В субботу, закончив смену и приняв душ, Дударев поспешил домой, не чуя под собой ног. Сегодня у него необыкновенный день — он женится! Будто ветер, ворвался он в комнату: «Ну, как тут?» И, увидя стряпуху Феклу Евменовну, успокоился. Пожилая, но еще крепкая женщина из местных казачек, облачившись в белый передник, бойко месила тесто. Тут же находился отец. Примостился на скамье и, как велела стряпуха, старательно чистил тертым кирпичом пузатый самовар.

— Вино, пиво — само собой, а без чаю свадьбы не бывает, — утверждала Евменовна.

«Чай так чай», — думал Иван Силыч Дударев. Ему даже приятно исполнять приказы этой одинокой женщины. Стряпуха хоть и в годах, а молодую за пояс заткнет! И самовар достала, и посуды всякой нанесла: там, говорит, где я кухарю, все должны быть довольны. Не баба — огонь!

— Так вот, — беря Порфирия за рукав, начала она. — Что у нас на столе будить? А будить допрежь всего картошка на смальце, капуста, огурчики, вся, значит, первостепенна закуска. А из мясца, что старый с базару принес, — андрикоты. Потом ишшо бульба с селедцом по-белорусски, каша пшенная и опять же пироги с маком, то есть, значит, к чаепитию. Глазунью ишшо, как значит, знакомая из станицы яичков принесла. В обчем, может, чего и забыла, так ты подскажи, память у тебя свежее. Гости, они ить на свадьбе должны быть сыты и пьяны.

— Евменовна, хорошо бы винегрет… очень люблю.

— Будить. Все будить!

— Я к тому, чтоб на столе было всякое. А если, скажем, подкупить чего, так деньги — пожалуйста.

— Придержи денежки, ты теперь человек семейный. Пригодятся. Впрочем, ежели винца красного, так отчего ж, вполне можно, потому как водка, она, известно, не всякому.. А касаемо блюдов — в полном довольстве!

— Спасибо, Евменовна… Простите, там, кажется, гости. Пойду, встречу.

— Беги, беги.

Первой пришла Галина и не одна — с подругой: на случай, если помочь надо. Порфирий представил их Евменовне, и та сразу определила девчат к делу: перво-наперво картошку почистить. В комнате тесно, и гости, прихватив все, что надо, расселись в коридоре.

Вскоре появился Антонио, поздоровался с Галиной, которую хорошо знал, повернулся к ее подруге, снял кепку и, слегка склонив голову, представился:

— Бригадир каменщиков — Ригони!

Тоненькая аккуратная девчушка с чуть подкрашенными губами немного застеснялась и еле слышно произнесла:

— Валя.

— Пер фаворе, садитесь. — Присел рядом, стал ей помогать.

Не заставили себя ждать черноокая Варя и беленькая, будто льняная, Тося — подруги невесты. Вместе с ними, а точнее, с Тосей пришел Аполлон Ведерников. Варя первой подошла к жениху с поздравлением, пожала ему руку и сказала:

— Вот потанцуем! Назло невесте приглашу.

— А не лучше ли без всякого зла? — улыбнулся Порфирий.

— Шучу я. Такой ревнивый…

— Слухай, тебя, кажись, Варькой кличут? — подошла Евменовна. — Так вот, девонька, столы накрывать пора. Вилки, ложки на место, стаканчики с хреном не забудь, уксус, что к пельменям. Нашла Евменовна работу и Тосе, и даже Аполлону.

Смеркалось. С горы Магнитной донеслись мощные взрывы. Свистки электровозов. Глухо гудела стройка. Работа не прекращалась и ночью.

— Тпр-р-р-у-у! — неожиданно послышалось под окном.

Антонио припал к шибе:

— Родион лошадь пригнал.

Было решено привезти невесту по уральскому обычаю — в кошевке. Да и как можно пешком! От Карадырской до пятого участка не близко: каблучки поломает.

Порфирий тут же забрался в кошевку: «Гони!»

К дому невесты подъехали, когда совсем стемнело. Оставив Родиона с лошадью за углом, Порфирий с волнением подошел к давно знакомому окну: вроде все нормально, а вот забилось сердце. Как и условились, он тихо свистнул. Подождал немного и еще раз. На свист никто не откликнулся. Уж не случилось ли чего? Поднял камешек и, как раньше, осторожно бросил в шибу. Опять молчание.

