© Лозович В.В., 2017

© Написано пером, 2017

 

Алло! Северное сияние?

В середине августа за полярный круг приходит ночь. После длинного летнего полярного дня, когда солнце не покидает небо круглые сутки, приходит на северную землю настоящая тёмная ночь, с луной, звёздами и тишиной. Ночь приходит медленно и даже как-то незаметно. Вместе с настоящей ночью, уже в конце августа – начале сентября, могут нагрянуть и первые заморозки, первые ночные холода. А могут и не нагрянуть. Север.

Во время первых заморозков ночью иногда на небе играет северное сияние. А иногда играет и без заморозков, в тёплую погоду. Играет оно обычно зелёным цветом. Крутится по небосводу, сворачивается в плётку, тихонько извивается хвостом да рассыпается в пыль, словно растворяется в черноте космоса. Северное сияние прозрачное – сквозь него видно звёзды.

У самого полярного круга, с его южной стороны, на границе лесотундры и тундры, стояло тысячу лет болото с хорошим русским названием – Гнилое. Когда-то, лет триста назад, через него клали гать из стволов деревьев, что росли здесь повсюду, да за триста лет сдохла гать, а всё, что от неё осталось, болото сожрало. Лишь кое-где виднелись островки почерневших брёвен, сбитых в щиты. У самой кромки болота лет триста подряд торчал знак в виде деревянной лопаты, на которой и было написано «Гнилое болото».

Юрий Шиловский, двадцати одного года, студент-заочник, охотник больше по любопытству, нежели по определению, вышел к этому болоту совершенно неожиданно. Ходил, ходил по редколесью, выискивая здесь глухарей-тетеревов, да и пальнул в одного, когда тот взметнулся с ветки берёзы и пошёл низом меж стволов, широко расставив крылья чёрные. Юрий ружьё вскинул да выстрелил птице вслед… Но вместо того чтобы завалиться на свой жирный тугой тёмный бок, глухарь вдруг рванулся вверх, прошёл через кроны лиственниц и ушёл на болото – мелкая дробь на утку не пробила перо глухаря. Через полсотни метров он сел там на верхушку ели приземистой и удивлённо завертел головой. Юрий знал, что в болото лучше не ходить, да идти-то надо было метров десять-двадцать… Он и пошёл осторожно, вначале ногой почву проверяя, потом уже ступая полностью на стопу. Прошёл так метров десять, спокойно прошёл, уже сквозь ветки раскидистой ели дичь свою видел, уже ружьё покрепче сжал, чтобы, если что, влёт её… да тут как-то неудачно ступил на качающийся под ним мох, плохо проверил почву… Нога провалилась сразу по колено, парень попробовал выдернуть её инстинктивно, но не получилось, нога не вышла, а он равновесие от усилия потерял, поставил вторую ногу рядом… она тоже и провалилась. Юрий мигом ружьё отбросил в сторону за куст какой-то низкий, чтобы стволами зацепиться, а за темляк подтянуться… ружьё из рук вылетело и упало в метре от него, он нагнулся к темляку, да не достал, а ноги по бёдра ушли в топь…

Человек российский так устроен, что пока не почувствует, что влип полностью, ни за что не признает, как ему необходима помощь. Так и Юрий – тужился, тужился в болоте в одиночку, пытаясь хоть одну ногу выдернуть, да бесполезно всё: не вырваться, не шелохнуться. Его уже затянуло по пояс, когда он, наконец, осознал всю бесполезность своих действий – не выбраться одному. Головой покрутил вокруг себя, сколько мог, крикнул:

– Помогите! Эй! Кто-нибудь?!

Помочь никто не отозвался, потому как на несколько километров вокруг никого не было, не зря же он на своём мотоцикле со спортивной «резиной» укатил как можно дальше от родного города Салехарда. Укатил, потому что рядом с городом ничего не подстрелишь, пусто рядом с городом, нет там дичи. А здесь дичь есть, но людей нет… вот и выбирай.

Юрий затих, стараясь не шевелиться, оглянулся, сколько мог – пусто. В паре десятков метров росла крепкая ёлка, вот бы за неё… Так, так… надо аккуратно стоять… засасывает его глубже, нет? Может, здесь как-то мелко? Может, вот так вот засосало, а дальше не пойдёт… Из воды вышло несколько пузырьков, и Юрий понял, что его всё же неотвратимо тянет вглубь. Стало так страшно, так жутко, что сейчас в какие-нибудь минуты его просто утянет на дно, и никто даже не узнает, где он сгинул… Бо-оже!..

– Лю-юди! – крикнул он так громко, как только смог, – Лю-юди!!!

Вода была холодная, ноги быстро немели, но Юрий холода не чувствовал, он не чувствовал сейчас ничего, кроме состояния предсмертного страха, чисто животного ужаса от того, что вот так просто, ни за что, мерзко и глупо он погибнет в мутном, тухлом болоте…

– Лю-юди-и!!!

Откуда-то из-за спины ему послышался тихий нечеловеческий смешок. Он дёрнул головой, но повернуться не смог, тело в трясине шевельнулось и погрузилось ещё больше. В сознании возникла суета, в мыслях – хаос, в движениях – трясучка, а в глазах – боль, нестерпимая боль человека, погибающего за глупость охотничью, а точнее – за глупость незнания ремесла охотничьего. Юрий понял, что выбраться не сможет, и решил замереть, не шевелиться, стараясь не обращать внимания на то, как ледяная стужа проникает во все уголки его одежды, охватывая всё плотнее и плотнее молодое тело. А сколько он так сможет просидеть здесь, если не шевелиться, и болото не будет тянуть вниз? Сколько? Час? Два? Сутки?.. Вечность! Вечность, только не надо вниз!.. Если бы сейчас в руках было ружьё, он бы дал сигнал… Да кто ж подумает, что это сигнал? Кто подумает, что стреляют не в дичь, как обычно, а находясь в таком вот положении? Он бы что подумал?..

– Лю-юди-и!!! – крикнул он что есть силы в небо. Небо смолчало, а откуда-то с земли женский голос резко произнёс:

– Не дёргайся, не шевелись!

Юрий быстро опустил глаза, где-то понимая, что уже бредит и от ужаса положения вполне галлюцинирует, посмотрел перед собой. Перед ним была тёмная вода, болотная вода, засасывающая вода, страшная вода… А дальше была всё та же опушка небольшого молодого редколесья из лиственниц. Откуда голос?.. Чушь! Глюки! Чушь!.. Нет, не чушь, жить!.. Жить…

Из редколесья, откуда-то сбоку, тут же вышла девушка, женщина или даже девчонка в штанах и в тёмной куртке, остановилась на секунду ровно, словно оценивая ситуацию, тут же крикнула:

– Не крутись! Замри, я быстро!

И скрылась за деревьями. Юрий замер. Замер послушно, даже головой не вертел. Вода уже подбиралась к самому горлу. Над водой торчали руки и голова. Глупо до боли. Страшно до ужаса. Он не сводил глаз с того места, где это явление ангельское скрылось из вида, но появилась девчонка в другой стороне. Вышла она к болоту справа, вышла с бухтой тонкого каната, тут же бросила канат к нему, тот полетел, красиво раскручиваясь в воздухе, прямо на него, и в последнюю секунду Юрий увидел, что на конце каната – петля, и эта петля очень ловко садится ему на голову.

– Под руками протяни! – крикнула она.

Юрий быстро, стараясь от нахлынувших чувств не утонуть прежде времени, вскинул руки и петлю под мышками пропустил. Девчонка тут же убежала за ёлку и, обмотав вокруг неё пару раз свой конец каната, завязала его прочным узлом. Потом, ухватившись за канат обеими руками, крикнула:

– Пошли вместе!

Изо всех сил потянула канат на себя, Юрий потянул на себя, но сил у него было в десять раз больше, и он просто сорвал девчонку с места, она не сдалась, тут же потянула вновь, упершись ногами в хлипкий берег болота. Лицо её исказилось от напряжения… Так они стояли какое-то время, дыхание девушки срывалось, тело изогнулось, руки вытянулись в струну… но болото Юрия не отпустило. Девчонка бросила канат, крикнула: «Подожди!» И тут же скрылась за деревьями. Очень быстро вернулась. Вместе с ней у болота появилась упряжка из четырёх оленей с нартой позади. Привязав конец каната к упряжке, она что-то сказала на своём языке, Юрию послышалось обычное – хэй!

– Держись! – крикнула девчонка и тут же прыгнула на нарту. Олени дёрнулись, девчонка крикнула ещё раз, животные, словно понимая её, упёрлись копытами в сырую землю, разрывая мох в клочья, рванулись… Какую-то секунду они стояли, замерев, Юрию в эту секунду показалось, что его разрывают на две части, но тут животные сорвались с места, словно зацепившись копытами за твёрдую почву, и жуткая, неимоверная мощь северных оленей просто вырвала его из трясины… Сзади раздался глухой чавкающий звук, трясина сомкнулась. Когда ноги оказались на поверхности, парень беспомощным кулем прокатился на животе к самому берегу, зацепив грудью своё ружьё, и здесь остановился. Девчонка, как стояла на берегу, так и села, канат из рук выпустив.

Юрий лежал какое-то время ничком, вывернув голову вбок, лицом прямо к девчонке. Сквозь своё хрипящее дыхание он слышал, как дышит она. Сквозь пелену на глазах, через веточки сломанных кустов и отростков мха, лёжа на щеке, он видел, как тело её ловит воздух; как руки с тоненькими длинными пальчиками сжимают судорожно ягель белый; как подбородок то поднимается к небу на вдохе, то опускается вниз… испугалась? Похоже, испугалась.

Восстановив дыхание, Юрий поднялся с земли, ружьё отбросил в сторону, сел на поджатую под себя ногу, глянул на спасительницу. Ей было лет шестнадцать на вид, она была местной, может ханты, может ненка. Азиатка с выразительными карими глазами и с явно заметной даже под грубой курткой ладной фигурой. Чёрные волосы были затянуты на голове в узел, головного убора не было, на случай дождя за плечами болтался капюшон. Глаза едва заметно подведены тушью. Юрий провёл рукой по подбородку, сказал хрипло:

– Спасибо.

Она, ещё прерывисто дыша, ответила в тон ему:

– Пожалуйста.

Посидела секунду и добавила:

– Приходите ещё.

Юрий поднялся на ноги, хотел сделать шаг, но бедро внезапно свела судорога, он сел обратно на мох, стал разминать ногу. Когда мышцы обмякли, глянул ещё раз на девчонку, спросил:

– Звать тебя как?

Она вздохнула тяжело и глубоко, выдохнула, ответила просто:

– Еся. Сушиться будете?

– Где?

– Здесь.

– Переодеться не во что.

– Так голым посидеть можно, – совершенно серьёзно сказала она, усмехнувшись совсем по-взрослому, – здоровье ваше.

Говорила Еся чисто, даже без намёка на акцент. Юрий на секунду замялся, не зная, что ответить. Холодно было, мокрое тело знобило. Начало сентября – время не жаркое у полярного круга.

– Если хотите, – сказала она, ещё раз предлагая поддержку, – я могу помочь с костром, а потом уйду, сушитесь сами.

– Да нет, – смутился он, осознавая, что девчонка понимает его смущение, – я так… ничего страшного… Меня Юра звать, если там что…

– Как Вы провалились? – она как будто удивилась, – Не местный?

– Местный, из города.

– Ваш мотоцикл в кустах? – Еся кивнула в сторону.

– Мой, – несколько удручённо ответил он, – а разве его видно? Я так старательно прятал.

– Видно. Я вначале Ваш мотоцикл увидела, а потом голос услышала.

– Ну да… – он вновь поник и смутился, – в запале за глухарём погнался.

– На болотах охотиться нельзя. Болото не прощает.

– А ты откуда? – спросил он, оглядывая её одежду и довольно чистую обувь.

– Из тундры, – ответила коротко и быстро.

– На упряжке? – кивнул он на оленей.

– На упряжке.

Юрий глянул на девчонку, та поднялась на ноги, он понял – сейчас уйдёт, уедет.

– Так что, будем костёр жечь? – спросил Юрий, – У меня спички намокли.

– У меня есть, – сказала она, – Снимайте с себя что можно… я хворост принесу.

– Может, я сам?

Еся быстро, мимолётно глянула на него без выражения и ушла в лесок.

Пока её не было, Юрий стянул с себя штаны, мокрое трико оставил, решив, что потом трико снимет, а сухие штаны оденет, стянул куртку, оставшись в мокрой рубашке. Сейчас перед девушкой было стыдно, а ещё несколько минут назад готов был голым из одежды выпрыгнуть, оставив её болоту, чтобы выжить. Это нормально.

Еся пришла быстро. В руках несла большую охапку сушняка. Костёр загорелся в две секунды. Еся стащила с себя куртку, протянула её Юрию, сказала просто, без нажима и превосходства:

– Возьмите! Рубашку снимите, а куртку наденьте, я отвернусь.

Она и отвернулась. Когда он снял с себя рубашку, то её куртка лишь на плечи могла ему налезть, что называется, поверх. Еся тут же подошла, рубашку подняла быстро с земли, решительно свернула в жгут, отжала воду, хлопнула потом ей, лишнюю влагу вытряхнув, и тут же, воткнув в землю два сухих прута, повесила на «плечики» рядом с костром.

– Не сгорит? – спросил Юрий ради вопроса.

– А мы последим, – ответила она.

Костёр горел хорошо, ветер раздувал пламя, оно металось по сторонам, дыма почти не было, и очень скоро от одежды Юрия повалил пар. Он смотрел на пламя, на лёгкий дымок сверху, соображая, что бы спросить у девчонки. Нельзя же сидеть так и молчать друг напротив друга? Но вопросы как-то сами в голову не шли, а Еся, похоже, и не собиралась особенно поддерживать разговор, смотрела на костёр, подкладывала осторожно ветки покрепче в огонь да посматривала на рубашку Юрия. Ветер дунул посильнее, рубашка парусом взметнулась, и два прута, на которых она висела, предательски качнулись из стороны в сторону. Еся удержала их, глянула на Юрия совсем коротко, но успела при этом ему улыбнуться и шепнуть:

– Ну вот, чуть не завалилась наша конструкция…

– Тебе сколько лет? – тут же спросил он.

Еся вскинула на него глаза и в первый раз посмотрела как-то длинно, протяжно даже, с явным интересом. Тёмные глаза словно в душу ему заглянули на едва приметный промежуток времени и ушли вниз, к пламени костра.

– Семнадцать, – сказала она туда. И сразу же, глаз не поднимая, – Вам зачем?

– Ну как?.. – слегка растерялся он, – Сидим вместе.

– Да? – казалось, Еся была удивлена, поворошила веткой угольки в костре, – А Вам сколько?

– Двадцать один. Ты откуда сама?

– Из тундры, – она вновь ответила коротко и как само собой разумеющееся, вскинула на него глаза и, уже удивляясь его неразумности, спросила, – а откуда я ещё могу быть с оленями? Из зоопарка?

– Да нет, я так, – пожал он плечами, – а едешь куда?

– В город.

– А оленей куда? – удивился он, – В городе?

– А в городе брат гостит. Позвоню ему, он подойдёт и уедет на них.

– Так ты в городе живёшь? – радостно произнёс Юрий.

Еся ворошить веткой перестала, сложила руки в замок перед собой, потом посмотрела на Юрия.

– Ну да, – сказала она глаза в глаза, – а что? Не похоже?

– Похоже. Я к тому, что встретиться можно?.. – он пытался говорить спокойно и где-то разумно, по-мужски.

– Как? – спросила она.

– Да как… – он тут же, быстро хотел рассказать как, но ответа сразу не нашёл. Клуб? Ночной клуб? Кино?.. Ну да, может, в краеведческий музей поведёшь?

– Да как, – повторил он и взор опустил в огонь костра, – да так… отблагодарить тебя…

– Как? – вновь спросила она и уже хитро улыбнулась. Еся явно изначально, по-женски, чувствовала, что нахамить такой юноша не может.

– Цветы тебе подарю, – выдохнул он, и тут же сам себя мысленно похвалил: вот это я дал! А? Неплохо придумал! Интересно, какие цветы таким девчонкам дарят?

– Ты какие цветы любишь? – поднял он на неё глаза.

– Обычные. Розы.

– Ну вот… Розы.

Она глаза опустила, пошевелила веткой костёр. Молчание сразу усилило тишину, ветер куда-то пропал, вокруг закружили москиты. Еся махнула веткой у своего лица, быстро пододвинулась к костру ближе. Возле огня мошки кружить перестали, спрятавшись где-то за спиной девушки.

– Ты всегда с собой аркан возишь? – спросил он, кивнув на тонкий канат у её ног, свёрнутый в кольцо.

– Тынзя, – сказала она, тут же пояснила, – по-нашему аркан так называется. Всегда вожу. Точнее, брат возит, это его упряжка, я говорила. У нас здесь стойбище недалеко. Брат приехал в город, пока у родственников гостит, я в стойбище съездила к своим.

– Далеко?

– Не знаю, отсюда километров двадцать-тридцать может… час ехать. За тем холмом, – махнула она рукой куда-то в сторону леса.

Здесь она приподнялась, нагнулась к Юрию, достала из своей куртки на его плечах сотовый телефон, быстро набрала номер и сказала по-русски:

– Ваня, ты когда обратно? – мигом хитро глянула на Юрия и, похоже, Ване пояснила, – а я тут с русским в тундре сижу, потому по-русски и говорю с тобой. Да где я его взяла?.. Охотник. Хорошо, я уже возвращаюсь. Перезвоню.

Трубочку от уха убрала, кнопочку «отбой» нажала и, выразительно подняв брови, пронзительно глаза на Юрия вскинула.

– Ого! – вырвалось у него.

– Что? – не поняла она.

– Да так…

Еся привстала, наклонилась к Юрию, чтобы сотовый телефон в карман куртки спрятать, но качнулась слегка и, вроде как, потеряла равновесие… Юрий поймал девчонку за руки, куртка сползла с плеч и обнажила крепкое мужское тело. Еся губами дрогнула. Юрий немного дольше положенного руки её удержал, словно убедиться хотел:

ровно она стоит на ногах?

– У Вас куртка сползла, – кивнула она, и он руки её сразу отпустил. Куртку поднял, накинул на плечи. Телефон у неё взял и положил в карман куртки.

– А что за имя такое? – спросил он быстро, пока тишина вновь не опустилась к костру, – Еся. Это сокращённо?

– Сокращённо. Полное Еськей. Запомните?

– Запомню. Что-то означает?

– Означает, – она посмотрела в огонь, – примерно так – любящая себя украшать. Украшающая себя… В детстве, когда в чуме жила, все мамины бусы вытащу и сижу, наряжаюсь, пока она занята, могла так часами сидеть. Родителям хорошо, ребёнок не беспокоит.

– А с какого языка Еськей?

– С ненецкого, – сказала она, делая ударение на первом слоге, – я ненка, если Вы хотели это узнать. Но меня никто так не зовёт, говорят, трудно произносить, все зовут Еся, иногда Беся, – она тут глянула на него и, казалось, хихикнула.

– Почему Беся?

– Характер такой, но мне Беся не нравится.

– А в городе где живёшь?

– В общежитии… я учусь в колледже… учитель младших классов. Ещё два года осталось. А Вы чем занимаетесь?

– Тоже учусь, только заочно. Как армию отслужил в прошлом году, так сразу и поступил в наш филиал. На факультет экономики.

– Хотите быть менеджером?

– Не-ет, – Юрий улыбнулся ей с некоторым мужским превосходством, с каким парни улыбаются девушкам, когда говорят, что ниппель – это не имя женское, а клапан в камере, а камера – это не комната с решётками, а баллон резиновый в шине, а шина – это ещё одна жёсткая резина на диске, а всё это – колесо.

– Менеджером не хочу, – сказал он серьёзно, – хочу в банке работать экспертом, – придумал на ходу и ещё более серьёзно добавил, – хочу узнать, каким образом можно воровать в банке деньги, если напрямую обвесить человека деньгами нельзя?

На этих словах Юра выразительно губы выпятил и глянул на Есю. Та вначале смотрела на него, будто пыталась разгадать тайный смысл произнесённого, но быстро сообразила, что он дурачится, рассмеялась легко и весело.

– Нет, серьёзно, – остановилась она, всё ещё улыбаясь, с искорками в глазах, – правда экономистом?

– Правда, – ответил он просто, – не похож на экономиста?

– Нет, – Еся мотнула головой, – как-то охотник… и лицо у Вас не такое… и фигура.

– А что фигура?

– Ну-у, – Еся повела глазами, уводя их в сторону, явно стесняясь, – фигура у Вас… мужская, сильная такая… Вам бы геологом, или охотоведом каким?.. Где сила и выносливость могут пригодиться.

– Когда ты всё это заметила? – неподдельно удивился он.

– Ну-у… – Еся опять глаза увела в сторону и замолчала на полуслове, потом сказала, – давайте про экономику поговорим?

– А что про неё говорить? – вздохнул Юрий, – Нет в стране нашей экономики. Вот я институт закончу… и построю экономику. Хорошую российскую экономику!

– Неплохо, – похвалила Еся столь серьёзно, словно и не сомневалась в услышанном. Юрий внимательно на неё посмотрел: а поняла ли девчонка, что это – вроде как шутка такая, русская?

Еся сидела перед костром, обхватив руками согнутые в коленях ноги. Глаза её смотрели на огонь, в тёмных зрачках пламя плясало красными бликами. Отдав куртку Юрию, Еся осталась в клетчатой мужской рубашке, явно на размер больше. Пара выживших к осени комаров кружила над ней бесшумно, пытаясь сесть на открытые участки тела около воротника. Еся смахивала их тоненькой веткой. Какое-то время парень и девушка молчали, глядя на костёр.

Юрий поправил на плечах куртку, глянул на свою спасительницу и, кивнув подбородком, сказал как-то предупредительно:

– Смотри, на тебе комар сидит, на плече… укусит.

Еся лицо к Юрию повернула, немного к плечу голову склонив, и внезапно предложила:

– А ты его убей!

Юрий быстро протянул руку и хлопнул комара у девчонки на плече.

– Получилось? – спросила она, но на плечо своё не посмотрела.

– Получилось, – ответил он.

– Вот и хорошо.

– Оленеводы чем спасаются от комаров?

– Ничем, – она пожала плечами и снова уставилась в огонь, – так живут… с комарами рядом.

– А оленей комары кусают?

– Куса-ают, – протянула Еся мечтательно, – для оленя не так комар страшен, как тот же овод.

– А что овод? – с неподдельным интересом спросил Юрий.

Еся повернулась к нему, улыбнулась понимающе хорошей девчоночьей улыбкой и рассказала:

– Муха овода подлетает к оленю, откладывает на шерсть животного яйца, из них появляются личинки, которые очень быстро по шерсти сползают к коже и также быстро проникают под кожу… понятно?

– Конечно, – без труда ответил Юрий.

– Теперь представь, что несколько десятков личинок под кожей у оленя вырастают до сантиметра каждая?..

Юрий плечами передёрнул демонстративно, сказал, как бы поддерживая возмущение Еси:

– Жуть!

День клонился к вечеру, солнце садилось, по-осеннему светило мягко, грело землю и живность всякую осторожно, постепенно уходя за тонкую прозрачную пелену перистых облачков у самой земли. Костёр трещал весело, Еся подкладывала небольшие веточки сушняка. Рубашка Юрия скоро высохла, лишь рукава темнели влагой. Он снял её с веток, сказал:

– Сгодится.

И, скинув куртку Еси с плеч, быстро оделся. Потом куртку подобрал с земли и подал Есе, держа за плечики. Та увидела, что предлагают помочь одеться, сказала негромко и просто на такую вежливость:

– Ах…

Быстро поднялась, руки назад вытянула, Юрий помог надеть, тут же пробормотал:

– Спасибо.

– Да ладно. Не за что спасибо.

– Так ты в город?

– В город.

Она вытащила телефон, набрала номер, быстро произнесла:

– Ваня? Я уже возвращаюсь, где увидимся? Хорошо, я перезвоню, как подъеду.

Юрий собрал свои вещи, зачехлил ружьё, и они вместе пошли от болота в сторону тундровой дороги.

Еся вела четвёрку оленей рядом с собой, по-хозяйски так, держа свою руку на упряжи, у самой морды бокового оленя. Шли олени рядом с ней послушно, явно понимая, кто здесь хозяин. Когда нашли его мотоцикл, когда он поднял его, уже начиная суетиться, что сейчас девчонка сядет на эти нарты и укатит прочь, Еся глянула на него, сказала как-то едва слышно – ну, ладно… Юрий сунул ключ в замок зажигания.

– Так, может, это… – сказал он, Еся повернулась к нему, Юрий скромно предложил, – может, мы вместе поедем?

– Как? – она улыбнулась этому предложению столь весело, что едва не рассмеялась, – Оленей привяжем к мотоциклу, или мотоцикл погрузим на нарту?

– Да нет… – Юрий торопился и немного терялся, – можно так – ты едешь первая, я за тобой. Когда брат оленей заберёт, я тебя в городе подброшу, куда надо. Кстати, тебе куда в городе?

– Куда мне в городе? – спросила она у него, – Куда мне может быть в городе?.. В колледж. В общежитие наше.

– Ну вот, видишь? – умненько и разумненько, поучительным голосом старшего, сказал он, – Это же через весь центр ехать?

– Хорошо, – она взглянула на него чуть дольше положенного, – поезжай за мной. Только мотором не трещи, не пугай животных.

Дорога в тундре – это путь, на протяжении которого одна яма сменяет другую. По сторонам этого пути обычно растёт трава по колено высотой, кусты небольшие да заболоченные проплешины.

Юрий завёл мотоцикл, разорвав тишину тундры треском и выхлопом. Глянул вперёд, подождал, пока Еся выведет упряжку на дорогу из зарослей кустов, газанул покрепче, Еся даже не взглянула в его сторону, быстро села на нарту, хлопнула оленей упряжью по спинам, и те легко сорвались с места.

Очень скоро Юрий понял, что олени идут быстрее его байка. Он прибавил газа, но мотоцикл стало бросать на колдобинах, швырять из ям вверх, руль выбивало из рук, за спиной летали грязь и небольшие камни. Упряжка стала уходить, расстояние между ними увеличивалось, Юрий хотел догнать, но не смог по чисто понятным причинам – дороги для байка здесь не было. Еся, похоже, услышала, что треск мотоцикла стих, немного придержала оленей, обернулась к Юрию и помахала ему рукой – догоняй. Юрий петлял между ям и торфяников. Старался держаться молодцом. Потом ехали дальше. По горизонту перед ними уже расстилался город.

Возле самого города, в микрорайоне частных домов коттеджного типа, остановились. Тундра здесь резко заканчивалась, как обрывалась, дорога тундровая выходила на дорогу асфальтовую. Юрий сразу и выехал на асфальт.

Брат Ваня ждал Есю чуть в стороне. Он был одет так же, как и все охотники: куртка, сапоги рыбацкие, отвёрнутые до колен, на голове кепка матерчатая. Лишь пояс национальный ненецкий, с ножом и какими-то спецукрашениями, выдавал в нём не простого любителя дичь пострелять, а коренного жителя тундры. Ваня быстро глянул на проехавшего мимо Юрия, посмотрел цепко, потом что-то на своём языке сестре сказал, усмехнулся, она его за это по плечу возмущённо шлёпнула ладошкой. Ваня хихикнул ещё раз, глянул на Юрия чуть внимательней и укатил в тундру. Тихо. Неслышно. Только шелест травы под полозьями нарты. Еся подошла к Юрию, посмотрела на мотоцикл, спросила как-то игриво, но нервозно:

– Где тут у тебя садиться?

– Так за мной садись. – Юрий придержал байк, чтоб не качнулся, спросил, – А что он тебе сказал?

– Ничего он не сказал, – Еся быстро сняла с заднего сиденья прикреплённый запасной шлем, надела на себя и опустила защитное стекло.

– Да я же видел, ты его по плечу…

– Да что вы, парни, можете сказать? Глупость, конечно. Где тут держаться? – она уже сидела за ним и рассматривала место, где, по её представлениям, должна была быть ручка, за которую держится пассажир.

– Держаться за меня надо, – обернулся Юрий к ней.

– За тебя? – Еся, казалось, была несколько смущена.

– Ты что, первый раз на мотоцикле ездишь?

– Во-первых, я ещё не езжу, а во-вторых, в первый!

Она неумело и, можно сказать, стеснительно положила ему свои руки на пояс. Юрий газанул и сцепление отпустил – мотоцикл рванулся вперёд. Еся вскрикнула – ай!!! И тут же обхватила Юрия руками полностью, стиснув ладошки у него на животе и приникнув грудью к его спине.

– Вот правильно! – крикнул он, и машина понесла их по городу.

Низкое солнце отражалось и летело вместе с ними в окнах девятиэтажных домов, внизу проносились пожелтевшие в преддверии осени берёзы и лиственницы. Машин на дорогах в этот вечерний час выходного дня было немного. Байк вышел на Центральную улицу, проскочил несколько кварталов, ловко проходя перед «красным» светофором, и подкатил в один миг к городскому колледжу. Здесь Юрий показал свои знания в расположении общежития в студенческом городке, и мотоцикл его остановился ровно перед крыльцом, на котором стояли три девчонки, о чем-то болтающие меж собой и с любопытством глядевшие на Есю с Юрием.

Еся им кивнула и выдохнула негромко что-то такое: «Привет!» Девчонки кивнули в ответ, но глаз от Юрия не отвели. Еся очень аккуратно сняла с себя шлем, отдала парню неторопливо, посмотрела в глаза, явно понимая, что привлекает внимание, но, похоже, наслаждаясь процессом, и спросила, несколько волнительно губки поджимая:

– Ты специально так ездишь?

– Как?

– Так. Мотаешь из стороны в сторону так, что я от страха руки боялась ослабить. Всю дорогу, как прилипла к тебе.

– Только от страха? – понахальничал он.

– Только от страха! – сказала она нарочито громко, – Ты в тундре был поскромнее.

– Я больше не буду.

– Тогда – пока! – сказала она быстро и пошла к дверям общежития.

– Стой, стой!

Еся обернулась, но не подошла, не вернулась, стояла и смотрела. Девчонки, позабыв все разговоры, смотрели ещё внимательнее, нежели участники разговора. Юрий понял, слез с мотоцикла, подошёл к ней, глянул на девчонок, думая, что они застесняются да глаза хотя бы отведут, но те не только не застеснялись, а наоборот, стали разглядывать Юрия ещё пристальнее. Он шлем с себя стянул и сказал:

– Так это… что мы, так разойдёмся? Надо как-то… – и замолчал.

– А как нужно расходиться? – спросила Еся хитро, заглянула ему в глаза в который раз, и в который раз Юрий понял, что расходиться нужно не «так».

– Надо тебе оставить мне свой телефон, – сказал он будничное и пошлое.

– Мой телефон тебе? – она явно поиграла словами, – Может, обойдёшься один номером?

– Так, а я про что?..

– Ты девчонок стесняешься или меня? – спросила Еся.

– Я? – он несколько опешил от вопроса.

– Ну да, – она сказала это просто и улыбнулась ему очень открыто и как-то по-девчачьи откровенно.

– А что они здесь торчат? – Юрий незаметно кивнул в сторону девчонок.

– Так дурочки, – сказала Еся опять хитренько, – они же не знают, что самые-самые парни не по городу ходят, а по открытой тундре!

И рассмеялась легко и весело. Смех был столь заразителен, что Юрий невольно улыбнулся, вздохнул и ещё раз спросил:

– Так это… телефончик… у нас как?

– Запоминай, – сказала Еся, проговорив быстро цифры номера. Тут же глянула ему в глаза, словно туда говорила и попросила, – Повтори?

Юрий повторил. Она выразительно брови подняла, голову чуть склонив, будто от удивления, похвалила:

– Здорово. Говорят, номер сложный, никто сразу не запоминает.

– А ты больше никому номер не говори, – предложил Юрий.

– Хорошо.

– Сегодня позвоню?

– Позвони.

– Вечером позвоню.

– Вечером позвони.

– Занята не будешь?

– Нет, не буду.

– Так я вечером позвоню?

– Так вечером.

– Так тебе сколько лет?

– Уже забыл?

– Я думал – шестнадцать.

– Ой, нет. Я намного старше.

– Семнадцать, я помню.

– Я думаю, – сказала она очень рассудительно, – мне уже лет сорок.

Юрий не потерялся:

– Никогда не был знаком с сорокалетней девушкой.

– Тебе повезло. Так я пойду?

– Ну, так… если надо, – промямлил он.

– Наши девчонки от тебя глаз отвести не могут! – громко и внятно сказала Еся и убежала за двери общежития. Юрий посмотрел вниз, словно что-то там прочитать хотел, а когда глаза поднял, Еси уже не было. Дверь закрылась тихо, медленно, беззвучно, сверху торчала железная «стрела» механического доводчика. Юрий повернулся и пошёл к мотоциклу.

Еся быстро взлетела по лестничному пролёту, остановилась у окна между этажей, стараясь остаться незамеченной с улицы, посмотрела вниз. Увидев, замершего перед дверьми Юрия, усмехнулась беззаботно и легко, словно история её мало касалась, потом улетела вверх по ступенькам.

Юрий сел на свой байк, глянул на девчонок, что так и стояли неподалеку и тихонько шушукались между собой, газанул покрепче, шлем надел, защитное «стекло» опустил, (важно опустил, словно забрало рыцарское) и, когда уже покатил гордо и одиноко по улице, вдруг подумал: «А может, девчонки-то смотрели на меня, глаз отвести не могли, лишь потому, что у меня штаны мокрые?.. Одежда ведь не просохла ещё.»

Какое-то время он колесил по городу Салехарду, держась правой стороны дороги, сворачивая вправо на каждом втором перекрёстке, пока, наконец, не сделал круг и не оказался вновь рядом с общежитием колледжа. Посмотрел на крыльцо: девчонок не было, окна здания начинали загораться вечерним светом, в них мелькали чьи-то головы… где-то там сейчас была Еся. Стоп, стоп! Юрий даже выпрямился на байке – как бы ему не влюбиться? Этого только сейчас не хватало, совсем не к месту. Встряхнись, парень! Домой!

По пути домой почему-то стал вспоминать о том, как захлёбывался в болоте всего несколько часов назад, как в голове одна мысль сменяла другую, как, кроме мысли о жизни, уже и не было ничего в голове, как увидел девчонку… Тогда было без разницы, кто там появился, появилась не девчонка, даже не человек, а спасение в обличье человека… как потом рассмотрел девчонку, как ему, едва лишь оказался на мшистом берегу, стало нестерпимо стыдно за своё беспомощное состояние, вот если бы всё наоборот?.. Как потом украдкой рассматривал Есю, и даже заметил тонкие пальцы с лёгким маникюром, едва приметным, потому как лак на ногтях был совсем светлый, как увидел, насколько красивы её монгольские черты лица, этакой азиатской снегурочки, северной красавицы, как…

Еся поднялась на третий этаж общежития, вошла к себе в комнату. Её подружки, с которыми она вместе и училась, и жила, и на танцы бегала, и на мероприятия всякие, в общем, с которыми жизнь свела и пока не разделила, подружки стояли спинами к окну в комнате и смотрели на неё несколько удивлённо, вопросительно. Обе девчонки были славянками, потому глаза старались открыть ещё шире, чем позволяла природа, старались сразу показать, насколько удивлены и обескуражены поведением своей подружки.

– Девочки, случилось что? – прошла к своей кровати Еся, – Люся, у тебя глаз дёргается, – кивнула она той, потом перевела взгляд на вторую, сказала, чуть усмехнувшись, – Маша, не пили меня, мы с ним только познакомились.

– Как это – познакомились? – почти гневно удивилась Маша и глазами заморгала.

– А как же наш уговор – не знакомиться ни с кем в одиночку?.. – требовательно спросила Люся.

– Да, да, – поддакнула Маша, – наше тройственное соглашение?..

– Ну так, – Еся открыла тумбочку возле кровати, достала яблоко, сразу предложила подружкам, протянув им яблоко, но те, обе разом, мотнули головами и ждали ответа, – я не могла в такой ситуации с вами советоваться… не побегу же я из тундры в город вас звать?

– Ты что, в тундре с ним познакомилась? Он на тебя так смотрел! – завистливо протянула Люся.

– Вот ты с третьего этажа заметила! – не поверила Еся.

– Я это увидела, Еська, через его башку, ровно через темя! Он та-ак на тебя смотрел! Вслед! Как пёс!.. Ка-ак пёс!..

– Чуть со своего мотоцикла не упал, – поддакнула опять Маша.

– Нет, – Еся, вроде как, согласилась, – он так ничего. Только он старше. Ему уже двадцать один год.

– Муж-жчина! – сказала восторженно Люся.

– И шея благородная! Длин-ная! А мощ-щная какая! – сказала Маша и тут же мечтательно, – Во бы на такой повисеть немножко?.. Руками так обхватить… – стала фантазировать она, вытягивая руки вверх.

– Да как ты шею увидела? – Еся чуть не рассмеялась, – Сверху шею не видно.

– Он поехал, я и увидела! – отбрехалась Маша.

– Ладно, хорошо, – Еся отгрызла кусок яблока побольше и с набитым ртом сказала: – он у костра сидел, дичь на огне жарил, а я косынку уронила в отстойник, (отстойник – небольшое углубление во мху или глине, где очень долго может находиться дождевая вода, пригодная к питью) когда ехала на нарте. Решила просушить… Он и пригласил к огню.

Девчонки разом сделали глубокий, шумный вдох и попытались выдать какое-то восклицание, получилось хрипящее:

– А-а-а?..

Еся улыбнулась подружкам, откинулась на спину, упёрлась головой в стену, подняла лицо вверх, глаза в потолок, сказала мечтательно:

– И сушил мою косынку на руках своих! Какие слова говорил, какие эпитеты – принцесса тундры!.. Потом попробовал песню спеть… русскую, народную, без музыкального сопровождения…

– Еська, он на тебе решил жениться! – воскликнула Люся.

– Лишь бы только не на один день! – предупредила Маша.

Еся выпрямилась и села на кровати.

– Что – не на один день?

– Ну-у… так это? – Маша глаза округлила, – Чтоб женился не на один день?.. Вечер. Что непонятно?

– Дура! – сказала Еся трезво, – Я тебе что?..

– Да мне-то что? – удивилась в который раз Маша непосредственно, – Мне всё фиолетово… на тебе же женятся?

– Да, да, Еська, – тут же вступила Люся, – раз решил жениться – будь начеку! Мужики, они знаешь какие?.. О-о! – голосом бывалой, обманутой и полностью одураченной мужиками барышни проговорила Люся, – Такие сво-олочи!.. Вот!

– Вы, девчонки, без парней точно скоро чокнетесь, – сказала им на это Еся, – пора идти знакомиться.

Юрий приехал домой, оставил мотоцикл во дворе двухэтажного деревянного дома, поднялся к себе на второй этаж и, едва в двери войдя, крикнул в прихожей:

– Мам! Я живой!

В прихожей появилась мама с кухонным полотенцем в руках. Мама как мама, женщина с проседью, за сорок лет, средней полноты и невероятной любви к сыну.

– Почему не позвонил? – тут же спросила она.

– Телефон замочил, – тут же профессионально, по-сыновьи, начал врать Юрий, – За уткой побежал, споткнулся на ровном месте, телефон и выскочил из кармана, да в лужу сразу…

– Ты что – мокрый весь? – рассмотрела она его непросушенную одежду.

– Так я и говорю – побежал за уткой, споткнулся, телефон вылетел, я тут – бах!!! С обоих стволов! Утка вниз, за ручьём! Я в ручей, форсировать!..

– Какой ручей? – удивилась мама, – Ты же говорил на запад поедешь, какие там ручьи?

– Так передумал я, стаю уток увидел и махнул в другую сторону, на юг, сорок километров! Там ручей Хорота, знаешь? – придумал на ходу он и ручей, – Ну вот, пока через него перебирался…

– Снимай быстрее всё! – чуть не прикрикнула мама, – Простынешь, будет потом…

– Да это так, я у костра просушился весь… в основном.

Он ушёл в свою комнату, оттуда поведал:

– Представляешь, в тундре девчонку встретил… ненку… на оле-енях, понимаешь! А ездит по дороге тундровой быстрее мотоцикла. Я «сорок» шёл, едва успевал.

– Так вы вместе в город возвращались? – очень понимающим голосом из-за дверей спросила мама.

– Ну да, – он переоделся в сухое домашнее, вышел из комнаты, в руках держал мокрую одежду, – поговорили немного, она говорит: «Мне в город», ну так и мне в город, так и поехали… потом её брат встретил на окраине, он на оленях уехал, а я её довёз до общаги… в колледже.

– Хорошая девочка? – с явной надеждой спросила мама, забирая у него мокрое.

– Ненка.

– Так я поняла, что не русская, раз на оленях ездит да ещё брат её встречает на окраине и уезжает на оленях.

– Да как хорошая? – смущённо улыбнулся матери Юрий, потом, словно оправдываясь, сказал: – Красивая. Такая… принцесса тундры.

– Сколько ей лет?

– Она сказала – сорок. Да разве в этом дело?

– Согласна, но хорошо бы, чтоб была совершеннолетняя.

– А сейчас у девчонок совершеннолетие начинается в шестнадцать! – задорно сказал он, ухмыльнувшись хитро, и ушёл к себе в комнату.

– Юра! – крикнула вслед мама.

– А что? Это не я, это Госдума Российской Федерации!

Около восьми вечера Юрий прилёг на диван у себя в комнате с телефоном в руках. Найдя на странице «Контакты» телефон Еси, некоторое время смотрел на цифры, о чем-то думал, в чём-то сомневался, потом решительно нажал кнопку «Соединение» и стал ждать. Еся ответила не быстро, не долго. Прогудело в ухо Юрию раза четыре, да и щёлкнул наушник соединением…

– Алло, – сказал он.

– Да, я слушаю? – мягко прозвучал её голос.

– Алло! – вновь сказал он. Тут что-то мелькнуло у него в голове, и он спросил: – Северное Сияние?

Несколько секунд Еся молчала. Юрий ждал ответа. Тишина стояла в телефонах недолго, Еся совсем тихо, как говорят женщины, когда им что-то очень нравится, произнесла, стараясь говорить отчётливо, чтобы потом не повторять, ибо такие слова не повторяют:

– Очень поэтично. Если, конечно, ты… не ошибся номером телефона и звонишь мне.

– А мне больше некому звонить, – признался он так явно, словно хотел сказать, что никого больше у него и нет, кроме… кроме…

– Почему «северное сияние»?

– А северное сияние появляется на небе внезапно.

– Исчезает тоже внезапно, – проронила Еся тихо и тут же, – ты любишь смотреть, как на небе играет северное сияние?

– Ну да… красиво.

– Жаль, что красота эта недолговечна.

– К тому, что постоянно, привыкаешь быстро и замечать перестаёшь.

– К северному сиянию привыкнуть нельзя.

– Почему?

– Потому что оно всегда разное, даже по цвету…

– Я видел только зелёное.

– Бывает и красное, красно-зелёное, но оно же играет, правильно? Потому рисунок всегда разный… а видел когда-нибудь сияние во всё небо?

– Нет.

– А я видела. Во всё небо – от горизонта до горизонта. Стоишь посреди тундры, а над тобой сплошное зелёное небо. И всё небо ходит над тобой как морской шторм! Такой зелёный небесный океан… дух захватывает!

– Так у человека в душе бывает, – сказал Юрий, сам себе удивившись, что может говорить такие слова и, что самое главное – знает такие слова.

– В душе бывает? – повторила она, – Когда?

– Ну-у, – простецки протянул он, – когда человека встречаешь… как северное сияние.

В обоих телефонах повисла тишина. Еся молчала, похоже, осознавая, что такие слова значат для неё, а может, думала, могут ли к ней относиться такие слова? Всё же знакомы они совсем немного. А если слова относятся к ней, то что это может быть? Восхищение мужчины? Любезность по телефону? Поэзия в душе? Та поэзия, о которой она мечтала и думала всю свою юную жизнь? Думала не о принце на белом коне, а о человеке, который был бы так же настроен к миру вокруг себя, как и она. А может, это просто обычный хитрый ход, к которому прибегают те мужчины, о которых предупреждали сегодня подружки, для достижения своих целей? Может, слова пустые, но красиво оформленные? Может… может… А если это любовь с первого взгляда?.. «Ой!» – сказала Еся сама себе, и молчание затянулось.

Юрий переложил телефон в другую руку, чуть-чуть послушал тишину в нём, глядя в потолок, негромко предложил, как бы между прочим:

– Может, сходим, погуляем куда-нибудь?

– Куда сходим? В «чупа-чупс»? – спросила она немножко насмешливо. «Чупа-чупсом» в городе называли местный ночной клуб, где собиралась молодёжь города, и где, на карнизе крыши, высился земной шар, насаженный на ось. Он и в самом деле имел зримое сходство с аналогичной конфетой.

– Зачем? – Юрий сделал удивлённый голос, – Можно сходить в библиотеку. А можно сходить в кино. Сегодня идёт…

– Нет, – сразу твёрдо отказалась она, – не пойдём. Поздно, и вообще…

– Поздно? – удивился тот, – Поздно – понял, а вообще – это что?

– Вообще – это вообще. Завтра занятия, буду готовиться. Учебный год только начался. Я перед сном читаю задания, а любовные романы читаю днём.

– Так это неправильно! – возмутился Юрий.

– А я и сама вся неправильная, – ответила Еся с некоторым вызовом в голосе и сразу же добавила отчего-то резковато и прямо, – так что, если хочешь со мной ещё увидеться, помни – гуляю днём, а зубрю уроки вечером. Ни у кого не ужинаю, и рассвет встречать на краю земли с любимым ещё не готова.

– Ох, ты! – восхитился Юрий, – На краю земли? Неплохо звучит. А если будешь готова встречать рассвет на краю земли с любимым, то это где?

– Это?.. – Еся замолчала, похоже, сама думая – а где это?

Вначале в голове пронеслись какие-то виданные и невиданные места Земли. За ними полетели картинки телевизионных программ, интернет-картинки, частные фото знакомых и всё прочее, прочее…

– Это там, – сказала она так чётко, словно пыталась каждую букву вколотить в телефон, – где с любимым человеком тебе лучше всех!

Юрий не нашёлся что ответить. Опять молчали. Еся, казалось, что-то то ли напевала едва слышно, то ли просто мурлыкала, словно осмысливая: «А ведь как сказала, а?» Юрий ещё пару секунд помолчал, уже специально, чтобы слова его были более весомыми, а не растворились в ответе девушки, и молвил:

– Для этого надо прежде человека найти. Такого… чтоб полюбить. А потом ещё и осознать, что тебе с ним… лучше всех.

– У тебя был уже такой человек? – как-то внезапно, с каким-то очень острым любопытством спросила она.

– Нет, – просто и сразу ответил он, – а у тебя?

– Нет. Но я верю в это.

– Наверное, это правильно, – сказал он нейтрально.

– Ты не веришь?

– Верю. Но… не так. Ты этого ждёшь, похоже, а я… я думаю, это должен создать любимый человек.

– Это – это место?

– Нет, это – это, чтоб девушке было – лучше всех! Правда, я сам не знаю пока… как такое можно сделать? Даже, если любимый человек и будет.

– А я думаю, это должно само прийти, как чувство приходит к человеку, так и это состояние, и всё остальное.

– Знаешь, – признался Юрий, – для первого разговора, как-то всё очень откровенно-сложно.

– Привыкай, у меня всегда так, – сказала она, – всегда сложно. Ты ведь хочешь откровенности?

– Ну так…

Еся лежала на своей кровати, согнув одну ногу в колене, а вторую закинув на неё. Вид был пикантный, нахальный и вызывающий, исходя из того, что на ней было короткое платье с маленьким рукавом. Если бы кто-то сейчас вошёл в комнату Еси, то вполне мог бы лицезреть то удивительное, но вполне нормальное, что так пытаются углядеть прыщавые мальчишки, стоящие под лестницей и ждущие очередной шагающей наверх девчонки в «мини». Но в комнату никто не входил, в комнате сидели по своим койкам её славянские подружки Маша и Люся, читали какие-то книжки, явно из учебников, постоянно поглядывая на экраны своих небольших ноутбуков, где светились сайты социальных сетей. Первой не выдержала Люся и сказала громко так, словно хотела, чтобы и Юрий её услышал:

– Нет, ну что за тупая эта Нюшка? Я ей уже десять минут назад ответила, а она молчит!

– Ну и что? – сказала Маша и посмотрела на экран своего компьютера, – Я ей вчера написала, как у нас Наташку хотели изнасиловать, так она мне только сегодня ответила. Написала, что это неинтересно. А?

– Нет, Юрий, – прорезался голос Еси совсем тихо, – я вообще не очень люблю все эти танцульки, «скачки». Что там дёргаться под музыку, пива набравшись?

– Ю-юра!!! – вдруг крикнула Люся, – Пригласите меня в клуб, я пойду-у!!! Я хорошая! С ногами!!! И скачки люблю!

Еся схватила с кровати своё полотенце и швырнула в Люсю, не меняя позы. Маша, кровать которой была «в ногах» кровати Еси, тоже крикнула:

– Юра! А Еська лежит, задрав ноги, и у неё трусы видно, краси-иво!!!

Еся мигом вскочила, села на кровати, словно Юрий мог всё это увидеть, сказала чуть смущённо Маше:

– Дура! – и тут же в трубку:

– Вы их не слушайте, они здесь без парней совсем из ума выжили. У нас дефицит мужского внимания, по причине женской компании в корпусе.

– Это у кого дефицит? – чуть не крикнула Люся, выпрыгнула из кровати, встала перед Есей, словно перед ней был Юрий, и выпалила: – Да мне сейчас только свистни!.. А?

Она быстро подбежала к окну, распахнула его, вниз глянула, тут же большой и указательный пальцы в кольцо сложила, к губам поднесла, и тишину вечера города Салехарда разорвал пронзительный свист. Свист также оглушил всю комнату так, что Маша уши зажала, а Еся зажмурилась. Люся смотрела через распахнутое настежь окно на тротуар, и уже через мгновение туда крикнула:

– Да не тебе свистели, что ты мордой закрутил?! Да кому надо!

Быстро раму затворила, прошла к своей кровати и плюхнулась на неё так, словно пробить хотела. Кровать скрипнула, Люся пискнула:

– Вот так свистнешь парня, так обязательно не принц на белом ослике, или какой менеджер среднего звена откликнется, а барбос поношенный, необразованный!

– Может, ты свистишь не в ту сторону? – спросила Еся, оторвавшись от телефона.

– Да не в те пальцы она свистит! – тут же хихикнула Маша.

– Балда! – сказала ей Люся.

– Это Люся у нас – «соловей-разбойник», – пояснила в телефон Еся, – почему в субботу, Юрий? Да нет, можем на неделе. Только не поздно. Хорошо.

Еся телефончик отключила, рука с ним опустилась на колени, девчонки замерли глазами на подружке. Глаза Люси и Маши превратились в два прожектора. Рты онемели, обе сидели изваяниями на своих кроватях и ждали от Еси хоть что-то про мужчину.

– Ты что, с ним на «Вы»? Не томи! – ровно, но грозно попросила Люся.

– Рот открой. – столь же требовательно попросила Маша.

– Он сказал, – не торопилась рассказывать Еся, прилегла на подушку, – он сказал… что я в его жизни… как северное сияние на небе… Он сказал… когда на чёрном, звёздном небе, бездонном и далёком, вдруг вспыхивает полярное сияние, когда яркие сполохи внезапно освещают от горизонта до горизонта ночное небо, то сияние превращается в дорогу, которая указывает, в какую сторону идти мне…

– Тебе идти или ему? – перебила Люся с нескрываемым любопытством.

– Ему, конечно, чучело! Он же говорил! – досадливо ответила Еся и тут же, совсем уже сердито, – Вот сбила, теперь дальше не помню!

– Вечно ты, Люська, лезешь со своими вопросами дурацкими! – поддержала Есю Маша, – Теперь не узнаем, куда пойдёт?..

– Да я просто, – хотела оправдаться Люся.

– Просто, просто! – передразнила Маша, – Просто, вон рожу в окошко высуни да свистни ещё раз!.. А здесь – жизнь!

Утром следующего дня Юрий проснулся в состоянии ожидания чего-то удивительно хорошего. Казалось, что вот сейчас, в эту минуту, кто-то должен позвонить, кто-то должен прийти, что-то должно случиться, что навсегда изменит его жизнь в самую, что ни на есть, лучшую сторону. Первые минуты он и в самом деле поглядывал то на часы, то на телефон, то в окно. Умывшись и приведя себя в порядок, Юрий прошёл в кухню, достал там из холодильника завтрак, сунул его в микроволновку, включил подогревать. Тут же зазвонил городской телефон, он снял трубку. Звонила мама.

– Пожалуйста, – сказала она, – не разогревай завтрак в микроволновке. Очень тебя прошу: не убивай все полезные ферменты в еде этим идиотским приспособлением!

– Хорошо, не буду, – сказал он честным голосом и глянул на печь: с секунды на секунду должен был раздаться звонок, оповещающий о том, что разогрев закончен.

– У меня сегодня сложная операция, может, придётся задержаться.

– Хорошо, лягу спать сам, – сказал Юрий. Когда трубочку на аппарат положил, микроволновка звякнула сигналом. Микроволновую печь Юрий купил сам ещё десятиклассником, несколько лет назад, когда летом работал на хозработах в коммунальном хозяйстве. Принёс её домой, гордый и счастливый. Мама его хвалила, хвалила, но когда в сентябре он пошёл в одиннадцатый класс, рассказала, что печка такая, разогревая волнами еду, уничтожает в ней всё то, что ещё остаётся после приготовления пищи на огне. Но Юрий любил микроволновку, как все молодые люди любят то, что взрослым, особенно родителям, кажется бесполезным или даже вредным. К примеру, спать рядом с сотовым телефоном? Говорят, что на мозги действует отрицательно. И что? Светка у них, одноклассница, с пятнадцати лет с телефоном сотовым в обнимку спала, боялась звонок от парня пропустить… и что, второй раз спрашиваю? Всё у неё с мозгами нормально. Пять лет спит, и мозгам ничего. Вот поверь теперь взрослым папам и мамам?.. Впрочем, конечно, можно всё это отнести к тому, что у Светки мозгов нет?.. Может, и так.

Мама Юрия была хирургом, отца он не знал. Отец погиб где-то на нефтепромысле, прямо на буровой вышке. То ли упал, то ли вышка упала. Он не помнил и говорить об этом не любил. Не любил, потому что слишком болезненно переживал в детстве вопросы от сверстников: «А твой отец где? Он кто? Почему за тобой не приходит? Он вас бросил? Его вообще не было, а как же так?..» Мама тоже рассказывать не любила, потому как её родной брат, а его дядька Миша, когда Юрию было лет пятнадцать, сказал, что если бы мама не была бы им беременной в то страшное время, то повесилась бы… Она и хотела, вроде уже и верёвку приготовила, и табуретку, и крюк был на потолке в старой квартире, и… Да тут у неё в животе что-то такое произошло, о чем знают только беременные женщины, и она поняла, что в ней появилась новая жизнь… Муж ушёл в вечность, но за собой оставил сына… Всё, больше ни слова об отце!..

Работы у Юрия сейчас не было. Не было лишь потому, что просто не мог найти приличную работу. Весь год после армии перебивался случайными заработками, не хотел на шее матери висеть, но в августе, в середине месяца, последнее место работы, фирма, где он работал экспедитором, закрылась. Юрий остался без доходов. Две недели пролетели в один момент. Август закончился. Открылся охотничий сезон. Охотником он был с восемнадцати лет. Ружьё мама подарила три года назад, на совершеннолетие, точнее – деньги дала, ружьё сам выбирал. Вот сегодня он и решил на открытие сезона сходить, может, глухаря подстрелит?.. А что? Глухарь, бывает, килограмм на пять тянет весом! Пять кило хорошего птичьего мяса – неплохо для семейного бюджета на двоих! Однако вместо мяса глухаря, Юрий нашёл то, о чём даже не мечтал. Точнее, не мечтал найти в тундре, да ещё при таких обстоятельствах. Конечно, он бы лучше согласился, чтобы всё обстояло наоборот… К примеру, она там в болото провалилась, а он бы её оттуда вытащил! А? Сюжет для романа! Но ничего, можно и так, как получилось, в конце концов, не в сортирную же дыру он провалился?

Первое и единственное, что Юрий сделал, когда позавтракал – пошёл в «Бюро по трудоустройству населения», проверить новые вакансии в городе, потом надо было походить возле рынка, там очень много появлялось объявлений на эту тему, потом можно было посмотреть у одного крупного супермаркета, там тоже тумба стояла с объявлениями, где-нибудь да найдёт. Определённой профессии у него ещё не было, были права водителя категории «С» – это водитель грузового автотранспорта, на которые сдавал перед армией, да и всё.

Утренний город был не по-осеннему тёплым, на прозрачном лазоревом небе не было ни облачка, по улицам гулял ласковый ветер, жёлтая листва деревьев опадала на тротуары. Горожане спешили на работу, на перекрёстках Салехарда собирались вереницы машин. Машин в городе было много. Во дворах девятиэтажек легковушки стояли на тротуарах, детских площадках и газонах. Называется такая ситуация – нет в городе хозяина, а раз нет хозяина, то и архитектора в городе не найдёшь приличного. Потому и строили, где и как попало, кому и как придётся, особенно не задумываясь, куда и где будут ставить жильцы своё «автохозяйство».

По дороге к «бюро» Юрий встретил своего друга Рустама, товарища ещё по школе, с которым судьба свела так плотно, что они даже в армию пошли вместе на год позже положенного, служили в одном взводе, на одной погранзаставе города Диксона, который в нынешнее время и городом-то назвать трудно. Посёлочек заброшенный – не больше. Служить было нормально. Единственной разницей климатических условий для него были неожиданно сильные и затяжные пурги в Диксоне, наметавшие за раз до пяти метров снега.

Друг Рустам, как и положено носителю такого имени, был татарин, мусульманин, правда, грешил водкой по праздникам да мясо ел подряд любое, какое подадут.

Рустам, в отличие от своего друга, работу имел, был водителем большого внедорожника «Лэнд Крузер» и возил на нём большого начальника из какого-то департамента округа. Жил Рустам недалеко от Юрия, но жил в новом железобетонном доме на пятом этаже, в семье из пяти человек, у родителей, где Ураза-Байрам всегда больше праздник, чем Новый Год.

Рустам сидел в салоне машины, возле здания мэрии. Открыв свою дверцу, Рустам явно скучал, из динамика открытой двери неслась музыка. Поздоровавшись с Юрием, он вопросительно кивнул ему, спросив чуть удивлённо:

– Ты что так светишься сегодня? Никак, глухаря вчера взял?

Рустам охотником не был и вообще на природу любил, в отличие от Юрия, выезжать на транспорте, чтобы был домик, туалет и душ. Юрий ответил гримасой, какую обычно рисует молодёжь, когда знает, что оказался не на высоте в ситуации, но сам не виноват, виноваты обстоятельства.

– Так взял что-нибудь? – повторил Рустам.

– Жизнь взял, – ответил Юрий, – до сих пор в себя прихожу. Особенно сегодня. Вчера как-то не до того было.

– Провалился? – сразу угадал Рустам.

– Было немного, – Юрий обернулся, словно кто-то мог подслушать его вчерашнюю неудачу, – провалился я, Рустик, по самые уши.

Он голову поднял, на друга глянул и честно признался:

– Чуть не утонул. Уже башка одна из воды торчала.

– И-и как?.. – сбившись на слове, спросил тот.

– Да как… – Юрий подождал, – девчонка случайно мимо ехала да вытащила.

После таких слов, любой приличный парень вряд ли будет на друга смотреть, как на человека нормального, адекватного. Рустам так и посмотрел. Юрий увидел, пришлось пояснять:

– Ненка. Ехала мимо на упряжке. Там дорога есть. Оленья дорога. Аркан бросила на меня, к оленям привязала и… того. Вытащила.

– Во, дела! – восхитился тот, – Молодая?

– Молодая. Красивая, – Юрий вспомнил, – стройная такая… и как бы… не такая маленькая, как мы привыкли. Во! – и показал ладошкой рост Еси, вновь похвалил, – Сто шестьдесят. Красивая такая!

– Ишь, ты! – восхитился Рустам, – Вот бы наоборот?

– В смысле, что б я красивый был? – предположил Юрий.

– Идиот! Я про болото.

– Не получится так про болото.

– Почему?

– Потому что она грамотная в тундре, а мы нет. Она-то уж в болото это никак не попадёт.

– Звать как?

– Еся по-нашему.

– По-нашему? – не понял Рустам.

– По-нашему.

– Когда покажешь?

– Успеешь.

– Сильно красивая?

– Даже говорить страшно. Глаз оторвать не мог, даже моргал специально.

– Ишь, ты! С ногами?

– Да-а, – протянул тот, как вспоминая Есю, – с ногами такая… такая вся… Во! – показал он на себе грудь у девчонки приличного размера.

– Да ну? – не поверил тот, – Она точно ненка?

– Ну так!.. – Юрий указательными пальцами тут же глаза себе по сторонам вытянул в узкие щелочки, – Глаза – во!.. Но как бы?.. Большие! Учится в колледже этом… многопрофильном.

– Ага, – кивнул Рустам, – ага… во, тебе повезло! Я вот всю свою длинную жизнь хочу с красивой азиаткой познакомиться… плотно познакомиться. И по нолям! А ты – прыг в болото!.. Хитрый, гад!

Здесь к машине подошёл начальник. Рустам кивнул другу, крикнул дружески:

– Завидую!

И покатил прочь.

Юрий побрёл дальше. «Бюро по трудоустройству» находилось в районе старого города, сейчас идти в ту сторону совсем расхотелось. Как-то вспомнил Есю в разговоре с Рустамом и опять, как вчера, когда привёз её к зданию общежития, ничего не хотелось, кроме как увидеть девчонку ещё раз. Увидеть, увидеть… Как увидеть? Она, наверняка, приличная студентка, учится. Может, в колледж зайти? Предлог? Колледж, кстати, недалеко, пять минут.

Вместо колледжа Юрий пошёл дальше по улице, прямо в сторону городского православного храма. Храму было двести лет. Во времена Советов там находилось всё, что могло поместиться – от конюшни до детского картинг-клуба. Потом люди очнулись и восстановили храм Петра и Павла. Юрий как-то сам собой подумал, что ему уже двадцать один год. И что? Совсем немного. Молодой, красивый. Но тут будто кто-то сверху ему сказал: «Так двадцать один год, а ты только это заметил?»

Юрий даже оторопел, а ведь и в самом деле – двадцать один год! А что за ним? Что за этими двумя десятилетиями? Хорошо, первые шестнадцать – детство, а потом пять?.. Пять лет! Учился? Все учатся. Армия? Все в армию ходят. Да нет, рано ещё считать время, рано… И всё же у меня институт! Я уже учусь, целый год учусь. Он усмехнулся своим мыслям, но всё же, как не гнал их от себя, вынужден был признаться – двадцать лет пролетело, а он ведь и в самом деле не заметил? Так ведь и следующие двадцать лет не заметишь? Пролетят, оглянешься – там пусто? А как иначе? Так у всех, наверное? И он что мог, то сделал – в армии отслужил, в институт поступил.

Юрий поднял голову и увидел перед собой ограду храма. За ней высились купола «Петра и Павла». Храм был выкрашен бело-синей краской, купола сверкали золотом. Солнечный блик поселился на самом высоком куполе и слепил ему глаза. Юрий был крещёный человек, мать его – хирург, перед каждой сложной операцией читала какую-то молитву и крестилась, он видел это дома. Спросил однажды: «Помогает?» Она ответила: «Ты ещё не поймёшь».

Юрий подумал: «Если перекрещусь, может и мне поможет? А чем? Кто-то подскажет – что сделать?..» Надо бы самому это придумать. Он ещё раз глянул на купол и увидел, что блик стал уходить, тускнеть. Юрий как-то жуликовато оглянулся по сторонам, оглянулся ещё раз… не помогает, оглянулся в третий раз, робко, чуть ли не трясущейся рукой перекрестился… и тут же опять оглянулся – никто не заметил? Интересно, почему боюсь? Огласки, что верю в бога? И что? Сейчас все крестятся и все в церковь ходят. Мама говорила, что ходят в церковь сейчас умные. Может, и мне зайти? Нет. Рано. Потом. Перекрестился прилюдно – уже достижение!

Прямо перед ним был магазин продовольственный и через площадь – здание городского ЗАГСа. Интересно, если девчонку к ЗАГСу привести, как среагирует? Стесняться начнёт, кривляться. Впрочем, для них это серьёзно, не следует играть таким образом. Юрий сел в маршрутное такси на площади и укатил в «старый» город.

В салоне маршрутки Юрий набрал по сотовому телефону номер Рустама, когда тот ответил, спросил:

– Ты знаешь, что тебе уже двадцать один год?

– Так вместе ж праздновали? – ответил тот через небольшую заминку в мозгах.

– Это я помню, просто двадцать лет пролетело – заметил?

– Да нет.

– Следующие пролетят – что будешь делать?

– Не знаю.

– Так надо знать! Делать что-то надо!

– Я за рулём. Давай в другой раз, – и отключил свой телефон.

В «бюро» сказали обычное – для Вас пока ничего нет, хотите на уборку территории? Юрий попросил посмотреть что-нибудь из предложений для водителей, но предложений не было. Машинист автогрейдера – пожалуйста, права машиниста есть?

Обратный путь он проделал пешком. Мыслей прибавилось, потому как ощущать без мыслей свою никчёмность и бесполезность в большом городе, в родном городе, человек не может. Дорога его шла мимо студенческого комплекса колледжа. Юрий тоскливо глянул в сторону зданий, где сейчас должна была учиться Еся, вздохнул шумно, в голове мигом прокрутилось несколько вариантов зайти и встретиться с девчонкой, но ни один вариант не подошёл.

