I
#img_6.jpeg
Проанализировав состояние законности и преступности в городе, Лавров информировал об этом секретаря горкома партии Давыдова. Было решено созвать собрание партийного актива города и обсудить доклад прокурора.
В один из последующих дней такое собрание состоялось. Открыл его Давыдов.
Лавров поднялся на трибуну.
— Товарищи! Мы собрались обсудить вопросы, которые касаются каждого из нас, — это вопросы охраны общественного порядка в нашем городе.
Докладчик рассказал, как Коммунистическая партия и Советское правительство заботятся о том, чтобы обеспечить в советском обществе порядок, плодотворный труд, культурный рост и отдых трудящихся; порядок, при котором будут охраняться права, здоровье и достоинство трудящихся.
— Советские граждане, — сказал докладчик, — должны показывать пример соблюдения советских законов, правил коммунистической морали. Но, к сожалению, среди граждан нашего города еще есть такие, которые не хотят считаться с правилами социалистической жизни. Вот пример. Нами закончено дело группы подростков, которые пьянствовали, избивали отдыхающих в парке, занимались грабежами. Они были вооружены двумя пистолетами и самодельными кинжалами. Организатором группы оказался Овчинников — единственный сын у своих родителей. Мать Овчинникова — инженер, отец — начальник цеха завода. Материально семья хорошо обеспечена. Но воспитывали они сына плохо, избаловали, безразлично относились к его поведению. Сынок часто отсутствовал, нередко появлялся дома в нетрезвом виде, и это не вызывало у родителей тревоги. А кто не знает, что пьянство — благодатная почва для совершения многих преступлений? Вся группа в ближайшие дни предстанет перед судом, и каждый из преступников будет наказан. Но и родители этих малолетних преступников должны нести ответственность за такое безразличное отношение к воспитанию своих детей.
Все ли нами сделано, чтобы навести образцовый общественный порядок в городе, создать обстановку, при которой хулиганство, пьянство и воровство не могли бы иметь места? — спросил докладчик и тут же ответил: — Нет, многое еще не сделано. И в этом главная причина того, что в городе все еще происходят нарушения общественного порядка.
Указав на недостатки в работе милиции и народных судов, Лавров сказал:
— Неверно, товарищи, полагать, что с нарушителями социалистической законности и порядка должны бороться только органы милиции, прокуратуры и суда. Без постоянной поддержки и помощи со стороны широкой общественности этим органам трудно решить такую задачу.
На XXI съезде КПСС товарищ Хрущев говорил, что без участия самих масс, одними только административными мерами, с подобными уродливыми явлениями покончить невозможно. Здесь большая роль принадлежит общественности. Надо создать такую обстановку, чтобы люди, нарушающие норму поведения, принципы советской морали, чувствовали осуждение своих поступков всем обществом…
Анализ уголовных дел показывает нам, что одним из главных условий, которым можно объяснить различные аморальные поступки, является запущенность воспитательной работы среди населения, особенно среди молодежи. Плохая организация досуга молодежи приводит порой к тому, что она, предоставленная самой себе, начинает увлекаться картами, водкой. Так было и с группой Овчинникова, о которой я вам сказал. Овчинников спаивал подростков-школьников и, когда те подпадали под его влияние, толкал их на совершение грабежей.
За состояние общественного порядка в городе наряду с органами милиции, прокуратуры и суда несут ответственность и общественные организации, призванные проводить массовую культурно-воспитательную работу среди населения. Надо всемерно усиливать воспитательную работу.
Большое значение имеет и постоянная связь милиции, прокуратуры и суда с общественностью, с профсоюзными, комсомольскими организациями. Надо добиться такого положения, чтобы каждый факт нарушения общественного порядка не «хоронился» в милицейских протоколах или судебных делах, а был известен профсоюзной, комсомольской организации, школе, самим родителям и даже общественным организациям, где работают родители несовершеннолетних правонарушителей. Необходимо, чтобы эти факты обсуждались на собраниях, в печати.
Другая, не менее важная задача — это воспитание у наших граждан нетерпимого отношения к хулиганам и дебоширам. Мы имеем ряд примеров, когда советские люди решительно действуют, обуздывая хулиганов.
Не так давно рабочие завода Родионов и Козырев заметили, как двое преступников грабят на улице гражданина Ермилова. Они соскочили с автобуса, быстро пришли на помощь Ермилову, задержали обоих преступников, Макарова и Сергеева, доставили их в милицию.
Многие комсомольцы нашего города активно включились в работу бригад содействия милиции и ведут борьбу со всякого рода нарушениями закона и общественного порядка. Следует отметить работу руководителя горотдела милиции товарища Туманова и секретаре горкома комсомола товарища Зуева. Они за последнее время многое сделали, чтобы вовлечь комсомольце в активную борьбу с антиобщественными поступками несознательных граждан.
Но, к сожалению, хулиганы и другие нарушители общественного порядка не везде получают решительный отпор.
Иногда на улице, в парке и даже в общежитии можно видеть, как вместо того, чтобы одернуть хулигана, встать на защиту обиженной девушки или своего товарища, некоторые стараются устраниться, мол «моя хата с краю». Приведу вам позорный случай проявления такой трусости. В клубе металлургического завода дежурила бригада комсомольцев педагогического училища — студенты Караваев, Баринов, Толстобрюхов, Неверов и Сатарин. Когда в клубе собрался народ, хулиган Зуров стал безобразничать. Товарищ Караваев сделал Зурову замечание. Зуров в ответ пригрозил Караваеву, что рассчитается с ним. По окончании сеанса хулиган подговорил своих приятелей, подошел к Караваеву и спросил, на каком основании тот сделал ему замечание. Караваев сказал, что он комсомолец, а замечание сделал потому, что Зуров нарушал порядок в клубе. Тогда Зуров со своей компанией набросились на Караваева и начали его избивать. На помощь Караваеву немедленно пришел товарищ Баринов. Он был уверен, что за ним последуют и остальные товарищи. И если бы это было так, хулиганов легко усмирили бы, ведь хулиганы храбры до первого отпора. Но, к сожалению, этого не случилось: Толстобрюхов, Неверов и Сатарин оставили в беде своих товарищей Караваева, и Баринова, трусливо сбежали.
Раненный в драке Караваев был доставлен в больницу. А Толстобрюхов, Неверов и Сатарин не понесли за свое малодушие никакой ответственности, в то время как заслуживают морального сурового осуждения.
Некоторые граждане не только не помогают разоблачать вора или хулигана, но порой им сочувствуют. В одном из наших магазинов некто Баев вытащил из кармана гражданки Присяжнюк деньги. Работник милиции задержал его и попросил гражданку, как потерпевшую, пойти в милицию, но та категорически отказалась и сообщила о себе неверные сведения, в чем убедился работник милиции, как только проверил ее паспорт. Но когда гражданку Присяжнюк вызвали в суд в качестве потерпевшей, она заявила:
— Подумаешь, судите за мелочь такого славно парня.
Суд все же осудил вора. А этот девятнадцатилетний «славный парень» оказался уже судимым не впервые.
Если все мы, каждый советский гражданин, будем считать своим долгом решительно давать отпор всем хулиганам, преступникам, — они не посмеют появиться ни на улице, ни в клубе, ни в парке, ни в общежитии. Мы должны отстаивать честь родного города, заботиться о покое и безопасности его жителей. Это — наше с вами общее дело.
