ДРАКО МАЛФОЙ

Когда он видит ее – это похоже на чудо, на подарок, и Драко ничуть не удивился бы, если бы из-за колонны вышел папа, и сказал что-то вроде «С днем рождения, сынок!».

Но никого нет, только Поттер – беззащитная, испуганная, прямо перед ним, и он готов благодарить Мерлина, магловского бога, кого угодно – за это.

Он подходит ближе, он не может сдержать улыбки – так все замечательно складывается. Но сначала главное: он уже догадался, что она под заклятием (неужели поссорилась с грязнокровкой и та ее прокляла?).. – эта каменная неподвижность ему знакома. Значит, надо прежде всего позаботиться, чтобы чары не спали – неизвестно, сколько времени прошло с момента наложения заклятия.

– На всякий случай, Потти… Петрификус Тоталус.

Ничего не меняется, но он знает – теперь она не вырвется в самый неподходящий момент. Силу своих заклятий он определяет точно – еще два часа, как минимум.

А теперь… времени много.

Драко подходит совсем близко, снова улыбается – сейчас он отплатит за все! За все, начиная с первой встречи, когда он так позорно вышел из себя. Тогда крестный ничего не сказал отцу, но тот все равно узнал – от портнихи, что ли? – и прочел сыну небольшую лекцию на тему, что подобает и не подобает наследнику Малфоев. В следующий раз было еще хуже. Первого сентября Драко болтался по Хогвартс-экспрессу, намереваясь совместить полезное (подружиться с героиней магического мира, как просил папа), и приятное (найти мерзкую полукровку и разобраться с ней). Теперь у него палочка, и Грег с Винсом за спиной – она не уйдет от расплаты. Найти «Гарриет Поттер» оказалось легко – нечто лохматое, растрепанное, в школьной мантии сообщило ему об этом, не отрываясь от книжки – но кто же знал, что ненавистный враг и потенциальный союзник окажутся одним человеком?! То, что произошло в купе, Драко не любил вспоминать – у него была палочка с шести лет, ему никогда не доводилось драться по-магловски, и, конечно, он попросту растерялся… а за то инстинктивное действие – попытку задушить ее – ему до сих пор было неловко.

Но теперь все получится.

– Страшно, Потти? – произносит он, только чтобы что-то сказать. Конечно, ей страшно, хотя она не догадывается, что ее ждет. Если только предполагает…

Идеи роятся в голове, он стоит перед ней, как перед праздничным тортом и раздумывает: с чего начать? Наконец, он снимает с этого торта вишенку – делает первое, чего ему хотелось с того момента, как увидел – снимает эти ужасные очки. Сейчас они выглядят лучше, чем тогда – заклеенные магловской лентой, с трещиной в стекле – но все равно ужасные. Отвратительные.

Драко бросает очки на каменный пол башни, растирает стекло в пыль, ломает каблуком оправу – чтобы даже Репаро не взяло. Зеленые глаза непримиримо глядят на него, злости все-таки больше, чем страха…

Это ненадолго.

– Ты не зря так боялась высоты, – Драко снова улыбается. – Сейчас проверим, как ты умеешь летать без метлы. Вингардиум Левиоса.

Ничего не меняется. Досадно, он забыл, что пока может поднять чарами левитации только котенка.

– Придется руками, как маглу, – ворчит Драко, но на самом деле он нисколько не огорчен. Шуршит мантия-невидимка (кстати, откуда у нищей Потти такая ценность?), когда он неуклюже тащит ее к краю Астрономической башни.

«Да, точно – Петрификус и Силенцио» – думает он, стараясь отвлечься. От Петрификуса все тело как каменное, требуется значительное усилие, чтобы отогнуть ее руки и опустить их вниз – так удобнее нести. Но чувствительность при этом полностью сохранена. Драко знает, что это такое – летом перед школой папа показывал чары на каком-то магле. Простенькие, «детские», как он их называл – Таранталлегра, Петрификус, Ступефай, Импедимента, Фурункулюс… Откуда папа взял «тренажер» и куда дел потом – может, память стер, а может, убил – Драко было неинтересно. Это же всего-навсего магл, животное.

Но сейчас он делает это с волшебницей – и ему как-то нехорошо. Мерзкий характер Потти не давал ему обратить внимание, какая она на самом деле маленькая. А теперь, когда он неловко, на вытянутых руках, как фарфоровую вазу, тащит ее к парапету, это особенно заметно. Она весит намного меньше, чем он рассчитывал, ее макушка ниже его плеча… Драко снова не по себе. Он, как любой одиннадцатилетний мальчик, считает себя «большим», взрослым. А его жертва… маленькая.

«С маглом было проще» – думает он, ставя ее на каменный бордюр. Ее мантию-невидимку он сует в карман – самому пригодится, пусть будет вторая, о которой даже папа не знает.

– Ты понимаешь, что тебя сейчас ждет, Потти? – произносит он, стараясь, чтобы голос звучал холодно, отстраненно, как у папы, когда он беседует с кем-то через камин и говорит: «избавьтесь от этой проблемы».

Жаль, нельзя снять Силенцио и выслушать ответ – она немедленно начнет кричать. Драко точно заорал бы во всю глотку, даже если бы точно знал, что никто не придет.

Страшно.

Он смотрит вниз – земли не видно, хотя ночь светлая. Ее взгляд тоже устремлен туда – и надо бы порадоваться, но никак не получается.

Так просто было кричать «я ее убью!». Так просто было говорить «папа ее убьет!». Но ему хотелось просто избавиться от нее – не видеть, не вспоминать о своем позоре.

