Юзеф Бек (крайний слева) и Иоахим Риббентроп (крайний справа).

Польский Vickers Е входит в чехословацкое Заользье, октябрь 1938 г.

 

Мюнхенского сговора могло не быть

После аншлюса Австрии пришла очередь Чехословакии. Тем более, что первая акция, усилив стратегические позиции Германии, создавала предпосылки для второй. Берлин вдохновляла и та легкость, с которой удалось осуществить аншлюс. И уже в конце марта 1938-го Гитлер на встрече с Генлейном заверил того в решимости «разобраться» с «чехословацкой проблемой» в ближайшее время.

21 апреля Гитлер обсудил с начальником штаба верховного главнокомандования вооруженными силами Кейтелем план военного разгрома Чехословакии. Оставалось найти подходящий повод. В качестве одного из вариантов рассматривалось «убийство немецкого посланника после антигерманской демонстрации». Само собой, параллельно были пущены в ход все возможные средства для нагнетания ситуации вокруг (на внешнеполитической арене) и внутри Чехословакии.

Но Гитлера ожидал неприятный для него сюрприз: обеспокоенная военными приготовлениями, а также вполне определенного толка внешнеполитической активностью Германии в мае 1938-го Прага осуществила частичную мобилизацию. Франция, Англия и СССР одобрили эти меры, публично подтвердив готовность выполнить свои обязательства согласно имевшимся договорам о помощи Чехословакии.

В связи с этим на экстренном заседании в Бергхофе 22 мая Гитлер объявил высшему военно-политическому руководству, что ситуация заставляет остановить все приготовления относительно атаки Чехословакии. Теперь в качестве возможного срока нападения Гитлер обозначил осень 1938-го. «Майский кризис» так глубоко уязвил Гитлера, что тот на несколько дней уединился от публики в горной резиденции, а впоследствии не раз вспоминал, какой «сильный удар по престижу» он получил в те дни.

Но своих планов Гитлер, конечно же, не оставил. В июне 1938-го вблизи границы с Чехословакией были проведены крупные военные маневры. Ускоренными темпами возводились укрепления Западного вала.

В этот момент в среде высшего германского военного руководства созрел антигитлеровский заговор — на почве опасений большой войны, в которую Гитлер втягивал Германию и к которой та, по убеждению генералов, была не готова. И не только военные были недовольны планами Гитлера атаковать Чехословакию, но к заговору в той или иной мере примкнули и представители разведки (начальник центрального отдела абвера полковник Ханс Остер) дипломаты (например, статс-секретарь фон Вайцзеккер), политики (Эвальд фон Кляйст-Шменцин), промышленники (Ханс Бем-Теттельбах).

Целую серию докладных, предостерегающих Гитлера от военных приготовлений, составил генерал-полковник Бек, начальник штаба сухопутных войск. Наиболее известной стала его записка от 16 июля 1938-го, в которой он обращал внимание на опасность большой войны, на незначительный оборонительный и мобилизационный потенциал Германии, заключив, что ей ни в коем случае не выдержать той борьбы «не на жизнь, а на смерть», если она бросит вызов миру.

Беку удалось заручиться поддержкой у главнокомандующего сухопутными силами Браухича. На специально созванном 4 августа 1938-го совещании высокопоставленных военных Браухич распорядился зачитать докладную Бека от 16 июля 1938-го. К концу этого совещания его участники практически единогласно присоединились к выводам, представленным в записке Бека. Возникла идея написать коллективное письмо протеста Гитлеру. Но затею сорвал Браухич, на словах поддерживавший резоны своего начальника штаба. Вместо этого он передал докладную Бека Гитлеру. 18 августа 1938-го, когда Гитлер в очередной раз подтвердил, что несмотря ни на что намерен решить вопрос с Чехословакией посредством силы, Людвиг Бек подал в отставку.

Сменивший Бека Гальдер, однако, придерживался тех же взглядов — о неготовности Германии к войне, о чем заявил Браухичу сразу после назначения. Иными словами, генеральская фронда продолжалась. К концу сентября на сторону заговорщиков окончательно встал и главнокомандующий сухопутными силами Браухич. Сигналом к аресту Гитлера должен был стать его (Гитлера) приказ атаковать Чехословакию (акция намечалась на 1 октября). Но известные решения, принятые в Мюнхене, лишили основы план заговорщиков.

Поведение германских военных наглядно демонстрирует, насколько сильно опасались тогда в Германии войны. И не только военные. Угроза войны в не меньшей степени волновала и самого Гитлера, несмотря на его публично выказываемую полную решимость применить силу. Он тоже колебался. О «майском кризисе» говорилось выше. Но и в сентябре его можно было удержать.

27 сентября 1938-го, дабы воодушевить массы и заручиться их поддержкой войны, Гитлер отдал приказ 2-й моторизованной дивизии, направлявшейся к границе Чехословакии, пройти торжественным маршем по столице рейха, по Вильгельмштрассе (на этой улице располагались правительственные учреждения рейха, в т. ч. рейхсканцелярия). Но спектакль не удался.

Известный американский историк Уильям Ширер, бывший в то время корреспондентом в Берлине, запишет в своем дневнике: «Я вышел на угол улицы Линден, где колонна поворачивала на Вильгельмштрассе, предполагая увидеть огромную демонстрацию. Я представлял себе сцены 1914 года, о которых читал когда-то, как восторженные массы на этой же самой улице бросали цветы марширующим солдатам, а девушки подбегали и целовали их. Несомненно, этот час был выбран сегодня, чтобы застать сотни тысяч берлинцев, выходящих из своих учреждений в конце рабочего дня. Но они быстро исчезали в метро, отказываясь смотреть на все это, а горстка людей, стоявших на краю тротуара в полнейшей тишине, не способна была найти и слова приветствия своим уходящим на славную войну молодым людям. Это была самая впечатляющая антивоенная демонстрация, которую я когда-либо видел. По слухам, сам Гитлер был в ярости. Я недолго простоял на углу улицы, когда от здания рейхсканцелярии на Вильгельмштрассе пришел полицейский и прокричал немногочисленным прохожим, стоявшим на обочине, что фюрер проводит с балкона смотр войск. Некоторые двинулись посмотреть. Я тоже пошел взглянуть. Гитлер действительно стоял там, а на улице и громадной площади Вильгельма не было и двухсот человек. Гитлер выглядел сначала мрачным, потом злым и вскоре ушел с балкона внутрь здания, оставив свои войска маршировать без присмотра. От того, что я увидел сегодня, вновь вспыхнула слабая вера в немецкий народ. Они совершенно не хотят войны».

Германия не готова к войне ни в военном отношении, ни в моральном.

А в это время в Чехословакии мобилизован 1 миллион человек. Франция и Англия поддерживают этот шаг. Приближается объявленный самим Гитлером срок атаки Чехословакии — 1 октября. А переговоры с англо-французами (прежде всего с англичанами) зашли в тупик. 25 сентября Гораций Вильсон заявляет Гитлеру, что Англия будет вынуждена предпринять военные меры, если Франция придет на помощь Чехословакии.

26 сентября внешнеполитическое ведомство Великобритании выпустило коммюнике по итогам англо-французского совещания, в котором был упомянут СССР как сторона, участвующая в противодействии развязыванию войны в Европе. Незадолго перед тем состоялось неформальное закрытое собрание ряда влиятельных депутатов обеих британских палат. По итогам этого заседания была единогласно принята резолюция, в которой говорилось, что собрание «приветствует факт установления прямого контакта между правительствами Англии и СССР (имелись в виду переговоры Литвинова и лорда хранителя печати Де ла Варра в Женеве; о них чуть ниже. — С. Л.), верит, что отныне будет поддерживаться тесное политическое и военное сотрудничество между британским, французским и Советским правительствами, и надеется, что Гитлеру еще до совершения им непоправимого шага будет ясно дано понять, что три названные державы выступят единым фронтом против германского нападения на Чехословакию». Эта резолюция была передана Галифаксу.

«Упоминание СССР в коммюнике Форин Офиса, выпущенном после второго англо-французского совещания (26 сентября), — телеграфировал (29.09.1938) в Москву советский полпред в Великобритании Майский — явилось результатом прямого требования Черчилля и его группы. Галифакс внес соответственное место по настоянию Черчилля в присутствии Чемберлена, который не нашел возможным возражать. Черчилль считает, что названное коммюнике, впервые заговорившее о возможности совместных действий трех великих держав, произвело отрезвляющее впечатление на Гитлера и даже будто бы является поворотным моментом в развитии событий».

И вечером 27 сентября Гитлер диктует примиренческое письмо Чемберлену, в котором обещает дать гарантии существования Чехословакии, завершая свое послание призывами к «здравому смыслу» .

Гитлер блефовал, но боялся войны! Он опасался перерастания ситуации в большой конфликт даже перед перспективой быть вовлеченным в войну только с западными державами.

Представим, в какой ситуации оказался бы третий рейх, если бы стоял перед перспективой еще и восточного фронта! Очевидно, в таких условиях Гитлер и не решился бы обострять ситуацию вокруг Чехословакии. Совсем с других позиций с Гитлером вели бы переговоры Париж и Лондон. Более уверенно чувствовала бы себя Прага.

Всего и требовалось, чтобы против агрессии выступила Польша. Если и не заявила официально, что, руководствуясь союзническими обязательствами перед Францией, выступит на ее стороне в случае военного конфликта, то хотя бы заняла позицию благожелательного (в отношении противников агрессии) нейтралитета. Хотя бы публично не исключила, что может пропустить советские войска через польскую территорию. Или вообще осталась бы в стороне, но не препятствовала бы организации «румынского коридора» для прохода РККА на помощь Чехословакии.

От позиции Польши, от возможности советских войск войти в непосредственное соприкосновение с агрессором (т. е. гитлеровскими войсками) — зависело решение колеблющегося руководства Франции выступить на защиту Чехословакии. А вслед за Францией вынуждена была бы выступить и Англия. И уж конечно, союзнические обязательства и перед чехами и перед французами выполнил СССР.

Франция далеко не сразу встала на позиции соглашательства с Гитлером по вопросу раздела Чехословакии. Так, сразу после аншлюса Австрии французское правительство дало «твердые заверения» Праге, что «в случае нападения Германии оно немедленно окажет помощь, предусмотренную чехословацко-французским договором» — об этом 15 марта 1938-го проинформировал советского замнаркома индел Потемкина чехословацкий посланник в Москве Фирлингер.

Для выступления СССР в защиту Чехословакии было необходимо, чтобы выступила Франция. Советско-чехословацкий договор о взаимопомощи от 16 мая 1935 г. предполагал, что обязательства взаимной помощи между сторонами будут действовать между ними, если помощь жертве нападения будет оказана со стороны Франции (т. е. СССР был обязан помочь Чехословакии, если ей помогала Франция, и, соответственно, наоборот — Чехословакия обязана была оказывать помощь СССР, если на его защиту выступала Франция).

16 марта 1938 г. Фирлингер телеграфировал в МИД Чехословакии о том, что и Литвинов от имени советского правительства сделал соответствующее заявление: «Само собой разумеется, СССР выполнит свои союзнические обязательства». Советский нарком выразил при этом уверенность, что «какой-нибудь коридор найдется». Имелся в виду коридор для РККА, по которому советские войска смогли бы прийти на помощь Чехословакии и Франции. Очевидно, Литвинов рассчитывал, что перед угрозой гитлеровской агрессии в таких странах, как Польша и Румыния (территории которых отделяли СССР от Германии и Чехословакии), возобладает здравый смысл и элементарное чувство самосохранения.

17 марта 1938 г. министр иностранных дел Чехословакии Крофта «приветствовал» перед советским поверенным в делах СССР в Праге вышеуказанное заявление Литвинова, отметив, что с Францией и Советским Союзом Чехословакия чувствует себя достаточно уверенно. «Позиция СССР и Франции по отношению к Чехословакии и позиция СССР по литовскому вопросу значительно охладили пыл Германии, и положение Праги в настоящее время значительно улучшилось».

Более того, как указал Крофта, ссылаясь на имевшуюся у него информацию, «под влиянием событий настроение Румынии серьезно изменилось» и что в Бухаресте задумались относительно усиления своих связей с Чехословакией «и, по-видимому, также с Советским Союзом».

В рамках процесса подготовки к коллективным действиям для отражения немецкой агрессии 28 марта 1938 г. в Чехословакии побывала представительная военная делегация СССР во главе с маршалом Куликом, которая была принята начальником генерального штаба чехословацкой армии армейским генералом Крейчи.

Франция выражала готовность оказать военную помощь Чехословакии во время «майского кризиса». Характерны две беседы, проведенные советскими дипломатами с высшим руководством Франции 25 мая 1938.

Так, нарком Литвинов встречался с главой французского МИД Бонне, который заявил: «В течение ближайших трех месяцев в германо-чехословацких отношениях должен наступить кризис, в связи с чем Франция объявит мобилизацию, (выделено мной. — С. Л.) Что же намерен сделать СССР?».

В ответ советский нарком отметил, что проблема не новая, что она предвиделась еще в момент заключения советско-чехословацкого пакта. Известно, что СССР от Германии отделяют Прибалтика, Польша и Румыния. Однако только советского «воздействия на эти страны недостаточно, чтобы они позволили нам оказать содействие Чехословакии, Очевидно, требуются более сильные дипломатические меры давления, в которых должны участвовать и другие государства». Естественно, в первую очередь имелось в виду давление Франции, состоявшей в союзе с Польшей.

В тот же день полпред СССР во Франции Суриц «переговорил с Даладье». Основная часть беседы была посвящена Чехословакии. Даладье отметил, что «первая фаза выиграна» (имелось в виду отступление Гитлера в ходе «майского кризиса»), но события будут иметь продолжение. Французский премьер известил советского полпреда, что хотя Париж и Лондон дают Праге советы «об осторожности и благоразумии», тем не менее подчеркнул: «Французское правительство не собирается, однако, навязывать Праге политическое самоубийство и считается поэтому и с возможностью военного конфликта» (выделено мной. — С. Л.).

Т.е. и здесь видим настрой, прямо противоположный тому, каким он будет у французов 4 месяца спустя в Мюнхене.

Кейтель (Keitel) Вильгельм (22.09.1882-16.10.1946), германский военачальник, генерал-фельдмаршал (1940). В 1935–1938 гг. начальник военно-политического отдела военного министерства. С 4 февраля 1938 г. по 8 мая 1945-го начальник штаба верховного главнокомандования ВС. 8 мая 1945 г. подписал акт о безоговорочной капитуляции фашистской Германии. На Нюрнбергском процессе приговорен к смертной казни как один из главных военных преступников, повешен.

Бек (Beck) Людвиг (29.06.1880-20.07.1944), германский военачальник, генерал-полковник. С 1933 г. начальник войскового управления генштаба сухопутных войск, с 1935-го — начальник генштаба сухопутных войск. В августе 1938-го уволен в отставку. Один из руководителей неудачного заговора против Гитлера в 1944 г., арестован, покончил жизнь самоубийством.

Браухич (Brauchitsch) Вальтер фон (04.10.1881-18.10.1948), германский военачальник, генерал-фельдмаршал (1940). С 1932-го генерал-инспектор артиллерии, с 1933-го командовал 1-м военным округом, с 1935-го — 1-м армейским корпусом. С 1937-го командующий 4-й армейской группой. 4 февраля 1938 г. после отстранения генерала Фрича назначен главнокомандующим сухопутными войсками. После провала наступления на Москву уволен в запас 19 декабря 1941. В 1945-м сдался в плен английским войскам, умер в госпитале для военнопленных.

Гальдер (Halder) Франц (30.06.1884-02.04.1972), германский военачальник, генерал-полковник (1940). С 1936 г. в генеральном штабе сухопутных войск, с октября 1937-го — второй, с февраля 1938-го — первый обер-квартирмейстер. С сентября 1938 г по сентябрь 1942 г. — начальник генерального штаба сухопутных войск. С 1945-го — в американском плену. В качестве свидетеля давал показания на Нюрнбергском процессе.