По окончании доклада выступали секретари партийных организаций, руководители предприятий. Многие честно признавали, что мало заботились о воспитании своих коллективов, не боролись с преступностью, ошибочно полагая, что это — дело милиции, судов и прокуратуры.
Собрание городского партийного актива предложило первичным партийным, комсомольским и общественным организациям обсудить вопрос о борьбе с преступностью, поднять общественность города на охрану порядка.
II
На другой день Лавров пришел на работу раньше обычного. Все эти дни он был занят подготовкой к докладу и отложил некоторые дела.
Когда появилась Мария Ивановна, Лавров предупредил ее, что будет занят до обеда, и попросил всех посетителей направлять к заместителю и помощникам.
Но не прошло и пяти минут, как Мария Ивановна вновь вошла в кабинет.
— Юрий Никифорович, там пришел какой-то гражданин, говорит, что ему нужны именно вы. Я ему сказала, что вы сегодня не принимаете, а он опять свое. Что с ним делать? Говорит, что приезжий.
Лавров готовился к выступлению в качестве государственного обвинителя. На его столе лежали выписки из показаний свидетелей, экспертов, какие-то записи на длинных полосках бумаги.
— Приезжий, говорите? — оторвавшись от дела, переспросил он.
Мария Ивановна утвердительно кивнула головой.
— Просите.
Вошедший появился в дверях и, исподлобья глянув на прокурора, нерешительно остановился у двери. Низкорослый, плечистый, с продолговатым лицом, он смущенно стоял у порога и рассматривал свою кепку так, будто видел ее впервые. Большие черные глаза глядели настороженно, на щеках проступил румянец. Мысли и ощущения как-то странно путались у него в голове. То казалось, что большого разговора с прокурором не получится, не будет того, что он вынашивал в душе; то вдруг все становилось ясным, простым и хотелось откровенно поведать Лаврову свои затаенные мысли.
В вагоне поезда он часами неподвижно лежал на полке, мысленно беседуя с прокурором. Как все тогда было просто! А вот сейчас, когда наступила эта решительная минута, он растерялся, не находил нужных слов и, казалось, не знал, зачем пришел. Злясь на свое смущение, он деланно кашлянул и от этого еще больше покраснел, почувствовал, как горят щеки, а лоб покрывается липким, холодным потом.
Лавров поднял голову.
— Вы ко мне? Проходите, пожалуйста…
Приезжий вытер тыльной стороной ладони лоб, шагнул к столу прокурора и, молча, протянул ему замусоленный конверт.
Лавров читал внимательно, долго. Это было письмо, которое он написал заключенному Леонидову. И странно, сейчас он перечитывал его с каким-то новым, непонятным чувством. Ему хотелось собраться с мыслями, продумать предстоящий разговор, но Леонидов стоял и ждал, терпеливо ждал, что же скажет прокурор. И его внутреннее волнение, видимо, передалось Лаврову.
Он встал, протянул руку, улыбнулся.
— Так вот ты какой стал! Ну, здравствуй, — он крепко пожал его руку, кивнул головой. — Садись…
Леонидов опустился на стул.
— Освободился, значит? Теперь берись за ум. Думай… а то тюрьма, да тюрьма, она тебе, верно, домом родным стала.
Лавров, казалось, не знал, с чего начать разговор.
— Как дорога?
— Да так себе… Довезли, — пожал плечами Леонидов.
— С жильем устроился?
— Найду, — протянул Леонидов и шумно вздохнул. — Я освободился совсем… Вы не думайте… вот документы. — Голос его слегка дрожал. Торопливо сунув руку в карман, он вытащил бумажник. — Читайте. Все законно.
Лавров с минуту молча смотрел на Леонидова, затем сел и занялся его документами. В кабинете стало тихо. Леонидов кусал нижнюю губу, нервничал. А когда прокурор возвратил ему документы, Леонидов неторопливо уложил их в бумажник и поднялся.
— Я пойду, — глухо сказал он.
Лавров удивленно посмотрел на него, нахмурился.
— Как это «пойду»?
— Да так, ногами…
— Погоди. Садись, нам нужно поговорить.
— Не о чем! — грубо отрезал Леонидов и пошел к выходу.
У двери он остановился, глянул на Лаврова и твердо, спокойно произнес:
— Прощайте, гражданин прокурор.
Гулко хлопнула дверь. Лавров стоял у окна и задумчиво барабанил пальцами по подоконнику. «Психолог, черт бы тебя побрал! — мысленно издевался он над собой. — Обидеть, так обидеть человека!..»
Леонидов медленно шел по улице. На душе у него было тоскливо. Обидно, до боли было обидно, что вот так просто, как мальчишка, поверил письму Лаврова, приехал. Зачем, к кому приехал? К Лаврову! К тому самому Лаврову, что когда-то отдал его под суд! Сколько у него таких, как он, Леонидов! И почему он должен был встретить его иначе? Почему?
Занятый этими мыслями, Леонидов не заметил, как оказался у пивного ларька. Прищурившись, долго и зло читал вывеску «Пиво — воды», затем махнул рукой и побрел в сквер. В тени дерева, на скамейке сидела девушка. Он заметил лишь ее розовые щеки и длинные косы. Она, видимо, так увлеклась книгой, что взглянула на Леонидова только тогда, когда он, усевшись рядом, кашлянул. Метнув на него взгляд, девушка вновь погрузилась в чтение книги.
Мимо, лениво позвякивая, тащился трамвай. Он был пустой, и Леонидов с тоской подумал: «Вечером нагрузится… Люди с работы будут ехать… Домой… а я?» Он скрипнул зубами и мысленно выругался. Повернув голову, вдруг заметил девочку, которая, размахивая руками, ловила на мостовой большой красный мяч. Ей было не более четырех лет. Мяч выскользнул у нее из рук, она со смехом погналась за ним. Из переулка вынырнула груженая пятитонка. Девочка оказалась между машиной и трамваем. Леонидов замер, но уже в следующее мгновение бросился к девочке, выхватил ее почти из-под колес машины. Что-то острое кольнуло в плечо, ударило в ногу. Леонидов качнулся, но удержался. Девочка была у него в руках. Прижимая ее к груди, он медленно шел к скамейке. Девушка подбежала к нему, схватила за руку.
— Ой, да что же это!
Голос ее дрожал, лицо было бледное, широко раскрытые глаза, не мигая, смотрели на Леонидова.
Он молча опустился на скамейку и, все еще не понимая, что произошло, прижимал ребенка к груди. Вокруг собралась толпа, все зашумели:
— Безобразие!..
— Что, что такое?
— Водитель пьян что ли, ребенка задавил.
— Милиция! Где милиция?
Сквозь толпу протиснулся водитель — высокий человек лет сорока.
— Что ребенок?.. — выдохнул он хриплым срывающимся голосом.
Со всех сторон посыпалось:
— Он еще спрашивает!
— Хулиган!
— Подлец!
— Да где же милиция?
Водитель повернул бледное, осунувшееся лицо к толпе.
— Товарищи, да я…
Его прервали, не дали говорить.
«Но он же не при чем», — подумал Леонидов и крикнул:
— Граждане, ну чего вы пристали к человеку! Он не виноват… Это я виноват! Не уследил за девочкой, а она на дорогу побежала… И ничего ей… Она даже не ушиблась. А водитель не при чем. Чего зря шуметь-то?
