На седловине опять показался отряд фашистов. Вскоре он скрылся, но было ясно: близится новый бой. От скал до седловины три-четыре километра. Это расстояние гитлеровцы пройдут самое большее за час. Но миновало уже два часа, а их все нет. Головеня задумался, стараясь разгадать замысел противника. На этот раз фашисты, конечно, откажутся от лобового удара. Весьма возможно, что попытаются зайти с тыла, а то и с двух сторон.

Собравшиеся возле командира Донцов, Пруидзе, Подгорный и Виноградов спешили высказать свои соображения. Донцов считал, что фашисты сделали привал и готовятся к броску. Виноградов утверждал, что немцы окапываются и вот-вот откроют огонь из минометов, Пруидзе настаивал идти на сближение.

— Они же нашего наступления ждут! — горячился он.

— Дудки! Нам это невыгодно, — возразил Подгорный.

— Может, и вправду думают, что у нас большие силы? — проговорил Донцов.

— Пусть думают, — отозвался лейтенант и добавил — Да, если хотите, у нас — силы! Мы сильны уже тем, что стоим на своей земле. А кроме того, у нас выгодные позиции. Не беда, что нас мало: в конце концов, воюют не числом, а умением!

Слова командира звучали твердо, уверенно, и от них все действительно почувствовали себя сильнее.

Над лесом занималась заря, а лейтенанту казалось, что там не солнце всходит, а пылают подожженные гитлеровцами крестьянские дома, горят скирды хлеба.

— По местам! — приказал он и поспешил наверх, откуда хорошо видно всю тропу.

…Наталка раскрыла глаза и увидела, что спала полусидя. До поздней ночи она делала перевязки тяжелораненым, устала и теперь даже не помнит, как уснула. Поправив косы, девушка умылась из ручья и пошла на огневые: надо посоветоваться с командиром, что готовить на завтрак. Поднявшись по расщелине, Наталка сразу увидела лейтенанта. Его окружали солдаты. Головеня тоже заметил девушку, подошел к ней:

— Вы ко мне, доктор?

— Егорку шукаю, — смущенно ответила Наталка. — Куда он запропастился?

Слово «доктор» крепко пристало к ней. Так впервые назвал ее кто-то из солдат, а потом стали называть все. Наталка не придала этому значения и отзывалась на зов, будто и в самом деле была врачом. Но сейчас, когда это слово произнес лейтенант, она почему-то смутилась и, стараясь скрыть свое смущение, поспешно заговорила о завтраке.

Головеня ежедневно утверждал меню, следил за расходом продуктов, советовал, как лучше кормить солдат. Он и сейчас внимательно слушал девушку, а сам невольно любовался ею. Серьезная, повзрослевшая, совсем не похожая на ту Наталку, которую впервые увидел он там, на хуторе. Будто стала повыше, стройнее, в тысячу раз лучше, чем была. «Вот оно, счастье, — подумал Головеня. — Мое ли?»

Девушка спросила:

— Может, трофейный суп приготовить?

— Трофейный так трофейный! — согласился лейтенант, провожая ее потеплевшим взглядом.

Вернулась на кухню, а Егорка уже разжег костер и навешивает над ним котелки с водой. Наталка потрепала его по отросшим вихрам, ласково улыбнулась и вдруг запела про любовь, про которую Егорка еще ни разу не слышал от нее…

Помешивая в котелках, девушка вдруг умолкла, выпрямилась, испуганная непонятным свистом, пронесшимся над головой, и странным грохотом в пропасти. Егорка выронил дрова, которые только что принес, и тоже насторожился.

— Бомба! — догадался он.

А на огневых уже звучала команда: «К бою!»

Головеня еще вчера перенес свой командный пункт на самый передний край, где и находился теперь вместе с пулеметчиками и стрелками. Под рукой телефон. Рядом с командиром расположился Донцов. Сзади, метрах в пятидесяти, на вершине утеса среди отрогов засел с пулеметом Пруидзе, держа под прицелом подходы с тыла.

Лейтенант повернул ручку телефона:

— «Москва»! Говорит «Минск»!

В ответ донесся глухой голос Виноградова.

— Зарядить! — приказал командир.

Первая вражеская мина упала в пропасть. Головеня ждал, где ляжет вторая. И вот она ахнула на самом пятачке, между рощей и скалами. Стало ясно: идет пристрелка. Выпустив с десяток мин, фашисты прекратили огонь, хотя большинство разрывов легло в стороне. «Стреляют без корректировщика», — подумал лейтенант, но вскоре отказался от этой мысли: стрельба возобновилась, и разрывы начали постепенно приближаться. Одна мина упала почти рядом с огневыми: корректируют, сволочи. Но откуда? Лейтенант всмотрелся в опушку рощи, однако в сплошной листве ее трудно было что-либо разглядеть. Между тем Подгорный доложил, что видел гитлеровцев в роще.

Бой разгорался.

Стрельба велась уже не одним минометом, как вначале, а по крайней мере батареей. Ударяясь о камни, мины со звоном рассыпались на мельчайшие части, будто были сделаны из стекла. Вокруг градом сыпались осколки.

