороны Анатолия здесь имелся подвох, который четко выразила Валентина, когда я ей эту идею, будто горькую пилюлю, завернул в красивый фантик — вербальную обертку:

— Тут поступило предложение, подкупающее своей новизной: отвальную провести сегодня.

Валентина хоть и запала на фантик, тем не менее в зерне узрела плевелу, а потому грамотно, а главное осознанно сформулировала опасность, скрывающуюся во внешне привлекательной упаковке:

— Ага! Начнете сегодня, а завтра продолжите. И какими же вы приедете домой?

Несмотря на остроту последнего вопроса за предложение Анатолия проголосовали практически все участники референдума, так как у каждого была своя мотивация. Начну с себя. Я предполагал все–таки после сегодняшнего умеренного возлияния на следующий день если и принять на грудь, то исключительно ограниченное количество — лечебную дозу спиртного.

Анатолий, как я понял, желал начать сегодня, а закончить как карта ляжет. А у него она могла лечь так, что мы бы и в Минске продолжили начатый сегодня фестиваль. И конца и края ему могло не быть. Не зря уже при подъезде к Минску он приглашал меня к себе на дачу.

Анна готова была с нами поучаствовать в любом варианте, так как из–за встреч со своим другом Сергеем это у нее происходило ну просто катастрофически редко, она до непозволительности игнорировала народную медицину.

Валентина хоть и отдавала себе отчет о возможном рецидиве на следующий день, после вчерашней тяжелой борьбы с зеленым змием в принципе была готова полечиться за компанию и сегодня.

Светлана, как я думал, подчинилась бы большинству. Александр тоже готов был уступить воле большинства. Словом, червь сомнения по принципу домино стал валить жесткую систему обороны оппонентов, и мы незадолго до ужина арендовали жилплощадь Светланы Иосифовны, которая голосовала за любое решение, при котором бы у нее почаще собирался народ.

За спиртным мы с Александром поехали в Ушачи, где купили необходимое количество недостающих припасов и, возвращаясь на базу, проходя мимо второго корпуса задами, увидели группу горничных, шедших нам навстречу. Их было пять или шесть прелестных созданий, поэтому мы тут же подтянули бегемотные животы, распустили павлиньи хвосты и давай, пока не разминулись, по ходу дела с ними балагурить. Правда, больше это касалось меня, нежели скромного Александра. Девчонки смеялись и в ответ шутили. И вот уже почти разминувшись с группой этих нимф в зелененьких халатиках, я услышал, как с третьего этажа донесся чей–то голос. Посмотрел наверх и увидел Марину, девушку, которая в обеденном зале сидела за одним столом с Анатолием. Ее явно заинтересовал наш диалог с горничными — по сути, флирт. У меня даже возникло подозрение, что она возмечтала оказаться на их месте и даже за одним столом нашей веселой и непринужденной компании. Не зря при следующей встрече она с интересом спросила у меня:

— Ну что, пришли к вам горничные?

Распутница, что тут еще скажешь.

Спиртного у нас было немного, поэтому получилось, как планировали — посидели очень даже культурно, примерно, как интеллигентные люди средней руки. И на танцы пришли чинно и важно, даже приступили к выполнению соответствующего обряда. Ряды нашей компании уже поредели, так как начался процесс обновления контингента отдыхающих: кто–то уезжал, а кто–то из новичков прибывал в санаторий, но до танцев не дошел. Публика была практически старой и особого интереса не представляла.

Помню, стою я на танцполе и с легкой грустью смотрю вверх на высокие с раскидистыми ветвями сосны, окружающие огражденную площадку. И тут показалось, что природа уловила мою грусть и решила передать привет и подыграть моему настроению — легкий порыв ветра качнул ветвями, и те отзывчиво колыхнулись, словно головами махали на прощанье со мной и вновь обретенными друзьями–товарищами, ведь кого–то уже тут не было, да и мы сами готовились разъехаться через сутки. И грусть моя перешла в легкую тоску по безвозвратно уходящему времени с осознанием того, что действительно в одну реку дважды не войдешь.

На предпоследний танец я пригласил девушку лет тридцати пяти, которая, судя по внешним проявлениям, уже давно обратила на меня внимание. Это была та самая Марина, которая кричала с третьего этажа, проявляя интерес к нашему диалогу с горничными. Она сидела за одним столом с Анатолием и своей подружкой, находящейся в пограничном возрастном положении не то старшей сестры, не то мамы.

Здесь необходимо сделать некоторое отступление. Анатолий, как вам уже известно, общался с Майей, или, как он сам ее величал, Пчелкой Майей, или по–свойски — Шельмой. До определенного момента она была соучастницей нашего лечебного процесса, а мероприятия по вопросам интимного массажа и прочих процедур проводила исключительно на дому у Анатолия. Впрочем, когда потребовалось, когда к ней приехал безнадежно в нее влюбленный воздыхатель–таможенник, это не помешало ей открыть второй фронт. Майя на пару дней для нас пропала под незамысловатой легендой: «Я была на экскурсии в Полоцке». В один из этих дней действительно была организована экскурсия, однако культпоход Майи явно затянулся, и она была вынуждена сделать признание сквозь зубы, что это мероприятие проводила по отдельному плану. Анатолий тогда был без настроения, хотя марку держал. Около десяти дней Майя держала в заточении своего узника замка «Ух!», при этом никто не ведал, в каких застенках или келье реально он обитал и как выглядел. И так было до тех пор, пока он не был выпровожен из санатория Майей собственноручно или пинком.