Его слушали, а когда он умолк, поднялся шум.
— Тоже отец…
— Да вон и жена с ним…
— Оштрафовать бы надо, чтоб знали, как следить за детьми!
Интерес к происшествию у людей ослабевал, толпа начала редеть и вскоре рассеялась. Леонидов повернулся к водителю.
— А ты езжай, все в порядке.
Тот с благодарностью смотрел на Леонидова и ладонью стирал пот с лица.
— Вот же чертовщина!.. Как же это? Спасибо… — бормотал он. — Вы простите… черт знает что… Запишите мой номер…
— Да ладно! — махнул рукой Леонидов.
— Запишите на всякий случай, — повторил водитель. И потом скажите ваш адрес и фамилию. А то будут проверять… я должен сообщить в инспекцию… да и люди сообщат.
Леонидов растерянно взглянул на девушку и, опустив ребенка на землю, глухо проговорил.
— Вот — она скажет.
— Давыдова Люся, Дербентская 16, — сказала девушка и вдруг добавила… Мы не женатые… то есть… простите, мы просто незнакомые… Это так люди подумали… — Она умолкла, густо покраснев.
Когда водитель ушел, Люся тихо, как бы про себя, сказала:
— Вы… спасли девочку.
— Ваша? — спросил Леонидов.
— Нет. Я ее не знаю.
Леонидов усмехнулся.
— Вот и замужем побывали!
Она звонко засмеялась.
Леонидов поднялся.
— До свидания. — И, круто повернувшись, пошел.
Люся долго смотрела ему вслед. Потом встала, взяла девочку за руку.
— Ну, где ты живешь?
…Леонидов шел быстро. Он и сам не знал, почему вдруг захотелось уйти от этой розовощекой девушки. Может быть, потому, что он боялся знакомства с нею, не знал, что же сказать о себе: кто он? откуда? где живет? А, может быть, в этом виноват Лавров? Разве не он сегодня так сухо, так резко напомнил ему о том, кто он?! Прямо впился в документы! Может, и эта девушка отшатнулась бы, узнав, откуда он приехал.
От этих мыслей в голове гудело, к горлу подступал жесткий ком. Небо помрачнело. С севера наползали тяжелые свинцовые тучи. Подул ветер, резкий, порывистый. Леонидов ускорил шаг. Над городом зарокотал гром, и первые крупные капли ударили по мостовой. Едва Леонидов вбежал в вокзал, как начался ливень. Присев на скамейку, Леонидов с тоской вспомнил вопрос Лаврова: «С жильем устроился?» Он горько усмехнулся, обвел взглядом зал и, опустив голову, тяжело задумался.
После заседания бюро горкома Давыдов предложил Лаврову остаться.
— Ты что, заболел?
Вопрос был настолько неожиданный, что Лавров вначале даже растерялся.
— Да вроде нет, — полушутя-полусерьезно ответил он.
— Вро-оде, — протянул Давыдов и пристально посмотрел на него. — Ты какой-то сумрачный. Может, ревизор к тебе едет, а? С внезапной ревизией! — он рассмеялся и потянулся к трубке. Набивая ее табаком, заметил:
— Да брат, какой-то ты нынче не такой…
Лавров подумал: «Он поймет… Скажу, ведь это не пустяк».
— Есть одна неприятность, — начал он. — Личного порядка.
— Может, поделишься? — серьезно спросил Давыдов.
— Конечно, Семен Сергеевич, — сказал Лавров и тут же спросил: — Случалось вам когда-нибудь незаслуженно, просто так обидеть человека?
— Было такое, — признался Давыдов. — Но важно другое — исправить ошибку. Я, брат, иногда горяч не в меру… Вот хоть вчера… Приехал на строительный участок. Вижу бригада каменщиков не работает, Я спрашиваю, в чем дело? А они хмурятся, раствора, говорят, нет, и так почти каждый день. Иванов, прораб, тоже жалуется, не дают, говорит, цемента. Я и накинулся на него с руганью… А уж потом разобрался — беда не в Иванове. Трест оставил ему один самосвал, вот и не управляются с подвозом. Иванов обивает пороги треста, просит, требует второй самосвал, а ему не дают. А в тресте, на других участках, самосвалы простаивают. Ну вот… Выходит, Иванова-то я зря обидел. Кстати, присмотрелся бы ты к начальнику транспорта треста. Уж больно много на него жалоб идет.
Лавров кивнул головой, помолчал. Потом, не подымая на Давыдова глаз, тихо и каким-то глухим голосом начал:
— Пришел ко мне человек… Издалека приехал, а я… в общем глупо получилось…
Давыдов слушал, не перебивая. А когда Лавров умолк, спросил:
— Что же, он специально к тебе ехал?
— Да. Сотни километров ехал с надеждой… И черт же дернул меня с этими документами! Признаться, я вообще не был готов к такой встрече, не знал, с чего начать… Он верил в меня, ехал ко мне с открытой душой, а я с первых же минут напомнил ему о прошлом, о тюрьме, а потом стал разбираться в его документах. Разве это не бестактно?
Давыдов откинулся на спинку стула, нахмурился.
— Говоришь, не был готов к встрече?
— Да… Он явился как-то неожиданно, хотя вообще я знал, что он приедет.
— А приходилось тебе когда-нибудь раньше заниматься таким делом?
— Каким? — не понял Лавров.
— Ну, чтобы преступник… вернее бывший преступник приходил бы с открытой душой, просто так, просил помочь начать новую жизнь?
— Нет, первый случай.
Давыдов задумался.
— Видишь ли, иногда нам кажется, что мы все знаем, все умеем, — через минуту заговорил он. — Знаем мы, что к человеку надо относиться чутко? Знаем. И нам кажется, что этого достаточно. Больше того, на совещаниях, конференциях иные щеголяют хорошими, красивыми словами, а возьми такого человека на поверку, — он дальше этих самых слов и не идет. Почему? Да потому, что все это у него показное, не от души, не прочувствовал он всего этого, а просто зазубрил, как школьник.
Давыдов говорил тихо, спокойно и задумчиво, и Лаврову казалось, что обращается он скорее к себе, нежели к нему. В сущности, ничего нового Давыдов не открыл Лаврову, да и не собирался открывать. Но Юрий Никифорович был взволнован этой короткой беседой.
— Вот это и есть тот самый формализм, с которым борется наша партия, — продолжал Давыдов. И, знаешь, самое страшное в том, что этот самый формализм сидит где-то в человеке, а он его и не замечает. А потом какой-нибудь сам по себе незначительный случай вдруг его и обнаруживает. Человек с удивлением видит, что он натворил глупостей, был неправ, обидел кого-то. Но настоящий, сильный человек, обнаружив в себе этот вот самый формализм, найдет силы избавиться от него, вытравить его из души. А другой поддается ему, и это доводит его черт знает до чего. Ведь вот какая история!.. — Давыдов вздохнул, запыхтел трубкой. — Присматриваться к себе, уметь правильно, холодным рассудком, а не горячим сердцем оценивать свои поступки — это большое дело, Юрий Никифорович. Приходит ко мне как-то женщина, ей в пенсии отказали, и давай почем зря поносить меня — и такой-то я, и эдакий, и бюрократ, и черт знает что я такое! А сама плачет, понимаешь, плачет! Слушаю, а у самого злость кипит — чего ради оскорбляет, думаю! Сдержался, а когда она ушла, чуть не полграфина воды выпил. Разобрался, и оказывается — неправильно ей отказали в пенсии. Я это вот к чему, Юрий Никифорович. Иногда мы слишком легко обижаемся на тех, кто приходит к нам с жалобами, просьбами. А ведь, если разобраться, у этой женщины горе было, несчастье, оттого она и шумела! Что же ей улыбаться было, если не на что жить? Потом она опять пришла, уже с улыбкой, рада, извинялась… Другая, может, и не нашумела бы на меня, но что поделаешь! Не у всех же одинаковые характеры.