Но не делать это самому.

Драко снова застывает, колеблясь. Сейчас хватит одного толчка в спину, и она полетит вниз. И все будет кончено. Но – самому?!

«Я не могу это сделать!»

Противный, горький вкус во рту – если он это сделает, Потти, конечно, не будет его доставать, но…

– Ладно, Потти, я тут подумал – это слишком просто. Я тебя сначала помучаю, а потом, может быть, сброшу, – решительно говорит Драко, и стаскивает ее с парапета.

У нее закатываются глаза. Даже Петрификус не мешает видеть – лицо и тело обмякают от облегчения.

– Ты собираешься упасть в обморок? – он снова уверен в себе, он по-прежнему хозяин положения. – Не стоит. У меня большие планы. Я собираюсь сделать так, чтобы ты навсегда запомнила, что со мной надо быть вежливой. Энервейт.

Конечно, заклятие, приводящее в чувство, не действует – да он и не учил его толком, зачем?.. Драко хлопает ее по щекам и злорадно улыбается, видя, как снова разгораются ненавистью зеленые глаза.

Чудесно, просто чудесно. Итак, с чего же начать?

Тогда, летом, папа показывал, как держать палочку, объяснял, пока тренировались на том магле. Драко робко спросил о Непростительных – папа улыбнулся, растрепал его волосы и объяснил, что в таком возрасте ничего не получится. Вот после третьего, четвертого курса – может быть.

– Круцио, – произносит Драко шепотом. Раньше он только читал об этом, но – ведь он ее ненавидит, почему нет?

Ничего не происходит.

– Империо, – с сомнением говорит он, и начинает злиться: теперь на лице его жертвы недоумение, но никак не страх.

«Хорошо, пусть будет то, что я точно знаю».

– Риктумсемпра!

Отлично… что, что, а заклятие щекотки у него и в восемь лет получалось. И на эльфах тренировался, и на Пэнси… ммм. Драко смотрит хмуро – каменная неподвижность Потти не дает насладиться эффектом. Смех не прорывается сквозь Силенцио – да, лицо немножко исказилось, и ей наверняка неприятно, но это скучно.

«Надо снимать Петрификус, и связать ее … эээ… Инкарцеро. Вот именно. А потом – о-о-о, что будет потом!»

Драко уже наводит палочку, как его пронзает ужасная мысль. Профессор Снейп! Он этого так не оставит!

…Потти была ужасна, невыносима, и он с нетерпением ждал первого урока Зелий. Крестный ненавидит гриффиндорцев – раз, крестному не нравится Потти – два, крестный всегда защищает его, Драко – три. Наглая тварь получит за все.

После урока он был задумчив – что произошло с дядей Севом, с профессором Снейпом? Он позволял ей немыслимые вещи, он странно на нее смотрел… Драко не догадывался, что та смесь досады, раздражения и неприязни, которую он чувствует – всего лишь ревность. В жизни профессора Снейпа он был единственным ребенком, и появление этой новой силы, нагло переместившей его на задний план, ему не нравилось. Даже «Превосходно» (что еще он мог получать, если крестный сам его учил?) не радовали. Потому что тварь тоже получала «П» – почти всегда. И хотя дядя Сев продолжал язвить и прохаживаться на ее счет, она вела себя так, словно… словно у них была общая тайна. Как будто они играют в какую-то игру, профессор Снейп рычит на нее, а она оправдывается – но оба знают, что это игра. Драко не понимал, в чем дело, и даже не мог спросить, декан не хотел говорить о ней. Только повторял на разные лады, какая она гадюка – почти восхищенным тоном.

Уроки Полетов были единственной радостью – Потти, даже в окружении своих шавок – лохматой грязнокровки, рыжего нищеброда и толстого сквиба, была жалкой. Не уметь летать! Бояться высоты! Настоящий волшебник никогда бы так не опозорился.

Настоящий волшебник издевался над Потти почти месяц, пока все не кончилось – ужасно. Вернее, началось с забавной шутки, когда Пэнси обшарила сумку полукровки и наложила на нее простенькое заклятье, которое в чистокровных семьях знают даже малыши. («В тех чистокровных семьях, откуда дети пойдут в Слизерин» – педантично поправила она его тогда). Пэнси тоже ее не выносила, с тех пор, когда на очередной выпад Драко («кого я вижу – Потти со своей сворой дворняг!») та не ответила неожиданно: «Зато у тебя, Дракусик, свора чистокровная – два бультерьера и карманный мопсик!». Грегу и Винсу сравнение даже понравилось, зато Пэнси, со своим плоским носом и маленькими глазами, просто кипела от злости. Драко не пришлось даже уговаривать ее – сама побежала, еще и колдофото принесла. Он собирался потом помучить Потти, потребовать чего-нибудь этакого за возвращение ее ценности, но не сдержался. Слишком сильно она его задела, этим «крысятить по чужим сумкам». Вышел из себя. И это был третий эпизод с участием Потти, который ему не хотелось вспоминать. Когда все закончилось, профессор Снейп привел его в свой кабинет, снял Силенцио, напоил Умиротворяющим бальзамом, смазал ссадины какой-то едкой дрянью, дал Заживляющее… выслушал все то, что он выплескивал из себя, вперемежку со слезами и всхлипами. Даже предложил помочь отправить неприятные воспоминания в думосбор – но Драко отказался. Зачем ему думосбор, вот если бы стереть память половине школы, кто это видел... Крестный утешал его, и от одного звука голоса – привычного, мягкого, родного – становилось легче.

