Мы погрузили боеприпасы в оба самолета, и нам дали полчаса на последний перед отъездом ужин. Мы добежали до столовой. Другие роты пропустили нас вперед. Все смотрели на нас с уважением. Они уже слышали, что мы идем на войну и через пару часов вступим в бой. Мой друг Тодоров подошел ко мне и пожелал мне удачи. С ним был еще один мой соотечественник из пехотинцев, прибывших в тот день. Его фамилия была Атанасов, и Тодоров знал его по подготовке в Кастеле. У этого парня было больше энтузиазма, чем у меня. Я никогда не забуду его вопрос: «Скажи мне, как ты себя чувствуешь? Ты же идешь на войну!» До этого я не думал о том, куда меня отправят. Я устал от дежурства, и пока с нетерпением ожидал четырехчасового перерыва, начал грузить боеприпасы в самолеты. Я только слышал, что нас отправляют по тревоге в Браззавиль, где вспыхнула гражданская война. Наша миссия была вывезти иностранцев с территории Конго. Это казалось очень интересным и захватывающим, но из-за переутомления в последние несколько дней я не чувствовал, что это что-то трагическое, и выполнял все команды почти механически. «Думаю, будет интересно», – спокойно ответил я Атанасову, который продолжал с возгласами: «Еще бы, интересно, мужик, они будут стрелять в вас». Да, на данный момент у меня не было времени подумать над этим вопросом, но до того как я решил вступить в легион, я знал, что существует и риск.

Не было больше времени на разговоры, самолеты ждали нас, и мы снова побежали к ним. На этот раз я чувствовал общее воодушевление. Львы были счастливы пойти на войну. Война была нашей профессией, и, видимо, большинство из нас гордились этим. Мы долго готовились к дню битвы, и вот этот день наступил. Рядом со мной бежал самый молодой из группы легионеров, Йорданов. Он был моим соотечественником и прибыл в часть за месяц до переезда в Чад. Йорданов входил в болгарский контингент «Голубых касок» в Камбодже, и у него был некоторый опыт участия в миссиях ООН. В Камбодже он узнал о легионе и загорелся идеей стать легионером. Он также был доволен тем, что нас вызвали по тревоге. Главной проблемой моего товарища был французский язык. Кроме приказов, которые он почти инстинктивно понимал и выполнял, он не мог вымолвить и слова по-французски и всегда спрашивал меня, о чем шла речь. Когда мы бежали к самолету, он спросил: «С кем, говоришь, будем драться?»

«С какими-то ваксами, которые воюют друг с другом», – поспешно ответил я. Я подтвердил ему, что направление в Браззавиль, столицу Конго, и он по-своему заключил: «По фигу мне, важно, чтоб была драка!»

Перед тем как мы залезли в самолеты, нам дали пуленепробиваемые жилеты, которые весили не менее пятнадцати килограммов, и дополнительные боеприпасы. Мы поднялись и полетели. Как только я сел в самолет, я почувствовал накопившуюся за последние несколько дней усталость. Когда шасси оторвались от взлетно-посадочной полосы, я уже крепко спал. Я не проснулся даже на секунду в течение всего полета, но при приземлении крик младшего сержанта Ханта быстро вытащил меня из глубокого сна: «Спешите, fucking! Go, go, go!» Я вскочил на ноги и, чувствуя вес бронежилета, моментально вспомнил – я отправился на войну. Я представил себе, как, выйдя из самолета, я буду снова бежать и прятаться, на этот раз от настоящих пуль, и мой адреналин начал подниматься. Когда я спрыгнул на твердую землю в полном боевом снаряжении и боевой готовности, то заметил, что мои товарищи снимают пуленепробиваемые жилеты. К моему изумлению, не было выстрелов, и все было тихо. Крики Ханта были единственным шумом, который разносился в ночи. Младший сержант посмотрел на меня и закричал: «Ты останешься здесь, fucking, на посту», показал мне багаж и оружие, которое мне надо охранять. Я по-прежнему ничего не понимал и удивлялся, почему все сняли свое снаряжение и бронежилеты, после того как мы пошли на войну. Я чувствовал, что воздух не такой жаркий, как в Чаде, но довольно влажный. Примерно через час меня пришел сменить Семеняк.

– А как насчет войны? – спросил я его.

– Ну, говорят, продолжается, идут переговоры, и поэтому послали нас сюда.

– Куда это? Разве мы не в Конго?

– Ну, где ты был? Еще в самолете сказали, что нас высадят в Габоне, и здесь мы будем ждать приказов.

