Один из самых внимательных исследователей Украины Эндрю Уилсон сравнивает революцию, которую он застал в Киеве в феврале 2014 года, со «старым добрым народным восстанием, о которых можно прочитать в учебниках по истории девятнадцатого века». Полностью согласен с этим наблюдением.

Украинская революция — продолжение тектонического процесса, начало которого можно датировать нидерландской революцией XVI века, закончившейся победой буржуазных республик над испанской империей. В том же ряду две английских революции XVII века, Великая французская революция, Весна народов 1848 года, крушение европейских империй после Первой мировой, «бархатные революции» конца 1980-х. Медленно, с отступлениями и кровавыми эксцессами новый мир индивидуальных свобод, верховенства права и демократии двигался с Запада на Восток, пока центром борьбы не стала Украина.

Не случайно, вглядываясь в украинские события 2014–2015 годов, историки находят в них множество параллелей с XIX веком, когда складывались современные европейские нации и вырабатывалась модель либеральной демократии.

Насколько такая Украина совместима с современной Европой, принявшей облик Европейского Союза? Это не праздный вопрос. Ни Италия Гарибальди-Кавура, ни Германия Бисмарка не вписались бы в копенгагенские критерии членства в ЕС.

Украина сделала окончательный цивилизационный выбор в непростые времена.

В конце 1980-х — начале 1990-х мечта о возвращении в Европу вдохновила правительства и народы стран бывшего социалистического лагеря на решительные реформы. Евросоюз был на подъеме. Преодолев кризисы 1970–1980-х и приближаясь к введению общей валюты, Европа была едина как никогда, а крах Советского Союза — главной угрозы западной цивилизации, казалось, подтверждал тезис Френсиса Фукуямы: у либеральной демократии не осталось альтернатив.

В нынешнее десятилетие Европейский Союз, сыгравший решающую роль в рыночной и демократической трансформации центральноевропейских и балтийских стран, вступил с тяжелым грузом накопленных проблем. Усталость от расширения, финансовый кризис в Греции, низкие темпы роста, отсутствие — как показал украинский кризис — действенных рычагов для противостояния агрессивным аутсайдерам — вот лишь некоторые из них. Добавьте к этому кризис лета-осени 2015 года, вызванный наплывом беженцев с Ближнего Востока и намеченный на июнь 2016 года референдум в Великобритании, результатом которого может стать выход из Европейского Союза.

Террористические акты в Париже в ноябре 2015 года только подчеркнули масштаб проблем, стоящих перед современной Европой.

Нет смысла преуменьшать трудности, которые стоят перед обеими сторонами интеграционного процесса. Тем не менее, я убежден: Украина может и должна стать полноценной частью европейского дома.

Украине нужна Европа — как союзник, как якорь, как источник ценностей.

Украина нужна Европе — как напоминание о смысле самого европейского проекта и о том, что история не окончена.

Поражение Украины вернет континент во времена баланса сил (XIX век) или разделения на блоки («холодная война»). В этом случае бетховенская «Ода к радости» станет не выражением торжества, а напоминанием об упущенных возможностях. Поражение Украины станет поражением Европы.

* * *

Украина должна не просто заимствовать западные технологии и институты. Украина должна стать Западом, его интегральной частью. В процессе этой трансформации мы научимся смотреть на себя самих и наши задачи по-взрослому, по-европейски.

Без Европы мы вряд ли сможем решить наши задачи. Успешная конвергенция центральноевропейских стран, сближение их жизненного уровня с западноевропейским — это не норма, а счастливое исключение, ставшее возможным благодаря мощному институциональному магниту Евросоюза. Нормой для среднеразвитых стран являются скорее откаты в авторитаризм и популизм, с которыми Украина сталкивалась на протяжении двух первых десятилетий независимости. Об этом свидетельствует опыт и Латинской Америки, и Европы в промежутке между мировыми войнами.

В 2020 году Украина должна отвечать критериям членства в Европейском Союзе. Насколько реалистична эта установка, заданная Президентом? В ноябре 2015-го вся страна наблюдала за тем, как Рада из раза в раз не могла принять критически важные законы, необходимые для того, чтобы украинцы могли путешествовать по Европе без виз (это удалось сделать только с шестой попытки). Среди прочего депутаты никак не решались поддержать поправку в трудовое законодательство, запрещающую дискриминацию по признаку сексуальной ориентации. Прямо скажем, не самая радикальная реформа из возможных — и, тем не менее, коалиция, весь смысл существования которой заключается в европеизации страны (не случайно ее название — «Европейская Украина»), оказалась не в состоянии быстро принять правильное решение.