Тем не менее подобные вольности мастера двойной игры не мешали Майе оставаться ревнивой собственницей в отношении Анатолия. Даже на незначительные знаки внимания со стороны других девушек или в их адрес она реагировала вполне даже адекватно — ставила на место своего зарвавшегося и «самого умного мужчину санатория». Однажды Майя даже пару раз приревновала его к Елене. В первый раз, когда он пригласил ее на танец, а во второй, когда мы как–то вышли из столовой и я пригласил Лену присесть рядом. Она тогда пристроилась возле Анатолия — просто где было место. И все же Майя устроила Анатолию сцену ревности, правда, не сильного психологического накала. А тут, уже пару дней, как она взяла и сменила свой курс, то есть повела себя, как в известной сказке избушка на курьих ножках, которая повернулась к лесу, в смысле к Анатолию, задом, а к одному вновь поступившему отдыхающему, извините за выражение, передом. Ой, простите, получилась какая–то двусмысленность. Хотя кто знает, я и в этом случае со свечкой нигде не стоял, но что–то мне подсказывает, что я все–таки прав.

Дело в том, что Майя, девушка сорока шести лет, как и ее подружка Инна, приехала из Бешенковичей (а там, наверное, все такие бойкие) и тоже оказалась со сложной судьбой. Поэтому, когда на горизонте появился относительно молодой человек сорока восьми годков, хоть по виду он тянул на все пятьдесят пять, Майя тут же произвела перезагрузку приоритетов вместе с отношениями. Как итог в табели о рангах Анатолий был передвинут на более низкие позиции. После такого низвержения у моего товарища по отдыху жизненный тонус под названием «настроение» упал. Ища пути выхода из печали, Анатолий присматривался к публике для замены фаворитки.

И вот, возвращаясь к своему повествованию, я заметил, как Анатолий присмотрел себе подружку — практически весь вечер танцевал со своими одностоловыми девушками. Ему, как я понял, понравилась та, что была постарше, и именно ей он оказывал знаки внимания. И я от нечего делать решил пригласить одну из соседок Анатолия по столу.

Пока танцевал, я имел возможность официально представиться и самому как бы узнать, что мою партнершу зовут Мариной. Далее путем разведопроса установил, что Марина живет и работает в Витебске преподавателем одного из вузов. Еще немного полюбезничав, мы закончили танцевать. Тут заиграла медленная мелодия, и только я надумал снова пригласить на танец Марину, как увидел, что у меня наметился конкурент, который довольно успешно приступил к осуществлению своего замысла. Видимо, он заранее спланировал эту акцию и явно караулил момент, чтобы опередить меня. Я лишь подивился оперативности молодого человека, который, закончив танец, бережно взяв свою избранницу за ручку, почти торжественно повел ее гулять по главной дорожке санатория, будто шел под венец.

Еще раньше я обратил внимание на этот субъект. Это был худощавый и стройный юноша, по повадкам явно из местных, на вид около тридцати лет и ростом под метр девяносто, а то и выше. Он танцевал с гордым видом короля паркета, манерно отставив указательные пальцы рук, будто ими вычерчивал только ему понятные узоры или писал по воздуху кому–то адресованные слова любви. Кстати, это был второй случай со стороны юноши, который таким бесцеремонным образом собирался перехватить у меня партнершу. И если в первый раз у него это не получилось, то сейчас удалось. Я даже не знал, как это расценивать: как случайность или акт агрессии по отношению ко мне. Однако я не стал заморачиваться, так как в принципе меня это не цепляло.

Анатолий повел свою Татьяну на выгул, и я как бы при них. Прошли до ворот и обратно. Пока шли, трепались ни о чем, а за нами — вновь образовавшаяся пара. Еще ранее Анатолий обратил внимание на не совсем адекватные запросы Марины, когда она, еще не совсем познакомившись, на приглашение поучаствовать в компании ответила, что только через бутылку мартини, а потом, явно завысив самооценку, предлагала сводить ее в ресторан. Лично я в свой адрес подобных предложений не слышал. Может, эта дымовая завеса выстреливалась в адрес мужчин, которые ей не нравились. Независимо от этого я подумал, что вот, допустим, сейчас Марина затащит, то есть пригласит, своего долговязого и манерного кавалера в ресторан, и потом, если раньше не уедет, то увидит своего избранника лишь через месяц или в лучшем случае через полмесяца, когда ему начислят аванс или зарплату. И меня подобная перспектива, если честно, порадовала, даже не знаю почему. Наверное, я все–таки злобный субъект, а не мужчина–мечта.

Мы подошли ко второму корпусу, и Анатолий пригласил меня к себе. Я ответил согласием и решил для начала заглянуть в свой номер. А мой товарищ как примерный кавалер пошел провожать новую подругу на третий этаж.