– Габон? Да, видимо, я проспал это. Как долго будем ждать здесь?

– Проснись, мужик, я легионер, как и ты, а не генерал. Пойди выпей кофе с шефом, может быть, он получил новый приказ. Наш взвод там.

Семеняк указал на здание метрах в двухстах, где все собрались вокруг старшины Кормье и пили кофе. Оказалось, что пока мы летели, штаб-квартира наконец вступила в контакт с противоборствующими силами. У французского командования была одна цель – договориться о предоставлении ему коридора безопасности, по которому можно вывести своих граждан. Ни Нгессо, ни Лисуба не хотели вступать в конфликт с французской армией, так что они согласились. И с того момента все переговоры, касающиеся конфликта в Браззавиле, велись в столице Габона – Либревиле.

Пилоты самолета получили новые приказы. Наша миссия изменилась. Сражения на улицах Браззавиля отменялись. Мы должны были занять аэропорт Либревиля и укрепиться в нем. Беженцы, прежде чем вернуться на родину, также были направлены в столицу Габона, и легионеры должны были заботиться об их безопасности. Тревога, однако, не была отменена – коридор, по которому должны были пройти иностранные граждане в Браззавиле, должен был кем-то охраняться. Парни из Второго пехотного полка со Вторым эскадроном кавалерии вылетели из Нджамены в Браззавиль.

Никто не был заинтересован в том, чтобы гражданская война переросла в геноцид, как в Руанде в 1994 году. Присутствие Иностранного легиона в районе военных действий и встречи в Либревиле имели цель успокоить воюющих, прийти к какому-то соглашению и остановить убийство невинных людей.

***

Первый взвод занял аэропорт. Второй был отправлен в ближайшую казарму, а мы продолжали охранять самолеты и оружие в ожидании следующего приказа. Через час пришел капитан Ляжуани, командир нашего Четвертого эскадрона, и сказал, что на данный момент мы остаемся в Габоне, где должны заботиться о безопасности беженцев, прибывающих из Конго. Большинство парней были разочарованы тем, что бой отменен.

– Я вижу ваше разочарование и понимаю вас, – прокричал капитан и тяжело вздохнул. – Мы были готовы атаковать, но теперь мы выполняем миссию, которая не менее важна и требует внимания каждого из нас. Я горжусь, что возглавляю Львов, я знаю, что вы меня не подведете. Вы остаетесь в распоряжении старшины Кормье.

Кормье в свою очередь выбрал шестерых парней, среди которых оказался и я. Он оставил нас под командованием старшего бригадира Ханта на взлетно-посадочной полосе и поехал с остальными в казарму, где надо было разместить беженцев.

– Вижу, fucking, знаю, fucking, что вы не спали, но не хочу, чтобы вы облажались. Мы будем встречать с вами здесь, fucking, беженцев и гражданских лиц, а также будем отслеживать любой самолет, который приземляется.

Хорошо, что я поспал в самолете, в противном случае мне было бы тяжело держать глаза открытыми. Ближе к рассвету нам принесли завтрак, подкрепленный большим количеством кофе. Среди нас шестерых был русский парень по фамилии Сергеев, которому было 18 лет, и у него, как и у Йорданова, были проблемы с французским языком.

– А молока нет? – спросил он меня с удивлением.

– Не видишь, нет, – ответил я тоже по-русски.

– А мне мама давала молоко в Сибири.

Я подумал, что мне послышалось. Еле сдержался, чтобы не расхохотаться. Что это за ребенок, сидел бы он лучше дома с мамой. Как он здесь оказался? Он начал рассказывать о Сибири, о том, как ходил в школу, мать давала ему два раскаленных камня, чтобы греть руки. Он ходил по пять километров в день в школу и обратно. Его отца уволили из российской армии, потому что после перестройки положение ухудшилось, и бывший сержант Советской армии отправил сына искать счастья в Иностранном легионе. Мальчик стал самым молодым в составе эскадрона легионеров, и с тех пор как он прибыл, он всегда ждал, когда настанет время поесть. Он был единственным, кто не хотел никуда выходить по выходным и вызывался дежурным в столовую, даже по воскресеньям. Легион стал его матерью. Хотя Сергеев был хорошим спортсменом, я все ломал голову, как этот ребенок прошел через все испытания в Обани.

Мы все устали за ночь и менялись каждый час. Солнце взошло и скоро стало нас жечь. Пришла очередь Сергеева занять пост на взлетно-посадочной полосе, откуда мы должны были информировать о прибывающих самолетах. Остальные берегли силы в комнате с кондиционером, где мы уселись вокруг младшего сержанта. Хант давал нам последние указания.