Несмотря на тяжелейшую «окопную» борьбу за единство коалиции и выполнение принятых ею на себя обязательств убежден, что решительность Президента, задавшего жесткие временные рамки для проведения необходимых реформ, целиком оправданна.

Реформаторы в странах Балтии и Центральной Европы, поставившие перед собой цель вступления в Европейское сообщество в начале 1990-х, тоже казались отчаянными (кому-то — даже не вполне адекватными) смельчаками. В те годы правые и левые евроскептики внутри исторического ядра Евросоюза еще не были столь же сильны, как сейчас. Но серьезные проблемы у Европейского сообщества имелись и тогда: рецессия 1992–1993 годов, которой предшествовали глубокие спады в Швеции и Финляндии, бойня на развалинах югославской федерации, в урегулировании которой Европейское сообщество уступило лидерство Североатлантическому альянсу, острый кризис Европейской валютной системы с сентября 1992-го по март 1993 года… Впечатление гладкого, поступательного движения вперед оказывается обманчивым, стоит тщательнее всмотреться в детали исторического процесса. У такого подхода к истории есть и вдохновляющая сторона: несмотря на множество кризисов, пережитых после Второй мировой войны, новая, объединенная Европа всегда находила из них выход и продолжала развиваться.

Европа — это движущаяся цель. Европейский Союз 2010-х разительно отличается от себя же двадцатилетней давности. Европейское экономическое сообщество 1970-х — от Европейского объединения угля и стали, образованного через несколько лет после обескровившей континент Второй мировой войны.

Опыт стран, присоединившихся к Европейскому Союзу в 2000-е годы, говорит о том, что в процессах интеграции многое, если не все, зависит от политического лидерства внутри Украины. В начале 1990-х мало кто мог предположить, что меньше чем через полтора десятилетия — по историческим меркам, буквально завтра — бывшие страны социалистического лагеря вступят в Европейский Союз. Но уже в 1994–1995 годах страны Балтии и Вышеградской четверки подали заявки на вступление, чтобы 1 мая 2004 года стать членами ЕС.

В 1997 году Словакию назвали «последней диктатурой Европы», что не помешало правительству Микулаша Дзуринды, который пришел на смену одиозному Владимиру Мечьяру, догнать партнеров по Вышеградской четверке и вступить в ЕС одновременно с соседями — Чехией, Венгрией и Польшей.

Чтобы повторить успех первопроходцев, Украине предстоит проделать серьезную работу над собой, причем сразу в двух измерениях.

Для начала нам необходимо правильно организовать внедрение европейских норм в украинское законодательство.

В начале ноября Макроэкономическая экспертная группа, о которой я упоминал в предыдущей главе, представила набор рекомендаций, в которых я с приятным удивлением отметил несколько совпадений со своей собственной позицией. В числе прочего группа рекомендовала ввести в Кабинет Министров специального вице-премьера, который отвечал бы за евроинтеграцию. Считаю, что без такой фигуры, наделенной полномочиями и вооруженной серьезными инструментами, никакой Кабинет Министров в современной Украине не может полноценно выполнять свою работу.

Принятие законов, необходимых для получения безвизового режима с ЕС, — не самая сложная задача, но для ее решения было необходимо четко выполнить множество разнообразных требований. Без координирующей фигуры это оказалось сделать весьма тяжело. А ведь впереди — огромная работа по сближению украинского законодательства с европейским acquis communautaire, которая потребует немалых менеджерских усилий и внушительного политического веса. Вице-премьеру по евроинтеграции придется не просто координировать усилия десятка министерств и ведомств, но и продавливать соответствующие решения в парламенте, причем быстро. Несмотря на то, что задачи, стоящие перед вице-премьером «по Европе» на 90 % технократические, это должен быть настоящий политик, обладающий ярко выраженными лидерскими качествами. Ему предстоит вести за собой и политический класс, и все общество, объясняя, что необходимо совершить Украине для возвращения в свой европейский дом.

Такому вице-премьеру будет чем заняться и за границей. Решение о вступлении Украины в ЕС должно быть поддержано всеми членами Союза. Добиться согласия на это будет не просто, учитывая, что европейская Украина — это серьезное смещение баланса политических сил внутри Союза. Мы помним, как война в Ираке, поддержанная новыми членами ЕС и осужденная Францией и Германией, поставила европейцев перед угрозой глубокого раскола. Опасения «старой Европы» относительно того, что Украина усилит влияние «новичков» (а значит и США, сдержанное отношение к которым на Западе континента хорошо известно), можно понять, и мы должны убедить наших партнеров, что эти опасения напрасны.