Минут через десять я зашел в номер к Анатолию и увидел несколько неожиданную и обескураживающую картину. На штатном месте, в своей постели, лежал Николай Васильевич в положении на спине и, как мне показалось, бессмысленным и отрешенным взглядом смотрел в потолок. Согласен, что это не завершенный холст, так как к нему необходимо пририсовать всего одну деталь. Этой деталью оказалась Майя, стоящая перед Николаем Васильевичем на коленях. Возвращение блудной дочери, — скажете вы и, наверное, будете правы. Правда, и здесь тоже не достает последнего штриха, а именно — Майя своим лицом уткнулась Николаю Васильевичу в промежуток между тазобедренными суставами, и я не сразу сообразил, что она там делала, так как все это было прикрыто ее же плечами. Я же, как образованный человек, подумал, что приглашением Анатолия воспользовался как–то несвоевременно, и надо было мне явиться позже, после прихода моего товарища. Да и присутствующим я тоже, наверное, помешал, хотя им было не до меня, так как на меня они внимания не обратили. С полминуты я постоял в озадаченном состоянии с банальным для русского интеллигента вопросом «что делать?», а потом до меня дошло, что надо так же тихо, как пришел, убраться из номера. И только я развернулся в направлении выхода и сделал шаг, как был остановлен на месте преступления окриком Майи, словно пойманный вор. Нет, только не подумайте, что она остановила меня банальным предложением «третьим будешь?». Отнюдь.

— Алексей, ты куда!? — спросила Майя.

Втянув голову в плечи, я осторожно повернул лицо к воспроизведенной почти на сто процентов картине Рембрандта «Возвращение блудного сына» и был приятно удивлен. Оказывается, заплаканная Майя изливала душу Николаю Васильевичу, а не то, что мне показалось.

Негоже бросать человека в таком состоянии, тем более, если он просит тебя остаться, поэтому я присел на уголок свободной кровати, что стояла рядом с постелью Николая Васильевича. Тогда Майя на коленях торопливо переползла ко мне и, уткнувшись уже в мои колени, стала изливать свое житейское горе — разочарование в очередном мужчине. Она мне говорила, что, оказывается, это совершенно не тот человек, который ей нужен. Я, подхватив лейтмотив настроения, стал Майе поддакивать, местами опережая ее мысль:

— Так что же вы хотите Майя? Да я, даже не разговаривая с ним, только посмотрев, как он переставляет ноги по асфальту, и то уже понял, что он безвольный и мягкотелый человек!

— Да, он тряпка, он… — и так далее и тому подобные заявления о никчемности этой личности, на которую она позарилась.

Однако, ожидая скорого появления Анатолия, находясь как бы в положении Николая Васильевича, я уже сам создавшейся ситуацией затяготился. Закатив глаза к потолку, думал, как к этой сцене отнесется мой товарищ, который вот–вот должен был появиться. И только я об этом подумал, и только меня уколола моя же совесть, как вошел вполне предсказуемый и ожидаемый в этой ситуации Анатолий. Я с виноватым видом, как будто со стола спер чужую пайку, разведя руками, показал «не виноватая я, он сам ко мне пришел». И еще несколько минут в присутствии Анатолия Майя все в той же позе стояла передо мной на коленях, и со стороны можно было подумать, что она просила моей руки, а заодно и сердца. С другой стороны, не могла же она сразу взять и вот так повеситься на шею Анатолию, как например мне, совершенно постороннему человеку. Ведь я никаким катетом, ни гипотенузой, ни даже биссектрисой с их треугольным романом не соприкасался, так как не был я ни брошенным Анатолием, ни покинутым кандидатом в женихи, ни страдающим от безответной любви таможенником. Да и Анатолий принял Майю как–то с прохладцей и отстраненно добавил:

— А что это ты тут делаешь?

Да и еще в моих ногах, — это мне так хотелось съязвить, чтобы дополнить и расширить вопрос Анатолия. Только перца в этой ситуации и не хватало, — тут же я одернул себя, ведь слез и так уже было достаточно.

Не подумайте, что вопрос Анатолия был адресован мне, ведь я здесь был персоной официально приглашенной. Хотя после такой сцены и у Анатолия могли резко поменяться приоритеты, тем не менее я понял, что острие вопроса было направлено изменщице.

Пережив довольно продолжительную паузу и наконец почуяв, что у этой пары намечается разговор по душам, в результате которого случится скандал с выбрасыванием вещей Майи или примирением в постели Анатолия, я встал и, улучив момент, ненавязчиво не то предложил, не то спросил:

— Кажется я здесь лишний, — затем тихо почти на цыпочках перенес тело в свои покои, пожелав всем доброй ночи, без всяких войн …

Эти роковые девушки, сколько их крутилось вокруг Алексия! У него все начиналось с детства.

Юношеская любовь отличается от взрослого чувства тем, что она гораздо ярче и острее, как все впечатления, еще не ставшие привычкой. Влюбленные того благословенного возраста как бы способны на серьезные поступки и спонтанные подвиги, которые не всегда правильно оцениваются родителями.

Вот и у Ветра случилось так: первая любовь застала его, едва он достиг совершеннолетия, а его возлюбленной было чуть меньше. Света Звонкая — необыкновенная красавица с чувственной экзотической внешностью. Ветер питал к ней те самые нежные чувства, о которых уже упоминалось. Их неодолимо тянуло друг к другу, и они просто не обращали внимания на ограничительные рамки, правила и запреты старших, которые даже не догадывались, что творилось в душах их взрослеющих детей, очень скрытных по всем законам жанра и природы вещей.