Потянулся к подъезду, но заходить в квартиру не стал: можно повредить делу.

Расхаживая возле дома, о чем только не думал. Может, с отцом чего в цехе произошло? Так нет, уходя с работы, видел его. Наверное, заболела мать, и Лина, как медсестра, сама осталась при ней в больнице. Но в болезнь ни того, ни другого не верилось. Невеста, ну конечно же, задержалась на работе: подвернулось что-то срочное, и вот… На кухне блеснул свет. «Кто-то есть дома, — подумал Порфирий. — Она, кто ж еще?» Поднялся на третий этаж. Нажал кнопку звонка, отступил чуть в сторону: вот сейчас подхватит ее на руки и, как договорились, увезет на пятый участок.

В передней послышались шаги, звякнул ключ и в проеме двери встала мать Лины. Как всегда, гладко причесана, в богатом голубом халате до пят.

— Здравствуйте, Августа Бенедиктовна… Извините, я…

Заслонив собою дверь, хозяйка застыла в немой позе.

Молчал и Порфирий. Но вот собрался с мыслями, стал объяснять, что ему надо видеть Лину.

Августа Бенедиктовна воинственно вскинула голову:

— Это еще зачем?

— Важное дело. Позовите, пожалуйста.

— Линочки нет дома!

— Как?.. Где же она?.. — насторожился Порфирий. — На самом деле, что случилось?.. «Ах, да, — осенила мысль, — невеста собиралась еще раз поговорить с матерью. Видать, поговорила. Об этом их разговоре узнал отец». — В общем, все ясно. Куда вы ее отправили?

— А ты кто такой, чтоб перед тобой отчитываться?

— Я вас считал культурной женщиной, а вы…

Хозяйка рванула на себя дверь, пытаясь закрыть ее, но Дударев уже ступил через порог, встал перед нею — взволнованный, сильный, еле сдерживая гнев.

— Ты… не имеешь права! Кто тебя просил?..

— Августа Бенедиктовна, — подавляя волнение, как можно спокойнее заговорил он. — Вы знаете, мы давно любим друг друга. Почему вы не хотите нас понять?.. Думаете, будет так, как вам захочется? Ошибаетесь. И то, как вы поступили с дочерью, откровенно говоря, пахнет средневековьем. Неужели вы, образованная женщина, врач, не понимаете, что те времена, когда родители выбирали жениха для дочери, давно прошли! Ваша дочь выросла в годы Советской власти, она комсомолка, подумайте, что вы делаете? Куда вы загнали ее — на чердак, в подвал? А может, заперли в кладовой? Это жестоко! Мы, комсомольцы, против всякого насилия, а значит, и против тех, кто его творит!

Вдруг послышалось, будто из комнаты Лины донесся плач. Отстранив хозяйку, ринулся туда. Что такое? Никого. На полу связка книг, разбитая пластинка…

— Извините.

— Нахал! — почти выкрикнула Августа Бенедиктовна. — Моя дочь не из таких, чтобы выходить замуж за первого попавшегося. Чем хотел прельстить — барачной грязью, клопами… Повторяю, уехала и видеть тебя не желает!

— Вижу, вы и впрямь напугались. Как же, дочь инженера и вдруг замуж за простого рабочего… Теперь я понимаю, кто вы и что. Вы и ваш муж бесчеловечны. Единственной дочери хотите жизнь исковеркать. Мне что, я двужильный, переживу. А вот она, вы подумали, что может произойти с нею? Вы же разрушили все, что в ней было святого. Она любила вас, а вы за всю эту любовь взяли, да и предали ее, растоптали, как личность. Не верю, что она уехала добровольно! Деспоты!

— А ты не очень-то! Раскаркался. Вон скоро муж придет. А то и милицию вызову…

— Не пугайте, я вашего мужа не боюсь. А в милицию не пойдете, не посмеете, вам же самим стыдно будет. Поймите, наконец, она не ребенок, ей скоро двадцать… Эх, мамаша!

— Ты ей не пара! — со злостью бросила хозяйка. — У тебя ничего нет. Одна рубаха, и та застирана!

