Лела Чинчараули,

директор общеобразовательной школы г. Ахалкалаки

Перед сном мы, гости митрополита Николая, молились вместе с хозяевами в уютной часовенке перед образом Владимирской Богородицы. Стены украшены цитатами из Писания-владыка увлекается грузинской каллиграфией. Мне досталась комната по соседству с часовней. Уже в четыре утра за стеной звучало правило; я проснулся то ли от пронизывающе свежего воздуха, то ли от тихой монотонной молитвы Лелы, помощницы митрополита. Вставать не хотелось, спать тем более. Один из редких, счастливых моментов, когда сознание чувствует настоящее, ощущает соприкосновение с вечностью.

Наверно, дьякониссы древности были похожи на Лелу. Она не только «печется о столах» (что, свидетельствую, получается у нее превосходно-за трапезой каждый раз было не менее шести-семи простых, но невероятно вкусных блюд, и это в пост!). Лела-строитель и директор новой школы. Но и это, конечно, далеко не главное, что могло бы ее характеризовать. Представьте сочетание интеллигентности, какого-то древнего, отнюдь не этикетного, достоинства и христианского смирения. Представить сложно, но увидеть можно – в Леле.

К нашему отъезду Ахалкалаки накинул на газоны, сады и крыши легкую белую шаль. Утром снег выпал, а днем уже растаял. Что-то завораживающее, символичное проявилось в винограде, припорошенном снегом; когда снег таял, превращаясь в капли воды на ягодах, казалось-это холод отступает перед силой, источаемой лозой. Вспомнились слова Христа: «Я есмь лоза, а вы ветви; кто пребывает во Мне, и Я в нем, тот приносит много плода; ибо без Меня не можете делать ничего» (Ин. 15:1–5).

 

Моя благородная Хевсуретия

Я родилась четвертым ребенком в семье. Фамилия моя Чинчараули; трудно произнести, правда? Это хевсурская фамилия. В горах, за хребтом Кавказа, вблизи от Аргунского ущелья, всего в трех километрах от границы с Чечней, родились все мои предки по отцовской линии, и сам отец тоже родился там.

На границах культур и стран, в горных районах люди сами создают международную политику, одна и другая сторона находят общие правила, чтобы ладить друг с другом. Добраться в горные районы непросто и летом, ну а зимой и подавно, поэтому правительство, по большому счету, редко доходило до хевсуров, которые живут за Кавказским хребтом и очень свободолюбивые. На границе с Хевсуретией проживает много кистинцев – это этническая группа чеченцев. Отец мой говорил, что раньше они были христианами, отсюда и название «кисты» – «христиане». Сейчас, конечно, все они мусульмане, сунниты.

Хевсуры и кистинцы жили более или менее дружно, переживали общее горе и общие радости. Конечно, время от времени возникали конфликты, и тогда вступали в действие те самые горные дипломатические правила. Если происходила серьезная драка, старейшины с двух сторон определяли виновных, после чего пострадавшей стороне возмещали ущерб. Каким образом? Раны измерялись зернами, можно было откупаться скотиной: длина каждого зерна равнялась стоимости коровы, а ширина – овцы. Помню, в 1995 году было последнее большое разбирательство с привлечением старейшин, даже французы приезжали, снимали кино. Случалось, что чеченцы крали скот, грабили и убивали хевсуров, мирно урегулировать конфликт не удавалось, и тогда вступали в действие законы мести – кровь за кровь. На моей памяти, лет тридцать назад, в тюрьму посадили совсем молодого парня, он убил человека по закону кровной мести.

Истории о доблести и мести из поколения в поколение передавались в своеобразной поэтической форме – такой вот фольклор, вырабатывающий воинский дух в мужчинах. Рассказывали случай, как летом, когда много полевой работы и в домах остаются одни дети и старики, в наше село зашли кистинцы. В одном доме они убили всех, лишь один двенадцатилетний мальчик успел укрыться в подвале, там было ружье, и он снизу стал стрелять по чеченцам. На звук выстрелов быстро сбежались мужчины, перебили кистинцев, но и мальчика застали тяжело раненным и умирающим.