 

Восточный вал Гитлера

Итак, еще весной 1938-го Франция полна решимости противостоять планам Гитлера относительно Чехословакии силой оружия. Собственно, она и сама, а тем паче во взаимодействии с союзной Чехословакией, имевшей довольно сильную армию, могла бы оказать достойное сопротивление германским войскам. Если бы при этом была возможность реализовать положения советско-французского и советско-чехословацкого пактов 1935 г., т. е. если бы РККА имела возможность прийти на помощь французским и чехословацким армиям, это значительно усилило бы решимость французов.

Нужен был коридор для прохода советской армии. По большому счету сам факт, что РККА имеет возможность подключиться к совместным действиям Франции и Чехословакии, усмиряюще подействовал бы на Гитлера. И вся история могла бы пойти совершенно иначе. Но для этого требовалась добрая воля Польши.

Эта проблема — каким образом СССР сможет помочь Чехословакии и Франции против Германии — постоянно обсуждалась в течение 1938 г.

В советской историографии часто проводился тезис, что вопросом невозможности СССР оказать реальную военную помощь (из-за отсутствия коридора) французское руководство пыталось прикрыть свои действия, направленные на поиск компромиссов с Гитлером. Конечно, ни Даладье ни Бонне не были образцами волевых руководителей (такими, скажем, как генерал Де Голль), но вполне отдавали себе отчет (и это видно из их вполне здравых высказываний в ходе дипломатических бесед), какая угроза создается для самой Франции в случае расчленения Чехословакии.

Займи Польша иную позицию, не препятствуй она проходу РККА, и Париж — даже с Даладье и Бонне — просто вынужден был бы защищать Чехословакию. Но…

Ремилитаризовав не без польской помощи Рейнскую зону, Германия стала возводить там систему оборонительных укреплений — т. н. Западный вал. А на другой стороне у Гитлера был Восточный вал — Польша.

Именно Польша приложила максимум усилий к тому, чтобы Гитлер не встал перед угрозой второго фронта, чтобы его руки были свободны в отношении юго-восточной Европы.

Вопросом о пропуске советских войск в Европу Франция озадачилась еще в марте 1938-го, в момент аншлюса Австрии. Это, в частности, прямо вытекает из упоминавшейся выше беседы главы французского МИД с польским послом в Париже от 27 мая 1938-го. Польский дипломат тогда посмел упрекать французов в том, что те не поддержали разбойничьи планы Варшавы в отношении Литвы, а вместо этого Франция «была поглощена вопросом о возможном проходе советских войск через чужие территории в случае войны с Германией».

Чем больше обострялась ситуация вокруг Чехословакии — тем активнее были усилия французов по обеспечению коридора для РККА. Но Польша — ключевое государство, от которого теперь зависела как судьба Чехословакии, так и возможность остановить захватнические поползновения Гитлера — выступала категорически против.

17 мая 1938-го начальник штаба верховного главнокомандования вооруженных сил Германии В. Кейтель направит в германский МИД письмо: «Иностранный отдел получил из надежного источника следующие сведения. На квартире маршала Рыдз-Смиглы 12.V. состоялось совещание с послами Лукасевичем (Париж), д-ром Папэ (Прага), Липским (Берлин), президентом страны и министром иностранных дел Беком. Целью совещания было принятие решения об отношении Польши к Чехии в связи с посредничеством французского посла Ноэля в пользу Чехии». Результатом этого заседания стало решение, что Польша ни при каких обстоятельствах не окажет помощи Чехословакии, даже под нажимом своих формально союзников французов.

22 мая 1938-го в беседе с главой МИД Франции Бонне польский посол в Париже Лукасевич категорически отвергнет любые варианты участия Польши в коллективных усилиях по предотвращению агрессии Гитлера. Так, на прямой вопрос Бонне — «Какова будет позиция Польши, если в результате неудачи усилий по примирению Германия нападет на Чехословакию?», Лукасевич без обиняков ответил: «Мы не пошевелимся».

Бонне зашел с другой стороны: «Какова будет позиция Польши в случае, если Франция, выполняя свои обязательства, вместе с Лондоном поддержит Чехословакию, на которую нападет Германия?». Лукасевич ответил, что этот вопрос в Варшаве изучали и пришли к выводу… что в этом случае Франция сама будет агрессором!

Польский посол сказал: «Польша имеет обязательства по отношению к Франции только на случай, если последняя подвергнется нападению. В рассматриваемой выше гипотезе агрессором оказалась бы Франция: отсюда возникнет совершенно новая ситуация, на которую никогда не делалось договорной ссылки во франкопольских отношениях. Поэтому Польша обязана официально зарезервировать свою позицию по этому вопросу; она не может брать никаких обязательств или давать какие-нибудь обещания».

Последняя туманная фраза будет воспринята в Париже как вероятность того, что Польша может ударить по Франции сообща с Гитлером (якобы защищая Германию от «агрессии»).

Наконец на вопрос об отношении Польши к СССР Лукасевич «самым категорическим образом» ответил, что «поляки считают русских врагами, что, если потребуется, они будут силой противостоять любому проникновению русских на их территорию и даже любому пролету русских самолетов».

25 мая 1938-го Литвинов напишет полпреду СССР в Чехословакии Александровскому о своих контактах в Женеве с главой французского МИД: «Бонне, вздыхая, заявил, что Польша и Румыния решительно сопротивляются пропуску наших войск».

О том же информировал французский премьер Даладье советского полпреда Сурица. 25 мая 1938 г. последний будет телеграфировать в НКИД, что, по сообщению главы французского правительства, Париж «все последние дни посвятил выяснению позиции Польши и Румынии». Но, к сожалению, «зондаж в Польше дал самый отрицательный результат».

Но мало того что Варшава даже не помышляла о возможности пропустить советские войска в Европу для противодействия агрессии Гитлера. Премьер Франции заявил: «Не только не приходится рассчитывать на польскую поддержку, но нет уверенности, что Польша не ударит с тыла». «Вопреки польским заверениям, — продолжил Даладье, — я не верю в лояльность поляков даже при прямом нападении Германии на Францию».

И, конечно, у Парижа были все основания рассматривать Польшу в качестве союзника гитлеровской Германии. Таким образом — в свете будущей капитулянтской позиции Франции в Мюнхене — заметим, что французы в 1938 г. оказывались не только перед проблемой, как обеспечить проход советских войск для помощи Чехословакии, но перед угрозой единого германо-польского фронта! По крайней мере французский генштаб воспринимал эту угрозу серьезно — имея перед глазами вполне прогитлеровскую позицию Варшавы на внешней арене.

К слову, у чехов — на основе уже их контактов с французами — была аналогичная информация: на Польшу рассчитывать нечего, хорошо, чтоб не выступила плечом к плечу с Гитлером. В частности, президент Чехословакии Бенеш заявил 18 мая 1938-го советскому полпреду Александровскому относительно потенциальных коридоров для РККА:

«Как должна попасть Красная Армия в Чехословакию? Скажем, через румынскую территорию. Румыния — союзник Чехословакии по Малой Антанте. Втягивать Румынию в подобный разговор на данном этапе прямо опасно. Сегодня ей еще нельзя настолько доверять…

Другая возможность — территория Польши. Разговор Чехословакии с СССР на эту тему едва ли был бы желателен для Франции. В частности, французский генеральный штаб все-таки считается с польской военной силой, хотя бы только в негативном смысле, как выразился Бенеш. Этим он хотел сказать, что французский генеральный штаб стремится минимум удержать Польшу от выступления на стороне Германии, в случае войны в Европе» (выделено мной. — С. Л.).

Показательно, что на Польшу как на союзника Гитлера смотрели в тот момент и американцы. Так, 22 мая 1938 г. посланник Чехословакии в Париже Осуский в телеграмме в Прагу сообщит: «Американский посланник сказал мне, что мы стоим на грани войны, которая уничтожит всю Европу, что это самое подходящее время для Германии, поскольку Польша и Румыния якобы выступят с войной против России».

Однако вернемся к обмену информацией между премьером Франции и советским полпредом в Париже. Накануне беседы с Сурицем у Даладье был предельно откровенный разговор с польским послом Лукасевичем, в ходе которого французский премьер «потребовал от поляков ясного и недвусмысленного ответа» — «с кем они в мирное и военное время».

Ответы польского посла снимали всякие сомнения: Польша с Гитлером!

«Он (Даладье. — С. Л.) спросил его (Лукасевича. — С. Л.), пропустят ли поляки советские войска. Лукасевич ответил отрицательно. Он спросил тогда, пропустят ли они советские аэропланы. Лукасевич сказал, что поляки откроют по ним огонь. Когда Лукасевич ответил отрицательно и на вопрос, придет ли Польша на помощь, если Франция после германского нападения на Чехословакию объявит Германии войну, то Даладье сказал, что не видит тогда смысла в франко-польском союзе и в жертвах, которые во имя его приносятся Францией. По секрету Даладье мне сказал, что он тут же после этого разговора распорядился приостановить все поставки и другие обязательства по договору с Рыдз-Смиглы», — телеграфировал Суриц в НКИД о деталях французского зондажа на польском направлении.

Французский премьер был возмущен недостойным поведением этого «союзника Франции» — Польши, а свое негодование выразил польскому послу в столь жестких выражениях, что, по словам Даладье, «Лукасевич ушел от меня, как ошпаренный, и пустил даже слезу»…

Обнадеживающе, правда, в тот момент выглядел французский зондаж в Румынии. В частности, Даладье сообщал Сурицу, что Комнен (глава МИД Румынии) заверил, что Румыния «окажет поддержку Чехословакии».

Однако эти намерения Бухареста не были твердыми и отражали всего лишь колебания румынской верхушки — на чью сторону встать. Довольно скоро Польша и Германия совместными усилиями перетянут Румынию на свою сторону. Так, уже 29 мая 1938-го Литвинов будет телеграфировать в полпредства СССР во Франции и Чехословакии о том, что в Варшаве достигнута договоренность с патриархом Мироном «о совместных действиях Польши и Румынии против СССР, в случае попытки Красной Армии прийти на помощь Чехословакии». «Это решение, — сообщал советский нарком, — будет конкретно оформляться в Варшаве, куда на днях выезжает румынская военная делегация во главе с начальником генштаба Ионеску».

Добавим, что румынский коридор для РККА сильно проигрывал польскому. Особенно что касается переброски сухопутных войск. Генштаб Франции после изучения этого вопроса пришел к выводу, что «для армии эта дорога чересчур длинна и трудна», а «коммуникации находятся в плохом состоянии». Но для передислокации советской авиации помощь Румынии имела бы важное значение.

27 мая 1938 г. воздействовать на позицию Польши пытался глава французского МИД. В продолжительной беседе с польским послом Лукасевичем Бонне в подробностях обрисовал стратегическую ситуацию в Европе — какой она представляется французскому генштабу (перед тем Бонне консультировался с генералом Гамеленом), в т. ч. изложил все негативные последствия, которые ожидают как Францию, так и Польшу в случае уничтожения Чехословакии.

Характерно, что в Париже, как и в Москве, нисколько не сомневались: Судетами Берлин не ограничится, а попытается захватить всю Чехословакию. Бонне изложил мнение Гамелена: «В случае, если Чехословакия будет занята немцами… французский штаб считает такое положение огромной и очень опасной угрозой для нас в военном отношении». Точно так же расценивали замыслы Гитлера и в СССР. Например, советский полпред в Праге Александровский 30 мая 1938-го будет предостерегать министра иностранных дел Чехословакии Крофту: «Чехословакия должна понимать, что для Гитлера вопрос о судетских немцах является только удобным предлогом для агрессии, целью которой является прямое подчинение Чехословакии Гитлеру, лишение ее самостоятельности».

Иное дело Варшава. Поляки по указанному вопросу демонстрировали полнейшую близорукость и неадекватность! Лукасевич согласился — мол, безусловно, Гамелен прав, «что наше стратегическое положение будет значительно ухудшено, если Германия овладеет всей Чехословакией». Однако, изумился польский посол, откуда вы (Гамелен и Бонне) взяли подобные нелепости? Разве можно не доверять чистым помыслам Гитлера?! Захват всей Чехословакии, уверял польский посол во Франции, совершенно исключается!

Лукасевич заявил: «Я только не понимаю, почему к этому приковывается внимание, так как, по моему мнению, это предположение является чисто теоретическим и безусловно исключается. Я не знаю, стремится ли Гитлер к автономии для судетских немцев или к аннексии территории, ими населенной. Однако я никогда не слышал, чтобы он стремился к присоединению всей Чехословакии. Поэтому я считаю, что рассуждение относительно ситуации, которую генерал Гамелен, вероятно, оценил правильно, является беспредметным».

В ходе беседы Бонне повторно вернется к указанной теме: «быть может, предположение о присоединении к Германии всей Чехословакии является слишком гипотетическим, однако план Геринга о разделе Чехо-Словакии между Германией и Венгрией, с передачей Тешинской Силезии Польше, не является тайной. Реализация этого плана равноценна аннексии всей Чехословакии, а аннексия территорий, населенных немецким меньшинством, значительно ухудшила бы положение Польши с военной точки зрения».

«Я ответил, что, по моему мнению, является абсолютно неразумным предположение о том, чтобы в веке, после великой войны, результатом которой является триумф национального принципа, какое-либо государство, даже более сильное, чем Германия, могло бы присоединить к себе территории, населенные другими народами, вопреки их воле», — похвалялся Лукасевич перед Беком, как он отбрил главу французского МИД.

Исходя из этих «беспредметных» и «неразумных» подозрений в отношении Гитлера, имевшихся у Франции и СССР, польский посол и отстаивал позицию Варшавы. Он отмахивался от аргументов главы французского МИД относительно советско-французского договора о взаимопомощи. Бонне пытался убедить Лукасевича, что «в известной обстановке Польша сможет использовать пакт с выгодой для себя».

«Если возникнет конфликт между Польшей и Германией, — указывал Бонне, — то франко-советский пакт сможет сыграть положительную для Польши роль, во-первых, устраняя вероятность борьбы на два фронта, во-вторых, создавая возможность материальной помощи и помощи сырьем. Положение о том, что конфликт между Германией и Польшей является возможным, не вызывает никакого сомнения. Еще Штреземан в личных беседах с министром Бонне категорически утверждал, что Германия никогда не согласится на существующую ныне границу с Польшей. Трудно допустить, чтобы эта точка зрения в Германии кардинально изменилась после прихода к власти национал-социалистов. В связи с этим улучшение отношений с Россией, несомненно, полезно для Польши».

В ответ на это Лукасевич заметил: «Во избежание недоразумений и неясностей я должен указать, что в переговорах генерала Гамелена с маршалом Рыдз-Смиглы вопрос о возможной материальной помощи и о помощи сырьем со стороны Советской России был поднят генералом Гамеленом и что, однако, маршал Рыдз-Смиглы решительно отклонил какие-либо переговоры или дискуссию на эту тему».

27 мая 1938 г. с Бонне встретился и советский полпред Суриц. Бонне проинформировал его «о французских демаршах в Варшаве и Бухаресте». Оба оказались безуспешными. Бухарест заявил, что в случае конфликта из-за Чехословакии «Румыния останется в стороне». И все, на что оказались горазды румыны — это вызов германского посланника в МИД Румынии, где Комнен (глава румынского МИД) «призывал к миролюбию». Правда, поляки и того не сделали: «Бек отказался».

«Что касается поляков, — телеграфировал Суриц в НКИД, — то уже после разговора Лукасевича с Бонне и Даладье Бек вновь подтвердил отрицательную позицию Польши к пропуску советских войск и советской авиации (он при этом сослался на какое-то заявление Польши в момент заключения франко-советского пакта)».