– Attention. Я не хочу, fucking, проблем с гражданскими лицами. Я знаю, вы в последнее время не видели девушек, но я не хочу слышать о ваших романах с кем-то из прибывших, ясно?

– Ладно, шеф, по вопросу с гражданскими лицами ясно, а с местными нельзя? – спросил Семеняк с улыбкой.

– Слушай, fucking, Семеняк, мы все еще находимся в состоянии боевой готовности, и придется тебе воздерживаться, пока не вернемся в Чад, так что на данный момент можешь использовать руки. Ты можешь менять их, чтобы интересней было, раз левой, раз правой. Вот там сортир, я даю десять минут, потом встаешь на пост на два часа. Go!

Больше никто не подшучивал над младшим сержантом, но перед тем как Семеняк пошел сменить Сергеева, ребенок связался с Хантом по радио:

– Браво, Браво, здесь Чарли.

– Браво, слушает, – ответил пораженный Хант.

– Браво, Браво, здесь Чарли, самолет прибывает.

– Чарли, здесь Браво, опиши самолет.

– Браво, Чарли здесь, самолет военный, высоко летит.

– Fucking, русский, ничего не понимает, – Хант повернулся к нам. – Семеняк! Go! Go! Смени этого мудака и назови мне модель самолета!

Менее чем за минуту Семеняк подтвердил, что это TRANZAL и, вероятно, прибывают беженцы. Младший сержант наказал Сергеева типичными изматывающими отжиманиями, а мы все построились на взлетно-посадочной полосе, где уже приземлился самолет.

Я видел испуганные лица людей, которым мы помогали выйти. Все молчали и были погружены в свои мысли. Мы с Иллером вошли в самолет, вынести пожилую монахиню, которая хотя и лежала на носилках, смеялась и, казалось, была меньше всех обеспокоена. Она нас благословляла, пока мы ее несли. Иллер начал улыбаться ей и вежливо разговаривать.

– Эй, приятель, я не хочу неприятностей, – в шутку упрекнул его я. – Ты слышал, что сказал младший сержант, никаких романов?

Иллер виновато улыбнулся, и монахиня рассмеялась.

– Крутые вы, ребята, такой комплимент я не имела удовольствия получать за последние девяносто лет.

– Добро пожаловать в Иностранный легион, уважаемая госпожа, – Иллер оставался кавалером.

Иллер был известен в нашем взводе своими сексуальными похождениями. В Оранже он часто ночевал в карцере, потому что из-за забав в постели с девушками опаздывал на проверки. Старшина Кормье каждый раз, прежде чем решить, на сколько дней засадить Иллера, спрашивал: «По крайней мере, красивой она была, Иллер?» И француз всегда подтверждал, что из-за такой женщины он готов сидеть в карцере. Обычно сержант давал ему пять дней в одиночной камере, но однажды легионер-ловелас признался, что вечером был очень пьян и на следующее утро испугался огромных размеров тела девушки, возле которой проснулся. В тот день Кормье послал бабника в одиночную камеру на две недели, говоря: «Промах, парень, подумай о том, что будешь делать дальше!» С тех пор Иллер утихомирился, но Хант не случайно предупредил нас, чтобы мы были осторожны с гражданскими лицами и избегали близости с ними. Даже монахини должны были держаться подальше от такого солдата, как мой компаньон. Второй взвод отвез монахинь из аэропорта в казарму, и «опасность» миновала Иллера. Мы вернулись на полосу и продолжали встречать гражданских лиц.

Из второго самолета мы вынесли носилки, на которых лежала раненая черная девочка. Какой-то дипломат обязался привезти ее и ее брата. Мы узнали, что они спаслись чудом, так как попали в перестрелку, и легион спас их вместе с несколькими семьями французских граждан. На протяжении всего дня мы встречали и сопровождали беженцев из Конго. Мы уже встретили шестой рейс, когда нас сменил Второй взвод, который взялся охранять полосу в течение ночи.

Как только мы прибыли в казармы, мы поняли, что все помещения отведены штатским. Мы получили оборудование для экваториальных джунглей и разбили несколько лагерей в разных частях казармы. Мой взвод взял самую дальнюю точку у самого забора. Мы спали на маленьких раскладушках, оснащенных противомоскитными сетками.