От большой скуки и осознания своей полной никчемности, Юрий, вместо того, чтобы искать какие-либо объявления о трудоустройстве, повернул в сторону гаражей, где находился его мотоцикл, и отправился туда.

Осеннее солнце грело по-летнему. Солнечные блики искрились на спицах мотоцикла. Тёплый воздух плотной массой напирал навстречу, немного пахло пролитым бензином на разогретом асфальте. Юрий подкатил к колледжу, постоял немного невдалеке от общежития Еси. Шлем не снял, подумал, что, наверное, сейчас похож на школьника, тайно влюблённого в одноклассницу, тайно подглядывающего за ней через окна её квартиры. Такое тайное стояние ни к чему не привело, Юрий плюнул на свои чувства и на новые, вчера родившиеся отношения, дал как следует «газу» так, что прохожие обернулись, да рванул на скорости вперёд. Куда? Да никуда. Вперёд.

Еся этим утром сидела на занятиях по фонетике. Фонетика, если не изучать этот предмет плотно, занятие довольно скучное. Представьте себе, сиди и разбирай отличие между тем, как слово пишется, от того, как оно произносится, тем более, если у одного человека произношение «екающее», а у другого «икающее»? Вначале было смешно, потом нудно. А может, учат неправильно? Куда министр образования смотрит?

Еся сидела рядом с Машей у окна, которое выходило на парадное крыльцо корпуса, Люся сидела за ними. Вместе с Люсей сидел за партой мальчик по имени Николай. Мальчик был русский, но на Есю смотрел пристальней, нежели на Люсю. Люся не обижалась, приговаривая при каждом удобном случае, что он «сдвинутый по фазе» на восток. Еся, втихаря, на коленках, открыла википедию интернета на своём планшете, написала имя «Юрий», нажала «Ввод». Википедия мигом выдала ей всё, что сама знала об имени Юрий.

– Окотэтто? – шепнули сзади голосом Николая. Еся обернулась на свою фамилию, кивнула вопросительно головой.

– У меня отец с друзьями едет на треколах через Обь на Полярный Урал… – прошептал он так, словно приказ зачитывал, – рыбалка… всё цивильно – домики, вода горячая… хочешь?

Отец Николая был приличным по уровню чиновником в городском коммунальном хозяйстве, имел связи и положение. Сам Николай особенно этим не пользовался, но при случае мог козырнуть особыми возможностями, а особенно деньгами.

– Хочешь? Два места впереди трекола я обещаю.

– Нет! – сказала Еся почти на ходу, поворачиваясь обратно, показав этим, что ей такие поездки совсем не интересны.

– Там есть квадроциклы, – шёпотом настаивал тот ей в спину, – можно покататься по горам… там озеро, и на нём гидроциклы…

– Нет! – сказала тихо Еся. – Не хочу!

– А что ты хочешь? – как-то запальчиво и даже где-то с обидой шепнул тот.

– Еська мужика своего хочет! – хихикнула рядом с Николаем Люська, – Еська себе мужика вчера нашла, Коля… настоящего! О! – Люська при этом восклицании руки в локтях согнула кулаками вверх, – Шея, как у быка! Будешь к Еське приставать – забодает!

– Дура! – шепнула та подруге, не оборачиваясь.

– Последние парты?! – громко призвала к порядку преподаватель.

– А хочешь, – не унялся Николай, словно и не услышав Люську, – утром в субботу летим через Москву в Сочи, вечером на месте, в воскресенье летим обратно… утром здесь!

– Нет! – отрезала шёпотом Еся.

– Сколько ж это стоит? – повернулась вместо неё к Николаю Маша.

– Одна ночь! – тут же брякнула Люська, – С ночёвкой же зовёт, не поняла?

– Та-ак, – в уме стала подсчитывать Маша, – до Москвы – двенадцать тысяч, там ещё столько же… обратно… в Москве… в Сочи… – и здесь же таинственно, – Еська, это по новому курсу не более полутора тысяч баксов, не соглашайся, он привык к дешёвкам из соседнего ПТУ.

– Не соглашаюсь, – шепнула Еся.

– А хочешь… – начал Николай, явно серьёзно, не слушая подружек.

– Не хочу! – обернулась Еся и сказала это вслух. Аудитория в двадцать пять человек обернулась на них. Преподаватель замолчала, посмотрела выжидательно. Николай опустил голову.

Машка показала подруге Еське вытянутый из кулака большой палец под партой, молодец, мол! Отшила! Тут же заглянула в её планшет, увидела слово «Юра», тут же на своём планшете написала что-то, показала Есе, там чёрным по белому вопрошали: «Любишь его?» Еся быстро и мило ответила по-дружески уже привычное: «Дура». Тут же пошла переписка с поворотами планшетов:

Маша: «Ну, хотя бы нравится? Или так – посидели, разошлись?»

Еся: «Нравится».

Маша: «Замуж пойдёшь за него?»

Еся: «Какой замуж? Учиться надо!»

Маша: «Так гражданским браком? Ему хорошо и ты при парне».

Еся: «Ему почему хорошо?»

Маша: «А что, с тобой плохо?»

Еся: «Не знаю».

Маша: «Обернись на Колю. У него уже слюна по подбородку течёт от одной мысли, что ты согласилась с ним в Сочи лететь!»

Еся: «Борьку пусть приглашает!»

Машка прыснула смехом на весь класс. Борька был их сокурсник, мальчик нежный, скромный, с влажными глазами, «мокрыми» губками и очень… очень женственный. Так бывает.

Езда Юрию очень быстро надоела. Остановился он на высоком берегу реки, прямо над старым речным портом. Вниз к реке вела деревянная лестница с перилами, уходя метров на тридцать вниз. Там стояли речные краны, пара буксиров и один небольшой сухогруз. Юрий подумал о том, может ли ему подвернуться работа в речном порту, хотя бы до окончания сезона навигации?.. А кем?.. Действительно – кем? А никем!

Мотоцикл нёс его дальше по городу, хотя дальше по городу было ехать некуда, потому ехал как-то так, петляя, как по кольцу. Кольца в городе тоже не было. Пару раз он привлёк к себе внимание двух сотрудников ГИБДД, один уже жезлом хотел взмахнуть, но передумал. Юрий сбавил скорость и пошёл в городской норме «сорок».

Дорога вывела его на загородную трассу. Ехал по полупустому шоссе и думал о том, как и где найти себе работу, да такую работу, чтоб по душе, да такую, чтоб и зарплату платили нормальную, да ещё, чтоб коллектив… На дорогу выскочил огромный упитанный заяц и, прижав уши к спине, стрелой перемахнул шоссе, по откосу спускаться не стал, а просто сиганул с откоса вниз и скрылся в кустах придорожной ивы. Юрий резко остановился, глянул в тундру – далеко шевельнулись ветки кустов – ушёл. Вот бы ты мне попался тогда в лесу!.. Так. А куда я еду?.. Он посмотрел вперёд – перед ним уже виднелись контуры выставленных самолётов и вертолётов, отслуживших свою службу и теперь стоящих на постаментах в виде памятников вдоль дороги на повороте к аэропорту. Куда еду? Что мне там, в аэропорту? Дальше на переправу? На Обь? А что на переправе? Паромы? Река? Буксиры? Город Лабытнанги? Что?..

Он развернулся и покатил обратно в Салехард.

В городе делать тоже было особенно нечего. Загнав байк в гараж, Юрий ушёл домой и весь день пролежал на кровати. Вечером позвонил Есе… Она говорила с ним весело, беззаботно, можно сказать, весьма заинтересованно, но… во встрече сегодня вечером отказала. Учёба. Вообще, эти первые недели в сентябре – самые загруженные. Позвони через… через пару дней?

Юрий позвонил Рустаму, тот находился ещё у себя в гараже, менял колесо, был занят. Юрий пересчитал, кому ещё мог бы позвонить? Пересчитал, но звонить не стал. Все тоже будут заняты, все тоже чем-то заняты, все тоже кем-то заняты. Так складывается мир, что если нет окружения, которое обычно создаётся на рабочем или служебном месте, то ты и не нужен, в сущности, никому. Конечно, друзья – есть друзья, но у них-то как раз свои рабочие места и своё окружение, которое тоже никуда не выкинешь, и у них по этой причине тоже не всегда есть время для таких вот… бездельников.

Поздно вечером вернулась с работы мама. После ужина позвала в кухню сына, пока мыла посуду, сказала:

– Может, тебе попробовать куда-нибудь завербоваться, раз здесь не можешь работу по душе найти?

Юрий подумал, помолчал и ответил:

– Я уже думаю, может, хватит по душе работу искать? Устроиться на любую, что есть в «бюро»?

– Смотри, работать тебе. Только это сложно – работать там, где душа не лежит. Обычно у молодых такая работа заканчивается стычками с начальством и даже увольнением. Молодые – горячие, сами всё знают, всё умеют, только делают не очень правильно и хорошо, а если ещё и не любят то, что делают… В общем, решать тебе, но я бы посоветовала, всё же хоть до зимы поискать работу и устроиться так, чтоб не увольняться через неделю.

Юрий смолчал. Он был согласен. Он во всём всегда соглашался с мамой, может, потому, что мама никогда не давила материнским авторитетом и не торопила с решением в жизни? Но он совсем был не согласен со своим сегодняшним положением некоторого изгоя общества, который никому не нужен и нигде не устроен. Другими, умными словами – не внедрён в социум.

На следующий день он вновь позвонил Есе. Поговорили недолго. Еся сказала, что вот завтра?.. Завтра среда, и у них в колледже занятия окончатся пораньше, а потому и задания все свои она сделает пораньше.

Однако в среду ничего не вышло, появились какие-то непредвиденные обстоятельства, о которых Еся говорить с ним не хотела, и у Юрия очень живо на всю грудь мужскую шевельнулось чувство ревности. Однако, мучиться подозрениями не пришлось, позвонил Рустам, отвлёк от бессмысленной и глупой возни мозгами.

– Представляешь, я сегодня еду со своим директором департамента, так? По объездной дороге едем, чисто везде, пусто, смотрю: на обочине лежит сумка… Ага, и я сразу вижу, понимаешь, сумка эта… как её?.. Инкассаторская, ага?.. Я торможу, быстро выхожу, смотрю, оглядываюсь – пусто везде. Подбираю сумку, несу в машину, с директором рассматриваем, ага? Там прямо вот выпира-ают деньжищи-то! Прямо выпира-ают! Но пломба есть, снаружи не видно, сколько денег!..

– И что? – не удержался Юрий.

– Как что? – даже замер тот, – Сразу директору говорю, надо в банк какой рвать, или в полицию. А что? – он послушал Юрия, но тот молчал, – Себе, что ли, брать?

– Не знаю, – замялся Юрий.

– Не-ет… нет, – решительно сказал тот, – Ты что? Аллах на небе… понимаешь? Всё видит. Нельзя. Дурной поступок вернётся к тебе, – он чуть помолчал и нерешительно, словно чего-то боялся, спросил: – А ты что, взял бы?..

– Не знаю, – проговорил Юрий, подумал, представил себя в такой ситуации и вновь, – не знаю…

– Очнись, друг! – попросил Рустам, – Один такой поступок – и вся жизнь потом… пустые слова. Чужие деньги. Радости не принесут.

Юрий опять смолчал, опять представил: а как бы он нашёл такую сумку с деньгами?.. Нашёл ведь, не украл? Нашёл!.. М-да… совсем худо. Скорее всего – взял бы. Тихонько так, без разговоров лишних, без бахвальства, просто взял бы и оставил себе… Странно. Юрий попрощался с Рустамом, прошёл из своей комнаты в зал, где у матери висела на стене икона Иисуса Христа, встал перед ней и посмотрел в глаза Богу… Хоть и крещён был, но молиться не умел. Посмотрел в глаза богу и спросил кого-то:

– А почему Рустам не взял? Он меня лучше? Просто денег нет сейчас, вот я и подумал так… – дальше не договорил, осёкся, замолчал, потому как внутри себя услышал: «Не надо извиняться».

К концу недели случилось событие, которое перевернуло скучнейшую жизнь молодого человека полностью. Мама пришла вечером рано, после операции, и спросила на всю квартиру сына:

– А как ты смотришь на возможность поработать в охотзаказнике? Это не заповедник, а специально содержащееся хозяйство, куда приезжают охотники и охотятся. Деньги за это платят…

– Откуда такая новость? – Юрий вышел из комнаты.

– Я сегодня оперировала как раз человека, кто заведует этим заказником, он случайно обмолвился, что вот был бы помощник, так не повредил бы ногу… Ну да это неважно. Я спросила про тебя, рассказала, так он сразу же и согласился. Поедешь? Только это не близко. Зимой можно на снегоходе за пару-тройку часов добраться, а летом… да и сейчас… на катере полдня добираться по протокам реки.

– А ты? Как ты здесь? Одна.

– Ты за меня не волнуйся, – села мама за стол и стала чистить картофель, – я тут как-нибудь, а тебе надо хоть на какое время, хоть что-то… Тем более, ты у меня из тундры бы и не вылезал, если бы можно было, охоту любишь, природу… я подумала, что это для тебя.

– Не знаю, – пожал плечами Юрий, – я о такой работе никогда не думал. Посмотреть бы?

Мама включила газовую плиту, поставила на неё сковородку, попросила:

– Телефон мой принеси.

Юрий принёс ей сотовый телефон, мама быстро набрала номер, сказала туда:

– Сергей Ефимович, это Шиловская… да-да, я тут с сыном говорю… да вот молодёжь нынче какая… говорит, посмотреть бы ему?.. Так. Хорошо. Как звать?.. Хорошо.

Она рассмеялась, сказала коротко:

– Да не знаю, есть ли у него девушка? Не говорит, но вздыхает уже. Спасибо.

Телефон отдала сыну и объяснила:

– Сергей Ефимович сказал, что можешь прокатиться туда, посмотреть, если подойдёт, то он тебя берёт без разговоров, если не подойдёт, поживёшь там пару дней и возвратишься домой. В субботу утром туда идёт катер. В полдень будете на месте, в воскресенье после обеда катер идёт обратно в город. Вроде как какие-то охотники едут на выходные, он позвонит капитану, тебя возьмут… – здесь она улыбнулась и договорила, – он сказал, что можешь туда взять свою девушку. Мест хватит. Девушка есть у тебя? Молчим? Что, с характером твоя принцесса тундры?

– А куда ехать?

– Куда-то другим берегом реки, по протокам, километров сто, может больше, может меньше. Что сказать?

– Так это завтра?

– Завтра.

– Еду, – сказал он решительно.

Тут же Юрий вернулся к себе в комнату, взял свой телефон, набрал номер Еси. Сегодня, в пятницу, она была занята. Вчера сказала, что в пятницу у них какой-то факультатив, который проходит раз в месяц, потому пропустить она не может.

– Алло! – браво сказал Юрий, – Северное сияние? Привет, это я.

– Привет, – успела выговорить она, а Юрий тут же обрушил на неё поток слов и предложений.

– У меня дело есть, тут один знакомый пригласил меня в гости… это как бы… это двести километров по реке вниз, на охотничью заимку, а?.. Я сказал, что один не смогу, ну, он сразу и говорит – приезжай с девушкой. Ты как?

Молчание, повисшее в телефоне, заставило Юрия усомниться в своей уверенности, уверенности в том, что Еся должна согласиться, что Еся просто была обязана согласиться, всё-таки – охотничья заимка, воля, тундра, это же всё её… всё родное, так сказать?..

Нерешительность девушки продолжалась какие-то секунды, но разве этого мало? Секунды жизни, секунды чувств, секунды страданий, сомнений и решений.

– Я не знаю, – совсем без фальши в голосе произнесла она, – а когда назад в город?

– В воскресенье, после обеда, вечером дома.

– Это с ночёвкой? – вновь без тени смущения и какого-то девичьего страха, спросила она.

– Ну да, – чуть ли не с бахвальством ответил он, – ну ты не думай… что ж там, места не будет тебе? Я тебе своё отдам! А сам уйду в тундру спать, я могу, я умею…

– Да я не про это, – едва не рассмеялась она, – а подумать можно?

– Так завтра утром уже ехать! – напомнил Юрий.

– Перезвони через полчаса?

И трубочку свою отключила. Юрий посмотрел глупо на свой телефон и возмутился:

– Что ж тут думать? Ехать надо! – набрал номер Рустама и сразу выложил ему все свои новости.

Рустам, оказалось, знал эту заимку, точнее, он назвал её охотхозяйством, но Юрию слово «заимка» нравилось больше: более романтичное, более экзотичное.

– Ты там был? – спросил он.

– Я не то, что был, я туда на «моторке» шефа нашего департамента возил. Места обалденные! Но долго ехать, часа два с половиной на хорошей скорости. Мы даже запасной бак горючки брали. Река рядом, точнее, большая протока, потому тихо всегда и рядом мелкая речушка течёт. Рыба, знаешь, прямо на отмель выходит, я одну с ружья застрелил! А тебя как берут, на «постоянку»?

– А как ещё? – возмутился Юрий, – Только я вначале сказал – поеду, посмотрю. Надо же знать, на что подписываешься? Еську с собой беру.

– Ишь, ты? – позавидовал Рустам, – А там как… там отдельная комната?

– Отдельная комната – от неё зависит, – сказал Юрий.

– Лихо. Я бы тебе показал на карте, где это. Приезжай ко мне?

– Нет. Не надо, – отмахнулся Юрий, – зачем? Гляну наяву. Потом уже на карте, да и что мне карта скажет?.. Мне же там работать, а не карту разглядывать.

– Я бы тебя сам туда отвёз… но шеф в субботу собрался вверх по Оби прокатиться, лодку не даст.

Еся, едва переговорив с Юрием, тут же достала все вещи, что были у неё для походов в тундру, быстро всё осмотрела, сложила на стуле стопкой. Подруги – Маша и Люся, уже сидевшие дома после занятий, так и не нашедшие за прошедшую неделю себе парней, вопросительно и выжидательно смотрели на такие приготовления, молчали. Очевидно, ждали разъяснений от подруги, но подруга, как специально, всё делала без лишних разговоров и все её приготовления никак не говорили о том, что она сейчас что-то начнёт пояснять. Первой не выдержала Люся, слезла со своей кровати, подошла к стулу, где лежали вещи, приподняла край, посмотрела, словно так могла что-то определить, глянула на подругу Есю и кивнула ей принципиально вызывающе. Еся увидела, но ничего не сказала. Приготовив все вещи, посмотрела на часы, села на кровать свою, взяла телефон сотовый, сказала туда:

– Юра? Привет, это Северное Сияние. Я согласна. Когда мне ждать? Ты заедешь за мной? Хорошо. Надо брать какую-нибудь провизию? Есть что там будем? Должно быть? Ладно…

Телефончик отложила в сторону, прилегла на спину с загадочными глазами, посмотрела в потолок и произнесла тягуче:

– Еду с милым на океан. На океан зовёт, – протянула она таинственным голосом, – думаю, под шум океанской волны сделает мне предложение… и признание… Нет, наоборот – признание, а потом предложение. Когда-нибудь слышали признание в любви под шум океанской волны? – посмотрела она вначале на Люсю, которая окаменела, потом на Машу, у Маши челюсть отвалилась, продолжила загадочно:

– Ой, девочки! На океане, даже на Ледовитом, под шум прибоя он объяснялся мне в любви, а потом, прижав руки мои к своей груди, опустился на колени и, стоя на коленях, убеждал меня выйти за него замуж, потому что я… только я… только я нужна ему… Только я!

Маша язык проглотила, Люся, параличом охваченная, забыла все слова. Потом разом девчонки выпалили:

– Когда едете?

На катере из команды, которую ожидал увидеть Юрий, было всего два человека – капитан и моторист. Капитан глянул на него, потом на его довольно объёмистый рюкзак за спиной, потом на Есю, стоявшую рядом, глаза его заметно оживились, когда скользнули по ладной фигуре девчонки, по обтягивающим бёдра джинсам, потом влажные губы спросили:

– А у меня что-то нет на вас плацкарты?

– Мы от Сергея Ефимовича, – сказал, сгорая от стыда за такие слова, Юрий.

– А-а, – протянул тот, – вона как! – и дыхнул на Юрия острым, явно свежим, запахом водочного перегара, – Ну-у… раз от Сергея, да ещё Ефимовича… проходите. Сидеть где будете – внизу или вверху?

– Нам без разницы, – сказал Юрий.

– Тогда садитесь без вашей разницы, – согласился капитан и явно качнулся.

Еся при этих словах очень как-то доверчиво и очень беззащитно ухватилась за локоть Юрия двумя руками, сумка на её плече качнулась и слетела вниз. Юрий взял сумку, забросил себе за спину и кивнул Есе на трап:

– Сможешь?

Она прошла первой по качающемуся трапу, тут же нашла место на корме, на боковой лавке. Юрий присел рядом, рюкзак и девчоночью сумку поставил у себя в ногах.

Катер был совсем небольшой, с десяток мест было в кабине, на корме две лавки, где могли уместиться по три человека на лавку. Сидел катер довольно низко, до воды можно было дотянуться рукой. Пассажиров было всего восемь человек. Три частных предпринимателя, среднего возраста, пёстро разодетые, выехавших на выходные водки попить да в какую-нибудь живность пострелять; пожилая пара – муж с женой, что работали на заказнике подсобниками, по говору очень походили на коми, или как за Обью говорят – зыряне, лет по семьдесят обоим, да Юрий с Есей.

День выдался погожий, тёплый. Очень походило на бабье лето. Небо по всему горизонту синело чистотой. Ветер почти не гулял, воздух был спокоен и умиротворён.

Катер ещё не отошёл от причала порта, когда на корму вышел один из предпринимателей, мужчина лет сорока, ухоженный, с глазами начальника, в защитном походном костюме, отвёрнутых ниже колена рыбацких сапогах и кожаной кепке сверху – всё было свежее, новое и блестело явным походным шиком и лоском. Он приложил два пальца к козырьку, как это делают герои иностранных фильмов и, склонившись к ним, отчётливо, нарочито громко и выразительно, произнес:

– Дядя Геня меня зовут! А вы, молодые люди, никак на прогулку? Могу сразу сказать, что поездочка ещё та будет, потому лучше держаться меня, со мной не пропадёшь. Верно, «чижик»?

И с этими словами указательным пальцем легонько, игриво и бесцеремонно «щёлкнул» Есю снизу-вверх по носику. Еся дёрнулась корпусом назад, дядя Геня усмехнулся, выпрямился и очень нагло, сально осмотрел Есю. Юрий вначале даже не понял ничего, подумал – может, знакомы, может какой работник колледжа, может… Через секунду понял, что незнакомы. Волна ярости, впервые после службы в погранчасти, окатила его по самую голову, голова загорелась, глаза вспыхнули, и он холодно, спокойно произнёс:

– Дядя, ты для начала руки в штаны себе засунь. И там привяжи покрепче. А то пальцы поломаешь.

– Да ты что, малыш? – удивился дядя Геня, но глаза как-то метнулись в сторону кабины, где устроились друзья, – Ты суръёзно? – поковеркал он слово.

– Да ты даже не представляешь, как для тебя с этой минуты всё может стать серьёзно. Потом захочется взад вернуть (сказал специально грубо и пошло), да не получится. Процесс, дядя, необратимый.

– Мальчик мой, – хотел взять его двумя пальцами за ворот куртки тот, но не успел, Юрий мгновенно перехватил его два пальца, сжал в кулаке и чуть надавил вниз, взяв, что называется, на излом… дядя Геня подался вперёд, качнулся, ноги слегка согнулись в коленях, лицо его переменилось и сразу покраснело. Юрий легко поддал носком сапога ему в подколенную чашечку, и дядя Геня мигом оказался на коленях перед Есей. Она ещё больше отшатнулась на спинку лавки. Здесь Юрий пальцы опустил, тот тяжело поднялся, глаза сверкнули, рот перекосился и сделал глубокий резкий выдох… Сразу не было понятно, что хотел сделать дядя Геня, но из кабины вышел второй мужик, чуть моложе на вид и крикнул:

– Генка! Водка стынет, сколько тебя ждать можно?

– Иду, Лёха, иду, – милостиво согласился дядя Гена покинуть корму катера.

У самой кабины обернулся, хитро улыбнулся Юрию и сказал злобно:

– Так мы вместе едем, остановок не будет, не сойдёшь – не выпрыгнешь, ты хоть это понял? – потом очень тихо добавил, – Щегол.

Едва он скрылся, как Еся тут же повернулась к Юрию, сказала взволнованно:

– Зря мы поехали, здесь плохие люди. Надо вернуться. Давайте скажем капитану, что мы передумали?

– Да всё будет хорошо, – успокоил он, – обещаю. По меньшей мере, обещаю, что этот тип нас волновать не будет. Такие страшными только кажутся, подонки всегда трусливы, как бараны. Да и почему мы должны сходить с катера, а не они? – он посмотрел на Есю.

Еся тяжело и протяжно вздохнула. Юрий наклонился к ней и сказал очень убедительно, по-мужски:

– Представь, что мы потом будем друг другу говорить, как вспоминать нашу первую поездку, если даже в глаза друг другу будет стыдно смотреть за такое малодушие?.. Мы сильные. Я с тобой.

Еся вздохнула ещё раз, глянула искоса на Юрия и спросила хитро:

– А что, будет и вторая поездка?

– Обязательно.

– А когда будем в глаза друг другу смотреть?

– Н-ну… я не знаю, – Юрий плечами простецки пожал, – может, через год?

– Почему так долго?

Юрий уставился глазами в дощатый пол катера, осмысливая, как ему понимать такой вопрос, потом сказал уже на всякий случай:

– Я про то… что… через год, день этот сотрётся в памяти, а наша шаткость духа, она останется в памяти, вспоминать будет нечего, а если и есть, так стыдно будет.

– У тебя есть запасное ружьё?

– Нет. Я и это взял, только так, на всякий случай. Вроде как посмотреть едем?

Катер забурлил винтами, быстро набрал скорость и вышел почти на самую середину Оби. Река была пустая, на открытом пространстве дул ветер, течение самое противное – рябь такая, что волна достигала двух баллов. Судно регулярно кидало волной по сторонам. Капитан стоял у штурвала в кабине катера, иногда к нему подходил «дядя Геня» и подносил «рюмку водки». Капитан уверенно опрокидывал её в глотку, не закусывал, упрямо, истерично выкатив глаза вперёд, вёл свой корабль вниз по течению.

Часа через полтора спуска по реке, пошли многочисленные протоки с обеих сторон. Юрий и Еся так и сидели всё это время на корме, в салон не заходили. К ним несколько раз выходила пожилая пара коми-зырян, приглашали закусить, но молодые люди отказывались. Тогда дедушка вынес им на корму два жареных куриных окорока с хлебом на газете, сказал громко:

– Что ж вы не едите? Надо кушать.

Юрий пробовал отказаться, сказав, что у них есть, но мужчина сунул еду прямо им на колени, рукой махнул и заковылял в кабину катера.

Через час он вышел снова, как-то тревожно огляделся вокруг, словно в этой однообразной местности можно было что-то отличить. Повертев головой, спросил Юрия, склонившись к нему корпусом:

– Тебя как звать?

– Юрий.

– Меня звать Григория, – представился он совсем беспокойно, – просто Григория. Лучше на «ты», мне так привычнее. Юрий, мы ведь вот сейчас проехали тут маленькую берёзку, так? С этого края?

– Не видел.

– Перед протокой стояла? – и он указал на ближний левый берег реки.

– Была берёзка, – сказала Еся, – подальше от неё ещё две стояли.

– Ну, так я же ему говорю, что он проспал протоку, повёл нас дальше по реке! – возмутился он, – Пьяный дурак!

С этими словами скрылся в кабине. Через минуту оттуда стал слышен крик, брань, голосов было вначале два, но скоро стали орать все, кто был в кабине, после чего «дядя Геня» и ещё один его товарищ вывели на корму Григорича под руки, посадили на лавку напротив Юрия и Еси и, погрозив кулаком, сказали:

– Здесь сиди и тухни!

– И к дяде капитану не лезь со своими советами, ты здесь никто! – напомнил дядя Гена, – Тоже мне… п-повар лосиный! А капитан знает, куда нам ехать. Пошли, Лёха, капитану налить надо, стресс снять.

Григория испуганно смотрел на них и не отвечал. Предприниматели ушли, Григория опять стал оглядываться и произнёс безысходно:

– Точно ушли дальше. Вот дураки! Он пьяный, не соображает ничего, а они его защищать!.. Ничего не изменилось, у кого власть и деньги, тот делает, что ему хочется, – тяжело вздохнул он.

– Вместе пьют, потому защищают, – сказал Юрий, ощутив, что во время появления двух предпринимателей на корме, Еся почти вжалась в него своим телом.

– Погибнем, – сказал Григории.

Юрий не нашёлся что ответить, Еся тоже промолчала. Через пару минут на корму вышла супруга Тригорина, села рядом с ним, сказала:

– Пролетели мимо, прав ты, Тригорин, я поначалу-то и не заметила, теперь вижу – не наши места.

– Это тётя Настя, – сказал Тригорин громко, – а это Юра, а тебя как? – глянул он на Есю. Она сказала своё имя. Тригорин, сквозь шум винтов, на удивление услышал.

– Еся? Это ты у нас по-какому? По-ненецки?

Наконец капитан приметил какую-то протоку, и катер лёг на левый борт, река осталась позади. Протока была не очень широкая, но явно очень глубокая. Вода в ней была тёмная, немного мутная, похожа на обскую, но без волнения и ряби на поверхности. Катер шёл, как по зеркалу, оставляя за собой расходящуюся треугольную полоску развода.

На корму вышел дядя Геня, огляделся вокруг, словно ничего особенного среди пассажиров и не произошло, сказал, как крикнул:

– Вот они и угодья! А ты тут брехал – проехали мимо! – глянул на Григорича и презрительно сказал ему одному, – К-комяк!

Тётя Настя при этих словах с ненавистью посмотрела на дядю Теню, но смолчала. Юрий не вмешался, Еся отвернулась в сторону.

Через полчаса на нос катера вылез сам капитан, встал там, приложил руку к козырьку капитанской фуражки и стал смотреть. Смотрел долго, ничего не высмотрел, спустился на корму, посмотрел отсюда, сказал что-то и ушёл в кабину. Катер здесь резко, на всём ходу, наклонился на левый борт, хотя и шёл ближе к левому берегу, и заложил такой вираж, разворачиваясь в обратную сторону, что чуть не зачерпнул воды бортом. Почти развернувшись, он крепко добавил обороты, винт сзади выбросил буруны пенистой воды, катер просто рванулся вперёд, здесь же гулко обо что-то ударился под водой, под бортом резко треснуло, как разорвало… Катер зарылся носом в воду так, что даже вытащил на поверхность гребной винт… все, кто был на корме, полетели в воду, судно мигом остановилось… через две секунды очень быстро, без лишнего шума и пузырей, катер пошёл ко дну.

От удара Юрий и Еся перелетели через весь катер вместе и вместе плюхнулись в холодную воду речной протоки. Юрий вначале, в суете, не сообразил, что делать? До берега было не более десяти метров. Прямо перед ним ещё плавал его рюкзак своим хвостиком завязки вверх, Юрий ухватил его, быстро повернулся, увидел в метре от себя Есю, голова её была мокрая, сама перепуганная, сумки с её поклажей рядом не было. За Есей бултыхали руками Григорич с тётей Настей. В руках Григорича бился о воду маленький вещмешок. Юрий без слов ухватил Есю за руку и потащил вместе с рюкзаком к берегу. Через пару метров, рюкзак свой швырнул изо всех сил на берег. Получилось. Они добрались до земли. На берег Юрий вывел Есю за руку. За ними, тяжело дыша, вылезли Григорич и тётя Настя. Берег был обрывист, и вода здесь сразу начиналась с глубины. На берегу они вновь глянули друг на друга, Юрий спросил:

– Жива?

Еся кивнула, оглянулась назад, сказал испуганно:

– А остальные?..

По воде к ним плыли две головы сразу. Юрий узнал в одной дядю Геню, в руках которого тонул и тянул и его на дно массивный рюкзак, вторая голова принадлежала Лёхе. Тут же за ними показались ещё две головы. В одной Юрий признал третьего предпринимателя, в последней, по тельняшке, определил моториста катера. Тот, что предприниматель, явно только-только выпустил из рук голову моториста, похоже, вытаскивая его из воды наружу за волосы. Капитана видно не было. Все четверо быстро гребли к берегу.

– А капитан где? – крикнул им Юрий, словно они могли что-то сейчас видеть или соображать.

– А, да пошёл он в баню, твой капитан! – ответил дядя Теня, отфыркиваясь от холодной воды, загребая по собачьи и толкая рюкзак перед собой под водой, – Рванина, пить не умеешь, что берёшься? Сволочь! Приплыли, называется!

Через полминуты все выбрались на берег. Капитан так на воде и не появился. Юрий быстро стянул с себя сапоги, быстро вошёл в воду, быстро выплыл на место гибели катера и там ловко, изогнувшись телом, нырнул на глубину. Вода сомкнулась над ним, и на берегу как-то стало в природе тише. Все сидели на рыжем мху, смотрели на тихую гладь реки. Прошла минута, Юрий не появился.

– Вот дурак! – сказала дядя Геня громко, для всех, – Гер-рой-геморрой! Туда же!.. Показал себя и пропал! Да и хрен с ним! – глянул на Есю, тут же, – Меня-я держись!

Тут над водой с шумом возникла Юркина голова, за ней показалась безжизненная голова капитана. Дядя Геня крикнул ему:

– Дохлый?

– Не знаю! – отплёвывался Юрий, подтаскивая тело капитана к берегу. Григорич и тётя Настя тут же подошли к воде, чтобы помочь вытащить человека на берег.

– Да он сдох уже, что ты его таскаешь? Отдай рыбам! – насмешливо спросил-посоветовал дядя Геня, глянул на своих друзей, что сидели и тяжело дышали рядом с ним, – Верно, Лёха?

Тот, что был Лёха, промолчал. Третий друг сказал примирительно:

– Ладно тебе, может ещё откачать можно?

– Ты чего, Костик? Этот хрен тебя чуть не угробил! Водила речной телеги!

– Не кричи, – сказал Костик как-то уверенно, и дядя Гена мигом замолчал.

Юрий вытащил тело капитана на берег, Григорич тут же стал ему щупать пульс, тётя Настя хватала себя за челюсть, что-то причитала. Юрий быстро подложил свою куртку под шею капитана, чтоб лицо смотрело назад-вверх, стал делать искусственное дыхание, крикнул Григоричу:

– Дыши ему в рот!

Григорич припал губами ко рту капитана. Дядя Геня увидел и рассмеялся:

– Ты, Григорич, его ещё в зад поцелуй! Может, очнётся?

Через минуту, вторую, капитан не очнулся, через минут пять усилий, Юрий обессиленно сел рядом, Григорич посмотрел на него и сказал:

– Поздно. Много воды нахлебался… или сердце слабое, не крутит мотор. Однако хоронить надо.

Юрий поднялся, надел сапоги, рюкзак открыл, глянул туда, стал молча доставать кое-какие вещи, намокнуть ничего не успело. На свет появилось ружьё, что-то из одежды запасной. Потом Юрий осмотрелся вокруг, спросил одну Есю, как старшую:

– Что скажешь, где костёр будем разводить?

– Да вон на пригорке, – кивнула она в сторону от реки, – ветер слабый, может, там дует немного? Да и надо, чтоб огонь с воды виден был.

Дядя Геня тоже проверял свой рюкзак, вытаскивая на свет оружие дорогое, столь дорогое, что на нём блестела инкрустация. Ружьё было пятизарядное, с коротким и от этого каким-то хищным стволом. После вытащил две литровые бутылки водки, положил осторожно на мох, какие-то многочисленные консервы, что-то ещё… Глянул насмешливо на Юрия и сказал:

– Ну что, молодой, доказал всем, какой ты храбрый и отчаянный парень? Поупражнялся с трупиком? Спас-сатель! Не умеешь – не берись!

Юрий без слов собрал все вещи обратно в рюкзак, закинул его себе на плечи и пошёл с Есей вверх на пригорок, где она решила развести костёр. Григорич с тётей Настей, не сказав ни слова, также поднялись и пошли следом. Дядя Геня всё проверял вещи из рюкзака, остальные молчали. Моторист не знал, к кому примкнуть, пьян он не был, явно в гибели катера не виноват. Лёша и Костик поглядывали на ушедших, потом на друга Гену, наконец, Костик сказал:

– Может, не стоит нам так, Гена?.. Всё же одни здесь… друг за друга держаться надо.

– Костя, – остановился перебирать своё барахло Гена, – мы в экстремальной ситуации. В экстремальной ситуации, чтоб не сдохнуть, нужен один лидер. Я лично в этом салаге, у которого вместо мозгов каша, лидера не вижу. Что он сделал? В речку нырнул? И что? Так он дурак!

– Почему дурак? Человека хотел спасти.

– Спас?! – в упор глянул на товарища Гена, – Спас?.. А если он завтра воспаление лёгких получит за своё выёживание, нам что? Лечить его? Ты будешь его лечить? А если нам потребуется сто километров обратно пешкодралом пыхтеть?! Ты его на себе понесёшь? Поступки надо совершать осмысленные, Костя, а не выставлять себя перед бабой! Хочешь идти ему сапоги нюхать – иди! Такие как он… через час сами будут хныкать и советов спрашивать. Слышал его вопросик бабе своей – костёр, где будем разводить? – попробовал он передразнить голосом Юрия.

– Тоже мне – мужик! Блоха!

На возвышенности Юрий разобрал рюкзак, повесил его сушиться на ветки высокой тонкой ивы, вещи разложил на мху. Еся осмотрелась быстро вокруг и ушла с тётей Настей поодаль, где среди чахлых деревцев и высоких кустов тальника виднелись остатки сухостоя. Там сразу затрещали сухие ветки. Григории походил вокруг Юрия, походил, губами пожевал, словно сказать что-то хотел да побаивался, да и спросил:

– А что, патроны-то есть у нас?

– Да, есть десять штук. Так взял, на всякий… картечь.

Он глянул на ружьё своё, тут же поднял его, нашёл патроны, зарядил ружьё, а оставшиеся боеприпасы прямо так, россыпью, рассовал по карманам.

– Это плохо совсем, – посетовал Тригорин, – совсем плохо. Еды нет, куропатка есть, утка есть, патронов нет, плохо совсем.

– Придумаем что-нибудь, – негромко проговорил Юрий.

К месту остановки подошли Еся с тётей Настей, принесли первые охапки хвороста. Тётя Настя кивнула на вещи Юрия, которые он вытащил из рюкзака и которые не успели промокнуть в воде, подняла длинный свитер и сказала:

– Юра, девчонку-то переодеть надо, пока её просохнет… – посмотрела на него и дополнила, – тебе-то что, а ей… ещё рожать.

– Тёть Настя? – умоляюще пискнула Еся.

– Да я и сам хотел предложить, – тут же сказал Юрий, поднял свитер, протянул Есе, – переодевайся, сегодня ты у нас сохнешь, – и здесь весело ей подмигнул. Еся улыбнулась ему, вспомнив костёр на болоте, взяла свитер, обернулась вокруг – где переодеться? Куртку с себя стянула, потом штаны, оставшись в лёгком чёрном тонком трико, рубашку снимать не стала, да и не успела… Сзади послышался весёлый голос дяди Тени:

– О! Пацаны! Тут уже бабы раздеваются! Налетай греться!

Все обернулись, перед ними стоял дядя Теня, за ним подходили Костик, Лёша и моторист катера. Вещи свои они оставили чуть поодаль, зачем подходили – было непонятно, в руках дяди Тени было ружьё. Он подошёл так весело, так разнузданно и сально улыбаясь, что слова его показались всем не бахвальством мужицким, а реальным призывом к действию. Юрий резко вскинул свой бокфлинт, практически не метился, стволы были наклонены чуть вниз, сразу громко и жутко, убийственно-резко прогремел выстрел… Из ствола вырвался густой белый дым, и возле ног дяди Гени взвился мелкий жёлтый песок на пригорке. Дядя Геня замер, потом быстро своё ружьё пятизарядное, дорогое, вскинул и выставил стволом на Юрия, возле его ног осталась ямка развороченной земли.

– Ты что?! – заорал он, – Ты что?!! Дурак?! Ты дурак, да?!

Так стоял и старательно метился ему прямо в лицо. Юрий не двинулся, стволы своего бокфлинта опустил и сказал дрожащим голосом, непонятно от чего, то ли от страха, то ли от злобы:

– Это я сразу хочу сказать – у кого будут такие мысли – застрелю! Всё ясно? Так что пока я на ногах – чтоб даже не пробовали фантазировать.

Он посмотрел на дядю Теню внимательно. Пока тот озверело смотрел на него через ствол ружья, Юрий не шелохнулся. Но лишь только дядя Теня дрогнул глазами, Юрий сказал:

– Теперь, я надеюсь, всё расставили по своим местам. Якши? – спросил он. (якши, татарск. – ладно, хорошо?)

– Ч-чего? – стараясь держаться молодцом, переспросил дядя Теня.

– Рахмет за внимание, – ответил на это Юрка, (рахмет, казахский – спасибо, благодарю)

И совсем уже демонстративно повернулся к оружию противника спиной, дав понять, что не боится. Дядя Теня зубами клацнул, плюнул громко. К нему подошли остальные, что стояли за спиной. Костик, что тому же Юрию почти в отцы годился, произнёс примирительно:

– Ты что, парень, он же пошутил? Ну-у… нехорошо, пошло пошутил, но пошутил, понимаешь?

– Нет, – резко повернулся и сказал Юрий прямо в глаза Костику, – поверьте, не понимаю! И дальше понимать не буду, будет так шутить, я пошучу ещё раз, только ровно между глаз ему! И любому другому! Всё! На этом здесь шутки закончились.

И уже демонстративно бросил ружьё на свои разложенные вещи. Дядя Геня крикнул, повернувшись к своим и, встав спиной к Юрию, вроде как показал, что также ничего здесь не боится:

– Нет, ну ты погляди, как мальчику везёт! – крикнул он своим, призывая их в свидетели, – Ну вот, если бы не вы, ребята, так покрошил бы в куски!..

– Ладно, – сказал ему Костик, – пошли вон к тому дереву… там сами костёр разведём.

Юрий сел на землю. Рядом присел Григория и тихонько сказал мудрым голосом:

– Так нельзя. Так плохо. Это оружие. Это опасно. Совсем рядом ты попал… ещё чуть-чуть… картечь ногу так и откусит… опасно, Юра.

– Тригорин, ну ты на них посмотри? – тихонько сказал ему Юрий, – Уроды! Как с ними ещё говорить? Они же языка нормального не понимают.

– Не понимают, – согласился Тригорин, – всё равно, – старик глянул на Юрия уже по-иному и подсчитал: – и патронов уже… девять. Ещё больше жалко. А порох-то у тебя дымный! – добавил он.

– Дымный порох, если что, просушить можно, – ответил Юрий, – в походе такой надёжнее.

Тётя Настя, помогая Есе переодеться в свитер, как в большое платье, похвалила сокровенно:

– А он у тебя защитник.

Еся не ответила. Внутри себя она ликовала от счастья, снаружи лицо было бледно, и губы дрожали. Может, дрожали от холода, что уже начал её пробирать, может, от страха.

Переодевшись, Еся сказала:

– Надо тальник рубить, который повыше. Шалаш какой-нибудь строить… ночевать негде, ночью холодно будет. Топора нет у нас?

Юрий достал из рюкзака небольшой топор, спросил больше для слова:

– Ставить где будем?

– Тётя Настя сказала: лучше здесь, с этой стороны костра, тут ветры обычно с севера… костёр надо под берёзой разложить, дереву это плохо, но только так можно вещи быстро высушить.

– Только ты, – Юрий глянул в сторону костра «дяди Тени», – далеко не отходи, а то сама видишь… люди разные подобрались.

– Хорошо, – сказала ему Еся таким покорным и безропотным голосом, что Юрий даже хмыкнул, что называется «про себя», и внимательно посмотрел на Есю, но та… сделала вид, что не заметила.

Конечно, длинный свитер на девушке – не лучшее украшение её фигуры, но когда на сотни вёрст девушка одна, а свитер очень похож на мини шерстяное платье, под которым тонкое трико и небольшие резиновые сапожки, то вид получается довольно привлекательный для мужских глаз.

Вещи от огня костра очень быстро задымились паром. Солнце, не по-осеннему тёплое, грело сверху. Григорич сразу определил температуру, смочив во рту указательный палец, как это делают для проверки ветра, и сказал авторитетно:

– Однако градусов пятнадцать будет.

Посмотрел на уходящее солнце и добавил:

– Да и ночь не холодная будет.

Посмотрел перед собой немного вниз, под ноги, и ещё добавил:

– Так и мошкары поменьше уже.

– Так и выживем, Тригорин? – спросил Юрий.

– Так и обязательно, – сразу поддержал он, глянул в сторону другого костра, который дядя Теня и его товарищи развели метрах в тридцати от них, сказал чуть презрительно, – вона… мошкара-то главная здесь.

Юрий вытащил из ножен свой охотничий нож, огляделся вокруг, словно место подбирая, сказал Тригорину тяжело:

– Капитана всё равно хоронить надо. Хоть как. Не валяться же ему посреди тундры?..

– Надо, – согласился тот, – пойду, у тех спрошу, может у кого что-то типа лопатки есть?

– Глупо, – сказал Юрий, но Тригорин ушёл к другому костру.

Простоял он там в виде просителя совсем немного, уже сразу от дяди Гены раздался громкий голос:

– Да сбросить в реку, и всех делов! Тоже мне, нашлась тут похоронная команда! Он, сволочь, всех нас здесь похоронил, лошадь слепая! Протоки не заметил! Декламировал там – кладу катер на левый борт! У би-ил бы!!!

Юрий ушёл на следующий пригорок, там высмотрел место посуше и повыше, вонзил нож в мох. Нож вошёл хорошо, мягко и вязко – повезло, пригорок был земляной, не глина. Скоро туда, волоча труп капитана за плечи, пришёл Тригорин. Тело осторожно положил рядом с местом будущего захоронения, сказал тяжко:

– Не дают ничего, даже ножа. Злые люди.

От костра предпринимателей очень часто слышались какие-то едкие реплики в их сторону. Юрий не обращал внимания, резал ножом землю, потом вместе с Григоричем вынимал её оттуда ладонями.

– Ты, Григории, кто по национальности? Коми?

– Да как коми, – почесал тот свой затылок, – не совсем и коми… отец коми был, мать из хантов… Вон тётя Настя, та чистая зырянка, а я так… наполовину.

– Давно на госзаказнике работаешь?

– Так, если по сезонам – второй пошёл. Я там зверюшек кормлю, да иногда Насте помогаю, она варит, ухаживает за всеми.

– А по жизни кто?

– Так по жизни зыряне мы, – удивился он вопросу.

– Да нет, я про работу, специальность?

– Работу? Работу всегда хорошо выполнял, всякую работу. На селе работал. Вначале на Иртыше сидели, потом сюда перебрались, выше… на Иртыше закрыли наше село, мы и перебрались.

– А живёте где, в городе?

– Так в городе, – согласился он, словно удивляясь вопросу, – на селе бы жил, да скотины нет… была бы скотина, на селе бы жил.

Могила получилась неглубокая. В метр. Дальше пошла земля мёрзлая, камень, а не земля, потому решили похоронить так. Прикрыли лицо его же курткой, опустили вниз и только-только начали землю сгребать, как сзади раздалось ехидное:

– Вот, вот, закопай его, подлюку! Чтоб не вонял здесь на всю округу.

Юрий и Григория обернулись, перед ними стоял дядя Теня, с ружьём наперевес, в руке был кусок хлеба с колбасой. Дядя Теня был «навеселе». Похоже, четвёрка друзей уже одну бутылку водки откупорила. Юрий ничего не ответил, Тригорин также промолчал. Дядя Теня постоял, но быстро понял, что провокация его не прошла, ушёл на первый же спасительный окрик от костра:

– Генка! Мы уже налили!

Григории с сожалением глянул на холмик:

– Эх, жаль керосина какого нет у нас.

– Для чего? – сгребая последнюю волну земли, удивился Юрий.

– Так полили бы вокруг могилки-то… глядишь, зверьё и не раскопает… ну-у… пока здесь лежит. Всё равно же будут вынимать да перевозить, нельзя так оставлять. И без гроба он…

Они воткнули в пригорок свежей земли колышек повыше, на него прикрепили капитанскую фуражку, постояли немного, Григории сказал:

– Спи спокойно, хороший человек. Свой путь ты прошёл.

С этим и ушли к своему костру.

Сев поближе к огню, Юрий собрал в одну кучку все свои продукты, что мог взять в дорогу, надеясь, что в заказнике с едой проблем не будет, глянул на тётю Настю, Григорича, спросил:

– У вас что есть?

Григории головой мотнул, тётя Настя вздохнула:

– Утонуло всё.

Юрий вытащил на свет небольшой овальный котелок, литра на два, доставшийся ему в подарок от повара погранчасти, пошёл к реке за водой, Есе кивнул на костёр:

– Надо какую-нибудь треногу соорудить, котелок повесить.

Пока выбирал место, где воды набрать, вышел к небольшому ручейку, что сбегал в реку по камням с крошечного уступа, зачерпнул, как следует сполоснул, зачерпнул вновь, здесь услышал ехидное и поучительное:

– Слышь, этот, как тебя?.. – Юрий обернулся, перед ним, чуть выше по берегу, присел на корточки уже нетрезвый дядя Геня, – Вот я тут ходил, глядел, так? Жратухи-то у вас немного, ага. Утонула. Голодуха, брат, это тебе не за бабу с ружьишка-то палить! Я вот и подумал: ты ещё не пожалел, что за этим алкашом в речку нырял, нет? Может, лучше было за барахлом бабки с дедом нырять, а? – и заржал громко, – Дед-то крупу вёз, да макароны с овощами, ага, сам видал! Три ящика на базу. Тушёнка! Дурачьё безграмотное! – встал он на ноги и пошёл к себе.

У костра Юрий увидел уже приготовленную, воткнутую в землю толстую суковатую палку, под углом так, что конец её нависал над костром. На палку он повесил котелок. Тёте Насте и Есе сказал:

– Надо бы хорошо поесть нам. Мокрые все. Как бы не заболеть. Готовьте всё что найдёте, а завтра… завтра видно будет, ночь бы пережить.

Со стороны небольшого леса появился Григория с двумя приличными сухими стволами деревьев, которые он тащил за собой волоком.

Понемногу небо темнело. Мутные воды реки становились густо-пепельными, где-то пела вечернюю песню таинственная невидимая птица. Закат был жёлтый, холода не предвиделось. На огонь костра постоянно летели крупные мотыльки, и чёрный жук с длиннющими усами дважды пытался залезть в самое пекло. Григория схватил его за ус и вышвырнул прочь.

– Вот глупый жук, – сказал он удручённо, – зачем самому в печку лезть? Кто толкает?

Тётя Настя с Есей сварили какой-то суп из банки тушёнки, лука и четырёх пакетов сублимированной лапши. Получилось даже вкусно. Булку хлеба, что взял Юрий, решили сразу не есть, оставить на будущее. Ложки у Юрия было две, Григории и тётя Настя, оказалось, ложки носили в куртках, в боковых карманах, как обычно носят авторучки. Все четверо сели к костру так близко, что оставшаяся влага на одежде тут же запарила вверх белыми хвостиками. Обувь сняли, насадили на ветки, сушили здесь же.

Скоро от огня света стало больше, чем от неба. Опускалась осенняя ночь. С наступлением темноты сразу упала температура. В стороне горел такой же костёр, рядом виднелись четыре мужские фигуры, часто костёр сотрясался взрывами мужского смеха. Шалаш, что построили из веток Еся и тётя Настя, был невысок – в метр, но хорошо сложен, на земле густой растительной «периной» были уложены тонкие ветки берёзы и лапы лиственниц. Костёр горел в метре, была надежда, что тепло будет доставать до жилища.

– Ветерочек боковой, – сказал Григорич, когда с едой закончил, – надо на ночь пару лесин друг с дружкой положить?.. – и посмотрел на Юрия, – Чтоб грел ночью-то. Правильно? – спросил и сразу и ответил, – Я вона две стволины сухих лиственниц приволок, – и он кивнул в сторону, – враз на ночь и хватит.

– Этих звать не будем? – спросил Юрий, не поворачиваясь к соседнему костру.

– А зачем звать? – удивился Григорич, – Они не пойдут, – У них там водка есть, зачем им другое? Сейчас перепьются и заснут, кто где сидит. Утром замёрзнут… начнут орать, что костёр потух, я такое в прошлом году постоянно видел у нас в заказнике. Перепьются, до дому не доходят и спят, где упали, утром матерятся.

– Сам-то часто ночевал в тундре? Под открытым небом? – спросил Юрий, прикладываясь на локоть после ужина. Сытость сразу добавила тепла в организме и даже не совсем высохшая одежда не холодила теперь тело, а лишь неприятно льнула к нему, отчего кожа начинала зудеть.

– Да как, – стал вспоминать Григории, – у меня же отец – настоящий коми… с республики. Переехал на Иртыш, там с матерью познакомился, но меня к себе на родину часто возил, вот по тайге я в детстве мно-ого ночевал с ним, а потом как женился, так всё как-то на природе жили, рядом с лесом. Что в лесу ночевать, если дом рядом?

– Отец кто был?

– Так охотник был, зверьё бил. Ходил в парму (парма, (коми) – тайга, лес) на месяцы, вот, наверное, он за всех и наночевался под небом. Хоро-ошо стрелял.

– Белке в глаз?

На этот вопрос, который Юрий задал где-то серьёзно, а где-то по привычке человека, который, когда разговор заходит об охотниках-промысловиках, всегда вспоминает такую оценку профессионализма. Но Григорич вдруг рассмеялся, да так весело и задорно, что их услышали у другого костра, обернулись, посмотрели, Григорич успокоился, глянул чуть ли не исподтишка на Юрия и, мотнув головой, повторил его слова, явно передразнивая, но без ехидства:

– Белке в глаз… скажешь.

– А что здесь особенного? Я слышал, что охотники…

– Байки это всё, – оборвал его внезапно Григорич, – для любителей. Ты белку видел, Юра? Она же головой вертит тридцать раз на секунду! У меня ещё при коммунистах друг был таёжник… пушнину добывал в парме… белку бил дробью. Примерно такой, которой уток бьют. Однако, так.

– А как же шкуру портить? Дырки от дроби? – спасительное произнёс Юрий. Григорич ещё раз на него посмотрел мудро и тихонько проговорил, вроде себе, но чтоб слышали все:

– Зашьё-ёт государство… дырки-то.

– А Вы, Юрий, сами охотник? – уловив момент затишья в разговоре мужчин, поинтересовалась тётя Настя.

– Нет. Я пока никто. Надо было после армии по контракту идти, где-нибудь здесь в Арктике. Домой было бы недалеко ездить. Сразу не сообразил. Но я учусь. Буду экономистом.

– Нельзя говорить так, – сказал раздумчиво Григории, – как это – никто? Так не бывает. Человек, он всегда кто-то… ты вот – потом экономист… сейчас вот – защитник наш.

– Лучше дома жить постоянно, а не ездить, – молвила Еся и тут же чуть смущённо глаза опустила.

– Почему? – Юрий ничего не заметил, был прост и невозмутим, – Я в Арктике служил, мне нормально. А если по контракту, так домой могут и частенько отпускать, не только в отпуск.

Тётя Настя глянула на него несколько насмешливо, как смотрят умудрённые опытом женщины на молодых недотёп, тут же сказала поучительно:

– Еся имеет в виду, что лучше, когда мужчина всегда рядом, дома, а не приезжающий по выходным.

Еся ещё больше смутилась. Юрий взгляд бросил на неё, травинку сорвал рядом и закусил зубами.

– Когда работы нет в городе, то согласишься и на выезд, – проговорил он в сторону.

Здесь от соседнего костра послышалась громкая ругань, очень быстро ругань перешла в брань, дядя Геня вскочил на ноги, было слышно, как он бросил кому-то:

– …да ты тут кто?! Ты тут никто! У тебя даже хавки своей нет, вон выброшу от моего костра, будешь, как собака, в кустах спать, да травой питаться! А то нашёлся здесь – мотори-ист! Кому ты нужен без мотора да без «корыта» своего?

– Генка, ну извини? – послышалось в ответ, – Ну, извини?.. Ну, я не хотел, так… вырвалось.

– Так рот зажми крепче, чтоб ничего не рвалось оттудова!

На этом дядя Геня сел обратно к костру, и уже через секунды там разливали водку дальше.

– А вот же как интересно, – смотря на соседний костёр, и явно под впечатлением от увиденного, произнёс рассудительно Григорич, – вот ещё несколько часов назад, так?.. Заглохни двигатель у нашего моториста Федьки, так? Вот заглохни посередине пути, посередине реки, так, наверное, руки бы ему целовали, чтобы завёл двигатель, а? – и посмотрел вопросительно на Юрия, – А теперь? Полоскают его как хотят, – он выразительно погрозил кому-то указательным пальцем возле своего лица, словно для вескости, и проговорил очень существенно: – Человек без дела – и не человек совсем! Есть дело – ты уважаем, нет у тебя дела, не нужен никому.

– Многое, Григорич, деньги решают, – сказал на это Юрий, – деньги и то, что с ними имеешь. Пусть даже дела у тебя и нет никакого.

– Это как? – очень искренне удивился тот, – Как же так?

– А ты посмотри на этого дядю Геню?.. Какое у него сейчас дело? А есть ружьё, есть провиант… с водкой. Есть сразу и положение. Уважают до полного своего уничижения.

– Ну-у, – протянул Григорич с усмешкой, – какое это уважение, Юра?.. Что т-ты… это страх. Страх и растерянность. Человек, может, никогда не тонул в реке? Никогда не оставался вот так в жизни своей посреди ничего? Потянулся к сильному. Себя подмял под другого, зато сохранился. Он сейчас, может, даже и не понимает, как его при всех из человека собакой делают? Лишь бы выжить.

– По мне, так лучше сдохнуть, нежели такое обращение с тобой.

– У тебя характер другой. Ты как – стрелять-то умеешь по дичи? Завтра у нас особо еды не предвидится, а «мэчээс» (МЧС) тоже не приедет. Надо как-то и нам выживать. Я смотрю, вон соли есть у тебя целый пузырёк, зря не сыпьте никуда?..

Он сказал так и посмотрел сначала на Юрия, потом на Есю. Юрий кивнул безучастно, предложил:

– Ну так, ты возьми сразу себе? Чтоб аккуратно.

– Настя? – взял пузырёк Григории и подал супруге, та сразу взяла, – Припрячь?..

– Думаешь, здесь дичи полно? – спросил Юрий, чуть приподнимаясь на локте и оглядываясь в сумерках.

– Не полно, но, всяко, куропатка ходит, кормится. А раз деревья растут, так и тетёрка залетает, я на берегу заячий след видел, хор-роший такой, крупный!

– На зайцев сезон ещё закрыт, – начал Юрий, и Тригорин сразу рассмеялся.

– Какой сезон, Юра? Нам бы не сдохнуть. У тебя вон патронов девять штук, а жить сколько? Глухарку или тетёрку если пришлёпнешь, так на пару дней хватит, а если по куропатке стрелять? Дробь какая?

– Картечь.

– О! – вновь выразительно поднял он указательный палец перед лицом, – На глухаря да на зайца пойдёт!

От соседнего костра поднялся дядя Теня, подошёл, ружьё у него было зажато в правой руке, стволом вниз. Дядя Геня был уже совсем нетрезв, и, похоже, никак уняться не мог. Подошёл спокойно, вроде как на правах главного здесь, или хозяина какого. Григорич сидел к нему боком, не обернулся. Дядя Геня ткнул его стволом в плечо и сказал пренебрежительно:

– Слышь, комяк?.. Ты это… соли нам дай? У нас сало, ёшты-манашты… этот Костик, дурак, взял недосолёное… в рот не лезет, слышь, я с кем говорю? – и опять ткнул его стволом.

– Нет соли, – ответил Григорич в ту сторону, куда смотрел, – утонуло всё в реке, все три ящика.

– Так иди, нырни в речку и достань? – непонятно, то ли приказал, то ли предложил тот.

Григорич, сидя на своём месте, обернулся на него, снизу посмотрел, как на психически больного, но пьяные глаза дяди Гены было не пробить, тогда ответил резонно:

– Так растворилась соль?.. В воду же упала?

Дядя Гена секунду смотрел на него, словно взглядом мог что-то изменить, но явно слов не найдя и ничего не придумав, крикнул:

– Так иди и найди!

– Где – найди? – вновь посмотрел на того Григорич.

– Мне откудова знать?! Ты у нас повар, или ты башмак рваный? И вообще!.. Ныряй давай! Там банки были железные с тушёнкой! Я видал! Понял?! Железо не растворяется!

Юрий, всё так же полулёжа на локте, выплюнул травинку и, не смотря на дядю Гену, произнёс очень отчётливо и злобно:

– Ты бы рот закрыл для начала?

– Да ты что? – хотел рассмеяться тот, будто впервые обнаружив Юрия рядом, – А для конца?

– К огню своему беги, – сказал он твёрдо, – успеешь, и хорошо на том.

Тётя Настя сразу голову вниз опустила, Еся смотрела безотрывно на дядю Геню, сжалась вся и, казалось, готова была броситься то ли прочь отсюда, то ли на самого дядю Гену.

Дядя Гена подошёл вплотную к Юрию, ткнул сверху стволом пятизарядного ружья ему в лицо, ткнул больно, так, что голова парня даже дёрнулась в сторону, сказал:

– А если я тебе полбашки сейчас снесу, это нормально для конца?

– Людей испугаешь, – сказал Юрий спокойно, но с дрожью в голосе, – свидетелей. Ты же трус… трус и слабак… тебя ткни разок под рёбра гвоздём, так ты и уделаешься сразу.

– Я уделаюсь?! Я? – узкими губами повторял тот и уже просто упёр ему в лицо ствол, – Я уделаюсь?..

По лицу дяди Гены было видно, что он уже готов нажать на спуск. Юрий медленно, не трогая ствола, повернул к нему лицо, глянул в глаза, прочитал, что хотел, сказал ровно:

– Ну так, у тебя же сейчас ружьё?..

– Что ружьё? – переспросил тот, явно не поняв, к чему это сказано. Юрий быстро, уловив момент, схватился рукой за ствол и легко отвёл его в сторону от себя, ружьё не выстрелило. Дядя Геня попытался вырвать своё оружие, но Юрий не дал. Поднялся медленно на ноги, ствол так и держал зажатым в ладони, потом посмотрел в глаза противнику. Дядя Гена, хоть и был пьяный, но ситуацию оценил хорошо, в глазах мелькнул испуг. Юрий рванул за ствол, и ружьё мгновенно оказалось в его руке. Дядя Гена испуганно метнулся в бок, где на земле лежало оружие Юрки, но не успел. Цевьё пятизарядки клацнуло затвором, из него выпал не стрелянный патрон.

– Сколько у нас в магазине? – спросил Юрий несколько ехидно, – Ещё штуки четыре? Что примолк? Говори что-нибудь. Соли там требуй, вина, хлеба, зрелищ… Ну?

– Ты этого… – дядя Геня стал отходить мелким шагом назад, – ты с оружием не балуй… а то я вас знаю, молодых… ага… не балуй, сказал!..

Юрий четыре раз щёлкнул «плавающим» цевьём, и из коробки ружья выскочили четыре новеньких патрона, упали на мягкий мох рядом. Юрий глянул на ружьё и резко выбросил его от себя. Дядя Геня воровато глянул на свою пятизарядку – успеет первый? Тут же взгляд его проскользил к вылетевшим патронам, губы сжались. Юрий на свой боркфлинт даже не взглянул, словно специально показывая, что совсем не боится.

– Ну ладно, – тяжело, устало сказал дядя Гена, – побаловались, и будет, пойду к своим.

Он спокойно и равномерно, без суеты, подошёл к ружью, поднял его, глянул – не поцарапалось ли? И пошёл, ни слова больше никому не сказав. Григория, едва противник удалился, тут же патроны его с земли подобрал, посмотрел на торцевую прокладку, прочитал:

– Два ноля! Юра, дробь два ноля! У тебя двенадцатый калибр? Наш калибр! На тетерку пойдёт два ноля, даже на зайца пойдёт! Пять штучек, а? В честном бою мы завладели боеприпасами противника!

Он аккуратно рассовал патроны по своим карманам. Юрий сел на землю, сразу оружие своё к себе ближе придвинул, потом спросил всех:

– Интересно, с такими соседями, спать-то как нам? Перестреляет ещё в ночи? Может, караулить будем?

– Не-е! – тут же отмахнулся Григория, – У меня Настя спит как кошка… чуть что – услышит, разбудит тебя, ты, главное, ружьецо сбоку положь, а?..

Ночь в северных широтах опускается очень медленно. За полярным кругом сумерки длятся час, а то и больше. Небо меркнет почти неуловимо, очертания окружающей природы словно теряются вокруг, пропадают. Птицы кое-где ещё галдят по кустам, да, видно, уже утомились, щебетанье их глухое, как перекличка перед сном. Закат долго идёт, солнце будто раздумывает: закатываться ему или подождать ещё немножко? В сентябре солнце, замлевшее от тягот дневных, уходит ненадолго, уходит чуть отдохнуть за горизонтом. Посидит там, подумает и выходит обратно. Выходит солнце торжественно, новый день возвещая, яркое, пронзительно-яркое; всё вокруг оживает: роса на траве и листьях искрится, птицы просыпаются, местность заливается от их пения – начинается новый день. И так тысячи лет, и миллион. Через миллион лет река может изменить русло, а всё остальное останется таким же… и на том же месте, если… человек не придёт сюда жить.