Сегодня главные адвокаты Украины в ЕС — это Польша, Швеция и страны Балтии. Варшава и Стокгольм стоят у истоков «Восточного партнерства» — проекта, который, как мы понимаем сегодня, привел в движение геополитическую лавину. Москва нанесла упреждающий удар, на который не нашлось адекватного ответа ни у моей страны, ни у ЕС.

Украине нужно подобрать «ключики» к Берлину и Парижу, чтобы сделать их активными союзниками нашего евроинтеграционного проекта. Мы благодарны Германии и Ангеле Меркель, которые сыграли огромную роль в сдерживании российской агрессии. Мне трудно представить, как без лидерства федерального канцлера можно было бы обеспечить консенсус 28 членов ЕС относительно санкций против России. Германия, связанная с Россией тысячами экономических нитей, пошла на серьезные жертвы. По некоторым оценкам, в момент введения европейских санкций против агрессора торговля с Москвой обеспечивала работой 300 000 жителей ФРГ.

В то же время нельзя забывать о том, что Германия и Евросоюз встали на защиту Украины не только ради нее самой. Речь идет о защите основополагающих принципов международного права и европейских ценностей. Легко могу себе представить, что Берлин занял бы аналогичную позицию и в том случае, если бы жертвой агрессии оказалась какая-нибудь другая страна, не являющаяся членом НАТО и ЕС. Проукраинская позиция Германии свидетельствует о том, что эта страна ставит принципы и ценности выше непосредственной экономической выгоды.

Наша задача — убедить немецкий (и французский) политические классы в том, что присоединение Украины приведет не к ослаблению, а к усилению Союза, сделает бизнес-круги Германии и Франции основными лоббистами расширения общеевропейского рынка труда, капитала и услуг.

Команде, которой предстоит воплощать интеграционную стратегию, не нужно ни сгущать краски, ни добавлять в картину розового цвета. То, что Украина рассказывает о себе миру, не должно отличаться от того, что происходит в нашей стране на самом деле. Некоторые отличия неизбежны, как неизбежны отличия между идеалом и его воплощением. Но без идеала, без «правдивого мифа» о стране, которую мы строим, нам будет труднее оценивать расхождения между нашими целями и практикой, между пройденным путем и дистанцией, еще отделяющей нас от цели.

* * *

Вторая часть нашего домашнего задания — принять европейские ценности не на словах, а на деле, сделать их общими для всех украинцев, а не только для активного меньшинства. Коротко говоря — привить их обществу.

Европейский выбор — это, прежде всего, выбор цивилизационный. В главе о внутренней культурной революции, меняющей систему моральных координат, я говорил о ценностях Майдана, подразумевающих приоритет прав личности над правами государства. В европейской парадигме закон сильнее, чем власть. В имперской, которую отстаивает Россия, — власть не сдерживается ничем, люди для нее — лишь инструменты.

Европейский цивилизационный выбор гласит: я хочу быть свободным человеком, я против того, чтобы государство вмешивалось в мою жизнь. Государство и власть не являются главным, что есть в моей жизни. Я уважаю мое государство, я даже готов проливать за него кровь, но я буду сражаться не за власть предержащих, а за свои ценности и свободы.

Мне могут возразить, что на словах можно декларировать что угодно, но практики в Украине ближе к российским, чем к европейским. В рейтинге «Индекс верховенства права» Украина — 70-я, Россия — 75-я (ближайший к Украине в этом рейтинге член ЕС, Болгария, занимает 45-е место), в индексе восприятия коррупции Transparency International Россия — 136-я, Украина — 142-я (Румыния — на 69-м месте), в рейтинге экономической свободы Heritage Foundation Россия отнесена к числу «преимущественно несвободных» стран (143-е место), а Украина — к числу «репрессивных» (162-е). Ближайший член ЕС в списке, Словения — на 88-м месте (Греция — 130-я, но это особый случай).

В статике — возможно, это и так. Но я предпочитаю оценивать факты в динамике.

Чтобы стать Западом, установить на своей территории прочный политический порядок, Украина должна выполнить три условия, сформулированные Френсисом Фукуямой в книге The Origins of Political Order: а) построить сильное, функционирующее государство; б) обеспечить верховенство права; в) сделать власть подотчетной обществу.