Кроме того, Бонне заявил советскому полпреду, что «он ищет и не находит следов обязательств, которые, по словам Манделя (тогдашний министр колоний Франции. — С. Л.), Рыдз-Смиглы взял на себя в отношении пропуска советских аэропланов».

Правду говорил Мандель: было такое обязательство со стороны Рыдз-Смиглы! Ранее мы о нем уже упоминали, приводя телеграмму полпреда СССР во Франции в НКИД от 19 сентября 1936 г. Однако Бонне напрасно искал «следы» этих обязательств. Дело в том, что польский маршал давал соответствующие обязательства своим французским союзникам в джентльменском порядке: «Устно Рыдз-Смиглы заявил, что в случае нападения Германии на Францию готовы пропустить наши военные аэропланы над Польшей», — как доверительно информировал советского полпреда в Париже в сентябре 1936-го Леон Блюм (в 1936-м — глава правительства Франции).

Но Польша и письменные-то свои обязательства не исполняла (ведь Рыдз-Смиглы в сентябре 1936-го письменно заверял Гамелена, что Варшава не вступит в соглашения с Берлином против Чехословакии и СССР, а уж пытаться апеллировать к джентльменскому соглашению с поляками было и вовсе безнадежным занятием.

9 июня 1938 г. вопрос коридора для РККА обсуждался Литвиновым с послом Франции в Москве Кулондром и посланником Чехословакии в СССР Фирлингером на приеме, который давал покидавший Москву американский посол Дэвис.

Кулондр сообщил, что позиция Варшавы по-прежнему непреклонна: «Польша особенно будет сопротивляться проходу Советской Армии через ее территорию». На этот счет, отметил он, не должно быть никаких иллюзий, «так как поляки им сказали об этом еще раз и весьма категорически и снова это подтверждают. По каждому советскому самолету, который попытается перелететь через польскую территорию, поляки откроют огонь».

К концу июля поляки окончательно дожали румын, получив от тех категорические гарантии непропуска советских войск через территорию Румынии. 26 июля 1938-го в Варшаве замминистра иностранных дел Польши Шембек заявил главе МИД Румынии Комнену: «С некоторого времени до нас доходят упорные слухи, якобы Румыния готова предоставить советским войскам право прохода через свою территорию на помощь Чехословакии. Эти слухи доходят до нас из трех государств. Москва распространяет сведения, что в случае конфликта, который заставит ее предоставить активную помощь Чехословакии, советские войска проследуют через Румынию, которая будет протестовать, но на войну с Россией не отважится».

Комнен «в высшей степени категорически» все эти слухи опроверг, заявив, что «Румыния не пропустит через свою территорию ни одного советского солдата». Наконец, отметил он, «на случай каких-либо советских попыток перейти румынскую границу Румыния рассчитывает на оборонительный союз с Польшей».

И уже 10 августа 1938 г. на приеме у итальянского посла в Берлине в честь маршала Бальбо (верховный главнокомандующий итальянской Северной Африки) посол Польши в Германии Липский доложит Герингу о проделанной Варшавой работе: «Я информировал Геринга о переговорах вице-министра Шембека с Комненом, во время которых последний категорически высказался против пропуска Советских (Вооруженных) Сил через территорию Румынии. Геринг с удовлетворением принял это заявление», — писал Липский в донесении на имя Бека.

Удовлетворение нацистского фельдмаршала было тем выше, что в Берлине очень хорошо осознавали, какое решающее значение имел вопрос коридора для РККА. Геринг заявит Липскому: «Основные расчеты чехов опираются на отношения Праги с Советами».

Геринг заверил польского посла, что «в случае советско-польского конфликта Германия не могла бы остаться нейтральной, не предоставив помощи Польше».

Учитывая, что у союзников — Берлина и Варшавы — работа по подготовке агрессии, что называется, кипит и спорится наилучшим образом, Геринг сказал, что он «хотел бы в самое ближайшее время обстоятельно поговорить со мной и обсудить при этом — конечно, как обычно, в конфиденциальном и неофициальном порядке, возможности дальнейшего польско-германского сближения в некоторых вопросах».

Разъяснил Геринг и в каком направлении следует дополнительно сближаться Германии и Польше — «возможность известного обмена информацией относительно русской и чешской проблем». При этом «относительно русской проблемы» он «в общих чертах сказал, что она после решения чешского вопроса станет актуальной». Намекнул, что полякам уже пора бы подумать об Украине: «Польша, по его мнению, может иметь известные интересы непосредственно в России, например на Украине». Липский не возражал.

Известно, Франция далеко не сразу встала на путь соглашательства с Гитлером и предательства Чехословакии. Вплоть до последнего момента французы выражали готовность оказать вооруженное сопротивление Гитлеру.

18 августа 1938 г. начальник генштаба военно-воздушных сил Франции Ж. Вюйемен на приеме у Геринга заявил, что в случае нападения Германии на Чехословакию Франция выполнит свои союзнические обязательства. Эта позиция была официально подтверждена в Берлине французским послом в Германии Франсуа-Понсэ. 26 августа 1938 г. Бонне заявил советскому полпреду в Париже, что Франция готова оказать военную помощь Чехословакии. 1 сентября 1938-го временный поверенный в делах Франции в СССР Пайяр потребовал срочной встречи с замнаркома индел Потемкиным, в беседе с которым подтвердил заявление Бонне от 26 августа, сделанное советскому полпреду во Франции.

«Французский и чехословацкий генеральные штабы весьма озабочены создавшимся положением и совещаются об эвентуальном согласовании своих оперативных действий. — сообщал Пайяр. — Возникает настоятельная необходимость выяснить, каким способом мог бы СССР оказать свою помощь Чехословакии в случае нападения на нее Германии?».

Но по-прежнему организация отпора агрессору упиралось в проблему коридора для РККА: «Вопрос об оказании Советским Союзом помощи Чехословакии упирается в позицию Румынии и Польши, французскому правительству надлежит оказать воздействие на этих своих союзниц и обеспечить беспрепятственный пропуск ими советских вооруженных сил», — требовала Москва. А Париж вновь разводил руками: «Попытки французского правительства оказать упомянутое воздействие на Польшу и Румынию не дали положительного результата. Особенно категорический характер имели возражения со стороны Польши».

2 сентября 1938 г. ту же самую проблему с Пайаром обсуждал уже нарком Литвинов. Последний предложил — для определения конкретной помощи Чехословакии «созвать совещание представителей советской, французской и чехословацкой армий».

3 сентября во Франции призвано 300 тыс. резервистов. 4 сентября отменены отпуска в гарнизонах на восточной границе. К 5 сентября 1938-го линия Мажино полностью укомплектована техническими частями.

5 сентября посол Франции в Лондоне Корбен в беседе с советским полпредом в Великобритании Майским «подтвердил, что Франция выполнит все свои обязательства в отношении Чехословакии».

10 сентября Франция откликнулась на предложение СССР о созыве военного совещания. «Париж подготавливает предлагаемую встречу представителей трех армий», — телеграфировал посланник ЧСР в Москве в Прагу.

11 сентября французский посол в Москве Кулондр в беседе с Потемкиным пытается развеять «сомнения в лояльном отношении Франции к обязательствам, вытекающим из ее договоров с Чехословакией и СССР». Кулондр, ссылаясь на свои консультации с Бонне, уверяет «в неосновательности» возникающих у СССР сомнений, подчеркивает, что «французское правительство считает франко-советский пакт, как и свой договор с Чехословакией, существенным элементом своей конструктивной внешней политики. Франция сохраняет верность своим обязательствам, закрепленным в этих договорах».

В тот же день Литвинов встречается в Женеве с Бонне. Франция готова воевать, но опасается ввязываться в конфликт с Германией без поддержки хотя бы еще одной великой державы. Галифакс (глава МИД Великобритании) сообщает Бонне, заявил ему, что «у Англии нет никаких обязательств в отношении Чехословакии».

Нужна помощь СССР. А она упирается в проблему пропуска советских войск в Европу. Под давлением французского посланника в Бухаресте Комнен (глава румынского МИД) согласился на следующий вариант: «Румыния не может пропускать Красную Армию, но если советские самолеты будут летать высоко над Румынией, то их не видно будет».

Но опять вмешалась Польша! «Румыния в этом вопросе связана только возражениями Польши», — вздыхает Бонне. Когда он, Бонне, говорил польскому посланнику, что «если Польша не хочет ничем помогать Чехословакии, то пусть она не мешает хоть Румынии», польский посол дал понять, что «Польша и на это не пойдет и что Румыния без нее не может принимать никакого решения».

13 сентября 1938-го временный поверенный в делах СССР в Германии Астахов обсуждает проблему пропуска советских войск с послом Франции в Берлине Франсуа-Понсэ. Астахов интересуется у коллеги — удалось ли французам переубедить своего как бы союзника занять конструктивную позицию перед лицом агрессии Гитлера. Франсуа-Понсэ ничего обнадеживающего сказать не может: «Позиция Польши не изменилась. Липский по-прежнему готов лизать руки немцам; это означает, что Бек своей позиции менять не собирается».

Даже за неделю до Мюнхенского сговора казалось, что еще не все потеряно. В Женеве Литвинов провел довольно продуктивные переговоры с французами и англичанами. В частности, упоминавшийся выше лорд-хранитель печати Де ла Варр изложил оптимистичную информацию о настроениях в Париже и Лондоне (напомним, в это время Черчилль организовал заявление группы британских парламентариев в поддержку совместного — англо-франкосоветского — противодействия Гитлеру).

«Хотя Гитлер так заангажировался, что ему трудно отступить, я все же думаю, что он отступил бы, если бы заранее был уверен в возможности совместного советско-франко-английского выступления против него, — телеграфировал Литвинов в НКИД 23 сентября 1938 г., — Теперь никакие декларации, даже совместные, или совещания не произведут на него впечатления. Нужны более убедительные доказательства. Считая, что европейская война, в которую мы будем вовлечены, не в наших интересах и что необходимо все сделать для ее предотвращения, я ставлю вопрос, не следует ли нам объявить хотя бы частичную мобилизацию и в прессе провести такую кампанию, что заставило бы Гитлера и Бека поверить в возможность большой войны с нашим участием. Де ла Варр говорил мне, что настроение в Париже крепнет. Возможно, что и Франция согласилась бы теперь одновременно с нами объявить частичную мобилизацию. Необходимо действовать быстро».

В тот же день посол Франции в СССР Кулондр подтверждает Потемкину: «Пакты Франции и Советского Союза с Чехословакией сохраняют еще свою полную силу. Не может Франция и отказаться от обязательств помощи Чехословакии».

24 сентября генерал Гамелен сообщает советскому военно-воздушному атташе во Франции Васильченко, что на границе Германии с Чехословакией находится от 30 до 38 немецких дивизий и что немецкая авиация «сосредоточена вокруг всей Чехословакии». В связи с этим, проинформировал Гамелен, французский генеральный штаб принял решение подтянуть к своей линии укреплений дополнительно 15 дивизий. В целом к 28 сентября Франция мобилизовала 1,5 млн. человек, развернув на границе с Германией 37 пехотных дивизий, 13 кавалерийских бригад и 29 танковых полков.

В СССР все готово для оказания военной помощи Чехословакии. Еще 21 сентября 1938 г. нарком обороны Ворошилов подписал Директиву Военному совету Киевского особого военного округа с приказом «организовать крупные учения в районе Волочиск, Проскуров, Каменец-Подольск, государственная граница». В СССР началась частичная мобилизация.

Утром 22 сентября командующий Киевским округом сообщает в Генштаб, что к 4 часам утра директива наркома доведена до всех войск и они приступили к выдвижению в указанные районы сосредоточения.

23 сентября нарком обороны и генштаб дали дополнительную директиву о приведении в боевую готовность части войск Белорусского особого и вновь созданного Калининского военных округов, а также о выдвижении к государственной границе ряда их оперативных объединений.

Мероприятия по приведению в боевую готовность были осуществлены также в Харьковском и Московском военных округах. Всего в боеготовность были приведены: танковый корпус, 30 стрелковых и 10 кавалерийских дивизий, 7 танковых, мотострелковая и 12 авиационных бригад, 7 укрепрайонов, а в системе противовоздушной обороны — 2 корпуса, 1 дивизия, 2 бригады, 16 полков, 4 зенитно-артиллерийские бригады и 15 зенитно-артиллерийских полков, а также части боевого и тылового обеспечения.

25 сентября о проведенных мероприятиях Ворошилов извещает телеграммой военно-воздушного атташе СССР во Франции для дальнейшего информирования Гамелена.

28 сентября нарком обороны направляет докладную в Политбюро ЦК ВКП(б) и Совет Народных Комиссаров СССР: «В случае необходимости посылки авиации в Чехословакию подготовляются и могут быть отправлены 30 сентября с. г. следующие авиачасти:…» (далее идет подробное перечисление авиачастей, аэродромов их базирования и численности готовых к отправке на помощь Чехословакии самолетов). Всего в первой группе СССР готов был направить в Чехословакию 246 бомбардировщиков и 302 истребителя.

В тот же день всем военным советам округов из Генштаба РККА направляется директива, запрещающая увольнять красноармейцев и младших командиров, выслуживших установленные сроки службы.

29 сентября 1938 г. Ворошилов приказывает провести дополнительный призыв приписного состава в Белорусском и Киевском особых, Ленинградском и Калининском военных округах.

Таким образом, в дополнение к военно-подготовительным мероприятиям, проведенным 22–23 сентября, были приведены в боевую готовность и пополнены до штатной нормы военнообязанными из запаса еще 17 стрелковых дивизий, управления трех танковых корпусов, 22 танковые и 3 мотострелковые бригады, 34 авиационные базы.

Военно-мобилизационные мероприятия охватили не только западные пограничные области, но и глубинные районы — вплоть до Волги и Урала. Помимо войск, выдвинутых к юго-западной и западной границе, в боеготовность был приведен второй эшелон войск, состоявший из 30 стрелковых и 6 кавалерийских дивизий, 2 танковых корпусов, 15 отдельных танковых бригад, 34 авиационных баз. В вооруженные силы было призвано из запаса до 330 тыс. человек командного, политического, младшего командного и рядового состава.

Оставалось перебросить эту военную махину в Европу. Или, по меньшей мере, организовать воздушный коридор для советских бомбардировщиков и истребителей, готовых вступить в бой с германскими стервятниками в небе Чехословакии так же, как они это делали в небе Испании.

Но Восточный вал Гитлера был начеку!

В момент, когда военные СССР и Франции обменивались информацией о приготовлениях к отпору фашистской агрессии, Польша рапортовала Гитлеру:

«1. Правительство Польской Республики констатирует, что оно, благодаря занимаемой им позиции, парализовало возможность интервенции Советов в чешском вопросе в самом широком значении. Наш нажим в Бухаресте оказал желательное действие. Маневры, проводимые нами на Волыни, были поняты Москвой как предостережение.

2. Польша считает вмешательство Советов в европейские дела недопустимым.

3. Чехословацкую Республику мы считаем образованием искусственным, удовлетворяющим некоторым доктринам и комбинациям, но не отвечающим действительным потребностям и здравым правам народов Центральной Европы.

4. В течение прошлого года польское правительство четыре раза отвергало предложение присоединиться к международному вмешательству в защиту Чехословакии», — такие директивы для беседы с Гитлером направил 19 сентября 1938-го министр иностранных дел Польши Бек послу Польши в Германии Липскому.

На следующий день Липский докладывал Беку, что Гитлер очень доволен Польшей. И поскольку Польша с энтузиазмом оказывает услуги Гитлеру, то и он о ней не забудет: «Канцлер совершенно конфиденциально, подчеркивая, что я могу сделать из этого надлежащие выводы, довел до моего сведения, что уже сегодня, в случае если между Польшей и Чехословакией дело дойдет до конфликта на почве наших интересов в Тешине, рейх станет на нашу сторону», — писал Липский в Варшаву.