– Однако, ты, Юра, ложись с краю здесь, – указал Григории место в шалаше слева, – я тут справа, а девчонок-то между положим, так?

Шалаш был невелик в размерах. Заходить в шалаш пришлось, хорошо согнувшись, сам вход сверху прикрыли курткой Григорича, что ещё не просохла, и пользы от неё хозяину было мало. В безветренную погоду жилище было сносным. Когда улеглись, тишина тундры стала столь ясной и чистой, что голоса пьяных мужчин у костра, в трёх десятках метров от них, слышались, словно те сидели под боком. Лишь когда от влаги трещали поленья в костре, голоса уходили за них, словно прятались, и становилось тихо, покойно.

Еся легла на бок, лицом к Юрию, поджав к себе коленки, руки в кулачках сложила у подбородка, сжалась вся и стала совсем беззащитной. Немного поворотившись на ложе, она, как-то незаметно и естественно, прижалась к нему всем телом и сразу утихла. Юрий, лёжа на спине, ни слова не сказав, приподнял её голову, завёл под неё свою руку, обнял девчонку за плечи… Еся ничего не сказала, но на плече устроилась уютно. Григории и тётя Настя даже и не ворошились.

– …да я кого хочешь могу застрелить!.. Мне надо будет, так я знаешь… не посмотрю… но, это в приципах! Мне с этим салагой связываться не в жилу. Разборок куча, а понтов, понтов!.. – донеслось от костра, тут же громко треснуло горевшим деревом, – Надо, так по-хорошему, у этого мальчика ружьецо отобрать и, вона, Лёхе отдать. Пойдём, Лёха, с тобой на охоту завтра?

– Пойдё-ём, – донеслось от Лёхи.

– Плохо, что мы по разным кострам сидим.

– Ой, Костик, ты у нас «мать Тереза», твою мать! – вновь прорезался тот же голос дяди Гены, – Что с ними цацкаться? Сами лезут на неприятности! Я смотреть ни на кого не буду, я и комяка этого, и пацана могу… девчонку оставим, ха-ха… пригодится!

Сильно стрельнуло бревно, затем зашуршали искры, кто-то ойкнул.

– О! Гляньте, наш моторист проснулся!.. – тут же констатировал дядя Гена, – Где твой катер, чучело? Похерил ты свой катер! Кто ты без катера? Куча навоза ты без катера! У тебя даже имени нет, как у этого вон комяка в чулане!

– Это шалаш, – похоже, ответил моторист.

– Пофиг мне ихий шалаш-калаш!

– А звать меня Фёдор, – сказал он же, – я тоже комяк. Ты бы поменьше языком болтал? Тебя же никто не унижает?

– А кто меня тут унизит, а? – взвился дядя Гена, – Ты, что ли? Сразу застрелю!

– А если бы у тебя ружья не было? – спросил Фёдор-моторист.

– Удавил бы!

– Болтаешь.

– Лёха, глянь! – возмущённо призвал друга дядя Гена, – Этот-то у нас попил на халяву, поел на халяву, поспал здесь у нашего костра, очнулся и права качает, а? Может, завалим его? Костик, это ты этого барана за бошку из катера вытягивал, когда ко дну шли? На хрена, с тебя спрашиваю, ты его вытягивал, а? На хрена?! Ящик с хавкой тянуть надо было!

– Да не ори ты, – попросил ещё один, похоже, Костик, – кого успел, того и вытянул, пока воздух был…

– Где у тебя воздух был? – насмешливо спросил дядя Гена, – У каком месте?..

– Как с тобой люди работают, Гена? – спросил Костик, – Ты и с народом так же говоришь?

– С каким народом? – презрительно спросил тот, – Это которому я работу даю? Которому я сдохнуть с голоду не даю? С этим народом? Как заслуживает кто, так и говорю, Костик!

– Слава богу, я к твоей фирме никаким боком.

– А я так и говорю, – не угомонился дядя Гена, – кто нужен – говорю по-другому, кто так себе… пыль-грязь дорожная, как в том фильме, так вот так и говорю. А не нравится, так вали отсюдова на хрен!

– Это ты мне?

– Пока нет.

– Так и потом нет, – ответил Костик, – костёр всё-таки я сложил, дрова я принёс, огонь держу…

– И хавку мою пожрал, да? – вспомнил дядя Гена.

– Ну, а ты погрелся, да? – в ответ спросил Костик.

– Да хватит вам! – встрял Лёха, – Нам сейчас ссориться нельзя. Сидим бог знает где, да ещё с этими… с соседями не в ладах.

– А не надо было гонор свой показывать, да и перед девкой выдрючиваться! – сказал сразу Костик, – Надо было спокойно говорить и без всяких претензий!.. А то двинул лозунг – бабы раздеваются, налетай греться!

– Да ты кому всё это говоришь? – взвился опять дядя Гена, – Ты мне это говоришь? Да я тебя, мерзавца, тут кормил два часа!..

Здесь от костра донёсся грубый, но живой, здоровый мужской хохот. Хохот звучал недолго, но звонко.

– А что ты ржёшь?.. Ком-мяк!

– Фёдор меня зовут, – без лишних обид напомнил моторист, – просто весело, как ты жрачку в часах посчитал. Знаешь, наесться можно и за пять минут прилично.

– Это когда есть!

– Жалеешь, что ли? – спросил Фёдор.

– Жалею – не жалею, но ты мне должен, понял? Я тебя кормил, ты мне должен.

– Ладно, вернёмся, расплачусь по ресторанной цене, годится?

– Не годится, – отрезал дядя Гена, – ты мне здесь должен. И вообще!.. Кто-то будет делать какую хату, или нет? В конце концов, я тут для вас всех старался, когда припасы свои из воды спасал!..

– Свои, – сказал Костик.

– Свои! Но ты их ел! Ещё и водку мою пил! А то заберу сейчас вон весь рюкзак, да уйду вон к тем спать!

– Ой, ха-ха-ха! – сказал раздельно Фёдор, – Они тебя примут! Парень вон шмальнёт с обоих стволов.

– Шалаш резать поздно, темно уже, – раздался голос Лёхи, – перекантуемся сегодня так. Надо, Генка, твой коврик туристический…

– Мой коврик! – успел крикнуть Гена.

– …твой коврик, твой! – поправился громче он, – постелить поперёк да всем и лечь на него… ноги-то не так мёрзнут, как спина… понимаешь?

– Понимаю, понимаю, дорогой мой, – сочувствуя, и всем разом ответил Генка, – только по вашему разговору, я так понимаю, что уважения от вас никакого, потому, как единственный владелец коврика, решаю так: каждый подкладывает под себя свой коврик! Всё!

– Сволочь, – сказали тихо.

Ночь прошла спокойно. Как в шалаше, так и у соседнего костра все остались живы. К восходу солнца там стали слышны проклятия в адрес утренней свежести, росы и всего прочего, чем так прекрасно рождение нового дня. Как и обещал дядя Гена, спал он на своём туристическом коврике в полном одиночестве, вытянувшись вдоль. Потому один и не замерз совсем.

Проснулся Юрий, лёжа на боку, перед собой увидел затылок Еси. Голова её лежала на его руке, вторая рука Юрия обнимала Есю за талию, плотно притянув к себе. Проснулся Юрий первым, потому как довольно прилично знобило. Он осторожно отпустил барышню, поднялся, приоткрыл занавесь из куртки Григорича, выглянул наружу. По реке плыл лёгкий туман, перед шалашом вся трава была в росе, ночной костёр из двух брёвен почти догорел и дымился сейчас чуть в стороне от кострища, на самом его конце.

Юрий вышел из шалаша, тут же перекинул горящие брёвна к кострищу, подбросил сухих веток, огонь занялся лихо и бодро. Из шалаша вылез Григории, потрогал свою куртку: высохла?

– А что, Юра, – сказал он рассудительно, – никак надо пораньше на охотку сходить? Я думаю, здесь должна быть протока маленькая, тихая, всяко, на ней должна остаться утка. Места не пуганные. Утка ещё не снялась на юг. И патрончики пойдут вчерашние, а то картечью по утке – разорвёт всю.

– А с чего ты думаешь, что здесь протока должна быть?

– А вчера, когда с девчонками дрова носил, так видел там вон озерцо, а там, вроде, протока?.. Так и крякало что-то.

В шалаше зашевелились, и скоро оттуда показались Еся и тётя Настя. Обе быстро вышли к костру. Еся, слегка ёжась от свежести утренней, кивнула в сторону, куда указывал Григорич, сказала серьёзно:

– Там протока и заводь большая, мелкая, с осокой по сторонам, утка может сидеть. А к озеру трудно подойти, болотисто, да и открыто всё, утка сразу увидит.

Собравшись на охоту, Юрий поговорил с Григоричем, сказав, что с соседями оставлять женщин одних – большой риск. Григорич прослушал, что-то взвесил, тут же отдал пять патронов с дробью и сказал:

– Правильно говоришь, я останусь.

От соседнего костра послышалось чей-то недовольный голос, четыре пары глаз глянули туда, сразу же раздался командный окрик дяди Гени:

– Так нет, если не хочешь, сиди голодный! Я тебе что – по бабам собрался гулять? Жрать-то нечего скоро будет. Или у тебя есть что в запасе? Тогда сиди и не гавкай тут. Костёр вон держи.

С этими словами мимо них, но на расстоянии, прошли дядя Теня и его лучший друг Лёха. Дядя Теня нёс свой пятизарядный дробовик стволом вниз в правой руке. Проходя мимо, дядя Теня крикнул Юрке:

– Смотрю, костерок-то у вас со-овсем голодный! Опухнете скоро! А туда не ходи-и, – кивнул он вперёд себя, – зава-алим! – и оба заржали в полное горло.

Юрий ничего не ответил, просто глянул и отвернулся, будто раздумывая. Его путь, который указывал только что Григорич, и места, о которых говорила Еся, сейчас лежали в том же направлении.

– Не ходи туда, – сказал сразу Григорич.

Юрий не ответил.

– Григорич прав, – подошла к нему вплотную Еся и сказала неслышно, – ты у нас один, а их четверо. Ты помни. Может, в другой стороне тоже есть озёра с дичью? Сходи, проверь. За день никто не умрёт с голоду.

Сколько нужно иметь силы воли молодому мужчине, чтобы, пренебрегая своими принципами, своим характером и просто мужской гордостью, взять и послушать старшего, а с ним – милую свою девушку, и не пойти в одну сторону с этим негодяем из-за простого упрямства? Сколько? Да нисколько. Надо просто уметь рассуждать и прислушиваться к словам и мыслям других людей, особенно, когда знаешь, что ты здесь и в самом деле один на всех защитник. Юрий за дядей Геной не пошёл. Пошёл совсем в другую сторону. Проходя мимо их костра, увидел, как моторист Фёдор, в отсутствие Костика, тихонько льёт себе из большой бутылки полстакана водки. Юрий усмехнулся ему, а тот страдальчески глянул в ответ и, не выпуская бутыль, прижал указательный палец к своим губам, чуть склонив голову на плечо. Юрий мотнул головой и согласно кивнул – не скажу, мол, никому.

Проходил Юрий на охоте практически весь день. Вернулся лишь после обеда, почти к вечеру. В той стороне, куда пошёл, он не нашёл ни одного приличного озерца или болота. Нашёл то ли протоку узкую, то ли речку тихую, видел приличную стаю уток, которая при его появлении сразу поднялась вверх, полоща крыльями воздух так, что треск этот слышно было на всю окрестную тундру. Большинство птиц ушло через речку, за высокий тальник, пара уток пошла над рекой, одна так вообще этим берегом. Юрий мгновенно ружье вскинул, три корпуса опережения… Выстрел! Утка мгновенно потеряла скорость и обмякшим кулем полетела вниз, в заросли прибрежного тальника. Юрий выдохнул – не оплошал!

Искал он свою подбитую дичь долго. Кусты шли сплошными зарослями по берегу, утка провалилась между веток, листва ещё эта буро-жёлтая… Утку он нашёл за кустами. Привязал птицу к ремню обычной петлёй, как это делают охотники – за голову. Бродил он так ещё долго, исходил всю речку, сколько мог, но больше ничего так и не увидел. Может, выстрелом спугнул остальных, может, не было ничего здесь больше.

Когда вернулся, разочарованный и раздосадованный, пришлось ещё умирать от стыда, узнав, что дядя Геня с Лёхой набили восемь куропаток, и сейчас Григорич готовит им настоящую похлёбку из парной дичи. Юрий глянул в ту сторону: там и в самом деле Григорич суетился у костра дяди Гены и его друзей. В перерыве Григорич подошёл, сказал счастливым голосом:

– Кажется, Юра, мы помирились. Будет лучше, если все вместе будем, правильно? Я им помог, думаю, угостят, у них котёл – во! – показал он руками окружность, – литров на десять потянет! Восемь штук настреляли! Жирненькие такие куропаточки, по фунту будет каждая.

– Поглядим, – сказал Юрий в ответ, совершенно не веря в оптимизм Григорича и совершенно не понимая – сколько будет весом этот самый фунт?

Через минут тридцать дядя Геня крикнул громко:

– Слышь, комяк! Иди, снимай с огня кон дёр! Давай, давай, взялся готовить, так и вари до конца!

Григорич ушёл. Юрий сел у костра, утку отдал тёте Насте. Глянул чуть виновато на Есю, попытался оправдаться:

– Одна стая была, вся ушла за реку, не достанешь, а эти две… одну сразу взял, а вторая тут же вниз и за кустами, понимаешь?..

– Да молодец ты! – сказала ему Еся очень искренно и даже где-то по-женски чувственно, – Молодец! Что есть, то есть! Не умрём. Тётя Настя сказала – нам бы хоть для вкуса что-нибудь, а корешки да травку она найдёт.

– Корешки? – переспросил Юрий, лоб наморщив.

– Григорич верит, что нас угостят, или хоть его угостят, он сказал, сколько дадут ему, всё разделим, если и Юра что-нибудь принесёт, голодные не останемся. Как думаешь – угостят его эти?..

– С трудом, – вздохнул Юрий, – не похоже.

У костра соседей послышался громкий смех дяди Гены, за ним смеялся ещё кто-то. Насмеявшись, дядя Гена громко крикнул:

– Н-ну ты даё-ёшь, комяк! Две штучки вам! Ни себе чего! Ты за этими куропатками лазил по болотам? Ты тут у костра торчал. За готовку я тебе заплачу, точно! Приедем домой, и заплачу. Как повару высшего разряда! Принесёшь мне заявку, и заплачу. Тем более, ты тут нанюхался вкуснятины, как поел! А нам как раз – по парочке на каждого под во-одочку! Беги вона быстрее к своим! А то сожрут всё без тебя, вообще голодным останешься!

Григория с виноватым видом понуро ушёл к своим. Юрка встретил его, тут же сказал:

– Да не тушуйся, Григория, не надо было помогать… А если и помогать, то не просить потом. Ты что, не видишь, кто там сидит?

– Да я думал… – Григория слов не находил, смотреть старался куда-то вниз, глаза прятал, – я думал… люди всё же… у них – восемь штук! Не на отдыхе ведь? Сейчас они нас выручат, потом мы их?.. Ну, так же везде, всегда было? Тайга, тундра, север… как же так?

– Тётя Настя какие-то корешки ищет, это что – съедобное? – попробовал Юрий переключиться на другую тему. Григория глянул на утку, что лежала рядом с костром, и, назидательно помахав пальцем Юрке у его груди, наказал:

– Юра, завтра надо рано встать и туда идти. Там утка сидит, я знаю. Давай пойдём все вместе? Возьмём с собой всё дорогое и прямо с девчонками пойдём?

– Хорошо, – согласился тот, – завтра утром встанем и пойдём.

– Он, понимаешь, – вспомнил горестно Григория, – он, вроде как, за солью пришёл, потом говорит: «Ты сготовь, я отблагодарю…», я и пошёл, я думал… – Григория рукой махнул, – плохой человек.

Подошла тётя Настя с пучками каких-то корешков да травы.

– Что принесла? – спросил Григория, вглядываясь, – Черемша?

– Да есть тут всё, чтобы с голоду не опухнуть, сейчас сварю с уткой, будет настоящий суп. Полчаса – и готово!

Григорич ушёл в шалаш, сославшись на ломоту в пояснице, Еся подошла к Юрию, взяла его за руку, посмотрела ему в глаза, сказала чуть восхищённо, чуть по-детски:

– Добытчик.

Были бы они где-то вдвоём, Юрий бы знал, конечно, что ему в эту минуту надо сделать, или хотя бы попытаться сделать, но рядом была тётя Настя, из шалаша полуприкрытыми глазами выглядывал Григорич, а у соседнего костра уже сидели четыре мужика и вовсю потребляли под водку похлёбку из куропатки.

Когда тётя Настя позвала всех к ужину, сразу извинившись, что утку порезала на куски, потому как плохо варить тушкой в таком узком котелке, от соседнего костра вновь, уже привычно раздался недовольный голос дяди Гены:

– Ох, ты! А у меня, оказывается, водка-то кончается, а я вас тут пою?.. Самому нет, а вам наливаю? Во, дурак! И лавка, хрен знает, когда будет!..

– Какая ж тут лавка? – удивилась тётя Настя, – Что ж он за дурак такой?

– А и в самом деле, – вслух подумала Еся, – нас хоть ищут?

Юрий глянул на Григорича, тот, вроде как, был здесь на правах старшего и уже давнего тундрового работника. Как здесь ищут, если экстремальная ситуация? Григорич уловил, что вопрос задан ему, плечами пожал, сказал негромко:

– А я не знаю, я так первый раз.

– Да ищут, конечно, – сказал Юрий, – как группа приезжает новая, с заимки должны по рации связаться с городом, сообщить, а раз не связались, то будут проверять да искать.

– Да, – подтвердил Григория, – радиотелефон там есть… трубка с то-олстой такой антенной… ага. Космическая!.. – выразительно договорил он.

Тут очень резко и очень громко раздался весёлый, заразительный мужской смех от соседнего костра, и голос дяди Гены в который раз изрёк истину:

– О-ой, ха-ха! Костик! Ты со своим уважением к «работнику» скоро по миру пойдёшь! От твоей фирмы скоро шиш останется! Есть для всех одно правило – работает тот, кто работает больше и быстрее, остальные – вон! На свалку! Биржа труда, уборка территорий, метла и лопата! Не успел – уступи место другому! Заболел – погляжу, заболел второй раз – уволю н-на фиг!

Утиный суп из кореньев и дикого лука оказался на удивление вкусным. Они сидели вчетвером вокруг котелка, рядом с костром. Булка хлеба быстро заканчивалась. На завтра оставили чуть больше четвертинки.

– Да-а, – проговорил на это Григория, поглядывая, как его Настя заворачивает остатки булки в тряпочку, – вот ведь как: хлеб – он всегда хлеб. Мясо можно добыть, всякие овощи заменить, даже соли можно поискать и найти где-то здесь… а вот хлеб? Ничто хлеб и не заменит, так? И что странно, я вот читал, что этот… как его… прогресс, так? Вот он и пошёл, прогресс этот, там, где именно хлебом люди питались, а не мясом, а?.. Хлеб всему голова – так у русских? – глянул он на Юрия.

Юрий кивнул, остановился, оглянулся немного демонстративно, сказав:

– Ну, да… русский здесь, похоже, я один.

Хоть и небольшой был ужин, хоть и хлеба было лишь на три укуса, но наелись все. Юрий, когда уже развалился на пригорке, ружьё рядом положив, спросил тётю Настю:

– А что за корешки ели, я даже не распробовал по-хорошему?

– А папоротника корешки, – сказала та, – всяких лопухов корешки. Полезные. Жаль, что уже осень на носу, старые они, вот бы по весне да по-перву лета… молодые корешки, ох, и хороши!

Юрий сорвал травинку, закусил зубами, перевернулся на спину и пробормотал:

– Питался дичью и папоротником… Экзотика.

Еся ушла мыть котелок к реке, Юрий приподнялся тут же на локте, глянул ей вслед, потом посмотрел на соседний костёр, не наблюдают ли за его любимой мужики… долго не выдержал – поднялся, ружьё за спину повесил и пошёл за девчонкой.

Еся мыла котелок песком и травой. Она сидела на корточках, спиной к берегу, рядом с плескавшейся крошечной речной волной, котелок держала в воде, Юрия не заметила.

– Как себя чувствуешь? – спросил он, сразу подумал: «Вот дурак! Неужели я больше ничего спросить не могу? Тоже мне – врач нашёлся!»

Еся не вздрогнула. Лишь обернулась к нему лицом, посмотрела на Юрия несколько ободряюще и ответила так:

– Как я себя могу чувствовать, когда рядом такой мужчина… – и, не дав тому задуматься – какой он, договорила, – …надёжный.

Юрий замер. Как стоял, так и замер. Оглянулся назад, костёр соседей виделся отсюда хорошо. Сейчас в их сторону мог смотреть Лёха, он сидел к ним лицом. «Вот же!»

– мелькнуло у Юрия – «Села здесь… метров пять-десять в сторону… и не видно было бы никому».

– Ты просто так или собрался куда? – спросила она, споласкивая котелок и поднимаясь на ноги.

– Не знаю, – пожал он плечами, – тебя охранять, это как? Просто так или не просто так?

Еся подошла к нему вплотную, посмотрела в глаза, долго так посмотрела, протяжно, губы её, почти не двигаясь, сказали его глазам:

– Я и говорю – с таким мужчиной…

Юрий не успел ничего сделать, как Еся ухватила его рукой за шею, притянула к себе и очень сильно, горячо, но коротко поцеловала в губы, успев очаровательные глаза свои прикрыть. Тут же мигом отстранилась и, обойдя его окаменевшую фигуру, пошла в сторону шалаша. Юрий так и стоял.

– Юра! – позвала Еся его в спину, – Я уже здесь! Здесь меня не надо охранять?..

Он развернулся круто, почти побежал, сказал быстро:

– Слышь, ты это… подожди… давай здесь… что ты туда торопишься так?

Но девчонка громко и где-то мило хихикнула, сорвалась с места и, словно молодая лань, побежала вверх по берегу.

У костра Юрий не знал, как себя вести, как-то всё пытался что-то Есе то ли сказать, то ли спросить, то ли предложить, но она вела себя так, словно ничего сейчас и не было, ничего и не случилось между ними. Говорила с тётей Настей, о чем-то спрашивая и чем-то делясь из кочевой своей детской жизни. Григории, лежа на боку, опершись на локоть, посмотрел на огонь костра, сказал:

– Надо принести чурочек… на ночь… сегодня ночью хорошо грело чурочками.

Взял топор и отправился в ближайший лесок.

Юрий сел ближе к огню, поворошил немного костёр веткой, подбросил в него дров из сушняка, собранного Есей. В голове так и прокручивалась сцена поцелуя, раз за разом, без остановки, раз за разом в ином, новом осмыслении. Не было у него ещё таких девушек. Не было. Еськей – украшающая себя – с языка ямальских ненцев.

– Ты всегда с собой берёшь всё? – раздался сбоку голос Еси. Юрий обернулся, она присела рядом, совсем рядом, упершись локтем своим ему в бедро, глаза её смотрели на него снизу вопросительно и как-то… как-то… да пойди вот, объясни – как?..

– Всегда, – ответил он чуть сверху, – даже когда знаю, что там, куда еду, всё есть.

– Почему? Нет, не так – зачем?

– Не знаю. В армии научили, – он улыбнулся, – нет, не так – приучили. Пограничники.

– Тебе нравилось быть пограничником?

– Мне и сейчас нравится.

– Пограничники чем-то отличаются?

– Да любой род войск отличается. Пограничники – это не министерство обороны.

– А что? – спросила она, хотя по голосу её это также интересовало, как то, будут ли сегодня муравьи затаскивать сдохшего жука к себе в муравейник или отложат это дело на завтра?

– Пограничники – это ФСБ. Федеральная служба безопасности.

– Ух, ты! – сказала Еся, перевернулась на спину, заложила руки себе за голову, а голову положила Юрию на колени… глаза её смотрели в небо. Небо синело вечерней густотой. Солнце уже заходило.

Конечно, очень даже хорошо, когда девчонка лежит лицом вверх на твоих коленях. Целоваться можно, наклонился только… Но зачем так делать, когда тётя Настя вот рядом в шалаше. Да и костёр этих соседей виден, дядя Гена, мерзавец, торчит как лопата, что-то остальным про жизнь втолковывает.

Еся глянула снизу вверх на Юрия, может, поняла, о чём мужчина думает, может, ничего не поняла, только быстро поднялась, совсем уже воровато оглянулась на чужой костёр, потом глянула столь же воровато на зад тёти Насти, торчащий из шалаша, поняла, что та занята ремонтом их жилища, с удивительной быстротой повернулась к Юрию, ухватила обеими ладошками его лицо, повалила парня на землю, на спину, почти в упор, почти касаясь губами его губ, спросила едва слышно:

– А ты, и правда, можешь из-за меня… за меня… выстрелить? Защитить?

– Надо будет, – тихо, честно ответил он ей ровно в глаза, – завалю этого подонка прямо здесь.

– Ма-ама, – сказала Еся, глаза закрыла и прильнула к его губам…

Сначала Юрию показалось, что это была вечность блаженства, но потом он понял, что второй поцелуй так же короток, как и первый. Он даже не успел её обхватить руками, он даже не успел её задержать, не успел… Только прикоснулся к её рукам, как Еся мигом вырвалась, мигом на ноги поднялась и улетела к шалашу, о чем-то тут же болтая с тётей Настей. Юрий посидел минуту дурнем полным, башкой мотнул, потом спросил громко Есю, так спросил, словно специально говорил громко, для всех, в первую очередь, для тёти Насти:

– Еся, может, сходим, сушняка соберём… на завтра, на утро?.. Там вон есть наверняка.

Еся выглянула из шалаша, быстро посмотрела на тётю Настю, та глянула на неё. Еся и сказала столь же громко тёте Насте:

– Ага. Ходи с ним за сушняком! Ишь, хитрец какой!

Тётя Настя улыбнулась и головой качнула, тут же к Юрию обернулась и совет послала:

– Ты, Юра, зачем на речку к ней ходил? Успевать надо!

У того даже дыхание перехватило – вот же?.. Вот же!..

Эти, как их?.. Же-енщины! Он девчонку шёл охранять!

– Он на речке, – тут же, совсем уже по-женски, сказала Еся, – мне помогал. На котелок из ладошек воду лил.

Тут же сразу знакомое: «Хи-хи!»

Юрий сгрёб ладонями весь мелкий сушняк у костра и бросил в огонь. Костёр взвился вверх пламенем, в стороны разлетелись искры, повалил сухой дым, вечерний ветер пригнул дым к земле. Опять запела какая-то птица тем же голосом, что и вчера. Это к ночи. Ко сну.

Ночь пришла прозрачная и чистая, как бездонная чернота, если чернота может быть бездонной. Звёзды загорелись столь ярко и крупно, что могло показаться, будто это не Заполярье, а какой-то тропический остров. Внизу, где-то за пригорком, шумела протока реки, похоже, цепляясь течением за крупный валун. Легко подул ветер, кусты ивы стало раскачивать. В шалаше было тихо, звёзд видно не было. Еся чуть полежала, погодя прошептала Юре на ухо:

– А пойдём наружу? Я звёзды хочу посмотреть. Ты знаешь звёзды?

– Полярную.

– Полярную и я знаю.

– Я ещё знаю Вегу.

– Это что такое?

– Это самая яркая звезда на северном небе.

– А Сириус?

– Это не северное небо.

– Всё, – решительно сказала Еся, – пошли.

Снаружи было темно, только костёр горел неярко, невысоко, несильно, как и положено ночному огню гореть между двух стволов деревьев. Тут же, невдалеке, светился костёр соседей. Юрий глянул туда пристально, насчитал четыре спины и успокоился. Ружьё всё-таки взял и забросил на плечо, стволом вниз.

Небо простиралось здесь от горизонта и до следующего горизонта. Звёзды висели в созвездиях так, словно только что небо кто-то вымыл, вычистил, обдал кипятком и протёр насухо. Полярную нашли быстро, по ней Юрий нашёл Вегу. Она и в самом деле была самая яркая, не светилась – горела. Смотрели долго, придумывали свои имена звёздам, придумывали созвездия, старались найти что-то схожее с животными, как их видели древние греки… Юрий только успевал следить за рукой Еси, которая указывала то на одну звезду, то на другую… Наконец, он решил, что время пришло, быстро, твёрдо, можно даже сказать – жёстко развернул её к себе. Тут же увидел, как блеснули её глаза в ночи, почему-то вспомнил, что глаза кошек отражают любой свет в темноте, даже свет далёких звёзд… Потом руки его взяли её лицо плотно, властно, он склонился к ней, прошептал:

– Ты необыкновенная.

И тут же поцеловал в губы. Целовал долго. Так долго, что Еся успела глаза и закрыть, и открыть, потом опять закрыть, потом повисла у него на шее, полностью отдавшись своему мужчине. Юрий держал её в руках и здесь… совершенно случайно – мужчины глаз не закрывают в поцелуе – он увидел далёкий, далёкий, как чужой, неведомый мир – огонек.

– Огонь! – выдохнул он, отстранившись от Еси. Она сразу повернулась в его сторону, посмотрели оба – огонёк не исчез.

– Что это? – спросил Юрий.

– Не знаю, – пожала она плечами, – точно не стойбище.

Юрий тут же разбудил Григорича, ещё не успевшего захрапеть. Григорич вылез, за ним выползла тётя Настя, глянули оба.

– Это корабль, – сказал Григорич, – это река, большая там река. И корабль большой.

– Это далеко?

– О-о!.. – махнул рукой тот, – Не пройдёшь! Это ещё дальше основной протоки… это далеко!

– Может, стоит попробовать, пройти кому? – предложил Юрий.

– Кому? – глянул на него в темноте, при свете ночного костра Григорич, – Пройти сможешь ты один… без тебя что они, – он кивнул себе через плечо, – с нами сделают? А?.. И потом, ты не забудь, вокруг нас может быть вода, остров такой, понимаешь, протоки придётся как-то переплывать… а если утопнешь?

Постояв и посмотрев ещё немного на далёкие, недостижимые для них огни корабля, огни жизни, огни людей и возможности выбраться из этих болот, Григорич и тётя Настя ушли в шалаш. Григорич сказал, уходя:

– Однако, завтра силы нужны, спать надо.

Юрий и Еся остались вдвоём. Еся прошла чуть в сторону от костра, села на мох, глянула в небо, сказала тихо:

– Лучше не смотреть туда, не искать корабль, не мучать себя. Смотри, небо какое, – позвала она.

Юрий, ещё не совсем сдавшись перед безысходной ситуацией, когда и уйти нельзя и остаться глупо, не испробовав все возможности достигнуть людей, нервно померял шагами пару метров земли у костра, потом подошёл к Есе, присел рядом.

– Боже мой, – сказал он искренне, – вот послал же бог соседей? Были бы нормальные люди, я бы… завтра бы…

Еся повернулась к нему, положила руку на плечо и сказала тихо:

– Всё будет хорошо. Вот увидишь. Ты, и в самом деле, здесь нужнее. Один наш защитник. Понимаешь?

– Да понимаю, – согласился он нервно, – просто… просто, мог бы…

– Нас найдут, – сказала она уверенно, – я знаю.

Рука её скользнула по его плечу, ладонь прошла по лицу Юрия вниз и остановилась на шее. Юрий притянул девчонку к себе и поцеловал ещё раз в губы. Еся подалась сразу же тихо, уверенно и согласно, рука обняла его за шею, а сама она осторожно, плавно легла на спину.

Как-то само собой, через небольшой промежуток времени, Еся поняла, что её начинают потихоньку раздевать. Она схватила руку Юрия, очень крепко её сжала, да так, что ладонь того просто заныла от боли. Юрий приподнялся лицом, посмотрел в её глаза, она смотрела безотрывно в глаза ему… Ночь, тёмная ночь укрыла половину эмоций на лице Еси, ночь укрыла и спасла её от совершенно стеснительного состояния… потом она прошептала:

– Я не знаю, как ты… но-о… у меня это в первый раз… понял? Можешь верить, можешь не верить. И я не хочу, чтобы это случилось вот здесь… между костром и шалашом, на виду у любого, кто может подойти.

Юрий без лишних вздохов, чисто по-мужски поднялся с земли на колени, поднял Есю и ответил:

– Не хочешь, не будем. И если бы я тебе не верил, я бы… я бы с тобой, – он глянул на неё и, рассмеявшись, договорил, – я бы с тобой не водился!

Еся рассмеялась тихо в ответ. Он обнял её, притянул к себе, приподнял осторожно с земли, хотел ещё раз поцеловать, но, подняв голову вверх, замер. Еся спросила шёпотом:

– Ты что?

– Алло! – сказал он, – Северное Сияние?

Еся тоже подняла голову вверх – над ними светилось длинной тонкой полосой северной сияние. Оно летело в космосе неслышно, неуловимо, как может лететь в ночном небе то, что не создано человеком; оно летело по чёрному небосводу широкой косой, извиваясь легко и перестраиваясь, играя мерцающим зелёным светом, сквозь который горели звёзды; закручивалось в узел, распрямлялось и вновь разворачивалось в тончайшую живую полоску света.

Они замерли. Еся молвила:

– Это к счастью.

Юрий промолчал. Похоже, согласился. Сияние играло долго, долго кружило по небу, пока не ушло куда-то к горизонту, там распрямилось в который раз и растворилось в глубине космоса.

Еся повернулась к Юрию, глянула ему в глаза, взяла его лицо в свои руки, сказала едва слышно:

– Это нам подарок от неба.

– Точно, – сказал он, – подарок от неба за хорошее поведение.

– Скажи что-нибудь? – попросила она. Юрий понял, о чем она попросила. Сделав над собой невероятное усилие, чуть ли не закрыв глаза, а может, и закатив их, он выдохнул шумно, произнёс ясным шёпотом, что и так говорилось без его воли и желания, рвалось наружу, лаская слух девчонки:

– Я люблю тебя.

Есе показалось, что она провалилась куда-то, потом летела где-то, потом вновь падала, вновь летела вверх, душа её парила над землей, над солнечной землёй, душа её рвалась всё выше и выше, душа уходила куда-то в облака, откуда взялись облака?.. Потом душа её вернулась. Она лежала тихо, не сопротивляясь, не двигаясь, она знала, что если этот человек обещал, он так и сделает, как обещал, он не подведёт. Юрий и не подвёл. Через какое-то время, Еся ухватила свою рубашку у груди, сжала её ладонью, соединив борта, сказала едва слышно:

– Идём спать? Земля остывает, холодно.

Юрий быстро поднялся, схватил Есю на руки и понёс к шалашу. Возле входа она ногами замотала, сказала ему на ухо:

– Ну, ты что? Отпусти! Тут на четвереньках не пролезешь, куда ты меня?..

Юрий отпустил её на землю. Они пролезли в шалаш. Вход вновь укрыли курткой Григорича, уже по привычке. Ружьё легло с одной стороны мужчины, с другой стороны легла любимая девушка. Этот сон в жизни молодых людей был самый счастливый, самый упоительный, самый-самый…

Утром следующего дня Юрий вновь проснулся первым. Поднялся, сходил к реке, умылся, вернулся и увидел у входа Григорича. Тот сидел у костра, убирая сгоревшие брёвна и сгребая остатки хвороста в один огонь. Огонь был слабый, больше костёр дымился, чем горел, но Григорич долго дул на поленья, пока, наконец, оттуда не вырвался свежий, здоровый огонёк пламени. Сразу же ему дали несколько сухих веток, он зашёлся, рванул кверху и разгорелся в приличный огонь. Григорич встретил Юрия несколько потухшим. Сразу сказал:

– Бабка моя захворала. Кажись, горячка у неё. Лоб горячий, горячий! Тяжело дышит, никак простыла? И пилюли все потонули.

– Подожди, – Юрий тут же прошёл к шалашу, влез внутрь, достал рюкзак, вытащил небольшой пакет, отдал Григоричу, – здесь должен быть анальгин, глянь.

Вместо Григорича на свет вышла Еся, чуть заспанная, чуть хмельная до сих пор от сошедшей на неё любви, чуть-чуть качаясь, сказала:

– Давайте я посмотрю, я знаю, что надо пить от простуды.

Тётя Настя и в самом деле появилась воспалённая, с кругами под красными глазами. Лекарство нашли, стали греть воду в котелке. Юрий ружьё взял, сказал:

– Пойду тогда один посмотрю, что в той округе есть? Вы здесь осторожнее, у меня вот есть нож здесь…

Юрий достал нож из рюкзака, отдал Григоричу. Тот осмотрел, сказал одобряюще:

– Хороший нож, много можно сделать.

Когда Юрий ушёл, Еся взяла у Григорича нож, тут же открыла рюкзак Юрия, достало небольшой рулон скотча, сказала Григоричу:

– Я там, – указала она в сторону, противоположную от реки, – видела заводь. Не знаю, то ли ещё одна протока петляет, но там отмель… понимаете? В колено. Большая такая отмель, длинная… я туда пойду.

Тут же скрылась с топором в руках в ближнем редколесье. Вернулась оттуда со срубленной молодой и вполне здоровой лиственницей. Быстро очистила её от веток, получился крепкий черенок метра два высотой.

– Ну вот, – сказала Еся, – теперь и ножик сгодится.

– Думаешь, Юра, без дичи вернётся? – спросил Григории, кивая на орудие лова в руках Еси.

– Лишним не будет. Если что, я здесь рядом.

– Да нам-то что, если что, – усмехнулся Григории, – на нас со старухой спросу нет. Ты, девочка, осторожнее, поглядывай по сторонам.

– Я теперь с оружием, – улыбнулась Еся.

Юрий решил далеко не уходить от становища. Прошёл вначале берегом реки-протоки, заприметил небольшой пригорок, решил выйти глянуть, где тут что? Соседей сегодня с утра видно не было.

С пригорка местность открылась вся. Он с удивлением обнаружил, что они действительно, практически со всех сторон, окружены водой, только в одном месте, очень узком можно было выйти на «большую» землю. За пригорком начинался небольшой редкий лесок. Юрий решил сходить туда, глянуть куропаток или какого глухаря, если повезёт, но вместо этого увидел через метров сто озерцо, почти рядом с рекой через тундровый перешеек, а на нём… гусиную стаю. Юрий сразу, почти бегом, рванул к озеру.

За гусями Юрий бегал несколько часов. Стая была большая, может, даже готовилась уже к перелёту на юг. Юрия стая увидела сразу. Едва он приближался к гусям, как те, с пронзительным гоготом, тяжело махая крыльями, так, что брызги воды разлетались от них на метры вокруг, взлетали вверх и уходили на другое болотце. Юрий так загонялся за птицей, что когда, наконец, стая в очередной раз поднялась вверх, саданул почти дуплетом в самый её центр… Два гуся тут же крылья сложили и ровно, головой вниз, рухнули в воду. Юрий подбежал к краю болотца, отвернул свои рыбацкие сапоги, ружьё оставил на берегу, осторожно вошёл в воду. Дно у болотца было плотным, не качалось и не проваливалось. Ступая так, словно шёл по висящему над пропастью мосту, Юрий дошёл до гусей, выкинул сразу их на берег и вернулся сам.

На берегу он подвесил тушки гусей к поясу, голенища сапог свернул вниз, спокойно и уверенно пошёл обратно. Время было обеденное, а он уже возвращался с добычей.

Шёл обратно почти час. Устал. Шёл неторопливо, сознавая, что голодными теперь точно не останутся. Гуси были тяжёлые, болтались по сторонам, били его по коленкам, каждый килограмма на два потянет, не меньше.

У шалаша Юрий бросил туши гусей ближе к костру, Григория даже глаза вытаращил, крикнув:

– Вот это охотник! Вот это добыча!

– А Еся где? – спросил Юрий, озираясь, и не видя любимой.

– Еся? – удивился Григории, что Юрий не в курсе, – Так Еся на кыбан ушла!

– К-уда ушла? – Юрий даже заикнулся от мгновенно подкравшейся опасности.

– На кыбан пошла, рыбу бьёт! – словно похвастался Григории, – О-ох, девка, Юра! Ох, девка!

– Чем рыбу бьёт? – совсем запутался Юрий, – Где бьёт?

– Да здесь она, – вылезла из шалаша тётя Настя, махнула рукой в сторону, – вот туда на отмель протоки, пять минут идти ровно, Юра. Кыбан, это по коми – бить рыбу острогой.

– Откуда у неё острога?

Юрий ружьё за плечи забросил и бегом, не ощущая никакой усталости, полетел в сторону, куда указали, на отмель протоки.

Еся стояла в воде по колено. Еся была столь очаровательна, что Юрий, когда выскочил на протоку и увидел её метрах в десяти перед собой, даже остановился. Картины такой он в жизни своей никогда не видел. Еся стояла по колено в воде без… штанов. Вместо её сексуальных джинсов, которые облегали девушку по всем линиям тела, на ней был платок тёти Насти, расписной такой женский платок на голых ножках, очаровательных своей наготой и силой женского здоровья, рубашка была завязана на животе узлом… красиво – необычайно! В руках Еси был тонкий ствол лиственницы, одним концом направленный в воду.

Юрий решительно зашагал к любимой, она вздрогнула от его шагов по песку берега, повернулась, улыбнулась, тут же крикнула:

– А я одного щокура взяла! Вон, лежит на песке, больше килограмма!

Юрий отвернул сапоги, вошёл в воду, только вблизи увидел, что к концу ствола лиственницы у Еси примотан скотчем его охотничий нож. Он взял её на руки, она взвизгнула весело, заболтала ногами и сказала:

– Да подожди ты, можно ещё одного взять, он тут ходит!..

– Я гусей взял, – похвастался Юрий, – нам хватит, а вода холодная, простынешь, как тётя Настя! Ты почему голая?

– А ты знаешь, – стала она рассказывать, словно оправдывалась, – эти джинсы, оказывается, никак не заворачиваются, они узкие, даже до колена отвернуть не смогла, сбегала к тёте Насте, попросила бельишко, ножки прикрыть, если вдруг что…

– Если что?! – на повышенных тонах выкрикнул Юрка, тут же головой мотнул, сказал, – Подхватишь простуду, что потом делать?

– А ты будешь меня лечить, ты хвастался – у тебя есть анальгин, – держа свою острогу за его спиной, но умудрившись вместе с этим всё же обнять Юрия за шею, сказала она, – если я заболею, ты будешь меня лечить? А? Что ты молчишь?

– А что ты раздетая здесь ходишь? – строго прикрикнул он, но Еся на это даже ещё больше разулыбалась.

– А-ах, – мило проговорила она, словно о чём-то догадалась и даже откинулась ещё больше на спину в его руках, – а-ах, ты меня ревнуешь? А? Ты меня ревнуешь? Нет, нет, не ставь меня на землю, земля холодная, я простыну сразу, сразу простыну и умру здесь… держи меня! Вон там моя одежда и мои сапожки, вот неси меня туда.

Юрий понёс, куда сказали.

– Ты мне не ответил – ты меня ревнуешь?

– Да, ревную!

– Ах! – взвизгнула она, – Здесь никого нет, я здесь была одна! Я была одна и тебе верна! Ах, Юра!.. Я била рыбу своему мужчине! Я должна кормить мужчину, чтоб он меня любил!

Юрий поставил её прямо на валяющиеся сапоги, отобрал острогу, глянул, как она прикрутила его нож к древку – нож сидел в небольшом углублении, хмыкнул – неплохо. Еся стояла и смотрела на него несколько вопросительно. Он глянул и сказал:

– Одевайся. К стоянке же так не пойдёшь?

– А ты будешь смотреть? – спросила она непосредственно, словно просто хотела узнать – интересно ему на неё полуобнажённую смотреть или он так… забылся на время?

– А что – стесняешься? Всё равно на тебе женюсь, – вдруг ляпнул Юрий чуть грубовато, но совсем серьёзно. Еся даже глазищи вытаращила, но ответила:

– Нет, не стесняюсь, – тут же платок с себя сорвала и оказалась в белье… такое белое, прекрасное женское, очень сексуальное бельё с кружевами по поясу, а Еся внезапно покраснела и сказала, как извинилась, – нет, ты знаешь, оказывается, стесняюсь…

Быстро подняла свои джинсы и так же быстро одела их. Юрий отвернулся сразу, но сказал громко:

– За такие ноги полжизни отдать можно!

– Не надо, – донеслось в ответ очень эмоционально, – нам ещё пригодится вся твоя жизнь без остатка! А всё что понравилось, получишь даром! – и весело засмеялась, будто проверяя Юрия: понял он или нет? Юрий улыбнулся. Слава богу… похоже, понял.

– Красивые ножки, – похвалил он вдогонку.

– Да я и сверху ничего, – сказала она жеманно, и совсем раскованно вдруг напомнила, – ночью прошлой не заметил, когда сияние смотрели? Нет? Всё целоваться лез.

– Заметил, пойдём.

Обратно Юрий тащил её острогу. Щокура, весом на килограмм, Еся несла сама.

Гусей тётя Настя ощипала тут же. Таблетки немного помогли, она поднялась и у костра ощипала обе тушки. Щокура Юрий хотел засолить, но Григорич не дал, сказав так:

– Юра, соли у нас – в обрез, какое солить?..

Над костром поставили пару рогатин, тушку гуся насадили на вертел и положили на огонь. Жарил гуся Григорич. К закату гусь был готов. Едва они сели ужинать, как от костра соседей вновь услышали голос дяди Гены. Дядя Гена не ругался, дядя Гена теперь просто орал:

– Если бы я вас не кормил, дармоедов, так сейчас бы, до сих пор со жратвой был! Надо было пристрелить всех да и сидеть одному, ждать катера! И водки бы на неделю хватило!

Григория задержал взгляд чуть дольше, потом глазами вернулся, а думы остались там – у соседей. О чем думал Григория, было не ясно, лицо его не выражало никаких эмоций.

Ужин проходил тревожно. Соседи молчали, дядя Гена копался в рюкзаке, что-то выискивая, похоже, что-то нашёл, вытащил – бутылка водки.

– Гена, ну ты же уснул сам, ружьё запретил брать, – попробовал напомнить ему Костик, – никто и не сунулся. Давай ружьё, я схожу, может, подстрелю что?

– Идиот! – сказал тот, – Уже ночь! Солнце зашло, не видно тебе? Ох-хотник!

Он опять стал копаться в рюкзаке, чуть не вывернув его наизнанку. Потом что-то пробормотал, до костра Юрия и его друзей слова не долетели. Но вскоре Костик поднялся, что-то спросил, потом пошёл к ним. Юрий на всякий случай, хоть Костик был не вооружён, глянул – далеко ли находится его бокфлинт? Ружьё лежало рядом.

Костик подошёл, виновато поздоровался, пожелал приятного аппетита. Потом как-то виновато сказал, как попросил:

– Вы нам… этого… как это… не дадите… не займёте что-нибудь поесть? Я видел, Юра, пару гусей принёс? Мы завтра подстрелим, отдадим… Генка обещал, он просто сегодня с утра похмелился и спать завалился… а завтра обязательно отдадим… знаете ведь сами – голодным спать… холодно просто…

– Знаем, – ответил Григории, глянул на Юрия и вроде как по-отечески, голосом старшего сказал ему, – Юра, надо дать гуся, люди голодные.

– Бери, – сказал тот Костику, указав кивком на тушку, что лежала, уже ощипанная, рядом.

Костик взял, но сразу не ушёл, сказал:

– Нет, мы, правда, отдадим, просто так вышло… – и пошёл к своему костру. Но не дойдя, вдруг вернулся, подошёл к Григоричу и сказал срывающимся голосом, – Вы нас извините? Пожалуйста? Извините. Я понимаю… мы… по-свински… нехорошо получилось вчера… простите.

После этих слов ушёл. Юрий посмотрел вслед, ничего не сказал, Григории как и не заметил. Тётя Настя и Еся промолчали.

Когда ужин закончился, тётя Настя почистила рыбину щокура, посолила его изнутри и положила печься на угли, сказав, что костёр потом сделают на ночь заново. А холодный печёный щокур утром – милое дело и заряд бодрости на весь день.

Григории на весь этот бабский вздор лишь проговорил:

– Ты нам соль береги, что без соли-то? Ничего. Тарахтишь попусту.

Ночь пришла светлая, взошла луна, которой вчера не было видно, осветила всё вокруг. На тихой протоке реки стали слышны какие-то всплески, словно кто-то бросал маленькие камушки в воду. Ночной огнь костра едва-едва отделял шалаш от всей остальной окружающей природы. Спать ещё никто не хотел, все четверо сидели у костра. Где-то вдали стучал топор. Соседи.

Еся облокотилась о Юрия, спина к спине, поглядывала на чёрное небо и сетовала на то, что не знает имён звезд, а вот сейчас бы!.. Григорич полулежал рядом со своей Настей, которая ворошила тоненькой веточкой горящие угольки под брёвнами, смотрел на пламя костра вдумчиво, осознано. Глаза его горели отражением огня, и как казалось, уходили сознанием в самую его глубину.

Юрий думал лишь об одном: есть ли хоть один вариант уйти им с этого места и более-менее безопасно добраться хоть до какого берега реки, где есть хоть какое, малое, совсем малое судоходство?

– Кто-то идёт, – сказала Еся, быстро села ровно, Юрий инстинктивно потянулся к своему ружью. Шаги, точнее слабый хруст сучьев под ногами, доносился не от костра соседей, а с другой стороны, оттуда, где они собирали сушняк, хворост и всё прочее. Все четверо разом глянули на соседей, там виднелось лишь две спины мужчин.

– Не боись, не боись, – сказали из темноты, – свои.

И на огонь вышел дядя Гена, а за ним Лёха. Лёха нёс на плече большой, толстенный, но короткий ствол лиственницы. Сруб дерева белел свежими отметинами от топора. В руках дяди Гены и был топор, ружьё болталось за плечами.

– Просто по той стороне немного топко идти, – сказал дядя Гена, – ночь, видно плохо куда ступаешь, вот мы через вас…

Он остановился прямо перед костром, перед Юрием, потом глянул на Есю рядом, глаза его блеснули.

– За гуся спасибо, конечно, – сказал вяло и очень неохотно дядя Гена, – Костик что-то перепутал, у нас пожрать в рюкзаке ещё есть… у меня есть, а он так, за себя говорил… ну да гусь у тебя, парень, слабоват!.. С виду слабоват, так я не знаю, не пробовал. Тощий какой-то. Подранка взял, что ли? Раненых бьёшь? Охотник, он же добытчик, а не добитчик! Почувствовал разницу? A-а… ну вот… если ты там подумал, что меня кормил, так ты… значит, не думай так, ясно? Я гуся твоего и не пробовал, у меня есть, что пожрать.

Юрий даже не повернул головы на эти слова. Дядя Гена глянул на Григорича, сказал ему:

– А мне сказали эти… друганы мои, у тебя имя есть, так? Комяк? Ну, ты не обижайся, ладно, я же по-товарищески? Мне сказали – повар там комяк, я и говорю – комяк, что ты, в самом деле, набычился? А тебя как звать, Григория, да? Ну и нормально. Познакомились. А вы тут пара на пару? Говорить не желаете, желаете друг друга? А? О-ой, ха-ха-ха! – рассмеялся он и пошёл дальше, Лёха улыбнулся оранжевым от света костра лицом, глянул на Есю и пошёл следом. Тут же донеслось:

– А ничего тёлка с ним! Я вот сейчас разглядел. Я бы такую приветил!

Юрий дёрнулся встать. Еся тут же ухватила его за руку, только ему одному, послышалось от неё успокоительное, шёпотом:

– Чи-чи-чи-чи… а то целоваться ночью не буду с тобой. Сидим, милый.

– Тварь, – в темноту, в спину ушедшим, адресовал в голос Юрий.

– А я вот, Юра, – произнёс Григория совершенно здоровым и совершенно не мстительным голосом, – так думаю: если человек слаб духом, то, сколько ему силы не давай по жизни – денег там, власти над людьми, прав каких особых… он всё равно останется человеком слабым, и это обязательно проявится когда-нибудь. Вот, к примеру, так, – Григория кивнул в сторону соседнего костра, – вот Гена этот… он же… разве это мужчина сказал – я твоего гуся не ел, – передразнил он голосом дяди Гены, – это телок сказал, бычок-первогодка!

Еся и Юрий даже повернулись в сторону Григорича после этих слов. Он не заметил, дальше проговорил:

– А почему сказал? А потому что слаб духом, потому что боится показаться от кого-то зависимым, боится помощи. А какой это мужчина? Мужчина помощь принимает с благодарностью, потому как сам, когда надо будет, помощь может оказать. И потом, разве мужчина будет извиняться так, чтобы это было ещё более ругательно или… как это?.. Слово забыл…

– …оскорбительно, – подсказала Еся.

– Вот да… правильно, – согласился Григории, – более оскорбительно, нежели его скотское обращение? Не будет мужчина так делать. На то он и мужчина, а не лягушка-попрыгушка. Ну, а этот… только что в штанах… а так!.. И много таких я в жизни видел, Юра, и многие из них – нача-альники! – он поднял в небо указательный палец, – Ты-то сам как думаешь?

Юрий немного помолчал, раздумывая, ответил просто:

– Я себе оценку пять поставлю за выдержку, если мы тут через пару дней не перестреляем друг друга. Провокатор он хороший, дядя Геня!

– О-о! – вновь поднял указательный палец Григории, – А ты Есю слушай. Она у тебя не только красивая, она умная девочка. Я вижу.

– Спасибо, – тихо поблагодарила Еся.

– Однако спать надо, – поднялся тот с земли, – завтра что делаем? За гусями?

– Та стая, что я видел, – поднялся за ним Юрий, – скорее всего сейчас не улетит никуда, дорогу я знаю, до обеда управлюсь. Если повезёт, побольше набью.

– Побольше не надо, хранить негде. Ледник рыть – глупо. Бей в меру, Юра, бог даст – не помрём с голодухи!

В темноте шалаша, уже расположившись ко сну, лицом к лицу с очаровательной девушкой, Юрий прошептал едва слышно:

– Кто-то обещал целоваться?

Еся на это демонстративно выкатила от возмущения глаза так, что в темноте блеснули её белки, выдохнула вверх шумно, но столь же тихо прошептала:

– Ну, вообще!.. Откуда даже мысли такие?

После этих слов Юрий ощутил, как его притянули к себе за шею, потом ощутил её губы: нежные, мягкие, такие манящие, такие вкусные, как спелая вишня.

Луна быстро поднялась на небосвод и заглянула сквозь ветки в шалаш. Свет её, таинственный и молчаливый, опустился на людей и замер. Есе свет попал на лицо, высветив глаза и чудный маленький носик. Юрий смотрел на это лицо, насмотреться не мог. Она пыталась рассмотреть его глаза, но не выходило, лишь один лунный контур вокруг головы, лишь ореол лунного света, как символ мужчины, проявившего мужество и несгибаемость перед возникшими обстоятельствами. Она положила ему ладонь свою на затылок, притянула к себе как можно ближе и прошептала божественно, по-женски:

– Юра… луна… мы с тобой и луна… Юра, я, кажется, влюблена… Ты не боишься?

– Нет, – ответил он, несколько сбитый с толку такими признаниями, – как можно этого бояться?

– Бояться? Но это же ответственность? Большая ответственность. Юра, это же теперь… ты и я… мы с тобой, как одно целое? Юра, любовь – это счастье, потому и ответственность, за счастье всегда приходится держать ответ… У тебя лунный лучик на щеке… лунный лучик гладил его по щеке… я твоя… только не здесь, – прошептала она.

В эту самую минуту откровенности и прорвавшегося наружу великого чувства любви, в минуту возникшей между людьми полной искренности эмоционального порыва, до полной отчаянности, прогремел выстрел…

Выстрел прогремел гулко, без раскатов и какого-либо эха, после чего что-то с невероятной силой россыпью ударило по их костру, точнее, по двум лесинам, горевшим тихим огнём, в воздух взметнулись искры, разлетелись по сторонам… Юрий вскочил, словно ошпаренный. Еся осталась лежать на спине, даже не шевельнулась, на неё это подействовало с обратной силой, придавив страхом к земле. Григории сразу приподнялся, спросил быстро, с несвойственной ему суетливостью:

– Что было, однако?.. Кто стрелял?

– Похоже, соседи, – Юрий быстро натянул сапоги, взял оружие, вышел из шалаша, за ним вылез Григория.

– Поубивают так, в ночи, – сказал он возмущённым и в тоже время тревожным голосом.

– Перепились, похоже, – предположил Юрий, – пойдём, сходим.

– Осторожно надо, – ухватил его за руку Григория и потащил в обход.

– Куда там осторожно? Они так в темноте зацепят кого угодно…

– Осторожно, мы не знаем, что там?

– Зачем тебе дубина, Григория? – увидел в лунном свете Юрий в руках того тонкую лесину.

– Это не дубина, это острога.

Здесь же от костра соседей донеслось:

– Ну и что? – голос явно был Лёхи, – Что тут особенного? Взял, пальнул в темнотищу!

– А надоело мне всё! – крикнул дядя Гена, – И рожи ваши надоели! Чавкаете с утра до вечера, всю тундру окрестную загадили! Хоть бы одна скотина шалаш сделала! Я вона вчера – восемь куропаток!..

Юрий и Григорич осторожно обошли место костра соседей и подошли с другой стороны, со спины дяди Гены. Вышли внезапно, где-то даже стремительно. Юрий тут же схватил ружьё в руках дяди Гены за ствол, вывернул его в сторону и вырвал из рук. Дядя Гена стоял, слегка опешив. Смотрел на Юрия и Григорича, будто понять не мог – они это или не они? И откуда они? Глаза были пьяны даже в темноте, в свете костра. Лёха был не лучше, сидел, привалившись спиной к прочным кустам тальника, глаза его не выражали ничего, кроме усталости, веки постоянно смыкались, хотелось спать, но Лёха со сном стоически боролся. Костик и моторист Фёдор спали вповалку, свернувшись на земле калачиками.

– А-а! – наконец протянул дядя Гена, пошатнулся и едва не упал в костёр, – Это вы? А поздно! Ага, поздно! Припёрлися, а тута шиш! Выпили всё! Завтрева буду, на-а… со всех спрашивать!..

Он не договорил, хотел шагнуть к Юрию, забрать ружьё, руку протянул, но запнулся за торчавший кустик карликовой берёзки, повалился лицом в мох… Так и замер. Юрий стоял, оглядываясь. Григорич сказал:

– Ну, так… угомонились. Спят.

Аккуратно перевернул лицом вверх дядю Гену, посмотрел на Лёху, вновь подтвердил свои слова:

– Спят. Долго водку пить – устаёшь. Дело понятное. Ты пока винтовку у них забери, – сказал он, кивнув на ружьё дяди Гены в руках Юрия, – пойдём, Юра, теперь тихо будет, а завтра ещё за гусями…

Уже в шалаше Юрий внезапно спросил Григорича негромко, хотя и Еся и тётя Настя не спали, ждали своих мужчин:

– Григории, а ты когда-нибудь злым или хоть сердитым бываешь? Когда-нибудь кричишь на людей? Эмоции есть у тебя резкие?

– Что? – улыбнулся он впервые, – Эмоции? – старик стал укладываться, поворочался, поворочался, потом затих и уже, когда Юрий подумал, что он спит, Григорич ответил со своей стороны шалаша, – Так оно как… вначале надо выжить, так? Вначале дело надо сделать… а эмоции потом. Что ругаться? Дело надо делать. Жить – она ведь не просто так, она… жить… злости не любит… она любит умных, а не злобных, Юра. На то она и жить!

Юрий обнял Есю, притянув к себе как можно ближе. Григорич прав – подумалось ему – жизнь, или как он сказал – жить, она злобных не любит. Так и уснули. Луна ещё посветила им на шалаш, позаглядывала внутрь через маленькие дырочки, да и ушла за реку… там светить.

Утром от костра соседей стали раздаваться крики и ругань. Ругался дядя Гена, остальные оправдывались. Ругался дядя Гена на всех за то, что никак не мог ружья своего найти. Юрий, поднявшись, взял его пятизарядку, вышел из шалаша, спокойно пошёл к потухшему костру. Мужики встретили его несколько злобно и весьма тяжёлыми глазами. Похмелье давало себя знать. Всё же пили крепко не один день, а бросили внезапно, ничего себе на «поправку здоровья» не оставив. Юрий подошёл, в его руках дядя Гена сразу признал своё оружие, хотел возмутиться, но быстро сообразил, что стоит «голый» перед противником. Юрий подошёл, сразу, без слов, ружьё бросил дяде Гене, стволом вверх, тот поймал, не особенно соображая, спросил:

– Откуда оно у тебя?

– Ты вчера подарил, – ответил Юрий грубовато.

– Я? – не поверил дядя Гена, – Когда?

– На ночь глядя, вначале водки предлагал, но я не пью, тогда ты мне ружьё своё и подарил.

– Так это, – сразу замотал головой дядя Гена, – ты это… пойми, да? Это по пьянке, я ведь… оно же на мне зарегистрировано.

– Да понятно, я и пришёл вернуть.

Сказал и, ни слова не добавив, ушёл обратно. За спиной услышал, как Костик проронил негромко, но слышно:

– Помнится мне, ты, Генка, за последней бутылкой хотел парня этого застрелить?..

– Рот закрой! – крикнул тот, – Вы у меня всю водяру сожрали! Вы мне все должны!..

– Геночка! – пьяным, совсем не протрезвевшим, голосом крикнул моторист Фёдор, – Всё вернём, всё! Дай срок, переварится и вернём!

– Ах, ты!.. – рванулся дядя Гена к нему, – Свинья!

И на глазах у своих друзей злобно и ошалело стал бить моториста Фёдора по лицу, по голове… Фёдор сидел на земле, и дяде Гене было удобно наносить удары сверху, но очень быстро руки устали, и он стал бить того ногами… Всё произошло так быстро, что ни Костя, ни Лёха, ни даже сам Фёдор, не успели ничего сделать. Наконец, когда Фёдор бессильно закрыл лицо руками и повалился на землю, скрючившись, а дядя Гена, крикнув что-то вроде: «Ага, неблагодарная скотина?!», стал бить его ногами в живот, оба оставшихся не у дел товарища вскочили с мест и оттащили дядю Гену от его жертвы. Фёдор поднялся не сразу. Вначале руки от лица убрал, потом глаза открыл, посмотрел, вскочил, оказавшись трезвым, и убежал в сторону шалаша. Там сел у костра, вроде как ощутив себя под защитой другого общества. Тут же из шалаша вылез Юрий, глянул на него, спросил без ехидства:

– Случилось что?

– Так чуть не убил, – промямлил тот, – можно, у вас посижу? Он же такой… он пульнёт!..

– Сиди, – сказал Юрий и скрылся в шалаше, но через минуту вышел оттуда уже одетый для охоты, держа в руке ружьё, проверяя патроны.

– На охоту? – спросил Фёдор.

– Ну да.

– Возьми с собой? – попросился он, – Я мешать не буду. Если что – помогу. Боюсь здесь. Дурной он. Допился.

– Пойдём, – согласился Юрий, – только потише ходи, птица шума не любит, слышит хорошо.

– Я молчком, – аккуратно, след в след Юрия, поплёлся тот за ним.

В шалаше уже никто не спал, потому весь разговор слышали. Григории, в потолок глядя, проговорил Есе и тёте Насте:

– Девушки, не ходите сегодня никуда. Зря Юра ружьё отдал, и вправду – дурной он. А сейчас у него отходняк с пьянки пойдёт да трясучка начнётся?.. А магазин, однако, далеко. Ой-ёй! Люди, люди, что творите?

Еся не послушала Григорича и, когда он, с топором в руках, ушёл на поиски дров, взяла свою «острогу» из тонкой лиственницы и охотничьего ножа, отправилась на своё мелководье искать щокуров, сигов да хариусов. Тётя Настя хотела её остановить, но Еся лишь сказала:

– А как Юра без дичи вернётся? Вдруг сегодня не повезёт? Голодными спать ляжем?

На мелководье было тихо. Гладь воды здесь даже не рябила, лежала, словно в тихом омуте, как зеркало. Еся походила вокруг, посмотрела, рыба сегодня на отмель не зашла. Стащив сапожки, сняв узкие джинсы, повязав бёдра платком, Еся вошла в воду. Отмель с утра ещё не прогрелась, вода была холодная, ноги стыли. Еся прошла отмель дважды поперёк, но рыба так себя и не обнаружила. Девушка вышла на сушу, глянула по сторонам: может, стоит пройти вверх или вниз по протоке, посмотреть другую отмель? Хотя вряд ли здесь, на коротком отрезке воды, могут быть две приличные отмели, чтобы рыба заходила. Есе было немножко тревожно, но она подбадривала себя тем, что хищника какого, медведя, к примеру, она вряд ли здесь встретит, а человека?.. Дядя Гена?.. К чему ему ходить здесь, да ещё в том состоянии, в котором Григория описал? Вдали раздался стук топора – Григория рубил. Это как-то сразу успокоило. Сунув ноги в сапоги, не надевая джинсы, она забросила их себе на плечо и пошла берегом реки.

Григория далеко ходить не стал. Прошёл в тот же лесок берёзово-лиственничный, походил между деревьев, нашёл пару упавших сухих стволов, обе берёзы, с берёзы жару больше. Один ствол слегка ещё висел на пне, подрубил немножко, потом взвалил оба ствола на плечи и поволок обратно. Четыре раза отдыхал, пока дотащил. Возле шалаша бросил и сразу ушёл обратно. На ночь дрова есть, надо на вечер, на костёр, на подольше, мало ли что принесёт Юрий?