– Запомните мое имя, – такими были последние слова мальчика, – я троих злодеев убил, которые убивали наших детей и стариков.

Вот такие истории.

Но при этом меня всегда возмущала разность отношения к мужчине и женщине. Количество детей в семье исчислялось исключительно мальчиками, и если, например, убивали мужчину, нужно было шестьдесят коров отдать, а если женщину – тридцать. Однако было невероятное уважение к женщинам, и женщины были гордыми. Девушка могла жизнь самоубийством покончить, если вдруг при посторонних отец что-нибудь обидное ей говорил.

Отношения между юношами и девушками до брака были целомудренными, сексуальное сожительство было немыслимо, четко очерчивались границы ухаживания. Если становилось известно, что молодые до свадьбы не сдержались (что иногда происходило), они вынуждены были уйти как нарушители традиции, а нарушить традиции в Хевсуретии – значит согрешить против своего рода, своих предков. Изгнанники селились в городах, в других районах страны, бывало, переходили в Чечню.

Но, несмотря на некоторые странности, в Хевсуретии между взрослыми и молодыми, да и вообще между людьми бытовали абсолютно четкие, здоровые и естественные отношения. Отец рассказывал: когда взрослые за столом сидели и заходил ребенок – все вставали и здоровались, чтобы и он с детства учился уважать взрослых.

Горцы обладали настоящим достоинством, и это даже не совсем то, что сейчас вкладывается в это понятие. Их достоинство было каким-то естественным, первозданным. Понятие чести, мужества и совести были определяющими.

В Хевсуретии есть города и села-крепости. В известной крепости Шатили жили мои предки, и даже когда надобность в крепостях отпала, мужчины из нашего рода старались там постоянно находиться, приезжали по очереди, чтобы не разорвать связь с родом.

Религиозные традиции горцев очень древние, хевсуры – христиане, но при этом они сохраняют уникальные архаичные традиции, например, почитают особые священные места – хати, куда вход женщинам воспрещается. В этих местах собираются мужчины для празднований, решения важных вопросов, там совершаются ритуальные действия, часто там находятся драгоценные предметы, собственность общины. И я хочу сказать, что все эти древнейшие формы религиозного выражения не противоречат сущности христианства, просто горная местность не давала возможности миссионерам часто посещать эти места, поэтому хевсуры и жили в такой смешанной традиции.

Вы знаете, наверное, имя Важа Пшавела – это грузинский классик, писатель и поэт. В его потрясающих поэмах по хевсурским мотивам раскрываются глубокие темы, например, тема отношения к врагу – абсолютно христианского отношения. Да, конечно, можно много говорить о странных традициях, о мифах. Для кого-то они очень важны, за них держатся, для кого-то в религиозном смысле они абсолютно ничего не значат. Но приверженность к традициям имеет объективное значение сама по себе: влияя на человека, она может соединять его с невидимой подлинной духовной реальностью, и это вполне евангельская духовность. И в качестве иллюстрации хочу рассказать историю из жизни моего деда.

Как-то родственники собрались на охоту. Дед (а тогда он был молодым человеком) был с ними. И случайно они в лесу наткнулись на кистинца, так сказать – должника (его род похитил наш скот). И застали его в момент совершения намаза, стоящего на коленях, босиком, обувь лежала в стороне. Они его схватили, связали и так босиком повели в селение, радуясь, что теперь за него смогут получить обратно похищенное. Тропы горные, повсюду острые камни, дед сжалился над этим пленником, снял свои чувяки из кожи и отдал ему, так и шли они до Шатили. Дед после этого недели три ходить не мог, все ступни по дороге в кровь истоптал. Этот благородный поступок на молодого кистинца сильно подействовал, и пока его держали в дедовом доме, он к деду привязался, к тому же был младше него, в общем, настоящим помощником стал. Так он прожил в Шатили целых полтора года. И вот в один из дней в селе появились кистинцы. Они вели лошадь, нагруженную мешками муки, разными вещами, и сказали, что приехали с выкупом за пленника. А молодой кистинец бросился к деду, заплакал:

– Не отдавай, – говорит, – меня им. Я знаю – это враги нашей семьи; они специально пришли, чтобы забрать меня и убить!