Вечерняя проверка прошла быстро, и только я приготовился ко сну, как мой соотечественник Йорданов сказал, что неподалеку есть бордель, и небольшая группа унтер-офицеров, которые знают местность, перелезут через забор на пару часов. Я был удивлен, что мой коллега вдруг начал понимать французский. Но думаю, что когда человек действительно заинтересован в чем-то, достаточно немного знаний, чтобы справиться. Йорданов уговаривал меня пойти повеселиться, но я устал как собака и сказал, чтобы он сегодня на меня не рассчитывал.

Маленькая раскладушка с противомоскитной сеткой была лучшей вещью, которой я мог бы пожелать себе в эту ночь. Она была всего 80 сантиметров в ширину, но для меня, который не спал со времени наряда в Чаде, это была самая роскошная постель, и я не собирался покидать ее из-за какой-то проститутки.

На следующий день нас оставили рядом с казармами. Хант снова предупредил нас, что не хочет проблем с гражданскими лицами. Мы вспоминали о младшем сержанте из Первого взвода, у которого был роман со снимавшей фильм о событиях в Конго журналисткой. Помню, что тогда капитан наказал его, но через некоторое время журналистка выразила в статьях особую благодарность Иностранному легиону и, в частности, младшему сержанту. Видимо, этот человек представил нас достойно. В полдень капитан Ляжуани собрал нас и пояснил, что никаких новых приказов нет, но мы находимся в состоянии боевой готовности и можем в любое время полететь в Браззавиль. Нам запрещено покидать лагерь – мы должны быть наготове.

Капитан посоветовал нам использовать свободное от дежурств время для отдыха. Я последовал его совету и пошел насладиться раскладушкой во второй половине дня. Йорданов уговаривал меня пойти к проституткам. Он уже посетил бордель минувшей ночью и остался очень доволен.

– С этими девушками я выучу французский, – подытожил мой земляк.

– Хорошо, что наконец-то нашел учителей.

– Вечером я вас познакомлю, правда, тебе не нужно изучать этот язык, но они и другие интересные вещи могут тебе поведать, – засмеялся Йорданов.

– Ну, тогда после проверки идем, – согласился я.

Никогда за всю свою жизнь я не был у проституток, но тут нечего было раздумывать. Приключения в Либревиле начались еще по дороге в бордель. После переклички в восемь вечера мы проползли в темный угол, где сетка на стене уже была перерезана прошлой ночью капралом. В считанные секунды мы перешли на другую сторону и спрятались в канавке. У нас не было гражданской одежды, а в форме было рискованно двигаться по дороге, поэтому мы были в спортивных брюках. Мы бежали улицами от канавы до канавы, как будто снайпер преследовал нас. Мы были так травмированы Оранжем, майором Боленсом и военной полицией, что не могли расслабиться даже в гражданской среде Либревиля.

Через пятнадцать минут мы были в борделе, где, ехидно улыбаясь, пожилые жирные негритянки смотрели на нас.

– Что будете пить, ребята? – спокойно спросила нас одна из них.

– Где девушки? – раздраженно спросил Йорданов, который по дороге рассказывал мне о разнообразии молодых чернокожих красавиц.

– Еще рано, мальчик, – сказала ему женщина за стойкой. – Вчера ты пришел в одиннадцать, а сейчас всего восемь пятнадцать.

– Я желаю девушек! – сердито настаивал мой товарищ, который не слушал, что ему говорила 200-килограммовая негритянка.

– А как же я, – она рассмеялась, а затем закричала что-то на своем наречии в сторону коридора, где были номера. Оттуда послышался ответ на том же непонятном языке, и негритянка за стойкой успокоила Йорданова: – Вам повезло, ребята, две девушки уже здесь.

Я стоял, смотрел этот спектакль и думал: «Что я здесь делаю?» Я уже собрался предложить моему земляку уйти, потому что было очевидно, что в этот вечер не будет никакого выбора, как вдруг в зале появилась стройная телка с довольно красивым лицом. Я никогда не спал с проституткой, а красивых негритянок видел только в кино. Девушка подошла к стойке и спросила нас:

– Кто идет со мной?

– Ты пойдешь со мной! – я вдруг оттолкнул Йорданова, схватил девушку за талию и потащил ее обратно в коридор с комнатами.

– Ого, ты очень спешишь, – рассмеялась она. – Не выпить ли нам что-нибудь, прежде чем пойти в комнату?

– Пить буду позже, – решительно сказал я. – Сначала идем в комнату!