Вторично Григория пошёл немножко правее, ближе к реке, где Еся вчера устроила кыбан. Подрубил по ходу неплохой сухой ствол, который высох так, что не упал плашмя, а остался стоять, как изваяние. Рубанул его несколько раз – он и упал. Глянул по сторонам и вдали увидел Есю… Совсем крошечной фигуркой. Похоже, стояла в воде, потому как не двигалась. Григория головой мотнул – говорил же: не выходить сегодня никуда! Хотел уже сухостой тащить к шалашу, как заметил ещё две фигуры, идущие ровно к Есе, но, похоже, та их ещё не видела. Григория всмотрелся, но определить не мог, кто это? Юрий с мотористом? Или… или?.. Нет, Юрка ходит не так, он же год, как вояка бывший, и осанка у него, выправка… а этот… Григория быстро топор засунул за пояс штанов, схватил полутораметровый сук лиственницы, как дубину, и побежал так быстро, как только мог, к Есе… Сердце подсказывало, что добром такая встреча не кончится.

Дядя Гена очень скоро и в самом деле стал чувствовать себя неважно. Опыт потребления алкоголя у него был приличный, дядя Гена знал, что резкое прекращение пития приводит к отдышке, сердцебиению, нехватке кислорода и головным болям. На всякий случай, зная своё здоровье, он носил при себе таблетки всякого анаприлина, валидола, анальгина, папаверина и всего прочего, что сердце успокаивало, давление сбрасывало, головные боли снимало. Но дядя Гена прекрасно знал, что в таком положении лучший способ быстрее привести себя в порядок – это так называемая трудотерапия, погонять себя до седьмого пота, если «мотор» позволит, после чего и лихорадка в мышцах быстрее пройдёт и общее состояние улучшится. Потому, взяв ружьё, прихватив фляжку с водой, которую он всегда брал с собой на охоту, дядя Гена крикнул друга Лёху, тот не отказался, и они вдвоём побрели к ближайшей воде, глянуть дичь. Просить сегодня еду дядя Гена ни у кого не собирался, потому добыть её, хотя бы для себя лично, надо было самому. Костик спал крепко и, казалось, никаких осложнений похмелья не ощущал.

Шли они бесцельно, в ту сторону, в какую просто пошли. Вышли правда к реке, в тихое место. Дядя Гена даже, как у воды оказался, в коленках присел, шепнув назад Лёхе:

– Сядь, баран! Вода, видишь? Может утка сидеть. Это мы удачно вышли сразу так.

– Надо было, как в прошлый раз, на озёра, – предложил Лёха.

– Рот закрой! – посоветовал дядя Гена, – Знаток! Ты хоть оружие в руках держал?

– Просто в прошлый раз…

– Я тут решаю, куда идём в прошлый раз, а куда сейчас! – отрезал дядя Гена.

Но на реке никаких уток не оказалось. Пошли дальше, не пригибаясь. Пить хотелось. Пили прямо из реки прохладную, можно сказать, студёную воду. Лёха кивнул другу на фляжку почти в литр ёмкостью, сказал тихо, словно вообще что-то говорить стал бояться:

– Фляжку зачем таскаешь, у реки сидим?

– Всегда вожу с собой воду, мало ли что? – ответил дядя Гена машинально и здесь же замер, остановился, окаменел, остекленел… Дядя Гена вспомнил, что в этот раз, понимая, что стоять будут у дикой протоки, где всегда чистая вода, во фляжку впервые в жизни налил не воды, а водки!.. Да не просто водки, а водки с настойкой элеутерококка!.. Это там у него… это та-ам у него!.. Литр!.. Дядя Гена едва чувств не лишился. Глянул влажными глазами на Лёху и… чуть не подарил ему от счастья такого свой бизнес в городе! Это похмелье с признаком запоя, в состоянии внезапного удара по сознанию новой алкогольной возможностью. Дядя Гена сел на мох. Лёха подошёл, тяжело переводя дыхание, спросил:

– Тяжело? Посидим, перекурим?

– Да нет, – ответил тот, отвернул крышку у фляги и перевернул её в себя. Пил долго, потому как не торопился, выпил грамм сто пятьдесят, отдал со слезами великодушия на глазах флягу Лёхе, – похмелись.

Лёха взял флягу как бомбу, хлебанул… припал жадными губами настолько долго, сколько позволил уже похмелённый и оттого зорко следивший за ним дядя Гена. Потом он долго рассказывал, как решил вместо воды впервые в жизни налить водки с настойкой во флягу. Лёха с невыразимым наслаждением, упоением и благодарностью слушал. Потом беспричинно смеялись.

Посидели немного, похохотали, вспомнили, что пошли на охоту, поднялись и побрели дальше. Дядя Гена сразу, как силы и сознание пришли в норму, приказал:

– Про водку – молчок! Костику похмеляться вредно, моториста вообще убить мало!

– Мало, мало – поддакнул Лёха – сами будем потихоньку…

Здесь из кустов со стороны берега выпорхнула стайка куропаток. Дядя Гена мигом ружьё вскинул, раз! два!.. На землю шлёпнулось с двух выстрелов сразу три птичьи тушки.

– Быстро собрал! – кивнул дядя Гена Лёхе на кусты, где упала дичь.

– Ага! – сказал тот и тренированным сеттером побежал собирать пернатых.

Дядя Гена побрёл дальше берегом. Хотелось сейчас гуся подстрелить, да жирнючего, килограмм на восемь! Есть такие гуси? Чтобы этому сопляку у костра нос утереть, бросить тушу под ноги, сказать – вот каких гусей бить надо, недомерок! Жри! Глядишь, тогда и баба эта молодая… его девка, так?.. А что, девка? К нему же не переметнётся? Впрочем, когда есть станет нечего, то-о… За еду куплю! Есть все хотят. Размышляя, он вышел на изгиб протоки, повернул по ней, не оглядываясь – где там его Лёха, собрал ли дичь подстреленную? Повернул по протоке и за поворотом даже присел, словно дичь увидев… словно большую дичь увидев… словно самую желанную дичь увидев… там стояла Еся со своей острогой и, не двигаясь, смотрела в воду. Еся так и была опять: с голыми ногами, на бёдрах платок – красота, а не картина!

Еся увидела рыбу у самого берега широкой заводи протоки. Мелководье здесь было похоже на некоторый залив от реки, который упирался в низкий, но обрывистый берег, река, скорее всего, подмывала тысячу лет этот берег, он и оборвался. На уровне колен над водой висел мох и кусты карликовой берёзки, так весь берег и шёл, пока не уходил из залива к течению. Еся стояла уже возле рыбины, которая то ли не видела её, то ли видела, да понимала рыбьими мозгами, что уходить надо опять-таки через человека, может, так обойдётся? Но «так» не обошлось… Еся плавно, почти незаметно подняла острогу, тело её не двигалось, лишь руки, нежные девичьи руки невидимо стали перемещаться вверх, стали заходить куда-то за её затылок, и, когда прикрученный нож на древке оказался над водой, когда руки девушки достигли апогея в замахе, острога стремительно и мгновенно рванулась вниз… Нож резанул по воде, оставив всплеск, тут же острога, прошив рыбину, вонзилась в мягкий ил, хвост щокура несколько раз мотанулся по сторонам, взбаламутив речной песок… Еся с силой ткнула острогу ещё глубже в землю, потом резко выдернула её из воды, и на берег вылетел серебристый представитель сиговых пород, килограмма на полтора весом.

– Браво, браво! – раздалось на берегу, прямо перед ней. Еся так увлеклась подводной охотой, что не заметила, как из тальника вышли дядя Гена и его друг Лёха. Дядя Гена держал своё ружьё в правой руке, в то же время хлопая по ней левой ладонью, вроде как аплодировал. Лёха стоял за ним прямо за левым плечом и тоже пытался аплодировать, с той разницей, что в руках у него были три тушки куропаток.

– Крас-сиво! – сказал дядя Гена, – А главное, какой видок! Амазонка с копьём! Обожаю воинственных женщин. Но! – поднял он ружьё, словно собираясь клич издать, – Воинственной женщине просто необходим воинственный мужчина! Кстати, тут вот курочек пострелял… угостить? У меня моторист… – он оглянулся и добавил тихо, – собака… – тут же громче, – прекрасно готовит курочек. Мы приглашаем Вас, девушка, в нашу скромную обитель. А?

– Спасибо, мы как-нибудь сами, – ответила сразу Еся, глянула, далеко ли её одежда на берегу?

– Да? – сказал очень нехорошим голосом дядя Гена, – А вот у нас тут с Лёхой вопрос такой: вот там, – он стволом указал на её полуобнажённые бёдра, – там, под платочком, есть что-нибудь? А?

Здесь дядя Гена рассмеялся, Лёха ему помог.

– Не ваше дело, – сказала Еся ещё более грубо, острогу вытащила из воды, показав хищный нож.

– Эт-то аргумент, – усмехнулся дядя Гена, – мы-то конечно, в Вас, барышня, стрелять не будем, пальнёшь, так ведь кожу попортишь, как потом?.. Ну да-с… – дядя Гена оглянулся, хотел в воду зайти, но не хотел свои берцы мочить кожаные. Глянул назад на Лёху, приказал:

– Ну-ка, достань мне сюда эту сучку!

Лёха бросил куропаток на землю, отвернул свои рыбацкие сапоги и уже шагнул вводу, как Еся, выставив нож на древке ровно ему в живот, предупредила негромко, но очень уверенно:

– Даже и не думай, засажу по самую рукоять! Будешь потом, как этот щокур, хвостом дёргать!

– Гена? – обернулся к другу тот, – Она дурная, пришьёт.

– И что? – спросил дядя Гена.

– Не знаю, – пожал плечами тот, – сделай что-нибудь?

– Убить её, что ли? – спросил дядя Гена.

– Н-ну… на кой тогда её на берег тащить?

– Ну так если нам в мужском деле помочь не хочет, зачем она вообще тогда? – спросил дядя Гена злобным и пьяным голосом, – Что так не получим кусочек удовольствия, что этак?..

Он вскинул ружьё к плечу, целиться с такого расстояния было просто глупо, но дядя Гена с удовольствием приложился щекой к прикладу, стал зачем-то стволом водить, словно цель искал… Еся стояла и не двигалась, просто смотрела спокойно на этого урода. Что думала Еся, сказать трудно, глаза её не выражали ничего. Дядя Гена выжидал секунду, другую, третью, вечность…

– Штаны сухие? – вдруг спросила грубо и зло девушка.

– Что? – совсем не понял тот, от приклада оторвался, вроде как лучше девчонку рассмотреть, – Что ты сказала?

– А ты ещё и глухой? – нарочито удивилась она более зло.

– Ах ты, сучка! – дядя Гена явно распалился, ружьё отбросил на землю и бодрым шагом направился к воде, Еся мигом острогу подняла на уровень его груди, но, казалось, дядю Гену это не остановит. Он уже подошёл к самому краю низкого берега, как в кустах высокого тальника что-то хрустнуло, и оттуда быстро вышел Григория с дубиной в руках.

Что мог сделать семидесятилетний человек с двумя молодыми мужиками? Разве только лупануть дубиной по головам. Он это и сделал. Вышел Григория так быстро и стремительно, как мог, тут же на пути стоял Лёха, Лёха даже обернуться не успел, Лёха улыбался предвкушаемому театру, точнее – зрелищу, потому как хлеба он алкогольного поел прилично. Дрын из лиственницы был сух, потому о голову Лёхи переломился надвое, Лёха даже не взвизгнул, так с улыбкой и повалился в мох лицом. Дядя Гена обернуться успел, потому как и звук услышал, и дрын стал после головы Лёхи короче. Григория саданул ему обломком ровно куда-то сбоку по лбу… Дядя Гена вначале замер, словно удара и не было, Григория резко замахнулся вторично, здесь противник без слов и воплей рухнул в воду навзничь…

Еся так и стояла в воде, острога опустилась вниз, на дядю Гену лишь посмотрела, но поднять даже и не попыталась.

– Утопнет, гадёныш, – сказал Григория, спустился к воде ближе, перехватил дядю Гену за ноги и вытянул на берег, потом уложил его рядом с Лёхой. Еся вышла на берег, стала сразу одеваться, Григория на неё не смотрел, говорил вниз, в землю:

– А я кому говорил, что ходить никуда нельзя сегодня? Зачем пошла?

– Я подумала, что… – Еся стала запинаться, слова терялись, на глазах уже были слёзы, – я подумала, мало ли – Юра придёт пустой… не будет гусей, что есть?

– А так вот лучше? – кивнул на несостоявшихся насильников Григория, – Так лучше?

Он быстро взял острогу, щокура отдал Есе и сказал:

– Уходим отсюда, очнутся сейчас… не знаю, что будет.

У костра, когда они пришли, уже сидели Юрий и моторист Фёдор. Фёдор как сбежал от дяди Гены, так сидел возле костра тихо, ничего не говорил, ничего не делал, только разве дровишек подкладывал, молча сидел. Еся, за полсотни метров, пошла рядом с Григоричем, тихонько, хоть и было ещё далеко, попросила:

– Не говорите, что было? Пожалуйста. Он сердиться начнёт… он ревнивый… ещё что натворит?

Григории остановился, глянул в тёмные глаза Есе, помахал пальцем, как погрозился, сказал:

– У-у… газель лесная!

А когда пошёл дальше, проговорил:

– А всё равно узнает. Этот гад наверняка придёт считаться.

Когда они подошли, то у костра уже стояли Юрий и Фёдор. Григория сразу, как хорошему другу, рукой махнул мотористу и позвал:

– Вот и хорошо, пойдём, поможешь брёвнышки мне дотащить.

Моторист встал и тут же ушёл с Григоричем. Еся подошла к Юрию, вокруг глянула на всякий случай, за спину его обняла, в глаза заглянула снизу и спросила украдкой, голосом тихим, покорным:

– Принёс что? Или так сходил?

– Гуся убили, не удалось второго взять, стая сразу ушла на другие озёра. А ты, смотрю, опять этим, как его?.. – он стал вспоминать, сказал неловко, – Кабаном, что ли, занималась?

– Кыбан, кыбан, Юра! – откуда-то появилась тётя Настя с котелком в руках, – Кыбны, по коми – бить рыбу острогой.

– Нормально всё? – спросил тот любимую.

– Да нормально всё! – как-то даже завозмущалась Еся, словно говоря этим: как ещё может быть? Крутанулась осторожно в его руках и встала к нему спиной.

– Боюсь, простынешь ты с этой острогой, – посетовал он, девушку за плечи обнял крепче, она сразу голову повернула, глаза взметнула на него, игриво удивилась:

– Да-а? Ты за меня боишься? Как жаль, что я не простываю. Никогда ещё не болела. Даже насморка не было, хи-хи.

– Смотрю, наших соседей нет? Один вроде дрыхнет, а другие где-то шарятся, – проговорил Юрий медленно, одновременно и местность вокруг осматривая.

Тётя Настя взяла гуся и пошла его тут же у костра щипать.

– Они пьяные опять, – сказала Еся и осеклась, даже за рот себя, говорливый, схватила.

– Ты откуда знаешь? – тут же резко удивился Юрий.

– Так они… – Еся глянула виновато вниз, – ты же ругаться будешь?

– Что они?

– Они пьяные подходили туда… – она головой кивнула, – где я рыбу била… пьяные дураки.

Она повернулась к нему, руки развела в стороны и опять посетовала:

– Ну, вот как тебе говорить? Ты же бешенный? Ты же сейчас пойдёшь и застрелишь кого-нибудь? Как мне тебе что-то говорить?

– Никого я не застрелю. Куда они подходили?

– Туда, – махнула Еся по-женски рукой в сторону, – я там как раз щокура взяла, а тут они… этот приставал… – Еся быстренько уткнулась лицом ему в грудь и попросила, – только ты обещал…

– И что? – нетерпеливо и едва сдерживаясь, спросил Юрий.

– Да ничего, – Еся плечами пожала, – хочешь, поцелую? При всех?

– И что было?

– Ничего не было. Григории ему по морде засветил… и второму тоже… по башке!

– Григории? – даже опешил Юрий от таких действий Григорича, – Как это?

– Так, – она простодушно пожала плечами, глаза вытаращила, – дрыном!

Едва Еся попробовала рассказать милому историю ловли рыбы, как с той стороны, где вся эта история произошла, появились дядя Гена и его лучший друг Лёха. Оба шли громко, важно и очень героически. Дядя Гена «в хвост и гриву» полоскал все северные народы России, особенно народ коми и его представителя в лице Григорича. Их ещё не было видно за кустами тальника, но было уже хорошо слышно на оба костра:

– Ну, всё! Я этого комяка… я его дважды застрелю! Дважды, мелким дробом! Ну, козёл, ну, козёл!.. Меня?! По лицу поленом?! Ну, сучок!! Морда комяцкая!

– А я его добью, скотину! У меня шишак на башке теперь – вот!

Юрий быстро Есю за себя поставил одной рукой, другая сорвала ружейный ремень с плеча, и бокфлинт мгновенно посмотрел стволами на место, откуда должны были появиться дядя Гена и Лёха.

Но те вышли ближе к своему костру. Первым вышел, как и положено, дядя Гена, вторым Лёха. Дядя Гена был мокрый с ног до головы. Влажная одежда блестела на солнце. Сухой Лёха нёс куропаток и махал ими, как булавой. Оба были ещё больше нетрезвы, скорее всего «лечились» настойкой элеутерококка, когда очнулись.

Быстро подойдя к своему потухшему кострищу, дядя Гена для начала оглянулся, увидел так и спящего Костика, свернувшегося на солнышке в калачик, посмотрел на соседний костёр, сразу увидел Юрия, Есю, тётю Настю, злоба вырвалась наружу, он с силой пнул ботинком Костика куда-то под зад, да так пнул сильно, что тут спросонья просто взвыл.

– Что развалился, пёс? – крикнул дядя Гена, – Мы тут всю тундру излазили, жратухи тебе искали! Где костёр, где огонь, свинья?! Почему не горит?! Что ты дрыхнешь, подонок? Я тут… уже всю тундру… мы тут!.. Сволочь! – плюнул он в Костика, – Быстро вон за водой и костёр делай! Мы своё сделали!..

– Да! – тут же согласился Лёха, – Мы своё сделали! Пш-шёл за водой!

Дядя Гена остановился. Костик недовольно поднялся, заспанными глазами посмотрел на обоих, ничего не сказал, взял котелок и пошёл к реке.

Со стороны дальнего леса к костру вышли моторист Фёдор, тащивший на себе большой сухой ствол лиственницы, а за ним Григория со стволом поменьше на плече. Едва их фигуры показались и стали хорошо видны, дядя Гена прикинул на глаз – сколько до них? Метров пятьдесят?.. Тут же рука его схватила ружьё, клацнул затвор, патрон вошёл в патронник, дядя Гена прицелился, непонятно в кого, просто прицелился и увидел, что у него на мушке человек… ах, если бы сейчас этот человек его как-то обозвал?.. Ах, если бы сейчас этот человек хоть как-то проявил к нему неуважение… Он уже потянул на себя спусковой крючок оружия, он уже слышал, как взрывается боеприпас в стволе, как свинец летит в человека… рука его дрогнула, кто-то внутри него спросил: «Убьёшь?..»

Друг Лёха промолчал. Друг Лёха стоял и ждал, когда друг Гена убьёт Григорича. А даже если и убьёт? В конце концов, не он же убьёт? Не ему отвечать. А этот… этот комяк и в самом деле… Вон как его по голове приложил! Ему кто разрешал его, Лёху, по голове бить? У него откуда такое право, а?..

Однако просто так спустить деду Григоричу его непозволительное поведение дядя Гена не мог. Плюнув под ноги самому себе, он клацнул затвором ружья, из патронника вылетел не стреляный патрон, упал на землю, дядя Гена опять сплюнул, чертыхнулся, матюгнулся, сказал:

– На кой я всё это?! Заряжено ведь!

И здесь, явно сорвавшись на обиде от старика, явно перегнув злобой свой характер, махнул рукой Лёхе, призывая следовать за собой, решительно направился к костру соседей, куда уже подходили Григория и моторист Фёдор. Шёл Гена наобум. Цели не знал. Знал лишь то, что его обидели. За это и хотел спросить.

Получилось так, что все подошли к костру одновременно: с одной стороны дядя Гена с Лёхой, с другой стороны Григория с Фёдором, посередине был костёр, у него сидела, ощипывая гуся, тётя Настя, рядом стояли Юрий и Еся.

– Мне, понимаешь, по хрен, есть у тебя ружьё или нет! – сразу крикнул дядя Гена Юрию, обозначая свою позицию, – Я всё равно этого комяка застрелю! Или пусть тут при всех вон извиняется, сапоги мне лижет… берцы мои! – здесь он увидел глаза Еси и крикнул уже ей, – А ты что вылупилась? Тебя не спрашивают! В общем, так! – рубанул он свободной от ружья рукой, – Или вы мне деда отдаёте, или…

– А я не портфель! – вдруг громко и вызывающе сказал Григория, – Чтоб меня отдавать!

И с этими словами сбросил с себя высохший ствол дерева.

Дядя Гена на какое-то время замялся, никак не ожидая от Григорича такой строптивости, и, скорее всего, думая: стоит ему как-то договориться с Юрием, и вопрос будет решён. Дядя Гена, как человек не слишком образованный, всегда мыслил такими категориями, что в жизни есть сила, а за силой стоит и решение. И если сила у тебя, то и решение у тебя, но если силы две, то стоит договориться или припугнуть другую силу и решение опять-таки у тебя! Но здесь ситуация дала сбой. Григория не подчинился никакой силе. Он стоял крепко на ногах, чуть расставив их, и сейчас даже для своего семидесятилетнего возраста выглядел полноценным, здоровым мужиком. За поясом у него был небольшой топор Юры, которым они рубили сучья и сухостой. Григория вытащил его из-за пояса и спокойно опустил вдоль тела, крепко сжав в руке, потом сказал вновь:

– Ну, так… забирай меня? – подумал что добавить, но удивительная внутренняя культура северных людей не дала ему сказать грубого слова, потому он произнёс не совсем то, что все ждали:

– Плохой, пьяный человек!

Дядя Гена стоял и не понимал – а как он сейчас будет забирать Григорича? За шиворот? И что? Куда потом? Тащить к своему костру? А вдруг он топором рубанёт? А если не рубанёт, струхнёт и позволит себя утащить… там что? Бить? Просто бить? Сколько лет этому седому?.. Молчание опять затянулось. Юрий, смотря ровно в глаза дяде Гене, громко усмехнулся. Григория, который был здесь на голову ниже всех ростом, в глазах Юрия сейчас превратился в некого былинного богатыря с булавой в руке.

– А что стоишь? – вновь спросил Григории дядю Гену, – Слов много знаешь, а как их применить не помнишь?

– Генка, – громко шепнул тому Лёха рядом, – этот комяк над тобой издевается!

– Да, комяк! – вызывающе сказал Григория, – И что? А чем комяк хуже тебя? Ты-то кто? Ты вообще не человек. Так… двуногое, говорящее на русском языке. Ты и языка-то своего не знаешь, – он на секунду задержался и ехидным голосом сказал, – негр-рамотный!

– Чего это я неграмотный? – даже шаг вперёд из-за хозяина Гены сделал Лёха.

– А то, – сказал многозначительно Григория, – если я – комяк, то ты… русак! Заяц длинноногий! А ещё ты – слабак! Это вот по-русски тебе…

– Дай ружьё, я его застрелю! – схватил ружьё дяди Гены Лёха и потянул на себя. Ситуация стала выходить из-под контроля, дядя Гена взял, да и отдал ружьё, и оно оказалось в руках Лёхи… Он глянул на оружие и застыл. Лицо выражало недоумение и состояние глупого удивления. Что делать дальше, он не знал.

– Ну что ж ты? – спросил дядя Гена, как чумовой, – Застрели его?..

Лёха очумело посмотрел в глаза другу Гене, не понимая: тот приказывает или издевается в очередной раз? К издевательствам он привык, а вот к таким приказам?..

Лёха бросил ружьё в руки дяди Гены, тот поймал. Лёха понял, что сейчас он смешон, ярость залила глаза, алкоголь добавил храбрости, а точнее – дурости, он выхватил из-за пояса свой хищный нож, очень похожий на профессиональную финку, встал в стойку, чуть согнувшись в корпусе, и выставил руки вперёд, слегка водя ножом по сторонам.

– Ну?! – крикнул он Григоричу, – Нападай! Где твой топор, ну?! Боишься?

– Глупый ты, – ответил на это Григория.

Дядя Гена усмехнулся, едва не рассмеялся. Юрий, впервые оказавшись с такой ситуации, понимал, что критическая точка ещё не пройдена, потому ружьё держал наготове, палец со спускового крючка не сходил, стволы были хоть и опущены вниз, но в любую секунду могли взлететь на уровень человека… взлететь, плюнуть свинцом и убить.

Лёха не увидел усмешки друга Гены, стоял, покачиваясь и второй раз призвал:

– Нападай! Давай! Дядя Лёша пацанов не бьёт, дядя Лёша их учит!

– И правда, дурак, – негромко сказал в спину другу дядя Гена.

– Глупый ты, – повторил ему Григория, – А ещё говоришь, что русский! Разве русский такой?.. Русский вон стоит, – и кивнул на Юрия, – спокойный и надёжный! А ты так… лягушка болотная! Прыгаешь здесь… полумерок. С тобой и воевать-то можно только сухим дрыном, а не оружием. Тьфу! – Григория взял, да и сплюнул в сторону Лёхи.

Лёха здесь не выдержал, нервы сдали, он крикнул:

– Ах, та-ак?!

И с ножом наперевес рванулся к Григоричу. Но путь к тому лежал опять-таки через Юрия. Он и побежал, никого не видя перед собой, кроме Григорича. Юрий в последний миг осознал, что положение снова каким-то образом зависит от него, ружьё в другую руку перекинул и мгновенно, как учили спецы на погранзаставе, ударил ногой в живот бегущего Лёхи… Лёха потерял равновесие и со всей скорости покатился по земле… Здесь уже дядя Гена встрепенулся. Такого он явно не ожидал. Его товарища ударили так, что от боли Лёха корчился на земле, а это значит – их бьют! Вскинул ружьё на Юрия, синхронно бокфлинт того упёрся двумя стволами в дядю Гену.

– Ага, – глянул в черноту стволов дядя Гена, – ага… вот теперь как?.. Ага… а говорили – спокойный. А ты человека и ногами?..

Юрий молчал. Дядя Гена стал аккуратно пятиться вбок, словно призывая Юрия походить по кругу с ним, но Юрий с места не двинулся, лишь стволы ружья безмолвно следили за дядей Геной.

– Вот значит у нас как?.. – опять сказал дядя Гена, с опаской поглядывая на Григорича, – Так что теперь?.. Лёха? Ты что развалился?..

Лёха поднялся с бранью на всю тундру, держась за живот, с трудом переводя дыхание. Со словами, что он сейчас и Григорича, и Юрия, и всех комяков подряд, и русскую сволочь…

– Зарежу! – сказал он, вытирая лицо от прилипших листочков.

– Помолчи! – рявкнул ему дядя Гена дрогнувшим голосом, – Резник хренов! Ходить не умеешь, всё туда же!

Дядя Гена опасливо посмотрел на Юрия и его стволы, что следили за каждым его движением. Хотел сглотнуть слюну во рту, но сглотнулось всухую. Самому стрелять было страшно. Может, даже страшнее, чем просто опозориться сейчас перед этими… этими… этой шантрапой! Кто они по жизни? Кто они там – в городе, в цивилизации? Так… вшивота наёмная. Им – что здесь, что в тюрьме. А ему? Ему один выстрел, одно нажатие спускового крючка, просто палец дрогнул… И всё! Вся жизнь всмятку! Бизнес, положение, которым гордился, зависть… да, да! Зависть других! И это приятно, чтоб вы все знали! Приятно, когда завидуют так, что слюни у них текут, а ты видишь, видишь это и понимаешь – это ты их так… это ты их до такого… это ты… ты!.. А ещё деньги! Но и деньги не помогут… если вдруг – просто дрогнул палец!

– Так как, «спокойный и надёжный», – кивнул он Юрию, – как дальше? Краями разойдёмся, или палить начнём?

– Что это ты на криминальном жаргоне заговорил? – усмехнулся тот. Но смешно Юрию не было, за ним были Еся, Григория и тётя Натся, а теперь ещё и моторист.

– Да я смотрю, ты уже народом обрастаешь? – дядя Гена решил говорить. Говорить что угодно, лишь бы говорить, потому как, пока он говорит, этот пацан стрелять не будет. Кишка тонка. Он и так стрелять не будет, слабак потому что… потому говорить и говорить, – Вона, моторист без мотора у тебя уже ботинки лижет! – он бросил взгляд на Фёдора, – Что, Федя, хорошо тебе под новым хозяином?

– Дурак ты, Гена, – сказал Юрий уже чуть ли не сострадательно, – дурак, и не лечишься.

– А ты ведь, Генка, гад, – сказал Фёдор, – причём не просто гад, а завистливый гад! Ты людям даже завидуешь, что к ним другие идут…

– Да что мне завидовать? – чуть не рассмеялся фальшиво дядя Гена, – У меня вон в городе – дело! Бизнес! А у тебя что? Мотор утонувший? Тьфу, собака бешенная! Солярка ходячая! Знаешь, что в твоей жизни хорошо, Федя? – сказал он, смотря в лицо Юрия, а к Фёдору только изредка головой поворачиваясь, на мгновение, как вбок кивал, – Ты вот хоть обожрись чесноком, а всё равно от тебя маслом машинным прёт на всю округу! Х-ха! Я ему завидую!..

– Проваливай, – сказал здесь Юрий тяжело и быстро, – Проваливай к себе, на бугорок!

– А то что? – от злости у дяди Гены едва зубы не свело, очень хотелось клацнуть затвором оружия, чтобы припугнуть, дядя Гена уже понял, что проиграл, что его просто выгоняют, как щенка с поля боя, с того самого боя, который он назначил, на который сам вызвался, но биться не стал… позор? Наверное. И теперь, видя его нерешительность, его просто гонят прочь… Как пришёл, так и ушёл. Погалдел, как баба, и ушёл. Ну да ничего, главное в другом, главное – он в городе покажет, кто здесь был хозяин положения! Да, да – был! Просто пользоваться не стал!

– А то ничего, – сказал Юрий, так и ведя стволами за медленно перемещавшимся по кругу дядей Геной. Сказал он как-то сурово, но очень искренне, и здесь пояснил так, словно готов был прямо сейчас это совершить, – Просто бах! И всё. Темнота, тишина… вечность.

– Грозный какой! – с издевкой в голосе произнёс дядя Гена, в голове проворачивая все возможные варианты, даже такой, где всех надо положить, просто застрелить, если хотите – расстрелять, но выйти с честью. В магазине было всего четыре заряда, один, к сожалению, выскочил по глупости. Юрка, Федька, Григории, баба его… Нет, Григории опаснее, его сразу после Юрки… потом Федьку… Как же стрелять? В пузо? В грудь? В башку, может? А если сразу не сдохнут? Добивать?.. Еську… её последнюю… чтоб без свидетелей. А если Костик взбрыканёт? Он же дурак у них, то ли свой, то ли чужой, не пойми… даже пьёт не так, как все. И спит потом как сурок поганый.

– Грозный какой! – вновь повторил дядя Гена, – Говоришь так, словно тебе это не впервой! Может, ты и людей убивал?

– Может, и убивал, – слишком просто и слишком спокойно ответил Юрий, Еся вздрогнула. Глаза его сузились, как перед решительным действием, и дядя Гена это увидел, в голове что-то щёлкнуло…

– Ты, щегол, мне в дети годишься! – сказал, сам не понял для чего, дядя Гена и здесь почувствовал, что колени его дрогнули пару раз, – Ты хоть знаешь это? Прежде чем свою говношлёпку на меня направлять!

– А разница? – спросил Юрий.

– У тебя права такого нет!

– О! – Юрий насторожился, ружьё крепче сжалось в его руках, палец лёг так плотно на спусковой крючок, что почти обнял его…

– Стреляешь ты хреново, – успокаивал себя дядя Гена, – в человека испугаешься, промахнёшься, а я влеплю тебе картечи полное пузо!.. Опусти стволы, и посмотрим там…

– Первый опускай.

– Я не буду, – злобно и ехидно усмехнулся дядя Гена.

– И я не буду.

– Смотри-ка, тварь, вырос!.. Лет десять назад я бы тебя на пинках до самого города гнал!

– А лет тридцать назад с тобой то же самое мог сделать Григория, – ответил Юрий.

– Ах, ты ж, дрянь, – сказал бессильно дядя Гена.

– Ну да, – сказал Юрий, – что ещё остаётся.

– Ты просто не понимаешь, с кем связался, – ехидно и как-то сразу мстительно сказал дядя Гена и предупредил: – если живы останемся, я тебя в городе сгною! Тебя там не будет, понял? Ты просто не знаешь, сколько у меня силы! Ты просто не знаешь, сколько я стою! Ты-то стоишь три копейки!.. А вот я… Ты, гадёныш, из-под камня выполз, и лучше тебе туда и заползти. Я даже вот сейчас тебя застрелю и мне ни-и хрена не будет! Понял? Жизнь твоя стоит три копейки! Я тебя сейчас застрелю и мне!..

– Тих-ха!!! – вдруг очень громко, совсем как-то неподобающе ему, крикнул Григории. Все разом повернулись к нему, но Тригорин стоял и словно к чему-то прислушивался, глядя вниз, в землю. Такая сцена, непонятная практически никому, кроме тёти Насти, показалась глупостью, или просто выходкой, но тётя Настя перекрестилась и смотрела на мужа с каким-то вдохновенным лицом. Тригорин поднял руку с выставленным указательным пальцем вверх, а сам смотрел вниз, но смотрел так, словно видел сквозь землю. Немая сцена продолжалась недолго, Тригорин сказал:

– Мотор! На реке мотор! Лодка!

Словно ошпаренные, дядя Гена и Лёха бросились к реке. Юрий глянул на Тригорина, тот кивнул и сказал опять:

– Лодка.

Тётя Настя поднялась и так, с тушкой гуся, пошла к реке, за ней тут же, как заворожённые, пошли Еся, Фёдор и Юрий. Тригорин ещё постоял на месте ровно, не двигаясь, сказал опять тихо:

– Лодка, лодка, ошибиться не мог, – и тоже пошёл.

На берегу они встретили Костика, который оттирал большой котелок песком и, похоже, не слышал здесь в низине реки, что за скандал только что произошёл в сотне метров от него. Увидев такую процессию, тем более бегущего дядю Гену, он бросил своё занятие, крикнул им навстречу:

– Медведи?..

Дядя Гена отпихнул его ногой в сторону, словно тот как-то мешал ему, вложив в этот толчок всю ненависть к Юрию, выскочил в ботинках на реку, почти по колено в воду, встал и смотрел безотрывно вдаль, ни слова не сказав. Рядом встал Лёха, смотрел так же, но из-за спины Гены. Костик встретил остальных, опять спросил:

– Что случилось?

– Лодка, – сказала тётя Настя, – лодка по реке идёт.

– Да где лодка? – удивился Костик, – Была бы лодка, я бы увидел. Сижу тут полчаса.

Ничего ему не ответив, все вышли на берег реки, кроме Григорича. Он стоял и, казалось, вновь слушал реку, смотря вниз, теперь в воду.

– Хорошая лодка, – сказал он, – мотор… хороший мотор.

– Ну, если сбрехал! – потряс ружьём дядя Гена, словно предупреждая.

– Брешет у нас тут только один… – сказал Григории, – остальные разговаривают.

Дядя Гена в ярости хотел что-то ответить, но здесь все разом, все до одного услышали звук мотора. Над рекой повисла тишина, и лишь рокот двигателя всё крепчал и крепчал, пока не стал слышен отчётливо, с явным нарастанием звука и пришедшей надеждой.

Лодка вышла на скорости из-за поворота и пошла ровно на людей. Дядя Гена, нелепо дважды подпрыгнув на месте, помахал ей ружьём, Лёха, подпрыгнув следом, махал руками, Костик махнул пару раз котелком. Григории вышел к воде, посмотрел и сказал уже только себе:

– Я же говорил – хороший мотор. Оно же слышно.

Все стояли и смотрели безотрывно на ровную гладь речной протоки, которую разрезала, с грациозностью королевской яхты, простая «казанка». Лишь одна Еся словно и не видела ничего, не слышала нарастающего, спасительного шума мотора. Она смотрела на любимого человека не отрываясь, смотрела столь пристально, что Юрий это почувствовал, повернулся к ней, спросил, брови нахмурив:

– Случилось что?

– Ты и в самом деле?.. – дальше слово застряло у неё, и вместо слова на глазах показалась слеза.

– С ума сошла? – он даже улыбнулся такому предположению, – Я же на Диксоне служил, а не в горах Туркестана. Не убивал я никого.

Когда лодка подошла ближе, то больше всех удивился Юрий. В лодке сидел… Рустам. Рустам сидел как настоящий судоводитель маломерного флота – за рулём, в носовой части судна. Причалив к берегу, он даже не вышел из лодки, а прямо так, сидя за рулём, повернувшись к ним в полкорпуса, сказал крайне устало:

– Наконец-то. Нашёл я вас. Привет, Юра.

Дядя Гена скрежетнул зубами. Дядя Гена сразу понял, что и сейчас, если не проиграл, то и не выиграл. Спасение пришло в виде дружка этого мальчишки! Понаплодилось тут пацанов! Ну, ничего, главное – приехать в город, там он… Сейчас главное сесть в лодку и добраться до города, надо сесть за водителем, там меньше всего брызг будет и не так трясёт. Или рядом с водителем?

Обговорив уже на берегу все детали, узнав, что капитан катера погиб, кто в лагере кому и кем приходится, Рустам ничего даже рассказывать не стал о том, как здесь оказался, только кивнул на берег, проговорил негромко:

– Хороший островок.

– Почему островок? – удивился Юрка, – Мы вон туда ходили, гусей бить… там земля…

– Там за землёй болото, – сказал ему Рустам, – хорошее русское непроходимое болото. Мы тут на вездеходе зимой ходили, завгар наш рассказывал.

Здесь он глянул на Есю, стоящую чуть поодаль от Юрки, потом посмотрел на самого Юрку, сделал ему гримасу на лице, вроде как одобрительную, Еся это увидела, всё поняла и отвернулась.

– Забирайтесь в лодку, – сказал Рустам, включая рацию, – Девушки рядом со мной, остальные дальше, алло, алло?.. – уже в рацию говорил он, через треск и шум, – Это Рустам. Я их нашёл… на протоке стояли. Через час буду возле катера, пусть на месте стоит. Капитан погиб, сказали, здесь похоронен. Я их везу на реку, уместятся.

Рассаживая всех в лодке, Рустам лишь ладонью махал, говорил – ты сюда, ты вот здесь…

Григория сел вперёд, тётя Настя и Еся в середине, Юрка с Фёдором сзади, на корме… Лодка как-то оказалась вся занята. Юрка двинулся ближе к борту, чтобы место ещё появилось рядом, Рустам головой мотнул – перегружать нельзя, сиди спокойно. Дядя Гена и Лёха стояли на берегу. Дядя Гена не выдержал первым и злобновато спросил:

– А нас ты собираешься сажать?

– Собираюсь, – ответил Рустам, – а что Вы мне тыкаете? Мы с Вами не знакомы.

Он вытащил из ящика в носовом отсеке огромный сложенный пакет, положил перед ними, сказал:

– Качайте, прицеплю за корму. Нам тут на главную магистраль речную выйти, а там катер настоящий… почти пароход. Полгорода вас ищет!

Пакет оказался резиновой двухместной лодкой. Дядя Гена, конечно, качать не стал, заставил Лёху, тот тоже вначале отказался, но потом дядя Гена ему что-то сказал, Лёха переспросил:

– Сколько?

И лодку накачал за минуты.

На большом катере, который был похож на маленький пароход, Еся тут же вытащила свой изящный телефонный аппаратик, достав его из пластикового пакета. Юрий улыбнулся, спросил через шум воды и мотора:

– Не промок?

– Нет, – мотнула она головой, тут же поцеловала Юрия в щёку, включила телефон, набрала номер и ушла подальше ото всех. На небольшой короткой лавке она дождалась, когда её абонент ответит, сказала туда громко, но мечтательно:

– Машка? Привет! Кто потерялся? A-а… ну что ты… И Люська там? Что делаете? Да всё у меня нор-рмально, немножко заплутали… Ох, девочки, что расскажу!.. Включай свою громкую связь. Девочки! Он мне признавался в любви в лунную ночь посередине тундры сибирской! Девчон-нки-и!.. Океана не было, была река… река-а, девчонки! Громадная наша Обь, во всю ширину! Я чуть не умерла. Представляете: ночь, луна в самом центре неба, звё-ёзды горят, как бешенные, мы лежим на мягком, тёплом мху, он целует мне руки, целует моё лицо и говорит, говорит, не остановишь… говорит – я люблю тебя, я люблю-ю тебя, люблю тебя, одну тебя… знаете, вот остановиться не может, и целует меня, целует каждый пальчик на руке, каждый ноготок! Ты, говорит, в моей жизни как северное сияние, вспыхнула и озарила мою жизнь истинным светом, и теперь я боюсь, что ты пропадёшь, как это сияние, я боюсь потерять тебя, я боюсь что ты растаешь, как это северное сияние, без тебя нет мне больше жизни, без тебя… Что? Не поняла, Маша? Да ты что, Машка, рюхнулась? Я что, дура что ли, в первый раз в жизни и на болоте ему отдаться? Не-ет, ну не совсем болото, это мы место так наше называем… а он днём ходил стрелял, добывал дичь, а я вечером ему готовила еду на костре, а он… А ночью!.. Ночью мы с ним уходили ото всех подальше и там, под звёздным небом, он целовал мне руки и опять, не уставая повторять, всё говорил, говорил – я люблю тебя, Е-еся… я люблю тебя… Ну что ты прицепилась? Не было пока ничего у нас!.. Тебя одну… люблю… Стоял передо мной на коленях, целовал руки, каждый пальчик, каждый ноготок… и всё говорил, говорил – ты моё северное сияние!.. Моё Северное Сияние!

 

Там, где прячется радуга

Тридцатилетний Камиль Мухамедшин, строитель местного ТСЖ, чинил крышу пятиэтажного дома без страховочного троса. Работал большим инструментом, называемым ломом, лом был два метра длиной. Этим нехитрым приспособлением Камиль пробовал поддеть старый пробитый шифер… Крыша была мерзлая, весенняя, скользкая и работать на ней было неудобно, да ещё и опасно. Находился Камиль на самом краю, когда от неловкого шага поскользнулся и выпустил из рук лом… Лом два раза ударил по рёбрам шифера, перекинулся и улетел вниз… Камиль дёрнулся, понял, что поздно, но и это понял поздно… не удержался, упал на спину, головой вперёд, куртка его на мёрзлом шифере заскользила, и Камиль сорвался следом за своим инструментом…

Стоял июнь, полярное лето с весенней холодной температурой, почва вокруг строящегося дома была вся разъезжена тракторами и автомобилями. Сплошная грязь, жижа. Не успели рабочие внизу и оглянуться, как услышали оглушающий русский мат, а за этим матом увидели, как с крыши пятого этажа летит двухметровый лом, а за ним татарин Камиль Мухамедшин…

Лом воткнулся в грязь почти на полметра, тут же прямо на лом наткнулся Камиль Мухамедшин, прошил лом до самой земли и остался лежать лицом в грязи. Люди вначале онемели, потом бросились к Камилю и здесь услышали:

– Лом выдерните! Встать не могу.

Лом выдернули, глянули и удивились везучести человека: страшное орудие убийства пропороло ему всю зимнюю строительную куртку, вместе с внутренней поддёвочкой и прочей одеждой, сбоку, лишь оцарапав кожу, но погасив скорость падения с такой высоты. Больше ничего. Лом выдернули, Камиль взял его в руки, вздохнул, сказал:

– Опять на пятый тащиться. Всю робу разорвал!

И пошёл работать дальше.

Воткнулся этот лом ровно перед начальником строительства Тимофеем Сергеевичем Прониным, страдающим сердечной недостаточностью. Прилетел за ним Камиль так быстро, что начальник и моргнуть не успел. Снимали Мухамедшина с лома тоже в присутствии остекленевшего начальника строительства. Через минут пять, когда он пришёл в себя и понял, что произошло у него на строительной площадке, сразу отправил Камиля в медпункт, сам ушёл домой, напился и ночью умер.

У Тимофея Сергеевича Пронина остались: взрослый сын, супруга и красивая, хорошо обставленная трёхкомнатная квартира в Воркуте, в центре города. Супруга уже пару лет как жила в кооперативе под Вологдой, на похороны, конечно, приехала, поревела-поревела, да и уехала обратно на юг – хозяйство. Звала с собой сына да не дозвалась. Остался в городе сын Пронина, Никита, один. Парню было двадцать шесть, человек взрослый, правда, холостой. Работал Никита обычным журналистом обычной городской газеты, не имея образования… то есть вообще без какого-либо высшего образования, тем самым опровергая ту самую установку, что для такой профессии необходимо хоть какое «высшее». И в самом деле, к примеру, если у Вас высшее сантехническое, или высшее геологическое, вы и в самом деле будете лучше репортажи писать? Смешно. Дело журналистское всегда хлопотное, но славное: знакомство со всякими представителями власти, органов правопорядка.

С шестнадцати лет Никита зачем-то вбил себе в голову, что хочет стать кинодраматургом. Поступал во ВГИК на драматургию в семнадцать лет, потом на следующий год, потом поступил в областной университет на филологический. Проучился там один год и опять укатил в Москву в свой ВГИК. Во ВГИК он, в который раз, экзамены благополучно провалил, потому остался без учёбы, вернулся в город и устроился работать журналистом. Устроился – слишком просто сказано. Без образования сначала два месяца доказывал, что умеет писать. Главный редактор, правда, и после первого репортажа понял, что парень пишет лучше многих журналистов «профи», но марку выдерживал до конца. После двух месяцев испытательного срока коллектив его принял как родного.

В областном университете, на филфаке, Никита учился вместе со своими друзьями из Воркуты: с девушкой по имени Ольга Петрова и девушкой по имени Таня Вирчак, а ещё был друг Андрей Дьяков, ну и всякие прочие, прочие. Все были студентами, часто собирались вместе по всяким праздникам, влюблялись друг в друга, потом разлюблялись, но учиться продолжали. И только один Никита вдруг сорвался в Москву… да пролетел мимо, как говорится. Потому так получилось, что через пять лет все его друзья стали дипломированными специалистами, а он… журналистом, выдержавшим испытательный срок.

Всё было бы ничего, если бы этот Никита не был безумно, просто бешено влюблён в одну из девушек – Таню Вирчак. Г оды шли, они были далеко друг от друга, да и друг с другом никогда ничего не имели, что спрашивать? Просто парень любил безумно девчонку-студентку. Она это видела, но, как и всякая барышня, ждала признания, признание запаздывало, время ушло, ВГИК подкрался незаметно, вместе с летом, время ехать на экзамены, а признания не случилось.

Дни шли, годы, ВГИК остался мечтой, зато хороший журналистский слог Никиты никто оспаривать не мог. Его знали в городе, его знали в республике Коми… И вот через пять лет он встречает своего друга Андрея Дьякова в городе, и тот ему сообщает очень много интересного, в том числе: Ольга Петрова давно в Воркуте, закончила университет и работает в школе, сам он сейчас здесь же подрабатывает в «Центре интересов молодых талантов», но!.. Но вот совсем недавно, может неделю назад в город вернулась Таня Вирчак… Ты хоть помнишь её?.. Ты же с ума по ней сходил в университете? Молчу. Вернулась она из столицы нашей областной, куда укатили в кооператив её родители, не захотела сидеть у них на шее, жизни ей хочется свободной… Жить ей, конечно, здесь негде, живёт у подруги Ольги Петровой, ищет работу. Парень её? Который? Тот, что за ней ухлёстывал, когда в университете учились? Это ещё при тебе началось, не помнишь? Парень был, любовь там была такая, он же семейный оказался, хотел разводиться, на ней жениться, все обзавидовались, потом стихло. Я особенно не интересовался. Похоже, бросила она его. Он же в её родной город Воркуту не поехал. Ты мог бы как-то созвониться с ней? Созвонись, Никита, хотя бы с Ольгой, она баба понятливая… Нет, это, конечно, если у тебя там ничего ещё не засохло. Телефон?..

Но звонить ему не пришлось. Уже вечером, неведомым образом, у него в квартире прозвенел звонок городского телефона. Он снял трубку, сказал привычное:

– Алло?..

– Ну, привет, пропащий! – радостно объявили ему его социальное состояние, – Не узнал?..

У Никиты остановилось сердце. Это была не Ольга, это была Таня собственной персоной, причём в хорошем здоровом состоянии, которое никак не вязалось со всеми его представлениями о девушке, страдающей хандрой и унынием. Откуда он взял, что она имеет такие болезни, он и сам не знал. Просто после того, что Андрей рассказал, показалось, что девчонка вернулась в родной город в жуткой депрессии и полной прострации. То есть картина в его мозгах рисовалась такая: либо она сегодня вешается, либо завтра топится в реке.

– Узнал, – попытался сохранить он достоинство в голосе, говорил немного отстранённо, немного свысока, – давно в городе? Замужем? Дети? Внуки? Собаки?

– Ха-ха-ха! – разлился знакомый высокий девчачий голос, от которого захотелось сейчас бросить всё, чтобы всё бросить к её ногам.

– Ха-ха-ха, Никита, ты не меняешься! А если никого, тогда что делать будешь? Ты помнишь, как меня звал в университете?

– Радугой, – сказал он тускло, явно не желая то ли вспоминать университет, то ли сожалея о том, что бросил в своё время этот университет. Ничего же особенного в учёбе не добился?

– Правильно, Радугой, уже хорошо, что помнишь, – совсем другим, очень тёплым, очень женственным голосом ответила она, – больше я ни от кого не слышала таких слов.

– И где сегодня прячется Радуга? – спросил он.

– Радуга прячется у подруги Ольги, где ещё? В этом городе у меня только одно место, куда я могу пойти. А ты где, всё на том же месте? Место жительства не сменил? Может, женился да перекатил в центр?

– Нет, – опять холодно ответил Никита, – там же.

– С родителями живёшь, как и раньше? – голос Тани прозвучал глухо, хитро, с интересом, но почти неслышно.

– Отец умер, мать в среднюю полосу уехала, в кооператив… Один.

На том конце провода помолчали, потом донеслось что-то такое:

– A-а… так вот… значит, бобылём… встретиться… ну-у…. с нами со всеми не хочешь? Мы тут у Ольги зажигаем.

– Не знаю, – ответил Никита нейтрально, но в душе едва не заорал – хоть сейчас, позови!

– А приходи сейчас? – предложила Таня, и тут же в сторону: – Оля, а что, если у нас ещё один кавалер здесь появится?

– Пусть хоть явится, хоть появится, – послышался голос Ольги, – только с собой что-то возьмёт? У нас всё кончилось.

– Приходи, Никита? – позвала Таня, – Приходи?.. Увидишь, где прячется сегодня ото всех твоя Радуга?.. Радуга стала совсем взрослая… смотри, вдруг не понравлюсь?

Никита на две секунды выдержал паузу.

– Я не знаю, – сказал он, – если только отменить встречу вечернюю с одним информатором?

– О-о! – восторженно проговорила Таня, – Словно в шпионском боевике!

– Да нет, это у журналистов так…

– Слышала, слышала.

Какую встречу он собрался отменять, Никита, конечно, и сам не знал, лгал первое, что приходило в голову.

– По-моему, – разумно, женственно сказала Таня, – ради такого случая можно отменить всё! Даже приём у королевы!

– Какой?

– Что – какой? – не поняла Радуга.

– Королевы какой? Английской, Бельгийской? Испанской? Нидерландской?..

– Ой!.. – тут же перебила та, – Мы все прекрасно помним Ваши познания, молодой человек, не надо нас мучить новыми! Просто приходи?

Никита помолчал ещё пару секунд, на что услышал требовательное, несколько подзабытое из высшего образования:

– Ну?..

– Хорошо. Я приду. Сейчас. Ждите.

Едва разговор закончился, Никита сначала сел на свою большую кровать, потом опрокинулся единым рывком на спину, потом руки раскинул, глянул в потолок и мотнул головой, сказав:

– Неужели? Неужели и так бывает? Бог есть!

Лежал он недолго. Как можно долго лежать, если в десяти минутах езды на городском транспорте его ждёт та, ради которой он когда-то был готов вернуться в университет и поступить заново на любой факультет, поступить просто на любую подработку, лишь бы быть рядом, поступить просто дворником в местный ЖЭК, лишь бы дом был напротив их общежития, лишь бы… лишь бы… Нет, не так, не лишь бы, а если бы!.. Если бы позвала! Но тогда никто никуда не позвал, тогда Таня была окружена поклонниками и ждала чего-то от них.

И вот он в родном городе, мало чего добился, но в состоянии парень совсем неплохом, неплохом по всем пунктам – от квартиры до материального положения, и она его зовёт! Она хочет его видеть, в её голосе не просто любопытство, в её голосе неподдельный интерес! Впопыхах Никита даже хотел минут двадцать позаниматься со своими гантелями, по полтора пуда каждая, вроде для того, чтобы под одеждой там мышцы заиграли… Идиот!

Очень быстро с полным пакетом всяких продуктов, естественно только деликатесов и дорогого спиртного, он мчался в такси к дому Ольги Петровой. Что он сейчас увидит? Кого он сейчас увидит? Ту, ради которой был готов пять лет назад отказаться даже от ВГИКа? Только позови. Только позови, и все планы у парня изменятся в твою сторону, в ту сторону, которая, Таня, нужна только одной тебе, одной тебе… Только позови!

Но ей это было не нужно, ей тогда было достаточно просто его обожания, ей было достаточно простого обожания, потому как, когда поклонников много и можно выбирать, можно и не торопиться с выбором, можно чисто по-женски прикинуть: а кто более достоин? А кто более достоин владеть такой, как я? Можно не вникать ни в свои чувства, ни в чужие, можно просто перебирать достоинства тех или других. Когда знаешь, сколько стоишь, то и цену всегда хочется ещё большую. Здесь про всё остальное следует забыть. На смену человеческим отношениям, боже упаси, любви какой, идёт нормальный расчёт и прямая оценка ваших данных.

Значит, она поняла, что всё это липа? Значит, она поняла, что всё это блеф и мишура? Значит, теперь в ней наконец проснулась та Таня, которая всегда была в его голове, которую он всегда видел в этих чудных зелёных глазах? Он всегда видел в её зелёных глазах только одно – великое счастье любви рядом с таким человек! Надо только эту любовь разбудить! И вот сейчас, именно сейчас это можно сделать. Здесь. В их родном городе. Когда никто не мешает, когда нет этой, прожжённой богатством, столицы республики. А есть обычный, родной город Воркута.

Перед дверью квартиры Ольги Петровой у Никиты сжалось сердце. Стало страшновато. Страшновато так, словно первый раз целуется и боится, что не получится, а девчонка посмеётся. Он нажал на звонок. Двери открылись сразу. Открыла Таня…

Первый восторг первого взгляда очень быстро сменился первым лёгким, почти незаметным разочарованием. Таня даже не позаботилась одеться. Стояла перед ним в каком-то ношеном халате. Правда, халат был очень короток. Может, на это рассчитывала? А может, просто пренебрегла приличной одеждой? Никита приехал в тёмно-синем шерстяном костюме, отутюженном «под бритву», под которым голубела шикарная сорочка с открытым воротом и расстёгнутой верхней пуговицей. Никита не стал придерживаться каких-то демократичных идиотских правил. Двадцать шесть лет – не семнадцать. Тане и Ольге было уже по двадцать пять, потому Никита посчитал, что Таня могла бы и позаботиться о своём внешнем виде.

Никита прошёл в квартиру молча, молча, безотрывно глядя в глаза Тане, отдал ей пакет. Она взяла. Взяла со своей неповторимой улыбкой, какую он помнил все пять лет. Потом она сказала:

– Так что – привет?

– Привет, – скромно ответил Никита, – пройти можно?

– Пройти нужно! – крикнул голос Ольги из комнаты, но сама не вышла. Из комнаты доносились негромкие голоса, как мужские, так и женские.

Никита разулся и прошёл в зал. Здесь, кроме хозяйки Ольги, сидело ещё три человека – молодая незнакомая женщина высокого роста, (это было видно, даже когда она сидела в кресле) словно вытянутая струна, и рядом, похоже, её «парень». Парню этому было лет… за пятьдесят, но выглядел он очень моложаво, изъяснялся легко, держался непринуждённо и, казалось, даже его лысина совсем ему не мешала чувствовать себя своим среди молодёжи. Третий гость – явно Ольгин фаворит, потому как находился в непосредственной близости от неё – на подлокотнике её кресла, и постоянно пытался приобнять хозяйку.

Незнакомую девушку звали Люда, моложавого пятидесятилетнего с лысиной – Саша. Но если к Саше все и обращались – Саша, то Люду все называли – Клюква. Уже потом они рассказали, что когда-то в пионерлагере Ольге дали кличку Лимон, а Люде Клюква. Клюква прижилась, а Лимон нет. Ольгу Никита знал с того дня, когда узнал Таню. Ольга практически не изменилась, была всё такая же изящная, миниатюрная, фигуристая, бойкая и общительная. Парень её был задумчив, словно молодой поэт, пропивший отцовское состояние и теперь существующий только на гонорары от творчества. Звали его Паша. Похоже было на то, что у всех дам были парни, а у Тани нет. Это открытие немного даже ошеломило Никиту. А в какой он здесь роли?.. Отчего-то захотелось рассмеяться. Но здесь к нему подошла Радуга, она вышла из кухни, куда уносила его пакет с провизией. Она подошла к нему вплотную, взяла за локоть и сказала очень по-домашнему:

– Мы тут по-свойски… как когда-то в общежитии университета… помнишь? – глянула Таня внимательно, так внимательно, чтоб он это заметил.

– Плохо, – ответил Никита сухо, пожалуй, даже очень сухо, но ответил только ей одной, – давно было.

Настроение как-то само по себе стало снижаться, пульс участился и даже сама блистательная Радуга, за которую он ещё недавно готов был отдать весь мир… весь свой мир без остатка, оставшись только с миром Тани… та самая Радуга сейчас чуть померкла. Померкла лишь потому, что… Ну, ведь глупо, когда все уже взрослые люди, собираться «пара на пару» у кого-то в квартире, напиваться… продлённый век студенчества? Никита смотрел Тане в глаза, молчание чуть затянулось. Глаза Тани – зелёные в обрамлении чернющих ресниц, длинных и густых, с тонкими чёрными бровями сверху, смотрели на него в ответ где-то даже умоляюще, умоляюще, скорее всего, оттого, что Таня не хотела лишнего скандала, даже простого явного неудовольствия нового гостя, глаза Тани просили не устраивать ни первое, ни второе. Она чуть сжала его локоть и сказала:

– Всё хорошо, просто мы не подготовились. Мы тут с Ольгой живём… дома у себя живём… видишь, Клюква одета?

– Ну, так наливай… те? – сказала на это Никита.

– О! – оценил Паша и поднялся с подлокотника кресла Ольги, – То по-нашему! Паша, – представился он и протянул руку. Саша тоже за ним протянул руку, но протянул руку гораздо более вяло, как-то так заметно вяло, можно сказать даже, показательно вяло. Когда Никита пожал руку, он более уважительно на него глянул.

После трёх рюмок Никита оказался на диване рядом с Таней. Она, вроде как сама, к нему присела, как всегда весело и непринуждённо, словно так было всегда и вообще – она его девушка. Халатик сразу немного разошёлся, и красивые ножки Радуги сверкнули для всех.

– Расскажи, как жил? Чем и кем? Почему не женат? Мне Андрей говорил, что ты не женат.

Никита, конечно, пришёл не исповедоваться. Но говорить, кроме как о прошлой жизни, сейчас было вроде и нечего.

– Как там универ? – спросил он.

– А что универ? – удивилась Таня, – Я универ год не видела, я год после учёбы отработала в Сыктывкаре… в школе.

– Ты почти не изменилась, – сказал он, смотря ей в глаза, – только…

– …только?

– Только вот решимости стало больше… может, это взрослость?

– Давай про тебя? Ты вон у нас – атлет целый, большой, сильный. Чем жил? Кроме работы? Ты у нас всегда отличался в университете тем, что был интересен сторонней жизнью.

– Не понял?

– Помнишь, на синтезаторе играл в каком-то ансамбле? После лекций запирался в актовом зале и занимался на фортепиано?..

– Ну да… – согласился он, вспомнив университетскую жизнь.

– А сейчас занимаешься всем этим или уже время не то, жизнь другая, лень и всё прочее, что приходит с годами?

– Всё на месте, – ответил твёрдо Никита.

– Ух, ты! – явно вырвалось у Тани, она внимательно посмотрела на Никиту, даже более чем внимательно, можно сказать, продолжительно-пристально, договорила тихо, – Даже завидно.

При этих словах Никиту словно забросили в далёкие годы его учёбы в университете. Общежитие, пьянки, лекции с больной головой, секция тяжёлой атлетики, куда он ходил, вечерние клубы, друзья, и везде: Таня, Таня, Таня… Одна Таня, которую он боготворил как девушку из другого мира, как единственную, которая была непохожа ни на кого вокруг, ни на одну другую, которую не могла заменить ни одна другая… Таня.

Когда он танцевал с ней в клубах, то казалось, что сцена растворялась, танцевальный пятачок расширялся, люди рядом сливались в одну пёструю стену, музыка лилась с неба… И вот только эти ясные зелёные глаза… чёрные брови, чуть подведённые каким-то цветом веки… Радуга.

Но танец заканчивался, и Таня становилась опять обычной, недосягаемой и сколько бы он ни пытался, старалась всегда уйти от прямого ответа на его вопрос… единственный вопрос. Никите казалось, что Тане нравится его отношение к ней, но только и нравится. На что-то большее с ним она не готова. Он ждал. Ждал. В любви, правда, так и не объяснился. Ну, а как бы поступил другой приличный парень?.. Никита иногда и сам не понимал, в кого он влюблён: в Татьяну или свою Радугу? Бывает, мы влюблены в того, кого нет. Бывает, мы влюблены в образ, который создаём сами. Есть выражение у медиков: мозг умеет дорисовывать. Это значит, что видишь пень, а мозг рисует кикимору. Так и здесь, наше сознание, а может, и подсознание, умеет хорошо дорисовывать образ женский… Видишь девушку, а внутреннее состояние твоё рисует перед тобой Богиню Утренней Зари. Причём ту Богиню, которую ты сам в своей голове нарисовал и создал. Ты её создал, ты её творец. Кроме тебя, твоего воображения – её больше нет… нигде нет. Радуги на небе тоже нет. Капельки воды есть, солнечный свет, проходящий сквозь них, есть, а радуги?..

– Ты где? – услышал Никита рядом голос Тани.

– Вспоминаю, – сказал он.

– Что?

– Как первый раз танцевал с тобой в клубе университетском…

Таня вновь длинно, можно даже сказать, для такого вечера, бесконечно долго посмотрела на Никиту. Может, тоже вспомнила?

– Ты тогда первый раз назвал меня Радугой, – сказала она, тут же улыбнулась, – я была жутко накрашена.

– Вы там не слишком милуетесь? – разрушая идиллию сегодняшнего мира Никиты, пробубнил голос Саши, что ухаживал за высокой Клюквой.

– Мы мешаем? – спросил Никита, пытаясь ещё хоть как-то сохранить всё, что сейчас возникло из памяти хорошего и здесь, между ним и Таней, осталось.

– Конечно, – ещё громче сказал Саша, – пить пора! А вы там скоро за руки возьметесь!

– А ты не подглядывай! – отрезала Таня, – За Клюквой своей смотри!

– Я за всеми здесь смотрю, – парировал тот, – я один здесь блюститель нравственности! Паша, наливай!

– За Таней он смотрит, – проговорила она на ухо Никите, – ревнует уже второй день.

Никита несколько обомлел:

– А Клюква… э-э… простите, Люда?

– А вот так у него – и Люда и Таня… только с Людой там серьёзно, вплоть до абортов, а Таня как образ, который принадлежит ему. Идём на кухню, там поговорим.

На кухне, возле окошка, первое, что ненавязчиво спросила, точнее, чем поинтересовалась Таня, было:

– Так ты всё в той же большой трёхкомнатной квартире? Куда мы приезжали в гости на первом курсе на Новый Год, когда вернулись встречать Новый Год в свой город? Родители тогда все ругались, что деньги тратим на ветер. Мы были у тебя в гостях недолго, потом пошли на горки кататься… В той квартире?.. – и пристально взглянула ему в глаза. Никита утвердительно кивнул.

– И ты там теперь один?

Никита утвердительно кивнул.

– Не скучно? Или нет – не страшно?

Никита помотал головой.

– Там три большущие комнаты, да, я помню.

Никита утвердительно кивнул.

Таня опустила глаза в пол и долго там что-то разглядывала. Потом посмотрела на Никиту вплотную, сказала тихо, будто вспомнила:

– Почему-то сейчас вспомнилось, как ты пытался меня поцеловать на Восьмое марта, когда объявил, что летом, не сдав экзаменов, уедешь поступать в свой ВГИК. Помнишь?

И глаза стали лучистые, и глаза её и в самом деле издали лучики света, и глаза её моргнули беззащитно снизу-вверх, моргнули так, что у любого бы здорового мужчины защемило сердце, у Никиты сердце остановилось…

– Ну, и что ты теперь будешь делать со своей большой квартирой в полном одиночестве?.. – спрашивала она, тут же аккуратно ладошкой стряхивая с лацкана его пиджака невидимые соринки, – пиджак не хочешь снять? Мы тут все по-простому, а пиджак запачкать можно…

– Да что мы всё про квартиру? – совсем уже лапотно удивился Никита, – других тем нет?