А потом начал угрожать.

Оцепеневший от ревности и гнева Драко выслушал, что с ним будет, если он вздумает нападать на Потти из-за спины или, не дай Мерлин, действительно потребует от отца убить ее. Что вызывать ее на дуэль – пожалуйста, и подкладывать всевозможные гадости в сумку – ничего не имею против, только не попадайся, но ничего больше.

И обещал, гад, если Потти попадет в больничное крыло или куда похуже – проверить его палочку. И если найдет на ней что-то – «Драко, обещаю, я тебя сурово накажу».

Тогда он опять сорвался в истерику, это было нестерпимо обидно – чужая девчонка нагло заняла его место! Профессор Снейп (Драко, трясясь от злости, решил, что теперь он навсегда – «профессор Снейп», а не «дядя Сев», даже дома, на каникулах) – объяснял, что просто не хочет, чтобы «дети» далеко зашли. Что они еще могут помириться, что, когда откроется Дуэльный клуб, Драко может вызвать ее, что декан заставит ее извиниться… Малфой ничего не хотел слушать, вне себя от ревности и обиды.

Но запомнил.

Чем дальше, тем больше он видел, что Потти на особом счету у крестного… то есть, у профессора Снейпа. Он, конечно, снимал с нее баллы, но меньше, чем она заслуживала. (С ее шавок он снимал больше, но этого все равно было мало!)

Драко понимает – если сейчас проделать с Потти все, что приходит ему в голову, утром его встретит взбешенный акромантул вместо декана, и все те Фурункулюсы, Дантиссимусы, Конъюнктивусы и Лакримозусы, которые вертятся у него в голове, обязательно будут найдены, сосчитаны… и ему не поздоровится. Папа, конечно, будет рад, что Драко отомстил врагу, но портить отношения со своим деканом… не стоит.

Нужна другая палочка.

В спальне у него есть другая – самая первая, купленная в обход этого дурацкого правила дурацкого Министерства, дескать, палочки можно только с одиннадцати. Этой, старенькой, он еще не пользовался в Хогвартсе, но не зря же мама ее упаковала. Сейчас он быстренько сбегает за ней… еще один Петрификус, на всякий случай… Инкарцеро сверху – мало ли что… и надо идти.

Драко колеблется. Медлит. А вдруг грязнокровка, или кто там наложил чары, вернется и вытащит Потти? До чего обидно упускать добычу! Уйти и оставить ее тут – это все равно, что выйти из-за стола, оставив торт на растерзание Винсу и Грегу, попросив не трогать. Может, оставят, а может…

– Знаешь что, Потти? – тянет он. – Я подумал, ты же у нас воспитана маглами. Что, если я по-магловски с тобой разберусь? Ты должна оценить.

Так… значит, надо ее ударить. «Дрался же я с Уизли», – успокаивает себя Драко. Этого воспоминания он не стыдится, пусть вышло неуклюже, неловко, а потом больно – втайне он гордится собой. Это первая драка в его жизни. (Не считая недоразумений с Потти, о которых он даже думать не хочет).

Драко глядит на бледное лицо, залитое лунным светом, и медленно подносит к нему руку. Через мгновение опускает, закусывает губу, глядит в сторону.

Он не может ударить девочку.

Воспоминания проматываются смазанной, яркой, разноцветной лентой. Мама на Эпоне – длинногривой белой кобылке, развеваются складки нежно-голубого платья, папа помогает ей спуститься, держит за тонкую талию, что-то тихо говорит… Домашний праздник – на столе перед миссис Паркинсон лежит роза, перед Пэнси – бутоньерка из фиолетовых цветков, и Драко неуклюже делает первый в жизни комплимент: «розы для Розалинды, анютины глазки для Пэнси», мама кивает, улыбаясь… Взрослый разговор за закрытыми дверями, звучит имя «Белла», и сердитый, резкий голос отца: «женщины не должны воевать!».

Ударить сейчас Потти – значит, перечеркнуть все это.

Папа, помнится, сказал, когда Драко ездил домой на Рождество: «сын, ты можешь проклясть ее, можешь не обращать внимания – но бить? Девочку?!» – и неодобрительно покачал головой.

И не имеет значения, что она не хочет вести себя, как полагается девочке – сидеть тихо и ждать, что ее защитит мужчина, что она лезет в драку и употребляет грубые, ужасные слова… он все равно не может сделать это. Опуститься до ее уровня.

Как же ее наказать?

Если бы Драко был на несколько лет старше, способ сразу пришел бы ему в голову – и его, пожалуй, одобрил бы даже утонченный сэр Люциус. Но ему всего одиннадцать, вопросы пола еще не стали сладкой волнующей тайной, и нет никакого сексуального подтекста в том, как он берется обеими руками за воротник ее мантии и изо всех сил дергает. Галстук трещит по швам, но он не собирается ее душить – не хочет уподобляться ей. Просто снимает его. Мантия сползает двумя разлохмаченными кусками. Драко внимательно смотрит ей в лицо – кажется, напугана… отлично. Он не понимает, почему делает это, его ведет инстинкт – тот же, что позволяет его отцу успешно играть и на магловской бирже, и на магической. Тот, благодаря которому его предки во время войн и дуэлей безошибочно находили бреши в обороне противника, а в дни мира – с той же легкостью определяли болевые точки и слабости.

– Тебе плохо, Потти?.. – Ответ не нужен. Ей плохо. Почти также плохо, как когда она стояла на парапете.