На столе резко задребезжал телефон. Давыдов поднял трубку.
— Да. Слушаю, доченька… Как? Подумай только! Кто же он? Ушел? М-да. Так… Хорошо, я тоже задержусь…
Он положил трубку и повернулся к Лаврову.
— Дочь. Говорит какой-то парень спас девочку — бросился чуть не под машину.
— А сам?
— Все в порядке… Так вот, Юрий Никифорович… Леонидову надо бы помочь.
— Но я же не знаю, где он!
— Найди через адресный стол.
— Боюсь, что он тут же уехал из города.
— Чего ради? — спросил Давыдов.
— Да мало ли чего!
Давыдов поднялся, открыл окно.
— Ты вот что, Юрий Никифорович, помоги Леонидову, но так, чтобы он не знал, что это твоих рук дело. Так будет лучше.
— Догадываюсь. Думаете, он откажется от моей помощи?
— Как знать… Ты же все-таки обидел его, а парень, видать, гордый.
Расставшись с Давыдовым, Лавров поехал в прокуратуру. Всю дорогу он думал о беседе с секретарем горкома партии. «Выходит, Леонидов прав… Он действительно прав! Но как исправить ошибку. Как. Вдруг парень со злости натворит глупостей, пойдет на преступление».
Лавров понимал, что такое может случиться и что прежде всего в этом будет повинен он.
III
…Глубоко засунув руки в карманы брюк, Леонидов стоял у заводских ворот и с интересом разглядывал лица юношей и девушек, идущих на работу. Он и сам не знал, почему эти веселые, оживленно болтающие и смеющиеся люди так занимают его, но его неудержимо влекло к ним. Заметив у заводских ворот объявление: «Заводу требуются плотники», он решительно направился к дверям с табличкой «Отдел кадров».
За столом, заваленным бумагами, сидел пожилой человек. Не поднимая головы, он спросил:
— В чем дело.
Леонидов подошел к столу.
— Есть у вас работа.
— Специальность.
— Плотник.
— Разряд.
— Пятый.
— Документы.
Начальник отдела кадров, все так же, не глядя на Леонидова, протянул руку. Леонидов подал ему справку об освобождении и паспорт. Надев очки, тот развернул справку.
— Хм! — промычал он и впервые взглянул на Леонидова. — Из тюрьмы, значит.
— Из тюрьмы, — спокойно ответил Леонидов.
— Так, так… а по какой статье судился.
— Там написано.
— Хм… так. За воровство… И сколько же ты раз судился, голубчик.
— Мне нужна работа, — изо всех сил стараясь сохранить спокойствие, проговорил Леонидов.
— Понимаю, понимаю… — начальник отдела кадров откинулся на спинку стула. — Ты что, по квартиркам шастал или государственное добро тащил. А? Ты отвечай! Должен же я знать! Я заведую кадрами. Ну?
— Я отбыл срок и…
— Э, брось! — махнул рукой начальник. — А если ты вздумаешь совершить кражу на нашем заводе, кто будет в ответе? Я! Понял? Откуда я знаю, зачем ты хочешь к нам устроиться.
— Вы примете меня на работу? — прервал его Леонидов.
— Нет.
— Почему?
— Работы нет.
— Но в объявлении написано, что заводу требуются плотники.
— Ну и что же?
— Я плотник и…
— Работы нет!
— Неправда! — почти крикнул Леонидов, сжимая кулаки.
— Ты потише, а то знаешь… В общем не ори. Работы нет! Зайди завтра.
Начальник протянул документы.
— До свидания!
Леонидов положил документы в карман и, хлопнув дверью, вышел.
В коридоре он столкнулся со своей вчерашней знакомой — Люсей Давыдовой. Лицо девушки сейчас было бледным, взволнованным. Она все слышала. И, подойдя к столу начальника кадров, Люся в упор спросила:
— Иван Петрович, почему вы не приняли его на работу?
— Кого?
— Да этого парня.
— Ах, этого? — Иван Петрович усмехнулся, снял очки. — У нас завод, а не исправительная колония.
— Причем тут колония?
— А при том, что он вернулся из тюрьмы и его надо еще перевоспитывать. Нам нужны рабочие, а не уголовники. Ясно?
— Нет! — упрямо тряхнула головой Люся. — Он имеет право работать, как и все советские люди.
— А я и не возражаю.
— Но ведь вы его не приняли.
— Пусть идет на другой завод.
— Почему?
— А почему именно на нашем заводе он должен работать?
— Так он же имеет право!..
— Пусть идет на другой завод, — перебил ее Иван Петрович.
— А если и там откажут?
— Не знаю.
— Но вы же член партии! — возмутилась девушка. — Как же так можно?
— Да, я член партии и не тебе меня учить! — оборвал ее Иван Петрович. — И вообще, какое тебе дело? Почему ты лезешь в мои дела?
— Я член комитета комсомола.
— Вот и занимайся комсомольцами, а я вышел из этого возраста. Все!
— Нет, не все — зло сказала Люся. — Мы поставим этот вопрос на комитете. Это издевательство… бюрократизм…
— Но, но… потише.
— Потише не выйдет, товарищ начальник отдела кадров, — с иронией в голосе сказала Люся и почти выбежала из комнаты.
Дома она рассказала отцу о случае в отделе кадров. Люся была так взволнована, что весь вечер только об этом и говорила.
— Ты пойми, папа, это же бесчеловечно! — возмущалась она. — Если на всех заводах будут сидеть такие кадровики, как наш Иван Петрович, так что же получится? Те, кто вернулся из тюрьмы, никогда не получат работы? Что же им, с голоду умирать? Или снова идти воровать?
Давыдов задумчиво посмотрел на дочь.
— Таких, как Иван Петрович, у нас единицы, — сказал он. — Но они есть. Вот ты возмущаешься, это правильно. Но что дальше? Пошумишь и успокоишься?..
— Ну уж нет! — решительно прервала отца Люся. — Сегодня я была в комитете. Мы решили обсудить это. Пригласим из завкома, партбюро. А потом еще напишем об этом случае в нашей заводской газете.
Давыдов слушал внимательно.
На следующий день он позвонил Лаврову, рассказал ему о разговоре с дочерью и попросил проверить соблюдение законов о труде на заводе.
IV
Сырое, ненастное утро. Сеет мелкий, но частый дождь. Лавров сидит в машине и с досадой думает о том, что до сих пор не был на заводе, окунулся с головой в текущие дела, а вот о главном — о встречах с людьми на производстве — забыл. «Нет, так дальше не пойдет, — решает он. — Роюсь в бумажках, а жизни не вижу».
Машина остановилась у здания заводоуправления.
Начальник отдела кадров Иван Петрович Иванов встретил прокурора с излишней суетливостью, но любезно. Предложив ему стул, он приветливо улыбнулся.