– А какие есть темы? – куда-то в сторону спросила Таня, не переставая стряхивать соринки с пиджака.

– Например… – Никита задумался, – например, я на Полярный Урал собрался в конце июня, комаров ещё там не будет, но будет уже сухо, листики, ручейки, река Собь, ты не помнишь? Каждый год езжу. Кто со мной?

– Я с тобой! – тут же сказала Таня, – Место в палатке будет?

– Будет.

– Я с тобой.

– А эти?.. – попробовал он кивнуть в сторону комнат.

– А эти тебе зачем? – спросила Таня подозрительно, – Я думала, ты меня приглашаешь?

– Просто вдвоём может быть опасно, места дикие…

– А я не боюсь, – глянула она ему в глаза, – с тобой вот и не боюсь. У тебя ведь ружьё было?

– Ружьё есть.

– Ну так….

Тут в кухне появился Саша, он всё как-то то ли услышал, то ли подслушал, с хитрой мордой подошёл и сказал:

– А я слышал, всех пригласили. Мы с Клюквой тоже хотим. Возьмёшь? – это было обращение напрямую к Никите, как к мужчине.

– Возьму, – твёрдо сказал тот.

Таня глубоко, разочарованно вздохнула. Саша тут же ушёл в комнату, громко огласив:

– Пашка, Ольга! На Урал едем на выходные? Наш новый друг приглашает всех! Берём бухач, хлеба и соли, дичи он обещал настрелять!

– Ну вот зачем ты?.. – спросила Таня укоризненно.

– А что, я мог отказать? – удивился Никита.

– Мог! – сказала Таня и вышла из кухни. Никита остался один, повернулся и посмотрел в окно – там шло потихоньку лето. Северное, заполярное лето. Пока без комаров, без особой жары, без солнца. Тучи.

Через три рюмки Никита оказался у себя дома. Вызвал такси и уехал, сославшись, что забыл выключить телевизор. Глупо, конечно, но хоть что-то.

Дома, уже белой ночью, когда солнце ушло светить на северную сторону небосвода, когда птицы чуть приумолкли, чтобы хоть пару часов отдохнуть, он прилёг на диван в зале, подложив себе подушку под голову, посмотрел сквозь потолок и крышу на чистое голубое небо в своём воображении, вспомнил и подумал. Логики в сегодняшней встрече не было никакой. Пять лет никаких известий, пять лет забвения полного, пять лет пустоты и вдруг… Нахлынуло? А что нахлынуло? Что? Если между ними ничего не было, даже малейшего намёка на отношения. Он действительно пытался с ней флиртовать, лез целоваться, но всё это всегда оттеснялось, отстранялось Таней с вечно женским – мы друзья, правда?

Квартира?

Просто вот так – квартира.

Просто вот так – квартира?

Просто продаться за…. Тьфу!

А может, он столь возмужал за эти годы, что стал просто неотразим? Никита не выдержал и рассмеялся так громко, что стены отдали нездоровым эхом.

Брать их всех в горы на Полярный Урал?.. Многие простого бивака у речки не выдерживают, начинают ныть, стонать, пищать, что хотят домой, портят настроение и себе, и всем остальным. Поход маленький насмарку, пикничок не удаётся, всем, кто ныл очень хочется морду набить за испорченный отдых. Ладно. Возьму. Возьму только из-за Тани, а на Таню посмотрю, что с ней происходит?

Горы Полярного Урала в долине Собского перевала, у самой реки Собь, уже поражают воображение любого человека, их увидевшего. Здесь и ель, и лиственница, и ольха повсюду кустами выше человеческого роста, берёзы так просто растут по склонам гор, уцепившись корнями за камни. Камни здесь огромными, широкими каменными «реками» просто выпирают из-под земли, как в долине, так и на склонах. Опасности повсюду, потому как провалится между таких камней нога человека – пиши пропало – не вытащишь, зажмёт. Трава закрывает собой многочисленные ямки, куда тоже провалиться не хочется, часто с гор катятся валуны, весом с полтонны, медведи появились в большом количестве, бродят повсюду, потому как ягоды столько, что и за год не соберёшь. И даже, как говорили люди, снежный человек… Урал.

Они так и поехали до полустанка Сто тридцать четвёртый километр, где вышли, чуть прошли вперёд с полкилометра по реке и встали лагерем на повороте Соби. Горы окружали их повсюду. Горы здесь невысокие, лишь справа высится огромный массив Рай-Из, голая, в километр высотой длинная скала, розоватая, с коричневым отливом. Скала, точнее хребет, так и переводится – Красный Камень. На вершине есть большая чаша воды, из неё вытекает и бьётся по камням тонкий водопад.

Поход был краток, как всё великое, словно Никита организовал его для проверки своих новых и старых друзей. Приехали в субботу вечером, уехали в воскресенье днём. Ночь белая, день уже полярный, сухо, солнечно, солнце даже в горах не заходит. Паша провалялся всё время у костра, пил водку, ел жареное мясо, похлёбку, не срубил ни одного сучка в сухостойном леске. Саша, наоборот, носился с топором, показывая удаль молодецкую, пятидесятилетнюю, швырял топор в каждое дерево, издавая вопль со звуками: «Йя-ах-ху!» Потом топор искал, хорошо хоть, тот был выкрашен в красный цвет. Но Саша таким образом, изображая из себя удалого казака, происхождением от которого хвастался непрестанно, всё же измочалил у костра старую железнодорожную шпалу, и ее щепок хватило для розжига. Остальное было дело техники, как говорится.

Ночью все перепились, кроме Никиты, и ушли спать в палатку Никиты. Никита остался у костра. Сидел, опершись на свой бокфлинт двенадцатого калибра ТОЗ-34, смотрел на реку и всё ждал, когда же Таня вновь что-то ему скажет. Он был просто уверен, что Таня, едва прикоснувшаяся губами к спиртному, обязательно использует такую обстановку для повторения своего осторожного несколько интимного разговора. Ему говорить вроде как и нечего. Он их отдыхать привёз. В палатке долго не могли умолкнуть, кому-то мешал чей-то позвонок, кому-то что-то тыкалось в бок, кто-то жаловался на сучок из-под спальника, расстеленного как матрас… Потом голос Саши громко сказал:

– Оля, ты тута особенно не разваливайся, як корова, тута ещё Таня должна поместиться!

Таня подошла неслышно. Села рядом с Никитой на крутом берегу реки. Вначале молча смотрели на течение, потом она спросила:

– Часто сюда ездишь?

– Бывает.

– С компанией? Девушки?

– Когда как.

– Не страшно? Дико тут.

– А тебе?

– С тобой нет.

Молчание возникло сразу после такого признания. Никита не мог ничего ответить. А что мог ответить мужчина?

– Одному не надоело по жизни так вот шататься? – вдруг спросила Таня, и Никита оценил прямоту. Он лишь пожал плечами. Ответа не было, потому как предложения тоже не было, а вопрос был довольно риторический.

Река была ещё полноводной. У самого берега вода пенилась, на середине течение было стремительным и, если долго смотреть – губительным. Просто шла такая стремнина, что, казалось, не дай бог туда… не дай бог… Мошкара отсутствовала, день уходил печально и ласково. Солнце заходило за гору, чтобы через минуты выскочить обратно, прокатиться по горизонту да пойти вверх по белесому ночному небу.

– Не жалеешь, что университет бросил? – спросила Таня внезапно совсем иное, нежели ожидал Никита.

– Жалею, – сказал он безразлично, – жалею… по жизни не понадобилось бы, а вот «корочки»…

– Только «корочки»? – удивилась Татьяна.

– А что, высшее образование даёт что-то ещё? – удивился Никита, тут же добавил уверенно, – Не думаю. Слишком со многими людьми с высшим образованием приходится работать.

– Где?

– Да я тут регулярно в газете помогаю… общаюсь, в общем.

– И что?

– Ничего. Вот знаешь, просто ничего. Если хочешь – очень часто встречаю просто не очень образованных. Многие, после филологического, даже русского языка не знают. Есть образованные, даже очень, но… всё это сами!.. Понимаешь – сами! Иногда говоришь с человеком и удивляешься, насколько он начитан, но это всё сам человек, а не университет.

– Ну так, – удивилась Таня, – университет и должен давать профессиональное образование, а не общее, что ты хочешь?..

– Да я ничего не хочу уже. Просто как-то в высшем образовании разочаровался.

– Может, потому, что у тебя его нет?

– Может.

Они сидели близко. Близко так, что её бедро просто слилось с ногой Никиты. Никита сделал вид, что так всё и положено.

– Холодно к утру, – сказала Таня и плечами передернула. Никита куртку свою стащил с себя и хотел набросить чисто по-сельски на плечи девушке, но Таня вдруг отстранилась и, улыбнувшись ему, мило сказала так:

– Что ж я – эгоистка какая? Давай на двоих? Не боишься со мной под одной курткой?

– А ты?

– С тобой нет.

Сели под одной курткой. Таня села совсем близко, плечом к плечу, чуть даже на грудь ему сойдя спиной, рукой взяла, да и оперлась о его колено… так и сидели какое-то время, молчали. Может, Таня чего-то ждала?..

Здесь из палатки послышался шорох, резко скрипнул зипер-замок, и наружу с жуткими громкими матюгами вылез Саша. Саша вылез с матюгами, обулся с матюгами, огляделся, почесал у себя на голове, а потом и в штанах, матюгнулся ещё раз, потом пошёл к берегу, где и сидели два голубка.

Вначале Саша налили себе водки полстаканчика, очень вкусно выпил, вытер пятидесятилетние усы, закусил тем, что нашёл, оглянулся на палатку, посмотрел на спины Никиты и Тани, подошёл вплотную, держа бутылку и стакан в руках, сказал речь усталого туриста:

– Ты что, не спал совсем? – спросил он Никиту несколько пренебрежительным голосом, – А что так? Спать не умеешь? Доказать что-то хочешь? Кому ты хочешь доказать? – здесь он налил себе ещё полстакана, выпил, ухватил половник, зачерпнул из котла общего похлёбки, хлебанул весь половник и дальше, – Таньке хочешь доказать? Что ты хочешь ей доказать?

Тут Татьяна куртку с себя сбросила, чтобы Саша её мог увидеть, но тот даже внимания на это не обратил и пошёл рубить правду свою дальше:

– Ты, может, подумал, что ты ей нужен? Да ты игрушка! У меня два высших образования, я ей в два раза тебя интересней, понимаешь, нет?

– Ты про Люду не забыл случаем? – спросила громко Татьяна.

– Что? – как очнулся тот, глянул мутно на Таню.

– Люда в палатке мёрзнет без тебя, – пояснила она.

– Не замёрзнет! – отрезал Саша.

– Вот встань, – то ли попросил Саша Никиту, то ли приказал, – встань, встань, если ты не того… не бздишь!

Никита ружьё положил на землю, встал, Таня тоже поднялась и готова была броситься между ними в любую секунду. Саша занял позицию «номер пять» и в такой позиции внушал дальше:

– Мне вот пятьдесят лет, я всё прошёл, понял, где я только не был… у меня два высших, у меня два ранения под Кандагаром, у меня два ордена и три сотрясения за спасение людей! Что у тебя?.. Н-ну! Что ты можешь? Ты же похож на большой чебурек, который большой, пока его не едят! Что ты тут нам всем показываешь свою удаль молодецкую, у тебя здоровья осталось на два раза посра…

– Саша, прекрати! – потребовала Татьяна.

– Что ты за него испугалась? – удивился тот, – Если он мужик, он за себя постоит, а если он холодец, на хрен тебе такой? Привёз нас тут всех в болото и сидит, как индеец «на часах», сторож хренов! Хоть бы рыбу одну поймал, кот-матроскин!

– Какое твоё дело? – удивилась Таня, – Что ты тогда сюда ехал?

– А поглядеть хотел, что тут за фраер объявился новый? Ну, давай?! Давай, давай! Сейчас я тебя!..

Никита стоял не двигаясь, ничего не ответив, просто смотрел на этого клоуна и молчал. Клоун рванулся к нему, крикнул:

– Маваши-гери!

Попробовал сделать ногой круговой удар в лицо Никите, но нога поднялась только до уровня пояса, тело не удержалось от закрутки, и Саша, со всей своей пьяной дури, рухнул в свежую травку. Таня ухватилась руками за лицо и рассмеялась. Из палатки тут же вышла Люда-Клюква, глянула, сказала:

– Что, Таня, опять твою честь принялся защищать? Идиотина, сколько ж я с тобой мучиться буду?

Саша спал.

Через минуту, когда обстановка разговору способствовала, Никита отважился спросить:

– Не понимаю, как Вы, Люда…

– Да что тут понимать, – улыбнулась та с превосходством мудрой двадцатипятилетней женщины, – у него жена, двое детей, пусть они понимают. Я терплю, пока есть необходимость в этом чудике.

Воскресенье, до самого отхода поезда, прошло в пьяном угаре. Саша пил злобно, Паша пил подробно, пробуя всё, что было. Потом опять спали, потом опять злились, сели в поезд, поехали домой в Воркуту. Праздник закончился.

В этот вечер Таня ещё в поезде сказала, перед самым городом:

– Что сегодня делаешь?

– Отдыхаю, – ответил Никита.

– Один?

Вопрос был столь коварен, что Никита даже дыхание задержал, но спросил:

– А с кем я могу отдыхать? У меня сейчас не с кем отдыхать, у меня сейчас…

– Ну, пригласи меня? – предложила Таня так просто, столь простодушно, что для пошлых мыслей даже места не нашлось.

Никита замер, можно сказать – совсем замер. Замёрз.

– Да я… пожалуйста, – пролепетал он, – во сколько?

– А прямо к тебе поехали с вокзала? Машину «поймаем», они по домам, а мы к тебе? У тебя есть горячая вода?

– Е-есть.

– И халат чистый найдётся?

– Н-найдётся.

– В магазин надо сходить?

– Не обязательно, я не голодаю никогда.

– А красное полусладкое?..

– И это есть…

– Только если ты действительно не против, – сказала она ему на ухо, – одолжений мне не надо.

Он мотнул головой, она поцеловала его за это в щёку.

Никита набрался храбрости и спросил Таню:

– У меня к тебе только один вопрос, нехороший вопрос, прости сразу, но я не могу не задать. Позволишь?

– Задавай. От тебя секретов после такой поездки у меня нет.

– Как звали того парня, за которого ты собиралась замуж? Помнишь? В университете? Он собирался разводиться с семьёй, на тебе…

Пальчик Тани лёг Никите на губы. Она посмотрела на него понимающе, глаза сузила, как-то сердито и даже злобно сказала:

– Валентин. Жена, двое детей и очень… очень большой семьянин и такой же подлец. Всё?..

– Всё. Прости.

– Забыли. Так мы едем к тебе?

– Едем.

Их совместное отбытие на машине немного привело в бешенство Сашу, поставило в удивление Ольгу и Людмилу, но, в общем, прошло всё тихо. Вместе Ольгой Татьяна не вышла, осталась в машине с Никитой. Саша на это сказал:

– Последний платит! – явно указывая на Никиту.

Дом Никиты был в трёх минутах, машина донесла их через вечерний город в секунды.

В квартире Никита сбросил с себя огромный рюкзак, в котором были и палатка, и ружьё, и спальник (один на всех), и даже котёл, немытый после похлёбки, а также всё остальное, столь необходимое в походе. Разбирать рюкзак не стал, только достал оружие и спрятал его в сейф.

Татьяна особо не торопилась приводить как-то себя в порядок. Она вначале прошлась по квартире, очень внимательно осмотрела все комнаты, глянула в окна, вроде как проверяя – куда выходят? Потом подошла к Никите, поставила одну ножку на носочек, стервозно улыбнулась, сказала-спросила:

– Полотенце дашь?

Получив халат и полотенце, Таня скрылась в ванной комнате. Сразу же бурно зажурчала вода. Никита остался один. Огляделся. Глаза беспомощно моргали. Неужели сейчас, вот именно сейчас случится то, о чём он мечтал столько лет, пытался хоть что-то для этого сделать, но все это натыкалось на какую-то стену непонимания, или стену неприятия, а может, и антипатии? Неужели вот сейчас всё это случится? Вот так просто, незатейливо, легко? Почему же, когда бьёшься, хоть и неумело, когда добиваешься, как мужчина, когда пытаешься что-то доказать – тебя просто, в лучшем случае не замечают, или отталкивают словами: «Мы ведь друзья»? Почему сейчас, когда и шагу не сделал, когда и пальцем не пошевелил, чтобы увлечь, чтобы понравиться, почему сейчас вдруг он в центре внимания? И не то что в центре внимания, не хочется обижать любимую до сих пор девушку, но сейчас она просто вешается ему на шею! Почему? Что это? Подвох? Кому? Зачем? Для чего? Квартира? Да это понятно, но не так же? Такая тактика?.. Голова кругом идёт.

Таня вышла из ванной в халате. Халат оказался длиной до пола, на голове была чалма. Она сказала, что вымыла голову после похода. Она улыбалась ему такой улыбкой, она улыбалась ему такими губами, она смотрела на него такими глазами, словно хотела сказать, что она сейчас вся в его власти, она сейчас сама себя создала только для него, только для него… Вся бархатистость её кожи, вся нежность её души, вся внимательность взора… всё, всё только для одного него! Можно было подумать, что на свете больше и людей нет, кроме Никиты и Татьяны, можно было подумать, что она родилась для него, просто сразу не знала об этом!..

Никита тоже пошёл в душ. Он не стал надевать трико, как привык, а взял, да и так же нацепил на себя свой второй халат. Вышел в халате, чем вызвал неподдельный, искрящийся смех Тани. Она не смеялась над ним, она смеялась над ситуацией, и это было видно. Смех её рассыпался по квартире задиристо и весело, такого смеха здесь не было никогда, Никита знал это.

Насмеявшись, она совсем внезапно, быстро подошла к нему вплотную, посмотрела в глаза, посмотрела в грудь, опустила глаза, потом резко их вскинула, словно ударила взглядом. Он выдержал, он просто стоял напротив. Таня чуть приподнялась на носочках, обвила его шею одной рукой, второй взяла ладошкой за щёку, притянула к себе и поцеловала в губы так сильно, так крепко, так сладко, что Никита едва не упал. После первого поцелуя последовал второй, ещё сильнее, ещё слаще… Наконец, когда Никита, чисто по мужской привычке, уже хотел девушку брать на руки и нести в кровать, она отстранилась, сказала тихонечко, почти шёпотом:

– А теперь, где твоё красное вино?

Красное вино пили под фрукты, так захотела Таня. Красное вино пили зачем-то на брудершафт. Пили просто так на брудершафт, потом просто так целовались, ели одно яблоко на двоих, одну кисть винограда на двоих… Когда вино закончилось, она не стала проситься на руки, она взяла его за руки и, пятясь, повела в спальню. Там подошла к кровати, отдёрнула одеяло с покрывалом вместе, повернулась с дерзкими глазами к Никите, быстро рванула на себе пояс халата, и халат сам слетел к её ногам. Таня стояла совершенно нагая какие-то секунды, очевидно наслаждаясь зрелищем, что устроила, потом быстро, как пантера, бросилась в кровать под одеяло. Последнее, что услышал Никита, было:

– А ты там стоять будешь, или присоединишься?

Утром Никита проснулся от волнующего аромата духов Тани. Она спала. Он встал, прошёл к окну, посмотрел на небо. Ночью шёл дождь, сейчас распогодилось.

– Радуга, – сказал Никита, глянув на небо ещё раз.

– Я здесь, – услышал он позади себя голос Тани.

Никита обернулся. Таня проснулась, потягивалась, как тигрица. Она была обнажена по пояс и нисколько этого не стеснялась. Высокая упругая грудь не может дать причины для женщины стесняться своей наготы.

– Что ты делал, когда проснулся? – спросила она.

– Смотрел в окно.

– Почему не на меня?

– На тебя тоже.

– Куда больше?

– Больше на тебя.

– Прощён. Иди сюда?

– Лучше ты иди сюда, – позвал Никита, – радугу посмотрим.

– Здесь тоже Радугу посмотрим, – хитренько заявила она, – как думаешь, какая интереснее?

Никита улыбнулся этим ее словам, произнес:

– Твоя интереснее, но она никуда не денется, а вот радуга в понедельник утром!..

С этими словами он быстро под одеялом подхватил её на руки, выдернул наружу… она не застеснялась своей наготы, стесняться красивого тела девушки не умеют. На руках он донёс её до окна, но когда они посмотрели на небо, радуги не было. Небо было чистое, голубое, солнечное, но радуги не было!

– Спряталась, – сказал Никита.

– Куда? – удивилась в его руках Таня, – Разве радуга может прятаться?

– Может, когда показываться не хочет.

– О! Да Вы романтик, сударь! – провела она ему пальчиком по носу, – А покажите-ка мне то место, где прячется радуга?

– Так вон оно, – кивнул в окно Никита.

– Где?

– Вон!

– Где? Почему я не вижу?

– Не знаю. Я вижу. Вон, прямо там, в тундре.

– В болоте? – рассмеялась Таня своим удивительным рассыпчатым смехом, от которого не просто хотелось присоединиться к веселью, хотелось жить, хотелось процветать, расти, становиться лучше, делать хорошие, добрые дела… но сейчас почему-то Никита не засмеялся. Просто сейчас не засмеялся. Ему вдруг померещился на фоне удивительной красоты тела и лучистых глаз этой девушки её узкий мещанский мир… мир не творца, мир потребителя… Может, даже стяжателя?.. Быр-быр-быр… тьфу, тьфу, тьфу!.. Показалось!

– А я теперь буду прятаться у тебя, – вдруг сказала весело Таня, словно они заранее об этом договаривались, – ты не против? Будет у тебя своя личная Радуга.

– Я не против, – довольно напряженно ответил Никита, не поверив ни единому слову.

Они разошлись к обеду, благо, время убыло у обоих. Договорились встретиться сегодня вечером, поговорить обо всём серьёзно.

Вечером Таня не пришла. Никита прождал допоздна, позвонил Ольге, но та трубку не брала. Позвонил Тане, у Тани телефон вообще был выключен. Позвонил вновь Ольге – пусто. Так вечер и прошёл. Идти к Ольге смысла не было. Не отвечают – не хотят. Он решил выждать. Выжидал два дня. Потом собрался с силами и пошёл к Ольге домой.

Когда двери открыла хозяйка, Никита приятно Ольге улыбнулся и громко спросил:

– Так, где прячется Радуга?

Ольга виновато глаза опустила, но в квартиру впустила. Никита вошёл, на сердце повесили камень. Он уже что-то почувствовал, но не понял ещё, что могло произойти? Когда вошёл в комнату, увидел Таню, сидящую на диване с человеком лет тридцати… Он сразу его узнал. Он его видел в университете лет пять назад… Он его увидел уверенного, даже важного, какого-то хозяйственного, и рядом – Таню… Словно собачка, всего боится. Она подняла на Никиту глаза и вновь их опустила. Промямлила: «Здрасьте». Она даже с дивана не поднялась. Парень с дивана поднялся, прошёл к Никите, руку протянул, представился:

– Валентин… друг Тани. Третьего дня приехал… Ага, приехал, а Тани нет нигде, я всё бросил, а её нет нигде, ага, едва нашёл вот… ага… А тебя как будет? – и глянул белесыми глазами на Никиту.

– Да так, – сказал ему Никита прямо в глаза, – мимо я тут проходил. Никак меня здесь не будет.

– Ха-ха! – вдруг рассмеялся скрипуче тот, – Никак его не будет, ха-ха! Смешной пацан!

Никита взял аккуратно одной рукой за борт лёгкой ветровки парня, и тот всё понял, ничего не сделал, просто сказал:

– Ровно себя веди.

После этих слов Никита вышел. Быстро обулся и ушёл из квартиры. Уходил спокойно, не бежал. На ступеньках услышал крик Тани:

– Никита!

Она его догнала, как-то нелепо, глупо и очень, очень пошло упала лицом ему на грудь, рыдала, сказала сквозь слёзы:

– Ты лучший, ты хороший, ты заслуживаешь…

– Я знаю, что и кого я заслуживаю, – холодно, почти со льдом выговорил он.

– Просто… – плакала она дальше, просто… у нас ведь всё с ним серьёзно… всё серьёзно… совсем серьёзно. Он разводится, сюда переезжает. Семья у нас будет, у нас… понимаешь? Ты ведь мне друг? Прости. Прости! Ну, прости, меня, дуру!.. Ну, сорвалась! Ну… я не знаю, что сейчас говорить, но я… не могу его предать!

– А меня? – Никита сказал и тут же пожалел. И в самом деле – зачем себя жалеть? Зачем выглядеть жалко и униженно, когда ты и так… отвергнут. Из двух выбрали не тебя. Предать не смогли не тебя.

– Ну прости?.. – как-то с надеждой посмотрела она ему в глаза ещё раз.

Никита пошёл вниз по ступенькам. Не торопился. Ушёл. По улице долго шёл домой, хоть дом был рядом, долго размышлял и не мог понять – отчего в груди так режет и печёт? Первый раз в жизни у него в груди резало и пекло. Он купил бутылку коньяка, пришёл домой, выпил всю до конца за один приём, лёг спать и просто заснул богатырским сном.

Валентин бросил Таню через год и уехал обратно в столицу республики восстанавливать семью, с которой так и не развёлся. Таня была уже беременна.

 

Найди мне белый пароход

Ксюша Мосягина в свой восемнадцатый день рождения, в самом конце июня, шла босая по песку небольшой речушки, что течёт под Салехардом, разглядывая отдыхающих на речном пляже да посматривая на высокий берег реки, где выстроились в одну линию частные дома зажиточных горожан. Дома были большие, сплошь в два этажа, красивые своей архитектурой, высились над пляжем с каким-то необъяснимым превосходством. Ксюша смотрела на них снизу и как-то, само собой, у неё глубоко внутри… вздыхалось. День был хорош: дул ветерок, мошкара спряталась в прибрежной траве, высоко в небе плыло солнце. Обед ещё не наступил, а температура воздуха уже подходила к тридцати градусам, словно не на Крайнем Севере речка течёт, а где-то на самом юге России. И если бы не ветер, жара стояла бы ужасная. На Полярном круге и за Полярным кругом кислорода в воздухе меньше, нежели в средней полосе России, потому любое лишнее повышение температуры воздуха переносятся как обычная духота.

В руке Ксюша несла свои босоножки, второй рукой придерживала лёгкое короткое платье, подол которого постоянно пытался трепать ветер. Её не очень длинные волосы лежали у неё на плечах; серые светлые глаза, опускаясь вниз на землю, смотрели вокруг безразлично, словно и не замечали здесь ничего интересного; маленький ровный носик иногда морщился, когда нога её наступала на какой-нибудь неприбранный окурок; а ровный, чуть закруглённый подбородок говорил о милосердии и доброте характера.

Ксюша прошла уже до самой волейбольной площадки, где наверх, в город поднималась длиннющая деревянная лестница, когда увидела троих приличного телосложения парней. Со стороны ничего особенного в парнях не было, они стояли полукругом, в центре этого полукруга, лицом к ним, стоял высокий юноша несколько перепуганного вида. Все парни были одеты в джинсы и футболки, и скорее всего не загорали, а просто слонялись по речному пляжу от безделья. Требовали они не громко, но внятно. Люди вокруг, в том числе и мужчины, молчали и смотрели в другую сторону. Равнодушие – одиночество общества. Ксюша сначала тихонько попросила одного мужчину заступиться, тот лишь махнул рукой, сказав: «Никто, никого не бьёт, что Вы голову морочите?» Ксюша хотела подойти к следующему мужчине, но тот сразу перевернулся на другой бок, почти закрывшись своей газетой. Тогда Мосягина подошла к этой компании, встала вплотную, сказала громко:

– Оставьте человека в покое!

К ней повернулись сразу трое, жертва тоже. Лицо у жертвы с близкого расстояния оказалось совсем не испуганным, а даже где-то снисходительным к своим противникам, но чисто детские глаза, какая-то непонятная улыбка на лице, словно извинялся за что-то… Ксюше показалось, что всё это говорило о беззащитности. Нельзя было сказать, что жертвой был мальчик, по всей видимости, юноша уже побывал в армии, но разве это помогает в таких ситуациях? Один из парней цыркнул через зубы слюной на песок, сказал тихо, но зло и поучительно:

– Ты что, мочалка детсадовская… приключений на свою задницу ищешь? Можем оформить тебя втроём и прямо здесь. При людя́х нравится? Вали быстро, пока дядя не рассердился!

После этой фразы отвернулся, да так демонстративно, что закрыл собой юношу, оттуда Ксюша услышала:

– Не нужен нам твой дурацкий смартфон, «Роллекс» снимай, скажешь: подарил своим друганам… не (…) мы знаем, что твой богатенький папенька тебе настоящий купил, давай, давай, не тяни!

Парни стояли небольшим полукругом. Получилось как-то так, что первым к ней стоял самый высокий. Ксюша сделала назад несколько шагов. Оглянулась по сторонам. И здесь… с огромной скоростью, на которую способны только наши девчонки и никакие другие, бросилась вперёд…

Удар её плеча пришёлся парню куда-то в бок… С огромной скоростью, на которую способны только наши родные хулиганы, самый большой повалился, точнее, ринулся боком на своих товарищей, да так неловко, что первому дал головой в лицо, второй зацепил третьего темечком в подбородок… Компания была разметена в одну секунду. Ксюша тут же глянула на остекленевшего юношу и крикнула ему:

– Бежим?!

Тот мотнул головой.

– Бежим, болван, сейчас поднимутся! – крикнула она.

– Да не побегу я никуда, – сказал юноша отважно, – пусть поднимаются.

Ксюша посмотрела на него, поняла, что тот и в самом деле никуда не побежит, характер, видно, показывает, стрельнула на него глазами, попала, и сказала, как бы пообещала:

– Поцелую.

Юноша схватил её за руку, и они вместе рванули галопом на длинную деревянную лестницу, что шла в город. Когда уже почти поднялись наверх, парни только-только начали вставать, с воплями и проклятьями, потом старший отвесил пару оплеух своим друзьям за то, что они кого-то там упустили.

Уже оказавшись на первой улице, на асфальте тротуара, Ксюша заметила, что идёт босая, босоножки болтались в руке. Она, тяжело дыша, сказала:

– Подожди. Кажется, оторвались, обуться надо.

Прямо на тротуаре улицы, среди прохожих, быстро поставила босоножки перед собой, тут же согнула ногу, стряхнула песок с ноги, вставила её в обувь, потом повторила то же самое с другой ногой. Зрелище было приятное для проходящего мимо мужского персонала – короткое платье, когда девушка стряхивала песок, съезжало по поднятой ноге вверх, задиралось, и было так… так… так хорошо на душе у смотревших на неё мужчин и парней. Спасённый юноша не смотрел. Он независимо смотрел в сторону. А может, воспитанный был?

Обувшись, она, как ни в чём не бывало, довольно весело, но без особого интереса, спросила:

– Тебе в какую сторону?

– Не знаю, – тревожно ответил он дрогнувшим голосом, – мне ни в какую, я так… гуляю.

Прозвучало это и как просьба, и как предложение взрослого человека.

– Ну, хорошо, – покладисто согласилась Ксюша, – мне в ту сторону. Идём со мной?

Сейчас Ксюша только сумела разглядеть юношу. Парень был как парень, симпатичный, лет двадцати, высокий довольно, с хорошими руками, явно сильными руками. Он быстро пришёл в себя и что-то плёл про их нелепый случай, потом спросил осторожно:

– И часто ты так вот?..

– Первый раз, – улыбнулась она открыто, – а что?

– Отчаянная такая, – вроде как похвалил он, – меня Андрей зовут.

– Оксана.

– Правда… – он будто засомневался: говорить, не говорить, – я не совсем такой уж слабый… мог бы за себя постоять.

– Ты проверить хотел? – даже остановилась она и посмотрела на него с театральным ужасом в глазах.

– Просто не отступить, я ещё и специально из себя маменькиного сынка корчил…

Ксюша не удержалась и рассмеялась столь громко, что на них стали обращать внимание прохожие. Смех девчонки был заливист, рассыпчат, звонок… да ладно, что там – обычный смех здоровой девушки. Потом она сказала весело:

– Ну, извини? Испортила тебе представление.

Ещё пару секунд она его рассматривала, явно понимая, что нравится ему, вновь улыбнулась.

– Идём, – совсем уже положительно, одобрительно и простительно, взяв его под руку, сказала она.

Они пошли дальше, быстрый шаг Ксюши замедлился, вроде как перестала торопиться по делам.

– А скажи мне, Андрей, что такое «Роллекс»?

– Часы, – ответил он, – швейцарские, очень хорошие часы.

– Купить не могут? – посетовала она, – Странно как-то, смартфон им не нужен, а вот часы… а может, они дорогие очень? – кивнула она на его запястье.

– А может, они какие-то интеллигентные хулиганы? – предположил он.

Она вновь остановилась, посмотрела ему в глаза, тут же поняла: он хочет её занимать, ему нравится её занимать, ему нравится её смешить, развлекать, ему доставляет удовольствие её смех… Ксюша вновь закатилась от смеха. Смеялась ровно столько, сколько было прилично. Когда остановилась, то сказала:

– Прямо я не знаю… – и тут же, совершенно внезапно, – сколько тебе лет?

– Двадцать.

Она пронзительно смотрела ему в глаза, словно прикидывая, хватит ей двадцати его лет, или всё-таки это несколько маловато? Он выдержал. Глаза Ксюши светились. Насмотревшись, она молча повернулась и пошла дальше. Получилось так, что теперь она шла первой, а он шёл за ней. Андрей спросил ей в спину:

– А мы просто так гуляем или куда-то идём?

– А ты по жизни кто? – на мгновение повернулась она прямо на ходу всем корпусом, обернувшись полностью вокруг себя, и тут же пошла дальше.

– Я после армии, пока думаю.

– Да? – в голосе Ксюши промелькнуло удивление, с этим удивлением в глазах она на мгновение глянула на него через плечо, – И где служили?

– В пехоте.

– В какой пехоте? – попросила она рассказать, повернувшись уже спиной к нему.

– Морской.

– Ага, – Ксюша представила себе морскую пехоту. Представила в виде бравых парней, выходящих, как тридцать три богатыря, из воды. Голос её, ровный, без особого выражения, может, только с небольшой иронией, произнёс, – Строем по морю пошли?

– Где-то так.

Она повернулась и попросила:

– Ты рядом иди? Место есть, а то на каждое слово крутиться – все калории потеряешь.

Андрей сделал два шага и пошёл рядом.

– И куда теперь собираешься?

– Не решил пока. Наверное, дворником… если на ассенизаторскую машину не возьмут… но мне обещали, – с какой-то затаённой молодой гордостью доложил он.

Ксюша глянула на него и вновь сорвалась на смех. Они проходили мимо сквера. Андрей предложил посидеть на лавочке. Ксюша только на лавочку глянула, тут же помотала головой:

– Нет у меня времени в скверах просиживать, тороплюсь. Домой надо.

Шаг ускорила и уже пошла целенаправленно. Они перешли улицу, через минут пять стояли у подъезда обычного брусового двухподъездного двухэтажного дома, обшитого евровагонкой.

– Здесь живёшь? – спросил Андрей.

– Ну да, – кивнула она, смотря на него вновь пронзительно и пристально, – вон там.

И кивнула на второй этаж. Он задрал голову вверх, глянул на окна.

– Будешь камешки кидать? – улыбнулась она хитро.

– Не, – как-то по-деревенски мотнул головой он, – свистеть буду. И орать.

Её глаза опять остановились, она просто била его глазами. Похоже было на проверку: что там хочет от неё этот парень? Андрей вначале смотрел тоже ей в глаза, но чуть погодя взгляда не выдержал, глаза увёл вниз и попросил откровенно:

– У нас с телефоном как?..

Ксюша от него так и не отрывалась. Ксюша то ли оценивала парня, то ли раздумывала, то ли взвешивала – надо ли продолжать знакомство, то ли играла, то ли… Затем быстро взяла свой крошечный телефон, висевший у неё на шее, сказала серьёзно:

– Говори, наберу.

Андрей диктовал свой номер, она сразу нажимала кнопочки. Скоро у него на поясе заиграла мелодия. Оксана голову подняла, взгляд опять просто остеклил Андрея, спросила:

– Так нормально?

Без слов Оксана быстро ушла в тёмную прохладу подъезда. Андрей, сорвавшись с места, крикнул:

– Оксана!

Она тут же вышла, глаза горели, спросила строго, шёпотом страшным:

– Ты чего орёшь?

– Да я это… прости… я тут… ну-у… помнишь, на пляже… ты там говорила…

Она вздохнула так громко, что Андрей сразу пожалел о просьбе. Театрально мотнув головой, Оксана вздохнула ещё раз, ещё раз мотнула головой, показывая, что подчиняется собственному обещанию, произнесла удивлённо:

– Боже мой, неужели это так для тебя важно?

И здесь вдруг схватила одной рукой обалдевшего Андрея за шею, да так сильно, что у него голова дёрнулась, притянула к себе, громко, звучно, показушно просто залепила ему поцелуй в щёку. Тут же от себя оторвала так, что Андрей на ногах качнулся, спросила:

– Так нормально?

Не дожидаясь ответа, быстро улетела в подъезд дома.

На втором этаже хлопнула дверь.

Через секунды милое девичье лицо выглянуло из-за штор на втором этаже, посмотрело в спину парню и очаровательные губки протянули, явно передразнивая:

– Ну, помнишь на пляже. Ты там… – Ксюша сложила губки трубочкой, – Ишь, какой пупсик! А уж важности, когда говорит, а как за любовь, так столбняк!

Фигура Андрея скрылась за домами. Ксюша отошла от окна, встала спиной к довольно широкой кровати, раскинула руки в стороны, крикнула:

– А-а-а!

И со всего маху бухнулась спиной на кровать. Глаза замерли, взгляд её ушёл выше потолка метров на сто. Там она что-то увидела, ей это понравилось, и она в который раз улыбнулась. Однако хорошее настроение долго не продержалась, лицо стало натягиваться, улыбка сползла, и вместо неё на лице появилась какая-то горькая озабоченность. Так бывает у девчонок, когда воспоминания не ласкают память, а корябают душу.

Оксана Мосягина к своим восемнадцати годам успела закончить на «отлично» среднюю школу, параллельно и так же на «отлично» – курсы визажистов в местном салоне красоты, а также… благополучно рассталась со своей девственностью. С девственностью, как и у большинства российских девчонок, получилось не к совершеннолетию, а чуть пораньше на один год, но это ведь мелочи? Мама, конечно, считала её пай-девочкой и о последнем даже не догадывалась. Ксюша маме никогда не рассказывала о своём мимолётном увлечении прошлым летом, когда какой-то дядя лет тридцати в проливной дождь подвёз её… Точнее, она стояла на дороге, на автобусной остановке, далеко от города, вся промокшая, продрогшая, холодная от намокшей одежды… Стояла такая одинокая и кругом никого, одна ледяная вода с неба. А остановка – не остановка, а просто столбик с буковкой «А» и не спрячешься никуда, а платье вымокло до нитки, а дождь всё льёт и льёт, а дождь холодный, а машины проносятся мимо, и хоть бы один! Хоть бы одна машина остановилась! Никто! Словно и не видят девчонку, к которой уже пневмония подошла и встала рядом. И вдруг(!), о боже! Стального цвета машина. Блестящая, роскошная, с «галочкой» на капоте, «Лексус», под дождём, словно белый пароход на морской волне, красивая, в салоне музыка, тепло…

Она и шагу не сделала. Она даже поверить не могла, что это за ней, что это из-за неё остановилась такая красавица. Мужчина сам вышел, взял её за руку и усадил в салон рядом с собой. Похожа она была на мокрую курицу. Всё сиденье своей мокрой одеждой выпачкала. Тут же стала надрывно кашлять, содрогаться всем телом. Домой, внезапно, ну вот совсем внезапно просто не захотелось. Он спросил:

– Куда?

Она сказала:

– Никуда, ключи от квартиры потеряла, а мать в ночную уже ушла… Сколько могла, у подружки посидела, а сейчас?.. В больницу везите, что ли?

Нет, к матери на работу нельзя. Просто нельзя, и всё. Вот так и поехали к нему, с её разрешения, (он просто предложил, даже без намёка на какую-нибудь пошлость). А у него свой приусадебный участок с ёлками, лиственницами, да в два этажа дом каменный(!), двор весь гранитной плиткой выложен, цветы в клумбе, добрая овчарка хвостом машет, учёная. Они прошли внутрь, благо, его жена с детьми была в отпуске. Он дал ей коньяка, всего двадцать грамм, дал тёплый халат и отправил спать к себе в кабинет на втором этаже. Постелил постель… боже мой, простыни шёлковые! А она возьми, дура, да и полезь к нему сама целоваться… то ли коньяк, то ли обхождение, то ли просто гормоны. А он вдруг дядя оказался приличный и отказался, а?.. Представляете? Оттолкнул Ксюшу аккуратно и сказал:

– Ты что, девочка, я ведь тебя не из-за этого на дороге подбирал…

Её это так взбесило, что от неё отказываются, что её, оказывается, подобрали, что её… она попросилась в ванную, потому как мокрая вся, согреться не может. Из ванной вышла в том же халате, только под халатом теперь ничего не было, а тело у неё знаете, какое, а?.. Сама всё и сделала. Прямо в кабинете у него. На тех шёлковых простынях, что ей сердобольный хозяин постелил на раскладном диване. Уже через секунды он ласково называл её Ксюшей… Ксюша милая, Ксюша… Ксюша дорогая… как мне хорошо с тобой… Потом? Потом он уже ругался на чём свет стоит, когда осознал, что девчонка оказалась девственницей. Правда, в ту секунду остановиться не смог. Ну да, такой вот нравственный. Ксюша его спросила:

– Тебе-то что? Тебе не понравилось? – и говорила специально нагловато.

– Мне понравилось, девочка, но не мне же, чужому, неизвестному тебе человеку, дарить «это»?

Представляете?

– Вот тебе-то и надо было подарить, только такой, как ты, и заслуживает этого! – сказала Ксюша и полностью победила мужчину на эту ночь.

Почему именно ему нужно было дарить свою девственность, Ксюша и сама не знала. Если бы её спросили, то ответить бы не смогла. Просто в ту минуту ей показалось, что все её бросили, все… проезжало машин много, а подобрал только один. Потому он герой, он мужчина, он достоин… И так далее. Минутная слабость девушки часто приводит к самым плачевным результатам, но не всегда.

Утром он её отвёз домой, сунул в руки визитку, а там телефон, что-то написано интересное, сказал, что если вдруг, пусть обращается, он поможет в любом деле. Она поблагодарила, вышла из машины, машина уехала, Ксюша пошла домой, визитку выкинула. Дома легла на кровать и ни о чём не сожалела. Даже было как-то на душе тепло и благостно, вот благостно, понимаете? Она стала женщиной не где-то в подъезде с пацаном из своего класса, не на чердаке или подвале, а на шёлковой простыне, с тем человеком, который ей в данную минуту показался благородным героем. Настоящим мужчиной. И только настоящему мужчине и можно было вот так внезапно отдаться… вот так внезапно на минуту полюбить и позволить… так, что там ещё? Да ладно, хватит.

Это было год назад и больше сексуальных встреч у Ксюши ни с кем как-то не случилось. Вряд ли она сама могла сказать, почему? Скорее потому, что достойного не нашлось, а отдаваться просто так?.. Опять-таки где-то в непотребном месте? Зимой один парень с ней всё знакомился, знакомился. Потом к себе предложил зайти, она согласилась, парень понравился, пришла… Посидели, он её коньяком давай поить, она не захотела, пока препирались, мама его с работы заявилась… ну и вот, он так разозлился, что по телефону ей всё высказал, назвал курицей заполошной, надо, мол, моментом пользоваться, если бы вот сразу начали, да?.. Вот здесь-то что-то сломалось у неё внутри, и на всё остальное время мораль и брезгливость к мужскому полу оказалась выше плоти.

Андрей Гончаров был сыном человека довольно обеспеченного, или, если хотите, зажиточного в городе Салехарде. Большой собственный дом, двор, покрытый роскошной гранитной плиткой, беседка с одного края, с другого гараж на две машины. Андрей всегда страдал тем чувством, каким страдают приличные дети богатых родителей, когда начинают понимать, что привлекает в них как девчонок, так и мальчишек. Первых привлекает такая собственность потому, что можно стать немножечко «соучредителем» собственности через «выход замуж» за сына, вторых привлекает лишь обычная халява, причём халява регулярная и стабильная. С таким пацаном если дружить, то всегда тебе «стол» и угощение для девок, ты лишь пристраиваешься. Может быть, если бы Андрея воспитали иначе, он бы просто этим пользовался, но Андрея отец воспитал тем мужчиной, который должен сам всего добиваться в жизни, к примеру, как он добился всего в своей жизни, а мама воспитывала в нём какого-то Болконского, тёзку по имени, правда, князя по происхождению, потому как была преподавателем русской литературы в одной из школ города. Кстати, когда Гончаров-старший купил второй внедорожник, для супруги, чтобы она сама могла ездить к себе на работу и не стоять на морозах лютых, Лидия Михайловна только качнула головой, после чего мужу сказала откровенно:

– Сергей, неужели ты не понимаешь: это пошло – иметь две машины на одну семью.

– Да? – удивился тот, – Ты себе не представляешь, сколько в нашем городе пошляков!

Воспитывая силу воли, характер, а заодно и совершенствуя свои физические возможности, Андрей поначалу в детстве золотом ходил да жаловался отцу, что вот на секции его «вот этот» мальчишка ударил, потом вон тот… Папа, приди, дай им по голове? Папа никуда не приходил принципиально, хотя мог для сына купить этот спортзал вместе со всеми его потрохами. На слюни Андрея лишь говорил: «Дай ответ». Тот вскидывал чистые залитые слезами детские глаза и докладывал:

– Ага, ты знаешь, какой он сильный?

– Вот и отлично, – говорил отец, – главное разве победа? Главное – за что ввязался и успел ли кому двинуть? Понял теперь?

И пошло-поехало. Андрей после секций своих изворачивался, подходил к обидчику и при всех бил его изо всех сил наотмашь по морда́м. За ним прилепилась кличка – Доставало. За то, что всё равно всех достанет, хоть потом и поплатится. Его начали уважать за характер, потом к характеру прибавился опыт всяких спортивных увлечений, потом школа закончилась, потом армия… пехота… морская. В армии читал книги, что присылала мама… Когда сержант роты увидел, что читал его рядовой, чуть из башмаков не вылетел – рядовой Гончаров читал какой-то «Обрыв», какого-то Гончарова… он даже подумал – это его папа написал?.. Ну да, а что ещё можно подумать про парня? Только если папа написал, тогда такое читать и можно. Сержант, зная отчество Андрея, кивнул на книжку, спросил со знанием дела:

– Сергея Гончарова читаешь?

– Да нет, – похоже, не удивился тот, – Ивана Александровича.

– Так ты же Андрей Сергеевич?

– Да.

– А читаешь какого-то Ивана Александровича?

– Да.

Сержант сказал: «Х-ха!»

Из армии Андрей вернулся полностью сформировавшимся молодым человеком. Сразу же, как отец предложил воспользоваться второй машиной, что простаивала уже третий год в гараже, сказал:

– Я себе, как заработаю, куплю спортивную. Не знаю, какую, но спортивную.

Дело ясное – молодость. Правда, вот то, что от папиной машины отказался… здесь дело, рассматривая его в современном аспекте, не совсем ясное. Может, опять характер?

Вечером, отужинав, Андрей оделся очень прилично в джинсы, футболку с коротким рукавом, не скрывающим явно сильные, уже мужские руки, стильные белые кеды, и пошёл гулять. Дома так и сказал – гулять. Куда гулять? По девочкам. Папа сказал: «Наконец-то». Мама сказала своё: «Задержишься, позвони».

Через минут тридцать, выйдя из своего коттеджного посёлка, Андрей вошёл в город, прошёл к главной улице города, нашёл дом Ксюши, сел возле её подъезда на лавку, достал телефон. Скоро телефон уже требовательно набирал номер любимой.

Ксюша вышла через полчаса. Вышла Ксюша как-то не очень одетая для улицы, хотя стояла погода ещё очень тёплая. Солнце светило на северной ночной стороне. Ветер стал стихать, сразу же появилось комариное стадо. Ксюша, едва выйдя из подъезда, немного удивлённо сказала: «Привет!», увидела, как Андрей мужественно отмахивается от летающих кровососов, сказала: «Подожди», скрылась в дверях, быстро вернулась с анти-комарином.

– Теперь губы сожми, – сказала она, смотря на него снизу, – глаза закрой.

Она обрызгала его лицо тройным слоем, Андрей выдержал.

– Что хотел? – спросила она после этой экзекуции.

– Так думал… – начал он, как всегда, сбивчиво, – может, погулять куда пойдём?

– Погулять? – посмотрела она так, что лицо ушло в сторону, а на Андрее задержался только её взгляд.

– Просто пройтись по улицам.

Ксюша глаза увела вниз, словно раздумывая. Потом сказала ему серьёзно:

– Знаешь… как бы тебе сказать? Ты парень взрослый, правильно? Так вот… после одного случая, я что-то не очень люблю быстро развивающихся сюжетов, понимаешь меня?

– Понимаю, – сразу сказал он.

– Точно понимаешь?

– Точно.

– Посмотрим! – произнесла Ксюша, чуть усмехнувшись, потом глянула на Андрея мило и одобрительно да сказала хитренько: – Впрочем, я не думаю, что такой парень, как ты, может полезть целоваться весь вот такой…

Андрей немного взволнованно оглядел себя, рукой по волосам провёл, спросил:

– Какой?

– Наантикомариненный! – рассмеялась она в голос. Успокоилась быстро, сказала, – Ждёшь?

– Жду.

Она, вроде как, ещё немного пораздумывала, но всё же сказала:

– Пойду одеваться, что ли?

И здесь – вжик глазами на него.

На улицах Салехарда ветра прибавилось, и мошкара с комарами сразу исчезла. Парень и девушка шли какое-то время бесцельно, потом опять бесцельно, потом Оксана предложила куда-нибудь сходить. Андрей предложил ресторан… Она опустила глаза на свои светлые джинсы, словно предлагая ему убедиться, что одета не так. Андрей предложил клуб… Она поморщилась. Он предложил бар… Она поморщилась. Андрей встал в комичную позу, опустив голову, словно шибко задумался, поднял правую руку с указательным пальцем вверх, о чем-то подумал и сказал:

– Можно на речку?

– К «мамонту» на переправу? – тут же выдала Ксюша.

Он взглянул на неё и тут же сказал:

– Знаешь, чего не хватает сейчас по всем правилам сельских боевиков?

– Чего?

– Чтоб я схватил тебя за руку, и мы, рассекая прохожих, лужи и стаи бродячих собак, бросились на речку!

Ксюша залилась смехом на всю улицу, но смеялась искренне, потому как уже через секунды согласилась:

– Ну да. И так – десять километров, до переправы!

Андрей тоже попробовал рассмеяться… получилось, но ненадолго. Он тут же действительно взял её очень по-мужски за руку, так, что и не вырвешься, но Ксюша и не подумала, вывел на дорогу, вскинул руку… уже вторая машина остановилась. Андрей открыл дверцу, что-то сказал, водитель тут же согласился. Когда приехали на реку Обь, к переправе, к тому месту, где на другом берегу Оби стоит город Лабытнанги, водитель спросил:

– Если желаете, могу подождать… по таксе?

Они отказались. «Так неинтересно», – сказала Ксюша. Андрей согласился.

«Мамонт» стоял на высоком холме, рост имел естественный, бивни его торчали на метры вперёд и в стороны. Ксюша присела аккуратно на невысокую кованую ограду, что окружала со всех сторон скульптуру, оперлась руками по бокам, глянула на Андрея, сказала:

– Это ты здорово придумал, давно здесь не была.

С высоты холма замечательно просматривалась река и шедшие по ней паромы до города Лабытнанги и обратно. Машины сновали на паром и с парома, люди спешили, чтоб не опоздать, и очень интересно было наблюдать, как среди всей этой суеты и толкотни вдруг подъезжал какой-нибудь «длинномер» КАМАЗ с полуприцепом в десять метров и начинал разворачиваться на пятачке перед паромом, а потом, пятясь задом, сдавал на паром, да так, что помещался всем своим длинным телом в промежуток метра три шириной.

– Ты это здорово придумал, – повторила Ксюша, когда к ограде подошёл Андрей. Он встал рядом, где-то у неё за спиной. Он стоял рядом, конечно, ничего не предпринимая. Как там она сказала: «Я что-то не очень люблю быстро развивающихся сюжетов»?..

Ксюша это оценила в секунды. Она оглянулась назад, посмотрела ему в глаза, взяла аккуратно двумя пальцами за лацкан его лёгкой ветровки и притянула к себе, чтоб встал, что называется, вплотную, и погрел ей спину… Андрей поддался мигом, не смог сопротивляться парень, совсем не смог.

Какое-то время они так и стояли, смотрели на паромы, на реку Обь, на снующие машины, на бегущих людей… длинномер… Молодость. Можно и помолчать.

– А хочешь, – предложил через какое-то время Андрей, – спустимся вниз, к воде?

Ксюша замотала молча головой. Ничего не ответила. Он не настаивал, не спрашивал. Она сказала:

– Тогда мы с тобой тоже станем такими же маленькими букашечками, как и они, – кивнула она на идущих к парому пассажиров с сумками и чемоданами.

Андрей хотел бы в эту секунду посмотреть в глаза Ксюше, но Ксюша стояла к нему спиной, потому пришлось осознавать сказанное, разглядывая всё ту же реку Обь, спешащих людей… как там – букашечек?.. Он попробовал сравнить людей с букашечками… Накачанный классической литературой мозг отказался это сделать. Однако Андрей ничего не сказал Ксюше, в сущности, он ведь в действительности не знал, что она имела в виду.

– Как думаешь, – спросила Ксюша, – кем, кто из нас станет лет через десять?

– Жизнь – штука переменчивая, – уклонился Андрей, – трудно угадать.

– Переменчивая, – протянула как-то с сожалением Ксюша, – переменчивая, собака… сегодня думаешь так, а… через год иначе.

Андрею пришлось опять промолчать. Что бы ни сказал в такой ситуации – всё выглядело бы как глупость.

– Знаешь, о чём я мечтала, когда была маленькая, и мы с мамой вот так же летом бежали к парому, чтобы успеть к поезду на вокзал в Лабытнанги?

Андрей чуть не ляпнул: «О собственной машине?» Но вовремя спохватился, промолчал, через секунду ответил:

– Нет.

– Я мечтала увидеть на реке настоящий пароход… то есть теплоход… такой белый, высокий, с трубой, чтоб дымилась… чтоб люди на палубе стояли, смотрели на берег, где я нахожусь, чтоб чайки садились на поручни палубы, чтоб… гудок, такой настоящий теплоходный гудок. И ещё обязательно, чтоб на мостике стоял капитан в белом кителе, в фуражке, а рядом рулевой за штурвалом. И здесь обязательно должен пробить склянки судовой колокол… представляешь?

– Так это же всё на теплоходе закрыто, не видно…

– Да я понимаю, – повернулась она к нему, сказав это примерно так, как может сказать мать неразумному ребёнку.

– Просто… – начала она, но вдруг остановилась, и Андрею показалось, что Ксюша не хочет его впускать в свою жизнь, в свои мысли, пусть даже они были когда-то, когда-то очень давно, но это ведь её мысли? Не хочет. Боится? Не видит в нём того человека, кому можно говорить? Говорить с ним обо всём?

– Просто, вместо белого парохода, – сказала она, – всегда были одни лишь потёртые паромы с поцарапанными буксирами, да изредка сухогруз пройдёт, как призрак речной. Всё как в жизни. Мечта сменяется реальностью. Вспышка восхищения – болью переживания.

Тут она как-то суетливо, быстро повернулась к нему корпусом, быстро заглянула в глаза, сказала столь же быстро:

– Поехали домой?

В городе, у подъезда, Андрею вдруг очень захотелось сказать Ксюше что-то хорошее, тёплое, что-то надёжное, что-то вот для жизни её нужное, он и сказал:

– А хочешь… я в твоей жизни… если ты не против, конечно, я в твоей жизни стану этим белым пароходом? Или найду тебе белый пароход?

Ксюша не рассмеялась, она просто вскинула на него глаза, как-то это получилось у неё вызывающе по-женски, посмотрела на него очень внимательно, что-то увидела в глазах для себя важное, ответила:

– Как это?

– А так, – твёрдо, по-мужски пообещал он, – у тебя была мечта, есть мечта, будет мечта… я сделаю всё и… она сбудется. Мечта ведь может сбываться в течение жизни, совсем не обязательно, чтоб мечта была привязана к месту?

– Мечту нельзя привязать, – согласилась Ксюша.

– Соглашайся.

Она вновь взгляд остановила на нём, а лицо увела в сторону. Улыбнулась. Совсем, можно сказать, хорошо улыбнулась, сказала:

– Подумать можно?

– Подумать? – он плечом пожал, – Подумай, конечно.

Ксюша вновь, как и днём притянула его к себе, поцеловала в щёку, тут же сорвалась и убежала в подъезд. Через секунду вернулась, поцеловала таким же образом в другую щёку. Теперь ушла просто, но быстро. Через секунду вновь вернулась, взяла его лицо в свои руки и стала целовать всё лицо, губы, лоб, долго-долго, кажется, остановиться не могла. Расцеловав его, обалдевшего от таких непонятных нежностей, она сказала ему тихо:

– Хорошо, стань в моей жизни этим белым пароходом. Найди мне этот белый пароход, найди, где хочешь и когда сможешь, только найди! Я очень… очень…

И убежала, похоже, сорвавшись в слёзы, и больше уже не возвращалась.

Было за полночь. Ветер стих, опять появились комары. Андрей шёл домой. День оказался таким насыщенным, что он утром даже и предположить не мог. Предположить можно было всё, даже то, что сегодня познакомится с девчонкой и сегодня же очень благополучно с ней где-нибудь, как-нибудь, ну уж как-нибудь!.. Переспит. Но вот так? Так вот? Как-то вот так? Белым пароходом стать?..

Перед входом в коттеджный поселок ему показалось, что совсем рядом за домом, «деревяшкой» двухэтажной, он услышал резкий женский всхлип. Андрей остановился. Послышалась брань мужская, потом всхлип женский. Андрей быстро побежал за дом.

Ему открылась очень простецкая, чистая русская картина – мужик бил бабу. Вроде всё нормально, правда? Без синяков даже бил, без особых кровоподтёков. Так вот открытой ладонью тресь!.. По морде, значит. Что-то сказал, тут же ещё – тресь! И опять по морде.

Андрей подошёл, схватил мужика за руку. Тот обернулся. Было ему на вид лет тридцать. Он опешил, потом руку вырвал, сказал, как выплюнул:

– Тебе что?!

Потом добавил несколько очень нехороших русских слов. Андрей внятно ответил:

– Хватит. Научил уже.

– Тебе откуда знать, козёл? – самое ласковое слово нашёл мужик, замахнулся на Андрея. Он быстро увернулся, мгновенно ответил, мужик получил кулаком по зубам, упал, встал, вновь хотел ударить, вновь промазал, опять получил по зубам, опять упал, поднялся теперь тяжело, но вновь замахнулся на Андрея, тот руку его перехватил, треснул в нос… не сильно, тюк так по носу такой же открытой ладонью. Мужик схватился за нос, из-под ладоней пошла кровь. Баба лет тридцати стояла рядом, не в силах сдвинуться с места, глядя на своего спасителя.

– Ты хоть знаешь, козёл, – вопросил мужик, – за что я её? Хоть знаешь? Так вот ты узнай вначале, потом бей!

– За что? – трезво и спокойно спросил Андрей.

– Она сука! – ткнул тот рукой, испачканной в крови, в женщину.

– Она сука! – повторил он, – Это моя баба, понял? Что хочу, то с ней и делаю! Она у меня в паспорте записана! Она подстилка Василия Мироновича, она мне изменила, сука!

– И что? – спросил Андрей так же спокойно.

Мужик на секунду оторопел, потом дураковато спросил:

– Что – и что?

– Верность вернул?

– Кто?

– Ты. Сейчас её избил – верность вернул?

– Так… – мужик потерялся, – надо же проучить?

– Дурак ты, – сказал ему Андрей, – любить свою бабу надо, а не учить. Понял? Ещё раз узнаю, что лупишь – приду, убью! – сказал вдруг так зло и резко, что слова стали правдой, мужик вытаращил глаза и молчал. Андрей кивнул женщине и сказал:

– Я Вас увижу и спрошу. Если хоть раз ещё ударит – приду, убью.

На этих милейших обещаниях он ушёл. Домой пришёл сильно возбуждённый. Думал, что встречей с этим недоумком, но недоумок как-то быстро забылся, можно даже сказать – просто исчез, а слова Ксюши мучили до утра: «Стань в моей жизни этим белым пароходом. Я очень… очень…»

Как можно было стать белым пароходом, Андрей особенно не знал и даже не представлял. Найти ей белый пароход? Интересно, а где он будет его искать? На реке Обь? Белый пароход… белый пароход, что-то очень известное? В слове этом что-то было до боли знакомое, он даже маму спросил:

– Белый пароход – что это? Что-то символичное?

– «Белый пароход» – роман Чингиза Айтматова, – сказала мама, – киргизский писатель, который сам себя переводил на русский, а скорее всего, писал сразу на русском языке. Почитай?

Он прочитал роман за одну ночь. Что сделаешь, там тоже была мечта.

Он видел Ксюшу каждый день, точнее, изо дня в день, вечером, днём и утром, когда им хотелось встретиться. Отношения их после тех страстных её поцелуев не продвинулись ни на йоту. Вот гуляют себе, за ручки взявшись, как порядочные отличники из седьмого класса, и не более. Андрей не настаивал, раз девушка не любит быстро развивающихся сюжетов. Ксюша со своей стороны не подавала особенных надежд на сближение. Дней через десять родители попросили сына познакомить их с его девушкой. Андрей сказал об этом Ксюше, она вначале как-то вдруг испуганно задумалась, потом спросила:

– А им зачем?

– Не знаю, хотят тебя посмотреть.

– Я что, на лошадь похожа?

Андрей рассмеялся, Ксюша подхватила.

– Нет, на лошадь ты не похожа, – сказал он, – просто родители любят быть в курсе дел своих детей. Это обычно.

– Да? – сказала она, – Вот как?

Думала она недолго. Было воскресенье.

– Идём? – сказала она, взяла его за руку и куда-то повела.

– А нам в другую сторону, – сказал Андрей.

Ни слова не сказав, она развернулась на месте и повела его в другую сторону. Получалось так, что это она его вела к его родителям на себя смотреть.

Когда она узнала, что, оказывается, им не в какой-нибудь дом на улице какой-нибудь «республики», а в коттеджный посёлок, Ксюша чуть притормозила.

– Ты что, в собственном доме живёшь? – спросила она подозрительно.

– Да, – ответил он, – пока живу с родителями в доме, который построил мой отец.

Ксюша посмотрела на него пристально, как когда-то в первый день знакомства. Потом повторила, спросив:

– Твой отец построил? Сам?

– Нет, не сам. Строили строители профессиональные… не понимаю.

– Нормально всё. Дом в два этажа?

– В два.

– Ворота для проезда широкие, чёрные, с пиками вверху?

– Да.

– Двор плиткой выложен?

– А что?

– Гараж на две машины?

– Да. Случилось что?

– Да нет, – она пошла небыстрым шагом дальше, – как раз ничего и не случилось, обычно всё. Пойдём смотреть твоих родителей.

У самого дома из уст Ксюши вырвалось:

– Боже, похож-то как.

Они вошли во двор, прошли к дому, здесь Ксюша остановилась и с каким-то лёгким истеричным восторгом спросила:

– Спорим, угадаю? Лестница на второй этаж ведёт прямо из большой комнаты на первом этаже?

– Да, – согласился он в ещё большем недоумении, – планировка большинства наших домов весьма пошлая.

– Большой доброй овчарки во дворе нет?

– Нет. У матери аллергия на шерсть.

Она вздохнула тяжело:

– Ну, хоть так.

Знакомство было довольно коротким. Родителям девчонка явно понравилась. Понравилось даже то, что Ксюша не позаботилась одеться для этого случая. Андрей сказал мимоходом, что они шли, мол, мимо и зашли посмотреть родителей. Мама ответила – и правильно сделали, отец спросил: «Так, наверное, надо за стол?»

Пока накрывали стол, Андрей увёл девушку в свою комнату, стал ей показывать дембельский фотоальбом, который у него был на… флэшке.

– Ксюша, – позвал он, когда вдруг увидел, что она не смотрит в экран компьютера.

Она вздрогнула, посмотрела на него немного виновато, потом попросила очень серьёзно:

– Пожалуйста, не называй меня здесь… здесь вот… Ксюшей? Ладно? Я Оксана. Запомнил?

– Хорошо, – удивился он, оглядел свою комнату, – а что здесь…

– Пожалуйста, – повторила разборчиво она, – не называй меня здесь Ксюшей. Я Оксана.

Андрей замолчал и лишь кивнул подбородком. Альбом дальше смотрели немного скомкано. Потом пошли за стол. Выходя из комнаты, она спросила:

– Скажи, а эта вот твоя комната, она так и есть комната? Спальня?

– Ну да, – совсем уже ничего не понимал он, – спальная, родители вообще детской зовут, а что?

– Ничего. Странно, что спальная.

– Правда, на плане… я план дома видел, там написано – кабинет.

– Кабинет, – как-то совсем пропаще повторила Оксана.

– Дети! – крикнули им снизу из столовой.