Дальше всего мы продвинулись по третьему пункту. Еще в Третьей республике была обеспечена регулярная сменяемость власти с помощью демократических процедур, реальная политическая конкуренция. Оранжевая революция и Революция достоинства были народными выступлениями против попыток навязать Украине авторитаризм. Чтобы закрепить демократический характер украинской политической системы, предстоит еще много сделать. Закон о государственном финансировании политических партий — шаг именно в этом направлении. Он должен обеспечить автономизацию политической жизни, которая у нас порой неотделима от бизнеса или лоббизма, обезопасить политический процесс от влияния олигархических денег.

После Майдана в Украине прошли уже три избирательных кампании. Выборы президента, парламента, мэров и депутатов местных советов были — несмотря на некоторые замечания европейских наблюдателей — свободными и справедливыми.

Работа по восстановлению государственной машины только начинается. Думаю, что при концентрации усилий на этом направлении основные реформы можно завершить к концу 2017 года. К окончанию нынешнего политического цикла мы должны получить компактный, эффективный, некоррумпированный государственный аппарат, который сможет сконцентрироваться на выполнении существенно сокращенного списка государственных функций. Тем, кому такая постановка задачи кажется излишне оптимистичной, хочу напомнить один факт. К лету 2015 года украинская армия построила хорошо эшелонированную оборону на линии разграничения, надежность которой неоднократно — и безуспешно — пытался протестировать противник. А ведь не далее, как в августе 2014 года, когда россияне нанесли удар по нашей группировке на восточном Донбассе, на всей территории между зоной боевых действий и Киевом нашлось бы лишь несколько боеспособных частей.

Установление верховенства права объективно — самый длительный процесс. Тем не менее, считаю возможным и в этой сфере добиться к 2020 году серьезного прогресса, приблизившись к показателям, которые демонстрируют сегодня страны Южной Европы.

Сближение с Европой затрагивает не только судебную или правоохранительную систему. Речь не только о регулярных избирательных кампаниях и сильных, некоррумпированных бюрократических структурах. Главное — кому служит государство. Главное — чтобы власть осознала, что она наемный служащий, чтобы она поставила индивидуума выше себя.

Мы должны приступить к систематической отмене всевозможных ограничений, мешающих жить человеку. Это касается и однополых браков, не важно — нравятся они кому-то или не нравятся, и огромного количества регуляций, мешающих жить нормальному человеку. Сегодня получить справку о смерти — это нетривиальная задача. Как, кстати, и свидетельство о рождении. Другой пример: медосмотр водителей перед сменой. Я как-то спросил Михаила Саакашвили:

— А у вас такое есть?

— Нету, — отвечает он.

На самом-то деле водителей никто не осматривает, они просто откупаются от проверяющих: кто — деньгами, кто — бензином.

Все правовые акты, ограничивающие индивидуальный выбор человека в экономической сфере, в культурной, в социальной, должны быть максимально очищены от запретов или отменены. Чем больше свободы, тем выше ценность каждой человеческой жизни, тем больше возможностей для индивида проявлять себя так, как он хочет, не сталкиваясь с властью во всех ее проявлениях. Я сторонник того, чтобы действовать здесь революционно.

Предвижу, что в ответ мне станут приводить ссылки на «украинский менталитет». Мол, украинцы слишком консервативны и слишком дорожат стабильностью — кровавый XX век научил нашу нацию, что синица в руке надежней журавля в небе. Наиболее популярной визуализацией национальных менталитетов является Карта культур Инглхарта-Велцеля, которая ранжирует различные культуры в соответствии с их положением на двух осях координат: традиционализм — рационализм и ценности выживания — ценности самовыражения (все оценки варьируются в диапазоне от –2,5 до 2,5). Оппоненты радикальных реформ ссылаются на эту карту, когда хотят подчеркнуть, что реформы не будут приняты украинцами: мол, смотрите, у нас безопасность ценят выше, чем даже в России, о каких ценностях самореализации вы говорите? В случае с европейской модернизацией Украины этот аргумент немного модифицируют: украинцы предпочитают гарантированный минимум (отсюда такие надежды на помощь всесильного государства), а не безграничные возможности, которые еще надо реализовать.