Драко снова улыбается.

Дернуть белый воротничок блузки, положить руку на шею, чуть сжать пальцы – не пытаясь задушить… она пытается отодвинуться, тщетная затея, под заклятием-то.

Через несколько секунд он уже укладывает ее на каменный пол – ледяной, это чувствуется даже сквозь подошвы ботинок. Достаточно полежать на нем несколько минут, чтобы простудиться. Даже если грязнокровка и сквиб придут за ней… веселая ночка и не менее приятное утро в больничном крыле Потти гарантированы.

«Но я успею вернуться раньше».

Драко колеблется – сказать ей, что ее ждет, что меньше чем через полчаса он вернется со всей своей фантазией, своим опытом и другой палочкой? Или пусть думает, что он ушел совсем, чтобы потом заново пережить этот ужас?

Он решает промолчать.

Накидывает на нее ее собственную мантию-невидимку, «жаль, конечно, но еще не хватало, чтобы тебя Филч увидел!». Критически оглядывает результат – ничего не выглядывает, а зайти в этот уголок башни можно только целенаправленно. Впрочем, если грязнокровка будет искать…

«Я успею вернуться раньше».

***

– Драко! Почему ты не в спальне?

Он резко поворачивается, стараясь принять невинный вид... и ни в коем случае не смотреть декану в глаза.

– Я ходил в ванную, сэр. В ванную старост, – торопливо добавляет он, вспомнив, что у первокурсников все удобства рядом со спальнями.

– У тебя есть ключ? – Снейп не слишком удивлен. – А это что? Мантия-невидимка?

«Мерлин, вот невезение!»

Перед входом в родные подземелья мантию пришлось снять – змея, закрывавшая проход, не собиралась пропускать невидимку. В коридоре Драко решил не надевать ее заново – время заполночь, все спят, до спальни-то он успеет дойти.

Кто же знал, что сегодня у декана будет бессонница?

– Да, вы же знаете, папа подарил мне на девять лет…

– Я слышал, ты сегодня подходил к профессору Макгонагалл, а после этого у грифов убавилось сто баллов, – Снейп не собирается его отпускать. Прислоняется к двери, ведущей в его личные комнаты, и глядит в упор. Драко смотрит в пол. Надо что-то ответить, иначе декан поступит в своем обычном стиле, а этого сейчас нельзя допускать.

– Ну... я узнал, что двое первокурсников будут вне своих спален ночью, и сказал ей. Видимо, она их поймала.

– А ты, под мантией-невидимкой, понаблюдал за этим, – хмыкает декан. – Хвалю. Не попался?

– Нет, сэр… – «Неужели пронесло?»

– Кто эти идиоты? Погоди, сам догадаюсь. Поттер и Уизли? – Голос у Снейпа становится кислым.

– Нет, Лонгботтом и Грейнджер, – перед своими можно не притворяться, что не помнишь фамилий грязнокровки и сквиба. О врагах надо знать все. – Уизли в больничном крыле.

Снейп резко выпрямляется:

– А Поттер?

– Не знаю, сэр, – говорит Драко равнодушным тоном. – Можно я пойду спать?

– Нет, погоди… – в два шага декан подходит ближе, берет его за плечо, заставляя поднять голову, и…

«Ненавижу эти мерзкие аврорские методы!» – мысленно кричит Драко, пока холодные пальцы лезут в его голову. Именно так ощущается легилименция в исполнении дорогого крестного. Любой слизеринец узнает это к третьему курсу… кроме Малфоя-младшего, которому эта радость жизни достается уже на первом.

Как он ни пытается закрыться, ничего не выходит. Папа говорил, тренироваться в окклюменции младше тринадцати-четырнадцати лет нет смысла, все равно не получится… сейчас он чувствует это.

– Ты оставил ее там?!

«Мерлин! Ну что ж не везет так?!»

– Можно не отвечать? – угрюмо бурчит Драко. – И я же не попался.

– Ты… ты… – Снейпу не хватает слов. – В спальню. Быстро.

Драко толкает дверь сразу же, едва удалились шаги – без толку. Декан наложил запирающие чары, да посложнее, чем Коллопортус… и побежал спасать эту дрянь.

Как не повезло!

«Погоди, Потти. Это не последний раз».

***

СЕВЕРУС СНЕЙП

Северус вернулся из гостиной – он вызвал туда домовика, отдал ему мантию и галстук Поттер и велел привести в порядок до утра. С порванным воротником блузки пусть сама разбирается, не раздевать же ребенка. Он зашел в свой кабинет, где оставил девочку, и остановился в дверях.

Она спала.

Пожалуй, концентрация Умиротворяющего бальзама в чае была слишком большой – девочка не просто успокоилась, а уснула, свернувшись калачиком в его кресле. Дорожки слез на щеках, сжатые даже во сне губы, руки стискивают края пледа, в который она завернута… дети не должны так выглядеть. Северус хотел дать себе слово, что будет защищать ее, никогда не допустит, чтобы она пострадала – но разве он не говорил себе это раньше, не давал уже таких обещаний?

Когда он пришел на Астрономическую башню (не прибежал, а пришел, хотя удержаться было трудно), когда нашел ее, укрытую мантией-невидимкой («знакомая мантия, сколько гадостей мне самому сделали в школьные годы с ее помощью»), когда снял с нее заклятия – она не могла идти. Ее так сильно трясло, что хотелось еще раз наложить Петрификус, чтобы прекратить эту крупную, неостановимую дрожь. Она держалась за него, цеплялась за его руки своими, маленькими, обжигающе-горячими. Оторвалась она от этого занятия – сам он стоял, как дурак, прижимая ребенка к себе, не зная, что делать дальше – только чтобы начать шарить по полу.