Головеня мучительно думал о том, где находятся огневые позиции противника. Надо вводить в бой минометы, но разбрасывать мины наугад он не хотел.

Судя по звуку, фашистская батарея расположилась не далее чем в двух километрах. Но так ли это? Подсчет по звуку, особенно в горах, бывает обманчивым. Головеня нащупал в кармане огрызок карандаша и еще раз проверил полученные данные. Выходило примерно то же самое. Подозвав Пруидзе, лейтенант стал расспрашивать его о характере местности у седловины: ведь Пруидзе проходил там несколько раз, возможно, помнит.

— Ниже седловины? — переспросил Вано, морща лоб.

— Сюда, ближе… У той вон вершины…

— Там спуск в долину.

— Помню. А еще ближе, к седлу?

Пруидзе, вспоминая, прикрыл глаза ладонью:

— Там, товарищ лейтенант, горочки… Как это по-русски? Ну, холмы такие… А еще ближе ущелье…

— Ущелье? Не там ли мы воду пили, когда сюда шли?

— Правильно! Пилотками черпали! — обрадовался солдат.

И командир решил, что именно там, в ущелье, и могут быть огневые позиции врага.

— Прибавить на одно деление! Огонь! — крикнул он в трубку.

Виноградов не замедлил ответить выстрелом.

Командир еще раз увеличил прицел, ввел боковые поправки, напряженно следя за разрывами, хотя не каждый разрыв удалось увидеть. И наконец, внеся еще одну поправку, приказал открыть беглый огонь. Почуяв ответную силу, гитлеровцы ввели в бой более крупные минометы, а немного спустя обстрел превратился в канонаду. Трудно было разобрать, сколько батарей било теперь по Орлиным скалам. Казалось, не было такого места, где не рвались бы мины. И Головеня понял, что гитлеровцы готовятся к штурму.

Немногочисленные защитники Орлиных скал ждали этой решительной минуты. Они готовы были стоять до конца.

Пруидзе по-прежнему сидел на утесе, прячась за отрогами, защищавшими его со всех сторон. Опасным было только прямое попадание, и Вано спокойно курил, ожидая конца обстрела.

В стрельбе неприятеля возникла заминка. Пруидзе высунулся из своего гнезда, начал рассматривать опушку леса, но, как ни напрягал зрение, увидеть ничего не мог. Словно застывшие, стояли молодые чинары, белели березки, зеленели ели. Глаза Вано задержались на одном из деревьев. Что там за серое пятно среди ветвей? Вот оно шевельнулось, исчезло, и тут же опять показалось на зеленом фоне. В то же мгновение опять полетели вражеские мины, но Пруидзе уже не обращал внимания на обстрел. Он понял: серое пятно — это и есть корректировщик, о котором говорил лейтенант! Хорошенько прицелившись, солдат выпустил длинную очередь из пулемета по вершине дерева и увидел, как оттуда мешком свалился на землю вражеский солдат.

Но и после этого огонь фашистов не прекратился. Он стал еще более яростным, еще более ожесточенным.

В пещеру приносили все новых раненых. Наталка оказывала им помощь, как могла: больше уговаривала, чем лечила. Вот и сейчас склонилась она над умирающим Подгорным — безмолвная, подавленная, не зная, чем помочь ему. Подгорный отрывисто и часто дышал, тревожно поводя глазами из стороны в сторону. Видно было — жить ему осталось считанные минуты. Наталка поднесла ему в кружке воды. Солдат взглянул на нее, на кружку, с трудом прошептал:

— Не надо… Живой воды нет…

Рядом умирал Убийвовк: ему оторвало ногу. Казалось, будто солдат напряженно думает о чем-то очень важном. А он и в самом деле думал о том, что ни эта девушка, ни даже настоящий врач, будь он здесь, не смогли бы вернуть его к жизни: поздно…

Обстрел наконец прекратился, и тотчас на тропе, у леска, показались фашисты. Они рванулись вперед, намереваясь проскочить площадку, прижаться к скалам. Но только этого и ждали бойцы Головени: почти одновременно ударили они из своих невидимых нор, опрокинули врага, прижали к пропасти.

— Залпом! Огонь! — слышались выкрики Донцова, посланного лейтенантом к стрелкам, на смену Подгорному.

На тропе появилась новая группа гитлеровцев. Некоторым из них удалось даже ворваться в ущелье, но там на них со страшной силой обрушились громадные камни, заранее подготовленные защитниками перевала. И атака фашистов опять захлебнулась.

Лейтенант взмахнул рукой, и заработал еще один пулемет, замаскированный правее, в расщелине. Вводить в бой все силы сразу Головеня не решился: неизвестно, что будет дальше. Однако, увидев, что к скалам подходят все новые группы гитлеровцев, он понял, что штурм начался и жалеть патроны теперь было не к чему.

Фашисты не могли развернуться в узком подходе к скалам, а сам подход простреливался с разных направлений плотным ружейно-пулеметным огнем. Немцы пытались накопиться для атаки в роще, но туда непрерывно летели мины, парализуя все их планы и замыслы.