Не секрет, что милующимся городским влюбленным найти укромное место невозможно. Благо звезд на небе больше, чем населения на планете. А если дождь на улице или зима, то приходилось отирать подъезды. И когда однажды родители Светы собрались на дачу с ночевкой, то влюбленные восприняли это как дар судьбы, чем и воспользовались. Едва взрослые переступили порог дома, как Ветер на крыльях любви прилетел к их дочери. Влюбленные, счастливо уединившиеся в свободной квартире, прекрасно провели время за разговорами, нежными прикосновениями, перешедшими в объятия и поцелуи. А когда на город незаметно опустились сумерки, они, обнявшись, уснули.

Неизвестно, по какой причине родители передумали с ночевкой на даче и за полночь вернулись домой. Перед тем, как уснуть, Света на всякий случай вставила ключ в замочную скважину изнутри квартиры, чтобы родители — не дай Бог! — не застали ее врасплох. И ведь насколько некоторые наши решения оказываются правильными, ибо осторожными и продуманными! Ну если не с моральной точки зрения, так хоть с практической. После безуспешной попытки открыть квартиру ключом родители начали названивать в дверь, кляня себя за бестактность, что вынуждены будить свою дочь–отличницу, которая после домашних уроков, наверное, устала, а потому спит мертвым сном… Правда, не одна. Ну да ладно, до момента позора надо еще дойти.

Услышав звонок, расслабившиеся влюбленные подорвались с места и взлетели, будто две звезды, пардон, ракеты. Это было настолько не продуктивно, насколько и не продумано. И это естественно, так как в подобных случаях сначала просыпаются тела, а мозги находятся в состоянии позднего зажигания и осмысления ситуации. После старта началась нелепая суета и беготня, прежде чем у Ветра в мозгу заискрила мысль и он, схватив в охапку вещи, в одних трусах выскочил на балкон второго этажа. Ему повезло, что это был второй этаж, а не выше… Повезло, что Света не забыла про шторы и, пока выпроваживала родителей из комнаты, задернула окно, прикрыла за ним голого Ветра. Стоя на балконе, Алексий боялся даже шелохнуться. Лето, дверь на балкон открыта, поэтому любой шорох оттуда мог оказаться роковым. Повезло, что Звонкая нашла повод вывести родителей на кухню. Пока они там чаевничали, удивляясь полночной приветливости дочери, Ветер непутевым ветром сквозанул сначала на крышу–козырек магазина, а затем на родную землю, которая на счастье оказалась близко. И только запоздалые прохожие удивленно оглядывались на голого юношу, который на ходу одевался, догадываясь, что он исключительно по необходимости покинул любовное ложе.

 

18 мая — день двенадцатый

А на утро, перед завтраком, я зашел к Анатолию, чтобы поздороваться с ним и заодно получить ответ на вопрос, чем же у них с Майей сердце успокоилось: пепелищем или советом да любовью — и заодно определить свой статус пожарного или шафера. Захожу и вижу сплошную идиллию, только красивой музыки, пестрых попугайчиков и ниспадающих с неба розовых лепестков не хватает, а Шельма, будто пчелка Майя жу–жу–жу да жу–жу–жу — вся такая добрая и в прекрасном настроении, направо Николаю Васильевичу и налево мне комплименты раздаривает:

— Ах, Николай Васильевич, какой же вы замечательный и душевный человек, ну прямо душка! Вы для меня как отец родной.

— Алексей, хочешь, я комплимент тебе скажу? Сейчас ты выглядишь гораздо лучше, чем в день приезда. Честно–честно!

И мы все в добром здравии и прекрасном расположении духа смеялись, шутили и радовались миру и согласию «в семье». Вдруг Майя резко подорвала свое тело и бросила вон из комнаты, чтобы что–то успеть сделать перед завтраком. Еще не закрылась за ней дверь, как Николай Васильевич, добрейшей души человек, от смеха так и прыснул:

— Ну и Шельма… Ха–ха–ха!

И мы, все трое непринужденно и совершенно не сдерживая себя, заржали, будто кони на воле. За Майей дверь закрыться не успела, поэтому она услышала напутственно–ехидное замечание замечательного старика. И с той же скоростью развернулась и смешливой фурией ворвалась обратно, грозно вперив в Николая Васильевича прямой и острый, как стимул для быка, вопрос:

— Это кто ж меня так назвал?

Тут уж пришел наш черед лидировать в хохоте и смехе, впрочем, и Николай Васильевич от нас не отставал, так же, как и Майя. Я сквозь слезы радости и смеха был вынужден констатировать:

— Ну, Васильевич, вы спалились. А ведь были таким хорошим человеком. И кто вы после этого?

В общем, на завтрак мы пошли в прекрасном расположении духа и веселом настроении.

До обеда я успел пройти все процедуры, которых в тот день оказалось наибольшее количество — шесть штук. Сходил в приемную администрации санатория, где накатал на всех, в том числе и на природу и на персонал, злобную жалобу о том, что первая своей красотой меня пленяет, а второй прекрасным отношением создал райские условия.

Тогда же, выходя из администрации, услышал, как некий начальник при пиджаке и галстуке на расстоянии метров пятнадцать–двадцать распекал одного из своих подчиненных:

— Ну, когда ты убьешь этих собак?