Ну да, очки. Эти ее проклятые очки, вечная память о Джеймсе Поттере. В семидесятые этакие круглые очочки были на пике магловской моды, а теперь казались просто смешными. Но это же девчонка Поттер, с ее преклонением перед умершими родителями. Вспомнить хотя бы Еиналеж.

Она открыла рот только для Репаро – разумеется, безрезультатно. Крестник постарался; глядя на стеклянную крошку, режущую пальцы девчонки, Северус содрогнулся – какая ненависть… какое счастье, что у мальчика не хватило духа сбросить ее с башни! Он произнес Репаро Максима – вышло слабо, починилась только оправа. Пообещал, что мадам Помфри вставит подходящие стекла – Поттер кивнула. Это был первый знак, что она воспринимает, кто находится рядом. Не просто источник тепла, а живой человек.

Северус принес девочку на руках – девять лестничных пролетов вниз с башни, пять до подземелий. Она не сопротивлялась, затихла, держась за его мантию, и казалась в этот момент беззащитной, как никогда прежде. И по-прежнему молчала. Он еще раз перебрал все, что выудил из головы Драко – вроде ничего по-настоящему неприятного крестник не успел сделать, почему же у него такое чувство, что ее трясет не только от холода? В своем кабинете усадил в кресло, заставил выпить Умиротворяющий, Перечное, завернул в плед, придвинул кресло к камину… И теперь стоит и смотрит на нее, и снова чувствует, как проворачивается острие в груди.

Странный ребенок, действующий на него неожиданно сильно. Невозможно не раздражаться, когда она пытается язвить. Нельзя не улыбаться – хотя бы мысленно – когда неумело шутит. И никак не получается избавиться от этой сердитой нежности, когда она превращается в такой вот дрожащий комочек, прижимающийся к нему.

Фальшивая насквозь, теперь она была настоящей. Наверно, впервые за то время, что он ее знал.

Еще при первой встрече он понял, что, как другие дети лгут словами, Поттер-младшая умеет лгать интонациями и мимикой – как не у всякого слизеринца получится. А в Хогвартсе, видя ее восторженные улыбки и сияющие глаза при общении с «друзьями», убедился, что она лжет всем своим выразительным личиком, всем телом, и, кажется, всей душой. Когда начались уроки Зелий, он это понял окончательно.

Она издевалась над ним, издевалась с первого урока, а он не знал, что с этим делать – как наказывать человека, который кивает, празднично глядя в глаза, и говорит: «Отработка, профессор Снейп? Замечательно!». Который сияет в ответ на любые оскорбления, с тем же радостным видом соглашаясь со всеми гадостями, какие приходят в голову преподавателю. Ему было легче, когда Поттер была всецело занята идиотами из своей свиты – тупицей Уизли, растяпой Лонгботтомом, занудой Грейнджер. Если же девчонка обращала внимание на него… это пугало. С чем можно сравнить это выражение лица? На него никто и никогда так не смотрел. Влюбленное? Пожалуй, нет, хотя откуда ему знать, что это такое? Студентки никогда не влюблялись в него, даже когда он был почти их ровесником. Снейп и в лучшие годы не был красавцем, да и не нужно ему это – брр, это пустоголовое стадо! Как Поттер выделилась из него?.. ох. С самого начала было ясно, что с ней все непросто.

Нет, девчоночьей влюбленности там и в помине не было. Скорее – она смотрела на него как на бога. Как фанат квиддича на лучшего в мире игрока. Как Беллатрикс Лестрейндж смотрела на Лорда… придет же в голову такое.

Она издевалась над ним, и этими взглядами – больше, чем своими репликами, которые смешили его, хоть он и старался это скрыть. Смешили, бесили, выводили из себя… «Если она такая в одиннадцать, что будет, когда станет старше? Я с ума сойду, это точно».

Чем дальше, тем сильнее ему хотелось залезть к ней в голову и проверить, что же она на самом деле думает, какая она? Останавливало только то, что легилименция в отношении школьников была строжайше запрещена – это было одним из условий, на которых его приняли в школу. Победители той войны никогда бы не позволили бывшему Упивающемуся копаться в мозгах у их невинных деток. Конечно, слизеринцев это не касалось, но змейки – особая статья. С ними можно все, они понимают: главное – благо факультета, а какими средствами это достигается, неважно. Слизерин никогда не сдавал своих и не жаловался на методы, которыми декан поддерживал дисциплину. Что касается учеников других факультетов – техника легилименции у Снейпа была настолько жесткой, что ментальное проникновение ощутил бы последний болван-хаффлпаффец. Достаточно сказать одно слово своему декану – и завтра аврорат вспомнит его более чем темное прошлое.

Так что Северус не осмеливался читать ее, мог только осторожно пройтись по поверхности. Как в тот день, когда у Драко сбежало Очищающее зелье (и был уверен, что она все-таки его обманула). Какая она на самом деле, что думает – так и осталось непонятным.

А теперь она настоящая. Обиженный ребенок, а не маленькая гадюка, не злобный зверек, не бешеная ласка… что за ассоциации, весь зоопарк вспомнил... Северус наклонился, потрогал ее лоб – горячий… девочка вздрогнула, но не проснулась, только тихонько застонала что-то вроде «не надо, не трогай меня». Он опустил руку, отодвинулся.