— Наоборот. Я чертовски богат. Мое богатство — молодость, специальность прокатчика, наконец, знания, которые черпаю в институте. Мой дед был неграмотным, слепым на всю жизнь остался отец, а я кончил рабфак и вот учусь дальше… Я счастлив! Но вам этого не понять, вы оттуда, из прошлого, и рассуждаете, как мещане…

Августа Бенедиктовна, знай, твердила одно: дочь будто сама не пожелала идти в барак и что судьба у нее совсем иная…

— Ты человек иного склада! — наконец выпалила она.

— Вы хотели сказать, иного круга? Я вас понял. Спасибо за откровенность. — Порфирий повернулся и медленно побрел вниз по ступенькам.

Открыв наружную дверь, он чуть было не столкнулся с Аркадием Глебовичем. Тот задержался на секунду, шарахнулся в сторону, как от чумного. Согнулся, засеменив вверх по лестнице.

Когда Порфирий вернулся к подводе, Родион с укором произнес:

— И чаго так долго!

— Поехали, — махнул рукой жених.

— Постой… а невеста, как же?

— Гони, говорю!

Поняв, что у жениха большая неприятность, Родион огрел коня кнутом:

— Но-о, ты! Застоялся.

Пробежав немного трусцой, старый, заезженный мерин поплелся нога за ногу.

— Зря начальству в глаза лез, — бубнил Родион. — Коли б знал, что такое выйдет, и коня б не требовал. А невеста, видать, подлая, ишь, не могу пешком, приезжайте, а сама, небось, уже думала, как сбегнуть. Стерьва позорна!.. Н-но-о ты, лядящий! — замахнулся кнутом, но не ударил. Опустил вожжи, повернулся к седоку: — Лет тридцать тому назад случай был. Нанял, значится, жених тройку с бубенцами, посадил музыкантов — и, понятно, в другое село за невестой… Верстов этак за двадцать пять. Ну, приезжает, заходит в дом, а невесты как не бывало. «Иде Марийка?» — спрашивает. Отец невесты, богач на всю деревню, отвечает: «Не твое, говорит, свинячье дело! Передумал я. Дочь у меня одна-разъединственная. За кого хочу, за того и выдам. И разговаривать с тобой у меня нет никаких надобностей. Кыш отседова!»

Стало быть, от ворот поворот. Почернел жених от горя. Рухнул в сани: «Гони, ямщик! Играй, музыка!..»

Понеслась тройка, снег столбом. Жених то сидел, то поднялся во весь рост: «Гони!» Ему, чтоб, значит, душу отвести. Звенит музыка. Храпит тройка, бьет копытами. Выскочила на мост и только, значит, поравнялась с перилами, а он, жених… прыг! Река-то незамерзшая… Пока тройку остановили, то да се…

— Да замолчи ты! Без тебя тошно, — оборвал Порфирий.

— Так ведь быль, от нее никуда… Н-но-о, пошел! — задергал вожжами Родион.

Мерин побежал быстрее. Вот уже и парк металлургов. Порфирий молча смотрел на деревья, на низко висевший над городом желтый месяц и все же не мог успокоиться. Тревожные мысли щемили душу: никогда не думал, что может так обернуться, а вот — на тебе! И она, Сталина, тоже хороша. Как же, слово дала… А, выходит, не любила. И почему-то вспомнил Леньку Мойсеновича, давние именины, когда тот весь вечер танцевал с нею. И родители были в восторге от него: как же, учитель танцев, артист!..

— Чего гутаришь-то? — обернулся Родион.

— Так про себя… Эх, ты, Родька, ничего ты не понимаешь!

— То ись как? Отлично понимаю. Вон женка у меня, Евдоха, так она, к примеру, не захотела сюда ехать. Не нужен, говорит, мне Магнитстрой и ты тоже! Что же, выходит, слезы лить? Ни в жисть! Одна у меня забота, ребятенка жаль, а чтоб по ней убиваться, да пропади пропадом!.. Бабу найти, скажу тебе, раз плюнуть. Сколько их сюда понаехало и все женихов ждут… Вот такое мое понятие!

— Понятие у каждого свое, — отозвался Порфирий. — Ты прав, Родион, каждый по-своему с ума сходит.

— Из-за бабы ум терять? Да ты что, скорее мерин петухом запоет!

Начались бараки, и Порфирий велел остановиться:

— Вот что, — сказал он. — Лошадь на конный двор, а сам ко мне. Поужинаем.

— Мы с удовольствием, без этого как же. Еда, она всему голова. А еще, ежели пивка, по-христиански… сказу нет.