— Какие прикажете подготовить сведения? — осведомился он.
— Сведения? — задумчиво повторил Лавров. — А для чего они?
Иванов усмехнулся, покачал головой:
— Статистика — это главное. Наш бывший прокурор очень ее любил. И правильно! Это же зеркало работы!..
— Зеркала бывают и кривыми, — заметил Лавров.
— Что? — не понял Иванов.
— Так, ничего…
В дверях показался парень в рабочем костюме. Иванов замахал на него руками.
— Позже зайдешь! Видишь, я занят, у меня прокурор города.
От этого последнего замечания, произнесенного Ивановым как-то подчеркнуто, Лаврова передернуло. Он жестом остановил паренька, собирающегося выйти, и повернулся к Иванову.
— Я подожду, работайте, товарищ Иванов.
Лицо Иванова выразило недоумение и досаду. Водрузив на нос очки, он строго глянул на паренька.
— В чем дело?
Лавров встал, подошел к другому столу и взял газету.
— Я насчет отпуска, товарищ начальник, — проговорил парень.
— Фамилия?
— Сидоров.
— Цех?
— Инструментальный.
Иванов порылся в ящике, достал учетную карточку Сидорова.
— Ты же был в отпуске?
— Я хочу без содержания, на три дня…
— Хм… А для чего.
— Так я… понимаете… жениться решил, — тихо и смущенно проговорил Сидоров. — Ну вот… свадьба, значит…
— Понятно! — перебил его Иванов. — А тебе известно, что сейчас инструментальный цех находится в прорыве. Вы не выполнили месячный план.
— Я даю 185 процентов…
— А можешь 285. Ведь можешь, верно?
Сидоров молча пожал плечами.
— Можешь! — убежденно заявил Иванов. — Значит так: цех не вытянул плана, а тебе дай три дня на свадьбу. Один попросит три дня для того, чтобы выйти замуж, другой возьмет да и заболеет, а у третьего с матерью что-нибудь приключится, и всем надо по три дня отпуска! А план как? Кто будет выполнять? Ты же сознательный человек, Сидоров. Цех может недодать государству на сотни тысяч рублей продукции, а тебя это не волнует. Тебе, видите ли, жениться надо. Ты что, не успеешь оформить это дело в следующем месяце?
— Вы же и в прошлом месяце отказали, — угрюмо пробормотал Сидоров. — Вот и начальник цеха подписал заявление. Директор тоже написал «отдать приказ».
Иванов усмехнулся.
— Чудак ты, Сидоров. Я же с тобой говорю, как с сознательным производственником, передовиком. Совесть у тебя есть? Давай сюда заявление и иди подумай. Не подводи коллектив цеха. Ну, иди, иди, завтра решим.
Парень вышел, а Иванов, широко разведя руками, воскликнул:
— Молодость! Все куда-то спешат! Интересы государства у них на втором плане…
Лавров не стал дожидаться конца этой тирады.
— Скажите, товарищ Иванов, сколько вы приняли на работу освобожденных из мест заключения? — спросил он.
Иванов снял очки, протер их платочком и загадочно усмехнулся.
— Я пять лет служу в отделе кадров, товарищ прокурор, и работу, слава богу, знаю, — уверенно проговорил он. — Будьте покойны! Пока я здесь, ни один из них не пролезет на завод.
— Почему?
«Ловит, — подумал Иванов. — С хитрецой прокурор, но и я не лыком шит. Ишь, хмурится, будто ему хотелось бы, чтоб эти типы работали на заводе. А сам, небось, выписал бы их фамилии и представление на меня состряпал. Вот, мол, смотрите, Иванов потерял бдительность, наводнил завод преступниками…»
Думая так, Иванов рылся в бумагах, искал список принятых на работу за квартал. Наконец, он нашел его и, развернув, сказал:
— Вот список принятых на работу. Можете проверить — ни одного уголовника!
— А обращались к вам освобожденные?
— Да после амнистии отбоя от них не было.
— Но почему все-таки вы отказываете им в приеме на работу?
Иванов понимающе прищурился — мол, не возьмешь нас так просто. — и сказал:
— Ненадежный народ! Наберешь таких, и пойдут кражи, хулиганство, прочая чертовщина.
Лавров встал, плотно сжав губы, прошелся по кабинету, успокоился и через минуту твердо, чеканя каждое слово, заговорил:
— Закон обязывает обеспечить работой лиц, освободившихся из мест заключения.
Лавров старался произносить сухие, короткие фразы, так как считал, что они скорее дойдут до такого «казенного» человека, как Иванов.
— Право на труд гарантировано нашей Конституцией. Отказывая в приеме на работу освобожденным по амнистии или по отбытии ими наказания, вы грубо нарушаете советский закон. Как прокурор, я обязан поставить вопрос о привлечении вас к ответственности и я это сделаю. До свидания.
Иванов поднялся. Лицо его стало бледным, растерянным. Он молча смотрел на дверь и часто мигал глазами.
В коридоре Лавров увидел Леонидова. Оба смутились, настолько неожиданной была эта встреча. Но, быстро овладев собою, Лавров положил руку на плечо Леонидова.
— Ты правильно сделал, Борис.
— Что?
— Да что выбрал этот завод. Здесь есть курсы повышения квалификации. Будешь учиться…
— Нет… меня не приняли, — смущенно улыбаясь, проговорил Леонидов. — Все завтраками кормит этот кадровик, да я то знаю, что он меня не возьмет…
— Возьмет! — уверенно сказал Лавров. — Иди!.. — и он мягко подтолкнул парня в дверь отдела кадров.
На следующей неделе происходило расширенное заседание комитета комсомола завода. Узнав об этом от Давыдова, Лавров решил поехать, послушать молодежь.
В зале было душно и шумно. Лавров прошел в третий ряд, где сидели директор завода, парторг и начальник отдела кадров Иванов.
— Товарищи! — звонко выкрикнула с трибуны Люся Давыдова, но голос ее потонул в шуме.
— Тихо! Кончай разговоры! Да тихо же! — подняв руки, крикнул секретарь комитета, высокий парень с веснушчатым лицом. И когда зал притих, кивнул Давыдовой:
— Давай, Люся!
Люся перевела дыхание, кашлянула.
— Товарищи! То, что я видела своими глазами… это просто дико. С каких это пор у нас так обращаются с молодежью? И где? В отделе кадров! Представляете? Там позволяют себе оскорбить человека, унизить и, если хотите, растоптать в грязи честь нашего завода! Как же это получается? Первенство держим, а к людям по-человечески относиться не научились.
— Ты поконкретнее, — послышалось из зала.
— Пожалуйста. Начальник отдела кадров Иванов — это бюрократ, формалист, это… У него нет души, совести. Это сухарь!
В зале зашумели. Снова поднялся секретарь.
— Так же нельзя, товарищи. Вы мешаете говорить человеку.
Когда наступила тишина, Люся продолжала:
— Я сама слышала, как Иванов разговаривал с Леонидовым. Сейчас он в четвертом цехе работает. Ошибся когда-то парень, поскользнулся, а потом понял, осознал ошибку. Ну, вот… Пришел он устраиваться на работу, а Иванов: «Не возьму, — говорит, — на работу, иди на другой завод». А почему? Кто дал ему такое право? У человека нет квартиры, жить не на что, а он его выгнал, да еще и оскорбил. Это как называется?