Проклятая маленькая дурочка, вечно попадает в какие-то истории, вечно ее надо спасать…

После истории с троллем он впервые подумал: жаль, что Поттер не в Слизерине. Не потому, что ей там место – нет, просто студентку своего факультета было бы проще защитить от ее собственной самоубийственной глупости (которую гриффиндорцы называют смелостью). Когда тупица-Лонгботтом начал бормотать о тролле, он сразу догадался, что без нее не обошлось. И какое же это было облегчение, когда оказалось, что нахалка жива и невредима. Злость и страх на ее безрассудство он снял привычным способом – обругал и назначил отработку. Не помогло. Заноза стала только больше.

После матча, когда она была на волосок от гибели – с такой высоты упасть, вряд ли что-то помогло бы… он искренне злился на Минерву, которая даже не стала выслушивать его возмущенную речь о том, что она пренебрегает безопасностью собственных студентов. Да случись такое с любым слизеринцем, он бы небо и землю перевернул, чтобы выяснить, кто устроил такое его подопечному! Но это же Гриффиндор. Жива осталась, со страхом справилась – и ладно. Северус даже подходил к директору, просил «послушать», кто же устроил такое с метлой Поттер. Дамблдор был легилиментом от бога, чтобы читать чужие мысли, страхи и намерения, ему необязательно было вламываться в головы, эти сведения сами шли ему в руки… старый маразматик сказал свое обычное «мальчик мой, все будет хорошо!», и дело заглохло.

После Еиналеж он понял, что этого ребенка надо держать под постоянным присмотром, а лучше – легилиментить дважды в день, на случай новых сумасшедших идей. Только так можно было уберечь от неприятностей. Что она делала на Астрономической башне? У Драко что-то смутно мелькало про дракона…

– Поттер, откройте глаза, – одновременно он потряс ее за плечо.

Распахнулись два близоруких зеленых окошка. Северус мягко скользнул вглубь, стараясь касаться только сегодняшних событий…

– Поттер! Вы в самом деле переправляли дракона в Румынию?!

Она моментально опустила ресницы, словно догадалась, как осуществляется ментальное вмешательство. Ответила хрипловато («не забыть, еще Перечного» – подумал он мельком):

– Откуда вы знаете про Румынию? Это даже Малфою не было известно.

– У меня есть методы, – проворчал Северус, сверля ее глазами… нет, не собирается смотреть на него. Он встал, призвал с полки Перечное и полупустую чашку с чаем. – Выпейте.

Она покорно проглотила горькое зелье, сказала тихо, почти виновато:

– Это Хагрид его завел, а мы просто не хотели, чтобы он в Азкабан попал.

– Вы не подумали, Поттер, что директор тоже этого не хотел бы? – Северус почувствовал привычное раздражение. Опять эта манера не думать ни о ком, кроме себя! – Он бы позаботился о драконе, и ваш факультет не потерял бы сто баллов.

– Вы даже это знаете, сэр? – Поттер завозилась, стараясь усесться удобнее. Северус отодвинулся, взмахнул палочкой – кресло поползло назад, от огня.

– Я все знаю. Вам уже не холодно?

– Нет, сэр. Спасибо. А мне ничего не будет… за это?

Он догадался, что она имеет в виду.

– Ничего. Но и мистеру Малфою тоже ничего не будет.

Она содрогнулась всем телом – та же крупная, судорожная дрожь, что и на башне. Но сказала неожиданное:

– Он б-был в своем праве.

Северус покачал головой. Нет, она никогда не перестанет его удивлять.

– Рекомендую вам остаться тут. Я разбужу вас в шесть – тогда и пойдете в гриффиндорскую башню, – ворчливо добавил: – Не собираюсь вас сопровождать, а сейчас вы можете нарваться на мистера Филча.

– А утром?

– Школьникам запрещено находиться вне спален с десяти вечера до шести утра, так что правила вы не нарушите.

– Почему…

– Потому что устройство мозга среднестатистического студента таково, что любые мысли о нарушении правил приходят ему в голову вечером и ночью. А утром он готов только спать.

– Эээ… мы все совы, да, сэр? А вы – жаворонок?

«Я летучая мышь», – некстати подумал Северус (глупая студенческая шутка!). Он грозно покосился на девочку, которая слабо улыбнулась – как будто ей тоже это пришло в голову.

– Спите, Поттер, – сказал он, превращая кресло в кушетку. Вышло неказисто, Трансфигурация ему никогда не давалась… но это стоило сделать, хотя бы чтобы посмотреть, как она барахтается в пледе. – Она не превратится обратно до шести.

– Ничего страшного, если и превратится, – Поттер слабо улыбнулась. – Сэр… я благодарю вас. Вы меня спасли. Если бы я там лежала до утра, то не просто заболела бы, а могла умереть от переохлаждения. Камень был просто ледяной.

Северус неопределенно кивнул, отвернулся. Неужели она не догадалась, что Драко уходил ненадолго, за другой палочкой? Неужели не поняла, что это – только начало?

– Спите, Поттер.

***

ГЕРМИОНА ГРЕЙНДЖЕР

Гермиона просыпается без будильника, в семь тридцать. Идет в ванную – как была, в ночной рубашке; ежится от холода.

Эри стоит у умывальника и сосредоточенно заплетает волосы, превращая воронье гнездо на голове – свою обычную утреннюю прическу – в гладкие, словно лакированные косички. Приглаживает челку – гелем и заклинаниями. Гермиона улыбается, ей хочется чуть-чуть поддразнить ее, вот, мол, общая твоя черта с Малфоем, он тоже волосы укладывает… но вовремя вспоминает, что нельзя.