Тогда дед отправил навстречу им посыльного и предупредил, чтобы они даже к дому не подходили:

– Пусть забирают все, что привезли, пленника не отдам!

Уже потом дело поладили. Родственники паренька вернули скот, но дед мой к тому времени на имя этого кистинца быка вырастил, и парень этого быка вел домой на веревке, которой его связали, когда вели в Шатили. Пришел пленником, а ушел с достоинством, это очень важно для горца.

Хевсурети. Село Шатили

Говорят, что этот кистинец потом к деду приезжал, был и на похоронах, оплакивал его.

Сталинская депортация очень сильно ударила по укладу горцев, ощущающих связь с общиной, традициями, со своей родной землей. Многие семьи и целые поселения были выдворены буквально в одну ночь. В отрыве от гор многие хевсуры теряли этнокультурную неповторимость, становились непохожими на предков, распущенными.

Я сама родилась в Тбилиси, а когда в пятилетнем возрасте впервые увидела родовые места, пережила что-то необыкновенное: никак не могла вместить эту красоту и величие, ощущая вместе с тем свою связь с ними. А в период университетской учебы привозила в Шатили своих друзей, чтобы иметь возможность поделиться с другими этим необыкновенным ощущением красоты.

 

Настоящая интеллигенция

Мне в жизни повезло, Бог меня наградил тем, что вокруг всегда были потрясающие люди, и я очень благодарна Ему за них. К отцу (его звали Алексий) часто ходили гости. Знаете, это была настоящая не ангажированная интеллигенция, не номенклатурная. Сам отец был удивительным человеком. Когда он подготовил докторскую диссертацию, ему поставили условие: необходимо все перевести на русский язык и отправить на утверждение в Москву.

– Перевести Важа Пшавела?! Ни в коем случае! Просто сама работа утратит смысл и содержание!

Он отказался от ученой степени без каких-либо мучительных сомнений. Диссертацию он разделил на три части, доработал и издал три книги в Грузии.

Отец несколько раз причастился перед смертью, это было три года назад, он уже не мог ходить, причастился и сказал:

– Чудо настоящее! Сколько энергии дает!

Помню, когда я была маленькой, отец собрал деньги себе на пальто. Но пришли друзья, и он сразу направился к тому месту, где лежали эти деньги, чтобы купить все для угощения гостей.

– Что ты делаешь?! – удивилась моя мама Нино (фамилия ее – Обгаидзе).

– Ничего, – сказал он спокойно, – куплю потом короткое пальто, ты не беспокойся!

И застолья устраивали незабываемые! В нашем доме повсюду были книги, очень много книг, а мебель была только самая необходимая. К приходу гостей стол всегда накрывался, а у меня была маленькая скамейка, я ставила ее в угол, садилась и слушала взрослых с упоением. Как они общались! Это настоящее искусство!

Известно, что на Востоке на базаре для человека главное – не торг, а общение, сам процесс диалога, находчивость, остроумие, эрудиция, знание, поэзия. Нечто похожее можно сказать и о грузинских застольях, это в первую очередь – открытое общение. У нас на столе никогда не было водки, всегда пили вино. Но и вино не имело для отца особенного значения, главное в застолье для него было общение с близкими людьми, взаимное обогащение.

Но такие теплые традиции существуют не только в Грузии. У меня в Москве есть близкие друзья. Помню, приехала к ним, а там компания. Одна женщина рассказала о том, что кто-то попросил ее купить дорогие театральные билеты, но так и не вернул ей деньги; все сидели за столом, пили чай и живо обсуждали эту тему. И как же это было виртуозно! Как наше застолье, честное слово! Дружеская помощь выражалась и в подбадривающих шутках, и в образных историях, и в готовности скинуться всем, чтобы сразу же решить ее проблему.

К сожалению, после 1998 года я в Москве больше не была.