Картина мира, рисуемая Инглхартом-Вельцелем, не статична. Например, на самой свежей диаграмме (см. выше), полученной в результате шестой волны World Values Survey, Украина (опрос проводился в 2011 году) смещена влево по шкале «выживание — самовыражение» по сравнению с предыдущей волной (для Украины взяты данные 2006 года). Ничего удивительного в этом нет: между двумя волнами опроса пролегал глубочайший экономический кризис, который обошелся Украине в потерю 15,1 % ВВП в 2009 году. Сдвиг в сторону ценностей выживания может иметь и еще одно, дополнительное объяснение: акцент на безопасности — это ответ на тупиковую государственную политику, когда издержки самореализации гораздо выше, чем издержки поддержания статус-кво.

В европейском контексте (точнее в антиевропейском) наши оппоненты используют и шкалу традиционализм-рационализм. Украинцы, мол, слишком традиционны, слишком религиозны, чтобы когда-нибудь согласиться на признание нетрадиционных семей. Но по этой шкале Украина куда более рационалистична, чем Соединенные Штаты и Великобритания, благополучно легализовавших однополые браки.

Повторюсь: я не считаю ценности чем-то раз и навсегда данным. Успешная политика, направленная на раскрепощение творческих способностей людей, способна радикально менять и ценности. Восстановление Европы после Второй мировой войны — один из самых ярких примеров такой трансформации.

* * *

Когда мы думаем об интеграции Украины в ЕС, нужно помнить о двух факторах, объективно мешающих реализации этой стратегии.

Прежде всего, есть общая усталость граждан стран ЕС от расширения. Шутка ли — с 1994 года число членов ЕС увеличилось с 12 до 28 стран.

Есть и специфический фактор, связанный с Украиной. Комментаторы называют его Ukraine fatigue — «усталость от Украины», усталость от того, что нашу страну нужно вечно спасать, что украинцы никак не могут взять свою судьбу в собственные руки.

Чтобы стать желанным членом Европейского сообщества, Украина должна прийти в него не с пустыми руками.

Европейская интеграция — это не только наше движение навстречу ЕС, но и встречное движение. И здесь перед руководством страны стоит задача убедить европейцев в том, что на этот раз движение в Европу — это не дань внутриполитической конъюнктуре, что мы действительно готовы к выполнению домашнего задания, а не пытаемся с помощью европейцев решить тактические вопросы своего политического выживания, как это часто бывало на протяжении 1991–2013 годов.

Нам еще предстоит найти правильные слова, правильную тактику и стратегию во взаимоотношениях с тем миром, в который Украина хочет интегрироваться.

Почему я думаю, что на этот раз все будет иначе?

Народ Украины выполнил свою часть работы. Если до ноября 2013-го сближение с Европой имело декларативный характер, то после азаровского виража украинцы сначала перешли к ненасильственному массовому протесту, а потом взяли оружие в руки, чтобы защищать европейский выбор и лежащие в его основе ценности. Это произошло впервые за всю историю независимой Украины. И, на мой взгляд, это самая надежная порука того, что общество готово платить за европейский выбор. Над Майданом реяли не только национальные желто-голубые флаги, но и флаги Европейского Союза — 12 золотых звезд на синем фоне.

Я вижу три крупных причины, которые делают Украину важным и желанным участником европейской интеграции. Речь о ценностях, экономике и обороне.

Сегодня ЕС — это объединение стран, значительная часть граждан которых сомневаются в необходимости его существования. Эксперты называют это «кризисом легитимности». У этого кризиса, мне кажется, есть хорошее визуальное выражение (точнее, его отсутствие). Можете ли вы представить себе современных европейцев, сражающихся без оружия, под флагом Евросоюза с притеснителями, как это делали украинцы зимой 2013–2014 годов? Я пробовал, у меня не очень получается.

Присоединение к европейскому проекту Украины — даже если мы говорим не о скором вступлении в Евросоюз, а пока лишь о полноценном партнерстве — поможет укрепить сам ЕС, придать энергию его «мягкой силе». Нет, наверное, сейчас больших евроэнтузиастов в мире, чем украинское гражданское общество, готовое, по словам национального гимна, положить «душу и тело» на алтарь общей Европы.

Успех Украины — и политический и экономический — позволит смягчить кризис европейской идентичности, покажет скептикам, что европейский путь действительно обеспечивает человеку лучшую, более богатую и осмысленную жизнь.