Я подумал, что или чего–то недослышал, или что–то не так понял. Однако через пару–тройку часов, когда возле скамеечки второго корпуса увидел кобеля, прозванного детьми Колбаской, издыхающим и дергающимся в предсмертных конвульсиях с иглой в коричневом оперении в боку, то все стало ясно. Как мне сказали, таким образом, были умерщвлены три собаки. Отдыхающие были впечатлены негуманным способом расправы над беззащитными животными. А вечером я видел осиротевшую подружку Колбаски на крыльце второго корпуса, жалко жавшуюся к бетонной стенке.

То, что бесконтрольно плодящиеся собаки создают трудности как для отдыхающих, так и для администрации, это я понимаю. Но ведь здесь существует и человеческий аспект, который все–таки необходимо учитывать. Во–первых, видимо, не всех без разбору собак надо уничтожать, а во–вторых, выбирать время и место — не на глазах же у женщин и детей.

После обеда я, наконец, осуществил свою курортную мечту — сел на велосипед и поехал осматривать озеро Вечелье, которое в два раза больше Должина, где отдыхало большинство санаторного народу. До озера на велосипеде я докатил быстро, за пять–семь минут. И дальше это транспортное средство для меня было скорей обузой, так как ехать по узкой тропинке, извивавшейся между деревьев и кустарников, в сочетании с резкими уклонами, было невозможно.

В общей сложности я гулял около полутора часов, продираясь сквозь заросли по пересеченному неровному ландшафту озерного берега и снимая понравившиеся мне виды. Дойдя до мыса, наткнулся на ручей с бурой водой, там же от меня убежал уж, которого я не успел сфотографировать, так быстро он скрылся в высокой густой траве. Это была пожухлая трава в сочетании со вновь народившейся, в которой я рисковал наступить на более серьезную змейку, чем безвредный уж. С трудом преодолев густые заросли, я сначала вышел на тропинку, а затем на дорогу, по которой поднялся на горку и покатил на велосипеде, с удовольствием подставляя лицо набегающему потоку свежего воздуха.

Что ни говори, а именно природа врачует нас от страстей человеческих. Все проходит, все, а она остается, остается небо с облаками или звездами, солнце, ветер и горизонты. Мы, люди, приходим в мир и уходим из него, но так же сменяются дни ночами, а весны перетекают в зимы, так же стоит земная твердь и в ее огромном лоне плещется мировой океан. И ветер выметает с парадных пространств осыпи звезд, окалину космоса, ржавчину старых забредших к нам метеоритов…

Как–то Алексий Ветер сказал, что жизнь каждого из нас, как космос, состоит из миллиардов звезд, планет — такого же количества встреч и расставаний. С кем–то встречи и расставания повторяются постоянно — часть или даже всю жизнь, с кем–то временно, а с кем–то они одноразовы — раз встретился и полетел в мусорное ведро, на задворки вселенной. И чтобы не оказаться на задворках у любимого человека, надо бережно и рачительно относиться к каждой совместно прожитой минуте. Ведь чего греха таить — мы в нашей жизни иногда совершаем глупые поступки, о которых потом сожалеем, даже если затеваем их в виде игры. Как любовь на спор, например…

Еще в пионерском лагере Алексий Ветер имел массу похождений, в том числе на любовном фронте. Хотя в детстве самое большее, что можно себе позволить — это с опаской, чтобы не получить по физии лица, трепетно прижаться к настороженному девчоночьему телу или, сидя под звездами, целоваться–обниматься. Отец Ветра работал директором, мама — врачом, сестра — старшей пионервожатой, муж сестры — физруком, поэтому Алексий был в курсе всех дел и событий, происходящих в пионерском лагере, а в некоторых из них и непосредственным участником. Он был бессменным, то есть трехсменным (по количеству заездов за сезон) посетителем лагеря. Нужно ли говорить о том, что у этого повесы все было схвачено, как застывший раствор мощной железобетонной конструкции.

Но что оправдывает Алексия при всех его несовершенствах и ветрености? А то, что была у него одна постоянная, неизменная, высокая зазноба, которой он был увлечен с детства. Трудно поверить, но его первая робкая любовь превратилась в юношескую, стала взрослой и длилась аж до полувекового юбилея. Даже фамилия избранницы оказалась под стать герою — Светлана Звонкая. Да и внешность вполне подходящая, было в ней нечто от знойной африканки — природный шоколадный загар, вьющиеся черные волосы, карие глаза, стройная фигура. Одним словом — красавица! Многие ребята били клинья, но Света Звонкая отдала предпочтение безусловному лидеру мальчишек Алексию Ветру. Несмотря на гордый и своенравный характер, к своему избраннику она проявляла доброту и покладистость.