Когда там в 2002 году произошел захват заложников на мюзикле «Норд-Ост», я четыре дня из дому не выходила, сидела перед телевизором, не могла оторваться, настолько близко к сердцу приняла эту трагедию. А когда вышла, надела дубленку, потому что в Москве ведь было уже холодно, а у нас еще тепло – настолько я вжилась в эту боль. На меня на улице смотрели, словно на сумасшедшую.

 

Чурчхела на пятьдесят детей

Я училась в Тбилисском государственном университете (ТГУ), на факультете востоковедения. Наша грузинская школа востоковедения была классической, нам преподавали древние языки. Помню, когда к нам приехали студенты из Азербайджана и узнали, что мы переводили персидский эпос «Шахнаме», они просто были шокированы! В Армении и Азербайджане на факультетах востоковедения учились в основном мальчики, им преподавали исключительно современные языки, этих студентов курировал КГБ, чтобы готовить кадры на Востоке – разведчиков и переводчиков.

Нас на курсе было всего тридцать шесть человек. И треть группы хорошо друг друга знали: семьи общались, вместе в школе учились. Замечательный был курс! Тогда правительство за нами внимательно наблюдало, мы это чувствовали. Моим однокурсником был сын Звиада Гамсахурдия. И остальные дети были из семей творческой свободолюбивой интеллигенции… А сейчас мои однокурсники сами появляются в правительстве.

Учеба была очень интересной, нам преподавали носители подлинной культуры. Какие лекции были, какие лекторы! Они могли прийти на лекцию и сказать:

– Одевайтесь, идем!

– Как это идем? Куда?

Мы садились в машину и ехали в гости к Ните Табидзе – дочери грузинского поэта Тициана Табидзе. Табидзе – это близкая семья Пастернаков. И в этой удивительной семье мы могли постигать грузинскую поэзию начала двадцатого века, символизм – и сама Нита рассказывала нам живые истории о своем отце и его окружении.

Часто мы поднимались с преподавателями в некрополь на Мтацминда.

Летом, перед вторым курсом университета, я вышла замуж. Мне всего восемнадцать лет тогда исполнилось. Когда закончила университет, устроилась работать лаборанткой на свою кафедру. Родились дети, забот хватало, но свободное время все равно оставалось, родители помогали. Я продолжала много читать, встречалась с друзьями, но при этом всегда ощущала потребность в общественной деятельности. Еще до перестройки лекторы ТГУ открыли авторскую школу, где появлялись программы, ориентированные на национальную культуру, усиленно учили немецкий язык, следуя педагогическим принципам немецкого филолога Вильгельма фон Гумбольдта. Такое событие можно было сравнить с диссидентством – настолько это выбивалось из привычных советских представлений о педагогике и изучении языков. По приглашению лектора Нино Рамишвили я целиком занялась преподаванием в этой школе и оставила ТГУ.

Школа, где я работала, находилась в центре Тбилиси. В 1991 году на улицах шла гражданская война, да и в следующие два года перестрелки не прекращались. Многие люди не выходили из дома, а у меня был протест – как это не выходить? Это же мой город, моя страна, как я могу прятаться? Время от времени и школы закрывались. Транспорт не функционировал, я ходила пешком, наверное, километров двадцать в день вышагивала. Приходила в школу, сама включала звонок; многие родители, жившие вблизи, тоже продолжали приводить своих детей на учебу. На всю школу набирался один класс, и мы работали. Конечно, было достаточно причин испугаться и все бросить, но ответственность за свое дело давала ощущение внутренней свободы, побеждающей страх.

С продуктами было очень сложно, не было абсолютно ничего. И как-то родители ученика принесли мне мандарины и апельсины (в западной Грузии у них был дом в деревне) – после окончания урока, когда дети вышли из класса, положили мне на стол полный пакет. Я позвала детей обратно, мы мандарины на всех поделили и съели прямо в классе. Казалось, что ничего вкуснее быть не может. Апельсины я раздала, чтобы ребята домой их отнесли. У меня даже был специальный маленький острый нож, потому что продукты часто приходилось мелко резать, чтобы хватило всем. Один раз чурчхелу на пятьдесят детей пришлось делить! Несмотря на то, что страна голодала, слава Богу, люди не теряли человеческое лицо.