Иванов сидел рядом с прокурором. Сейчас лицо его выражало притворное спокойствие. Он с иронической улыбкой смотрел на Люсю и слегка покачивал головой в знак осуждения ее резкости в суждениях. На трибуну поднялся фрезеровщик Ильин, низкорослый парень. Он поискал глазами Иванова и, найдя его, поднял руку, как бы призывая к тишине.
— Я вот что скажу, — начал он громким, звенящим голосом. — Вон сидит Иванов. Он улыбается — чепуха, мол, поболтают и разойдутся. Нет, товарищ Иванов, так не будет! Как я поступал на завод? Приехали мы с матерью из станицы. Прихожу я в отдел кадров раз, другой, третий — все отказ. Нет работы и баста. Тогда пошла мама одна. И что вы думаете — меня приняли! Я очень удивился, а мать говорит: «Ох сынок, не знаешь ты жизни», и больше ни слова. Я ничего тогда не понял. А через неделю узнал. Купил я как-то билет в театр себе и матери. А идти не в чем. Спрашиваю, где мой костюм? Мать в слезы. Продала, говорит, я твой костюм и свое новое платье, все продала, только бы тебя на работу взяли. Понятно, товарищи?
Возгласы возмущения прокатились по залу. Иванов побледнел, съежился. Лавров глянул на него, но, стиснув зубы, смолчал.
— А с меня он содрал 300 рублей, — крикнул кто-то из зала.
Иванов втянул голову в плечи, заерзал на стуле. А на трибуне, сменяя один другого, комсомольцы гневно клеймили бюрократа и взяточника.
Заседание комитета закончилось в десятом часу вечера, а через неделю Иванов был арестован и предан суду за взятки.
Как-то Леонидов и Люся Давыдова возвращались с завода после дневной смены. Вечер был тихий, безветренный. Шли медленно.
— Я хочу тебя спросить… — Люся посмотрела на него и улыбнулась.
— Спрашивай.
— Почему ты такой грустный?
Леонидов пожал плечами и ничего не ответил.
— Ну что же ты молчишь? — не унималась Люся. — О чем ты думаешь?
— О тебе…
— Что?
— Я думаю, если б все были такие, как ты, — прямые, честные… — неожиданно для себя выпалил они покраснел.
— Что бы тогда? — спросила Люся.
— Меньше было бы гадостей на свете, — пробормотал он.
— И это все?
— Нет.
— Так я слушаю тебя.
— Знаешь что, Люся? — Леонидов остановился и взял ее за руку. — Когда-нибудь я тебе все скажу, понимаешь? Все. Но сейчас не надо. Не спрашивай. Ладно?
Она понимающе кивнула головой.
Вскоре они расстались. Люся уехала на трамвае, а Леонидов пешком направился к общежитию. На душе у него стало весело, легко…
V
В кабинет Лаврова вошел следователь Лукин.
— Юрий Никифорович! На хуторе Зеленом ограблен магазин. Я сейчас еду туда. Машина вам не нужна?
— Поезжайте. А когда был совершен грабеж?
— Вчера вечером, но сообщили только сейчас.
Лавров уже в который раз с одобрением отметил про себя: обо всех происшествиях на участке Лукина раньше всех сообщает сам Лукин. «Опытный работник, — думал он, глядя на бритую голову следователя. — На такого можно положиться».
Лукин был действительно старым и опытным следователем. Из своих пятидесяти лет двадцать семь он отдал работе в прокуратуре. Именно отдал, потому что работал самозабвенно, с увлечением.
Участок у Лукина был самый большой и беспокойный, и следователь иногда сутками не являлся домой. На каждое происшествие непременно выезжал вместе с работниками милиции, всегда был в курсе всех событий.
— Когда возвратитесь? — спросил Лавров.
Лукин пожал плечами:
— Трудно сказать, Юрий Никифорович. Случаи серьезный. Вооруженное нападение, может быть, бандитский налет. Дня два придется там посидеть. Но машину я вам отправлю сразу же, как доберусь до места, — добавил он.
— Да нет, Иван Георгиевич, машина мне не нужна. В ближайшие два-три дня выезжать я никуда не думаю, а по городу вообще хожу пешком. Я о другом хотел предупредить вас: в четверг будет оперативное совещание совместно с милицией, хотим поговорить об усилении борьбы с хищениями и спекуляцией. Хорошо, если бы вы к этому времени успели вернуться.
— Ладно, буду, — ответил Лукин и попрощался.
VI
На металлическом заводе предстояло отчетно-выборное партийное собрание. Лавров решил не только побывать на нем, но если представится случай, то и выступить.
В клубе завода Лавров появился за несколько минут до открытия партийного собрания. Сел в четвертом ряду. Неподалеку оказался Давыдов, который поздоровавшись, спросил:
— Будешь говорить?
Юрий Никифорович ответил:
— Да, хотелось бы…
Отчетный доклад делал секретарь организации Федоров. Вначале он говорил об успехах, достигнутых партийной организацией за отчетный период, о производственных показателях, которых добился коллектив завода, затем перешел к недостаткам в работе партийного бюро: слишком мало прочитано лекций, проведено бесед, слабо ведется политическая работа.
После трех первых ораторов председатель собрания объявил:
— Слово имеет товарищ Лавров — прокурор города.
Юрий Никифорович поднялся на сцену, окинул взглядом зал и спокойно начал:
— Товарищи! Я не член вашей партийной организации и не знаю всей ее работы. Но, как известно, всякое дело оценивается по результатам. И, зная некоторые результаты, я не могу не согласиться с докладчиком: уровень воспитательной работы в вашем коллективе еще невысок. За тот период, за который отчитывается партбюро, осуждены четыре работника вашего завода: бухгалтер Агапов за присвоение 6 тысяч рублей и трое рабочих — за хулиганство, среди них комсомолец Грошев.
Что же выяснилось в процессе расследования этого дела? Оказалось, что Грошев лишь формально числился членом ВЛКСМ. Он не участвовал в комсомольском жизни, не занимался вообще никакой общественной работой, а четыре месяца до привлечения к уголовной ответственности даже не посещал комсомольских собраний. Почему же товарищи забыли о существовании Грошева? Комсомольская организация потеряла его из виду, зато другая среда подхватила и «воспитала» по-своему.
Если партийное бюро не обсуждало проступки членов вашего коллектива, то прокуратура и милиция о каждом отдельном случае привлечения к уголовной ответственности работника вашего завода не только информировали партбюро, в частности товарища Федорова, но и просили принимать меры. Но к нашим сигналам, по-видимому, не прислушивались.
Товарищи! Привлечение к уголовной ответственности надо рассматривать, как чрезвычайное происшествие, как явление, позорящее коллектив. Вы это сами прекрасно понимаете. И я хотел бы призвать партийную, комсомольскую и профсоюзную организации завода к тому, чтобы борьбу за выполнение и перевыполнение производственной программы они сочетали с воспитательной работой. Было бы очень хорошо, если бы партийная организация поставила перед собой задачу: ни один работающий на заводе не имеет права допускать аморальные проступки ни на производстве, ни дома, ни в других общественных местах. Ваш коллектив — один из крупнейших в городе, и если вы проявите такую инициативу, за вами последуют другие коллективы.
Прения продолжались. На трибуну поднялся кадровый рабочий завода, старый коммунист Рязанов.