Фюрер потешил польский слух: «В дальнейшем во время беседы канцлер настойчиво подчеркивал, что Польша является первостепенным фактором, защищающим Европу от России», — с гордостью рапортовал Беку польский посол в Берлине. Гитлер и Липский обсудили тактику, «какую следовало бы применять для решения всего чехословацкого вопроса». Порассуждали о разграничении сфер интересов: «за линией известных германских интересов мы (Польша. — С. Л.) имеем совершенно свободные руки».

27 сентября 1938 г. через германского посла в Варшаве Мольтке Бек, отметив «лояльные отношения» между польским и германским правительствами, в очередной раз заверил Гитлера: «Польское правительство никогда не будет сотрудничать с Советским Союзом, поскольку он вмешивается в европейские дела. Это непреклонная линия польской политики». Германии, заметил Бек, это и так давно известно, но «в такое серьезное время, как сейчас, не помешает повторить эту истину еще раз».

Таким образом, будучи уверенным, что через Восточный вал не только РККА не пройдет, но ни один советский самолет необстрелянным не пролетит, Гитлер мог со спокойной душой отправляться «миротворить» в Мюнхен.

 

«Гитлерее Гитлера»

Какое-либо противодействие расчленению Чехословакии в польские планы не входило, потому что Варшава сама рассчитывала на кусок с барского стола Гитлера.

Еще в период «майского кризиса» 1938-го у французов имелись сведения о сосредоточении польских войск на границе с Чехословакией. Об этом, в частности, будет сообщать в НКИД 17 мая

1938-го временный поверенный в делах СССР в Германии Астахов, ссылаясь на беседы с французскими коллегами: «Французы подозревают (и, вероятно, не без основания), что истинной причиной этих перебросок (войск. — С. Л.) является намерение поляков не упустить свою долю в случае нападения Гитлера на Чехословакию».

Польша имела несколько мотиваций в своей позиции, нацеленной на расчленение Чехословакии. Во-первых, желала прирасти чехословацкими территориями, населенными поляками — Тешинской областью (а эти территории, кроме того, были богаты углем и развиты в промышленном отношении). Во-вторых, по стратегическим соображениям Польша желала установления общей границы с Венгрией. В-третьих, русофобствующие поляки ненавидели чехов за их панславянские настроения (исторически так сложилось, что чехи видели в России союзника, с ней связывали свои надежды на освобождение будучи в составе Австро-Венгрии; поляки относились к России с точностью до наоборот). Польша рассматривала Прагу как «руку Москвы» в Центральной Европе (в 30-е годы польская пропаганда трубила о Чехословакии как «базе Коминтерна»).

Польско-чешский конфликт из-за Тешинского княжества возник еще в 1918–1920 гг. И там действительно большинство жителей были поляками, что признавали и сами чехи, например, их представитель на Парижской мирной конференции д-р Бенеш. 20 мая 1919 г. Бенеш озвучивал следующие цифры по Тешину: «230 тысяч поляков, 115 тысяч чехов и 80 тысяч немцев». Однако, как мы помним, на Парижской мирной конференции далеко не все территориальные разграничения проходили в опоре на этнический состав проживающего на тех или иных землях населения. И уж кому другому, а Польше это не требовалось объяснять — она сама «прихватила» изрядное количество территорий, на которых преобладали неполяки.

Как не нуждалась Польша и в просветительских разъяснениях на предмет имевшей место экономической целесообразности (в ущерб праву народов на самоопределение) передачи тех или иных территорий в состав тех или иных новообразовывавшихся после Первой мировой войны государств. Собственно, именно этот подход был проявлен, когда Польше обеспечивали выход к морю и передавали немецкий Данциг. И поляки против этого не протестовали.

Именно ради того, чтобы обеспечить экономическую состоятельность Чехословакии, ей и был передан Тешинский край.

«Тешинский уголь, безусловно, необходим для развития чехословацкой промышленности; утратив этот район, Чехословакия потеряет одну из главнейших основ своей экономической жизни. Кроме того, единственная важная железная дорога, связывающая Богемию, Моравию и Северную Словакию, проходит через Тешин. На этой же территории находится и единственный горный перевал, соединяющий Силезию, Моравию и Словакию», — аргументировал д-р Бенеш чехословацкие претензии на Тешинский край. Аргументы были приняты союзниками. 28 июля 1920 г. совет послов принял решение о передаче Тешинского края Чехословакии. Последней отошли большая часть Остравско-Карвинского угольного бассейна (площадью 1 273 кв. км.), города Моравская Острава, Фриштат, Фридек, Богумин, Чешский Тешин, крупнейшие металлургические предприятия (например, Тржинецкий комбинат).

Польша была вынуждена принять указанное решение Парижской мирной конференции, тем более оно было принято в момент наступления Красной Армии на Варшаву, а Польша крайне нуждалась в помощи Антанты и не хотела портить с ней отношения.

Но в 30-е годы Польша решила взять реванш. В союзе с нацистской Германией. Более того — поляки даже Гитлера подстегивали к более решительным действиям! Да, в Варшаве полагали, что Берлин еще слишком мягок в своих требованиях и слишком скромен в планах расчленения Чехословакии. Польское руководство в иные моменты 1938-го было, что называется, «гитлерее» самого Гитлера!

Берлину в 1938-м приходилось даже сдерживать поляков в их решительности раскромсать Чехословакию. Гитлер вел себя более умеренно, чем Бек!

Так, 16 мая 1938-го полпред СССР в Чехословакии будет сообщать на имя наркома Литвинова о содержании своих бесед с руководителями в Праге: «Чехи считают Бека главным поджигателем венгерских ревизионистских настроений. Гитлеровская Германия, понятно, остается главным носителем агрессии в Средней Европе, но Гитлеру не приписывается прямого намерения произвести раздел Чехословакии. Зато Бек усиленно агитирует именно за прямой раздел, в результате которого должно наступить как бы успокоение в Средней Европе».

Как известно, в марте 1939-го, в ходе окончательного уничтожения Чехословакии Гитлер передаст Карпатскую Русь Венгрии. Но ведь эту идею Гитлеру подбросили именно поляки, желавшие общей польско-венгерской границы! Причем на протяжении всего 1938-го Берлин отказывался заходить так далеко, а поляки давили на Германию.

К примеру, 10 августа Липский на приеме в итальянском посольстве обрабатывал на указанный счет Геринга. Последний заявил, что судетский кризис приближается к развязке. Липский оттолкнулся от этих его слов и, как он напишет в донесении Беку, «я счел возможным сделать шаг вперед по сравнению с тем, о чем говорилось до сих пор в беседе с Герингом».

Что же это за «шаг вперед»? Оказывается: «Я подчеркнул, что уже во время Парижской конференции чехи в своей политике стремились к получению общей границы с Советами, непомерно растягивая свою территорию вдоль нашей южной границы. Это лишило нас непосредственной границы с Венгрией, что противоречит польско-венгерским интересам, опирающимся на вековые традиции обоих государств». Т. е. Липский намекнул, что неплохо бы расширить перечень территориальных претензий к Чехословакии еще и Карпатской Русью (а только в этом случае образовывалась непосредственная польско-венгерская граница).

Геринг ничего обещать не стал, но ответил, что «понимает необходимость общей польско-венгерской границы».

Заручившись сочувствием Геринга, Липский отправился обрабатывать венгерского посланника в Берлине Стояи — благо тот находился там же. Отметив, что хотя он и говорит «в частном порядке», Липский тем не менее намекнул, что неплохо бы Будапешту активизироваться по части претензий к Чехословакии, а то «как бы при обсуждении судетского вопроса не были бы обойдены венгерские и польские интересы».

Подстегивать Германию к более решительным действиям и более широким вариантам расчленения Чехословакии требовал и Бек, направляя 19 сентября 1938 г. Липскому директивы к беседе с Гитлером. В частности, он инструктировал польского посла в Берлине, что следует подталкивать Германию «к идее об общей границе с Венгрией, памятуя, что географическое расположение Ч(ехо) — с(ловацкой) Республики правильно рассматривалось как мост для России».

При этом сетовал на пассивность Будапешта (видимо, имея в виду, что Берлин мог бы оказать содействие Варшаве в вопросе соответствующей активизации венгров): «В этой проблеме нам не хватает ясного определения решения Венгрии, которая играет здесь решающую роль. С нашей точки зрения, венгерские претензии имеют большие шансы в Прикарпатской Руси, Словакия же может входить в расчет только в рамках широкой автономии».

Свои требования в отношении Чехословакии, просил сообщить Бек Гитлеру, «мы (т. е. Польша. — С. Л.) ставим в категорической форме». Хорошо бы чтоб и все действовали так же, ибо, подчеркивал Бек, «исключительная серьезность положения позволяет смело ставить проблемы, значительно энергичнее, чем при нормальных переговорах».

20 сентября Липский будет отчитываться перед Беком о проделанной работе: «В отношении венгерских требований (в беседе с Гитлером. — С. Л.) я специально выделил вопрос о Закарпатской Руси, делая упор на стратегический момент по отношению к России, на коммунистическую пропаганду, проводимую на этой территории, и т. д.».

При этом, запишет польский посол, у него сложилось впечатление, что «канцлер очень заинтересовался этой проблемой, особенно когда я ему сказал, что протяженность польско-румынской границы относительно невелика и что посредством общей польско-венгерской границы через Закарпатскую Русь мы создали бы более крепкий барьер против России. Кроме того, я указал относительно Закарпатской Руси, что территория эта, на которую Словакия не претендует, была дана Чехословакии только как мандат, что население ее находится на очень низком уровне (! — С. Л.) и сильно смешано и что наибольшую заинтересованность в ней имеет Венгрия».

Как видим, именно поляки заинтересовали Гитлера идеей передачи Карпатской Руси Венгрии — идеей, которую он реализует в марте 1939-го. Всякое лыко в строку провоцирования Гитлера. Тут вам и вопросы стратегии — дескать, в случае реализации польского плана будет создан «более крепкий барьер против России», и теоретические выкладки на тему «недоразвитых народов».

Своей одержимостью поляки заряжали венгров. 18 июля 1938 г. в ходе беседы германского посла в Будапеште Макензена с внешнеполитическим руководством Венгрии ему будет заявлено, что в случае военных действий против Чехословакии венграм ничего не останется, как вмешаться по примеру Польши: «Абсолютно достоверно известно, что в подобном случае Польша вмешается немедленно, так что уже по одной этой причине никакое венгерское правительство не может оставаться чисто пассивным».

Правда, венгры так и не смогли сравняться с поляками в «решительности». В беседе с Гитлером 5 января 1939 г. Бек поведает о некоторых нюансах дипломатической активности Польши накануне судетского кризиса. Оказывается, глава польского МИД еще тогда подбивал венгров на занятие территории Карпатской Руси. Бек даже в Румынию не поленился съездить и «привез венграм заверение в том, что румыны не нападут», кроме того, «польский президент заявил в кругу иностранных дипломатов, что в серьезном случае Польша окажет помощь Венгрии». Но все напрасно. Будапешт ограничился скромными (как считали в Варшаве) запросами относительно чехословацкой территории.

Но зато когда в Мюнхене все прошло для агрессоров гладко, венгры осмелели. И уже в ноябре 1938-го Польша и Венгрия едва не напали на Чехословакию. Да, если б не Гитлер — как ни смешно, но именно он (да еще Муссолини) удержал поляков и венгров — то дальнейшее расчленение Чехословакии произошло бы не в марте 1939-го, а в ноябре 1938-го.

Полпред СССР в Италии Штейн телеграфировал в НКИД 28 ноября 1938 г.: «Поляки и венгерцы, по словам Франсуа-Понсе (посол Франции в Риме. — С. Л.), готовили на днях вооруженный раздел Прикарпатской Руси, но из Берлина и Рима им было указано, что это не будет допущено».

То, что такие планы польско-венгерского вооруженного захвата Карпатской Руси реально существовали, подтверждается и записью беседы Гитлера с Беком от 5 января 1939 года.

Гитлер будет едва ли не оправдываться перед Беком за то, что не удалось полностью уничтожить Чехословакию еще осенью 1938-го. А всю вину за незавершенность агрессии будет валить на тех самых нерешительных венгров: «поскольку Венгрия не оказала ему (Гитлеру. — С. Л.) никакой сколько-нибудь активной поддержки, он смог выступить перед мировой общественностью (имеется в виду — до подписания Мюнхенских соглашений. — С. Л.) лишь с идеей этнографического решения вопроса, в противовес политическому решению, которое должно было бы осуществиться только в контакте между Польшей, Венгрией и Германией как единственно заинтересованными странами и заключалось бы в ликвидации Чехословакии».

«Лишь тогда, — продолжал фюрер, — когда венгры сочли вмешательство безопасным, они стали немного активнее». И только после Мюнхена, сетовал Гитлер, «венгры вдруг заявили, что они претендуют также на крупные области Украины (имеется в виду Карпатская Русь. — С. Л.), и тем самым поставили в трудное положение державы-арбитры».

Но, развел Гитлер руками, было совершенно невозможно пересмотреть уже достигнутые решения «спустя такой короткий промежуток времени после их принятия».

Можно было бы, конечно, решить этот вопрос и силой. Но существовала опасность, что «чехословацкая армия оказалась бы сильнее и, возможно, уже вскоре вступила бы в Будапешт». Пришлось бы вмешиваться Германии — «хотя бы только по престижным соображениям — с целью воспрепятствовать тому, чтобы весь мир торжествовал по поводу победы демократической страны над одним из государств, напавших на нее».

Но Германия к тому времени уже была по ряду причин не готова ввязываться в вооруженный конфликт: «В ноябре обученный призывной возраст был демобилизован», а «повторная мобилизация, само собой разумеется, легла бы чрезвычайно тяжелой психологической нагрузкой на общественное мнение в Германии и помимо этого имела бы своим следствием еще и то, что Франция автоматически предприняла бы мобилизационные мероприятия, которые проводятся в период обострения отношений», — пояснял Гитлер Беку.

«По этой причине в ноябре Германия ни в коем случае не могла допустить возникновения международного конфликта (выделено мной. — С. Л.); это и явилось в конечном итоге одним из решающих моментов для определения ее позиции в украинском вопросе», — завершил свои объяснения Гитлер.

Бек выслушал германского канцлера, но предупредил, что Польша оставляет за собой право решить вопрос с Карпатской Русью военным путем: «В лице агитаторов, которые подвизаются ныне на карпато-украинской территории, Польша узнает своих старых врагов и опасается, что Карпатская Украина, возможно, однажды превратится д ля Польши в очаг таких беспокойств, которые вынудят польское правительство к вмешательству, в результате чего могли бы возникнуть новые осложнения. Это было главнейшей причиной стремления Польши к установлению общей границы с Венгрией».

Несмотря на то что поляки своей чрезмерной агрессивностью даже по меркам Гитлера причинили ему некоторое количество хлопот, фюрер тем не менее был впечатлен польской «смелостью» и «энергичностью» (к которым в своих инструкциях призывал Бек) по части агрессивных захватов.

Венгров будут впоследствии наставлять на польском примере — каким должен быть настоящий агрессор. Например — 16 января 1939-го в беседе с венгерским министром иностранных дел графом Чаки.

Читаешь запись этой беседы — и не можешь отделаться от впечатления, что Гитлер говорит словами Бека и Липского (ранее было о том, как польский посол в Берлине «заинтересовал» Гитлера карпаторусской проблемой). Тогда же, как выше цитировалось, Бек и Липский подсказывали фюреру, что не надо делать упор на этническом составе населения, следует смотреть на вопрос со стратегической точки зрения.

И в январе 1939-го, оценивая позицию Венгрии во время судетского кризиса, Гитлер сетовал — что ж вы, венгры, не подняли во весь голос карпаторусскую проблему? Ведь «в решающие моменты», восклицал Гитлер, он «призывал к себе Имреди (в 1938–1939 гг. премьер-министр Венгрии. — С. Л.) и Стояи (в 1935–1944 гг. венгерский посланник в Берлине. — С. Л.) и заклинал их в их собственных интересах раскрыть перед всем миром требования Венгрии».