 

Возвращение к корням

В начале 1990-х, в кризисное время, когда в парализованной Грузии не было ни электричества, ни продуктов, я почувствовала острую потребность показать своим детям их родовые места, Хевсуретию. Приехали мы и поразились – там было все необходимое для жизни: своя гидроэлектростанция и свет, свои натуральные продукты – молоко, масло, сыр. И вышло, что мы надолго задержались в Хевсуретии, возвращаться в город не хотелось.

Я ощутила, что мне необходимо поддержать оставшихся здесь людей. Позже, когда ситуация в Тбилиси несколько изменилась к лучшему, мы с коллегами и друзьями стали собирать вещи, лекарства и все необходимое для горцев, потому что у них не было ни врачей, ни магазинов, человек там мог умереть, и в Тбилиси никто бы об этом не узнал. А школа там была одна-единственная в маленьком деревянном доме, и в один «прекрасный» день, после пожара, и этой школы не стало. В 2001 году я решила во что бы то ни стало добиться восстановления

школы, иначе через несколько лет в поселке вообще бы никого не осталось.

Начался поиск денег, у государства возможности помочь просто не было, я обратилась к своим знакомым немцам из Саксонии. Они приехали до наступления лета, на машине ехать было достаточно проблематично, нас пограничники на вертолете в Шатили привезли. Немцы решили помочь и начали собирать нужную сумму для строительства школы, собрали двадцать семь тысяч евро, мы в Грузии тоже собирали по копейкам. Весной я предложила Мировому банку проект летнего лагеря у нас в Шатили. Проект был поддержан, и летом 2005 года к нам приехали студенты, которые помогали рабочим строить здание. Наконец мы построили очень красивую школу!

Но, конечно, вернуть детей было уже не в наших силах, многие семьи уехали. Сорок два ученика было в старой школе до пожара, за четыре года стало в два раза меньше, сейчас в поселке всего человек шестьдесят живут, а в школе 11 учеников…

Когда российская армия заняла Аргунское ущелье (2000 г.), чеченцы шли через Хевсуретию.

Не было дорог, люди буквально вручную прорывали дорогу, чтобы машины могли проехать вместе со стариками и детьми. Это мирные жители. Были среди них террористы или нет – неизвестно, но беженцы шли в Грузию через мои родные места. Я была там в это время и знала, что в горах сто пятьдесят вооруженных чеченцев, и они контролировали всех, кто переходил через Кавказский хребет. Сейчас в трех километрах от Шатили границу с Чечней контролируют российские пограничники.

 

Ахалкалаки

С Паатой Пачуашвили мы вместе учились в Тбилисском государственном университете, он на физфаке, а я на отделении востоковедения. Вместе ходили на лекции в другие вузы, консерваторию посещали, разные интересные выставки и концерты. Потом я вышла замуж, и общение с Паатой прервалось. А в 2000 году мы случайно встретились, в это время он был уже епископом Николаем. Потом он пришел к нам в гости. Узнав, что я собираю деньги на школу в Шатили, он сказал:

– В Шатили населения мало, в моей епархии – много, а проблемы те же самые. Может, ты мне поможешь?

– Что значит мало? – я прямо разозлилась. – Я должна там построить школу, иначе мы Хевсуретию потеряем.

А когда я все-таки построила школу в Шатили, владыка позвонил мне:

– Ну что – построила? У нас в Ахалакалаки всего одна грузинская школа, проблем хватает, может, ты постараешься теперь нам помочь?

– Как помочь, – говорю, – из Тбилиси? Или мне переехать?!

– А ты подумай, – сказал митрополит, – серьезное дело.

В девяностых годах мне предложили должность директора одной из школ, работающих «по Гумбольдту». Я проработала директором 5 лет и ушла из-за одной трагической истории. Девятиклассники, которых я растила с первого класса, были на даче у одного из них, а когда возвращались, автобус потерпел аварию, за десять минут не стало семерых… Для меня это был эмоциональный удар, я написала заявление и ушла. Мне звонили из министерства, просили вернуться, я отказалась, было ощущение, что никогда больше не смогу работать в школе.