Вначале он говорил о неполадках в инструментальной, где работал. Затем сказал:
— Не могу не выразить своего отношения к справедливому заявлению прокурора.
Я согласен с прокурором, что мы должны поднять всю общественность завода на борьбу с позорными фактами поведения наших рабочих и всеми мерами отстаивать, честь нашего коллектива… Самим прежде всего надо воспитывать своих рабочих.
VII
Следователь Лукин прибыл на хутор Зеленый вместе с начальником отдела борьбы с хищениями социалистической собственности Архангеловым около двенадцати часов дня. Лукин отправился в магазин, а Архангелову поручил добраться до станицы и привезти из сельпо членов ревизионной комиссии, чтобы сразу же определить количество похищенных товаров и их стоимость.
У дверей магазина стояли заведующий магазином Быков, сторож Новак и участковый уполномоченный Рунов, а немного поодаль собралась кучка любопытных, оживленно обсуждающих вчерашнее событие, уже ставшее известным до мельчайших подробностей всем жителям хутора.
— Вот и я скажу, что это он, не обошлось без него, — услышал Лукин, подходя к собравшимся. Говорила какая-то женщина, оживленно жестикулируя и, видимо, что-то доказывая окружающим.
Один из ее собеседников махнул рукой:
— Да ну, Трофимовна, так тоже рассуждать нельзя: ежели сидел, так обязательно он.
— Мало их тут шастает, — вступил в разговор пожилой мужчина в выцветшем морском кителе. — Дочка моя говорила: вчера на танцах в клубе были двое каких-то подозрительных парней, неизвестно чьи и откуда. Может, они и ограбили?
Стоявший рядом с ним мужчина заметил Лукина и вполголоса произнес:
— Следователь идет.
Собравшиеся, как по команде, обернулись к Лукину, который, поравнявшись с ними, на ходу сказал:
— Здравствуйте, товарищи!
И еще издали кивнув идущему ему навстречу Рунову, приблизился к нему и шепнул:
— Возьми в понятые мужчину, что в кителе, и женщину в цветной косынке, — видишь, вот там стоят?
Когда заведующий открыл дверь магазина, Лукин вошел туда вместе с Руновым и понятыми.
Осмотр места происшествия занял немного времени. Магазин был расположен в небольшом саманном доме. На полках слева лежали продукты, справа — промтовары. Три полки в углу были пусты, а на полу около них валялись несколько пар мужских брюк и пиджаки. А на высоте двух с половиной метров Лукин обнаружил в стене отверстие и осторожно извлек из него пулю. Каких-либо других следов преступники не оставили.
Пристроившись за маленьким столиком в конторке магазина, Лукин приступил к допросу заведующего магазином Быкова. Тот рассказал, что накануне вечером он попросил сторожа Новака и члена лавочной комиссии Ильева помочь ему упаковать в ящик яйца. Когда они втроем работали в магазине, кто-то постучал в дверь. На вопрос «что надо» послышался мужской голос. Неизвестный просил «на минутку» открыть дверь, продать ему пачку папирос.
— Так просил, проклятый, — рассказывал Быков, — что не смог я ему отказать. Сам курящий, знаю, как иной раз без курева человек мучается. Ну и пожалел, велел Новаку открыть. Тот только успел засов отодвинуть, как они двое заскочили и прямо к нам. У одного револьвер в руке, у другого — финка. Конечно, нас тоже было трое, и у Новака ружье, оно там стояло, — указал он в угол за продуктовым прилавком. — Но только все так неожиданно получилось, что мы как-то сразу растерялись. Я и подумать ничего не успел, как мне один из них к затылку дуло револьвера приставил и говорит: «Повернись к стене лицом, а то сейчас всех уложу на месте!» И встали мы все лицом к стене. Тот, что с револьвером, сзади нас стоит, а другой товары в мешки складывает. Пять мешков наложил и говорит: «Ну, давай выносить!» Который нас стерег, выстрелил в стену над нашими головами. «Вот, — говорит, — видите? Сейчас мешки понесете к машине, она за углом стоит, а если сопротивляться вздумаете, стрелять буду уже не в стенку, а в вас».
А нам уже не до сопротивления. Отнесли мешки на машину, заперлись в магазине и до утра выйти боялись. Вот так и ограбили нас, — закончил завмаг и, вытащив из кармана большой клетчатый платок, отер с лица пот. Он заметно волновался.
Не лучше чувствовал себя и сторож Новак. Дрожащими руками скручивая из клочка газеты цыгарку, он то и дело тяжело вздыхал, пока Лукин записывал его показания.
— Что же ты, дед, так плохо народное добро охраняешь? — спросил Лукин, закончив писать и подавая сторожу ручку, чтобы он расписался. — И ружье у тебя было, и двое мужчин с тобой!
Старик безнадежно махнул рукой:
— Эх! Сомлел я совсем, как оружие у них увидал, — плачущим голосом объяснял он Лукину, надевая очки и придвигая к себе бланк протокола допроса. — И коленки дрожать начинают, как вспомню их, окаянных.
«Ну, и охрана!» — подумал про себя Лукин.
Каждый раз, когда он сталкивался с подобными фактами, его удивляло одно противоречие: в большинстве случаев охранники — это либо старики, либо инвалиды, менее всего способные выполнять при нападении преступников свои функции. С другой же стороны, ограбления магазинов и складов случаются довольно редко, и здоровому, сильному мужчине нет никакого смысла годами сиднем сидеть возле магазина, дожидаясь преступников.
Впрочем, сейчас Лукина занимало не столько это, сколько то, что в магазине были, кроме старика-сторожа, двое молодых мужчин. Они вполне могли бы оказать преступникам сопротивление, но не сделали этого.
Показания Быкова, Новака и Ильева ничем не отличались одно от другого и не содержали почти ничего, что следователь мог бы использовать в предстоящих поисках преступников. Разглядеть бандитов они не успели, номера автомашины не заметили, так как были сильно напуганы. Только общие, ничего, в сущности, не говорящие данные были записаны в протоколах допроса: преступники были среднего роста, в темной одежде, а машина грузовая, полуторка, в кабине ее они никого не видели.
Вот и все, что получил, чем располагал Лукин после допроса. Было очевидно также, что преступники — приезжие: хутор Зеленый — небольшое селение, и сторож Новак хорошо знал всех местных жителей.
Оставив Рунова с членами ревизионной комиссии, которых привез Архангелов, Лукин вместе с ним и двумя бригадмильцами отправились в участок.
— Я тут случайно один разговор подслушал, когда тебя не было, — сказал он по дороге Архангелову и передал ему содержание разговора. — И женщину, и мужчину мы взяли понятыми, чтобы сразу узнать их фамилии и адреса, — продолжал он. — Теперь надо допросить эту женщину — Варавину — и узнать, кого она подозревает в ограблении. А главное надо установить, кто эти два подозрительных парня, о которых говорил Глотов. Я подожду в участке, пока ко мне подойдет дочь Глотова. Я сам допрошу ее, а ты иди прямо на квартиру к Варавиной. Вот ее адрес.
Он вырвал из записной книжки листок и отдал его Архангелову.
— Выясни, о ком она говорила, и потом постарайся установить, где этот человек был вчера вечером. Ну, и дай задание своим людям, может, еще что-нибудь удастся выяснить.