Сойдя с кошевки, Порфирий вошел в барак, отвесил низкий поклон: здравствуйте, кого не видел. И вдруг сказал:

— Эй, музыканты, гости спят!

— Какой он веселый! — послышалось в углу.

— Он всегда такой, — сказал Глытько и, взяв гармонь, бросил пальцы по ладам. Запикала мандолина Антонио. Кто-то вместо бубна ударил в заслонку.

— И вправду, чо носы повесили! — Порфирий повернулся на носках, вышел на круг — красивый, ладный, только глаза почему-то грустные: «Подгорную!»

Послышались одобрительные возгласы, смех. А он, ударив каблуками об пол, повернулся, сыпанул дробью:

Вздрогнули, заскрипели половицы. Варя коснулась плеча Галины:

— Как пляшет, а еще недавно я его учила.

— Ты его давно знаешь?

— Второй год. У Лины на квартире познакомилась. Помню, это было на именинах, все танцуют, а мне не с кем. Стала его уговаривать, вытащила на середину комнаты, а он, будто медведь, ноги переставляет, спотыкается. Вижу, действительно не умеет. Нарочно его подхваливаю, неплохо, говорю, получается. А Ленька Мойсенович хохочет, ему, говорит, прямая дорога — в балет!..

— Ты и Леньку знаешь?

— Его все знают. Пижон, под иностранца подделывается. Не мужик — штаны в клетку. Не люблю таких!

Растолкав танцующих, на середину комнаты вышла Евменовна. Поклонилась, разводя руками:

— Гостиньки мои золотые, прошу к столу!

— Так невесты ж нет.

— Тут она, где ж ей быть. Прихорашивается где-нибудь.

Евменовна повернулась, осмотрела гостей, в самом деле, где ж она, невеста?

— Невеста — не тесто, что захочешь — не вылепишь! — ухмыльнулся Родион.

Каламбур был явно некстати. И гости, рассевшись за столом, стали шушукаться: как же так — свадьба, а без невесты?..

— Здесь она! Жених сам за нею ездил.

К Порфирию подошел отец:

— Непонятно, сынок, получается. Объясни людям.

— Не волнуйся, бать, полный порядок.

— Какой же это порядок? Ездил и не привез.

Успокоив отца, Порфирий обвел взглядом гостей:

— Нашлись люди, которым не нравится наше торжество. Им, видите, больно от того, что мы веселы!..

Все насторожились: говори, говори. Резанул рукой воздух:

— Что бы они там ни думали, а я свадьбы не отменяю! Назначена, так тому и быть! А что невеста не явилась, так это еще неизвестно — кому из нас повезло. Жених, как видите, не стал хуже. — Порфирий повернулся к девчатам. — Итак, свадьба начинается! Вы удивляетесь, как же, мол, так без невесты… Да свадьба без невесты — не свадьба. Поэтому и хочу сказать… Хочу выяснить… Милые девушки, кто из вас самая смелая? Кто из вас такая, которая бы вышла сюда, на середину комнаты, встала рядом и так — нежданно-негаданно…

Тишина придавила всех. Многие подумали — шутит. Причем неудачно, плоско. Ему бы, Порфирию, плакать, а он — смеется.

— Ну, кто же?..

Слова эти звучали более, чем странно. Казалось, никто их не примет всерьез и лишь усмехнется на причуды жениха, который видать, затеял эту нелепую игру, а для чего — и сам не знает.

Проходит минута, другая. По-прежнему тишина, и люди, сидящие за столом, вроде бы собрались не на свадьбу, а на похороны.

В углу поднялась невысокая чернявая девушка, не торопясь, вышла из-за стола и направилась к жениху.

— Смотрите, Варя!..

Гости задвигались, зашумели: сколько на свете живут, а ничего подобного не видели. Такого и в кино не показывают.

— Вот уж не думала, — сказала Тося Аполлону.

— Невероятно, — пожал тот плечами.

И уж после удивления и возгласов, после рукоплесканий, после того, как музыканты сыграли «туш», а Варя уселась рядом с женихом на почетном месте, Евменовна плеснула в стакан вина, пригубила и, вдруг скривив лицо, будто схватила острой горчицы, замотала головою:

— Полынь! Как есть полынь!..

Родион первым поддержал Евменовну:

— Подсластить бы!.. Горько!

И тотчас, словно по команде, загорланили гости:

— Го-о-о-рь-ко!

— Горько!!