Это была с моей стороны первичная реакция, вызванная животным инстинктом. Только секунду назад все мое существо хотело убежать из этого богом забытого места, но с появлением этой девушки все приняло совсем другой оборот. Была ли она профессионалкой, и ответила ли она моей примитивности и похоти тем же, я не могу судить. Дело в том, что более чем десять месяцев я не прикасался к женщине, и мой член был буквально всосан ее пухлыми губами, а я проглотил язык. Я забыл об опасности СПИДа, и мой разум вошел вместе с пенисом в глубокое горло черной красотки.

В такие моменты человек не думает о жизни, так как он ближе к раю, чем к земным проблемам. Я был легионером, и я платил за свои грехи каждый день, так что Бог простит мне то, что я оставил, когда животные инстинкты повели меня по тому темному коридору. После такого минета я мог легко пойти на войну. Напряженность и адреналин остались во рту шлюхи.

Я вспомнил одного легионера, который участвовал в миссии в Камбодже. Он рассказывал, как, выйдя из борделя в Таиланде, пал на колени перед восходящим солнцем и воскликнул: «Теперь я могу умереть, Боже! Этой ночью я увидел все!» Я не был уверен, что я видел все, но вспомнил, что в кармане спортивного костюма лежат презервативы, которые должны быть использованы. После драки кулаками не машут, но я был убежден, что из-за одного минета невозможно заразиться СПИДом. В легионе нам раздавали бесплатные презервативы, и если кто-то подцеплял венерическое заболевание, его ожидал карцер.

– Теперь пойдем выпьем? – настаивала девушка.

– Еще рано, – сказал я спокойно и достал презервативы.

– Значит, тебе понравилось, – сказала она и вернулась к работе своими пухлыми сочными губами.

Я понятия не имел, сколько времени прошло с тех пор, как я вошел в ее комнату, но в какой-то момент мой мозг заработал снова, и я вспомнил, что мы не в отпуске и должны вернуться в часть как можно быстрее. Я не торговался о цене, в любом случае это было дешево по сравнению с моей новой зарплатой. Мы вышли из комнаты и пошли в бар, который на этот раз был полон девушками и легионерами. Йорданов заказал бутылку виски и выпил половину.

– Как тусовка? – спросил я, дружески похлопывая его по плечу.

– Ты меня обогнал, как и капралы в первую ночь, и я снова трахал ту толстую.

Я заметил довольно пухлую девушку с огромными грудями, которая, как оказалось, была дочерью хозяйки.

– Я вижу, у нее большие подушки, – засмеялся я.

– Ну, на сиськи я не могу пожаловаться, но вчера с ней, сегодня с ней…

– Ты, кажется, влюбляешься, чувак, – поддел я его.

– Ну, мне по фигу, – заключил Йорданов, продолжая пить виски. – А твоя как была, скажи, вас не было три часа! Как я вижу, ты смотришь на нее с любовью, может, и свадьбу сыграете, – подколол он меня в свою очередь.

– Ну, я не эгоист, и я не женюсь, – сказал я, а затем снова обнял проститутку. – Сегодня она моя, но завтра, если вернешься сюда, поищи ее, не пожалеешь, она того стоит.

– На каком языке вы говорите? – поинтересовалась девушка.

– На болгарском, ты слышала о Болгарии? – спросил я ее.

– Да, Стойков. Болгария девяносто четвертый в США, мы здесь смотрели. Я обожаю футбол.

– Стоичков, – поправил я ее, но это не имело значения. Факт был тот, что Ицо прославил нас и в таких забытых богом местах, как это. В тот момент я понял, что самым известным болгарином в конце этого тысячелетия был именно Христо Стоичков. Вспоминая невероятное лето 1994 года, я вернулся в прошлое, и на мгновение меня охватила ностальгия. Это был первый и последний раз, когда я видел весь болгарский народ действительно счастливым. После победы над немцами борцы сходили с «феррари» и обнимали одетых в тряпье цыганят, размахивая болгарским флагом. На улицах реками лилось шампанское, и наши девушки танцевали, как бразильские, с той лишь разницей, что были окрашены в цвета болгарского флага – белый, зеленый и красный.

– Братан, нам пора смываться, – отвлек меня от воспоминаний земляк. – Может быть проверка на рассвете, мы все еще в состоянии боевой готовности.

Мы пошли по дороге обратно в часть и передвигались таким же образом, как если бы мы были на миссии, не обращая внимания на изумленные взоры прохожих. Мы успешно перелезли через забор, незаметно прокрались в наш лагерь и быстро нырнули под сетки раскладушек. Все прошло без сучка без задоринки, нас не поймали и, самое главное, мы ничем не заразились. Как говорят в легионе: «Pas vu, pas pris».