Верно, на мой взгляд, и обратное. Если Украина будет отвергнута, это только усугубит кризис самого Евросоюза. Никто ведь не спорит с тем, что Украина — европейская страна. Она была частью общего европейского пространства и 2600 лет назад — когда греки выводили свои апойкии в Северное Причерноморье, и 1000 лет назад — во времена Киевской Руси, и 500 — во времена Речи Посполитой (по замечанию британского историка Нормана Дэвиса, самой толерантной в то время страны Европы), и 200 — во времена Австрийской империи, многонационального государственного образования, в котором многие видят прообраз будущей объединенной Европы. И если Европа говорит, что Украина не может стать частью общеевропейского проекта, то возникает вопрос: а что же такое тогда Европа? Отвечает ли столь узкое понимание ее пределов самой сути «европейскости»?

Украинцы для Европы — в каком-то смысле люди другой эпохи. Цивилизационно мы стоим на одной платформе, но на правах «современников» Гарибальди и Бисмарка можем позволить себе много детских вопросов: «А почему так»? В эпоху заката социального государства у европейцев может не найтись простых и ясных ответов на эти вопросы. Усиление коммуникации с Украиной может стать для европейцев поводом переосмыслить то, что им кажется само собой разумеющимся. Расширение многообразия в рамках общих ценностей пойдет европейскому проекту только на пользу.

* * *

Когда мы слышим, что Украина выбрала европейскую модель развития, нельзя обойтись без уточнений. Несмотря на глубокую интеграцию, экономики европейских стран устроены по-разному. Не случайно экономисты говорят о скандинавской модели, о германской модели, о южноевропейской (прямо скажем, не очень успешной) модели.

Один из ключевых моментов, хотя и далеко не единственный, в определении экономической модели — размер государствав. Украина не может позволить себе таких больших государственных расходов, как, например, Финляндия (58 % ВВП в 2015 году) или Франция (57 % ВВП). Оставляя в стороне спор о будущем европейского welfare state, отмечу лишь, что нынешний уровень госрасходов в Украине (около 53 % в 2014 году) — это разбазаривание и так скудных ресурсов. Старое государство чудовищно неэффективно, а новое еще не построено, и, как показывает опыт наших успешных соседей из Восточной Европы, на это уходит не год и не два.

К сожалению, ссылки на европейский опыт и построение социального государства в Украине часто играли отрицательную роль. Псевдоевропейская политика привела к непосильной для украинских граждан и компаний налоговой нагрузке, к раздутым расходам, когда финансируются не то чтобы бесполезные, но и прямо вредные вещи. Достаточно сказать о сотнях высших учебных заведений, получающих государственное финансирование и массово коррумпирующих молодежь через взяточничество на зачетах и экзаменах, о системе ухода за сиротами, которая «заточена» не на благополучие детей, оставшихся без родителей, а на собственное самовоспроизводство.

Европейский Союз служит щедрым источником идей для тех политиков в менее развитых странах, которые под предлогом внедрения лучших практик хватаются за отжившие. Украинские популисты не исключение.

Другое дело, что никто не критикует ЕС жестче, чем сами европейцы. «Типичный европейский ответ на провал государственной программы — придумать несколько новых государственных программ», — иронизируют экономисты Альберто Алесина и Франческо Джавацци в своей книге «Будущее Европы: реформы или упадок».

В мире хватает стран, которые развиваются динамичнее, чем страны «старой Европы» — США, Канада, азиатские «тигры». Но является ли Европа, даже в своем брюссельском варианте, тормозом для украинских реформ?

Однозначно — нет.

Во-первых, то давление, которое оказывают европейцы на нашу бюрократию, требуя реформ, в подавляющем большинстве случаев работает на либерализацию украинской экономики. Даже там, где речь идет об усилении регулирования, проблема не в позиции ЕС, а в слабой позиции (или отсутствии таковой) со стороны Украины.

Во-вторых, представление о том, что регулирование, на котором настаивает Брюссель, ведет к удушению экономической свободы, просто не соответствует действительности. Возьмем тот же рейтинг экономический свободы, составляемый Heritage Foundation: в первую двадцатку самых свободных стран мира входят Эстония, Ирландия, Дания, Литва, Германия, Нидерланды и Финляндия, и никакая «евробюрократия» им в этом не помеха. Сохранение (или построение) либерального экономического и социального порядка в контексте acquis communautaire вполне возможно.

Какую работу могла бы делать Украина для Европы? Если рассуждать прагматически, Украина — это квалифицированная рабочая сила для европейского бизнеса, площадка для производств, которые Европа по разным причинам не размещает на своей территории, наконец, рынок сбыта для европейских товаров. Чем лучше будет развиваться Украина, тем более богатым и интересным будет этот рынок для европейских компаний. Представьте себе на мгновение, что население Польши увеличилось в два с лишним раза. Думаю, это стало бы весьма заметным драйвером для всей европейской экономики.