Но не зря Алексий носил фамилию Ветер. Любви и верности одной подруги ему было явно недостаточно, его интересовали все хоть сколь–нибудь симпатичные девчонки, а тем более красавицы. Для контроля над ситуацией он включал свой административный ресурс по вертикали, уходящей к отцу — первому лицу лагеря. А все началось с простых поручений, таких как вызвать к начальнику пионерлагеря или к старшей пионервожатой кого–нибудь или что–то передать на словах тому–то и сему–то. Благодаря особому положению Алексий оказывался в курсе многих лагерных дел, а со временем научился пользоваться ситуацией. Под благовидным предлогом он забегал в любой отряд, чтобы узнать имя понравившейся девчонки. А чтобы «подтянуться» поближе к ней, проявлял инициативу и привлекал ее вместе с отрядом к спортивному мероприятию. А таковых хватало: футбол, баскетбол, волейбол, пионербол, различные соревнования и эстафеты… Занимаясь спортом и будучи в великолепной физической форме, Алексий участвовал во всех состязаниях, во время которых, как взрослый герой–любовник, картинно посылал девчонкам приветы и воздушные поцелуи.

Да, таков был Ветер — ветреный и легкомысленный, неравнодушный к противоположному полу почти с детства. И не было числа его любовным похождениям и подвигам! Еще живо воспоминание о первом девчоночьем признании в любви. Уже в отрочестве Алексий понял, что девчонкам, а тем более взрослым женщинам верить нельзя!

Милая девочка Тома сразу понравилась будущему ловеласу и вертопраху, который тогда еще казался неиспорченным фруктом. Алексий повелся на милый мальчишескому сердцу образ дюймовочки в ситцевом платьице, где, как оказалось, уже укоренилось хитрое и расчетливое женское начало. Во время танца юные влюбленные тесно прижимались друг к другу. Держа в руках хрупко–нежное создание, Алексий витал между седьмым и восьмым небом, а переместиться уровнем выше мешала Томочка, хоть и млевшая, но рассудка не терявшая. После танца она увлекла Алексия в укромные кусты, где словесной очередью в упор поразила чистое сердце мальчишки:

— Я тебя очень люблю!

Алексий, застигнутый врасплох, какое–то время пребывал в шоке. Шутка сказать — первое в жизни признание!

— Ой! Я тоже тебя люблю, — наконец нашелся он, от смущения красный, будто аленький цветочек.

А тонкая тростиночка девчоночьего тела, как в любовном романе, сорвалась с места и растаяла в темноте. Алексий просто впал в ступор, но, поняв, что удача может исчезнуть, тоже сорвался и побежал за ней. Настиг. Начал непроизвольно целовать в губы, щеки, куда попало, ведь юная Тома — такое игривое создание… Всю ночь Алексий не спал. Он лежал, вслушиваясь в ночные шорохи, доносящиеся через открытое окно, мечтал и грезил.

И вдруг Алексию стала известна обескураживающая весть, которую ему донесли ненадежные девчоночьи уста, как в игре с колечком, играясь. Оказывается, Томочка призналась в любви Ветру всего лишь на спор с подружками–шалуньями. Ах, как был зол Алексий! И его, Ветрова, месть соответствовала легкомысленности ее поступка. Отомстил он жестоко! Как? Да он и сам уже не помнит… ведь истек не один десяток сроков давности на преступное глумление над мальчишеской доверчивостью.

Познавший огорчений Ветер куста боится — с тех пор он не доверяет ни женщинам, ни девушкам, в особенности их признаниям.

А вечером состоялись последние танцы с нашим участием. Под самый конец я пригласил девушку лет двадцати с немного угловатой фигурой, но симпатичную, с неким восточным шармом и огромными широко распахнутыми на мир черными глазами. Как–то во время процедур, заскочив в район ванн и душевых, я с кем–то из знакомых шутил и балагурил, а эта девушка оказалась рядом, ожидала своей очереди. Она тут же заулыбалась, подключившись к разговору. Я ответил на ее шутку, и лицо ее засветилось. Вспомнив это, я решил пригласить ее на танец. И тут она мне сделала комплимент:

— А вы хорошо танцуете.

— Это вам показалось, — кокетничая, ответил я, а через значительную паузу ответил ей тем же: — А вы неплохо танцуете.

— Да, я знаю.

Меня даже удивила такая непосредственность. Затем она рассказала, что приехала из Смоленска, а родилась в Турции, чем поставила меня в тупик.

— Ах, вот оно в чем дело! — невольно вскрикнул я.

— В каком смысле? — тут же заинтересовано спросила она.

И я ответил, что имел в виду черты ее лица. Действительно, раньше я никак не мог определить ее национальность, а тут, как услышал, где она родилась, все и срослось — турчанка. Да еще русскоговорящая. Скажу честно, меня это заинтриговало.

— Где вы работаете, — спросил я.

— Я еще учусь.

— Где?

— В колледже.

И снова я оказался в легком ступоре: получилось, что я пригласил на танец ребенка. Я не стал уточнять, на каком курсе она учится, но вывод напрашивался сам собой, что ей от пятнадцати до двадцати лет. Тут уж точно, что не больше. Реально нижний предел можно было поднять и до восемнадцати лет. Вот тогда, после первого танца, до меня дошло, почему эта девочка была на танцах с мамой, к которой я подводил дочку и благодарил обеих. Мама при этом выглядела вполне довольной матроной. Всего я эту младую турчанку приглашал дважды и в результате получил неожиданное для себя удовольствие — за все время нахождения в санатории я еще ни в одном человеке не делал столько открытий, которые меня удивили бы. Когда мы с ней продолжили разговор я спросил:

— А на кого вы учитесь?

— На дизайнера одежды.

— Хорошая профессия.

— Почему?