– Доброе утро, – осторожно произносит она, и результат такой же, как вчера – Эри кивает, глядя куда-то в угол, подхватывает свои принадлежности и выходит из ванной.

Неужели это никогда не кончится?!

Гермиона тщательно чистит зубы, как учили родители, стараясь думать о последнем задании по Чарам, о Зельях – только не о том, что единственная подруга не разговаривает с ней. Она возвращается в спальню, забирается под полог, под одеяло – ужасно холодно, только так можно учиться… открывает книгу. Из нее выскальзывает последнее письмо от родителей. Гермиона задумчиво проводит пальцами по адресу – мама и папа знают, что это не нужно, сове достаточно сказать «мистер и миссис Грейнджер» – но все равно каждый раз пишут и «Школа Магии и Волшебства Хогвартс», и собственный адрес.

Родители отказывались посылать ее сюда, если не будет возможности общаться. Конечно, о телефоне говорить глупо, но письма были обязательным условием. В магазине им объяснили, что вместе с почтовой совой можно купить магический маячок, на который она будет прилетать, очень распространенная услуга, все маглорожденные ею пользуются… купили. Гермиона писала длинные письма, с восхищением рассказывая о своей новой жизни.

В прошлом письме – машинально посчитала – имя Эри упоминалось четырнадцать раз. В этом не будет ни одного. Что писать – она со мной не разговаривает? Она смотрит сквозь меня? Она обходит меня, словно я привидение?

«Может, еще раз извиниться?» – думает Гермиона.

Она снова начинает подбирать слова – в тот раз Эри ее прервала, просто сказала: «не хочу ничего слышать, Грейнджер. И видеть тебя не хочу».

– Возникли… непредвиденные обстоятельства непреодолимой силы, – бормочет Гермиона тихо-тихо, чтобы не было слышно за пологом кровати. – Наказание не соответствует тяжести проступка… – Она вспоминает длинное, эффектное, праздничное слово, которое не каждый взрослый знает, и выговаривает его шепотом:

– Форс-мажор!

Длинные, красиво-округлые слова успокаивали – пусть я не прирожденная волшебница, мне надо учить многое из того, что вы впитали с детства, зато что я знаю!.. И это было как привет от родителей, ее спокойных и разумных родителей, которые все равно – лучшие на свете, несмотря на то, что не умеют открывать двери без ключа и поднимать предметы без рук.

С тех пор, когда она, пятилетняя, в приступе гнева скрутила папин серебряный портсигар спиралью – не руками, пробудившейся стихийной магией – а папа, милый, растерянный папа, усадил ее перед собой и сказал: «Давай всесторонне обсудим эту ситуацию, надеюсь, мы сможем идентифицировать возникшее паранормальное явление…» – с тех самых пор длинные слова были для нее якорем. Прочным якорем, связывающим с домом. Конечно, тогда они ничего не «идентифицировали», родители поняли только, что дочка у них необычная. Поэтому письмо из Хогвартса они восприняли с облегчением: картина мира стала обширнее, словно добавилось новое измерение, но логичнее. И теперь их дочери было место в этом мире. Гермиона была рада вместе с ними, и длинные, как школьные эссе, на несколько футов, на несколько страниц, письма домой – они были еще одним знаком привязанности и любви к родителям. Новый мир дочери был им безумно интересен, хотя интеллигентная сдержанность не позволяла говорить об этом громко.

В прошлом письме – четырнадцать «Эри».

Тогда, первого сентября, в поезде, она так нервничала, что болтала без остановки, останавливаясь только чтобы глотнуть воздуха. Понимала, что нельзя так делать, что люди пугаются, но не могла остановиться. Рыла яму все глубже, и почти свалилась в нее, когда веселая очкастая девчонка улыбнулась ей, приглашая в свой круг. В нем уже были рыжий веснушчатый верзила, как оказалось, из очень древнего магического рода, и круглолицый растяпа, тоже «настоящий» волшебник. А Гарриет Поттер – Эри – росла у маглов, как и Гермиона, но ничуть этого не смущалась.

Так началась дружба.

Гермионе иногда хотелось «дружить» с девчонками, пусть это было не так интересно, как читать книжки и с жадностью узнавать новое о мире… но она прислушивалась к ним – и думала снова и снова: как скучно! Одноклассницы обсуждали музыкальные группы, сплетничали об учителях, писали глупые стишки в альбомах… ради этого не стоило поднимать глаза от книги. В волшебном мире девчонки были такие же, достаточно посмотреть на Лаванду и Парвати. С Эри все было по-другому. Можно и уроки обсудить, и книжки – она меньше читала, но все-таки. Как приятно было услышать очередное «Герми, мне лениво читать весь тот справочник, я заглохла на «Введении», скажи, какие страницы?» – и ответить самодовольно: «С восьмой по тридцать седьмую, потом можно шестьдесят три пропустить, и еще пятнадцать страниц, до заключения, я там закладку оставила». Никто другой в этот справочник вообще бы не полез! А потом обсудить прочитанное – и с легкой досадой убедиться, что Эри, кажется, ухватила суть лучше нее самой. И – поддразнивания, и – перемигивания, и – отчетливое ощущение «мы лучше, чем все остальные»…

За такое можно было простить даже мальчиков.