Раскрыть «перед всем миром» требования Венгрии — это Гитлеру нужно было не потому, что он ничем иным не был озабочен, кроме венгерских интересов. Берлину, как уже отмечалось, требовалась демонстрация широкой международной поддержки «справедливых» немецких претензий к Чехословакии. Поэтому чем наглее и громче были бы требования Будапешта — тем легче Гитлеру было бы вести переговоры с Западом по вопросу расчленения Чехословакии. Поляки — те в своих требованиях не стеснялись, вели себя так, как и требовалось Гитлеру. А вот венгры проявили некоторую застенчивость.

«Когда, наконец, дело дошло до этого (до раздела Чехословакии. — С. Л.), — возмущался Гитлер, — то Польша зашевелилась, между тем как Венгрия проспала все и сделала только несколько незначительных выступлений. Германия вовсе не собирается жертвовать собою для друзей, которые в решающий момент оставляют ее без помощи. Германия в мировой войне в этом смысле получила хороший урок и не забыла его.

Если бы Венгрия тогда пошла по верному пути и осветила в своей прессе ситуацию для Германии не с этнографической точки зрения, а с территориальной, то все дело рассматривалось бы под углом зрения территориальных вопросов и он, фюрер, не был бы вынужден вступать в дискуссии с Чемберленом. При полном разрешении вопроса, которое было бы для него приятнее, ему было бы безразлично, что произойдет на востоке от Карпат».

Чаки оправдывался. Дескать, «во время кризиса венгерский народ угнетали тяжелые заботы, ибо в военном отношении Венгрия крайне слаба», а «Чехословакия расположила на венгерской границе свои наиболее сильные войска… Если бы венгры начали наступление, то они были бы смяты чехами». Гитлер назвал это оправдание «нелепым», мол, «на чешской границе были сконцентрированы 42 германские дивизии, которые вместе с авиацией, исключительно хорошо подготовленной к действиям, уничтожили бы Чехословакию в какие-нибудь 8 дней».

Не в том была проблема! Не в способности Гитлера уничтожить Чехословакию, а в соусе, под которым это «блюдо» можно было преподнести миру. «Вся проблема в то время состояла в том, решить ли вопрос под этнографическим или территориальным углом зрения. В конечном счете следовало бы изобразить все дело как угрозу всеобщего пожара в средней Европе», — пояснил Гитлер.

«Если, однако, этот вопрос уже разрешен под этнографическим углом зрения и если Англия и Франция уже начали играть в идею гарантии, то невозможно выдвинуть снова всю эту проблему, — вздыхал Гитлер. — Третейское решение было принято в качестве частичного разрешения этнографического вопроса». Он «просил Муссолини представлять в Мюнхене интересы Венгрии и Польши, что было им выполнено. Но если бы Венгрия своевременно решилась действовать, то решения были бы совсем другими».

Т.е. по сути Гитлер излагает все то, что содержалось в инструкциях Бека по вопросу Карпатской Руси и чем Липский донимал Геринга, самого Гитлера и венгерского посланника в Берлине. Абсолютно польское видение вопроса, о котором Гитлер до осени 1938-го даже не задумывался — пока польские дипломаты не подсказали.

Но, утешил фюрер, не все потеряно: «Если надо отклониться от этнографической линии и перейти к территориальным принципам, то это можно сделать только общими силами. Надо стремиться к политико-территориальному разрешению вопроса, и Польша, и Венгрия должны принять в этом участие. Должно быть найдено гениальное разрешение, точно продуманное в смысле времени, требующее наименьшей затраты сил».

Гитлер пообещал конечный «успех», но «разумеется, при условии абсолютной сыгранности. Необходимо действовать, как футбольная команда, Польша, Венгрия и Германия. (выделено мной. — С. Л.) По возможности экономно, без кризисов и молниеносно».

Вот такая «футбольная команда» — германо-польско-венгерская сборная — во главе с Гитлером. Уж и не знаю, в какой ипостаси он в ней выступал — то ли капитана, то ли тренера.

 

«С жадностью гиены»

19 сентября 1938 г. Бек через Липского известил Гитлера, что Польша заканчивает военные приготовления для акции в отношении Чехословакии: «Мы сообщаем конфиденциально, что наблюдение за границей усилено, а 21 с(его) м(есяца) мы будем располагать в южной части Силезии значительными военными силами. Заявляем формально, что эта группировка войск не направлена против Германии». В формальности Бек мог бы и не вдаваться, Гитлер и так не сомневался — против кого разворачивается эта группировка войск.

Польская пресса развернула масштабную кампанию в поддержку «законных прав» поляков Тешинской Силезии. Продвигался тезис, что Польша реализует заветы Пилсудского, широко цитировалось его высказывание, что «искусственно и уродливо созданная Чехословацкая республика не только не является основой европейского равновесия, наоборот, является его слабым звеном». По всей стране проходили массовые митинги, организованные комитетом борьбы за права поляков совместно с другими польскими организациями.

Еще раньше были прекращены отпуска польским офицерам, проведены мероприятия мобилизационного характера в армии и на железнодорожном транспорте. По официальной версии — в связи «с большими маневрами на Волыни».

Маневры на Волыни служили прикрытием мобилизационных мероприятий против Чехословакии, а, кроме того, «предостережением» для СССР — как заявляли сами поляки (в частности, в вышецитированных беседах польского посла в Берлине с Гитлером).

Непосредственно на границе с Чехословакией была развернута оперативная группа «Шленск» во главе с генералом Бортновским в составе 4-й, 21-й и 23-й пехотных дивизий, Великопольской и 10-й моторизованной кавалерийских бригад. К 1 октября 1938 г. эта группировка будет насчитывать около 36 тысяч человек при 270 орудиях, 103 танках и 103 самолетах.

20 сентября 1938 г. Гитлер провел переговоры с главой правительства Венгрии Б. Имреди, министром иностранных дел Венгрии К. Канья и послом Польши в Германии Ю. Липским, в ходе которых стороны согласовали совместные действия против Чехословакии.

21 сентября Прага известила советского полпреда в Чехословакии (а он, соответственно, телеграфировал в Москву) о крупных перемещениях войск в Польше в направлении чехословацкой границы.

22 сентября, реализуя отмеченные договоренности с Гитлером (от 20 сентября 1938-го), польское и венгерское правительства предъявили чехословацкому правительству ультиматум с требованием о передаче Польше и Венгрии территорий, на которых проживали польские и венгерские национальные меньшинства.

С учетом этого, а также ввиду того, что «Польша сосредоточивает на всем протяжении границы с Чехословакией войска в походном состоянии», глава чехословацкого МИД Крофта 22 сентября обратился к Москве через советского полпреда в Праге: «Было бы хорошо, если бы Москва обратила внимание Варшавы на то, что советско-польский пакт о ненападении перестанет действовать в тот момент, когда Польша нападет на Чехословакию».

Москва так и поступила. В 4 часа утра 23 сентября 1938-го зам-наркома индел Потемкин зачитал временному поверенному в делах Польши в СССР Янковскому заявление: «Правительство СССР получило сообщения из различных источников, что войска Польского Правительства сосредоточиваются на границе Польши и Чехословакии, готовясь перейти означенную границу и силою занять часть территории Чехословацкой республики. Несмотря на широкое распространение и тревожный характер этих сообщений, Польское Правительство до сих пор их не опровергло. Правительство СССР ожидает, что такое опровержение последует немедленно. Тем не менее на случай, если бы такое опровержение не последовало и если бы в подтверждение этих сообщений войска Польши действительно перешли границу Чехословацкой республики и заняли ее территорию, Правительство СССР считает своевременным и необходимым предупредить Правительство Польской республики, что на основании ст. 2 пакта о ненападении, заключенного между СССР и Польшей 25 июля 1932 г. Правительство СССР ввиду совершенного Польшей акта агрессии против Чехословакии вынуждено было бы без предупреждения денонсировать означенный договор».

Когда Потемкин зачитал Янковскому это заявление, тот «несколько минут хранил молчание», затем «нерешительно попросил» показать ему подлинный текст польско-советского пакта о ненападении. Убедившись, что документ действительно содержит клаузулу о об утере пактом силы или о праве одной из сторон отказаться от пакта, в случае если другая сторона нападет на какое-нибудь третье государство (т. е. если участник соглашения выступит в роли агрессора), Янковский «опять замолчал». Но, собравшись с мыслями, принялся по старой польской привычке нагло врать, что «нет никакого скопления польских войск на границе Польши с Чехословакией», что «там только принимаются некоторые меры „полицейской охраны“ ввиду довольно значительного количества беженцев», будто бы «переходящих в Польшу из Чехословакии».

Затем, напустив на себя «торжественно-печальный тон», Янковский заявил Потемкину, что немедленно доведет до сведения своего правительства переданное ему заявление правительства СССР.

Однако, как мы помним, Польша к тому времени уже получила заверения от Германии, что «в случае чего» получит от нее поддержку. И спустя несколько часов польский поверенный в делах принес высокомерный ответ Варшавы: «1. Меры, принимаемые в связи с обороной польского государства, зависят исключительно от правительства Польской республики, которое ни перед кем не обязано давать объяснения. 2. Правительство Польской республики точно знает тексты договоров, которые оно заключило».

Варшава продолжила военные приготовления. Кроме того, очевидно, с учетом имевшегося опыта 1918–1921 гг. в Польше был создан Добровольческий корпус «для освобождения Тешина», который в ночь на 26 сентября совершил налет на город Фриштадт.

В момент, когда англо-французы подписывали с Гитлером и Муссолини Мюнхенские соглашения (Варшава и сама намеревалась присутствовать в Мюнхене, да англичане отказали), Польша — опасаясь, что будет обойдена при дележе добычи — выдвинула Праге жесткий ультиматум.

Интересно письмо Бека от 30 сентября 1938 г. на имя польского посла в Праге Папэ, в котором содержались инструкции относительно передачи указанного ультиматума, но, кроме того, и общие взгляды тогдашнего руководства Варшавы на «новый порядок в Европе». Как отмечал глава польского МИД, нынешний польско-чехословацкий спор имеет несколько сторон «с точки зрения нашего государства». Первая — «это проблема получения земель, на которые мы имеем полное право».

А вот вторая: «это позиция Польской Республики в отношении новой Европы и способа ее управления. В данный серьезный момент мне стало понятно, что лишь мужественное решение может определить принципиальный облик нашего государства».

Т.е. «новая Европа» и способ управления ею виделись Беку как реализация принципа о праве силы вместо силы права (в т. ч. и международного). Схожие тезисы — о «мужественных решениях» — любил проговаривать и Гитлер.

И свою инструкцию о передаче ноты правительству Чехословакии, «которая является ультиматумом», Бек тоже сопроводил высокопарными фразами: цель ультиматума, писал он, — «показать, что, защищая справедливые интересы и честь нашего государства, польское правительство не остановится перед самым большим риском».

«Вышеуказанную ноту Вы должны любой ценой вручить до 23 часов 59 минут сегодняшнего дня, так как срок данного ультиматума истекает завтра, 1 октября, в 12 часов дня, — инструктировал Бек. — Прошу не предпринимать какой-либо дискуссии по вопросу содержания ноты, так как это требование является безоговорочным. Вы не сомневайтесь, что мы сделаем решительные выводы из отказа или отсутствия ответа».

В половине двенадцатого ночи 30 сентября Папэ заявился к Крофте и передал вышеуказанную ноту ультимативного содержания. Поляки требовали уступить три района в Силезии — Фриштадт, Тешин и Яблунков. К ноте прилагалась карта, на которой были нанесены три зоны, первая из которых должна была быть передана в течение 24 часов, вторая — в последующие 24 часа, а третья — через 6 дней.

Едва стало известно о вручении польского ультиматума Праге, Липский был приглашен в МИД Германии. Поскольку вслед за ультиматумом предполагалось польское военное вторжение на территорию Чехословакии, стороны обсудили разграничение оккупационных зон: «Заместитель статс-секретаря Верман, в согласии с германским генеральным штабом, попросил меня подтвердить намеченную статс-секретарем Вайцзеккером и мною военную демаркационную линию на случай польско-чешской войны. Я подтвердил, что наша демаркационная линия проходит по Одеру и Остравице и что главный штаб Польши в соответствии с моим предыдущим донесением будет придерживаться этой линии», — докладывал Липский Беку 1 октября 1938 г.

Затем Липского принял Риббентроп, сообщивший, что англо-французы «оказывают давление на германское правительство, чтобы оно посоветовало польскому правительству продлить срок ультиматума».

Согласитесь, это само по себе показательно — Англия и Франция давят на Берлин, чтобы тот утихомирил Варшаву. Знали, к кому надо обращаться и чьим советам внимает Польша.

Риббентроп передал Липскому заверения Гитлера в том, что тот полностью одобряет «мужественные решения» Польши, дескать, пересказывал глава германского МИД слова канцлера, «если бы Польша ждала три месяца, то в Тешине не осталось бы ни одного поляка». Германия, сказал Риббентроп, конечно, оказалась в неловком положении, ибо «несколько» связана мюнхенским соглашением и заявлением Гитлера-Чемберлена, но в конце концов на какие жертвы не пойдешь ради союзника. Поэтому, заверил руководитель внешнеполитического ведомства рейха, от указанного давления он будет стараться «уклониться».

Действуйте, панове поляки, призывал Риббентроп!

Дабы Варшава чувствовала себя совершенно уверенно, он изложил «позицию правительства рейха»: «1. В случае польско-чешского вооруженного конфликта правительство Германии сохранит по отношению к Польше доброжелательную позицию. 2. В случае польско-советского конфликта правительство Германии займет по отношению к Польше позицию более чем доброжелательную. При этом он дал ясно понять, что правительство Германии оказало бы помощь», — докладывал Липский Беку.

После Риббентропа Липский получил аудиенцию у «куратора Польши» Геринга. Тот тоже «особенно подчеркнул», что «в случае советско-польского конфликта польское правительство могло бы рассчитывать на помощь со стороны германского правительства. Совершенно невероятно, чтобы рейх мог не помочь Польше в ее борьбе с Советами».

«Из высказываний Геринга было видно, что он на 100 % разделяет позицию польского правительства», — докладывал Липский в Варшаву.

Чуть позже, когда стало известно, что деморализованная Прага приняла польский ультиматум, Геринг не поленился набрать по телефону польского посла и охарактеризовал агрессивную выходку Польши как «исключительно смелую акцию, проведенную в блестящем стиле». Т. е. практически словами Бека в инструкции на имя Папэ.

Все в Берлине поздравляли польского посла. «Во второй половине дня Риббентроп сообщил мне, что канцлер сегодня во время завтрака в своем окружении дал высокую оценку политике Польши. Я должен отметить, что наш шаг был признан здесь как выражение большой силы и самостоятельных действий, что является верной гарантией наших хороших отношений с правительством рейха», — писал Липский Беку.

1 октября 1938 г. советский полпред в Чехословакии Александровский телеграфировал в НКИД СССР: «В 11 час. 45 мин. узнал из канцелярии президента, что правительство капитулировало и перед польским ультиматумом. Сегодня начинается передача Тешинской области Польше. Оказывается, что несколько министров подало в отставку еще 28-го в знак протеста против капитулянтских тенденций правительства». Поскольку формально Прага добровольно приняла условия, изложенные в польской ноте, обстоятельства, при которых СССР мог бы оказать Праге помощь (а Москва выражала готовность защищать Чехословакию и в одиночку), не наступили. 3 октября 1938-го глава чехословацкого МИД Крофта «буквально со слезами» будет говорить советскому полпреду, что «Чехословакия утратила право просить и ожидать чего-нибудь от СССР».