После я много размышляла: смогу ли когда-нибудь вернуться к педагогической деятельности? И мне казалось, что подобное будет возможно лишь в Гаграх – я всегда обожала этот город. Вот вернется Абхазия, думала я, и я создам там школу. Всем так и говорила, сказала и владыке Николаю, когда мы с ним в очередной раз встретились.

– Подумай сама, – сказал мне митрополит, – в моей епархии большинство населения – армяне, среди них бывают агрессивно настроенные люди. Мне нужна поддержка, чтобы шаг за шагом устранить эту агрессию, особенно среди молодежи.

Я поняла, что он имеет в виду, меня словно осенило:

– Боже ты мой! – сказала я. – А ведь все верно!

Я думала целый месяц. Ясное дело, нелегко из Тбилиси перебраться. Был 2007 год. Приходилось себя убеждать: «Ну и что – провинция? Вот я все думаю, что необходимо что-то делать. Быть может, как раз это и есть мой единственно правильный шанс сделать доброе дело».

Кахети. Монастырь преподобного Давида Гареджийско

Приехала посмотреть. Школа выглядела абсолютным убожеством! Здание серьезно пострадало и частично обрушилось после землетрясения в Армении в 1988 году. Тогда учеников перевели в старое, плохо отапливаемое здание интерната с малюсенькими комнатами и узкими коридорами. Приходилось начинать все сначала. За время наших поисков решения проблемы сменилось шесть министров образования, некоторых из них я знала лично. С приходом каждого нового руководителя мы начинали вновь выстраивать отношения с министерством, писать прошения о помощи, длительное время ничего не выходило. А потом президент Саакашвили услышал о нашей проблеме и включился в дело, с его помощью строительство школы стало одним из государственных приоритетов, проект был одобрен в срочном порядке. Теперь у нас прекрасная, современная школа, это самое солидное здание в городе, хоть и учащихся не слишком много – всего сто тридцать, но знаю и надеюсь, что в дальнейшем будет больше.

Когда я приехала в Ахалкалаки, ко всем обращалась на грузинском языке, но многие злились, делали вид, что не понимают:

– Вы понимаете, – отвечала я, – конечно, с русскими я с удовольствием говорю на русском, равно как и с теми, кто не понимает грузинского. Но мы же с вами граждане Грузии, а говорить на государственном языке граждане должны.

Через несколько месяцев я приехала в Тбилиси.

– Ты стала очень громко говорить, – заметили родные и близкие, – раньше ты разговаривала спокойно, а теперь нервной какой-то сделалась.

Я стала наблюдать за собой и поняла, что говорю в Ахалкалаки нарочито громко, чтобы грузинская речь здесь перестала вызывать удивление.

Я живу и работаю в Ахалкалаки восьмой год. Моей дочери тридцать четыре года. Она двенадцать лет жила и работала в Германии, а осенью этого года вернулась домой, в Грузию. А сыну тридцать, у него восьмилетняя дочь – моя любимая внучка Анастасия, очень забавная, она приезжает ко мне. Недавно ее спросили, как у бабушки фамилия, а она все перепутала – провинция эта называется Джавахетия, она и говорит: «Бабушка моя Джавахишвили!»

Дети до сих пор моему отъезду из Тбилиси удивляются, но уже значительно меньше, чем раньше, начинают понимать…

Вначале я скучала, расстраивалась, что реже буду видеть детей и внучку, родственников и друзей. Но сейчас дети часто ко мне приезжают, бывают и родственники, и друзья. Да и может ли скучать человек, если он столько еще хочет узнать, столькому научиться? Даже когда останется совсем один – не заскучает. Напротив, в гуще мегаполиса люди гораздо чаще чувствуют себя одинокими.

Слава Господу, сейчас у нас все спокойно и мирно! Люди увидели, что ничего плохого я не собираюсь им делать, сейчас многие обращаются за помощью, нескольким армянам я стала крестной. Надеюсь, все будет продолжаться благополучно.