И тут у меня под воздействием хмеля в голове вырвалось нечто, наверное, не совсем приличное, особенно для такой молоденькой девушки:

— В любое время востребованная, даже покойников можете наряжать.

На это был ответом какой–то эмоциональный всхлип, судя по которому я понял, что это ею было воспринято правильно, так как она явно восприняла мой ответ за шутку. А я уже и сам не понимал, всерьез я это сказал или действительно пошутил.

Видимо, я ей своими шутками, а заодно и цинизмом понравился, так как на прощание она благодарно стрельнула в меня красивыми глазками. Вот с таким замечательным впечатлением о прекрасной и милой турчанке я отправился спать.

 

19 мая — день тринадцатый — последний

С Василием Ивановичем мы проснулись в пять часов утра, и я тут же побежал контролировать подъем Валентины и Анатолия. С сокамерником мы собрались менее чем за полчаса, и нетерпеливый и беспокойный Василий Иванович тут же со своими пожитками двинулся на перекресток. Так как маршрутка только в шесть часов выходила из Ушачей, и времени оставалось еще около сорока пяти минут, то я не торопился. Тем более что обещал Валентине донести сумку, да и Анатолия хотел дождаться, который, высунувшись через балконную дверь, пригласил зайти и подбодрить здоровье лечебным кагором — «на дорожку».

Знаю я эти дела. Как–то я был в командировке в Гродненской области, и там меня посвятили во все эти тосты: на дорожку, стременная, оглоблевая и всяко–разные. Но особенно мне понравился тост «в морду коня». Это когда хозяин, благословляя гостя в дорогу, принимает чарку вовнутрь, целует в морду коня, заодно занюхивая выпитое. В современном мире этот тост можно переиначить так: «в морду радиатор».

В ответ на приглашение Анатолия я замахал руками, категорически его отвергая, так как обычно в такую рань не лечился. А тут как раз и Александр подал свое ландо, куда мы втроем погрузились и поехали на развилку, к остановке. Через некоторое время подъехал микроавтобус, в салоне которого мы кое–как расселись и прямой дорогой направились в уже заждавшийся нас Минск. Александр от души помахал нам вослед рукой.

Пассажиров из санатория «Лесные озера» в микроавтобусе оказалось семь человек из одиннадцати. Поэтому, пока мы ехали, у меня было впечатление, что я все еще нахожусь в статусе отдыхающего. Рядом, справа от меня, сидел Анатолий, который большую часть поездки то кемарил, то просыпался. Засыпал он секунд на пять–десять, затем бодро вскидывал голову, приоткрывал глаза, отпускал какую–нибудь экспромт, шутку или выдавал короткую справку о маршруте движения, так как мы ехали по той дороге, которая ведет на его дачу, и снова — на короткую боковую. В самом начале пути я позарился на его пример и, чтобы скоротать время, тоже решил смежить веки. Несколько раз пытался это сделать. Однако каждый раз Анатолий упреждал мою попытку своим бдительным и коротким сном, точнее частыми пробуждениями, не давая толком покемарить. Наверное, эта привычка у него осталась с армейских лет, где на боевом посту необходимо было сочетать сон и бдительность.

Когда больше половины пути осталось позади, Валентина, проголодавшись, достала из сумки сушку. Заточив об нее зубки, достала другую, третью… Вдруг ей стало совестно перед сотоварищами по совместно проведенному отдыху, и она передала сушку Анатолию. Тот, безвозмездно получив в свое распоряжение закуску, решил это дело отметить и даже высунул горлышко бутылки из сумки, демонстрируя серьезность намерений. Я же вел себя хуже провокатора Азефа, подзадоривая Анатолия, однако без желания самому причаститься. Анатолий, на месте крутанувшись, сделал открытие:

— Блин! Так ведь у нас же нет кружки!

И, обратившись к Валентине, запросил у нее стакан. Та снова порылась в своей сумочке–выручалочке, достала пластиковый стаканчик и, заигрывая, как бы поманила Анатолия к себе. Анатолий обрадовано потянулся к стакану:

— Давай его сюда.

Валентина протянула руку со стаканом ко мне, я тоже к ней потянулся. Однако нашим рукам не суждено было встретиться во взаимном порыве, так как Анатолий отвлек меня очередной проблемой. Ему, такому беспокойному, мешала моя сумка, и он предложил убрать ее, чтобы я мог все–таки дотянуться до Валентины, точнее до стакана. И пока мы решали промежуточную задачу по перевалке сумок в тесном пространстве, про стакан–то и забыли, а Валентина взяла да и спрятала его обратно в сумку — от греха подальше. Ведь она была хоть и нимфа, но тоже девушка слабая и в себе не уверенная. Наконец, обеспечив плацдарм для приемки важного решения, простите горячительного напитка, Анатолий вспомнил про недостающее звено и в предвкушении ожидаемого деловито обратился ко мне:

— А ну, давай стакан.

Крутанувшись в поисках стакана туда–сюда и не обнаружив его, я попытался переложить ответственность на Анатолия:

— Так я же тебе его отдал.

Анатолий начал искать стакан у себя и не найдя вполне справедливо заметил:

— Ты мне его не давал.

Я был уверен, что у меня нет стакана, значит, я передал его Анатолию, поэтому продолжал убеждать его в том, чего и в помине не было:

— Я передал тебе стакан, чтобы разобраться с сумками. Ты что, забыл, что ли?