Обед прошёл на высшем уровне. Оксана отвечала на все вопросы так, словно заранее ответы выучила. Девчонка была образована для своих восемнадцати лет более чем обычно. Андрей больше молчал и отвечал, только когда вопрос касался непосредственно его. Наконец обед закончился, и весь роскошный фарфоровый сервиз унесли в кухню, а вместо него внесли хрустальный сервиз для компотов, простите. Папа начал пить какое-то вино красное, предложил Оксане, она спросила немного нахально:

– А коньяка у Вас нет?

Папа на миг оторопел, оторопела мама, оторопел Андрей, но всё быстро списали на усталость девушки от расспросов. Папа сказал:

– Да вообще-то есть. Я коньяк вечером пью. Минуточку.

Он быстро принёс бутылку армянского коньяку, налил ей ровно один глоток в большой фужер, Оксана поболтала, как положено, жидкость в фужере и очень осторожно стала пить. Когда глоток был осилен, мама тут же пододвинула к ней всякие сладости, от яблок до пирожных…

Обед закончился. Оксана, словно учили где-то, мигом поднялась, сказала, что засиделись, что на первый раз уже совсем достаточно ей мучить таких прекрасных людей своим присутствием…

Уже на улице, когда они вышли из коттеджного поселка, Оксана спросила Андрея вдруг и совершенно неожиданно:

– А ты спишь на шёлковых простынях?

Так как до этого они шли молча и на все попытки Андрея заговорить Оксана даже звука не проронила, он понял, что это как-то соотносится с тем убранством комнат и всего дома, что она увидела.

– Нет, – ответил он, – мама говорила, что у нас один лён… А что?

– Лён? – повторила глухо Оксана, – Лён – это хорошо. Скажи, Андрей, вот ты… – она подумала, явно с большим напряжением, – вот ты ведь мальчик упакованный?.. Так? То хулиганьё, что на пляже было, помнишь? Один придурок там говорил, что знает, что у тебя папа богатенький… ты и в самом деле богатенький. Машины две, одна твоя? Что не ездишь? Скажи мне, Андрей… я тебе зачем? Для чего? Я тебе зачем? – повторила она уже требовательно и подозрительно, – Для чего? Зачем?

И здесь остановилась, встала прямо перед ним, посмотрела в глаза, словно залезла туда. Так и стояли.

Андрей немного стал понимать, что за разговор у них вдруг получился, но не мог понять – за что?

– Во-первых, – сказал он ровно, – то хулиганьё мне незнакомо, но, кажется, самый мелкий – это брат моего одноклассника; во-вторых, машины две, одна отца, вторая мамы, она на ней не ездит, отец предлагал мне, я тоже отказался…

– Почему? – быстро перебила она.

– Да потому, что это машина отца. Потому, что не моя. Если надо будет ему, я его на ней доставлю, куда скажет, а кататься, как говорится, на ней не буду. Сам заработаю и сам куплю. Часы очень дорогие – настоящий швейцарский «Роллекс», отец подарил на двадцать лет, отказы не принимаются в таких случаях. И в-третьих, я не богатенький. У меня даже ещё работы нет, после армии. В институт не поступил, пока… Экзамены в августе. Отец просит, чтоб поступал на очное, я думаю. Так что я сейчас в лучшем случае – бедный студент. Правда, сдохнуть с голоду не дадут, это точно. И кормят, извини, хорошо. Вот и всё.

Они пошли дальше. У своего дома Оксана остановилась, встала прямо перед Андреем, смахнула ладошкой что-то у него с плеча, сказала:

– Ладно, ты не дуйся, я просто… Настроение. Увидимся.

Повернулась и неторопливо ушла в подъезд.

Дома Ксюша упала лицом в подушку и так долго лежала. Она не рыдала и даже не плакала, она просто вспоминала… вспоминала то, что вспоминать теперь совсем не хотелось. Через час поднялась, глянула на себя в зеркало и брякнула:

– Уж лучше бы с одноклассником в подъезде!..

Объяснить себе, что вдруг случилось, что она так нелепо сопоставила себе оба дома, она не смогла. Просто увидела дом родителей Андрея и вспомнила совсем другой дом… тот, в котором случилось у неё первое свидание с мужчиной. Отчего-то сегодня это свидание больше не казалось каким-то романтичным сюжетом в жизни, а скорее показалось ей обычной женской продажностью… Да почему продажностью? Ну, понравился взрослый мужчина, у девчонок это через раз!.. Ну… Не-ет, девочка, не пройдёт – сказал кто-то рядом – «Лексус», красивая машина стального цвета, помнишь? А помнишь, как тебе в ней понравилось ехать? Ехала бы и ехала так до ночи, а? Помнишь, как ты вылезать не хотела? А роскошный дом? А шёлковые простыни? А… или не помнишь, как смаковала? Вот я, вот я!.. Не то, что наши дурочки, по подъездам шарахаются!.. Не пройдёт, девочка. Ксюша закрыла уши руками, словно туда кто-то говорил все эти мерзкие слова.

На следующий день они никуда не пошли, потому как у Оксаны болела голова. На день последующий опять не пошли, потому как у Оксаны болела голова. И потом не пошли. И потом. Через неделю Андрей подумал, что сюжет их и в самом деле развивается не так уж и быстро, потому позвонил и попросил просто увидеться. Он подойдёт к её подъезду, она выйдет, и они просто посидят у них возле дома на лавочке, поговорят. Просто пообщаются.

– Или ты совсем не хочешь меня видеть? Почему? Я что-то…

– Да нет, нет, – тут же остановила его Оксана, – дело не в тебе, дело во мне. Я не могу тебе объяснить. Не могу совсем, понимаешь. Это глубоко. Это не просто так… глупость какая-то, это очень глубоко, и я не могу это перешагнуть. Пока не могу. Просто как-то случилось, что вот… так… Подожди.

Он ждал ещё неделю, подходил к концу июль. Отец всё чаще говорил, что надо ехать поступать учиться хоть куда, хоть в Москву, хоть в Тюмень, хоть в Воркуту. Но учиться надо и, чем быстрее поступишь, тем быстрее станешь самостоятельным человеком, как и сам хочешь.

Андрей вновь позвонил Ксюше, назвал Ксюшей, на что сразу получил выговор. Звать её – Оксана. Он стерпел, сказал, что они могут вместе перешагнуть то, что она не может перешагнуть одна, она отказалась.

Этим вечером мать Ксюши заметила, что с дочерью происходит что-то неладное. Попробовала поговорить, но дочь отказалась. Отказалась и весь вечер ходила, словно «тень отца Гамлета», из угла в угол. Наконец мать не выдержала, зашла в её комнату и произнесла:

– Знаешь, что, моя дорогая, не знаю, что у тебя случилось, что произошло, но могу сказать только одно: от себя не убежишь и не скроешься. Хочешь вернуться в нормальное состояние, надо либо признать, что то, что произошло – то произошло, либо попробовать сделать из этого полезный вывод на будущее. Жизнь ещё не закончилась, и впереди могут быть ещё ошибки, чтоб их избежать, можно опереться на опыт прежних ошибок.

Ксюша остановилась. Метаться перестала. Села в кресло, глянула на маму, сказала просто, словно никаких переживаний и не было минуту назад:

– Я с парнем познакомилась случайно… уже давно… он потом пригласил с родителями знакомиться… точнее, родители хотели познакомиться со мной.

– И что? Не подошла?

– Да нет, как раз, вроде, и наоборот. Дело не в этом. Они живут в собственном доме. Кирпич. Два этажа. Двор гранитной плиткой выложен. Гараж, одна машина, вторая машина. Обед на фарфоре. Десерт на хрустале.

– Ну зачем тебе всё это? – удивилась мать, – Тебе не двухэтажный дом нужен, а семья с приличным мужем и двумя детьми.

– Да дело в том, что парень… Андрей этот, он как раз наоборот, он говорит, что всё это не его, а его родителей, а своё он сам заработает.

– Кем он работает?

– Пока никем, только армию отслужил.

– Ну… – засомневалась мать, – говорит хорошо.

– Хочет ехать поступать в институт на очное.

– А ты?

– А я? А ты? Одна останешься?

– За меня волноваться рано, – резонно сказала мама, – отучишься, вернёшься, я только рада буду. Денег тебе дам. Езжай с ним, если действительно в институт.

– Мама!

Ночью Ксюше не спалось. Отчего-то тот ответственный момент в жизни, когда она отдавалась взрослому человеку на шёлковых простынях, сейчас вспоминался столь резко и отчётливо, что было просто до боли противно, и больше ничего. Целый год она даже особенно и не вспоминала об этом случае. Ну, отдалась, ну так и положено. В конце концов, она же девушка, девушкам и положено отдаваться тем, кому они считают нужным, кто нравится, кто, на их взгляд, этого заслуживает или просто кому хочется отдаться… Что уж здесь особенного? Целый год она не вспоминала этот эпизод из своей жизни. А если и вспоминала, то как-то вот в таком разрезе… как бы это… вот если что захочу, то добьюсь своего в любом случае… Вот как тогда. Тот мужчина тоже сначала рожу воротил, причём воротил не потому, что она ему не нравилась, а потому, что, видите ли, нравственен он больно… ага… видели мы таких. А как девчонка сама разделась, так сразу и полез целоваться. Впрочем, тогда он ей казался самым героическим человеком… как же – ведь спас! А? Без него замёрзла бы просто на том дожде. Дождь и в самом деле был жутко холодный, и она и в самом деле жутко замёрзла и никто, никто не остановился. Странно. Вот только этот. Почему он? Почему именно тот, у кого и дом двухэтажный, и машина «Лексус», и постель из шёлка?.. А вот теперь он уже не казался героем, просто мужик, который нравственность имеет лишь для вида своего, не более, и то, когда ему надо, вся нравственность в трусах остаётся. А трусы скинул и… свободен от нравственности! Только халат на ней распахнулся, так и супругу любимую забыл и детей двойняшек и, наверное, кучу своих любовниц… Ладно, сама виновата. Сама хотела, сама получила, что хотела. Теперь бы вернуть время да отдаться по первой и в самом деле однокласснику в подъезде, всё легче было бы, списала бы на дурость юную, да и на гормоны в придачу. А здесь? Здесь она поступила целенаправленно, и она это сейчас прекрасно понимает. И вот именно эта целенаправленность сейчас отчего-то так мучила её, так терзала, что она год назад поступила как молодая, юная, несовершеннолетняя шлюха… шлюха, да… отдалась не просто так, а вот на шёлковых простынях, когда её на «Лексусе» привезли домой… Да чтоб вы сдохли!

А теперь Андрей. А что Андрей? Белый пароход. Смешно. Никто уже не сможет в её жизни стать этим белым пароходом. Никто. Потому как поступок совершён. Лучше бы она его не встречала тогда на пляже. Может, тогда и не вспомнила бы этот эпизод? Почему-то Оксане казалось, что именно Андрей со своим спокойным, чуть грустным видом, скромностью и бережным отношением к ней, именно он заставил её вспомнить… Так что получается – это он виноват? Не было бы Андрея, так… Тогда надо просто забыть его, и всё забудется, всё пройдёт, и жизнь не будет дёргать сознание, словно она совершила бог знает что! Забыть, забыть, забыть. А как же мама? Мама знает, что говорит – от себя не убежишь. Вспомнилось, значит, уже не забудется. Может, надо сходить к психологу? Нет. Ещё чего: рассказывать какому-то мужику в халате, что там у неё в девичестве случилось и как она теперь к этому относится! В церковь пойду, на исповедь – решила она совсем внезапно.

В эту же субботу Ксюша сходила в церковь и там, под покрывалом священным, что ей набросили на голову, рассказала совсем молодому священнику, что у неё случилось и что она сейчас обо всём этом думает, и как она о себе думает. Рассказала так, словно всё всю ночь учила наизусть… словно… просто стыдно было. Священник, на её удивление, не улыбался гадко, не сластил губы, а очень серьёзно выслушал, долго объяснял совсем простыми словами, а потом что-то совсем тихо сказал, она расслышала только одно слово, как с неба упало:

– Прощаются…

Ксюша вышла из храма в каком-то непонятном и до сих пор не ведомом состоянии приподнятости духа, вот как будто вокруг висели радуги, а она шла под ними и больше ничего… Пустота, чистота. И сознание как очистилось. Ксюша посмотрела на кресты храма Петра и Павла, неумело, совсем неумело перекрестилась и сказала:

– Ну, я и не знаю… спасибо… или как? Спасибо, – тихо прошептала и быстро пошла домой.

Дома, первое время, она была в столь приподнятом настроении, что казалось, с плеч свалилась страшная тайна, мучившая её долгие годы. Она даже хотела сама позвонить Андрею, предложить погулять вечером по городу. Однако потом передумала, решив, что поговорит с Андреем, когда уже действительно будет уверена в том, что прежнее душевное состояние вернулось полностью, и в сознании ничего не сидит острой занозой тяжких воспоминаний.

Сейчас, когда весь этот непонятный для неё психоз прошёл, она вновь вспоминала свою встречу с тем мужчиной. Вспоминала и уже не находила в своём поведении какого-либо распутства или, тем более, продажности. Что ж случилось тогда, когда Андрей лишь упомянул, что его семья и он живут в отдельном коттедже? Ей тогда показалось, что её ведут в этот коттедж с одной определённой целью, которая вдруг стала до того мерзкой для неё, мерзкой и скотской, что мозг сразу отверг любую положительную черту в этой затее – знакомиться с родителями. Ведут знакомиться с родителями, словно овцу какую-то. Почему так произошло, Оксана не могла сейчас понять. Может, потому, что она считала Андрея человеком порядочным и даже где-то через чур порядочным, что ему даже защита какая нужна от общества?.. А рядом с порядочными людьми, ох, как хочется быть вровень, как хочется выглядеть не хуже, не хуже, понимаете?.. Может, она так считала, потому что решила, что только её действия спасли парня от расправы на пляже? Может, это породило у неё какую-то ответственность за него? Глупо. Парень всё же в армии отслужил, в какой-то пехоте морской. Что за пехота такая? Вот если бы десант!.. Тогда бы не она его спасала, а он её… вот бы он её спас?.. Нет. Хватит её спасать. Спасали уже один раз. Достаточно.

Так сумбурно и в полном хаосе мыслей своих Оксана прожила это воскресенье. К концу дня как-то забылся «белый пароход». То ли он нужен ей, то ли нет? То ли мечта это, то ли бред сивой кобылы? К концу дня воспоминания о юношеской мечте постепенно перешли ту грань, где фантазия успешно трансформируется в сегодняшний день, в котором потом кто успешно, а кто и безуспешно пытается найти нить, связующую прошлое с настоящим, а когда настоящего ноль, то хотя бы выстроить дорогу к какому-то будущему.

Уже поздно вечером Оксана позвонила Андрею. Он ответил практически мгновенно, словно телефон в руке держал:

– Оксана? Слушаю.

Она какое-то время, секунды, два мгновения, но показалось, что промолчала непозволительно долго, не знала, что сказать. Позвонить – позвонила, а что сказать? Привет! Как дела? Чем занимаемся?

– Я ходила в церковь, – сказала она очень доверительно, – первый раз в жизни.

– Неплохо, – сказал Андрей, – решительно.

– Ты как? – вырвалось у неё, словно Андрей болел чем-то тяжелым.

– Жду, – ответил он.

– Не боишься опоздать на экзамены в институт?

– Нет. Поработаю год, если что.

– Это из-за меня?

– Если тебя это не оскорбит.

– Как это может оскорбить?

– Ты человек очень сложный, мало ли что там у тебя на уме?

– Да нормальная я… просто… так получилось… давно получилось в жизни… я не буду рассказывать.

– Это и не надо, – согласился он, – главное, чтоб сегодня, сейчас было всё хорошо.

– Спасибо, – прошептала Ксюша едва слышно.

– Что?

– Так.

– Хочешь, сейчас поедем, посмотрим что-то интересное? – предложил он.

– Что?

– Увидишь.

– На чём поедем?

– На такси, – немного удивился Андрей, – у меня другой машины нет.

– Сейчас?

Такси привезло их на берег реки Полуй, чуть ниже по течению, нежели находился новый Речной порт Салехарда. Здесь они машину отпустили, устроились почти на самом берегу. Место было не очень людное, если не сказать – пустынное. Андрей бросил на землю свою кожаную куртку, что принёс в руке. Ксюша села на неё и, посмотрев на реку, спросила:

– Кого ждём? Паромы тут не ходят.

– Паромы здесь не ходят, – глянул Андрей на часы, – а ходят пароходы.

Как по заказу, из-за небольшого поворота реки вышел небольшой, в две палубы надстройки, теплоход. По бокам основного корпуса судна сразу блеснул на солнце десяток иллюминаторов. Теплоход был выкрашен свежей белой краской, весь – от носа до кормы. Теплоход шёл медленно, похоже, готовясь причалить к пирсу. Проходя мимо них, Белый Теплоход издал протяжный гудок. Ксюша вся сжалась, замерла, губы прошептали:

– Это же рейс из Тобольска… это же «Чернышевский»…

Оторваться от белого теплохода не могла.

Наверное, трудно в жизни найти то, что находится совсем рядом с вами. Наверное, трудно в жизни увидеть то, что постоянно на глазах. Наверное, трудно в жизни увидеть свой Белый пароход, когда он регулярно ходит по руслу реки Вашей жизни. Наверное, трудно.

 

Снегопад весенний как листопад осенний

В мае месяце в городе Салехарде снега уже почти нет. Снег остаётся лишь на газонах, лужайках да бескрайней тундре вокруг. И хотя Салехард лежит ровно на северном Полярном круге, снега здесь за зиму выпадает не очень много. Сказывается присутствие Полярного Урала на западе. Хребет держит все пурги и метели, что бушуют в Большеземельской тундре, заметая землю пятиметровым слоем снега. За восточными склонами Урала снега меньше, зато морозы крепче и продолжительнее.

Так вот, когда на тротуарах и дорогах снега нет, то создаётся милое, обманчивое впечатление, что пришло северное полярное лето. В Арктике суровый, несгибаемый, мужественный человек любит себя обманывать лёгкими безвредными мечтаниями.

Елена Васильевна Каневская пришла устраиваться на телестудию «Арктика» в мае месяце, когда обычно сотрудники любого предприятия готовятся не к встрече с новым сотрудником, а к летним отпускам. Елене Васильевне было двадцать пять лет, девочка она была уже совсем взрослая, немного строгая, ответственная, лишь с небольшими девчачьими искорками в глазах. Глаза были как глаза, если приглядеться, то карие. Большей частью глаза были задумчивые, иногда сердитые, иногда раздражённые, изредка недоуменные, но чаще всего, когда не смотрели в экран компьютера, где составлялся новый материал, глаза были смеющиеся, можно было даже сказать, что в это время глаза были ликующие, да столь ликующие, что редкий мужчина от шестнадцати до семидесяти шести мог не обратить на них внимания. И не только обратить, но и заметить.

Росту Господь Бог дал Елене Васильевне самого приличного – сто шестьдесят пять сантиметров, размер тела – лучше не придумаешь – сорок шестой, при весе в полсотни килограмм. Вот тебе и девочка с приятной мордашкой и чуть-чуть припухлыми губками. Елену Васильевну, что только-только после университета год отработала местной учительницей по предметам русский язык и такая же литература, приняли в студию корреспондентом, дали стул, дали стол, компьютер, дали первое задание и тут же назвали Ленкой. И правильно, что там церемониться?

На своё первое задание, на местную автобазу, Ленка поехала с оператором дядей Серёжей по фамилии Русских, а по отчеству Анатольевич. Сергею Анатольевичу Русских было ровно сорок пять лет, двадцать из которых он отдал телевидению, операторскому делу, после института «Оптической физики». Секретный институт такой, что даже истинного названия никто не знает, но в дипломе его было указано: «Оптик-механик». Вместо того чтобы механизировать всю подряд оптику, он приехал в родной город Салехард и тут же пошёл работать телеоператором. Полетел сначала в Москву на курсы операторов, потом двадцать лет таскал на себе ровно один пуд веса на каждую съёмку. Съёмка, к примеру, это так: с первого этажа на пятый по лесенке – отснялись, потом с пятого на третий, по лесенке – отснялись, потом на первый, а потом на четвёртый, и всё с этой треногой, которую операторы штативом зовут, а на ней сверху камера торчит. Но дядя Серёжа никогда слабым здоровьем не отличался, потому как был заядлый лыжник и немножко атлет в спортивном зале, это, конечно, когда в зале пивном пивком светлым не расслаблялся. За двадцать лет дядя Серёжа успел три раза жениться и три раза развестись, имел сына от первого брака, уже взрослого, пять лет назад дал себе зарок – все бабы одинаковы. Достаточно? Что же касается этих вот самых баб, простите, женщин, так вешались они на него в одну секунду, лишь подмигни. Подмигивал. Мужчина всё-таки.

Встретились они – Ленка и дядя Серёжа – в машине водителя Сашки. Машина называлась «ГАЗель» и была вся разрисована цветными полосками, обозначавшими телевизионную студию. Дядя Серёжа сел первым и ждал нового корреспондента. День был тёплый, плюс семь градусов, потому, когда Ленка вошла в микроавтобус, дядя Серёжа вдруг увидел, что девчонка очень легко одета: мини платье… ну-у совсем, можно сказать, мини платье, и задирается прилично вверх, когда девочка садится, прозрачные колготочки, сапожки коротенькие, чуть не летние, и курточка нараспашку, потому у платья хорошо виден очень и очень симпатичный вырез на груди… И волосы, распущенные по плечам… Мама дорогая.

Дядя Серёжа это всё увидел в один миг и громко, даже через чур громко (водитель услышал), сказал своё мужское:

– Ха. Поду-умаешь, – и посмотрел куда-то в сторону, вниз.

Это было что-то наподобие:

– Здравствуйте, меня зовут Сергей Анатольевич, очень приятно, что будем работать вместе, а Вас как звать?

Ленка приняла эту фразу за непринуждённое, закамуфлированное объяснение в любви, потому лишь улыбнулась и произнесла ангельским голосом:

– Здравствуйте! Меня зовут Лена, а Вас как, простите?

– Сергей, – буркнул тот.

– А почему все называют Вас дядя Серёжа?

– Потому что боятся, – проворчал он.

– Мы с Вами поедем на автобазу, Вы там уже снимали?

– Снимали.

– Мне сказали, что Вам можно полностью довериться, потому что Вы знаете, что надо делать. У Вас настроения нет?

– Вы легко одеты для автобазы, там дует всегда, – сказал он про своё настроение.

– Я не знала. На улице сегодня так тепло. Весна! Вы любите весну?

– Да я всё люблю.

– Всё? – не поверила она.

– Всё.

– К примеру?

– Примерам не поддаётся, – ответил он очень туманно и зашифровано, – женщин, к примеру, – добавил, словно дав понять сразу, что этим делом занимается профессионально, и она – его потенциальная жертва. Но вместо обычного кокетства, к которому он привык, общаясь с женщинами, Ленка лишь отвернулась к окну и туда сказала:

– Истинная любовь мужчины к женщине всегда украшала и мужчину, и женщину.

Дядя Серёжа чуть мозги свои, запорошенные текучкой работы, не сломал. Но справился и оставил эту фразу расшифровать «на потом».

На съёмках Сергей как-то стал замечать, что больше смотрит в сторону нового журналиста, нежели в окуляр камеры, больше мысли его направлены на своё внутреннее состояние рядом с юной женщиной, которая, в сущности, была на вид не более, не менее, нежели девчонка озорная. Вид у Сергея был, конечно, весьма мудрый, взгляд на каждую часть съёмки проницательный, глаза удивительно глубокомысленны, и если он что-то говорил, то есть произносил, то речь носила оттенок некоторой снисходительности, что-то в этом роде:

– Ну-с, если Вам будет так угодно… не думаю, не думаю… так не работают… здесь лучше с другой точки, девушка… ракурс, понимаете…

И уже в конце, словно добить девчонку хотел, спросил:

– А, простите, по Вашей задумке, какой образ в сюжетной линии должен нести этот поломатый КАМАЗ?.. Ах, так?.. То есть, Вы хотите сказать, что монтаж по видеоряду должен быть параллельный? Чи перекрёстный?.. Чи какой?.. Не понял?

Покувыркавшись словами, которые на самом деле были простейшим телевизионным сленгом, (но новичок не всегда его знает), Сергей отснял материал необходимый по машинам, затащил интервьюируемую персону (директора) и своего журналиста на самую крышу автобазы, чтобы с неё простор был виден. Ленка на крыше замёрзла в одну минуту, Сергей тут же стянул с себя кожаную куртку и повесил на плечи девушке, она мяукнула беззащитно:

– Спасибо.

И благодарно посмотрела на своего мучителя. Стоя на крыше с растрёпанной весенним ветром прической, махая рукой директору двигаться то влево боком, то вправо боком, потому как, по мнению оператора, директор стоял неправильно, наконец, сам подошёл, поставил куда нужно, очень жёстко поставил, тут же схватил Ленку за тонкую талию, передвинул куда надо было (а надо ли было?) тоже мяукнул:

– Ми-ило.

Она всхлипнула, он сказал:

– Вот так!

Пошёл за камеру, посмотрел, обозвал всё глупостью, но съёмка пошла. Таким вот неудовлетворённым и ехал потом на студию. Вроде как старался оператор, старался, а всё равно… На первый взгляд – всё глупость взрослая? Есть такая категория в жизни взрослых. Но! Удивительное дело – на девушку Лену он впечатление произвёл!

Лена Каневская, конечно, всегда хорошо понимала, когда производит впечатление на мужчину, когда не производит, и когда за ней мужчины начинают ухаживать, ещё даже сами этого не осознавая. Сегодняшняя съёмка очень ясно говорила ей, что она и понравилась и даже больше, чем понравилась, хотя сам мужчина ей, как говорится, в отцы годится. Ну и вот – в отцы годится, а за талию девчачью всё равно хватает. Дядьку этого, директора, на крыше замучил совсем, туда-сюда переставлял, что вот он ей этим показать хотел? Что профессионал? Так её и предупредили уже. Зато руки у него стальные. Это всегда приятно, когда стальные руки обнимают твою талию, а не мармелад на косточках. Похоже, дядя Серёжа то ли в бывшей жизни спортсмен, то ли в настоящей. Но это же не значит, что она вот сейчас так, по первому звонку мужскому, станет отвечать взаимностью? Да и вообще… пугает это немного, разница в возрасте в двадцать лет. Приятно. Но пугает. Но приятно. Интересно, а чего тут больше: приятно или пугает? Совсем запуталась!

Лена весь вечер вспоминала первый рабочий день, всех с кем успела перезнакомиться, пробовала оценивать по-женски мужчин молодых – ничего не получалось. Всё как-то само собой скатывалось в мозгах к этому дяде Серёже. Она пыталась разобраться, с чего вдруг скатывается к этому дяде, но разобраться до самой ночи так и не смогла. Успокоилась словами: «Ну-у, скатываюсь, так и скатываюсь… Все приличные женщины к мужчинам и скатываются».

Ночью она себе сказала – а мы никуда не торопимся и никаких лишних романов на работе заводить не собираемся… всё! Хотя мужчина он, конечно, интересный. А может, мне сегодня другим лаком ногти накрасить?..

Вечером этого дня Сергей сидел дома один. Квартира его была небольшая – одна комната, зато в новом девятиэтажном доме, с огромной кухней и очень удачной планировкой. Сидел Сергей у себя на диване, разрешив себе чуть-чуть вечером расслабиться, потому вместо яблочного сока пил яблочный пунш, который, кстати, готовил сам.

Сам по себе день был обычный, тем более, что и завтра был не выходной, но пунш пился легко и на славу, как перед воскресеньем. Сергей отложил все запланированные занятия на сегодня, отложил все дела, даже на тренировку в спортзал не пошёл. Сидел и пил яблочный пунш. Иногда он включал дисплей своего сотового телефона, смотрел там фото Лены и о чём-то думал. Фото было всего-навсего одним из кадров её интервью на крыше автобазы. Много-много видеокадров можно разложить покадрово, и получится много-много фотографий. Он в монтажной, как после съёмок приехали, быстренько попросился за компьютер, глянуть «композицию», нигде там не ошибся? Глянул, выбрал кадр получше, где Лена, снятая средним планом в пояс, смотрела в объектив, волосы её чуть разлетелись по ветру, на плечах его куртка, девчонке немного холодно, но держится, оттого взгляд упрямый, а глаза горят. Девчонка ему понравилась, но… но вот что-то страшное было в этих горящих глазах. Страшное для него, как для мужчины. Что может быть страшного? Девчонка и девчонка. Молодая только. Было бы ей лет на… на десять больше. Взрослая, такая стабильная, безбашенная для такого возраста, бабёнка… в тридцать пять. В кровать? С удовольствием! Без кровати? Тоже ничего. Впрочем, нет, тогда бы он на неё внимания не обратил и уж точно сейчас на портрет не любовался. Наверное, многим парням нашим уже по душе пришлась? Правда, вслух, где-нибудь в курилке, никто ничего не сказал. Значит, затаились, мерзавцы!

Утром следующего дня Сергей явился на работу как ни в чём не бывало. Явился обычно, проверил аккумуляторы своей камеры, проверил оптику, осмотрел штатив. В общем, провёл первые минуты на работе ровно, как и всегда. Скоро подошли товарищи по работе, операторы, режиссёры, журналисты, замы по телевидению, замы по хозяйственной работе, потом и Сам прикатил на своём «Паджеро», не было только Лены Каневской. Сергей чуть-чуть поволновался, но вовремя опомнился – а что это он?.. Ему с чего волноваться? Тут к нему подошёл оператор Женька Орешич, тридцати лет, приятной внешности потерявшегося в Сибири еврея, вечно с запахом мяты изо рта, потому как иначе будет запах перегара, глянул сверху на Сергея и сказал, совсем не осуждая:

– Совсем ты вчера девчонку заездил. Просто заездил полностью! Даже на работу не явилась. И я не удивлюсь, если узнаю, – он говорил явно с намёком на известную тираду из фильма «Бриллиантовая рука», – что она сегодня тайно(!) посещает гинеколога!!

Хихикнул быстро и смылся прочь. Сергей ответить не успел. На беду, рядом проходил директор, похоже, услышал, что сказал Женька, подошёл и спросил уже серьёзно:

– Что-то случилось вчера на съёмке с нашим новым журналистом?

– Да что случилось? – возмутился Сергей, – Она вчера после съёмки три часа сюжет писала! Может, с ней здесь что-то случилось?

– Ну, я не зна-аю! – сказал на это многозначительно директор и тоже ушёл. Директор был ровесником Сергея, и в своё время они всегда были на «ты», теперь на «ты» они были лишь при своих. Мимо проходила режиссёр Цукина, годившаяся Сергею в матери, потому лишь мило ему улыбнулась и понимающе опустила глаза.

Через полчаса к доске расписаний подошла Карина, работавшая телефонным продюсером съёмок (то есть обзванивающая всякие предприятия и искавшая всякие съёмки), с пачкой заявок, рассовала все заявки по «операторским» ящичкам, увидела Сергея и, очаровательно-ядовито улыбнувшись ему, произнесла громковато:

– У тебя сегодня две съёмки, – здесь выдержала паузу, но не ушла, а так и смотрела на него гадючьими глазами, добавила как-то поучительно, – обе с Каневской!

Сергей посмотрел заявки – первая с одиннадцати, вторая с трёх часов дня. Аппаратура в сборе, время было свободное. Он вышел на воздух, на крыльцо телестудии и здесь чуть ли не в лоб столкнулся с запыхавшейся Леной. Она на бегу уже сорвала с себя платок, куртка демисезонная была нараспашку, волосы растрепались немного, глаза…

– Меня искали? – быстро выпалила она ему в лицо и тут же, – Здрасьте!

– Здра-асьте! – медленно выговорил Сергей с дороги её не ушёл и смотрел ей в глаза, стараясь понять: а не она ли вчера, после уже съёмок, что-то кому-то на студии сболтнула? А что, девчонки, они такие – увидят внимательный мужской взгляд в свою сторону и давай всем рассказывать, как владелец этого взгляда в неё втрескался пот самые эти… уши.

Лена прождала секунду после его «здрасьте», хотела пройти, раз мужчина молчит, обойти его стороной, но Сергей здесь вдруг разозлился, что только ему одному пришлось вытерпеть весь этот… этот… как его?.. Наговор, что ли, против них? Потому с дороги не ушёл и, как-то смерив Лену снизу, явно упираясь взглядом в коленки, теперь уже в ажурных чулочках, произнёс:

– Никто тебя не искал! Никто!

– А что так яростно? – удивилась она спокойно, пытаясь найти причину.

– Ты… там, ничего никому, ни про что не говорила? – спросил Сергей прямо в глаза и сразу пожалел.

– А-а… – потерялась она на миг, явно не понимая, о чём речь, – кому я про что, чего, о чём, должна была говорить?

– Да я так, – в сторону, нехотя ответил он.

– Странно, – сказала Лена непринуждённо, – а я вот не так. Случилось что?

– Да болтают… почему-то, всякое.

– Коллеги?

– Кто ж ещё?

– О ком болтают?.. Ах, да… поняла. Уже? Быстро.

– Ты бы им как-то сказала? – начал он, желая что-то предложить, но Лена его перебила быстро, с напором:

– А что я им должна говорить? И почему я им должна что-то ещё говорить? Могу только сказать Вам…

– Давай на «ты».

– На «ты» ещё рано, – тут же поправила и она, – могу сказать Вам, что вчера, после того как мы вернулись на студию, меня, в присутствии нескольких человек, наша «завзам» по телевещанию спросила о том, как мне съездилось с «нашим мэтром» от операторства? С Вами, значит. Я и ответила – мне оператор понравился. Я честно ответила, Вы мне правда понравились… как оператор, – тут же подсказала она, чтоб у Сергея лишних фантазий не прибавилось, – потом они стали улыбаться, а я сказала, специально уже… сказала, что я с Вами готова всегда, в любую погоду, на любую съёмку, хоть в Антарктиду!.. И всё. Может, они поняли что не так?

Сергей стоял, немного огорошенный таким признанием его хотя бы профессиональных качеств, смотрел Лене в её горящие, лучистые, серо-зелёные глаза, смотрел долго, специально долго, так долго, что даже моргать начал, но Лена всё выдержала и глаз не увела и убежать не попыталась. Тогда Сергей очень по-мужски сказал ей:

– Я бы поехал с тобой в Антарктиду!

– Может, в Арктику? – поправила она.

– В Арктике я был, – проговорил он медленно, глаз от неё не отводя, здесь похвастался, чтоб знала с кем дело имеет, – от Новой Земли до Черского.

– Ух, ты! – глаза её увеличились от восхищения, – И как там?

– Где?

– На Черского?

– Дует, – коротко ответил он и отошёл в сторону, сделав это так, как мужчина может делать одолжение очень красивой женщине, которая для него сейчас самая красивая и красивее уже просто быть не может. И представьте себе – Лена и это и поняла, и заметила, и оценила. Снова глазищи вытаращила вниз, себе под ноги, встала перед дверью и молча ждала… Сергей быстро двери открыл, она вошла, уже за дверями обернулась, явно понимая, что ей смотрят вслед, сказала, сверкнув лучиками глаз:

– Я подумаю… про Антарктиду!

И тут же ушла. Сергей двери закрыл.

У себя за столом, поздоровавшись со всеми, Лена быстро привела себя в порядок, и лишь только появился директор, то ли про здоровье зашёл спросить у опоздавшей корреспондентки, то ли пожурить её за это опоздание, она мгновенно, молнией, поднялась на ноги, словно он мог её не заметить и почти выкрикнула:

– Здрасьте, Виктор Александрович! Можно к Вам с одним вопросом?

Он подошёл к её столу, сказал спокойно, чуть улыбнувшись, явно всё оценив:

– Пожалуйста. Что случилось?

– A-а… м-мы в Антарктиду летаем?

– В Антарктиду? – даже скривился директор, явно осознав, во сколько финансово может такой полёт обойтись студии, – Нет, нет, в Антарктиду не летаем. Нам там делать нечего. В Арктику иногда летаем.

– А когда?

– Всегда. Если сюжет интересный сделаете, хоть завтра. У нас обычные темы – газовики, пограничники, оленеводы.

– И можно?

– Да. – сказал твёрдо он, тут же заинтересованно посмотрел на девушку и спросил по-директорски: – А с кем собрались?

– Со съёмочной группой, – пожала она плечами, словно возмутилась.

– И кто войдёт? В группу? – не унимался директор.

Лена ничего не ответила. Умная была. Только улыбнулась без обид, головой мотнула в сторону, словно всё понимая, и глубоко вздохнула. Виктор Александрович положил ей руку на плечо и усадил в рабочее кресло, сказав:

– Кстати, – сказал он серьёзно, – я всегда был сторонником хорошо сбитых съёмочных, можно сказать, постоянных групп. Понимаете? Журналист – оператор – режиссёр, или хотя бы просто: журналист – оператор. Когда люди рядом бок о бок работают каждый день, то они лучше понимают друг друга, что очень благотворно сказывается на работе и качестве нашего телевизионного продукта. Помните это. Если что, я поддерживаю. Главное – чтобы на пользу студии. Что же касается Арктики, то сегодня… не очень финансово мы можем, так что дальше Аксарки и не мечтайте. Работайте.

Конечно же, Лена Каневская не стала тут же искать какие-то удивительные моменты из жизни газовиков Ямала, пограничников Арктики и всего прочего, чем так богата жизнь заполярных широт России. Лена просто задумалась: если в коллективе уже решили о каких-то привязанностях её, как женщины, то может, оно и к лучшему. По меньшей мере, Русских Сергей – человек приличный, а потому этот лёгкий, общественно развитый флирт с ним никак не повредит её имиджу, облику и… как бы это?.. Нравственному состоянию.

Две съёмки сегодня, как она узнала чуть погодя, поставили с оператором Русских. Конечно, не обошлось без пошлого казуса, когда она спросила, с кем едет сегодня на первую съёмку у продюсера Карины, та широко, по-американски улыбнулась, показав все прокуренные зубы, сказала:

– Ка-ак? С Сергеем, конечно, с кем ещё? Или Вы против?

– Нет, – сказала беззаботно Лена, – с ним как раз и не против. Тем более, Виктор Александрович сказал, что он поддерживает устойчивые производственные группы.

Не тут-то было! Карина улыбнулась так, что едва губки свои тонкие не порвала, и согласилась:

– Конечно. Но будьте осторожны, Леночка, устойчивые производственные группы очень часто переходят в неустойчивые межполовые связи. Потом такая неустойчивость часто отражается на устойчивости производственных отношений.

И улыбнулась законченной сволочью.

– Вы так ярко живописуете, – восхитилась Леночка, – словно свои ошибки вспоминаете.

У Карины сверкнули глазки так, что туш с ресниц от злости едва не отлетела, но она сдержалась и прошептала злобно:

– То, что обо мне тут болтают, совсем не значит, что такое происходит на самом деле.

– А я ничего не слышала.

– Оно и видно!

И Карина, круто развернувшись на каблуках-шпильках, ушла к себе. Лена вслед ей не смотрела, как только её оставили в покое со всякими пошлостями, она тут же нашла оператора Русских, подошла к нему с загадочным видом, сделала вид полной столичной идиотки, что каждое утро бегает в посольство Соединённых Штатов и спрашивает о том, как ей жить дальше. И сказала:

– По-моему, нас уже третируют, за наши служебные взаимные симпатии. Я не знаю, но… если я перед Вами в чём-то виновата… я, правда, не хотела. Я привыкла говорить то, что есть. Что в этом плохого, не понимаю? В общем…

– А мне нравится, – вдруг совсем нахально и совсем как-то плотски, чуть ли не скотски похвастался Сергей.

– Серьёзно? – она спросила это так, что сразу дала понять, что и она не против таких сплетен, чуть голову наклонила, чуть-чуть… глазки из-подо лба вскинула, Сергей сказал: «Ух!» Оценил. Она язычком коснулась верхней губки, потом сложила губки трубочкой, потом сделала едва слышный «чмок!» И сказала:

– Нет, я, в самом деле, поехала бы с Вами в Антарктиду.

– С тобой? – попробовал поправить Сергей.

– С Вами, – сказала она без нажима, но твёрдо, – правда, директор сказал: дальше Аксарки… – она здесь задумалась, хотела что-то сказать профессиональное, нашлась так: – солярки нет! Солярка – это топливо такое, понимаете?

Здесь Лена задержалась взглядом на Сергее, вроде как ожидая от него ответа какого-нибудь, но тот молчал и просто смотрел ей в глаза. Она отчего-то долго не выдержала взгляда, глаза вниз убрала и сказала туда же:

– Ну вот… кстати, – тут же ресницы взметнулись вверх, и господина Русских обдало серо-зелёным огнём, – мы с Вами… ну да… мы с Вами едем сегодня, через час, на стройку. Дом сдают. Готовы?

– Как старая дева! – бодро отрапортовал тот, не сводя с неё глаз.

– А как готова старая дева? – бестолково, нравственно чисто и простодушно переспросила Лена.

– Всегда готова и никому не нужна! – пояснил громко Сергей.

Лена смущённо улыбнулась в сторону и туда же очень тихо сказала себе самой:

– Дурак.

Сергей услышал и счёл это первым шагом к переходу в общении на «ты» с полным взаимопониманием.

На следующее утро в голове Сергея Русских созрел безумный, безрассудный, но безупречный план, как произвести на девушку Каневскую впечатление. Причём впечатление не просто какого-то там хлыща, что пытается хлестать за девчонкой вдвое младше себя, а…

С вечера он зашёл недалеко от своего дома в цветочный магазин, выбрал там белую розу. Одну розу. Такую нежную, такую беззащитную, можно даже сказать – ласковую. Бутон был свёрнут листок в листок, капли воды на нём сверкали бриллиантами, стебель цветка был длинный, крепкий, весь в чёрных шипах. Девушка спросила:

– Оформить?..

– Увы! – изрёк он – Важно лишь содержание!

Он специально купил бутон нераскрывшийся, цветку предстояло ещё пережить одну весеннюю ночь.

К восьми утра следующего дня он отправился к зданию студии. Ночи в мае за полярным кругом стоят уже белые, но утром всё равно свет зажигается во всех редакциях, сейчас свет нигде не горел. В здании людей практически не было. Сергей решился, вздохнул глубоко, розу под курткой поправил и здесь остановился. Сейчас он зайдёт и его, конечно, первым встретил их вахтёр Юра… И всё! Вся загадка, весь таинственный роман закончен! Что тут надо будет вычислять, если Сергей первым явился, а вместе с ним на стол Лены явилась роза?..

Сергей быстро вычислил окно, рядом с которым сидела за своим столом Лена, быстро прошёл вдоль здания студии к нему… Хорошо, что первый этаж, хорошо, что форточка всегда открыта. Со шпионскими страстями он тихонько заглянул в окошко, там уже сидел журналист Бобров и писал какую-то статейку, про весенний грипп, ангину и прочую заразу. Сергей тут же достал сотовый телефон, набрал номер Боброва, сказал ему почти с придыханием, словно бежал:

– Мишка! У твоей машины пара пацанов с ножами, ты ни с кем не поругался вчера на съёмках?..

Бобров тут же сорвался с места и выскочил из редакции. Сергей аккуратно, но быстро, сквозь ажурные решётки, просунул руку в окошко, сделал рукой толчок, розу выпустил и нежный, белый бутон, распустившийся под утро во всю свою красу, плюхнулся на стол Лены Каневской. Сергей глаза закрыл на мгновение и быстро ушёл прочь. Тут же ему позвонил Бобров, спросил:

– Ты точно видел? Что за пацаны с ножами?

– Да шутка, – явно и громко зевнул Сергей, – я ещё дома у себя торчу. Скучно. Работа с обеда.

– Работа с обеда, но явиться-то ты должен, получишь от Вити Александровича… а то ещё хуже – не получишь материальную помощь к отпуску.

– Точно, – ещё раз зевнул Сергей, – лечу!

Лена Каневская, стол которой стоял вплотную к столу Мишки Боброва, встретила его на улице, возле личной машины «Опель», что он прикупил совсем недавно и берёг его пуще глаза своего. Он кивнул ей довольно учтиво и бросил небрежно: «Привет!», она кивнула в ответ, сказала: «Здравствуйте», прошла мимо. Бобров, внимательно осматривая колёса своей машины, сразу успел осмотреть стройные ножки Каневской, она это заметила в десятый раз. Войдя в редакцию, Лена прошла к своему столу, поставила на стол сумку, хотела сразу позвонить очередному начальнику, удостовериться – нет ли изменений со временем съёмок, здесь взгляд её упал на стол, и Лена остекленела. Лена окаменела и одеревенела. Она стояла вначале спокойно, потом аромат цветка стал проникать в её сознание и сердце, она смотрела на белый бутон, который казалось, прямо на глазах распускался всё больше и больше… Она ухватилась одной рукой за стол, второй хотела ухватиться себе за лоб… Здесь в редакцию вошёл Бобров, кивнул уже пришедшим товарищам, что сцену эту наблюдать со своих мест не могли, прошёл к своему столу и тоже увидел на столе Лены розу…

– Ты чего, цветочки любишь? – спросил он.

Лена бросила взгляд на Боброва. Бросила обычный удивлённо-презрительный женский взгляд на двадцатипятилетнего парня, и тот в один миг понял, что с этой барышней проиграл на всю оставшуюся жизнь. Женщины не всё прощают. Измену – могут. Гадость – могут. Даже подлость – могут. Но! Плевок в душу?.. Плевок в чувства? В те чувства, о которых женщина и сама может не знать до определённого момента… Нельзя лить чернила на белую простынь девственницы!

Лена быстро села в своё рабочее кресло, потому как поняла, что сейчас может упасть. Когда села, мысли немного собрались вместе. Она в один свой женский миг, долю секунды просчитала все возможные варианты: откуда?.. Кто?.. Почему? Зачем? Или за что? За долю секунды Лена отсеяла и случайность, и розыгрыш, дурака Боброва (это ласково) вообще вычеркнула. Она смотрела на цветок, боясь взять его в руки, лишь сумку отодвинула чуть подальше, чтобы случаем не упала на розу. Мало ли что? Эти дамские сумки!.. Доля секунды прошла, она осторожно, словно и в самом деле боялась уколоться шипом розы, подняла цветок, поднесла бутон к лицу… запах розы теперь уже просто волной обдал её всю, с ног до головы. Если бы ей разрешили сегодня не работать до обеда, так бы и просидела дурой полной до обеда, вдыхая аромат. Когда же роза оказалась в её руках, Лена быстро, трезво поднялась на ноги, вышла из редакции. Все, кто увидел цветок в её руках – все зашептались. Все, кто увидел цветок в её руках в коридорах студии – все перемигнулись. Если не было с кем перемигиваться, перемигивались сами с собой. Лена прошла в комнату операторов. Там было пусто. Она нашла в курилке Женьку Орешина, едва хотела спросить его, как тот, головой мотнул, кивнул на розу и сказал:

– Боже мой, прелесть какая! И Вам так идёт, Елена! Похоже, белый цвет – Ваш.

– Спасибо, – как можно сдержаннее ответила она, – Вы не видели Сергея?

– Дядю Серёжу? – удивился он, – Так он ещё не пришёл, Бобров сказал, что недавно ему из дома звонил… Кто подарил? – кивнул он на розу.

– А вот! – сказала Лена.

Она вышла из студии. Хоть Каневская и была барышня сверхвпечатлительная, но, когда есть на то необходимость, в каждой женщине просыпается такой реалист, что мужчинам только и мечтать! Лена обошла студию всю. Обошла, и вдруг невдалеке от студии увидела господина Русских. Причём, тот не то чтобы шёл к студии, а как-то шёл, прогуливаясь, к студии. Она прямо направилась к нему. Встретились за пределами студийного двора. Лена держала розу, как можно было бы держать новорождённого ребёнка.

– Привет! – сказала она ему совсем нейтрально, – Гуляем?

– Да нет, – быстренько отбрехался тот, – на работу иду. Привет! Хорошо выглядишь.

– Да Вы что? – округлила та глаза, столь явно для него, что у Сергея сердце сжалось: раскрыт!

– А что? – сбился он. Смешно было видеть – мужчина, четверть века занимавшийся спортом, за четверть века исходивший половину заполярной тундры пешком, замерзавший в горах Полярного Урала в жуткую метель февраля после съёмки праздника дельтапланеристов, когда шли «по верёвке» и поочерёдно каждый парень тащил на себе раненного дельтапланериста; смешно было видеть: мужчина, что провалился в пропасть Нефритового ущелья, зимой, самостоятельно оттуда выбрался, изорвав в клочья всю одежду, пришёл в лагерь почти голый в тридцатиградусный мороз, но… телекамеру сохранил… Вот такой мужчина сейчас места себе не находил.

– Представляете, – начала театрально Лена, голосом одобряющим, но пронзительно возмущённым, – прихожу на работу, а там… вот! – и подала ему цветок, словно ребёнка.

– Не-не-не! – выставил руки перед собой Сергей, – Я при чём?

– Не при чём? – спросила она, сказав этим, что ни на грош ему сейчас не верит.

– Ни, ни, – мотнул тот головой, – я тут так… иду вот, иду… и всё.

– Вот, понимаете, – Лена вздохнула, – не знаю, кому спасибо сказать? Не подскажете?

– Ни, ни.

– Вот как? – она как-то впервые едко улыбнулась, улыбнулась так, как могут улыбаться женщины, что называется «показывая коготочки», – Ну что ж, – вздохнула ещё горестнее, – надеюсь, Вы мне не откажете вместе пройти на работу?..

– Да я, пожалуйста, – пожал плечами Сергей.

И только когда они вместе входили в здание телестудии, Сергей, наконец понял, насколько мужчины бывают глупее женщин в сердечных делах. Ну, конечно же, все видели, как дядя Сергей и Лена Каневская входят в здание вместе, а у Каневской-то, а?.. У Каневской?! Роза вот такущая! Представляете, этот Сергей, вот жук, а? Уже охомутал девку! Или она его?.. А? Стоп! О, загадка!

Что же касается самой Лены, то для неё загадок больше никаких не было. Лена прочитала на смятенном лице Сергея, стоя с ним у здания студии, всё, что происходило в душе мужчины в эту секунду. В сущности, Лена не очень была удивлена: ещё когда дядя Серёжа согласился с ней поехать в Антарктиду, она уже тогда в его словах услышала лёгкое, затаённое, романтическое мужское увлечение. Впрочем, сегодня она бы поехала с ним в Антарктиду… Именно в Антарктиду, делать сюжеты о южных полярниках, «пингвинах» (оскорбительное слово про американцев), которые являются соседями российских полярников, а ещё про тюленей, морских львов, вмёрзших во льды кораблях и, обязательно – о том героизме, когда Российский ледокол пришёл на помощь замерзающим «пингвинам», у которых кораблик зажало льдами, а он их освободил.

На работе их приход был встречен более чем сдержанно. Оператор Юрка Быздырь только посмотрел и вместо обычного приветствия, сказал:

– A-а… ну да, как ещё?

Остальной состав, что встретился по пути, промолчал столь выразительно, что уж лучше бы орал что-нибудь во всё горло. Помните выражение: «Тишина на уши давит»? А никогда не испытывали, как ещё невысказанная обществом пошлость давит на сознание? И сказать в ответ ничего нельзя, потому как не говорит никто и первому говорить – просто глупо. Кстати, оправдываться всегда глупо, глупо хотя бы потому, что Великий Русский Язык к слову «оправдать» имеет синоним – обелить. Теперь представьте себе такую картину – вас с ног до головы облили краской цвета неспелых фекалий, а Вы добросовестно и усердно берёте кисточку в руки (потому как оправдание никогда не бывает мгновенным, всё равно, при любых фактах, кто-то да засомневается), так вот, берёте кисточку с белой краской и давай себя выкрашивать!.. С лица начинаете, конечно, когда личико уже чистое, на остальное смотреть ещё более противно, да и болезненно. Потому не оправдывайтесь. Приличные поймут или поверят, или наоборот ни во что не поверят, потому что верят вам, а все остальные?.. Это уже их жизнь. Они без этого, может быть, и не могут? Доставьте людям удовольствие? Зачтётся.

Когда Сергей оказался в операторской комнате, туда сразу же вошёл сорокалетний Юрка Баздырь, похлопал его по плечу, сказал одобряюще:

– Молодец. Если не ты, то кто?

Тут же в комнату вбежал Юрка Серых, работавший на ставке помрежа, имевший склонности ко всяким женственностям, вплоть до полного увлечения мужчинами, вбежал Юрка Серых, посмотрел в ясные очи Сергея, сказал:

– Не знал… не знал. Зачем ты девчонке голову крутишь?.. Она же… маленькая ещё?

– А кому ему голову крутить? – вступился тут же Баздырь, – Тебе, что ли?

Серых повёл изящно, плавно плечом и выдал:

– Уж лучше бы мне!

Вот и началась новая страница на студии.

Лене тоже как-то попытались «на вид» поставить отношения, которых не было, сказав устами того же продюсера Карины:

– Вы знаете, Каневская, вчера Ваш воздыхатель…

– Смотрите за своими воздыхателями, – тут же отсоветовала Лена и тут же немножко злобновато: – свои-то воздыхатели есть?

Карина ушла, и потуги на изящную корпоративную пошлость закончились. Карина любила говорить при свидетелях, чтобы потом было на кого ссылаться, при свидетелях и получила.

Не успел цветок белый, цветущий и пахнущий на зависть всей редакции, свернуть свои бархатные очаровательные листики, как на столе Каневской, словно из воздуха соткавшись, появился второй… Вторая роза тоже была белая, такая же пышная, ароматная и гордая. Так же высоко взметнулась из тоненькой вазочки, что нашла старший редактор информации, так же тихо распускался её бутон до полного жизненного апофеоза, так же потом стал собираться, скукоживаться, темнеть по краям лепестков… Но не успел он полностью уронить свою прекрасную головку, как… Ну да, всё правильно – на столе Лены Каневской появился ещё один белый цветок.

Старший редактор информации на это лишь улыбалась. Она была ровесницей Сергея, они знали друг друга ещё со времён Советского Союза, когда сидели рядом на горшках в детском саду Великой Страны Советов. Директор Виктор Александрович вообще сделал вид, что ничего не замечает, лишь при встрече с Сергеем пару раз спросил:

– Дела как?

– Не понял? – Сергей и в самом деле не понял, – Разве кто жаловался? Брака не было.

– Да я не про работу, – едва приметно улыбнулся Виктор Александрович. Улыбнулся и пошёл дальше.

Вечерами дома Сергей сидел тупым увальнем, совершенно не зная, что ему дальше делать, не зная, как дальше ему поступить? Поступить-то можно было как угодно, или хоть, по крайней мере, как привык, но!.. А вдруг обидит? Или того хуже – оскорбит? Сразу ведь видно – Лена другой человек, совсем другой, по всем показателям, или как там? По всем параметрам? Нет! По всем характеристикам! И так, как с другими, с ней нельзя. А как можно?

Несколько раз Сергей порывался вечером позвонить Лене на сотовый телефон, столько же раз откладывал. Не позвонил ни разу. Нерешительный? Да нет. Сказать не знает что. Так бывает: сказать хочется очень многое, а настроишься – так и нечего сказать. Пару раз Лена как-то сама звонила, но звонила она по работе, спросила там что-то… что-то про съёмку: можно вот так снять, а можно вот так? Он ответил, она быстро сказала:

– Тогда всё? До свидания. До завтра.

И всё так быстро, что увалень Сергей и не успел ничего придумать, чтобы задержать девчонку на телефоне подольше. Во дурак! И сколько нас таких?

Каневская Елена Васильевна имела привычку ставить на каждого своего абонента телефонного определённую мелодию. Это было удобно, потому как идёшь, к примеру, по морозному воздуху, телефон далеко, вдруг – пилик-пилик особым образом, понимаешь – это Карина-продюсер, совсем и не обязательно доставать телефон, через час увидимся, всё и расскажет. Так вот на фамилию Русских она поставила такую мелодию… точнее, это была не мелодия, а какой-то скрежет, который, как говорится «мёртвого разбудит». Когда Русских ей звонил в рабочее время по поводу съёмок и телефон Лены лежал на рабочем столе, то вздрагивала вся редакция. Дома этот скрежет ещё ни разу не раздавался. Лена даже брала телефон с собой на кухню, когда, к примеру, ужинала, но… увы! Мама смотрела на эти мучения, пыталась дочери помочь, но дочь упрямо молчала и говорила, что теперь у неё работа такая. Папа предложил дочь выпороть ремнём, а потом отдать насильно замуж, чтобы башкой отрезвела и задницей вертеть перестала.

И вот представьте: дома у Лены и папа, и мама, и она сама, и все на кухне, сидят, чинно ужинают, папа в белой рубашке сидит, боится, что хоть капля супа, соуса, пива, водки прольётся на эту рубашку. Мама рядом, надела платье новое, день рождения у неё сегодня. Дочь вырядили по этому случаю. Папа с мамой выпили по рюмке водки, папа «по водке» повторил, мама отказалась, Лена вообще не притронулась, не любила алкоголь. Все счастливы, веселы, на еде сосредоточены. Разговор идёт неспешный, интересуются родители, как на работе дела у дочки, всё же и месяца ещё нет, как устроилась. Лена отвечает односложно, но с достоинством. На вопросы о личной жизни, затронутые папой лишь боком, сразу отмолчалась, показав, что говорить не хочет. Родители, помня о годовой давности истории несчастной любви дочери, которая протекала пять лет и вполне уже должна была закончиться свадьбой в Тюмени, где дочь училась, вместо этого закончилась нервным срывом, больницей и плохим отношением к мужчинам. Парень, пять лет приходивший к Лене в институт, оказался… просто женатым человеком. Ну, нравилось женатому человеку играть в такой театр, нравилось связь иметь с красивой молодой девушкой, нравилось, да и всё тут! А то, что подонок, ну так… это на отношения между мужчиной и женщиной не влияет. Не влияет, пока она не знает.

Потому сидят родители, смотрят на доченьку свою, нарадоваться не могут, что всё забылось, что, наконец, дочь работает, где и мечтала со школьной скамьи, да на журналиста не получилось поступить в университет, поступила на филолога. Ничего, главное не то, что закончил, а что в голове твоей – можешь или нет? Вот сидят все, едят, папа водочку попивает… И здесь из комнаты Лены звук такой… ну вот знаете, если соединить треск дерева, когда баню сносят трактором, тут же гвоздём по стеклу царапают и кто-то очень сильно страдает метеоризмом, не в силах сдержаться… всё в одном звуке. Папа поморщиться успел, мама – вздрогнуть, дома у Лены никогда таких звуков телефон не издавал, на работе-то привыкли. И здесь!.. Иха дочь!.. Вскакивает со стула, из-за стола кухонного, словно её кипятком ошпарили, а вдогонку ещё и пинка дали! Вскакивает Лена в свои двадцать пять лет из-за стола, переворачивая на папу остатки супа, рюмку водки и селёдку в придачу, папа не удерживается на табуретке и валится вместе с ней назад на холодильник, на мамино платье выплёскивается сметана, папина водка стекает сюда же дополнением, по пути дочь сбивает пару табуреток запасных, перескакивает их, как профессиональный легкоатлет, и в два прыжка оказывается у себя в комнате, хватает телефон, бухается животом на свою кровать, подносит телефон к уху, нажимает кнопку и, вместо заполошного куриного: «Хто, что, кого?!», раздаётся очень милый женский, мягкий голос девушки, чуть уставшей от безделья и просмотра последнего женского журнала:

– Ал-ло? Слушаю?

Из кухни донесся папин голос:

– Нет, лапша на штанах – ладно, но водку я ей не прощу. Выпорю.

– Слушаю? – повторила Лена.

– Это я, – сказал Сергей.

– Я поняла, – согласилась она мило, – Вы у меня на дисплее. Помните, я Вас сфотографировала на стройке? Теперь, когда Вы звоните, у меня сначала появляется ваш портрет… а у Вас есть мой портрет? На телефоне?

– Нет, – соврал он, – нету портрета.

Ой, стыдно стало, и за что стыдно? Первый раз, что ли, девушкам врал?

– А Вы меня сфотографируйте? – вдруг предложила она и здесь же добавила, – С розой? У вас есть на каком-нибудь номере телефона девушка с розой в руках?

– Нет.

– А вот и будет. Вы где розы предпочитаете покупать?

– Так в… – чуть не проговорился он, – где придётся, когда восьмое марта.

– Ага, – сказала вдруг Лена простенько, – ну да… когда ж ещё мужчины могут покупать девушкам цветы? Правильно? Жуткий это праздник – Восьмое марта. Полноценное доказательство, что наши мужчины похожи на мужчин только раз в году. Лучше бы его и не было.

– Праздника?

– Конечно.

– Можно выйти с предложением на Госдуму.

– Мысль. Что делаете? Или Вы по работе?

– Н-нет, – запнулся он, потому как приходилось признаваться, что звонит не по работе, а раз не по работе, значит, по личному, а раз по личному, значит, нравится, а может, и того больше? А раз нравится девушка, значит – чувства, а раз чувства… А раз чувства, значит, надо признаваться в чувствах! А признаваться!.. Особенно, когда никогда особенно в таких вещах не признавался!.. Это же не просто проблема, это трагедия мужского духа и мужской принципиальности по статье – эмоциональная сдержанность. А уж, как наши мужчины любят быть эмоционально-сдержанными!.. Бабами их не корми, только дай показать свою независимость, снисходительность и полную отстранённость от того что называется нежностью, или какой там ласковостью… Женщины! Если вы сказали своему мужчине, что он нежный и ласковый, то не удивляйтесь, когда он на следующий день станет вас избегать. Почему? Сдержанные люди. Поэтому в нашем обществе очень хорошо прижилось испанское слово – мачо. А что такое мачо? Мачо – это просто самец. И в первом своём значении, это бык-самец. Скотина. Вот назвать мужчину скотиной, так то по-нашему. Потому и любят бегать наши девки по турецко-арабским парням, где этой фальшивой нежности, сколько звёзд на небе, а может, мух на выгребной яме.

– Не по работе, значит, просто так звоните? – спросила она, явно хорошо слыша, что творится на другом конце телефонной линии.

– Ну да… – Сергей так и не нашёл, что сказать, сколько ни вслушивался в голос Лены, – просто звоню. Так вот звоню себе и звоню.

Лена хихикнула весело.

– А ты чем занимаешься? – спросил он, после чего обозвал себя уродом. Вопрос и в самом деле для восьмиклассников, помните, в детстве: «Чего ты делаешь?»

– У мамы день рождения, празднуем, папа водку пьёт, мама платье рассматривает, а я составляю им компанию.

– Весело.

– Да-а, – протянула Лена, глянув в сторону кухни, – теперь точно весело будет, – сказала уже для себя, но Сергей услышал, тут же попробовал поддержать:

– Самое главное на дне рождения – настроение.

– Папа меня замуж отдать хочет, – сказала она тяжко и вздохнула.

– Замуж? – от волнения Сергей, похоже, сразу и не понял значения слова.

– Замуж.

– За к-кого? – будто стал догадываться он, о чём идёт речь.

– Да за кого угодно. Как Вы думаете, выходить мне замуж?

– За кого угодно выходить не надо, – голос его и окреп, и дрогнул одновременно.

– А за кого надо? – спросила она тихо, и явно подталкивая мужчину.

– А за кого надо? – задался бестолочь Сергей вопросом, – Может, вообще пока не надо? Надо осмотреться?

– Сколько можно осматриваться, говорит мой папа, в мои годы у моих подруг уже по двое детей по квартире бегают…

Сергей молчал. Лена тоже помолчала, подумала, а не переборщила ли? Потом решилась и сказала:

– Хорошо, не буду. Буду ждать своего принца. Кстати, – тут же очень живо поинтересовалась она, – Вы никогда не хотели стать принцем?

– Я?..

– Ну, может, в детстве, или юности?

– Нет, – ответил он, – героем хотел стать. Затем и спортом стал заниматься. На лыжи встал, потому что хотел быть в юности профессионалом охотником на пушнину.

– Траппером? – подсказала она.

– Да.

– Так Вы и стрелять умеете?

– Что там уметь?

– Так у Вас и ружьё есть?

– Так что там особенного? Есть.

– Дайте пострелять?

– Сейчас?

– Нет, зачем. Мы договоримся, пойдём с Вами на лыжах на охоту и Вы мне там, посреди тундры дадите пострелять.

– Сейчас май месяц, до зимы далеко, но на весенний сезон сходить можно, на селезня, к примеру.

– Обязательно пойдём на охоту, – вдруг загорелась Лена, – если Вы не возьмёте меня после этих слов на охоту, я… я просто обижусь на Вас до конца своих дней!

– Да нет, я возьму, – чуть не испугался Сергей, – экипировка есть?

– Найдём!

Разговор ни о чём продолжался минут десять. У женщин есть удивительная способность поддерживать или вести разговор ни о чём часами, но когда женщина от разговора ждёт чего-то особенного, она тоже не очень желает говорить ни о чём. Женщина обычно старается направить разговор в то русло, которое ей столь необходимо, или которое её сейчас интересует. Попробовав на принце и явно не получив того ответа, который ожидала, она вдруг сменила тон, стала принципиально строгой, сказав:

– Сергей, Вы мне друг?

– Конечно, – вырвалось у того.

– Тогда Вы мне должны обязательно помочь. Мне просто необходимо узнать, кто мне дарит розы на работе? Понимаете меня?

– Зачем?

– Необходимо!

– Зачем?

– Я сказала. Женщине всегда надо знать, кто к ней как относится…

– Я к тебе отношусь хорошо, – выдавил из себя Сергей.

– Н-ну… я не сомневаюсь, иначе, разве Вы бы ездили со мной на каждую мою съёмку? Но…

– Да нет никаких «но», – вдруг запросто сказал ей Сергей, – хорошо отношусь и всё. Во всех… отношениях.

Лена помолчала, подумала, но тему не изменила.