Менее года спустя, в августе 1939-го, поляки будут кусать локти по поводу расчленения Чехословакии. Польская пресса будет писать: «Большой ошибкой Польши была уверенность, что раздел Чехословакии будет выгоден для Польши». В Варшаве станут сожалеть, что в свое время спровоцировали Венгрию на участие в чехословацкой авантюре, мол, и эти расчеты не оправдались.

Но осенью 1938-го «великая» Польша — которая, как писал Черчилль, «с жадностью гиены приняла участие в ограблении и уничтожении Чехословацкого государства» — чувствовала себя триумфатором.

За свой «подвиг» в расчленении Чехословакии Юзеф Бек был награжден орденом «Белого орла»! Пресса захлебывалась от восторга: «открытая перед нами дорога к державной, руководящей роли в нашей части Европы требует в ближайшее время огромных усилий и разрешения неимоверно трудных задач» («Газета Польска», 9 октября 1938 г.).

А Лукасевич родил чтиво под претенциозным названием «Польша — это держава». Среди прочего в этом «труде» были и такие трогательные строки: «Тешинская победа — это новый этап исторического похода Польши Пилсудского во все лучшее, хотя, может быть, и не более легкое будущее».

С помощью Польши Гитлер значительно укрепил свои стратегические позиции в Европе. Население Германии увеличилось больше чем на 3 миллиона человек, до размеров, более чем вдвое превышающих население Франции, территория «приросла» на 27 тысяч кв. км, рейху достались ряд высокотехнологичных заводов и фабрик, важнейшие источники минерального сырья. Передача Германии Судет означала, что в руки Гитлера попала линия укреплений, ранее рассматривавшаяся как наиболее серьезный барьер против германской агрессии в Центральной Европе. Антигитлеровский фронт, как справедливо укажет в письме в НКИД от 12 октября Суриц, потерял армию, «которая в военное время могла быть доведена до 1–1,5 млн. человек и, опираясь на отошедшие укрепления, способна была задержать не меньшую по численности германскую армию».

«Одна лишь нейтрализация Чехословакии означает высвобождение 25 германских дивизий, которые будут угрожать Западному фронту; кроме того, она откроет торжествующим нацистам путь к Черному морю. Речь идет об угрозе не только Чехословакии, но и свободе и демократии всех стран», — заявлял в те дни Черчилль.

Потеря указанных оборонительных укреплений в Судетах предрешала дальнейшую судьбу Чехословакии. Уже 21 октября 1938-го Гитлер подпишет директиву, в которой потребует: «Должна быть обеспечена возможность в любое время разгромить оставшуюся часть Чехии».

Так вскоре и произойдет. И противостоять этому — в отличие от 1938-го — будет уже практически невозможно.

В своем фундаментальном труде «Вторая мировая война» Черчилль отметит: «Мы располагаем сейчас также ответом фельдмаршала Кейтеля на конкретный вопрос, заданный ему представителем Чехословакии на Нюрнбергском процессе. Представитель Чехословакии полковник Эгер спросил фельдмаршала Кейтеля: „Напала бы Германия на Чехословакию в 1938 году, если бы западные державы поддержали Прагу?“».

Фельдмаршал Кейтель ответил: «Конечно, нет. Мы не были достаточно сильны с военной точки зрения. Целью Мюнхена (то есть достижения соглашения в Мюнхене) было вытеснить Россию из Европы, выиграть время и завершить вооружение Германии».

С помощью Польши Гитлер превосходно с этой целью справился.

Далее: «Покорение Чехословакии лишило союзников чешской армии из 21 регулярной дивизии, 15 или 16 уже мобилизованных дивизий второго эшелона… Бесспорно, что из-за падения Чехословакии мы потеряли силы, равные примерно 35 дивизиям. Кроме того, в руки противника попали заводы „Шкода“ — второй по значению арсенал Центральной Европы, который в период с августа 1938 года по сентябрь 1939 года выпустил почти столько же продукции, сколько выпустили все английские военные заводы за то же время»; «за один-единственный 1938 год Гитлер в результате аннексии присоединил к рейху и подчинил своей абсолютной власти 6 миллионов 750 тысяч австрийцев и 3 миллиона 500 тысяч судетских немцев — всего свыше 10 миллионов подданных, работников и солдат. Действительно, страшная чаша весов склонилась в его пользу».

И все это при самом непосредственном содействии Польши — усиление Гитлера, окрыляющее его на начало мировой войны, и ослабление союзников, подрывающее их способность эту войну предотвратить.

Но ведь неадекватная Польша даже в 1939-м будет оказывать содействие Гитлеру в уничтожении Чехословакии. Черчилль пишет: «14 марта стало днем ликвидации и порабощения Чехословацкой Республики. Словаки официально провозгласили свою независимость. Венгерские войска, тайно поддержанные Польшей (выделено мной. — С. Л.), вступили в восточную область Чехословакии — Закарпатскую Украину, которую они потребовали себе. Прибыв в Прагу, Гитлер провозгласил германский протекторат над Чехословакией, которая, таким образом, была включена в состав рейха».

Поляки не отдавали себе отчета в том, что тем самым создаются стратегические предпосылки для уничтожения самой Польши. В Варшаве радовались! Гитлер осуществил наконец давнюю мечту Польши относительно общей границы с Венгрией!

16 марта 1939 г. Литвинов будет встречаться с Гжибовским для выяснения обоюдных позиций относительно чехословацких событий. Как следует из записи беседы, по поводу независимости Словакии, даже под протекторатом Берлина у Польши, со слов Гжибовского, никаких возражений не было: Варшава заняла позицию «благожелательного нейтралитета». Но есть пункт, заявил Гжибовский, по которому Варшава проявит активность, — это отторжение Карпатской Руси от Чехословакии в пользу Венгрии.

Литвинову оставалось только развести руками по поводу польской позиции: «По существу мало что изменилось, ибо уже раньше Чехословакия, принимавшая приказы Берлина и приспособлявшая свою внутреннюю жизнь к этим приказам, не могла рассматриваться как самостоятельное государство. Изменение формы, однако, тоже много значит, и мы, подобно Польше, не можем, конечно, радоваться усилению мощи Германии».

Удивление Литвинова понятно. Ведь Польша, пособничая Гитлеру, работала в итоге на свое собственное уничтожение — помогала Германии создавать плацдарм военной атаки против себя самой.

15 апреля 1939 г. Геринг встретится с Муссолини и графом Чиано (главой МИД Италии), чтобы информировать итальянцев о военных возможностях Германии в Европе. Протоколы этого совещания впоследствии попали к союзникам. Черчилль цитирует, какие последствия имело уничтожение Чехословакии: «Акция Германии в Чехословакии должна считаться выгодной для держав оси. Германия могла бы теперь атаковать эту страну (Польшу) с двух флангов. Ее авиация находится всего в 25 минутах полета от нового промышленного центра Польши, передвинутого из-за близости к границе в глубь страны, поближе к другим польским промышленным районам».

А генерал Йодль на лекции спустя несколько лет заявит: «Бескровное разрешение чешского конфликта осенью 1938-го и весной 1939 г., а также аннексия Словакии округлили территорию Великой Германии таким образом, что стало возможным рассматривать польскую проблему на основе более или менее благоприятных стратегических предпосылок».

Так и есть. Занятие Рейнской демилитаризованной зоны и аншлюс Австрии создали Германии благоприятную стратегическую обстановку для уничтожения Чехословакии; уничтожение Чехословакии в свою очередь — благоприятные стратегические предпосылки для нападения на саму «гиену» — Польшу, для развязывания Второй мировой войны в целом.

 

«Гиене» прижимают хвост

Принято считать, что впервые территориальные претензии к Польше со стороны гитлеровской Германии были озвучены 24 октября 1938 г. во время завтрака в «Гранд отеле» в Берхтесгадене, на котором присутствовали трое: Риббентроп, его уполномоченный при Гитлере Хевель и посол Липский.

На этом завтраке Риббентроп выдвинул предложение об общем урегулировании спорных проблем, существующих между Польшей и Германией. Оно включало в себя следующее: воссоединение Данцига с рейхом при гарантировании экономических интересов Польши в этом городе, строительство экстерриториальной автомобильной дороги и железнодорожной линии через Поморье (т. е. через «польский коридор»).

В ответ Германия предлагала продление на 25 лет польско-германского пакта о ненападении, кроме того, обещала новое соглашение, которое бы содержало гарантию польско-германских границ.

В качестве вопросов, по которым Германия и Польша могли бы сотрудничать в будущем, Риббентроп перечислил следующие: совместные действия по колониальным вопросам; сотрудничество по проблеме эмиграции евреев из Польши; наконец, проведение общей германо-польской политики в отношении СССР на базе «Антикоминтерновского пакта».

Спустя несколько часов после указанного завтрака Риббентроп вновь пригласит к себе Липского и дополнит перечень германских предложений еще и вопросом Карпатской Руси, который Берлин брался разрешить в соответствии с польскими пожеланиями.

«После разговора г. фон Риббентроп снова пригласил меня к себе и, сославшись на спорную проблему объединения Прикарпатской Руси с Венгрией, поставил вопрос, поднимал ли я ее перед германским правительством в качестве предварительного условия Польши (? — С. Л.). Он добавил, что, если польское правительство согласилось бы с немецкой концепцией относительно Данцига и автомобильной дороги, вопрос о Прикарпатской Руси мог бы быть решен в соответствии с позицией по этому вопросу Польши», — напишет Липский в донесении Беку от 25 октября 1938-го.

Несколько забегая вперед, отметим, что окончательный отказ со стороны Польши (урегулировать германо-польские отношения в соответствии с вышеизложенными предложениями Берлина) последует 21 марта 1939 г. А неделей ранее Германия в ходе окончательного уничтожения Чехословакии «решит» и вопрос с присоединением Карпатской Руси к Венгрии — т. е. сделает именно так, как и хотели поляки. Очевидно, это будет последняя попытка Гитлера перетянуть Польшу на свою сторону демонстрацией «учета интересов Польши в Юго-Восточной Европе».

Однако вернемся к германским предложениям Польше в октябре 1938-го. Хотя в исторической литературе принято отталкиваться от даты 24 октября 1938-го, есть все основания полагать, что с вышеозначенными идеями германо-польского урегулирования представители Берлина вышли несколько ранее. Собственно, даже в формулировках Риббентропа, как их изложил Липский в письме Беку от 25 октября 1938-го, мы видим указание на какие-то более ранние переговоры о «предварительных условиях Польши» (очевидно, предварительных условиях согласия Польши на ведение соответствующих переговоров об урегулировании).

В пользу того, что давление Берлина на Варшаву стало оказываться ранее обозначенной даты 24 октября 1938-го, свидетельствует и вполне характерного толка активность польской дипломатии на советском направлении. Так, уже вечером 20 октября 1938-го посол Польши в Москве Гжибовский напросился на беседу с замнаркома индел Потемкиным, в которой зондировал возможность улучшения польско-советских отношений.

Польский посол поразглагольствовал о глубоких изменениях в европейской политике, прошелся по внешнеполитической линии Франции — «она оставила Чехословакию, отвернулась от Малой Антанты, фактически прекратила свое сотрудничество с Польшей, проявила пренебрежение к франко-советскому пакту» (как будто не сами поляки все сделали для того, чтобы Париж именно так и поступил!), а далее заметил, что «резко изменившаяся международная ситуация ставит перед Польшей и Советским Союзом вопрос, не следует ли им подумать о существенном улучшении своих взаимоотношений».

Гжибовский отметил, что хотя и говорит от себя лично, но при этом излагает общие настроения, наличествующие-де в Варшаве.

Т.е. поляки начинали очередную игру по типу той, которую они вели в 1933-м. Тогда Польша тоже нарочито демонстрировала вовне свое сближение с СССР (хотя на самом деле не имела таких намерений) — с тем, чтобы оказать влияние на Германию. Так же и в конце 1938-го Варшава решила повлиять на Берлин «советско-польским сближением».

Поскольку в Москве знали, с кем имеют дело, Потемкину не составило труда расшифровать этот незамысловатый трюк польской дипломатии.

Выслушав Гжибовского, замнаркома поставил под сомнение искренность намерений Варшавы улучшить советско-польские отношения. Потемкин напомнил послу историю советско-польских отношений, начиная от войны 1920 г. и вплоть до последнего времени — «…отказ Польши от опубликования совместно с СССР Балтийской декларации в 1933 г., сближение Польши с гитлеровской Германией в 1934 г., активное противодействие польского правительства осуществлению Восточного регионального пакта, защиту Польшей позиций Италии, Германии и Японии в Лиге наций, агрессивное выступление ее против Литвы и Чехословакии».

«Все эти факты, — подытожил Потемкин, — приводят к заключению, что Польша связала свою судьбу с агрессивными державами, угрожающими общему миру, и что она активно поддерживает их политику, направленную против СССР».

В то же время Потемкин отметил, что СССР и не против улучшения отношений с Польшей — если у той действительно имеется такое желание.

В собственном комментарии к записи своей беседы с Гжибовским замнаркома укажет: «Думаю, что Гжибовский производил некоторый зондаж, предчувствуя, что в недалеком будущем Польше придется уже на самой себе ощутить давление дальнейшей германской экспансии». Что в реальности и происходило.

22 октября 1938-го польского посла в Москве вызвал непосредственно нарком Литвинов. Он попытался выяснить, осуществлял ли Гжибовский зондаж по своей собственной инициативе или же по поручению из Варшавы (т. е. насколько серьезна эта активность польского посла по части улучшения польско-советских отношений).

Литвинову пришлось несколько раз ставить этот вопрос, пока вертевшийся как уж на сковородке Гжибовский, наконец, признал, что действует по поручению из Варшавы. Дескать, не имея уверенности в том, что Москва примет польское предложение, Гжибовский не хотел его делать от имени польского правительства (при отрицательном ответе, пояснил польский дипломат, лучше, чтобы СССР отклонил предложение польского посла, чем польского правительства).

Москва подозревала Варшаву в неискренности (и, как покажет время, эти подозрения были обоснованны), но согласилась предпринять шаги к улучшению двусторонних отношений. С одной стороны, не хотели отталкивать Польшу (в т. ч. надеясь, что хотя бы под давлением обстоятельств Варшава образумится и включится в коллективные усилия по обузданию гитлеровской агрессии). С другой — отказ Москвы мог окончательно и бесповоротно толкнуть загнанную в угол Польшу в объятия Гитлера (или даже стать удобным поводом для Бека — ввиду «враждебности СССР по отношению к Польше» — примкнуть к «Антикоминтерновскому пакту»).

С начала ноября стороны приступили к выработке совместного коммюнике для печати. Текст удалось согласовать только к концу ноября. При этом по настоянию польской стороны из документа были изъяты предлагавшиеся советскими дипломатами указания на внешнеполитическую конъюнктуру, побуждающую стороны к более тесному сотрудничеству (поляки не желали демонстрировать свой испуг перед Гитлером), исключен пункт о взаимных консультациях в случае обострения международной ситуации (также предлагавшийся Москвой). Т. е. поляки некоторым образом выхолостили документ. Что и понятно: он им был нужен не более чем в качестве инструмента давления на Берлин.

Неслучайно поляки оставляли за собой право сопроводить коммюнике дополнительными комментариями в печати, т. е. дать собственное толкование. Предполагая, какого рода будут эти «комментарии», Литвинов в беседе с Гжибовским 25 ноября заметит: «хочу выразить надежду, что в польских комментариях не будет попыток умалить или багателизировать (от франц. la bagatelle — безделица, пустяк. — С. Л.) значение коммюнике».

Уклонились поляки и от обсуждения более широкого, выходящего за европейские рамки, круга вопросов, связанных с отношениями СССР и Польши. В частности, в указанной беседе с Гжибовским Литвинов заметил послу, что у Москвы «вызывает особое недоверие известная интимность польско-японских отношений».