Видимо, я был так убедителен в своей невольной лжи, что Анатолий опять принялся искать стакан, залез в сумку, ощупал карманы. Нет стакана. Хоть ты тресни. Тогда Анатолий высказал новую версию:

— А может мы его уронили?

— Точно!

И мы тут же начали искать стакан, завертелись каждый на своем месте, кто как мог, и если бы в этой теснотище можно было упасть на колени, то обязательно бы это сделали. Анатолий даже обратился к рядом сидящему пограничнику, подключая и его к поискам ускользнувшего предмета:

— У тебя нет стакана?

И молодой солдат, отставив сон, также был вынужден заняться ответственным делом. Сцена получилась еще та: два активных человека в ограниченном пространстве вели поиск несуществующей вещи, да еще с шутками и взаимными подколками… Не трудно представить, во что это превратилось. Практически все пассажиры были вынуждены подключиться к поискам пропавшего стакана, который никоим образом проявлять свое существование и не собирался. В общем, уже весь микроавтобус стоял на ушах, когда сидевший рядом со мной пассажир не вытерпел глумления над обществом и задал Анатолию наводящий вопрос:

— А разве его (стакан) вам передавали?

Ну, какие могут быть сомнения, когда все ищут утраченное имущество? Тогда настырный пассажир начал задавать новые наводящие и прозрачные вопросы, доведя наше сознание до полного просветления. Когда Анатолий сделал открытие, что Валентина стакан затихарила, и вдобавок увидев, что та молча глумится над нами, давясь не от сушки, а от смеха, он, обуреваемый справедливым возмущением, начал клеймить ее позором и прочими не очень противными словами. Валентина в ответ, все также умирая от смеха, сказала:

— Не надо было признаваться, что стакан у меня. Вы бы тогда делом занимались до самого Минска, а я бы получила радость и удовольствие. Ну, какая же я дура добрая, что призналась!

Наконец мы въехали в город, и маршрутка произвела остановку у станции метро, где вышли всего два человека. Однако одним из них был Анатолий, наиболее значительная фигура, и только после этого я по–настоящему поверил, что «я вернулся домой из сказки под красивым названием «Лесные озера»».

19.05–03.06.2011

Эксперимент проводила группа специально подготовленных добровольцев.

Не повторять — опасно для жизни и здоровья!

 

Приложение № 1. Курс молодого курортника

1. Для установления рабочих взаимоотношений с сокамерниками произвести прописку в номере заселения.

2. С целью установления контакта с «аборигенами» в первый же день, даже если призывник (отдыхающий) прибыл ночью, найти единомышленников, чтобы влиться в коллектив.

3. Чтобы морально закрепить свои обязанности и в целях повышения ответственности за выполнение поставленной наиглавнейшей задачи лечебного отдыха в торжественной обстановке принять присягу курортника.

4. Исключительно в формальных целях, а заодно чтобы закрепить в памяти кандидата процесс отдыха, пройти обряд крещения (посвящения) в курортники.

5. Чтобы не скучать и культурно проводить время, найти более одного друга и не менее одной подруги.

6. В целях достижения максимальной эффективности лечения и отдыха найти компанию единомышленников, близких по духу товарищей независимо от возраста и пола.

7. Для акклиматизации и испытания себя на поприще отдыха на новом месте в течение пяти суток проводить занятия по стаканотерапии, сочетая их со всеми процедурами, танцами и прочими культурно–массовыми мероприятиями, а также с назначениями врачей, докторов.

8. Чтобы в микроколлективе создать душевный комфорт, необходимо обожать сокамерника, даже если он храпит, смеется, бранится и поет во сне.

9. Для создания прекрасного настроения себе и людям необходимо быть любезным и доброжелательным ко всем: друзьям, товарищам и просто отдыхающим, а также ко всем без разбору врачам, докторам, медсестрам и персоналу учреждения.

10. С целью достижения наибольшей эффективности лечения полюбить все без исключения процедуры, даже если ты с какой–нибудь из них расходишься во взглядах.

 

Приложение № 2. Текст присяги курортника

Я, имярек, вступая в ряды курортников, санаторников, пансионатников, профилакторников и прочих пока неизвестных науке видов отдыхающих, принимаю присягу и торжественно клянусь быть честным, храбрым, дисциплинированным, бдительным , строго хранить медицинскую и врачебную тайну в части личных болезней, беспрекословно выполнять все рекомендации и советы лечащих врачей и докторов.

Я клянусь добросовестно изучать, всемерно беречь санаторное и курортное имущество и до последнего дыхания быть преданным своим сокамерникам, своему коллективу друзей и лечебному учреждению, в котором прохожу отдых.

Я всегда готов по рекомендации и совету врача или доктора выступить на защиту личных интересов — своего бесценного здоровья и как пациент учреждения я клянусь защищать его мужественно, умело, с достоинством и честью, не щадя своих припасов и всех отпускных денежных средств для достижения полной победы над своим здоровьем (болезнями).

Если же я нарушу эту торжественную присягу, то пусть меня постигнет суровая кара в виде отсутствия какой–либо болезни и основания пребывать на лечении, всеобщая ненависть и презрение моих друзей и товарищей по лечебному гарнизону.