Сперва она думала – мальчишки как мальчишки, что в волшебном мире, что в обыкновенном… странные и пугающие существа, но в малых дозах – терпимые. Впрочем, Невилл был тихий и не злой, и иногда (стыдясь сама себя), Гермиона думала – если все «прирожденные» волшебники такие растяпы, то я и тут буду хорошо успевать. А Рон был точно такой, как ее одноклассники в магловской школе – шумный, непоседливый забияка, не любитель учиться, увлеченный спортом (всей разницы – квиддичем, а не футболом), в целом безобидный, но раздражающий.

А потом была история с троллем, и восторг в глазах Рона – «не была бы ты заучкой, мы бы все там остались…», и восхищенное «ты молодец, Герми!» от Эри, и понимание, что теперь они – вместе. Команда. Все четверо. И даже мальчишки, стало понятно, нормальные, а вовсе не противные. И «наша заучка» уже не клеймо, а титул, который носишь с гордостью: да, я такая, и вам со мной очень повезло!

Гермиона не удержалась и написала родителям о тролле – очень осторожно, в ее рассказе он был меньше ее, не пытался напасть, просто убегал… видимо, они догадались, что все не так просто. В ответ на это письмо она получила сразу два – энергичную записку от мамы («Миони, еще одна такая история, и мы забираем тебя домой», и длинный ряд восклицательных знаков), и огромный свиток от отца. Чтобы понять все, что он ей написал (это была лекция об опасностях взрослой жизни, о необходимости быть осторожной), ей пришлось два часа провести над словарем – папа, когда волновался, тоже постоянно употреблял длинные красивые слова…

Миони. Мио. Миона. Именно так ее называют родители. А тут – либо полным именем, либо Герми – такое же резкое и энергичное, как все, что Эри делает в жизни. Гермиона все собиралась сказать, как ей больше нравится, но так и не сказала. Теперь поздно, она на веки вечные «Грейнджер». Или вообще никто, пустое место. И Эри так и не сказала спасибо за то, что она подожгла мантию Снейпа во время матча. Ведь жизнь ей спасла. А Эри так по-глупому доверяет ему…

– Иррационально, – шепчет Гермиона. – Иррационально и нелогично доверяет.

Начинается обычный утренний шум – проснулись Парвати, Лаванда и Салли, а она ни страницы не прочла. Гермиона вылезает из постели, одевается, идет в Большой Зал. Светловолосая макушка за соседним столом вызывает спазм в животе.

Что ей сделал Малфой?

Тогда, после того, как профессор Макгонагалл загнала их в спальни и заперла двери (Алохомора не помогала, Гермиона пробовала каждые полчаса, а потом все же уснула), Эри вернулась в половине седьмого утра. Кратко сказала: «со мной все в порядке, Грейнджер, не хочу с тобой разговаривать». Все.

Если она так рано вернулась – значит, то, что сделал Малфой, было слабее, чем та гадость с Невиллом, ведь он пробыл в больничном крыле почти весь день… или нет? Может быть – Гермиона задумывается, что могло вызвать ТАКУЮ реакцию – Малфой ее ударил? Нет, тогда Эри, злая, как мантикора, носилась бы по Хогвартсу и задирала его. А сейчас она тихая, на слизеринца даже не смотрит. Только на Снейпа. Невилл сказал, что она ночевала у него в кабинете, и он ей помог… «Больше ничего не стала говорить», – сказал он виновато, моргая карими глазами.

Что ей сделал Малфой?

Гермиона ненавидит его – она и не знала, что можно так относиться к человеку. За все. За то, что он как раз такой «прирожденный волшебник», каких она заранее боялась, штудируя летом книжки, и за то, что прекрасно это сознает. За то, что задирает их всех, не стесняясь бить подло, за гадость, которую он сделал с эриной сумкой – бедный Невилл! За фотографию эриных родителей (пусть считают, что все кончилось хорошо, но Гермиона считает, что позитивные последствия в данном случае не искупают ярко негативных намерений).

Но больше всего – за «грязнокровку».

Если вдуматься – смешное словечко, детское. Грязноручка-грязноножка-грязноносик, будто в стишке. Но Малфой произносит его так, что Гермиона действительно чувствует себя недочеловеком. Умом понимает, что она ничем не хуже его, просто знает меньше, чистокровность совсем не важна (это ей и Рон, и Невилл говорят – чистокровные волшебники), но все равно терзается. Вздрагивает каждый раз, когда слышит. Это слово у нее вызывает куда большее отвращение, чем многочисленные эрины «(нецензурно)!», когда та что-то роняет или проливает чернила на готовое эссе.

Теперь она больше не услышит этих ругательств. Эри замолкает в ее присутствии. Они общаются только на уроках – не настолько она сердита на Гермиону, чтобы из-за этого пренебречь учебой. Но разве «передай мне перо, пожалуйста» и «Грейнджер, кинь драконий коготь в зелье сама – это надо делать очень плавно, Нев не справится» – разве этого достаточно, по сравнению с тем широким потоком общения, который был раньше? С той рекой мыслей, переживаний, идей, которыми они делились?

Гермиона чувствует себя как в пустыне. Рон ее тоже ненавидит, ничего не говорит только потому, что Эри дергает его за рукав каждый раз, когда он собирается разразиться очередной речью на тему «тебе баллы дороже всего, и посмотри, что вышло!». С ней разговаривает Невилл, «работаю почтовой совой» – как он мягко шутит, в очередной раз отправляясь к Эри, чтобы узнать, собирается ли она прекращать этот бойкот… и что надо для этого делать.

Гермиона уже на все готова ради этого.