 

«Отче наш» как образ жизни

Внутренне я всегда ощущала себя верующей, но в церковь заходила только для того, чтобы помолиться и поставить перед иконами свечи. У меня была моя вера, мой Бог внутри и четкое понимание необходимости жить по совести, с детства мне всегда было ясно, что можно делать, а чего нельзя. Меня даже моралисткой в школе и университете называли.

Помню, что я всегда интуитивно ощущала значимость молитвы «Отче наш». Это ведь больше чем молитва, это образ жизни. Я с 1993 года, будучи совершенно нецерковным человеком, начинала и заканчивала уроки в школе молитвой «Отче наш». Дети быстро выучили молитву, мы молились вместе, всем классом.

С Ахалкалаки начинается моя церковная жизнь, и это полностью заслуга владыки, за что я благодарна ему. Когда я переехала из Тбилиси, поселили меня в епархиальной резиденции – в женском монастыре. Несмотря на то, что я носила и ношу обычную мирскую одежду (а когда только приехала, вообще в джинсах ходила), местные меня стали называть монашкой, видимо, по той причине, что жила с монахинями.

Я уже не молодая, но снова учусь – выучила древнегрузинский, начала разбираться в богослужебном уставе, помогаю владыке на службе, читаю молитвы и псалмы. При этом все время жалуюсь, что все это слишком тяжело: проблемы со школой, с городской администрацией, с министерством, да еще погружение в литургику. Все это непросто, учитывая, что я всегда ко всему подходила ответственно.

Как-то я задумалась: вот я молюсь, соблюдаю посты, но во мне слишком мало духовности, наполненности Духом! А правильно ли тогда я иду? Ведь между выполнением правила и духовностью большая разница.

А мне хочется чувствовать, ощущать какой-то рост. Просто я так привыкла: видя цель, понимать, приближаюсь ли я к ней или стою на одном месте. У меня хорошо развита интуиция, я всегда стараюсь не допускать в сознании ментальных спекуляций, стараюсь быть честной перед собой. Если мне страшно, скажу, что страшно; если чувствую неуверенность, не стану убеждать себя в обратном.

Я очень благодарна Богу за то, что Он мне дает, но все-таки хочется сильнее ощущать Его присутствие в своей жизни, я этого не ощущаю… Наверное, что-то делаю не так, как надо.

Правда, в редкие моменты вдруг вспыхивает ощущение близости Бога, или открываются явные знаки: внезапно, например, получаю ответ на мучающий меня вопрос от какого-нибудь постороннего человека. Все это сильно вдохновляет, но случается такое редко. Я имею веру, но мне ее недостаточно, вера должна проявляться во всей совокупности: в разуме, чувствах, интуиции. Жизнь проходит быстро, а мне очень хочется каждое мгновение чувствовать, что Бог рядом со мной. И я убеждена – это не от гордости.

 

Готовы ли мы к свободе?

Я в советские времена сама перепечатывала запрещенные книги на машинке, чтобы их распространять, печатала с копирками, чтобы за один прогон несколько экземпляров получалось. Мой родственник работал в типографии, я приносила книги и просила делать ксерокопии. Ни разу не отказал, Царство ему Небесное! Сейчас мне даже страшно об этом вспомнить, ведь его посадить могли, наверняка в КГБ все контролировали. А тогда было совсем не страшно.

Читали все подряд: Кастанеду, Ошо, Евангелие, Заратустру, Гурджиева. У меня и дома в библиотеке отца были запрещенные книги, вообще потрясающая библиотека была. В тяжелые годы многое пришлось продать, обменять на продукты.

Вы помните гениальный фильм «Необыкновенная выставка», который снял Эльдар Шенгелая? Была целая плеяда творческой интеллигенции, они делали в советское время потрясающие произведения, через которые люди могли подняться над заборами, закрывающими небо. Но Советский Союз разрушился, и никто из гениев больше ничего выдающегося не создал, они тоже исчезли. Хотя я не возьмусь судить, ведь поведение – очень странная вещь, и мотивацию человека может знать лишь сам человек, и то не всегда. Все его мотивы видит и знает один Бог. Конечно, творческая интеллигенция осталась, но мне кажется, они просто не знают, как себя вести, им не на что опереться.