Для иллюстрации польско-японской «интимности» Литвинов напомнил, что «после принятия Лигой наций резолюции о введении в действие ст. 16 (в ст. 16 Устава Лиги Наций говорилось о международных санкциях против нападающей стороны. — С. Л.) против Японии Польша оказалась первым государством, поспешившим заверить Японию в отсутствии у нее намерения выполнять эту резолюцию». Для СССР, переживавшего в тот момент период очередного обострения отношений с Японией (29 июля — 11 августа 1938 года произошло столкновение у озера Хасан), польско-японская «интимность» представляла известную проблему. Тем более ранее Москва получила достаточно информации о планах Варшавы использовать советско-японскую войну для того, чтобы и самой поживиться в территориальном плане за счет СССР.

«В Москве и Варшаве в завтрашних утренних газетах появится согласованное с Гжибовским коммюнике о моих беседах с ним, — телеграфировал 26 ноября Литвинов временному поверенному в делах СССР в Польше Листопаду. — Польское правительство выхолостило наш проект, и получился документ довольно бесцветный… В беседах с дружественными дипломатами можете говорить, что беседы начаты по инициативе Польши и что цель их нам самим еще не совсем ясна. Это может быть маневром со стороны Польши с целью подразнить Гитлера и побудить его к уступкам в территориальном вопросе и в других областях или же началом действительного улучшения отношений. Поскольку мы к такому улучшению всегда стремились, мы не могли, конечно, отклонить польскую инициативу, сохраняя в то же время некоторое недоверчивое отношение к ней».

27 ноября 1938-го советско-польское коммюнике было опубликовано: «Ряд бесед, имевших место в последнее время между народным комиссаром иностранных дел т. Литвиновым и послом Польской Республики г. Гжибовским, выяснил, что:

1) Основой отношений между Польской Республикой и Союзом Советских Социалистических Республик остаются и впредь во всем своем объеме все существующие договоры, включая Договор о ненападении, подписанный в 1932 году, и что этот договор, заключенный на пять лет и продленный на дальнейший срок до 1945 года, имеет достаточно широкую основу, гарантирующую нерушимость мирных отношений между обоими государствами.

2) Оба правительства отнесутся положительно к расширению взаимных торговых оборотов.

3) Оба правительства согласны в необходимости положительного разрешения ряда текущих вопросов, вытекающих из взаимных договорных отношений, а в особенности вопросов, не получивших еще разрешения, а также ликвидации возникших за последнее время пограничных инцидентов».

Добавим, что в середине декабря 1938 г. Москву посетила польская делегация во главе с директором торгово-политического департамента министерства промышленности и торговли Польши Лыховским. 20 декабря 1938-го был подписан протокол о будущих торговых переговорах между СССР и Польшей.

Со своей стороны Москва сделала все возможное для нормализации польско-советских отношений и пошла в их улучшении настолько глубоко, насколько определила сама Варшава (которая, как показано выше, продолжала удерживать СССР на дистанции). Особых иллюзий насчет прочности сближения с Польшей в Москве тоже не испытывали. Этот момент неизменно подчеркивался в советских дипломатических депешах. Выше цитировалась телеграмма Литвинова советскому представителю в Варшаве.

А вот из письма наркома индел советскому полпреду во Франции Сурицу от 4 декабря: «Мы отлично отдаем себе отчет в том, что польский шаг может быть со стороны Бека таким же маневром в его торговле с Гитлером, как в свое время его переговоры с последним о польско-германском соглашении и параллельные переговоры с нами о Балтийской декларации. Бек, однако, может на этот раз просчитаться. Опьяненный своими успехами, Гитлер может на этот раз серьезно рассердиться на Бека и учинить ему очередную пакость, затруднив дальнейшее соглашение между Польшей и Германией».

На этот раз Бек действительно просчитается. С его стороны было абсурдом пытаться разыгрывать те же самые комбинации, что и в 1933–1934 гг., да еще и рассчитывать на аналогичный эффект. Германия конца 1938-го — это уже не Германия 1933-го. За истекшие годы Гитлер — не без помощи Польши — укрепил военные возможности и значительно усилил стратегические позиции Германии. В т. ч. и по отношению к самой Польше. Теперь с Варшавой Берлин мог говорить совсем с других позиций — с позиций диктата. Хотя значение Польши для Германии по-прежнему было существенным, но, однако, не таким решающим как было еще несколько лет назад — до ремилитаризации Рейнской зоны, аншлюса Австрии и аннексии Судетской области, пока сохранялась система французских военных союзов (Малая и Балканская Антанты).

Предъявление Гитлером территориальных претензий к Польше (пусть на первом этапе и сформулированное в тактичной форме «предложений по польско-германскому урегулированию») означало банкротство всей внешнеполитической линии Варшавы на протяжении 1933–1938 гг. Единственным выходом из этого тупика, который Польша соорудила себе собственными руками, был коренной пересмотр польской внешней политики и переход на рельсы коллективной системы безопасности против гитлеровской агрессии при непременном участии СССР.

Но Бек затеял очередные игрища.

Как ни предостерегал Литвинов польскую сторону от багателизирования коммюнике от 27 ноября, Варшава поступила с точностью до наоборот. Уже на следующий день после обнародования указанного документа появилось «Сообщение отдела печати министерства иностранных дел Польши германским корреспондентам в Польше» следующего содержания: «Нижеследующий комментарий носит доверительный характер и дается только германским корреспондентам. Он может быть использован лишь без ссылки на источник.

Напряжение между Польшей и Советским Союзом в течение прошлых месяцев достигло такого уровня, о котором не могла иметь полного представления общественность, так как ее внимание было слишком занято чехословацким кризисом. Признаками угрожающего напряжения в советско-польских отношениях служили заявления Литвинова Гжибовскому в сентябре месяце и крупная концентрация русских войск на восточной границе Польши. Опубликованная только что польско-советская декларация преследует лишь цель нормализации отношений. Польша в своей внешней политике всегда придерживалась той точки зрения, что участие Советского Союза в европейской политике излишне. Она и сегодня защищает эту точку зрения. Впрочем, польско-советская декларация является результатом советской инициативы».

Показательно, что «доверительный комментарий» был сделан не для французской или британской, ни для, скажем, европейской прессы в целом, а единственно и только — германской. Т. е. Варшава если и хотела подать сигнал, так только Гитлеру. С одной стороны, мол, имейте в виду нашу нормализацию отношений с СССР, но с другой — Польша готова продолжать в прежнем антисоветском духе.

Не имея на руках сколь-нибудь весомых козырей, Бек будет пытаться устроить торжище с Гитлером. Литвинов 31 декабря 1938-го писал советскому полпреду в Париже Сурицу: «Мы свою часть соглашения с Польшей лояльно выполняем. Разрешена большая часть конфликтных вопросов. Со стороны Польши, кроме некоторого изменения тона прессы, никаких других признаков сближения мы не замечаем. В своих беседах с немцами, итальянцами и японцами поляки стараются умалять значение согласованного коммюнике, говоря об устранении лишь того недоразумения, которое возникло между нами и Польшей в период чехословацкого кризиса, когда мы объявили о возможности денонсации советско-польского пакта».

«Беку, конечно, трудно переключиться на другую политику, — продолжал Литвинов, — ибо это означало бы признание ошибочности всей его прежней внешнеполитической концепции. Он, вероятно, надеется новым отказом от сближения с нами купить кое-какие уступки у Гитлера. Логически рассуждая, трудно допустить возможность серьезного германо-польского соглашения, ибо Польше нечем заплатить за отказ Германии от притязаний на Данциг, на „коридор“, на Силезию и на Литву… Логика событий как будто должна поэтому гнать Польшу довольно далеко по пути сотрудничества с нами, но события не всегда следуют логике».

Логика событий действительно должна была гнать Польшу в направлении самого широкого сотрудничества и тесного взаимодействия с СССР. Но какая может быть логика у не отдающих отчета происходящему? Весь межвоенный период поляки накручивали себя русофобией и антисоветчиной, развивали теории о Польше как «бастионе западной цивилизации», вынашивали планы отторжения части советских территорий. Если уж в августе 1939-го — перед непосредственной угрозой гитлеровского нападения логика не погнала поляков по пути сотрудничества с СССР, то в конце 1938-го и подавно ничего подобного не могло произойти.

Литвинов прав, что Беку было трудно переключиться на другую политику, ибо это означало признание ошибочности всей его прежней линии. Но ему было трудно вообще отказаться от прежней линии, ведь именно она, и так полагал не один Бек, а практически все тогдашнее польское руководство, сулила Польше «величие», открывала перспективы территориальных захватов. Именно этим был ценен союз с агрессором Гитлером. А что давала Польше политика обуздания гитлеровской агрессии? Ничего. Ничего из того, о чем тогда мечтали в Варшаве. Самосохранение? Но авантюристы редко руководствуются чувством самосохранения. К сожалению, международная арена — это конструкция из элементов домино, и авантюры одних дорого обходятся очень многим.

 

«Адольф Гитлер вместе с Рыдз-Смиглы принимали бы парад победоносных польско-германских войск…»

В конце 1938-го — начале 1939-го Польша оказалась перед трудным выбором: продолжать ли политику союза с Гитлером, условия которого становились все тяжелее, либо попытаться вернуться к тому положению, что было до января 1934 г. (до заключения польско-германского пакта о ненападении), т. е. к ориентации на альянс с западными державами.

Варшаву, безусловно, не отталкивала ни фигура Гитлера, не нацистская идеология, не порядки третьего рейха, не агрессивный характер германской внешней политики. Польша оказалась не готова к урегулированию на тех началах, которые были предложены Берлином. Полякам было сложно пойти на уступку Данцига в пользу рейха как по экономическим причинам (через Данциг шло две трети внешней торговли), так и по соображениям престижа. Не мог не принимать во внимание Бек и польское общественное мнение, которое ни за что не восприняло бы подобный шаг (тем паче после двух десятков лет его массированной обработки в шовинистическом духе!). Так же, как и Гитлер, сделавший воссоединение немецкого народа в рамках одного государства одним из столпов своей внешнеполитической доктрины, не мог не поднимать эту проблему, в т. ч. и по причине авторитета его власти внутри Германии. По вопросу о Данциге общественное мнение обеих государств — Германии и Польши — находилось в антагонистическом противоречии.

Не актуализируй Гитлер проблему Данцига и «польского коридора» в конце 1938-го, отложи он решение этого вопроса на более поздний период, и Польша, скорее всего, продолжала бы оставаться союзником Германии. Варшава демонстрировала такую готовность.

Собственно, даже не Гитлер, а Бек первым поставил на повестку дня вопрос о необходимости широкого польско-германского урегулирования, которое бы стало залогом польско-германской дружбы на будущее. Так, в момент судетского кризиса, т. с. на пике польско-германской дружбы, 19 сентября 1938-го, глава МИД Польши в директивах польскому послу в Берлине Липскому для переговоров с Гитлером сформулировал следующие предложения:

«Дальнейший ход событий, что касается польской стороны, зависит прежде всего от решения правительства, но также и от общественного мнения. В дальнейшем в этой области будет особенно важна стабилизация польско-германских отношений. Здесь заслуживают внимания следующие проблемы:

а) Гданьский вопрос играет в настроениях главную роль. В связи с этим и в связи с банкротством Лиги Наций представляется необходимым простой договор, стабилизирующий положение вольного города.

б) Ясная формула, подобная германо-итальянской, в вопросе о границах может способствовать парализованию интриг между Польшей и Германией на международной арене. (Очевидно, имелось в виду германо-итальянское соглашение от 25 октября 1936-го, содержавшее разграничение сфер влияния на Балканах и в Дунайском бассейне. — С. Л.)

в) Продление пакта от 1934 г. может явиться дополнительным фактором стабилизации».

Т. е. Риббентроп в конце октября 1938-го излагал Липскому по сути контрпредложения Германии. И основное расхождение в позициях, как видим — по вопросу о судьбе Данцига.

Выражала готовность Польша к союзу с Германией на антисоветской платформе. 1938 год, по понятным причинам, особенно сблизил Берлин и Варшаву на этой почве. В ходе судетского кризиса Германия обещала военную помощь Польше в случае выступления СССР на защиту Чехословакии. Поляки со своей стороны были готовы воевать плечом к плечу с немцами.

25 сентября 1938-го посол Польши в Париже Лукасевич заявлял американскому послу во Франции Буллиту, что «начинается религиозная война между фашизмом и большевизмом», а советское вмешательство в чехословацкие события будет означать войну Польши и Германии против СССР. Лукасевич выражал уверенность польского правительства в том, что «в течение трех месяцев русские войска будут полностью разгромлены и Россия не будет более представлять собой даже подобия государства».

Совместный германо-польский поход на восток был неизменной темой переговоров между представителями Польши и Германии в конце 1938 года.

18 ноября 1938-го вице-директор политического департамента МИД Польши, доверенное лицо Бека Кобыляньский заявит советнику германского посольства в Варшаве фон Шелии: «Министр (Юзеф Бек. — С. Л.) не может говорить так открыто, как могу говорить я. Вопрос о Карпатской Руси имеет для нас решающее значение. Вы видите, какое беспокойство вызывает этот вопрос в наших украинских областях. Мы подавляли и будем подавлять это беспокойство. Не делайте для нас невозможным проведение нашей политики. Если Карпатская Русь отойдет к Венгрии, то Польша будет согласна впоследствии выступить на стороне Германии в походе на Советскую Украину. Если же Карпатская Русь остается очагом беспокойства, то такое выступление вы сделаете для нас невозможным. Поймите, о чем идет речь!».

Заметим, что советник германского посольства в Варшаве Рудольф фон Шелия, являясь противником нацистов, «сливал» информацию из посольства Германии в Варшаве немецкому коммерсанту, которого он считал представителем одной из спецслужб стран Запада. В реальности информация попадала советской военной разведке.

Москва протягивала Варшаве руку, на которую бы та могла опереться перед лицом германских требований, а в Польше тем временем строили планы расчленения СССР. Так, в датированном декабрем 1938 г. докладе 2-го (разведывательного) отдела главного штаба Войска польского без обиняков указывалось: «Расчленение России лежит в основе польской политики на Востоке… Поэтому наша возможная позиция будет сводиться к следующей формуле: кто будет принимать участие в разделе. Польша не должна остаться пассивной в этот замечательный исторический момент. Задача состоит в том, чтобы заблаговременно хорошо подготовиться физически и духовно… Главная цель — ослабление и разгром России». Естественно, в союзе с Германией. Как писал замминистра иностранных дел Польши граф Шембек 10 декабря 1938-го в инструкции Гжибовскому, «Нам чрезвычайно трудно сохранять равновесие между Россией и Германией. Наши отношения с последней полностью основываются на концепции наиболее ответственных лиц третьего рейха, которые утверждают, что в будущем конфликте между Германией и Россией Польша явится естественным союзником Германии».

Характерны и высказывания Я. Каршо-Седлевского, бывшего советника польского посольства в Москве, в декабре 1938-го назначенного посланником Польши в Иране. 28 декабря, накануне отъезда в Тегеран, Каршо-Седлевский имел беседу с советником фон Шелия, которому заявил, что «трудности, существующие в настоящее время в отношениях между Германией и Польшей, не следует считать особенно серьезными». Мол, и в прошлом были непростые моменты, но Германия и Польша успешно преодолевали свои разногласия. Не сомневался Каршо-Седлевский, что и разногласия, возникшие в тот момент, тоже будут преодолены — на антисоветской основе.

«Политическая перспектива для европейского Востока ясна. — заявил польский дипломат. — Через несколько лет Германия будет воевать с Советским Союзом, а Польша поддержит, добровольно или вынужденно, в этой войне Германию. Для Польши лучше до конфликта совершенно определенно стать на сторону Германии, так как территориальные интересы Польши на западе и политические цели Польши на востоке, прежде всего на Украине, могут быть обеспечены лишь путем заранее достигнутого польско-германского соглашения».