– И всё же, если это кто-то дарит цветы специально, чтобы меня подставить…

– Разве можно дарить такие цветы, тем более белого цвета, с плохими мыслями, с какими-то подлыми намерениями?

– А при чём цвет?

– Белый цвет? На востоке говорят: цвет незамутнённого сознания, потому первое детское кимоно – белого цвета, приходит ученик с прозрачным сознанием в школу; белый цвет на войне – цвет окончания боевых действий, а в отношениях между людьми… белый цвет – цвет искренности и невинности желаний.

– А красный? – спросила она туманным голосом, – Вот, к примеру, красные розы?

– Красные? Красный – это цвет страсти, и говорит он совсем о других желаниях, если дарит цветы мужчина, гвоздики не в счёт.

– Вы часто девушкам дарили цветы красного цвета?

– Я вообще девушкам цветы не дарил.

– Подарите мне красную розу? – сказала она так, словно потребовала ухаживания за собой. Сергей замер. Он даже совсем и не увидел, куда своими вопросами и разговорами завела его Лена. Сергей, прикрыв трубку рукой, глубоко вздохнул и сказал самому себе:

– Мой бог! Мне сорок пять лет, я не умею, оказывается, говорить с девчонками! Мой бог! Мне сорок пять лет, я теряюсь с девчонкой, которая мне…

– Алло? – сказала Лена.

– Ты хочешь именно от меня красную розу?

– Да. Хочу-у от Вас! – заявила она, – Алую, как кровь!

– Хорошо.

– Договорились. Жду.

– Когда? – как-то торопливо спросил он, словно боялся, что она телефон отключит. Она и отключила, сказав:

– Всегда!

Трубочку выключила, вышла к родителям, встала в дверях кухни, изогнулась бедром, опершись рукой о дверной проём, спросила:

– Пап, мам, а я, и правда, так хороша, что взрослые мужики по мне с ума сходят?

Папа сидел к ней спиной и, когда повернулся, Лена увидела в руках у него ремень… Самый настоящий ремень.

– Не знаю, кто по тебе сходит куда, но я сейчас тебя, гадюку, за скачки эти, за загубленную рюмку!..

И тряхнул ремнём. Мама тут же встала, пропустила Лену на своё место, сказав:

– Молодой человек?

– Молодой, – согласилась Лена, посмотрела в стол и спросила маму, – тебе сегодня сколько?

– Пятьдесят, – ответила мама слегка недоумённо.

– Он младше тебя на пять лет, – заявила Лена громко и принялась за еду.

За столом повисла тишина.

На следующее утро на столе Лены появилась алая роза в то время, когда кабинет был ещё закрыт. Редактор Бобров, явившийся первым, многозначительно нагнулся над столом, боясь взять цветок в руки, понюхал его таким образом и сказала в стол:

– Это неспроста! Это знак!

Тут же в редакцию ввалились сотрудники, приехавшие с первой студийной машиной, увидели цветок, старший редактор качнула головой:

– Кажется, процесс набирает обороты?

– Не-ет, – помотал Бобров головой, – это знак.

– Уж не ты ли, Миша, цветуёчками балуешься? – подошёл к нему молодой корреспондент Егор Киров, цветок поднял, взвесил его в руке и оценил так: – Ну… я думаю так… на одну ночку бурную потянет!

– Ты, Гоша, дурень, – сказал ему Бобров, – потому до сих пор прыщавый. А это подарил мужчина. А мужчины, Гоша, подарки и знаки внимания женщинам не определяют в ночках бурных.

– Сам дурак, – ответил Гоша и ушёл к своему столу.

– И всё же? – глянула хитровато на Боброва старший редактор, – Кто сей загадочный мужчина? Уж не ты ли, Мишка? Признавайся!

– Да я бы… – помечтал тот, – я бы с удовольствием… да не видит она меня… сквозит же в глазах у девчонки?

Здесь в редакцию пришла Лена, увидела цветок, чуть притихла сразу, потом сказала:

– A-а… вот так, значит? – тут же глянула на открытую форточку.

– Что это значит? – спросила её весело старший редактор.

– Это значит, что я знаю, как таинственный кавалер оставляет здесь цветы.

– Может, ты теперь знаешь, кто это? – спросила та, – Или ты это знала?

– Нет, не очень знала, но… Теперь знаю точно.

К Лене быстро подошёл Егор, взглядом окинул её всю, словно раздел, и сказал наставительно:

– Это смена понятий, поняла? Держись меня, со мной только здесь и можно выжить. И вообще… давай уже мы с тобой серьёзно и честно?..

– Гоша, – перебила его Лена, – ты, как вся европейская пресса: вместо свободы слова – свобода фантазии на тему России! Пошёл вон.

Лена быстро позвонила куда-то по работе, тут же сказала: «Я – на съёмку». Вышла из редакции.

Лена нашла водителя, предупредила о съёмке, тут же ушла в операторскую, увидела там Сергея, улыбнулась ему так, словно раскрыла таинственное дело криминальное, с подвохом спросила:

– Это Вы, Сергей, сегодня розу принесли?

– Ты же сама просила подарить тебе алую розу.

– Спасибо. Знаете, что я заметила? Роза сегодня лежала на столе точно так же, как и все остальные. Похоже, цветы, какой-то таинственный человек бросал через форточку? Не скажете, отчего и у Вас, ну… того таинственного незнакомца один почерк?

– Случайность.

– И что Вы ощущали, когда покупали мне эту розу?

– Не знаю, – он вновь стал теряться.

– То есть покупали девушке розу, а ничего не ощущали? Смотрели на её алые, как кровь, лепестки и ничего не ощущали?

– Ну, нет… ощущал.

– Что?

– Это… – Сергей потерялся окончательно и брякнул совсем не то, что нужно, да и не в том смысле, – мужское достоинство!

Лена расхохоталась громко и даже заливисто, Сергей замер, не зная, что теперь сказать. В операторскую вошёл Орешич Женька, вместе с ним вошёл аромат мяты. Лена стояла, прижавшись спиной и боком к стене, чуть не сползая от смеха вниз, напротив неё стоял Сергей и не понимал, что ж тут смешного?

– Вы мне нравитесь, – сказал Орешич, – оба.

Нахохотавшись, успокоившись, Лена смущённо посмотрела на Сергея, и он вновь услышал очень тихое, но одобрительное:

– Дурак. – И тут же громко, призывно: – Поехали работать… сэ-эр!

До своих сорока пяти лет Сергей был человеком очень образованным (не путать с дипломом о высшем образовании, который, впрочем, у него был), начитанным, в компаниях голос его не умолкал, говорил по большей части вещи интересные, потому как в интернете сидел не за играми в «пиратов», а за теми книгами, которые не мог найти для себя в книжном магазине. Любил расшифровывать всякие новые слова, вошедшие и не вошедшие ещё в обиход. Сложный был человек Сергей Русских. Кроме занятий спортом, зимой – лыжами, он очень неплохо умел рыбачить и охотиться. Вегетарианцем потому не был, был скорее хищником и считал, что шапка или шуба из какого-нибудь меха – это хорошо и прилично, но зверофермы как-то не уважал. Что-то подловатое виделось ему в том, что вначале маленькую норку надо растить, кормить, а потом шкуру снять на шапчонку… Впрочем, тут же всплывало у него в оправдание такого хозяйствования – свиней да коров мы же выращиваем на убой?.. И в самом деле.

В отпуск последние несколько лет дальше Полярно-Уральских гор и не ездил, потому как решил, что раз столько лет рядом с Полярным Уралом прожил, а гор-то и не знает совсем, значит, надо исходить их вдоль и поперёк. Ходил.

А ещё Сергей никогда не пугался общения с женщинами, бывал даже дерзок, если пытались укусить… Многие просто не связывались с ним по этой причине, каверзничать желания не было.

И вот случилось. Кто вообще такая эта Лена Каневская? Что-то особенное по части мозговых способностей? Может, что-то такое особенное по части журналистики? Может, девушка с большой историей в области телевидения? Что уж там особенного в этой Лене Каневской, если посмотреть на неё беспристрастно? Ну, привлекательная, обаятельная, милая, хорошо сложенная девчонка двадцати пяти лет. Сегодня это всё укладывается в дурацкое, неприемлемое для истинного русского языка слово – сексапильная. Вообще-то в русском языке таких всегда называли – красивая.

И вот случилось: приходит на студию девушка, которая годится ему по возрасту в дочки, и совершенно здоровый, крепкий мозгами, норовистый где-то и дерзкий мужчина при её виде, точнее, в общении с ней, начинает теряться и не знает, куда глаза девать?.. А?.. Цветочки вечером покупает, а утром, до прихода сотрудников студии, тихонько (через форточку! позорище какое!) цветочки эти ей на стол бросает. А?.. Любовь? Любовь, «снежный человек» твою мать! (Снежный человек с языка хинди звучит как – ети) А любовь, это такая штука, что тут как в бане: пока пиджак не снимешь, ни за что не помоешься, хоть граблями да лопатой себя чеши.

Любовь требует обнажения души. Любовь не терпит недосказанности. Любовь отвергает уловки, ложь и полумеры. Любовь требует полной отдачи и полного самопожертвования. Иначе какая это любовь? Так… увлечение.

В этот же день, уже совсем поздно вечером, по окончании рабочего дня, кто-то неизвестный алую розу завязал узлом на ручке платяного шкафа, в котором вся редакция вешала свои пуховики и шубы… Может, со злости женской (мужской?), может, от недостатка воспитания, а может, слишком вызывающе выглядит, когда одной из нескольких уделяют столько внимания, сколько не уделяют остальным всем вместе взятым? Все остальные, когда пришли следующим утром на работу и увидели погибающую без воды, переломанную во многих местах крутого изгиба розу, просто вздохнули. Следствие вести никто не стал, никто не стал даже ругаться за такое тихое варварство, просто посмотрели, и всё…

Сражаться с предметами неодушевлёнными может только человек бездарный, глупый и необразованный.

Лена отвязала розу от ручки, усмехнулась, тихо кого-то спросила:

– И кому мешала?

Редактор Анна Анатольевна подошла сзади, глянула через плечо и, указав пальцем на место стебля чуть повыше узла, сказала:

– А Вы, Лена, вот тут обрежьте и в вазу поставьте… она выживет, нет, серьёзно? Знаете, так… назло!

Лена так и сделала. Сергею ничего не сказала. Рабочий день в этот раз не очень удался, сюжет вышел комом, на фоне прекрасных кадров оператора Русских, текст лёг вяло и сухо.

Любые отношение в жизни мужчины и женщины должны протекать в постоянном, динамичном и прогрессивном направлении. Если отношения не имеют развития, то отношения гибнут. Если отношения, достигая какого-то уровня, вдруг останавливаются, то это, в первую очередь, не устраивает женщину, потому как женщина создана так, что её склад ума (прошу прощения у мужчин) требует новых, постепенных и гармоничных контактов и общения. Если этого не происходит, то такой мужчина просто перестаёт быть ей интересен. Бывает, конечно, и немного иначе, когда мужчина интересен женщине лишь потому, что ей приятно его внимание, но… не более того, потому как к другим контактам она не готова и, может быть, никогда не будет готова, но сейчас!.. Сейчас она не откажется от его ухаживаний и внимания. Мой отец любил говорить: «Лишний рубль ни когда не бывает в кармане лишним». Лишнее внимание к женщине со стороны какого-либо достойного представителя общества никогда не бывает лишним. Потому никогда не думайте, что если вы вдруг будете постоянно оказывать какое-либо внимание женщине, то это обязательно приведёт вас совсем к другим контактам с ней. Это может ни к чему не привести. Женщина – организм тонкий, не уловишь настроение – не одолеешь. Иногда просто время теряешь. Здесь, господа, чувствовать надо! Чувствовать. Потому как узнать, что хочет женщина – невозможно. Она и сама не знает, что хочет. Но хочет.

Вечерами господин Русских регулярно и настойчиво думал именно о таких вот вещах. А вообще-то, он честно себя ведёт? Он на что рассчитывает и к чему может привести их отношения? Лена не девочка, чтобы удовольствоваться розами, словами и вздохами. Лена – взрослый человек и наверняка думает о том, как будет в дальнейшем строить свою жизнь. Он-то готов строить жизнь вместе с ней, если… если она, конечно, не будет против?

Двадцать лет! Двадцать лет – это много или мало? Где-то он читал, что критическая разница в возрасте в семье – это пятнадцать лет. Кто сказал? Кто сам попробовал? Попробовал и не получилось? Почему он должен слушать того, у кого не получилось? Может, лучше слушать тех, у кого получилось? Говорят, разница в возрасте мужчины и женщины в первую очередь влияет не на физические отношения, а на духовное общение – слишком разобщены интересы, разобщены возрастом, жизненным опытом. И что теперь делать, когда щемит под сердцем и темнеет в глазах при одном упоминании имени этой девчонки?

Во второй половине мая солнце стало припекать так, что чёрные снежные сугробы, которые не успели вывезти коммунальщики, потекли ручьями вдоль дорог. На дворе стояла хорошая солнечная пятница, день ничем не отличался от всяких других весенних дней.

В эту пятницу Лена пришла на работу более празднично одетая, с тортом, каким-то очень ограниченным количеством шампанского, после чего все узнали, что сегодня у Каневской день рождения. Её поздравили от всего персонала, прямо на небольшой пятиминутной «летучке». Весь день прошёл в работе. Когда рабочий день закончился, Сергей на две минуты остался с Леной наедине в «операторской», отдавая отснятый материал. Он уже научился с ней говорить, потому был не так скован, как раньше и, отдав микрокарту с записью, сказал:

– Я не знал, что у тебя сегодня день рождения. Поздравляю!

– Ничего страшного, – ответила она, карту взяла пальчиками правой руки, взгляд Сергея опустился ей на руку, он спросил, смотря на пальцы:

– Руки одинаковые?

– Что?

– Размер пальцев одинаковый на обеих руках?

– Ну-у, почти, – она округлила глаза, тут же театрально выставила перед ним обе руки, показывая пальчики с тыльной стороны, спросила игриво:

– Нравятся?

– Нравятся, – ответил он, – шестнадцатый?

– Кто?

– Размер пальца.

Здесь она всё поняла, потому как размер своего безымянного пальца знала уже давно, глаза опустила, сказала:

– Шестнадцатый. Вам зачем?

– Да просто так. Ни зачем.

Вечером Сергей зашёл в самый дорогой «золотой» магазин города. Осмотрел все кольца, перстни, брошки… Покупать очень дорогое кольцо было просто неприлично, да и девчонка могла и не взять такой подарок, видно же, что за характер. Он выбрал одно резное кольцо из восемнадцати каратного золота, то есть пятьсот восемьдесят пятой пробы, с бриллиантовой крошкой по верхнему контуру. Кольцо в глаза не бросалось, но когда его чуть поворачивали, бриллиантовая крошка вспыхивала маленькими огоньками на золоте, создавая очень симпатичный вид. В магазине купил ещё одну алую розу. Всё это дело завернул всего-навсего в старую тёртую, чуть ли не грязную газету, кольцо просунул под самый бутон розы, пришёл к дому Лены, возле дома нашёл пару мальчишек, что гуляют по десять часов в день, и оттого вид у них беспризорный, вручил каждому по сотне рублей, назвал адрес квартиры.

Лена жила на втором этаже пятиэтажки. Свои двадцать шесть лет Лена вообще отмечать не собиралась, потому дома сидела в спортивном, сильно обтягивающем чёрном трико и футболке. Кроме неё дома была мама, отец ещё задерживался на работе. Ничто не предвещало никаких особых интересных моментов жизни. Лена сидела в свой комнате, в руках держала спицы, которыми уже второй месяц пыталась связать себе зимнее кашне. Тихо говорил что-то сам себе телевизор, мама занималась на кухне, стучал нож по разделочной доске, предвещая всё же какое-то праздничное семейное вечернее застолье.

Здесь в дверь позвонили, мама пошла открывать. На пороге стояли двое слегка замусоленных долгим пребыванием на улице пацанов лет по десять. Один вытирал себе рукой нос, другой держал в нечистой руке что-то похожее на длинный тонкий, очень вытянутый кулёк, конусом вниз. Первый шмыгнул носом, глянул куда-то нахально за маму и спросил:

– А нам Елену Васильевну!

Мама обомлела, но на всякий случай поинтересовалась:

– А зачем Вам Елена Васильевна, дети?

– А дело у нас к ней, – сказал пацан и добавил нахально, – тётя.

Второй на это поддержал товарища словом:

– Ага! – и тряхнул длинным кульком.

Из своей комнаты на голоса вышла Лена, посмотрела на пацанов, подошла ближе.

– Ты Елена Васильевна? – поинтересовался тот, что держал кулёк.

– Я, – сказала она столь недоумённо, что даже мама поверила, что дочь здесь ни при чем.

– Забожись? – потребовал мальчишка.

– Да чтоб мне сдохнуть! – сказала Лена.

– Тогда держи, – снисходительно протянул он ей что-то, завёрнутое в нечистую газету, – и помни: тот, кто передал, сказал, – мальчишка явно задумался, вспоминая, наконец сказал заученно, – длинное, красное – в правую руку, круглое, жёлтое – на левую! Всё!

И весело по-детски заржав, они умчались вниз. Лена стояла пару секунд молча, мама смотрела на неё и на кулёк, наконец, Лена кулёк развернула, в руки почти вырвалась из газетного плена алая роза, с бутоном невероятной величины. Лена отбросила в сторону газету, глянула под бутон и аккуратно стянула со стебля рифлёное изящное золотое кольцо. Кольцо крутанулась у неё в пальцах, и в глазах обеих женщин сверкнули бриллиантовые крошечные вставки. Лена в секунду влетела в тонкие маленькие сапожки и, через ступеньку перелетая, бросилась вниз по лестнице.

Она вылетела на улицу, во двор, распахнув дверь настежь так громко и широко, что та ударилась с силой о стену дома. Лена оглянулась. Мальчишки уже были далеко, она крикнула им:

– Мальчики! Мальчики! А где он?!

Тот, что принёс подарок, обернулся и сказал громко:

– Так вон же дядька!

Лена заглянула за дверь, где у дома стояла небольшая лавочка. Там сидел Сергей и мило так улыбался. Когда она его увидела, он сразу встал, подошёл, Лена сделала шаг навстречу…

– Это ведь… – она повертела кольцо в руках, – это ведь очень дорого… разве…

– Как раз это – недорого, – сказал Сергей, – это ровно столько, чтоб, как говорится, заметили… А что не надеваешь?

Она поднесла бутон розы к лицу, почти закрыв им всю нижнюю часть личика, вроде как цветок понюхала, раза два так глянула на Сергея своими лучистыми глазами, в них сверкнуло женское, неподдельное любопытство к мужчине, Сергей удар выдержал. Потом Лена сказала:

– А сам одевай! Сам купил, сам и одевай!

Сергей взял кольцо. Лена взяла да и выставила перед ним сразу обе руки. Тыльной стороной обе руки – выбирай? Сергей улыбнулся и сказал:

– Вообще-то в России на правую руку одеваю только чистое золото, безо всяких «вставок».

И аккуратно надел ей кольцо на безымянный палец левой руки. Она улыбнулась, тут же вначале глянула, как кольцо смотрится, потом ещё раз глянула, как кольцо смотрится, потом по-другому посмотрела, потом ещё… Потом наконец вспомнила, что рядом стоит Сергей, вдруг обхватила его правой рукой за шею, притянула к себе и поцеловала в щёку, прошептав на самое ухо нежно и с придыханием:

– Спасибо!

– Да что там, – выдавил из себя Сергей и здесь ляпнул: – хочешь, я тебе в любви признаюсь?

Лена как-то разом и вздрогнула, и остановилась, глаза её замерли, ресницы поднялись выше обычного, она молчала, смотрела на Сергея и просто молчала. Глаза девушки просто излучали потоки нежности и затаённых чувств. Сергею показалось, что сказал лишнего. Сказать сказал, а что теперь говорить? В любви-то он признавался девчонкам не раз, но… сейчас? Вот именно сейчас?.. Простые слова, те простые слова, которые ведь для любой девушки или женщины совсем и не простые, они сейчас не шли. Они где-то застряли в самом темечке и крутили голову, словно танцевали там от радости. Сергей лишь на мгновение посмотрел в очи любимой, она так и стояла, не двинувшись, даже рука, что обнимала в дружеском поцелуе его шею, осталась лежать у него на плече.

– Слушай, – повёл головой Сергей так, словно у него мигрень разыгралась, – давай, ты мне позвонишь через полчаса, я тебе в любви признаюсь… что-то со мной… правда.

Лена пронзительно посмотрела на него, словно всего перетряхнула, ничего не сказала, руку убрала с плеча, вновь взор метнула, да так, что у Сергея в голове кто-то сказал: «Да она без ума от тебя!» После такого откровенного взгляда, Лена посмотрела на своё кольцо, выставив руку перед собой, а точнее – между собой и Сергеем, потом, ни слова не сказав, убежала в подъезд.

Сергей постоял пару секунд, очнулся, когда к нему подошли два молодых курьера, тот, что вручал цветы, спросил уважительно:

– Что, дядь, получилось?

– Получилось, – глухо ответил Сергей, достал две пятидесятирублёвки, отдал пацанам, – спасибо, парни.

– Да что там? – запросто выхватили они деньги, – Обращайся!

И тут же смылись в своём направлении. Сергей пошёл домой.

Жил Сергей совсем недалеко от Лены, минут десять ходьбы прогулочным шагом. Пришёл домой, ничего перед собой не видя, сел на диван, положил подбородок на выставленные кулаки, сказал в ковёр:

– Интересно, это не смешно?

Ровно через полчаса у него прозвучала мелодия сотового телефона. Сергей быстро взял трубку, нажал кнопку соединения, с бьющимся сердцем сказал:

– Д-да…

Лена сказала там голосом томным, нежным:

– Это я.

Сергей помолчал пару секунд, пару секунд он думал, что сказать, ничего, как всегда при её голосе или при её виде, он не придумал. Лена повторила уже немного тревожно:

– Алло?

– Лена, я безумно люблю тебя! Я так безумно люблю тебя, что иногда не знаю, что мне с этим со всем делать, я без тебя уже жить не могу, засыпаю – тебя вижу, просыпаюсь – тебя вижу, во сне тебя вижу… Я не понимаю, как мог раньше жить, не зная тебя, я боюсь только одного – сделать тебе хоть чуть-чуть больно своим отношением, или поставить тебя в неловкое положение своим отношением… Я безумно люблю тебя и…

– Подожди, я сейчас! – крикнула она, телефон тут же умолк, Сергей посмотрел на дисплей, дисплей показал окончание разговора – куда она сейчас? Может, перезвонить?.. А если?.. Может, что дома?

Лена сорвалась со своей кровати, быстро стащила футболку, что-то хотела надеть, но ничего то ли не нашла, то ли не наделось. Тут под руки попалась её любимая мужская сорочка в шотландскую клетку, она нацепила эту рубашку, едва успев пуговицы застегнуть, потом плюнула на всё, подхватила телефон, просто влетела в свои тоненькие демисезонные ботиночки, сверху набросила длинную белую куртку с капюшоном и вылетела в коридор…

Мама всё слышала и, когда вышла в прихожую из кухни, дочь уже лихорадочно натягивала свою стёганую белую куртку. Когда дверь распахнулась, и дочь вылетела из квартиры, мама крикнула:

– Лена, ты куда?..

– К нему! – последовал ответ. И по лестнице часто застучали каблучки счастливой девушки.

Когда она вырвалась на улицу, там шёл… снег. Такой мягкий, пушистый, тёплый и красивый снег. Такого снега не бывает зимой, такого снега не бывает осенью, такой снег бывает только весной. Он мокрый, он нежный, гладит вас по лицу, оставляя за собой крошечные капельки весенней талой живой воды.

Лена остановилась в который раз за этот день, подняла лицо вверх, на лицо упали несколько снежинок и сразу же растаяли. Лена улыбнулась этому снегу, выбежала на дорогу, встала там в самом неположенном месте, где машинам останавливаться нельзя, вытянула руку впереди себя. Машины проходили мимо, иногда ей сигналили, показывали, чтобы ушла чуть дальше. Лена ничего не видела, она лишь слышала слова Сергея – Лена, я безумно люблю тебя! Я так безумно люблю тебя!.. Она постояла немного и всё так же без сознания, без осознания, что делает, пошла прямо по дороге. Снег падал и падал, пока вместо меховой опушки капюшона не выросла самая настоящая снежная шапка. На голове Лены тоже лежал снег, на неё смотрели, на неё смотрели все – даже для мая месяца в Заполярье прохладно ходить без шарфа, когда под курткой одна лишь рубашечка виднеется. Лена не видела никого, она шла, столь счастливо всем улыбаясь, так и держа руку в сторону, пытаясь поймать машину, она даже не подумала позвонить в какую-нибудь службу такси, она не подумала даже спросить, а где живёт человек, который только что сказал: «Лена, я безумно люблю тебя! Я так безумно люблю тебя, что иногда не знаю, что мне с этим со всем делать, я без тебя уже жить не могу!..»

Сзади скрипнули тормоза, Лена вздрогнула, обернулась. Перед ней стояло такси, водитель средних лет смотрел вопросительно на неё через лобовое стекло. Лена глянула на него чуть испуганно, тогда он вышел из машины и спросил:

– Садиться будем? Машину что, тормозили?

– Ах! – вырвалось у неё. Она прыгнула на заднее сиденье, улыбнулась вокруг, улыбнулась водителю, он посмотрел на неё понимающе, и тоже улыбнулся, она сказала счастливым голосом:

– Поехали.

Они и поехали по городу, через минуту водитель через зеркало заднего обзора на неё посмотрел и спросил:

– А едем вообще куда?

– К нему, – сказала Лена.

– Это понятно, – согласился тот, – а он у нас где?

– Он?.. – Лена очнулась. Сунула руку в карман – денег не было. Сунула в другой – телефон на месте. Она набрала номер Сергея. Сергей ответил сразу же. Она сказала ему так, словно о чём-то договаривались:

– Я уже в машине, но я адрес твой не знаю. Хорошо.

Она сказала водителю адрес, машина тут же развернулась в обратную сторону и покатила уже деловито-профессионально, как такси и положено.

Когда приехали, водитель обернулся, спросил:

– Деньги-то есть у Вас? – и улыбнулся.

Лена улыбнулась в ответ и помотала головой, сказала:

– Нет.

– Бегите, – вздохнул тот, – а то на голове сейчас снег весь растает. Заболеете. Грипп ходит.

– Кто ходит? – спросила бестолково Лена.

– Идите, – сказал водитель, едва не смеясь. Когда она ушла, он головой мотнул и усмехнулся со словами:

– Вот же бабы!..

Она вышла из машины. Перед ней была девятиэтажка. Новая современная девятиэтажка, где Сергей на свои, заработанные годами, деньги, купил однокомнатную квартиру. Она посмотрела вверх на последний этаж, ей почему-то очень захотелось, чтобы Он жил на самом последнем этаже, там, у самой крыши, чтобы весь город был из Его окна у неё под ногами… весь город как на ладони. Ей очень захотелось просто полететь на этот последний этаж… Лена, я безумно люблю тебя!..

Дверь подъезда открылась, перед ней стоял Сергей. Не дожидаясь, когда он выйдет наружу, Лена побежала первая вперёд, повисла у него на шее и так вот, в общем, непонятно как, они зашли внутрь.

Здесь она отпрянула от него в полумраке подъезда, не видя ничего перед собой, кроме глаз Сергея, попросила:

– Скажи ещё раз?

– Здесь? – чисто по-мужски и чисто по-русски (эмоционально-сдержанно) уточнил он.

– Разве это важно?

– Лена, я люблю тебя, – прошептал он ей на ушко. Она прижалась ещё сильнее, глаза закрыла и остановилась. Впрочем, разве мир не остановился в этот момент, разве Земля не остановилась? Разве Солнце продолжило свой ход по небосводу? Какая чушь – всё остановилось и всё замерло до тех пор, когда он вдруг ловко и сильно подхватил её на руки и понёс вверх по ступенькам, похоже, про лифт забыв напрочь. А Лена и не знала, что вообще есть такое понятие – лифт. Что это? Что?.. Кабинка? Какая кабинка? Ездит куда-то? Пусть себе ездит. На этаже восьмом она услышала, как он дышит, явно не очень легко дышит, но это отчего-то девушке понравилось ещё больше, это даже как-то по-хорошему возбуждало в ней женскую сущность. Она знала, что Он выдержит, что Он донесёт её до самого последнего этажа, даже если этих этажей будет двадцать… Он всё выдержит и всё сделает правильно, потому что он… Лена, я безумно люблю тебя! Я так безумно люблю тебя!..

На последнем этаже, Сергей открыл дверь ногой, внёс любимую в квартиру, хотел поставить на ноги, но она вдруг засопротивлялась, личиком мотнула в сторону, руками ещё крепче его шею обхватила и отказалась невнятными звуками:

– У-у!

Тогда он внёс её в комнату, и она услышала:

– Ты в снегу вся. И капюшон… Последний снег перед летом.

Сергей осторожно сел на диван и посадил Лену себе на колени. Тогда она попросила ещё раз:

– Скажи ещё?

И вновь, в который раз, заглянула ему в глаза, словно там видела эти слова, словно для неё его глаза – книга раскрытая.

Сергей собрался с духом, про себя вспомнил, что никогда в жизни за один день столько раз…

– Лена, я люблю тебя! Люблю тебя… люблю тебя, – тихо шептал он ей в лицо, смотря, как тает снег, она же таяла вместе со снегом на капюшоне и на голове, струйки живой воды стекали у неё по счастливому лицу, мягкими линиями выходили на тонкую шею и уходили куда-то под воротник шотландки.

Часы показывали девять вечера. За окном шёл снег. Белая ночь не дала солнцу закатиться глубоко, лишь чуть краски сгустила. Небо было светлое, из этого светлого неба шёл снег. Снег окутал собой всю землю, снег лёг на крыши домов, на подоконники окон, снег был на памятниках городских, снег лежал покрывалами на крышах автомобилей, снег был везде.

Лена отпустила, наконец, шею милого, чуть отодвинулась от него, вновь посмотрела в глаза. Потом рука её как-то совсем иначе скользнула ему за шею, легла на затылок. Она притянула Сергея к себе, он лишь чуть подался к ней, обхватил с силой за тонкую талию, а другой рукой за изгиб спины чуть пониже лопаток. Лена наклонилась, и губы её коснулись губ Сергея.

Что может испытать мужчина от поцелуя любимой женщины, сидящей у него на коленях? Что может испытать мужчина от поцелуя любимой женщины, кроме огромного счастья, которое охватывает его в этот миг всего и полностью? Что можно ещё испытать, когда любимая девушка целует вас, и вы слышите не только своё, но и её сердце? Когда её тело прижимается к вам столь плотно, что невозможно определить, чьё сердце стучит громче? Что можно ещё испытать им обоим, когда поцелуй длится столь долго, что время перестаёт существовать?

Потом Лена тихонько отстранилась, вновь посмотрела ему в глаза, насмотрелась, сколько хотела, ничего не попросила, просто прижала его лицо к своей груди, туда, где рубашка-шотландка чуть разошлась на пуговицах, и Сергей ощутил губами вкус её тела.

– А ты мне каждый день будешь говорить такие слова? – спросила она тихо, где-то немного повыше его головы.

– Каждый день, – согласился он так же тихо.

– А на руках носить будешь?

– На руках носить буду.

– А скажи ещё раз? – попросила она уже шёпотом.

– Я безумно люблю тебя, – шёпотом сказал он.

Лена выслушала, потом ещё долго так сидела, прижав его лицо к себе, держа обеими ладошками затылок, потом отстранила его голову от себя, как-то мило, очаровательно-стервозно улыбнулась и то ли спросила, то ли приказала:

– Ну, так я… не знаю просто… неси меня в ванную, что ли? Смелей, смелей! – призвала она, улыбаясь беззащитно, хрупко, но настойчиво.

Снег кружился за окном. Кружился медленно. Снежинки не падали – летали. Словно в танце, они вились у самого стекла, мягко и осторожно опускались на подоконник лоджии, словно решили заглянуть на огонёк к самому счастливому человеку Сергею Русских и самой счастливой женщине Каневской Елене. Снежинки устилали собой весь неширокий подоконник лоджии, ложились одна на другую, потом ещё, пока не выстелили белым чистейшим полотном, безупречно белым покрывалом всю поверхность тёмного подоконника. Когда не осталось на крашеном бетоне ни сантиметра незаполненного снегом пространства… снег остановился. Снег остановился так же внезапно, как и пошёл. По небу рванул ветер и стал разгонять светлые тучи. Небо проглянулось лазоревыми полосками, потом тучи пошли все разом в одну сторону, куда-то на север, небо очистилось и там же, на северной стороне появилась утренняя заря. Часы отбили час ночи. Скоро засветило первое утренне-ночное солнце, но снег на подоконнике лоджии не таял. Он ждал своего часа. Когда он придёт? Когда придёт его время.

– Мы совсем спать не будем? – спросила тихо Лена.

– Как хочешь, – ответил Сергей.

– Не хочу, – сказала она.

– Значит, не будем.

Лена лежала на спине, смотрела в потолок. Сергей лежал рядом. Подушка была одна на двоих, но это не мешало. Длинные волосы Лены разметались по всей подушке, опустились на простынь, закрыли грудь и даже улеглись на плечо Сергея.

– А почему ты до сих пор не женат? – спросила она.

– А почему я должен быть женат?

– Не знаю, – пожала она одним плечом, – мужчина ты вон какой… квартира своя… должен быть женат. Неужели никто…

– Пытались. Я не хотел жениться.

– Свободу любишь?

– Никогда об этом не думал.

– Значит, всегда был свободен, – Лена это произнесла категорично, по-женски, когда спорить и пытаться что-то доказать обратное уже невозможно.

Она аккуратно, чтобы ненароком не сползти с подушки, перевернулась на бок, лицом к Сергею, посмотрела на его профиль и столь же аккуратно, даже осторожно, словно спугнуть побоялась, погладила его пальчиком по лбу, после чего, тихонечко – по щеке. Когда коснулась шеи, он повернулся только лицом и молча смотрел на неё. Она, казалось, не заметила этого, и так и продолжила его гладить одним пальчиком, уходя от шеи к подбородку.

– Вон у нас какой волевой подбородок, – тихо прошептала Лена то ли восторженно, то ли удивлённо, – у тебя большая сила воли?

– Не знаю. Говорят, большая.

– Кто говорит, – шептал её голос.

– Знакомые, с которыми вместе начинали заниматься и лыжами, и атлетизмом. Они бросили все лет в тридцать, а я вот до сих пор… пару раз в неделю – обязательно в спортзал.

– Си-илы было девать некуда, – протянула Лена хитренько, вновь по-женски, вновь мило-стервозно.

Сергей ничего не ответил. Сергею в данную минуту вообще говорить не хотелось ни о чём. Ему и без слов было столь упоительно прекрасно, что слова казались ему сейчас лишь простым сопровождением, метрономом музыки чувств.

– Снег перестал идти, – сказала Лена, посмотрев в окно, – почему снег идёт летом? Ведь уже почти лето? Плюсовая температура?

– Снег идёт летом, когда случается что-то неожиданное, негаданное и невозможное.

– А-а, – приподнялась она на локте и легла ему лицом на плечо, – а негаданное – это я… ах, ты, комплиментщик! А почему невозможное?

– Мне так казалось.

– Нет ничего невозможного в нашей жизни, – прошептала она ему, словно на грудь тихонько подула воздухом, – женщина как эхо: как позовёшь, так она и отзовётся.

Около двух часов ночи на последний этаж дома заглянуло первое солнце. Лучи его незаметно подкрались с северной стороны, вначале окрасили оранжевым цветом наружную стену девятиэтажки, после чего тихо-онечко стали пробираться к окну Сергея. Но посмотреть, что там было, лучи сразу не решились, они вначале прошлись по лоджии, как бы предупредив жителей квартиры: сейчас мы к вам заглянем. И когда, уже вволю нагулявшись по стенке лоджии, лучи зашли в комнату Сергея, то увидели, что Лена стоит у самого окна, босая, в одной своей клетчатой рубашечке, опускающейся внизу ровно настолько на ноги девушки, насколько того требуют правила приличия. Она стояла, потягиваясь в первых солнечных лучах, потом взяла яблоко со стола и, откусив небольшой кусочек, стала старательно его жевать, смотря через лоджию наружу, прямо на восходящее светило.

Сергей лежал на кровати, смотрел на любимую, и было похоже – любовался. Лена как специально, явно заметив это, прошлась возле стола взад-вперёд, потом остановилась и, хрустя яблоком, спросила:

– А почему у тебя девятый этаж? Ты сам купил квартиру? Последний этаж самый романтичный, правда?

– Конечно, – согласился тот, – я, когда покупал, ещё всё думал: и что мне дался этот последний этаж, что меня под крышу тянет. Оказалось, вон что!

Лена повернулась к нему быстро, быстро улыбнулась, снова отвернулась к окну, взяла свою просторную рубашку и стянула её на своей талии. Сзади получилось очень симпатично, она сразу и спросила:

– Так нравится?

– Нравится. А тебе?

– Мне нравится, чтоб тебе нравилось и понравилось.

Она отпустила рубашку, повернулась, подошла к нему, села рядом, предложила откусить яблока. Лена сказала:

– А ты не боишься, что я в тебя влюблюсь по уши?

– Нет.

– А почему? Я ведь дурная влюблённая. Впрочем, как и любая другая, нормальная женщина.

– Влюбись в меня по уши, – попросил он, – пожалуйста?

Она отвернулась, вновь послышался вкусный хруст яблока, когда хруст прекратился, она повернулась обратно, быстро перемахнула через него и села сверху ему на живот, моментально нагнулась, как для поцелуя, но вместо поцелуя он услышал:

– А справишься с моим характером?

– Справлюсь.

– Самонадеянный?

– Нет. Такой и есть. Жёсткий. Просто ты ещё меня не совсем знаешь.

– Но ты же ласковый?

– Ещё какой.

– И жёсткий?

– Характером.

– Обожаю такого мужчину, – протянула Лена, наклоняясь и целуя его в губы.

Тут опять совсем внезапно быстро отпрянула, поднялась, и сидя на нём, глаза выпучила:

– Мама, дорогая! – сказала она театрально-ужасно, – я же родителям не позвонила, что я у тебя нахожусь!

– Ты не сказала, куда пошла?

– Я сказала, но я же не позвонила, когда приехала?

Она соскочила на пол, быстро побежала в прихожую, вернулась со своим телефоном, стала набирать номер.

– Ты знаешь, сколько времени? – спросил Сергей на всякий случай.

– Да, – резко ответила Лена, – третий час ночи… Алло? Мама? Мама, прости меня, я совсем всё забыла… Со мной всё в порядке, нет, точно в порядке, нет, мама, даже в большем порядке, чем было… ну-у, вот так! Папа что? Ремень повесил на стенку? А-а, – как-то разочарованно и вновь театрально протянула она, – тогда я домой не приду! Скажи папе, что я его люблю. Нет, я его люблю больше, чем его. А я ему ещё не признавалась в любви… как, как… так, а что, сразу в любви признаваться… сейчас. Его зовут Сергей. Нет, я ему трубку не дам. Не дам, и всё. Он? Он от меня без ума, на руках носит всю ночь. Нет, нет, мы сидим на крыше, встречаем рассвет. Папе привет. Пока.

Отключила телефон, посмотрела назидательно на Сергея и назидательно сказала:

– Вот так надо! Родителей надо беречь! А мы!..

Сергей ничего не смог ответить. Лена подошла к лоджии, открыла её и вышла наружу. Оттуда, через открытую дверь позвала негромко Сергея. Он поднялся, натянул трико спортивное, вышел наружу. Окно и лоджия, выходившие на восток, сразу открывали вид на простёршийся под ними город, далёкую тундру и речку невдалеке, что уже проглянулась пятнами тёмной воды из-под снега. На подоконнике лоджии лежал опушкой снег. Белый, мокрый, поздний снег второй половины мая.

– Снегопад весенний, – сказала Лена мечтательно, – как листопад осенний.

– Почему? – спросил Сергей.

– Не знаю, – пожала она одним плечиком.

– Снегопад весной – это последний всплеск зимы, а листопад осенью – её преддверие.

– Ишь, ты! – восхитилась она, – Да Вы романтик, сударь? Весенний снегопад – как листопад, только наоборот!

– Почему наоборот?

– Потому что такой же удивительный и неестественный. Представь себе, что листья, наоборот, с земли вверх летят и к деревьям липнут?

– На севере ничего удивительного в этом снеге нет.

– Причём тут север? – удивилась она, – Когда стволы деревьев уже мокрые стоят, уже живые, понимаешь? Они уже готовы жить заново, новой жизнью… а тут снег! А снег – это засыпать на зиму!

– Хорошо, – согласился Сергей, – пусть так.

Лена повернулась к окну лоджии, быстро нашла какие-то зажимы, шпингалеты, открыла их и распахнула окно настежь. В лоджию ворвался прохладный свежий воздух. Воздух охватил их обоих со всех сторон.

– Замёрзнем, – не дрогнув, сказал Сергей.

– Не-ет, – хитро посмотрела она Сергею в глаза, тут же обхватила его руками и прижалась всем телом.

– Смотри, как мы дополняем друг друга, – сказал Сергей, – я голый сверху, а ты голая снизу.

Лена хотела рассмеяться, но вместо этого голосом коварным, почти сквозь зубы, не отпуская его из своих объятий, произнесла:

– А мне неприлично быть голой сверху.

Здесь руки её обвили его шею, она едва слышно спросила:

– Когда-нибудь целовался на своей лоджии в три часа ночи?

– Нет.

– Какое счастье, – сказала Лена, приближаясь губами вплотную к его губам, – я у тебя первая!

Часам к семи утра и Лена, и Сергей крепко спали, что называется, в обнимку. Она у него на плече, капризно положив голову так, что своим чудным носиком упиралась ему почти в шею, тут же ладошкой придерживая любимого за мощную грудь, он обнимал её за упругое тело правой рукой, левую независимо и эмоционально-сдержано заложил себе под голову.

Часам к семи утра снег начал таять.

В обед они проснулись. Лена, одевшись, сказала, что хочет домой – переодеться, не может же она два дня ходить в одной и той же рубашке и трико?

Было тепло. Пели птицы, что назывались воробьями, грело весеннее тёплое солнце, снег везде таял, текли ручьи вдоль дорог, на улицах была масса народа. Суббота – словно праздник. Они подошли к дому Лены, Сергей заходить к ним отказался, сказав, что он не самоубийца. Лена поцеловала его в щёку, сказала: «Я сейчас», и улетела к себе на второй этаж.

Оставшись один, Сергей глянул на чистое небо, потом увидел на ветке берёзы сидящего совсем близко воробья, сказал ему:

– Спой, птичка?

Воробей чирикнул и улетел. На душе Сергея было как-то спокойно и удивительно благостно. Он так и сказал сам себе, когда воробей улетел:

– Благостно-то как. Просто душевно.

Лена вышла очень быстро, сказала, что родители её не ругали, но замучили вопросами, почему «он» не зашёл познакомиться?

Они гуляли по городу долгие часы, промочили обувь в лужах и бежавших по тротуарам ручьях, ближе к вечеру ушли к Сергею.

Утром в понедельник Лена пришла домой, быстро переоделась и хотела уже уйти на работу, как мать её остановила вопросом:

– Лена, а у вас с ним как? Серьёзно? Или просто… развлекаетесь?

Лена остановилась. Что-то вспомнила, что-то подумала, что-то хотела сказать.

– Кажется, у него серьёзно, – сказала она.

– А у тебя?

– Мама, ну что ты так сразу?

– Хочу знать, что ты думаешь?

– Я думаю… что у меня никогда такого человека не было. Даже близко не встречала.

– Ты позавчера, в субботу, когда прибегала переодеться… ты как-то обронила – я замуж вышла. Я так поняла…

– Мама, я и вышла, – сказала Лена, – сейчас время такое, вначале молодые люди так вот выходят замуж.

– Ну, он уж не совсем молодой человек? – сказала мама, стараясь акцентировать слово «не совсем».

Лена быстро надела ботиночки и хлопнула дверью.

Субботние походы по городу и по магазинам, хоть Сергей и Лена никого и не встретили из знакомых, не прошли для них даром, точнее, не прошли незамеченными. Кто-то где-то, вроде как, их видел… иду-ут, понимаешь себе, под ручку! Естественно, эта новость тут же разлетелась по студии, потому как других новостей не было.

Лена пришла на работу вовремя, но после того, как студийный автобус привёз собранных по городу сотрудников. Она вошла в редакцию, поздоровалась, увидела пару едких ухмылок, продюсер Карина глянула на Лену, тут же спросила:

– Что, мы сегодня без цветов? Время цветочков закончилось? Началось время плодов?..

После чего что-то очень живо стала обсуждать с главным редактором информации. Лена посмотрела на Боброва, спросить больше было не у кого:

– Это она про что?

– Да тут, пока на студию ехали, – тихо шепнул Бобров, – так всю дорогу только и обсуждали, как ты с Сергеем по городу гуляла в субботу.

– С чьей подачи? – спросила Лена шепотом.

– Не знаю, – пожал он плечом, – я поздно в наш автобус сел, но обсуждали очень аппетитно.

К Сергею только один раз подошёл один из молодых инженеров, сделал знаменитый жест двумя руками у своих бёдер и запросто спросил голосом, где зависть перемежалась с ненавистью:

– Так ты что… говорят… Ленку фью-ють! – и свистнул громко.

Сергей глазами на нём остановился, бить не стал, вначале спросил спокойным голосом:

– Хочешь, я сейчас в одну секунду сделаю так, что ты с такими руками, в локтях согнутыми, всю жизнь ходить будешь?

– Тихо, тихо! Нашёлся тут… «качок»!.. Спросили только.

Он быстро повернулся и ушёл.

У Лены было всё прозаичнее. К ней никто из женского персонала не подходил, ничего не спрашивал, некоторые ждали, когда можно будет на слове поймать, или хоть к какому слову прилепиться. Однако к слову ничего не цеплялось, Лена молчала, чем приводила некоторых коллег в обычную женскую озлобленность.

К обеду в редакцию заглянула продюсер Карина, что-то обговорила с главным редактором, потом громко сказала:

– У вас так скучно, девочки, что впечатление, словно у одной Каневской здесь бурная жизнь кипит.

Корреспондент Наташа тут же прицепилась и уже Лену спросила, как попросила:

– Лена, ты бы хоть нам рассказала, как оно… когда жизнь кипит?

Лена, не поднимая головы от своего нового репортажа, ответила быстро:

– Не скажу. Самой интересно.

– Нет, ну так просто скучно, девочки! – послышалось от Наташи, – Никакой интриги!

– Боже мой! – вздохнула громко на это Лена, – Заведи себе любовника, и появится целая куча интриги!

Редакция грохнула смехом. На этом претензии общества, которые рождает обычная обывательская зависть, закончились.

На шестой день счастливой жизни двух влюблённых, съёмочная группа в составе корреспондента Елены Каневской и оператора Сергея Русских выехала на съёмку. Съёмка как съёмка – интервью с гендиректором солидной фирмы «Ямалгазконсалтинг». Приехали. Их сразу проводили в кабинет начальника. Кабинет оказался пуст. Сергей распаковал камеру, начал ставить её на штатив, Лена присела аккуратно за длинный стол, где, очевидно, на заседаниях сидели сотрудники. Здесь в кабинет вошёл начальник, громко сказал:

– Здравствуйте!

Сергей кивнул, ответил, тут же, не понимая зачем, глянул на Лену… Лена подняла глаза на вошедшего, кивнула осторожно, произнесла тихо:

– Здрасьте, – и, когда начальник отвлёкся, садясь за свой стол, очень женственно, очень естественно и непосредственно поправила (едва прикоснувшись) свои волосы где-то на затылке… Просто поправила. Просто женщина увидела мужчину и поправила волосы. Просто подумала, что там какой может быть беспорядок, после того как на ветру прошлись от машины к зданию… Просто привела себя в порядок, чтобы выглядеть лучше. Ну, а кто из нас не хочет выглядеть лучше?..

Глаза Сергея сузились. По сердцу провели холодной сталью ревности. Зубы сами сомкнулись, обозлив черты лица до неприличия. Сергей задвинул телекамеру в замок на штативе, открыл экран, глянул на начальника, который уже с улыбкой сел в своё кресло и мило так… просто мило так начал беседу с Леной. Она не улыбалась в ответ, но глаза её смотрели на моложавого, лет сорока пяти, директора довольно внимательно. Холодная сталь ревности прошлась по сердцу Сергея вторично.

Съёмка прошла быстро, говорил гендиректор хорошо, сидел ровно, претензий не было. Сергей очень быстро собрал вещи, упаковал в сумку, сложил штатив и направился к выходу, коротко бросив обычное: «До свидания». Лена открыла ему дверь, как это делают всегда журналисты, Сергей вышел, Лена сделала шаг за ним из кабинета, и в этот момент за её спиной прозвучало:

– Да! Елена… простите, на секунду не могли бы задержаться?

Лена сказала Сергею: «Сейчас» и осталась в кабинете. Сергей без проволочек направился к выходу, с секретарём даже не попрощался. Горло давило. Грудь что-то стесняло. На первом этаже задержался, глянул через тёмные стёкла на ухоженный двор, на ёлочки между аккуратными дорожками, вымощенными плиткой, сказал то ли себе, то ли кому:

– И что так долго задерживаться?

Вопрос был не здоров в самой постановке, вопрос был не здоров в подобранных словах, вопрос был не здоров в интонации. Лена появилась скоро. Время, что ждал Сергей свою девушку, уложилось в минуты, минуты растянулись для Сергея в часы. Когда она сошла вниз, когда улыбнулась ему обычно, когда спросила ни для чего:

– Так что, идём?..

Он буркнул:

– Тайны какие-то? Или друг детства?

– Кто? – не совсем поняла она, или показала, что не поняла, – Начальник этот? С ума сошёл, какой друг детства, у меня маме столько, сколько ему…

– И мне столько же, – подсказал грубовато Сергей.

– Ты что? – Лена остановилась в дверях с тёмным стеклом, – Ты ревнуешь?.. Ты не ревнуй, я не собираюсь держать и строить от тебя какие-то секреты, он предложил мне место руководителя его пресс-службы.

– Его пресс-службы? – иронично переспросил Сергей.

– Пресс-службы «Ямалгазконсалтинг», – проговорила она очень терпеливо.

– А что так внезапно? – удивился Сергей, – Один раз увидел и сразу предложил? Другого ничего не предложил?

Здесь он дверь ногой пнул, она открылась, и Сергей вышел на улицу. Лена побежала за ним, по пути проговорила немного виноватым голосом:

– Ты что – ревнуешь? Ты с ума сошёл? Сергей, не смей меня ревновать! Я не виновата, что мне кто-то предложил работу!..

Сергей бубнил что-то себе под нос, слышно не было. Они подошли к машине и сразу оба умолкли. Обратно, на студию, ехали в полной тишине, даже водитель удивился.

На студии она, едва бросила свои вещи на стол, тут же ушла в операторскую, нашла там Сергея одного, что-то ворошившего в своей операторской сумке, тут же взяла его за руки, встала ровно перед ним, встала почти вплотную, если бы кто зашёл, было бы что потом рассказать, после всего этого сказала требовательно и чётко:

– Не смей меня ревновать. Я ничего плохого не сделала. Это была самая обычная съёмка.

– Ну да, – глянул Сергей в сторону, – обычная… такая… – здесь он провёл своей рукой себе по затылку, имитируя её движение по волосам, – такая обычная, что девушка аж встрепенулась вся перед мужчинкой… в порядок себя стала приводить…

– О, боже мой, это просто… – Лена потерялась на секунду, – это просто обычное женское движение… что же мне, чучелом выглядеть? Все девчонки так делают десять раз на день!

– Что-то раньше у тебя я не видел таких движений! – сказал ей в глаза Сергей.

– Просто не обращал внимания.

– Просто не делалось раньше! А тут целый генеральный директор! Как не прихорошиться?.. Один разочек прихорошилась, так сразу и работу предложили!

– Дурак! – сказала Лена и вышла из комнаты.

В этот солнечный майский вечер Сергей смотрел с девятого этажа вниз на город Салехард, безмолвно, безучастно смотрел на мчащиеся с недозволенной скоростью по центральной улице города машины, смотрел, как разлетаются от них водяные брызги, как во многих местах пешеходы шарахаются от этих брызг и матерятся. В голове одним длинным кадром постоянно прокручивался эпизод с входом гендиректора к себе в кабинет, потом лёгкая панорама – Лена поправляет свою причёску… просто так девчонки причёски не поправляют, девчонки поправляют причёски перед мужчинами, которые… которые заслуживают таких действий… Вот так. При чём здесь дурак? Здесь другое. Здесь то, что ещё не выявлено и пока не состоялось, как некая бытовая истина.

Весь вечер Сергей проходил из угла в угол. Весь вечер посматривал на сотовый телефон, что лежал безмолвно на тумбочке. Иногда он брал его в руки, вертел, смотрел на входящие звонки, ничего там нового не находил и разочарованно бросал на кровать.

Ревность и злость уже разъедали сознание.

На следующий день Сергей, чтобы не испытывать женское самолюбие, едва пришёл на работу, сразу вошёл в корреспондентскую комнату и поздоровался со всеми разом. Лена глянула на него и всё поняла. После чего на разборках заявок на съёмки, он выбрал себе съёмку в далёком посёлке на весь день, сказав, что давно не ездил по окрестностям салехардской тундры. Ну, соскучился, так и соскучился. Однако скука такая не прошла мимо внимания некоторых сотрудников. К Лене тут же подошла Наталья, спросила пошло:

– Никак, прошла любовь, завяли помидоры? По разным концам-то?..

День прошёл очень длинно. День шёл нескончаемо во времени, а работа была необъятна в пространстве.

Непонятное состояние, а точнее, отношение Лены к Сергею и наоборот – Сергея к Лене, затянулось. Так прошло несколько дней. Подходило лето, июнь. Снег сошёл с тротуаров и лужаек, голуби курлыкали во всю, а Русских и Каневская друг на друга не смотрели. Даже на съёмки вместе, бывало, ездили, а друг на друга не смотрели. Всё корректно, по-рабочему, по-телевизионному, корпоративно так… вначале работа, потом отношения, правильно?

Наконец по студии прошёл слух, что Лена Каневская уходит на другую работу. На другую работу?.. В другой-то раз? Ну, уходит и уходит. Какая разница кому? Кто-то, может, на этом и карьеру сделает? Текучка кадров в телевизионных студиях всегда была, есть и будет. Не уживаются в гадюшниках определённые человеки. А как ужиться, если иной раз в глаза тебе смотрят, а себя там видят, а когда за глаза… так такое про тебя видят! И не догадаешься! А потом про себя такое узнаёшь, что даже сам удивляешься – как это я? Потому текучка кадров в телекомпаниях – признак стабильности работы и творческих успехов.

Лена Каневская уходит на другую работу? Ну, так и понятно – разругалась со своим любовником, вот и уходит куда подальше, чтобы его не видеть. Интересно, очень сильно обрадуется Сергей, когда узнает, что его пассия уходит на другую работу?

Сергей и в самом деле узнал о том, что Лена переходит на другую работу, не в числе первых. Некоторым образом ему повезло, очень деликатно и стабильно вежливо ему сообщил об этом журналист Мишка Бобров. В коридоре подошёл, когда там было пустынно, словно все премию получили уже, сказал:

– Ленка уходит? Сообщили уже?

Сергей глаза вытаращил, молча ждал продолжения, Бобров договорил:

– Я сам точно не знаю, просто слышал от наших девок. Вроде как в «Ямалгазконсалтинг» начальником пресс-службы.

– A-а, ну да, – словно вспомнил Сергей что-то из далёкой своей жизни, – туда… точно.

– Просто шушукаются все… мол, поругались, Сергею ни слова… ерунда какая-то.

– Нормально всё.

Весь день Сергей ходил как окунутый в кипяток после парной бани. И так не сладко, так ещё и это… Значит, уходит. Значит, всё обстоит так, что уже и сказать об этом ему ей совсем и незачем. Значит, значит… Упустил. Упустил?

Мимо него прошли Карина и её подруга Наташка, Карина, с видом последней стервы, глазами на Сергея стрельнула, сказала:

– Привет! – и тут же Наташке в сторону, но не тихо:

– Ну, так, а что? Кого винить? Дело такое… баба молодая, а здесь карьера. А что? Вначале пресс служба, потом какой-нибудь замдиректора… по персоналу, к примеру, это обычно, когда у бабы вид и задница есть.

Сергею показалось, что его облили уксусом, и холодная кислятина разъедает ему глаза. Он даже на мгновение прикинул – может, и ему куда перевестись? А что? В городе есть ещё телекомпании. Сергей прошёл к доске заявок на съёмки, вытащил заявку Лены и положил к себе на полочку, поставив там свою фамилию.

До самой съёмки он ходил как чумной. Чтобы не вызвать новые волны словесной шелухи в коллективе, до самой съёмки гулял возле компании по тротуару, держа сотовый телефон в руке, на всякий случай. Перед самой съёмкой ушёл в операторскую. Здесь сидел лишь Юрка Баздырь. Они кивнули друг другу, Баздырь хотел что-то спросить, но в операторскую вошла Лена. Сергей обмер. Она осмотрела обоих, обоим вежливо сказала:

– Здравствуйте, – потом, глядя себе под ноги, спросила:

– В дирекцию капстроительства кто едет из вас? Машина уже ждёт.

И ушла. Сергей поднялся, взял сумку, штатив и вышел следом.

После съёмки, когда они уже вышли на улицу, машина ещё не подошла. Весенний день слепил глаза солнцем, подсыхали последние лужи, кое-где, на обочинах и клумбах, уже пыталась зеленеть травка. Лена молча смотрела на автостоянку, куда должна была подъехать машина, Сергей поставил сумку и штатив у входа, подошёл к девушке со спины, со спины спросил негромко, нейтрально, без нажима, нервозности и даже какого-либо удивления:

– Давно решила уйти?

– Через неделю, – ответила она, словно ждала этих слов, – через неделю… после тех съёмок через неделю.

– А что не сказала?

– Кому? Дома всем сказала.

– Мне показалось, что я мог бы знать…

– Мне тоже так казалось.

– И что?

– И ничего, – она обернулась, в глазах её уже стояли слёзы. Слёзы обиды и женской злости на всю глупость ситуации, в которой она… ну, ни на йоту!.. Столько времени потеряно, столько нервов потеряно, столько упущено, столько… И всё из-за его дурацкой мужской ревности! За что? За что?.. За то, что ей чуть повезло? За то, что её заметили?.. Мир таков!

Сергей неловко перетоптался с ноги на ногу.

– Можно было бы просто подойти и сказать… чтобы я от других с дурацким видом об этом не выслушивал.

– Можно было бы просто подойти и сказать… – повторила она своим тоном, – чтобы я дурой полной не выглядела в коллективе, или ты не знаешь, что тут сразу со всех сторон покатилось, когда все заметили? Можно было просто не показывать свой характер, а просто поговорить… и если у тебя хоть капля мозгов ещё осталась после… после тех идиотских слов, то ты бы понял, что ничего здесь плохого нет… и уж, тем более с моей стороны ничего нет и быть не могло!..

– Я… – начал он.

– Машина! – кивнула она так радостно, что Сергей даже и продолжать не стал.

Через минуту они ехали на съёмку.

День прошёл на работе ровно. Вечером, у себя дома, Сергей не мог найти себе места. Он метался от окна в комнате до окна на кухне, лихорадочно хватая какие-то вещи по пути, швыряя их в стороны, смотрел с высоты девятого этажа вниз на снующих повсюду людей, бестолково идущих куда-то, спешащих зачем-то… Наконец Сергей плюнул на всё, набрал номер Лены, подождал, переводя срывающееся дыхание, наконец сказал:

– Это я. Я… поговорить хотел с тобой. Если подойду – выйдешь?

Нацепив на себя что-то совсем не подходящее для весеннего вечера, он выскочил на улицу, через десять минут вошёл во двор её дома.

Лена вышла с каменным лицом. Глаза были холодны, взор отрешён, руки были сложены на груди. Она встала у дверей подъезда, ни разу не взглянув на него, сказала:

– Слушаю?

Сергей нервно покрутил в стороны головой, прошёлся один раз перед девушкой, наконец, собравшись то ли с мыслями, то ли с силами, спросил:

– Слушай, а ты сама хорошо себя чувствуешь вот так?

– Как? – в пустоту спросила она.

– Так. Глупо же? Зачем ты куда-то уходишь, что тебе, плохо на студии работать?

Она ничего не сказала, глаза пусто смотрели вдаль.

– Ну, хорошо, я вспылил… – он вспомнил, по какому случаю вспылил, кулаки его сжались беспомощно в карманах ветровки, – я вспылил глупо… хотя…

– Что хотя? – тут же отозвалась она.

– Хотя повод был. Может, я несколько неправильно среагировал, но…

– Что «но»? – вновь очнулась она.

Сергей глянул на неё, спросил осторожно:

– Поставь себя на моё место?

– Я разве похожа на мужчину? – усмехнулась Лена.

– Нет. Не похожа. Тогда представь себе, что я бы… за кем-нибудь поухаживал в твоём присутствии?..

– Ухаживай, – сказала она безразлично.

Сергей замер. Его слушать не хотели и не слушали.

– Скажи, – попросил он, – а если бы вот на одну чашу весов… поставить нас с тобой, а на другую твою новую работу? Какая перевесит?

– А я никого и ничего не взвешиваю, – сказала Лена холодно, – и никого, кстати, ни в чём не подозреваю… я, знаешь, доверяю человеку!

– Давай начнём всё сначала? – внезапно предложил он, – Давай просто всё сначала? И возвращаться к этому случаю не будем?

– И что? – спросила она выжидательно, – Что потом? Мне выйти за Вас замуж, надеть кольцо на палец, сидеть тише воды за своим столом всю жизнь, бояться что-то сказать, что-то сделать, никуда не высовываться…

– Зачем ты так? Я же сказал – всё забудем. Всё сначала. Это как урок.

Она устремила глаза вдаль, словно Сергея рядом и не было. Потом сказала тихо, очень неуверенно:

– Нет.

– Почему? – Сергей спросил и сразу понял, что спросил полную глупость, понял, что сейчас унижается так, как, может, не унижался никогда перед женщиной, которая давала ему понять, что он ей не нужен, он её не интересует совсем, пусть неуверенно об этом говорила, пусть сама боялась такое говорить, но говорила, произносила, делала больно и себе и ему. И если ей было просто больно, то ему это было ещё и стыдно. Мужчине всегда стыдно больше, когда вслух кто-то уничижает его достоинство мужчины.

– Нет, не надо. Я долго ждала, когда ты придёшь, потом… ждать перестала…

– Мы всего две недели не виделись.

– И что? Это для тебя один миг? – она повернулась к нему и вновь посмотрела ровно в глаза.

Сергей не нашёлся, что ответить. Все две недели они встречались в телекомпании, даже здоровались, всё это время они были на виду друг у друга, и он никак не мог подумать, что для неё всё это – вечность. И, в конце концов, он и в самом деле, совершенно серьёзно думал, что во всём этом виновата она… она… потому как… Сергей вспомнил, как Лена рукой поправляла волосы у себя на затылке… так поправляют волосы, когда хотят понравиться. Она ведь вначале увидела, кто вошёл, увидела мужчину, а уже потом… Так женщины делают даже прилюдно, чтоб мужчина это понял. Так… ах, ладно! Он всё равно думал, что она должна сделать хоть какой-то шаг, если она своим поведением позволила пробежать чьей-то тени между ними. Но Лена выдержала всё. Она выдержала до конца и теперь, оказывается, он виноват во всём, она прождала его вечность, он в вечности не появился, и прощения ему нет. Глупо так, что даже слов не подберёшь.

Сергей опустил глаза, в голове пронеслось: «Сейчас я скажу такое, что… что обратного пути не будет». И он сказал:

– Так что… Всё?..

Она повернулась, двери подъезда открыла и, уходя, очень тихо проронила:

– Всё.

Двери мягко, бесшумно закрылись. Перед самым последним сантиметром, двери остановились, словно что-то помешало им до конца закрыться, словно кто-то помешал закрыться, словно неведомая сила хотела привлечь внимание Сергея этим узким проходом и позвать туда на безумный, какой-нибудь неведомый ему до сих пор поступок… Поступок? Какой здесь может быть поступок? Догнать Лену и вновь предложить всё сначала? Это безумный поступок?.. Это продолжение его унижения. Двери затворились.

Солнце ушло за девятиэтажки Салехарда. На дороги города легли длинные тени домов, окна сверкали бликами, слепили глаза, низкое солнце слегка окрасило оранжевым оттенком светлые стены зданий.

Дорога домой заняла у Сергея целый час. Он шёл непонятно куда, непонятно каким путём, непонятно с кем разговаривал всё это время, причём говорил столь громко, что прохожие оборачивались, смотрели вслед. Городской сумасшедший? Бывает.

Дома Лена, едва вошла, тут же, без слов, не видя и не слыша ни папу, ни маму, сразу проскользнула к себе в комнату, бухнулась лицом в подушку и так лежала недвижимо, не слышно, не шевельнувшись ни разу до самых лёгких майских сумерек, когда, наконец, низкое солнце упало на самый горизонт и скрылось там, в низине, где течёт большая река Обь. К полуночи она поднялась, села у трюмо, посмотрела в зеркало на свои красные глаза, опухшие веки, провела ладонью по щеке, плечи её дрогнули, и Лена заревела, упав лицом на сложенные на коленях руки. Ревела Лена тихо, даже не всхлипывая, после поднялась, прошла в ванную, включила воду… Вышла другим человеком – решительным, упрямым, твёрдым и несокрушимым. Смыла с себя все дурацкие нежности, смыла с себя все дурацкие мысли о том, что, очевидно, всё же нельзя было так поправлять причёску в присутствии любимого человека… смыла с себя всё, что мешало дальше жить, сказала себе: «Я что, что-то сделала нехорошее? Я что, может ему изменила? Я может… Если бы он меня любил, мог бы… не заметить… или простить… да настоящий мужчина… а то прямо!.. Посмотрите – провела Лена рукой по волосам! Чушь собачья! Ну, раз он так!..»