А обретение нового динамизма Европе совсем не помешает.

Международный валютный фонд прогнозирует, что в 2016 году экономика Европейского Союза утратит статус крупнейшей в мире. Впервые за два последних века лидером станет Китай (см. график далее). Особенно впечатляющим относительный упадок ЕС выглядит с учетом того, что всего четверть века назад европейская экономика была почти в семь раз крупнее китайской. Несмотря на несколько волн расширения, медленно растущая экономика ЕС неуклонно теряла свой вес в мировой табели о рангах.

West and the Rest

Европейские избиратели и политики, похоже, пока не осознали этой угрозы. «Относительный упадок может обернуться упадком абсолютным. Опыт Аргентины как призрак реет над Европой, — писали в 2006 году Алесина и Джавацци. — В начале XX века Аргентина была одной из богатейших стран мира — вдвое богаче Италии, почти столь же богатой, как Франция. Потом мир изменился, но аргентинцы продолжали думать, что экспортировать зерно и говядину — это все, что требуется для процветания. На протяжении долгого времени, вплоть до кризиса 2001 года, большинство аргентинцев не осознавали — или отказывались признать — глубину своих проблем. Когда внезапно разразился кризис, аргентинцы обнаружили, что они бедны». Похожая судьба — пусть и на более коротком временном горизонте — постигла Грецию.

То, что одновременный относительный упадок переживала экономики США, не может служить утешением. Напротив, это дополнительный повод для беспокойства. Мир не становится безопаснее. Россия не скрывает, что ее цель — заменить однополярный мировой порядок, в котором доминирует Запад, многополярным. Другие крупные развивающиеся державы ведут себя осторожнее, но тайно или явно поддерживают ревизионистскую линию Кремля.

Вскоре после захвата Крыма Россией, 27 марта 2014 года, Генеральная Ассамблея ООН рассматривала резолюцию в поддержку территориальной целостности Украины — чрезвычайно обтекаемый документ, в котором не было ни слова про аннексию полуострова или про то, что он является неотъемлемой частью Украины. От членов ООН требовалось лишь зафиксировать незаконность крымского «референдума» и подтвердить признание территориальной целостности Украины в «международно признанных границах». Все четыре партнера России про БРИКС (Бразилия, Китай, Индия, Южно-Африканская республика) воздержались от того, чтобы поддержать территориальную целостность Украины.

* * *

У европейского кризиса несколько измерений. Это и кризис еврозоны, о котором многие экономисты предупреждали еще в 1990-е годы, доказывая, что невозможно иметь прочный монетарный союз, не построив банковского и фискального союза, не открыв полностью внутренние рынки труда и услуг. Второй — это кризис легитимности, нежелание многих европейцев и дальше подчиняться Брюсселю, который воспринимается как инстанция неэффективная и неподотчетная избирателям. Третий — это кризис европейского социального государства, связанный с тем, что в эпоху глобализации уже не работают те механизмы перераспределения, которые сложились в Европе на излете экономического бума 1950–1960-х годов. Но возможно, самый серьезный вызов нынешнему положению Евросоюза — это кризис европейской системы безопасности.

Не выйдет ли так, что Украина, претендуя на участие в европейском проекте, добавит дополнительное, четвертое измерение к кризису Евросоюза — на этот раз геополитическое?

Начнем с того, что не следует преувеличивать «вклад» Украины в расшатывание европейской системы безопасности, сложившейся после окончания «холодной войны». Для России Украина — лишь один из театров глобального противостояния с Западом, в первую очередь с Америкой. Если бы украинской революции не было, Путину пришлось бы придумать что-нибудь другое. Не случайно весной 2014 года так остро встал вопрос, готовы ли солдаты НАТО «умирать за Нарву» — преимущественно русскоязычный город на восточной границе Эстонии. Для авторитарного режима конфронтация с Западом, ревизия норм международного права — это способ увековечивания своей власти с помощью имперской мобилизации. Европа не решит эту проблему, даже если «сдаст» Украину Путину.

Независимая, сильная Украина будет не «ахилессовой пятой» Европы, а ее оборонительным заслоном. Наши успехи сведут на нет усилия авторитарного Кремля по превращению России в ощетинившуюся ракетами крепость. В противостоянии с нынешним российским режимом Украина может сыграть роль Западной Германии, десятилетиями служившей магнитом для жителей Германии Восточной и подрывавшей коммунистический режим изнутри.