Со своей стороны Каршо-Седлевский взялся подчинить и свою деятельность в качестве польского посланника в Тегеране «осуществлению этой великой восточной концепции», в частности, брался «убедить и побудить также персов и афганцев играть активную роль в будущей войне против Советов».

Январские 1939 г. беседы Бека с Гитлером и Риббентропом — это еще переговоры скорее союзников, чем представителей конфликтующих государств.

5 января в беседе с Гитлером Оберзальцберге (Берхтесгаден, Бавария) Бек несколько раз заверяет, что Польша «прочно придерживается своей прежней позиции в отношении Германии». Он неоднократно напоминает, что «германо-польские отношения целиком и полностью выдержали испытания сентябрьского кризиса», т. е. получили боевую закалку на поприще расчленения Чехословакии.

Гитлер согласился и со своей стороны заверил, что и Берлин по-прежнему дорожит дружбой Варшавы, «в позиции Германии в отношении Польши, зафиксированной в декларации о ненападении от 1934 г., не произошло ни малейших изменений». Ведь Польша — это практически восточная армия третьего рейха!

«При всех обстоятельствах, — указал Гитлер, — Германия будет заинтересована в сохранении сильной национальной Польши, совершенно независимо от положения дел в России. Безразлично, идет ли речь о большевистской, царской или какой-либо иной России, Германия всегда будет относиться к этой стране с предельной осторожностью, и потому Германия крайне заинтересована в сохранении Польшей своих позиций. С чисто военной точки зрения наличие сильной польской армии снимает с Германии значительное бремя; дивизии, которые Польша вынуждена держать на русской границе, избавляют Германию от соответствующих дополнительных военных расходов».

В общем, все хорошо у старых друзей, можно сказать, боевых побратимов. Единственное, что омрачает идиллию, так это Данциг.

Надо урегулировать проблему, говорит Гитлер, ибо она «представляет чрезвычайную сложность для Германии с эмоциональной точки зрения». Нужно, призвал фюрер, «отказаться от старых шаблонов» и искать решения «на совершенно новых путях». Далее он подробно расшифровал, что это, по его мнению, означает.

И здесь надо отметить, что предложения Гитлера Польше были довольно таки умеренные и где-то даже здравые. Более того, в некоторых моментах Гитлер готов был пойти на уступки, которые были немыслимы, например, со стороны немецких политиков времен Веймарской Германии. Это действительно были предложения государству, которое Германия желала сохранить в качестве союзника. Особенно если мы сравним, как Гитлер вел себя в отношении Чехословакии — безапелляционно требовал Судеты, сопровождая свои требования бряцанием оружия. При том что Данциг и связь с Восточной Пруссией для немцев значили ничуть не меньше, а, пожалуй, даже и больше, чем Судеты.

Гитлер предложил формулу, «в соответствии с которой Данциг в политическом отношении станет германским, а в экономическом — останется у Польши».

Относительно «коридора», который, как подчеркнул Гитлер, тоже «является для Германии сложной психологической проблемой», то он отметил, что «было бы полнейшей бессмыслицей думать о том, чтобы отобрать у Польши выход к морю». «Следует признать, — продолжил он, — что связь с морем для Польши абсолютно необходима. Но в той же мере Германии необходима связь с Восточной Пруссией, и в этом вопросе, используя совершенно новые методы урегулирования, можно, видимо, найти решение, отвечающее интересам обеих сторон». Вариант решения этой проблемы еще раньше предложил Риббентроп Липскому: строительство экстерриториальной автомобильной дороги и железнодорожной линии через Поморье.

И в случае согласия Польши на такой вариант «со стороны Германии Польше предоставляется ясно выраженная зафиксированная в договорном порядке гарантия ее границ». Т. е. Германия бралась признать «польский коридор» за Польшей.

При этом Гитлер особо подчеркнул «психологическую сложность этой проблемы, а также тот факт, что только он, фюрер, может привести к такому решению». Для него, сказал он, «не так-то просто дать подобную гарантию коридора», и он обязательно подвергнется обструкции за подобный шаг со стороны некоторых кругов, тем не менее, полагает, что «подобное решение оказалось бы наилучшим».

И Гитлер в общем не врал: любой политик Веймарской Германии, который бы рискнул признать «польский коридор» за Польшей, автоматически превратился б в политический труп.

Бек не отказывался рассмотреть германские предложения. Но дал понять, что является заложником общественного мнения Польши. Данцигский вопрос, сказал он, «представляется ему чрезвычайно сложным». «В этой связи, — отметил Бек, — необходимо особо учитывать общественное мнение в Польше. При этом он совершенно не берет в расчет мнение „оппозиции в кофейнях“. На протяжении своей семилетней службы он ни в малейшей степени не считался с мнением кофеен и свой пост сохраняет и по сей день. Однако он должен считаться с подлинным мнением народа и усматривает в этом отношении величайшие трудности для решения вопроса о Данциге». В заключение пообещал «еще раз спокойно продумать эту проблему».

Забавно, что в ходе беседы с Гитлером Бек осторожно вспомнил о Лиге Наций — дескать, нужно еще и ее мнение учесть. Вопрос о Данциге, сказал глава польского МИД, «касается не только германского и польского правительств, но и третьих сторон, в том числе и Лиги Наций».

Вот когда Лига Наций понадобилась! Та самая Лига Наций, о которую Польша все межвоенные годы демонстративно вытирала ноги и делала все, чтобы свести на нет роль этой организации при разрешении международных споров.

Менее года прошло, как польская дипломатия (в начале 1938-го) выдвинула инициативу о сокращении расходов на Л игу Наций, а Бек лично лоббировал эту идею в европейских столицах. Накануне сентябрьских событий 1938 г. Бек объявил, что «Польша в Лиге наций видит труп» и что «ее (Польши. — С. Л.) представителя там не будет, когда будет происходить сентябрьский пленум», агитируя и другие государства поступить аналогичным образом (т. е. не присылать своих представителей на сентябрьскую сессию Лиги Наций). Почему Варшава призывала к бойкоту Лиги Наций в сентябре 1938-го — понятно: потому что была вероятность, что Чехословакия не примет требований Гитлера (а также Польши и Венгрии) и обратится в Лигу Наций с тем, чтобы та приняла решение об определении агрессора.

А вот когда дело дошло до территориальных претензий к самой Польше — Бек завел речь о «трупе»…

Однако вернемся к январским 1939-го переговорам главы польского МИД с руководством третьего рейха. После Гитлера его принял Риббентроп. Беседа с последним 6 января в Мюнхене прошла в том же ключе. В ходе полуторачасового разговора стороны обсудили «украинскую проблему». В частности, Риббентроп заверил Бека, что немцы заинтересованы «в советской части Украины лишь постольку, поскольку повсюду, где только можно, мы стараемся причинить русским вред точно так же, как они это делают в отношении нас». Но в целом Берлин рассматривает «украинский вопрос как привилегию Польши и во всех отношениях поддерживать Польшу при обсуждении этого вопроса».

Поинтересовался Риббентроп у Бека, не отказались ли поляки «от честолюбивых устремлений маршала Пилсудского в отношении Украины». На что Бек, «смеясь», ответил, что поляки «уже побывали в Киеве и что подобные замыслы, без сомнения, живы и сегодня».

Все славно. Вот только Данциг. «Единственная проблема», как отметил Бек, оказывающая «отрицательное влияние» на германо-польские отношения. Уж Бек и так и эдак «ломал голову над тем, как можно найти ее решение, но пока безрезультатно». Договорились, что в конце января 1939-го Риббентроп посетит Варшаву, и они с Беком еще раз обдумают весь комплекс вопросов в связи с возможным договором между Германией и Польшей.

Но и 26 января, когда Риббентроп прибыл в Варшаву, стороны не смогли продвинуться вперед. Бек заявил, что «Польша претендует на Советскую Украину и на выход к Черному морю». Риббентроп обещал германскую поддержку, предложил «выступить против Советского Союза в пропагандистском плане», для чего Польше не мешало бы присоединиться «к антикоминтерновским державам». Бек сказал, что «этот вопрос он серьезно продумает».

А вот Данциг опять стал камнем преткновения. Хотя доводы Риббентропа он нашел резонными, но опять сослался на то, что «следует ожидать самого сильного политического сопротивления внутри страны, вследствие чего он не может оптимистически расценивать это дело». Опять обещал «серьезно обдумать» германское предложение.

Столь «решительный» и «отважный», когда дело касалось ограбления других стран, Бек впал в ступор в ситуации с Данцигом. Он всячески оттягивал момент принятия окончательного решения, не представляя себе, как преподнести польской общественности уступку Данцига.

Некоторые историки в Польше и поныне кусают локти из-за того, что не удалось договориться с Гитлером. Характерны в этом плане мысли, которые высказал в интервью польскому изданию Rzeczpospolita 28 сентября 2005 г. профессор Исторического института Варшавского университета Павел Вечоркевич, специалист по истории России и СССР, военной истории, а также новейшей истории Польши, автор многочисленных публикаций и книг, в частности «Кампания 1939 года» (2001), «Круг смерти. Чистка в Красной армии 1937–1939» (2001), «Политическая история Польши 1935–1945» (2005).

Вечоркевич уверен, что Беку следовало принять предложения Гитлера: «24 октября 1938 г. Германия в ходе переговоров Липского и Риббентропа представила Польше свои требования, которые я бы назвал скорее пакетом предложений, поскольку изначально они не были выдвинуты в ультимативном тоне. У них была цель крепко связать Польшу с политикой рейха. Принимая их, Речь Посполитая не понесла бы никакого значительного ущерба». «Гданьск не был тогда польским городом, а автострада через коридор была, о чем мало кто помнит, идеей нашей дипломатии, которая появилась в 30-х годах в качестве попытки нормализовать польско-германские отношения. Взамен за эти уступки Польше предложили пролонгацию пакта о ненападении и присоединения к Антикоминтерновскому пакту», — считает профессор Вечоркевич.

«Какую роль играла Польша в военных планах Адольфа Гитлера?» — интересуется журналист Rzeczpospolita.

Вечоркевич поясняет: «Ключевую. Вплоть до весны 1939 г. она являлась для него антибольшевистской преградой на случай войны с Францией, с нападения на которую он намеревался начать конфликт. После победы на Западе Польша должна была быть ценным и необычайно важным партнером в походе на Советский Союз. В последнем разговоре с Беком в Берхтесгадене Гитлер напрямую сказал, что каждая польская дивизия под Москвой — это одной немецкой дивизией меньше. Глава рейха предлагал нам тогда участие в разделе Европы».

И участие Польши в разделе Европы пану Вечоркевичу определенно по душе, а в союзе с Гитлером, уверен польский профессор, Польша нашла бы себе вполне достойное место: «Гитлер же никогда не относился к своим союзникам так, как Сталин к странам, завоеванным после Второй мировой войны. Он уважал их суверенитет и правосубъектность, накладывая лишь определенное ограничение во внешней политике. Наша зависимость от Германии, следовательно, была бы значительно меньшей, чем та зависимость от СССР, в которую мы попали после войны».

«А что могло бы быть, если бы Польша продолжила ту линию, которую проводила, вплоть до весны 1939 г.?»

«Мы могли бы найти место на стороне Рейха почти такое же, как Италия и, наверняка, лучшее, нежели Венгрия или Румыния. В итоге мы были бы в Москве, где Адольф Гитлер вместе с Рыдз-Смиглы принимали бы парад победоносных польско-германских войск», — рисует Вечоркевич картины несосостоявшегося прошлого, явно сожалея, что в реальности произошло иначе.

Само собой, тот «парад в Москве», который гипотетически могли принимать Гитлер и Рыдз-Смиглы, мог бы стать только следствием германо-польской агрессии. Но это нисколько не стесняет в рассуждениях современного польского историка. Нападение Польши на Россию в союзе с кем угодно, хотя бы и с Гитлером, для него представляется вполне естественным. Можно представить, какие настроения занимали умы польского истеблишмента в 30-е годы.

После описанных Вечоркевичем блестящих перспектив, которые сулил Польше совместный с Гитлером поход на восток, и журналист Rzeczpospolita засомневался в правильности решения встать на сторону антигитлеровской коалиции: «Перечеркнули ли окончательно британские гарантии, предоставленные нам в марте 1939 г., возможность польско-немецкого соглашения?».

Вечоркевич: «Да. Поскольку до этого момента поляки не хотели принимать немецкий пакет, но все еще переговоры оставались возможными. Геринг — большой сторонник союза с Речью Посполитой — сказал об этом прямо, что каплей, переполнившей чашу терпения Гитлера, стали именно английские гарантии. Сразу же после их принятия он отдал приказ разработать план войны с Польшей. Поэтому с этого момента, если он думал атаковать Запад, он должен был сначала ликвидировать находящуюся с ним в союзе Речь Посполитую»…

Вплоть до середины марта 1939 г. существовала вероятность, что союз Германии и Польши сохранится. 14 марта советник полномочного представительства СССР в Германии Астахов запишет в дневнике: «Из Польши дует более неблагоприятный ветер. Есть сведения, что в верхушке Варшавы обострилась борьба сторонников двух противоположных внешнеполитических ориентаций. Одна группа стоит за усиление борьбы с вырастающей германской угрозой, не останавливаясь перед перспективой ухудшения отношений с Берлином, другая стоит за дальнейшее сближение с немцами, уступку „коридора“ в расчете получить компенсации в другом месте. В этой связи поляков не устраивает захват одной Литвы, но они считают необходимым прихватить и часть Латвии, обеспечив выход к морю через Либаву».

Уничтожение Чехословакии, как уже отмечалось, в Варшаве приняли нейтрально-благожелательно. Сбылась польская мечта об общей границе с Венгрией, словацких автономистов Польша тоже давно поддерживала. Опять же «территориальное переустройство», затеянное Гитлером на остатках Чехословацкого государства, казалось, отвлечет внимание Германии от Данцига и «польского коридора», даст Варшаве некоторый выигрыш во времени. «С облегчением увидев, что тевтонский ветер дует в другую сторону, полковник Бек публично заявил в Варшаве, что его правительство полностью сочувствует чаяниям словаков», — опишет Черчилль польскую неадекватность.

Расчеты Бека на временную паузу не оправдались. Гитлер не сбавлял темпов на внешней арене. «Тевтонский ветер» в считанные дни смел Чехословакию и обрушил свой порыв на Польшу.

Все решилось 21 марта 1939-го. В тот день Берлин в ультимативной форме потребовал от Варшавы передать Германии Данциг и согласиться на прокладку экстерриториальной автострады и железной дороги через «польский коридор». Вызвав Липского, Риббентроп заявил ему о недовольстве Гитлера: «Фюрер всегда стремился к урегулированию взаимоотношений и к взаимопониманию с Польшей. И теперь он продолжает желать этого. Однако его все более удивляет позиция Польши».

Но самое главное: Риббентроп потребовал от Бека в ближайшие дни явиться на переговоры с Гитлером.

Что это могло означать и чем такой визит мог завершиться, Бек хорошо понимал. Геринг во время поездок на охоту в Беловежскую Пущу наверняка рассказывал Беку в подробностях о том, как «на переговоры» к Гитлеру приезжал бывший австрийский канцлер Шушниг. Неделей ранее (15 марта 1939 г.) «на переговорах» у Гитлера побывали чехословацкие президент Гаха и министр иностранных дел Хвалковский, которых давлением и угрозами вынудили подписать просьбу о присоединении остатков ЧСР к рейху. А в тот самый момент, когда Риббентроп вызывал Бека «на переговоры», немцы обрабатывали литовцев на предмет передачи Германии Мемеля и области.

Понимая, чем завершится его поездка к Гитлеру, Бек отказался. Когда Липский передал ему требование Риббентропа, Бек в тот же день, 21 марта 1939-го, попытался уйти в отставку, но она не была принята «ввиду напряженности положения». А 26 марта польское правительство передало Берлину меморандум, в котором окончательно отклонялись германские требования.