Помню возвращение в Грузию Мераба Мамардашвили в мои студенческие годы. Это было настоящей радостью, мы даже не знали, что он нам скажет, мы просто ждали поддержки, духовной пищи. Лекции были достаточно сложными, нелегко было вмещать высоты его мысли, но мы старались преодолевать барьеры, не пропускать лекции.

И такие люди, конечно, были созидателями, они внесли в становление страны гораздо больше тех, кто внедрял идеологию борьбы и противостояния. Я много думала о диссидентстве в те времена, когда мы переживали ужасы послеперестроечного периода, гражданской войны: все диссиденты похожи друг на друга, возможно, у них какой-то общий комплекс. Без любви вообще ничего делать нельзя, потому что энергия, которую ты вкладываешь в слово или в дело, не исчезает, она входит в жизнь, ею заражаются другие люди, и рано или поздно она возвращается бумерангом. Люди часто фанатично желают поменять все вокруг, причем любыми путями, не думая о последствиях, но когда человек носит в себе любовь – получается по-другому, без агрессии, он действительно меняет мир, потихоньку, своими делами, и это созидательное диссидентство.

Сейчас чувствуется, что люди оказались не готовы к свободе. Просто иногда мы мучительно пытаемся оправдать собственное существование, убедить себя и окружающих в том, что находимся на правильном пути. Это происходит от неудовлетворения тем, что дано. Человек все доказывает, а жизнь уходит…

А если настоящей жизни нет, то человек не может быть самим собой, он вновь отдает свою свободу кому-нибудь, например, «прогрессивному общественному мнению», и сразу же самые нелепые вещи начинают приобретать для него наиважнейшее значение. Советская идеология ввела нас в тупик, создавая иллюзию надежного коллективного ума, преобладающего над индивидуальностью, при этом нравственные постулаты коммунисты заимствовали из Писания, адаптировав их под учение Маркса. Поэтому многие зачатки получались «с человеческим лицом», но мертвая система шла к своему краху. Хотя многие вспоминают с сожалением о советских временах.

Когда у нас забирают свободу и ответственность, к сожалению, часто людям это нравится. Просто так спокойней. Но это путь в тупик, ведь каждый должен нести ответственность за свои поступки, за все, что происходит вокруг него и как-то связано с его жизнью. Человек перестает быть человеком, когда он ни на что не влияет, когда он несвободен, а подлинную свободу кроме Бога не может дать никто.

Слава Богу, теперь, пройдя через испытания, мы сможем объединиться вокруг единственно подлинной основы – общей православной веры в Иисуса Христа. Конечно, в истории между русским и грузинским народами происходили недоумения еще и в царское время. Но вспомните Георгиевский трактат 1783 года, это же потрясающий документ! Если бы все сложилось так, как там значилось, было бы настоящее чудо.

Экономические сложности меня совсем не пугают, а уверенность придают мне… древние шумеры. Знаете почему? В мирной и сытой Месопотамии было абсолютно все, было государство, все признаки цивилизации – но Месопотамии не стало. А у нас в Грузии часто не было ничего, бывало невыносимо трудно, и сейчас нелегко, но мы до сих пор смиренно существуем в постоянной борьбе и, даст Бог, просуществуем еще. Это и есть настоящая жизнь, настоящее христианство.

Грузии повезло: то, что мы стоим на ногах, это молитва и заслуга нашего Патриарха. Это однозначно, без всякого сомнения. Он наимудрейший человек, и при этом в нем море простоты и любви! Этими качествами он просто разоружает, каждый человек перед ним становится самим собой. Ведь и сам Святейший словно ребенок, таким же становишься рядом с ним и ты. После встречи с ним хочется меняться в лучшую сторону, такой огромной силой он обладает!

Иногда спрашивают: если бы все можно было начать сначала, поменяли ли бы вы свой путь? Чаще всего люди отвечают: нет. Но я бы обязательно поменяла! С сегодняшним опытом и знанием сколько добра можно было бы сделать с Божьей помощью!