Утром другого дня солнце почему-то взошло без каких-либо спотыканий.

На студии Сергей встретился с Леной в коридоре, произнёс отчётливо: «Привет», после чего резковато остановился, давая понять, что хочет что-то сказать, и, когда Лена остановилась, остановилась где-то через один явно лишний шаг, давая понять, что соглашается выслушать, но… только соглашается выслушать, Сергей негромко проговорил:

– Ты знаешь, нельзя так всё рвать по глупости одной… даже если и я ошибся, то можно ведь просто спокойно разобраться во всём? Спокойно, без злости всё обсудить, я виноват, значит – я виноват… Хочешь, мы можем некоторое время друг от друга просто… как… я не знаю… отдохнуть, что ли? Хочешь? Я позвоню тебе через… скажи, через сколько?

– Отдохнуть друг от друга? – повторила Лена сразу же, оглянулась, нет ли вокруг кого лишнего? Вокруг было пусто, тогда усмехнулась и в глаза ему сказала, – От любви не отдыхают, милый, любовь – это не уборка территории, это чувство постоянное, оно либо есть, либо нет, либо оно горит ярким огнём, либо гаснет сразу, когда… когда гореть нечему.

– У меня есть чему гореть, – в тон ей сказал Сергей, – иначе, сама понимаешь, я бы вот тут…

– У тебя есть? – то ли согласилась она, то ли спросила, – Может, и есть, только огонь твой пожирает всё, в том числе и отношения, и саму… любовь.

Тут же повернулась и пошла дальше. На секунду Сергею показалось, что мир вокруг него стал пуст и гол, словно из него вышвырнули, выкачали, изъяли всё живое и сущное, словно вокруг только стены, стены, стены…

В этот день Лена после работы просидела весь вечер взаперти дома. Никуда не ходила, никому не звонила, ни с кем никаких разговоров не разговаривала. Просто сидела дома, смотрела в окно, смотрела телевизор, смотрела в зеркало… ничего не видела. За своими думами видела только все свои думы. Перебирала в памяти каждую минуту, каждую секунду своих ожиданий, своих истерик, обвинений в адрес Сергея, оправданий своим действиям… впрочем, каких ещё оправданий? Какие могут быть оправдания, когда вас обвиняют в том, чего вы не совершали? Обычное женское поведение этот ревнивец великовозрастный превратил чуть ли не в какую-то форму измены!..

На следующее утро Лена приняла душ, уложила волосы как могла лучше, чтобы и красиво, но и не «парикмахерская», чтоб не сказали потом – в первый день разрядилась как фифа! Когда со «штукатуркой» было закончено, достала совершенно новый костюм, где юбка была мини, но не сильно, лишний раз всё проверила: нет ли складок, ниточек и прочего? Наконец ко времени начала рабочего дня она открыла новый флакон духов, что отец привёз из Франции, надушилась. Она опоздала к началу рабочего дня ровно на минуту, когда вошла в «Ямалгазконсалтинг», то ещё не все и пришли на работу. Лена спросила свой пропуск, ей выдали, дежурный был предупреждён, она прошла в кабинет начальника, тот ждал. Перед тем как открыть двери, Лена интуитивно, но осознанно поправила рукой волосы на затылке… На лицо легла приятная улыбка… Плечи распрямились… Она вошла.

Утром этого же дня Сергей проснулся в состоянии, близком к обморочному. Проснулся, вспомнил, себе сказал вслух:

– Лены больше нет.

Через минуту сказал ещё:

– Лены больше нет, и не будет больше Лены.

Однако надо было подниматься, надо было жить, надо было работать. На дворе стояла пятница. Сегодня пятница – рабочий день, есть куда идти, мелькнуло у него в голове, а завтра? Завтра? Если съёмок в выходные не будет? Странно, а как он жил раньше? Может, по бабам ринуться?..

Первое, что услышал на студии, был голос продюсера Карины на весь этаж:

– Каневская сегодня в отгуле! Съездишь за неё! Ничего с тобой не случится, у неё запарка с новым начальничком! – здесь продюсер увидела Сергея, взмахнула ему приветственно рукой на расстоянии и ещё громче договорила, – Ага, тот только по пятницам и принимает!

Сергей прошёл в операторскую. Здесь было пусто, и воздух был чистый.

В операторской Сергей опустился в кресло. Странная штука – жизнь, не сложная, читается на раз… странная. Вот сколько лет он проработал в этой студии? Много. И за все годы никто ни разу не позволил себе какого-то насмешливого отношения к его мужским увлечениям, ведь видели его за годы работы и с одной женщиной, и с другой, да и с третьей, что чуть не женился на ней, так?.. Но женщины все были со стороны. Женщины были не из телекомпании. Видели случайно, непреднамеренно. А тут… едва отношения наметились, так сразу и колкости, пошлости, издевки даже… Может, потому, что у всех на виду? А может, потому, что кому-то обидно, что девчонка, к примеру, досталась не ему, а вот этому?.. А что тогда женщины? Из-за романтичности розовых бутонов?

Весь день Сергей проработал как проклятый, даже лишних пару заявок отработал, сам предложил своим друзьям-операторам съездить за них, потом остался на вечерний эфир. Домой приехал поздно.

За окном был вечер, солнце и не думало садиться, светило во всю косыми низкими лучами по городу. Деревья уже одевались в листву. На ветках повсюду сидели воробьи, чирикали неугомонно на ночь глядя.

Сергей включил телевизор, потом вышел на лоджию, глянул вниз, потом по сторонам, в одной стороне стоял магазин, там продавалось спиртное, водка, селёдка, бородинский хлеб… В комнате прозвонил телефон. Он зашёл с лоджии, взял телефон и вновь вышел на лоджию.

– Да?

– Привет, Сергей, это Юра, – сказал ему из трубки оператор Баздырь.

– Привет, виделись сегодня весь день.

– Ты знаешь, пока ты сегодня ездил по съёмкам, так некоторые наши девочки уняться не могли на вашу тему с Ленкой. Одни визжали: «Что ещё этой Каневской нужно?» Другие визжали: «Зачем Русских девку ревностью мучает?» Ты на всё плюнь, жизнь продолжается, какая бы она ни была, но вот Вадим Сергеевич наш как-то сегодня обронил: «Не понимаю, что он ей голову-то морочит? И разница в возрасте, и особенно дать ведь ей по жизни ничего не сможет. Молодой бабе или молодой парень нужен, или денежный мешок…», понимаешь? Взрослые мужчины, конечно, лучше умеют ухаживать за девчонками, чем молодые, но что потом? Я вообще-то думаю, что наши бабы, не все, конечно, но многие, просто никогда таких ухаживаний с белыми розами по жизни своей замороченной не видели, вот и обозлились, что какая-то там Каневская… понимаешь?

– Понимаю, – сказал он глухо, – я не в обиде.

– Молодец. Завтра суббота, работы ни у кого нет?

– Ни у кого…

– Надо выпить. Тут Орешич крутится, в гости хочет.

– Приходите завтра, в обед, выпьем.

Разговор закончился, и Сергей ушёл в комнату, прилёг на свою широкую кровать. Глаза пусто, бездумно смотрели на окно, тюль перед ним, тяжёлую штору… Ничего не сделал. Ничего. А всё пропало. Всё, что ещё совсем недавно было всей его жизнью. Всё пропало в один миг. А может, это и правильно, что в один миг, а не тянулось во времени, когда бы он, к примеру, что-то там про Лену узнал?.. Когда бы, к примеру, она не просто волосы поправляла, а принимала бы ухаживания человека, который… который, к примеру, хоть и не молод, как и он, но с деньгами… так? Может, и в самом деле так лучше?

И всё же – тут же хлестануло по сознанию – и всё же я попробую ещё раз… и ещё раз… и ещё…

Он быстро поднялся, взял телефон, быстро, словно боялся опоздать, нашёл в адресе имя Лены, нажал на соединение. Гудел телефон недолго, Лена очень быстро сказала:

– Да? – сказала просто, без отдышки, без какой-то заложенной сознанием скорости, безо всего того, что порой выдаёт девушек в их отношении к мужчине.

– Это я, привет! – сказал Сергей тоже не очень бодро, – Ты уже не работаешь? – единственное, что сумел спросить.

– Нет, брала отгул, ходила на встречу с новым руководством.

– И как?

– Оклад дали в два раза больше моей студийной зарплаты.

– И всё?

– Нет, не всё. Кабинет показали. Познакомили со всякими замами, помощниками и прочими…

– Когда переходишь?

– С понедельника, Виктор Александрович отпускает, – мечтательно сказала она, – и там просили как можно быстрее. Работы очень много.

– Ну да, ну да, – пробормотал Сергей, – у тебя такой чужой голос.

– Голос как голос, – мигом изменилась она, – ничего особенного. Ты что-то хотел?

– Я хотел узнать, что можно сделать, чтобы вернуть всё обратно… как было. Помнишь?..

– Стараюсь не помнить. Мне было больно.

– Было?

– Было. Сейчас прошло. Перетерпелось. Больше такого не хочу.

– Больше такого не будет.

– Не будет, – сказала она.

– Прости, – сказал он, чуть не подавившись словом в самом его конце.

– Этого не надо, – трезво и разумно отказалась она, – всё нормально. Никто не умер.

– А любовь? – вдруг проснулось в Сергее какое-то странное, до сих пор неведомое чувство обиды на женщину.

– Любовь? – Лена явно усмехнулась, потом иронично и задиристо сказала, – А любовь, милый друг, померла!.. Померла, так померла! Увы!

– Не может быть, – сказал Сергей, – не верю. Ты специально…

– А ты поверь, – предложила Лена – я ничего не делаю, пока твёрдо что-то не решу. Хранить надо было… любовь.

– Давай с чистого листа?

– Не получится.

– Почему?

– Я не хочу.

– А что ты хочешь?

– Спокойно жить хочу теперь… без таких всплесков и бурлесков. Когда за мной никто не следит, не подсматривает, и я могу себя вести так, как считаю нужным в данный момент.

– Я уже извинился, – глухо сказал Сергей, похоже, всё ещё не веря в полный разрыв, – больше не повторится.

– Не надо, – резковато тут же сказала она.

– Так что…

– Так ничего, Сергей, – разумно произнесла она, – это была ошибка, если хочешь, это была моя личная ошибка, такая романтическая, симпатичненькая ошибочка в жизни… поддалась девушка на ухаживания серьёзного мужчины и… не удержалась на его серьёзной ноте… Прости, мне было с тобой хорошо, но… но и только. Всё.

Телефон пикнул и отключился.

Сергей зашвырнул телефон в угол.

Лена положила свой телефон на трюмо, сказала своему отражению:

– Вот та-ак!..

Сергей лежал на кровати, смотря в потолок, потому как никуда больше смотреть было невозможно. Как-то всё напоминало Лену, напоминало её пребывание у него в гостях два выходных подряд, напоминало… Вон тут, у окна, (опустил он глаза) она стояла, отдёргивая штору, чтобы не мешала разглядывать в окно тающий снег, на лоджии они стояли в обнимку, глядя на одинокие машины, что проносились мимо его дома…

Одинокие машины… Он теперь и сам – одинокая машина, что проносится мимо своей жизни, глупой жизни, никому не нужной, пустой и бесполезной. А вот здесь она немного дурачилась… Тьфу!

Сергей поднялся с кровати, прошёл на кухню, открыл холодильник – водки не было, глянул на время – двадцать два десять… Время вышло. Алкоголь уже не продают. Может, метнуться к магазину «Авангард»? Там ушлые ребята всегда торгуют водкой. Нет. Не надо. Завтра Юрка и Женька придут, тогда и выпьем. Пить водку надо тогда, когда ты сильный, а не слабый.

За что ему это всё?.. Ну вот – за что? За какие грехи особенные? Ну, это же нормальное мужское поведение? А может, просто ты ей ни к чему?.. Может, редактор Вадим Сергеевич и прав? Ей нужен, если человек и взрослый, то-о… с деньгами? Что и в самом деле он, Сергей, может ей дать? Большое светлое чувство любви? Трепетное отношение до полной дрожи в коленках? Смешно. Разница в двадцать лет… Как она сказала: «Мне было просто хорошо с тобой, но и только»? Почему же ему было не просто хорошо с ней, а восхитительно прекрасно? А может, у него это уже последнее чувство любви? Влюблялся-то он много раз, много раз расставался, но не так… А может, это у него было не так? А у тех девчонок, как раз было так, как у него сегодня? Может, и они тогда так же бились в душевных конвульсиях? Он же не знает. Да что ж так пусто-то вокруг? Что ж так пусто внутри, в голове, в груди?.. Словно выкачали всё! А может, он уже умер, просто пока этого не знает? Может, сдох, да не осознал вовремя, вот и мучается?

Он подошёл к кухонному окну, глянул вниз, людей было не так и много, больше прогуливались парочки молодых. Счастливые. Сергей вернулся в комнату, бухнулся в кровать не раздеваясь, поворочался пару минут, встал, открыл свою «аптечку», нашёл там таблетки валерианы, выпил десять штук и через минут пятнадцать отключился.

…В воскресенье Сергей проснулся с отвратительным ощущением во рту. Вчера весь вечер он просидел с друзьями Баздырем и Орешичем у себя дома, выпили ни много ни мало – четыре бутылки водки, потом пиво, потом ещё бутылка на посошок… ноль семь литра. Теперь внутри всё дрожало, тряслось, хотело сорваться, оторваться и улететь от него прочь. Ноги не двигались, голова раскалывалась, и состояние организма было такое, какое может знать только человек, не раз выпивавший за сутки литр водки, состояние это называется – никакой. Впечатление, что умер, но тело ещё двигается. Мозги совсем ничего не понимают и не воспринимают, кроме желания – добавить. Руки, если и не трясутся, то и не работают, ноги не ходят, а лишь переставляются… И так далее по всем статьям и параметрам человеческого организма. Абстинентный сидром.

Лена проснулась в воскресенье легко и буднично. Обычно. Только настроение было праздничным. Сегодня весь её новый коллектив выезжал на пикник. Она быстро оделась в какую-то туристическую одежду, накрасилась умеренно. Посмотрела на себя в зеркало, сказала родителям: «Пока!», и выпорхнула на улицу. Возле её дома уже стоял чёрный внедорожник – корпоративная машина, прислал её директор. Прислал лично за Леной, сказав ей, что, пока она не знает ничего, так он берёт над ней шефство. Лене такое шефство уже нравилось.

К десяти часам утра Сергей вышел из дома. Долго ходил по городу, проветривался, пока, наконец, организм не воспрянул и не подал признаки здоровой жизни. Не хотелось вначале ничего, но через час, а может и больше, захотелось обычного кефира… Купив маленький пакет, Сергей тут же у магазина, вскрыл его и аккуратно, чтоб не извозиться напитком, пил глотками. Магазин был небольшой, людей в выходной было немного. Сергей подумал, что сейчас похож на бомжа – небрит, не ухожен, лицо помято.

К магазину подкатил сверкающий цветом «металлик» большой английский «Лэнд ровер». Машина на скорости подкатила своими большими колёсами, мягко тормознула, очень празднично открылась дверь, и из неё вышла молодая девушка лет двадцати. Девушка была одета в короткую, но дорогую шубу нараспашку (совсем не по сезону, было плюс пять), аккуратные ботиночки на высокой шпильке, короткую юбку. Волосы её были расчёсаны, но прибиты лаком. Под шубой на кофте посверкивала какая-то жёлтая брошь с камнем посередине, губы были накрашены ярко, броско, глаза подведены жирно, крупно… Из-за руля вышел мужчина лет пятидесяти… Мужчина был одет в куртку, обычную «аляску», но куртка сразу говорила, что стоит неплохих денег, под курткой кожаный пиджак говорил, что стоит немалых денег, а золотая цепь поверх пуловера, безо всяких крестов и кулонов, просто цепь говорила, что стоит бешеных денег.

Папа с дочкой – сразу мелькнуло у Сергея.

– Дорогой! – позвала девушка, – Миленький! Мне тут не пройти! Подай руку?

Мужчина обошёл машину и подал своей даме руку. Так они и вошли в магазин. Сергей стоял как колом ударенный. Ничего не сказал. Ничего вслед не сказал. Ничего. Просто стоял как колом ударенный. Потом пакет в урну выбросил и поплёлся домой. Что он может дать молодой девушке? Любовь? Какую любовь? Смешно. Смешно? И в самом деле – смешно. Любовь можно дать только тому человеку, который любовь ищет и ждёт. А просто девушкам можно дать только положение и состояние.

А может, напиться по новой? А?.. Напиться бы сейчас до самого листопада осеннего, чтоб уж сразу и зима!

 

Аида

Лёшке Шахову изменила жена. Лёшке Шахову уже стукнуло тридцать два года, и он с женой последнее время был как-то не очень… можно сказать – совсем не очень. Как-то так, можно сказать, не очень внимателен. Ну-у… а бабы, они же такие: когда ты не очень, то и они с тобой – не очень. Тем более, делал бы Лёшка Шахов хоть что-нибудь, чтобы стать вновь – очень, а он, дурак старый, плюнул и стараться не стал. Ирка, это жена его, взяла, да и нашла себе любовника. И всё было бы ничего, для окружающих, правда? Дело обычное, когда бабы в тридцать два гуляют направо и налево, да изменила падлюка Ирка с другом Сашкой Парфёновым, который был мужем Любки, которая была подругой его Ирки. О, как! Приходит Любка Парфёнова как-то домой, а там сволочь Сашка, муж её, с женой друга Лёшки в кровати такое вытворяет, что у Ирки только вопли от человеческого обличил и остались. Конечно, Любка вначале сравнивать начала, а так ли она человеческое обличив теряет в кровати? А если так, то почему её променяли на Ирку? Спортивный интерес?.. Все мужчины – подлецы.

Отсюда всё и пошло. Муж, как это обычно в российском обществе бывает, узнал обо всём последним. Любка сама ему позвонила и сказала:

– Лёшенька, а не хочешь ли ты хотя бы по морде своей милой врезать за честь свою поруганную.

Лёшенька ей не поверил, но потом сам свою супругу об этом спросил, а она (?) и отрицать не стала (ну что за бабы?). Лёшенька тут же во всё поверил да по морде милой врезал с плеча. Она упала без сознания, он подумал, что убил, вызвал «скорую». По телефону так и сказал – я человека убил, приезжайте. Они приехали, а человек поднялся, отряхнулся, быстренько собрался, сказала врачам: «Извините», что называется, платье одёрнула, и ушла. Лёшка, правда, сам для себя тут же объявил, что жену из дома выгнал. Сашку тоже, кстати, из дома выгнали, потому разбрелись они по друзьям-подругам пожить какое-то время кочевой жизнью. Но если та же Ирка Шахова, что новой сладкой жизни захотела, или тот же Саша – любовник её на полчаса, душевно переживали не очень… ну-у…. совсем не очень. Переживали, конечно, но так… когда жить негде особенно, то по-любому переживать начнёшь, то вот Лёшка Шахов переживал так, что вначале и топиться хотел, и вешаться, и стреляться, и травиться ядохимикатами, то есть вообще жить не хотел. Дошло до того, что он просто начал требовать со своих друзей любое оружие, чтобы застрелиться. Никто ему никакого оружия не дал, зато все предлагали выпить за их счёт, что тоже, согласитесь, не мало. Лёшка плюнул на всё, достал каких-то таблеток, выпил сорок штук и лёг умирать. Умирал три дня. Успели даже Ирке сообщить, она вернулась домой, откачала мужа, который от этих таблеток просто физически сдохнуть не мог, но всё равно помогла и, пока муж был ещё не очень в адекватном состоянии, опять убежала к подруге жить, потому как прощена не была и всего боялась. Лёшка был парень очень образованный, не хилый, общительный, но дома, в кругу семьи, говоря русским языком, рохля. А рохли, они такие… молчат, молчат, потом – быц топором по башке, и в дамки!

Где обитала Ирина, никто не знал, (Воркута, хоть город и небольшой, но спрятаться можно) да и знать не хотели, все жалели Лёшку. Как же: и по дому молодец, и за ребёнком ходит, шестилетней дочкой, и в народном театре дворца посёлка Пионерский ведущую роль играет, работает там помощником режиссёра, да и вообще молодец, хороший парень… Ещё бы с женой спал хоть периодически по нормальному, ну там по пятницам или через пятницу, вообще бы цены не было, а он это дело на курево да на пиво променял, а?.. Непорядок. А бабы в этом деле порядок любят, хоть какой, но чтоб был. Чтоб в свои тридцать два она как пантера могла рычать, стонать и прыгать под одеялом хотя бы в обозначенные дни. Бабы, они вообще народ терпеливый.

В общем, ходил теперь Лёшка Шахов сам не свой и знать не знал, что ему делать. Хотел опять каких-то таблеток прикупить, да друг его Виталька, тридцатилетний фотограф, посоветовал не мудить и вести себя по-мужски. Этого-то Лёшка и не знал, как сделать. Он вот привык по жизни, что всё идёт у него нормально и супруга его Ирка – это как любимое приложение к жизни. А забыл, болван, что это самое приложение к его жизни очень хотело нормальной женской жизни.

Дело шло к тому, что назревал кризис. Выхода никто не видел. Шахов в своей голове видел только «месть святую» и старательно искал оружие. Даже друг Виталька выхода не видел, потому как считал, что выход мог быть только в голове у Лёшки, а у Лёшки голова была в состоянии «крайнего кататонического возбуждения, глубокого алкогольного психоза». Потому пил Лёшка каждый день теперь не пиво, а водку, и пил красиво – стаканами. Хорошо хоть, не бросался ни на кого, а был тих и вежлив.

Однажды Лёшка позвонил Витальке и позвал попить водки, потому как пить в одиночестве уже не мог, и шестилетняя дочка смотрела на папу широко открытыми глазами. Виталька приехал, увидел совершенно чистую квартиру, чистого ребёнка, очень удивился, но папа был неумолим, в девять ребёнка отправил спать, а сам стал накрывать на стол, приговаривая:

– Я пью, только когда она (дочь) уснёт, утром умираю от засухи и синдрома, но не пью, потому и не спился.

– Сколько пьёшь?

– А сколько ОНА гуляет?

– Не знаю.

– Вот и я не знаю.

– Ребёнок что говорит?

– Ребёнок говорит, что наша мама хорошая, но глупая, так поступать нельзя, надо было вначале всё обговорить.

Слова такие поставили Витальку в тупик, но он смолчал, не хотелось показывать умному Лёшке свою неразумность. Что там обговаривать? Ирка – баба красивая, миниатюрная, фигуристая до умопомрачения в свои тридцать два, обаятельная и очень… очень сексуальная. Сам поглядывал, да нравственность, мать её!..

Жизнь Лёшки Шахова за последний месяц сникла до такой степени, что он стал превращаться в старика. В свои тридцать два года бородатый, усатый, красивый, поджарый мужик стал превращаться в старика. И дело было не в том, что пил по вечерам горькую, а утром и днём маялся таблетками аспирина, нет… Дело было в том, что не нужен стал человек никому. Жену выгнал, позвать назад, так опять гордость мужская не позволяет, прёт во весь опор по жизни рядом. Один ребёнок и спасал пока, но спасал слабо. В тридцать два года, при жизненных сбоях нужно жить. Жить и лечиться, если того здоровье требует, а не расходовать это здоровье до его последнего вздоха.

Вот здесь и появилась непонятно откуда девушка с удивительным именем – Аида.

Она появилась в народном театре дворца культуры, где по вечерам Лёшка Шахов и роли играл, и интерьер сооружал, и даже изредка, при небольших задачах, режиссёра подменял.

Она вошла в зал репетиций народного театра незаметно. Она была одета по-летнему, но по-летнему для Заполярья. Это куртка летняя, это короткая юбка, сантиметров двадцать от колена, это чулочки прозрачные, что слюни текут у мужчин, это шляпка, точнее, мужская шляпа, но очень… очень элегантно смотрящаяся на её небольшой, аккуратной головке, это светлые до «блонди» волосы, причём, естественного цвета, (этакая половецкая «солома»), голубые глаза, тонкая, явно тонкая белая кожа, никакого загара, высокий каблук изящных маленьких сапожек… Вот входит такая очаровательная особа непонятного возраста туда, где обычно собирался весь состав народного театра, аккуратно проходит к Шахову, потому как режиссёр отсутствует, представляется так:

– Здравствуйте. Меня зовут Аида, я хотела бы участвовать в постановках вашего театра, я звонила режиссёру, он сказал, чтобы я нашла Шахова Алексея и…

– Ну, я Шахов, – с каким-то вызовом сразу определился из общей массы, уже поддавший грамм сто водки Лёшка (хотя зачем определился – непонятно, девушка ведь подошла прямо к нему, словно в лицо знала), – где были, кем участвовали? Играли кого?

– Нигде, никого, – отвечает она смиренно, – я только начинаю. Мне шестнадцать лет.

– Как звать, говоришь?

– Аида.

– Аида? – удивился Шахов и тут же выложил чудеса своих познаний: – Аида – эфиопская царица и египетская пленница. Ты у нас кто – царица или пленница?

– Смотря для кого, – посмотрела она ему в глаза, и Лёшке стало нехорошо, слишком как-то откровенно посмотрела на него Аида, словно они давно знакомы, словно он виноват в чём-то, а не догадывается, словно уже не в первый раз она так на него смотрит.

Но здесь по залу кое от кого проносится мужской вздох, Лёшка кивает и говорит:

– Раздевайтесь. Будем знакомиться. Вешалка там, – и машет куда-то рукой.

Она прошла к вешалке, сняла с себя куртку лёгкую, сняла шляпку, из-под которой сразу разлетелись по плечам светлые до некоторой золотистости волосы, достала из сумочки расчёску, причесалась и подошла к составу народного театра. Народный театр, его мужская часть, сразу оценил огромный талант, невероятные способности и неоценимый вклад в дело народного творчества от этой девушки.

Когда она села вместе со всеми, как это принято, в зрительном зале, чтобы слушать новую пьесу, которую собирались ставить, уже никто пьесу и не слушал. Мужчины как-то головами вертели, женщины нервно ёрзали. Так продолжалось практически до самого конца вечера, успокоились все лишь тогда, когда Шахов скомандовал «расход» и все стали одеваться. Трое парней решили предложить помочь Аиде одеть лёгкую курточку. Она отказалась, сказав, что «умеет сама». Но здесь рядом оказался полу-трезвый Шахов, что свой кожаный пиджак снимал с вешалки. Едва он пиджак надел, как Аида, совсем ненавязчиво, свою курточку ему отдала и попросила негромко, не привлекая внимания:

– Вы не подержите?

Он помог ей одеть куртку, совсем даже и не подозревая ни о чём. Шахову было не до того. Впереди вечер, потом ещё и ночь… а там мысли, мысли, мысли… Ребёнок ещё вчера улетел к бабушке в далёкую Среднюю Россию. С одной стороны, это развязывало руки, с другой, теперь Лёшка остался совсем один. Где, в какой стороне, находилась неверная супруга он не знал и знать не хотел. Хотел Лёшка лишь оружия, какого-нибудь огнестрельного оружия, чтобы метров хотя бы с десяти – бац!.. Парфёновскую собаку!..

Так получилось, что вышли из Дворца культуры они вместе, Шахов даже двери придержал, чтобы Аида прошла наружу. Она сказала негромко, вежливо: «Спасибо», он так же вежливо кивнул.

Так получилось, что им оказалось немного по пути. Аида задала несколько театральных вопросов, Шахов весьма театрально на них ответил.

Так получилось, что разговор зашёл чуть дальше и прошёл чуть дольше… Они дошли вместе до центрального универсама посёлка, здесь вошли вместе в магазин и вместе стали ходить между прилавков. Шахов выбирал себе водку и закуску. Аида просто гуляла рядом.

Так получилось, что из магазина они тоже вышли вместе. Вышли вместе и пошли куда-то вместе. Аида сказала:

– У Вас очень большая боль на лице.

– У меня осталось лицо? – удивился Шахов.

– У Вас остались живые, одетые в грусть, глаза, – сказала она.

– Интересное сравнение, – заметил Шахов, профессионально занимавшийся лет двадцать поэзией, занимавший на тот период общественный пост председателя городского литературного объединения, – одетые в грусть глаза… – повторил он задумчиво.

Глянул на девчонку внимательно, словно вспомнить хотел, где мог видеть? Не вспомнил, потому сказал так:

– Когда человеку без разницы – что сегодня, что завтра, когда человеку нет смысла искать в жизни стержень, когда помощи уже ждать неоткуда, когда заканчивается энергия жизни…

– Когда человек не хочет бороться, то никто его заставить не сможет, – вдруг перебила его пафосную речь Аида, – когда человек сдаётся перед жизнью сам и упоительно рассказывает об этом всему окружающему миру, помогать ему бессмысленно. Когда человек находит удовольствие в занятиях самоуничтожением…

– Да что ты знаешь про моё самоуничтожение?! – вдруг заорал Шахов ей в лицо. Он крикнул и был тут же очень удивлён, что Аида не отшатнулась от страха, а просто выслушала этот бабский вопль. Они стояли уже возле подъезда Шахова. Жил Лёшка на пятом этаже… Он схватил девчонку за шиворот, и так, держа её за шиворот, словно боялся, что сбежит, затащил к себе на пятый этаж. То есть протащил по всем лестничным пролётам за шиворот, и девчонка не издала ни звука. Так двери открыл, так в квартиру затащил. Аида молчала.

В прихожей он её отпустил, сказал:

– Ботинки сними, вчера полы мыл.

– Конечно, – тихо согласилась она и стала разуваться.

– Проходи на кухню, будем пить водку, – приказал Шахов.

– Конечно, – вновь согласилась она и прошла в кухню.

– Куртку сними! – крикнул Лёшка, – Не в пивнухе!

– Конечно, – согласилась она, быстро стащила куртку и повесила ее на ручку двери в кухне.

Зашёл Лёшка, бухнул бутылкой водки о стол, выбросил на стол рядом какую-то закуску, сплошь из неплохих консервов, налил сначала себе водки с полстакана, выпил, Аиде даже не предлагал, потом глянул на девчонку и задал вопрос до того нервным, истощённым голосом, что она и ответить не смогла:

– Что ты знаешь про моё самоуничтожение? Что ты знаешь про мою борьбу в жизни?.. Что?! Сядь!

Аида без слов села за стол напротив Лёшки, руки сложила на коленях. Молчала. Слушала. Как-то странно было смотреть на эту девушку, появившуюся в жизни Лёшки из ниоткуда, странно было смотреть, что она совершенно его не боялась.

Лёшка выпил ещё немного водки, закусил очень нахально, что называется, в лицо, малосольным огурцом, яростно им хрустя, смотрел на гостью свою, большее похожую на пленницу, с превосходством борова над козой. Наконец в голову пришла одна-единственная, верная и правильная мысль: «А она ведь ровно в два раза младше меня? Почему же я не знаю, что делать? А что мне знать? За неё… как говорится – год за килограмм! Малолетка. Малолетка, а всё туда же – учить дядю, у которого уже свои дети. Все они, малолетки, такие – чуть попробуют на чердаке сексу, и давай строить из себя взрослых! Показывать, как жить надо, хоть, как жить надо, не то что не знают, а вообще понятия не имеют».

– Ну и что вот ты пришла? – спросил он требовательно.

– Да я не приходила, – сказала Аида, – Вы меня сюда затащили… за шиворот… не помните?

Говорила она так, как могут говорить девчонки, которым если не понравилось такое обращение, то они его, по крайней мере, понимают.

– Ну и что вот я тебя сюда затащил? – переспросил Лёшка.

– Я не знаю, – пожала она скромно плечами, – Вам, наверное, не хватает человеческого общения?

– Откуда ты знаешь? Что ты вообще можешь знать про моё общение? Может, я просто ни с кем общаться не хочу?

– А меня для чего затащили?

– А понравилась! Тебе восемнадцать есть?

– Нет, мне шестнадцать, – ответила она спокойно, – если вы про ответственность за вхождение со мной в интимные отношения, то при моём согласии мне всё равно что восемнадцать.

– Не понял, – помотал полупьяной головой Лёшка.

– Сейчас девушкам разрешено по согласию входить в интимные отношения с шестнадцати лет. Закон Российской Федерации.

Лёшка обомлел. Долго, внимательно смотрел ровно в голубые глаза девушки, потом спросил тихо, осторожно, запинаясь:

– И-и… часто ты… так вот… входишь?

– Нет, – ответила она, – не вхожу.

– Девственница, – хотел посмеяться он.

– Девственница, – серьёзно ответила она.

– Не было никого?

– Не было.

– Тебе повезло, – вдруг обозлился Лёшка.

– В чём?

– Я однолюб! Потому у меня в жизни была только моя жена, поэтому у меня один ребёнок… Поняла теперь?

– В этом трагедия?

– В этом смысл моей жизни – любить одну. Иметь одного ребёнка. Любить его. Всё для них… а эта!.. – было похоже, что злоба сознание поглотила, и он остался сам на сам, – С-сука! Сука поганая! Всё продала! – он поднял глаза, увидел, что не один, увидел перед собой Аиду, спросил злобно: – Да вы все такие? Правильно? Никуда не годные, кроме как в постель к кабану!.. Вырастешь, вот такая же станешь!

– А мы обо мне говорим? – спросила она смиренно.

– Слушай, – вдруг очнулся Лёшка, налил себе немного водки, выпил и спросил, – а я не понял, ты откуда узнала? Кто наболтал? Ну?.. В театре?

– Разве это важно? – спросила она негромко.

– А что важно?

– Важно человеком остаться.

– А я кто, по-твоему?

– Не знаю. В театре Вы были похожи на человека, а сейчас…

Шахов быстро поднялся, подошёл к зеркалу в прихожей, глянул, высказался:

– Ну и что? Просто нетрезв. Просто нетрезв! Тебе я нравиться не собираюсь! Так что, особенно не того…

– Вы ведь, правда, стихи пишете?

– Да-с!..

– И в литобъединении председатель?

– Точно-с!

– Возьмите себя в руки!

– Руки боюсь запачкать-с!

Аида первый раз за всё время рассмеялась. Смех ее был хоть и тих, и скромен, но задирист и откровенен. Лёшка глянул на девчонку в эту секунду и что-то ему в ней понравилось. Ему первый раз что-то понравилось в другой женщине!.. О, боже, какой женщине? Девчонке!..

Аида остановилась столь же внезапно, как и рассмеялась. Остановилась, глаза смеялись, лицо было серьёзным. Она смотрела на Шахова, пожиравшего консервы, глаза её стали сжиматься, и, где-то очень глубоко, вместо вроде бы положенного отвращения, у девушки появилась боль. Она с сожалением сказала:

– А хотите, я Вам сварю что-нибудь? Прямо сейчас?

– Борщ? – ехидно спросил он.

– Если хотите, могу и борщ.

– Не хочу, – буркнул он в стол несколько стеснительно, потому как видно было – борща-то хотелось, потом поводил по столу пальцем, раскатывая в стороны консервы, и добавил: – в другой раз.

Тут же глаза на неё пьяные вскинул, налил себе немного водки, хлебанул, спросил уже в голос:

– В другой раз придёшь? Вообще, будет этот другой раз?

– Приду, – сказала она так, словно работала сестрой милосердия.

– А на счёт того, что я там сдался… – сказал Шахов хоть и пьяным голосом, но трезвыми глазами, – ничего я не сдался… Пьянство, дорогая моя, это тоже… такая система защиты у мужиков.

– Губительная система.

– Лучше немного себя загубить, чем сразу сдохнуть.

Он опять выпил. Аида проследила весь процесс пития, заедания, потом задала вопрос практически без эмоций:

– Напьётесь, что будете делать?

– Боишься? – вытер Шахов усы и бороду, – Не бойся, я не насильник…

– А я этого не боюсь.

– Ты же девственница? – хотел поехидничать он.

– И что?.. Все мы когда-то девственницы.

Лёшка сник, получилось, что ему дали немного по носу.

– Ну, всё-таки… – сказал он.

Она поднялась с табурета, прошла к холодильнику, заглянула внутрь, стала доставать продукты, делала всё молча, даже не смотрела на Шахова. Он пару секунд это понаблюдал, потом взял бутылку с собой и ушёл в комнату, очень скоро там забормотал телевизор.

Уже через полчаса в комнату пришла Аида, снимая на ходу фартук супруги Шахова, на что он болезненно поморщился, сказала ему без нажима:

– Я сварила Вам холодный борщ.

– Сварила, – повторил Шахов размеренно, как вдумываясь в слово, – холодный… какой-то оксюморон?..

– Что? – не поняла, она.

– Оксюморон – это сочетание несочетаемого, к примеру, живой труп, сварила холодный… понимаешь?

– Понимаю, – согласилась она на это менторство, – просто так борщ постный часто называют, его можно есть и горячим, и холодным, вот и говорят: холодный борщ. Он без мяса.

– Это я понял, мяса у меня уже второй день нет.

– Ничего, овощной борщ – это не консервы, всё желудок не испортите.

– Спасибочки.

Она уже с неприкрытым сожалением посмотрела на него, ушла в прихожую, там сразу послышалось, как застёгиваются её изящные полусапожки. Шахова словно тепловозом с места сдёрнули. Лёшка вскочил, бросился к дверям, тут же очень быстро, но не очень умело, немного всё же пьяно, расстегнул её полусапожки, стянул с неё обувь и за руку, можно сказать, утащил в комнату. Усадил в кресло, точнее – бросил в кресло, держа за руку и раскрутив её по комнате, присел сразу перед ней на корточки. Аида в лице даже не изменилась, словно знала, что он так и сделает.

– Можешь не уходить? Просто не уходить? Можешь? Хотя бы пока? Можешь?

Она пожала плечами и честно сказала:

– Не знаю. Я же не одна живу?

– А с кем?

– С папой, с мамой.

– Ну, – Шахов глянул на часы, часы показывали десять вечера, – ну, хоть тридцать минут?

– Хорошо, – согласилась она, глядя ему прямо в глаза. Шахов посмотрел ей в глаза, взгляды встретились, и Лёшка глаза отвёл в сторону.

Лёшка на ноги поднялся, вздохнул глубоко, как обычно вздыхает человек в состоянии алкогольного синдрома или алкогольного опьянения, когда кислорода не хватает и надо сделать дополнительный вздох, вздохнул Лёшка, в окно посмотрел, в голову само собой пришло: «Что со мной происходит? Сам себя довожу, или Ирка моя довела?..» Вслух сказал:

– Ты в наш театр зачем пришла? Хочешь быть актрисой?

– Нет, – сказала она, – не хочу.

– Зачем пришла?

– Интересно.

– А быть кем хочешь?

– Не знаю.

– Ну, что-то тебе в жизни нравится?

– Нравится. Стихи писать нравится.

– Ну, это всем девчонкам нравится.

– Мне по-другому нравится.

– Так ты хочешь стать писателем?

– Не думаю. Это мой интерес к русскому языку.

– Что?! – чуть не упал Шахов, – Что ты сказала? Интерес к русскому языку?..

У него отвалилась челюсть, он забыл, что пьян, забыл про неверную жену, про то, что перед ним сидит девушка невинная, которая явно ему симпатизирует, забыл, что сам профессионально занимается писательским мастерством, поэзией, и в Республике Коми его знают как именно талантливого и настоящего поэта. Забыл про всё, хорошо хоть, вовремя челюсть нижнюю подобрал. Здесь Аида внезапно спросила:

– Можно, я сниму кофту? У Вас очень жарко.

Он глянул на её кофту шерстяную, потом глаза его опустились вниз на её высокую мини-юбку, на обнажённые красивые ноги в тоненьких чулках, сказал:

– Можно. Заголяться можно по полной, я всё равно ни на что не способен. По крайней мере, так говорит моя жена.

Аида сняла кофту и осталась в какой-то очень откровенной блузе без рукавов, руки её с тонкой кожей оголились по плечи, на груди был вырез, который то ли заканчивался, то ли начинался массой пуговичек, и Шахов понял, что жена его очень сильно ошибалась.

Аида села обратно в кресло, вновь посмотрела на Шахова, спросила:

– Почему Вы так удивляетесь, что человека может интересовать русский язык, если сами всю жизнь русским языком и занимаетесь?

– Ну… – начал он на очень хорошем русском, – ну… как бы… блин горелый, даже не знаю, как и сказать… не часто встретишь такого человека, чтобы в такие годы интересовался русским языком. Сейчас молодые люди интересуются иными вещами.

Аида на это улыбнулась ему своей тонкой улыбкой. Тонкая улыбка была потому, что губы её не вытягивались в стороны, а лишь уголки чуть приподнимались вверх. Она хотела что-то сказать, это было видно, Шахов тоже увидел, остановился, ждал. Аида сказала:

– Иван Бунин, – сразу сказал Шахов, – Москва, тысяча девятьсот пятнадцатый год. Я думал, будет Есенин, – произнёс несколько пренебрежительно, – Ну-у… удивила.

Вытащил свою бутылку водки, посмотрел остатки, зачем-то поболтал бутылкой по кругу, словно хотел весь алкоголь со стенок собрать, и прямо из горлышка допил всё.

– Борщ, – сказала на это Аида и кивнула на кухню. Шахов поплёлся в кухню.

– Ты будешь есть? – спросил он оттуда.

– Я ночью не ем, – ответила она.

Наевшись борща, Лёшка совсем опьянел, прилёг на диван, извинившись, и тут же уснул крепким, пьяным, беспробудным сном.

Утром он проснулся как обычно, выпил аспирин, как обычно, умылся, как обычно, погладил рубашку, как обычно, пошёл ставить чай, как обычно… на столе увидел вымытую тарелку из-под борща с ложкой в ней. То есть – посуду помыли, а на сушилку не положили. Лёшка глянул по сторонам, потом заглянул в холодильник, увидел кастрюлю и… вспомнил всё. Смешно, конечно. Борщ, как катализатор памяти: глянул на кастрюлю, и сразу стал быстрее всё вспоминать, что вчера было.

Лёшка вспомнил. Сел в кресло, посидел, встал, вышел в прихожую, посмотрел – всё как обычно. Что ж телефон-то у девушки не взял, сейчас бы поговорили… о стихах Бунина, к примеру. А ей надо? Надо, наверное, раз вчера приходила. Стоп! Она, вроде, не приходила, это же я её сюда затащил? За шиворот? A-а… вот у нас теперь как. Не обидел? Не мог. Не должен. Она мне понравилась. Не знаю чем, но понравилась, что-то в ней есть, а что – понять не могу. Только это ничего не меняет… Лёшка поднялся с кресла, достал из письменного стола курительную трубку, набил табаком и закурил прямо в комнате. Мягкий запах ароматизированного табака наполнил комнату, стало легче. Привычнее. Запах табака вернул его к действительности.

– Без Ирки всё равно жизни нет, – сказал он себе, выпустив дым перед собой, пустыми глазами посмотрел куда-то в окно далёкое, повторил: – без Ирки всё равно жизни нет… нет, и не будет… уже понятно… что делать? Жить рогоносцем? Простить? Понять, простить? Пошлость какая. Но что-то делать надо ведь? Будем рассуждать так: если без Ирки жизни нет, надо жить с Иркой… какая есть… может, мне ей морду бить? А что? Говорят, помогает многим бабам. А мне поможет? А мне эт-то не помо-ожет, – уже рассуждал он, – мне такое точно не поможет. Врезать разок можно, а бить женщину любимую нельзя, даже за такое… Иначе ты вообще и не мужик… да и не был им никогда. Так… животное с первичными половыми признаками.

Он погладил брюки, трясущимися руками достал какой-то «антипохмелин», выпил ещё и его, стало полегче. Собрался и отправился во Дворец культуры в народный театр. Днём здесь было пусто, в зале, где они всегда репетировали, было прохладно, это благотворно сказалось на голове. Голова сразу заработала. Он посмотрел на кресло, где вчера сидела Аида, потом вспомнил, что кто-то из его парней хотел за ней поухаживать, подать куртку, что ли?.. Она как-то сказала… сама одеваться умею?.. Может, и так. А потом попросила его? Мило. Зачем ей это всё?

И всё же – Ирина. Что делать? Как Аида сказала: «Брать себя в руки»? Ну, так хорошо, сейчас возьму. Сейчас. Сейчас! Взял!

Лёшка достал телефон, набрал одну из подруг своей супруги. Нажал кнопку соединения. Гудков почти не было, Наташа ответила сразу, голос у неё был ядовитый, злой, ехидный, мерзкий в общем, как у любой подлой бабы.

– Привет, – сказал довольно тускло, – Ирка у тебя живёт?

– Тебе-то что? – спросила она так, словно только что ухохатывалась от смеха по поводу его «рогов».

– Не мне-то что, – поправил её вежливо Лёшка, – а Ирка у тебя живёт, спрашиваю?

– У меня живёт мой муж, мой ребёнок, а где живёт наша несчастная подруга, я не знаю! Господи, да если бы у меня!.. Да если бы мой… да я бы! Я бы!..

Лёшке стало гадко, он взял и сказал самое противное, на которое был способен:

– Что – ты бы? В зеркало на себя посмотри!..

И телефон свой отключил. Отключил не потому что боялся каких-то скабрезных или ругательных ответов, просто, когда говорить ему с тем или иным человеком было не о чем, Лёшка всегда телефон выключал. Если вам есть что сказать – перезвоните, я послушаю.

Посмотрел адресную книгу телефона дальше, нашёл ещё одну подругу Ирки, набрал номер. Гудки шли столь долго, словно к телефону хозяйка шла через парфюмерный магазин.

– Привет, Лариса, – сказал он тускло, – Ирка у тебя… живёт?

Лариса тяжело вздохнула.

– Где ж ей жить, Лёша? Не на улице же? – ответила спокойно, без нервов, только, может, с желанием помочь обоим разобраться в ситуации.

– Сейчас где она?

– Сейчас на работе, – удивилась Лариса, – вечером будет. Что ж ты жену выгнал, хоть бы смену белья дал?..

– Да она сама ушла, – смущённо рассказал он, – она… как это… поднялась, в общем, тут «скорая» была… она поднялась, в общем… ну и сразу в двери.

– В шоке была. Бить нельзя женщин.

– Я знаю. Я не бил… я случайно… я сам в шоке.

– Согласна. Понимаю.

– Я думал… убил. Потому врачей и вызвал.

– Ну да, – согласилась Лариса, – а она ожила и ушла. Всё нормально. Сам теперь что думаешь?

– Не думается ничего. Не знаю.

– Так не может быть, что-то думаешь.

– Думаю.

– Будешь с ней жить?

Вместо ответа Лёшка что-то прорычал невнятное.

– Тут мне рассказали, что ты вчера с какой-то девочкой гулял до дома своего.

– Бо-оже, – протянул Лёшка, – уже!

– Могу тебе сказать так: ты думай, что будешь делать дальше, всё ведь от тебя зависит, правильно? А об Ирине не беспокойся, жить ей есть где. Не пропадёт.

– Спасибо.

Разговор закончился, Шахов кнопочку нажал, после чего принялся шить на машинке шторы для спектакля. Скоро пришёл режиссёр, и они начали разработку интерьера для новой пьесы.

Ближе к вечеру, когда последний алкоголь начал покидать дурную кровь Шахова, злость на супругу начала кипеть заново. Он проклинал Ирину, проклинал её скороспелого любовника, которому она отдалась не потому, что полюбила, а потому, что захотелось. Она с ним сошлась не потому, что у них что-то общее в жизни, или схожесть каких-то… да что там говорить?.. Просто захотелось переспать с другим мужиком, да и всё! Сучка!

Ввечеру стали подтягиваться некоторые члены народного театра, кто-то пиво принёс, кто-то потом сгонял за водкой. У кого-то нашёлся домашний пирог с яблоками, потому как у кого-то был сегодня день рождения. День рождения не отмечали, но пирог с яблоками под водку и под чай пошёл хорошо. Шахова немного отпустило, но голова горела ещё яростней. Эта волна ярости была неуправляема. Лёшке вновь захотелось найти ружьё и застрелить подлеца Сашку Парфёнова, что ему всю жизнь испоганил, за минуты испоганил! Завалил супругу в кровать, и жизнь Шахова покатилась к лешему!

Лёшка вновь позвонил другу Витальке, вновь попросил ружьё. Виталька вновь ружьё не дал, потому как был не дурак и уголовную ответственность за своё охотничье оружие нести не хотел, даже если и был согласен, что Парфёнова следует застрелить. Шахов стал прорабатывать мысль, что, кроме ружья, есть ещё и холодное оружие, которое сегодня можно купить где угодно, но пачкаться поганой липкой кровью этой сволочи он не хотел. Но всё-таки та мысль, что выход из позора при помощи ножа есть, не оставляла…

Ведя эти внутренние рассуждения, Лёшка сидел у окошка, курил трубку с ароматическим табаком, что было строго запрещено во Дворце культуры, но режиссёр на свой страх и риск, зная положение Шахова, разрешал ему иногда баловаться. Так вот в этот самый миг, когда сознание Лёшки уже проработало: где и как он подстережёт подонка Парфёнова и как он ему сунет нож под ребро… на голову Шахову легла маленькая тонкая ладонь. Шахов затравлено обернулся – перед ним стояла Аида.

– Привет, – сказала она, – у тебя такая голова горячая. Температура?

Шахов даже не понял, что с ним произошло. Он просто забыл сразу и Парфёнова, и нож, и свою попытку к убийству человека, он забыл всё. Он не совсем даже осознал, что случилось, просто почему-то рядом с этой девочкой захотелось жить.

– Голова болит, – соврал он, – может, давление?

– Не мудрено, – улыбнулась она ему одними уголками губ, – вчера столько выпить.

– Сколько?

– Бутылку.

– Это много?

– Это очень много.

– Ну да. А я… я не очень вчера…

– Не очень, только воротник у куртки пришлось подшивать. У Вас руки железные.

Странное дело, рядом с этой девочкой Шахов чувствовал себя мужчиной, а рядом с Ириной в последнее время – тряпкой.

Он глянул по сторонам: никто не видит? Взял её за руки, сразу за обе, посмотрел ей в глаза, едва-едва взгляд ответный выдержал и спросил:

– Слушай, ты в школе учишься ещё или…

– В школе, – сказала она.

Шахов головой мотнул, как молодой бычок, которому что-то не понравилось, руки девчонки отпустил, сказал куда-то, но чтоб она услышала:

– Что ж ты такая маленькая?

Она на это улыбнулась, вновь так же, легко и тонко, улыбнулась и сказала:

– А какая разница? Разве для Вас это сейчас важно?

– Я не знаю, что для меня сейчас важно. Минуту назад для меня было важно найти ружьё… хотел вот холодным оружием обзавестись.

Аида даже бровью не повела. Посмотрела на Шахова серьёзно, даже более чем серьёзно, положила вновь руку ему на голову и сказала:

– Вот я и говорю: у Вас температура.

Лёшка удивился – он её за руки прежде, чем взять, три раза по сторонам глянул – не видит ли кто? Она делала всё столь естественно и столь откровенно, что вряд ли кто мог подумать о какой-то пошлости в её намерениях. Что ж за баба такая? Тьфу, ты, девчонка!

– Напьюсь! – сказал Шахов решительно, словно собирался, по меньшей мере, напиться перед боем с Левиафаном.

– Похоже, – сказала на это Аида.

– Напьюсь и убью его! – прошептал злобно он, забывшись, смотрел в сторону в пол, словно там уже видел поверженного с ножом в боку Парфёнова, – Убью, собаку!..

– Это несложно, – сказала ему Аида вслух.

Лёшка очнулся, глянул на неё, словно узнавая – она, не она? Потом удивлённо спросил:

– Убить не сложно?

– Конечно. Сзади подкрался, сунул нож под ребро… и всё!

Лёшка опешил. Таких слов никак не ожидал. Ожидал сожаления, мольбы о том, что делать этого не надо, девчачьих хлюпостей до слёз, что называется. Ожидал каких-то слов, что должны были его остановить от таких действий, ожидал… всего ожидал, только не этого.

– А что сложно? – несколько запальчиво спросил он, уже понимая, что сегодня не просто напьётся, а вдрызг напьётся, потому как иначе… иначе… он не знает, что может сотворить.

– Сложно человеком остаться, – сказала Аида.

– Он попрал мою честь, я должен отмстить! – чуть ли не гусарским голосом произнёс Шахов.

– Он насиловал?

– Нет.

– Тогда он ничего не попрал, – разумно сказала она, – он просто поиграл в мужчину-ловеласа.

– Так! Внимание! – раздался голос режиссёра, – Всех прошу сюда!

Этот голос отвлёк Шахова от Аиды, и он вновь прошипел:

– Убью-ю!

После репетиции, которая свелась сегодня к прочтению новой пьесы, обсуждению, кому лучше какая роль подходит, кто не против, расходились обычно. К Аиде никто не подошёл из парней. Но, когда он сняла свою куртку летнюю с вешалки, Шахов специально оказался рядом. Аида повернулась и попросила:

– Подержите?

Он подержал, помог девушке одеться. Вышли они вместе. Вместе пошли по вечернему посёлку. Светило вечернее солнце, светило ещё высоко, до полуночи было ещё очень далеко, потому солнце было далеко от горизонта. Ночью оно сядет на горизонт, сядет на пару часов на северной стороне, прокатится по ней и на той же северной стороне начнёт свой восход часа в два ночи. Полярный день.

Так получилось, что выходили все вместе, но остались они опять вдвоём. Проходили мимо магазина, время было, Шахов сказал:

– Я зайду.

– Так не можете?

– Так с ума сойду. Или ещё хуже…

– Лучше пить, – сказала Аида.

– Откуда столько мудрости в женщине.

– Я не женщина ещё, – сказала Аида, будто напомнила.

Он промолчал, просто завернул в магазин. Она за ним не пошла. Он вошёл один. Купил водки и всё, что надо было ещё. Отсутствовал минут пятнадцать. Вышел… Аида стояла напротив входа. Ждала. Он подошёл, спросил:

– Почему не ушла?

– Я Вам нужна? – спросила она тихо.

– А почему всё же не ушла?

– Я Вам нужна сегодня? – спросила она.

– Нужна, – сказал он, – возьмёшь меня под руку?

Дома, сидя на кухне, после второго полстакана, Шахов признался:

– Когда шёл с тобой под руку, такое впечатление, что меня вёл куда-то ангел.

Аида улыбнулась, глаза опустила и так сидела долго-долго. Пока Шахов закусывал, она молчала, здесь он вдруг спохватился, сказал, что совсем из ума выжил, даже чаю девушке не предложил. Она согласилась пить с ним чай, только если он не станет пить хотя бы в это время водку. Он согласился, и они долго сидели, пили чай.

После чая Шахов внезапно впал в депрессию. Внезапно вспомнил жену, ребёнка, прошлую жизнь, которая была прямая и лёгкая, как утренняя дорога для путника. Вспомнил, как все годы сам себе с удовольствием признавался, как признавался жене, ребёнку, что он однолюб, что он не сможет воспитывать второго ребёнка, потому как любит только этого, как он не сможет никогда второй раз жениться ни при каких обстоятельствах, потому как он однолюб, и кроме его Ирины, в мире больше нет ни одной женщины… Всё вспомнил и вспомнил, как в одну секунду, в одно признание, в один телефонный звонок всё рухнуло, всё… ничего не осталось, ничего. Нет, ребёнок остался и даже ребёнок согласился остаться с ним, но… какая это семья, когда мама… когда их мама… когда его Ирина… Почему? За что? Кто ему разрешил, этому Парфёнову? Кто позволил? Разве он хоть раз глянул косым глазом на его Любу? Разве он… За что? За что?..

В душе начала разгораться злоба, он посмотрел на стойку с длинными кухонными ножами, стал вспоминать, как лучше пройти к Парфёновым домой.

– А хотите, я с Вами водки выпью? – вдруг раздался голос Аиды.

Шахов очнулся. Глянул на неё через стол, глянул так, словно пригвоздил её к месту. Потом сказал:

– Завтра что – воскресенье?

– Да.

Он опустил глаза в стол и попросил, по-мужски уверенно, но попросил:

– Не уходи?

Она промолчала. Глаза тоже опустила вниз. Так сидели несколько секунд, потом Аида спросила тихо:

– Вообще? Да утра не уходить?

– Да, – сказал Лёшка, – до утра. Не бойся меня, я…

– Я не боюсь ничего, – сказала Аида, – надо что-то для папы с мамой придумать.

– Так остаёшься?

– Остаюсь… а то Вы ещё что натворите сегодня…

– Да-а, – промычал Шахов с очень серьёзными нотками.

Что придумала для папы с мамой Аида, для Лёшки осталось загадкой. Она говорила из комнаты, когда он попросил у неё разрешения выпить на ночь ещё полстакана водки. Она разрешила, только просила её не обманывать. Шахов выпил полстакана, посмотрел на бутылку и с удивлением обнаружил, что полбутылки водки осталось. Загадку эту он разгадывать не стал. Просто пошёл в ванную комнату, принял там контрастный душ. Вышел в трико и футболке. Аида сидела в кресле, смотрела на него. Он остановился, замер на ней глазами, он не знал, как ей сказать, что сказать, хотел постелить в комнате свой дочери, она поднялась с кресла, подошла к нему вплотную, произнесла тихо, словно на эшафот собиралась:

– Н-ну… дайте мне какое-нибудь полотенце, что ли?

Из ванной она вышла практически голая, в одних тонких трусиках, что называют обычно словом «танго», завёрнутая в полотенце.

– Я могу тебе постелить в другой комнате, – начал Шахов.

Она обернулась и просто убила его своими голубыми глазами, сказала:

– А зачем тогда оставаться?

Сбросила с себя полотенце, стоя к нему спиной и аккуратно, удивительно грациозно забралась под одеяло супружеской постели. Шахов себя не помнил, никого бы не пустил на супружеское ложе, но вот её?.. Кто она? Кто она, эта Аида? Спаситель? Кто?..

Он быстро разделся и лёг рядом. Первые слова, которые произнёс, любой мужик назвал бы идиотскими, но он их сказал:

– Если я к тебе не притронусь – не обидишься?

Она в это время лежала, укрытая до подбородка одеялом, глаза смотрели в потолок, глаза её сразу посмотрели на Шахова чуть насмешливо, так же тонко, как она могла улыбаться одними уголками губ, посмотрели эти глаза на Шахова и Аида ответила:

– Знаете… девушки или женщины часто ложатся в кровать с мужчинами не для того, чтобы заниматься с ними сексом.

– А для чего? – глупо спросил он.

– Для того, что многим мужчинам просто необходима рядом женская энергия.

Шахов приподнялся на локте, повернулся к ней боком, посмотрел в глаза ясные, девичьи, осторожно спросил:

– А ты для чего это делаешь?

Она долго не отвечала. Ответ она знала, просто не хотела говорить.

– Для чего ты это делаешь? – уже попросил он.

Аида повернулась к нему лицом, взгляд её был нежен и чист, она ответила:

– Я Вас люблю.

Шахов окаменел. Он не помнил, сколько так пролежал на локте, смотря в эти глаза, не помнил, сколько она смотрела на него, не отрываясь, потом тихонько опустился на бок и лёг рядом, смотря на неё. Аида спокойно перевернулась на бок, и глаза их вновь встретились.

– Что делать? – спросил он кого-то.

– Ничего делать не надо, – сказала Аида, – ничего делать не надо специально. Вы любите свою жену и жить без неё не можете, Вам надо просто выжить и всё, а потом у Вас всё будет хорошо… или более-менее хорошо.

– Откуда знаешь?

– Вижу.

– Можно, обниму?

– Обнимите, – разрешила она сразу.

Шахов притянул голый торс девчонки к себе, прижал изо всех сил и так держал столь долго, что она даже сказала:

– Жаль, что я не родилась тридцать два года назад.

Сон пришёл к ним внезапно, сразу к обоим. Уснули оба.

Ночью Шахов не просыпался и похмеляться на кухню не ходил. Проснулся утром. Проснулся разбитый, словно на нём ездили всю ночь, увидел перед собой Аиду, с которой до пояса сползло одеяло, глаз не мог оторвать от девчонки, потом поймал себя на мысли, что начинает увлекаться. Аида словно почувствовала его взгляд, глаза открыла, посмотрела на него, спросила:

– Как себя чувствуете?

– Хорошо.

– Отвернитесь, пожалуйста, я в ванную схожу?

Он отвернулся. Пока она была в ванной, оделся. Потом пили чай на кухне, потом он зачем-то взял её на руки и отнёс в комнату, усадил в кресло, встал перед ней на колени, сказал:

– Спасибо тебе.

Она отнеслась к этому спокойно. Сложила руки у груди, опёрлась локтями о колени и таким образом стала чуть ближе к коленопреклоненному Шахову. Потом вздохнула прерывисто, как вздыхают женщины после долгих рыданий, и сказала:

– Где Ваша жена сейчас, знаете?

– Должна быть у Ларисы. Это наша подруга общая. А что?

– Я съезжу, поговорю с ней.

– С Ларисой?

– С женой Вашей.

– С женой? – отшатнулся Шахов и уже немного злобно спросил: – Зачем?

– Затем, что Вам это необходимо. Вам необходимо найти путь обратно. Любой. Вы без жены жить не будете. Как мне найти Ларису?..

– Нет, нет, это плохая мысль, – сказал Шахов на каком-то непонятном языке. Аида мигом уловила подделку, молвила:

– Вот уж не ожидала, что сам Шахов заговорит фальшивым языком американских фильмов. Говорите, где живёт Лариса, я прямо сейчас съезжу, пока все дома сидят, никуда не отправились.

Когда на пороге квартиры Ларисы выросла фигура милой, не очень весёлой девушки, Лариса подумала, что принесли телеграмму. Но девушка попросила разрешения войти, когда вошла, сказала:

– Меня зовут Аида. Я к Ирине.

Лариса быстро прошла в комнату, что-то там кому-то сказала, тут же в прихожую вышла молодая, броская, очень миниатюрная женщина, осмотрела Аиду, брови немного нахмурила, подозрительно спросила:

– Что Вы хотели? Я – Ирина.

– Мы можем где-нибудь поговорить? – спросила Аида.

– О чём, девочка?

– О Вас и Вашем муже, – пояснила девочка.

Ирина хотела рассмеяться, но не передумала, жестом хозяйки пригласила на кухню. Аида разулась и прошла.

Шахов сам привёз Аиду к Ларисе, рассказал, где и как найти квартиру и, пока Аида отсутствовала, всё это время ходил под окнами пятиэтажки, где жила Лариса, сжимая и разжимая кулаки. Делал он это не из какого-то злобного намерения, просто волновался. После прошедшей ночи он не хотел никого убивать, он не хотел мстить, не хотел ничего, кроме как попробовать начать всё сначала, попробовать восстановить всё, что было потеряно. Кто виноват? Да кто бы ни был виноват, если он не может без своей Ирины? Если он не может жить без своей Ирины, что ж теперь делать? Единственное, как сказала его Аида, остаться мужчиной. Остальное – чушь собачья для сплетников и мерзавцев. Вот теперь ходил Шахов сам не свой, желая только одного: чтобы эта девочка ещё раз спасла его жизнь. Ещё раз. Ещё раз. Один только раз. Дальше он сам, он сможет. Аида, Аида, Аида…

– Знаете, Аида, так бывает, когда женщине за тридцать, так бывает… не со всеми, конечно, но вот со мной случилось… что теперь сделаешь? Потеряла голову. Потеряла голову, и всё. Какие могут быть оправдания? Нет, оправдаться можно всегда, найти причины, только я не буду. Просто сорвалась баба и увлеклась другим мужиком. Вам трудно в это поверить, наверное, у Вас сейчас возраст невинности, возраст романтичности, влюблённости, принцев на белых лошадях, Вы меня не поймёте. А так бывает. Да, есть муж, плохой – хороший, не в этом дело, просто захотелось что-то изменить, сменить, я не знаю, как сказать… гормоны, мать их!.. Если бы вы знали, сколько я себя уже раз прокляла? Если бы Вы знали, сколько я себя уже раз прокляла?! – Ирина сорвалась в рыдания.

Уходя, Аида сказала:

– Вы сегодня домой возвращайтесь. Он Вас ждёт. Только он сам боится этого. Самого гордость гложет. Вы возвращайтесь, Вы ведь женщина, значит, умнее. Просто приходите домой, поздоровайтесь и попробуйте поговорить, у Вас получится.

И ушла. Ирина хотела поговорить ещё, но девчонка ушла.

Шахов привёз Аиду обратно в посёлок, подъехали к Дворцу культуры, здесь вышли, решили пройтись. Аида сразу сказала:

– Она сегодня вечером приедет домой. Если Вы однолюб, если Вы её любите, не вспоминайте ничего. Просто поговорите? У Вас получится.

– В театр сегодня зайдёшь?

– Может быть, – сказала она, но он понял, что не зайдёт. Он вдруг понял, что видит её в последний раз. Они стояли прямо перед входом во Дворец, он взял её за руки и спросил очередную глупость:

– Зачем тебе всё это?

Она пожала плечами, что означало – а разве Вы не знаете?

– Зачем тебе всё это?

– Я Вас люблю, – сказала она.

– Откуда ты меня любишь? Мы знакомы несколько дней.

– Это Вы знакомы несколько дней, а мы знакомы давно, – ответила она, – я пойду. Я дома сегодня не ночевала, меня ругать будут.

Этим вечером Ирина вернулась домой. Этим вечером Аида в театр не пришла. Не пришла она и на следующий день. И на следующий. И потом. И никогда.