Империи — а пока Россия будет воспринимать себя как империя — всегда будет требоваться «приграничье». Если Европа откажется от поддержки Украины, тогда это «приграничье» сдвинется на полторы тысячи километров западнее и на переднем крае окажутся не только страны Балтии, но и Вышеградская четверка, Румыния и Болгария.

Думаю, что Украина по отношению к Евросоюзу может занять позицию, аналогичную британской: участие во многих, но не во всех интеграционных проектах, при особых связях в сфере обороны и безопасности с США. И если в случае с Соединенным Королевством особая позиция связана с традиционным евроскептицизмом британцев, украинский путь к евроинтеграции во многом обусловлен геополитическими обстоятельствами. Континент, бывший ареной самых кровопролитных сражений двух мировых войн, больше не хочет воевать. Украина, пострадавшая в этих войнах, пожалуй, сильнее всех других европейских стран, вынуждена осознать, что война или угроза войны будет сопровождать ее на протяжении десятилетий.

После вторжения 2014 года ни у кого в Украине нет сомнений, что страна должна стать частью западной системы безопасности. Как на деле это будет осуществлено — через вступление в Североатлантический альянс или тесный военный союз с Соединенными Штатами, как в случае с Израилем, — не так важно. Для того, чтобы в Европе сохранялся мир, потенциальный агрессор должен видеть, что издержки, которые он понесет, несоразмерны с теми приобретениями, на которые он может рассчитывать.

Для Европы сильная независимая Украина — это дополнительная страховка от непредсказуемости кремлевских лидеров. Есть и другой аспект: если Украина не сможет восстановить сильные государственные институты, если власть в стране перейдет в руки военизированных криминальных группировок, наша территория станет постоянным источником угроз для ЕС.

Даже если предположить, что в Евросоюзе возобладает мнение геополитических «реалистов» и Украина будет «отдана» России, сомневаюсь, что Москва сможет установить в нашей стране свои порядки. Посмотрите на Северный Кавказ, который и по размеру территории и по численности населения в разы меньше Украины. Несмотря на сверхусилия российских властей регион уже второе десятилетие остается горячей точкой. Горы? В Украине они тоже есть. Номинально подконтрольная России, фактически неуправляемая Украина — это лишь одна из вариаций описанного выше сценария — огромной нестабильной территории, откуда в Европу накатывают волны насилия, контрабанды и нелегальной иммиграции.

Нежелание защищать себя и собственные ценности приводит иногда к поразительным аберрациям. Передо мной лежит книга Раджана Менона и Юджина Румера «Конфликт в Украине: Распад мирового порядка, сложившегося после “холодной войны”». Она написана в духе доктрины политического реализма. Один из тезисов, с которым работают авторы: судьба Украины должна решиться в результате большой сделки между Россией и США. Понятно, что это решение, которое больше всего устроило бы Россию. Есть только один маленький «технический момент»: для «Большой сделки» с Москвой потребуется лишить права голоса страну с 45-миллионным населением.

Любая сделка за спиной Украины будет иллюзорной. Договоренности, невыгодные Украине, станут поражением не только моей страны, но и всех, кто попытается навязать ей волю, отвергаемую украинским народом и его политической элитой.

В начале 2016 года Киевский международный институт социологии опубликовал данные опроса, проведенного в 110 населенных пунктах всех областей Украины. Если бы референдум о вступлении в ЕС проходил в первой половине декабря 2015 года, то в нем приняло бы участие почти 76 % граждан, имеющих право голоса. «За» проголосовало бы 70 % из них, против — 30 %.

Далекая от стопроцентной поддержка украинцами вступления в Евросоюз — еще одно подтверждение того, что мы вполне европейская страна. Возьмем для сравнения результаты аналогичного референдума в Австрии, прошедшего 12 июня 1994 года. Тогда за вступление в ЕС высказались 66,6 % австрийцев (при явке 82,3 %). В Финляндии 16 октября 1994 года вступление в ЕС поддержало 56,9 % из 74 % избирателей, принявших участие в референдуме. Возможно, наиболее близкий нам пример — Латвия, тоже бывшая республика СССР. 20 сентября 2003 года 66,9 % граждан Латвии проголосовали за вступление в ЕС, 32,3 % — против.

Как можно договориться за спиной почти двух третей избирателей Украины? Это не просто аморальная гипотеза. В ней нет ни капли реализма.