— Ладно, — ответил Архангелов. — Сейчас только на почту забегу, надо позвонить в горотдел, пусть хоть предварительные телефонограммы разошлют, может, с промтоварами кого-нибудь задержат.
— Ну, беги, а я пошел в участок.
На перекрестке Лукин и Архангелов расстались. Один из бригадмильцев отправился за Глотовой.
Лукин и Архангелов встретились поздно ночью. Результаты их напряженного дневного труда были неутешительными.
Аркадий Волин, которого подозревала Варавина, не имел к ограблению решительно никакого отношения. В этот вечер он был на свадьбе в соседнем хуторе, что подтвердило семь свидетелей. Изрядно выпив, Волин заночевал у хозяев и, проспавшись, пробыл у них весь следующий день.
Однако двое неизвестных, о которых говорил Глотов, так и остались неизвестными. Никто не знал, кто они, откуда появились накануне вечером на танцплощадке колхозного клуба.
Лукин допросил одиннадцать человек, но смог получить лишь описание внешности этих двух молодых людей, да многочисленные догадки о том, откуда они могли приехать на хутор. Вероятнее всего, из ближайшей станицы. Оттуда частенько являются на хутор парни, чтобы повеселиться в кругу хуторских девчат.
Каких-либо других, хотя бы предположительных данных, найти не удалось. Никто не видел даже, откуда приехала и куда направилась грузовая машина. А дождь, прошедший той ночью, смыл следы на дороге.
Собрав эти, более чем скудные данные, Лукин и Архангелов вышли из милиции и направились на квартиру Рунова, где решили переночевать.
Было новолуние. Узенькая полоска месяца и яркие звезды выделялись на темной, бархатной синеве неба, не рассеивая густой темноты южной ночи.
Архангелов закурил, не предложив Лукину папиросы. Он знал, что следователь не курит и не берет в рот ничего спиртного «по независящим ох него обстоятельствам», как, шутя, он говорил о себе. На фронте Лукин был тяжело контужен, и врачи лишили его этих двух удовольствий.
Шагая рядом с Архангеловым и напряженно вглядываясь в темноту, Лукин размышлял вслух:
— Тяжелое дело. Почти никаких следов, а раскрыть надо, иначе эти мерзавцы совсем обнаглеют, прямо днем грабить начнут. Надо искать товары и оружие. Без вещей, даже если найдем преступников, трудно будет что-либо доказать: следов они почти не оставили, потерпевшие их опознать не смогут. Какая там сумма недостачи, интересно? Ты не заходил в магазин?
— Заходил, — ответил Архангелов. — Промтовары уже проверили. По предварительным подсчетам тысяч 35—40 недостает. Я взял на учет украденные товары. Теперь мы имеем точные данные. Да и приметы этих двух хлопцев следует описать. Может быть, все-таки это они были в магазине прошлой ночью.
— Да, надо. И пулю возьми. Постановление о назначении экспертизы вынесешь и в научно-технический отдел сдашь. Нужно узнать, какой системы револьвер. Ты во сколько завтра едешь? — спросил Лукин.
— С рассветом, как первые машины пойдут в город. Рунов меня подвезет на своей до перекрестка, а там на попутной доберусь. Не надо было тебе отсылать машину, теперь бы уже в городе были. И когда только наша милиция и прокуратура свой транспорт заимеют, — спотыкаясь в темноте, говорил Архангелов.
— Вам-то скоро дадут, — успокоил Лукин. — А вот нам — пока не слышно. Ну, хоть бы вам дали, уж как-нибудь помиримся. Тут, кажется? — остановившись у невысокой хаты под черепичной крышей, спросил он Архангелова.
— Здесь, — ответил тот и, не обращая внимания на громкий лай овчарки, вошел во двор.
На другой день с утра Лукин с помощью Рунова и бригадмильцев предпринял еще несколько попыток найти следы преступников, но безуспешно. В обед он зашел в магазин.
Когда была готова сличительная ведомость и выведены итоги инвентаризации, Лукин долго и старательно изучал эти документы. Оказалось, что преступники унесли товаров на 50 тысяч рублей.
Не поднимаясь из-за стола, следователь тщательно оглядел помещение магазина и, поджав губы, неопределенно хмыкнул. Потом подозвал Быкова:
— Ну-ка, покажите мне еще раз полки, с которых взяли товары.
Быков недоуменно взглянул на Лукина.
— Вот здесь, я же вам говорил, товарищ следователь.
И он указал на пустые полки в углу.
— Здесь, говорите? — переспросил Лукин.
Быков уже с явным беспокойством взглянул на следователя.
— Да, а что?
— Какие товары тут лежали? — не отвечая завмагу, снова спросил Лукин.
— Пальто, костюмы, — ответил Быков, не понимая, к чему клонит следователь. — А вот тут, на нижней полке, отрезы лежали: трико, драп.
— Так, так. Отрезы, значит, — по привычке склонив немного набок голову и внимательно разглядывая Быкова, повторил Лукин. — А стоимость этих вещей и сколько их тут лежало не помните?
— Цены вон в сличительной ведомости есть и количество тоже, — обиженно отворачиваясь от следователя, сказал завмаг.
Лукин переглянулся с подошедшим Руновым и снова посмотрел на Быкова.
— Верно! В сличительной ведомости все изложено довольно ясно. Ну, что ж, поедем, пожалуй, в сельпо, — обратился Лукин к Рунову.
Когда они вышли, Быков подошел к окну и долго смотрел им вслед, нервно покусывая папиросу.
В сельпо Лукин снова взялся за изучение испещренных цифрами, мелко разграфленных листков торговых документов. Это были товарные отчеты завмага Быкова и акты предыдущих инвентаризаций его магазина. Результаты изучения оказались весьма любопытными.
В акте предыдущей инвентаризации Лукин обнаружил несколько исправлений, не оговоренных инвентаризационной комиссией. Подсчет первоначальных сумм и сличение их с исправленными показал, что еще за месяц до ограбления в магазине была недостача на 24 тысячи рублей.
«Немедленно сделать у него обыск», — подумал Лукин и, распрощавшись с работниками сельпо, отправился на квартиру к Быкову.
Наутро третьего дня Лукин привез все собранные им материалы прокурору.
— Вот почитайте, Юрий Никифорович, — сказал он, вынимая из папки протокол допроса Быкова. — Тут подробно описаны обстоятельства ограбления. Сам потерпевший излагал.
«Наверное, что-нибудь интересное», — подумал Лавров, удивленный тем, что следователь, не докладывая дела, сразу предлагает ему прочесть протокол.
Пока Лавров читал, Лукин с интересом следил за выражением его лица. Потом спросил:
— Какое впечатление?
— Странно, — отозвался Лавров, задумчиво глядя в окно. — С одной стороны, чрезвычайная наглость, свойственная бывалым преступникам: ведь в магазине было трое мужчин, которые могли оказаться и не трусами! С другой стороны, полное отсутствие навыков, как у начинающих воришек. И этот «глупый» выстрел в стену в магазине, где им никто даже не пытался оказать сопротивление, — зачем он понадобился? — уже обращаясь к Лукину, спросил Лавров.
Лукин, слегка поджав губы, как обычно делал, собираясь сказать что-нибудь смешное, ответил:
— Для устрашения.
Веселая ирония в глазах следователя навела Лаврова на нужную мысль.
— Вы думаете… — медленно произнес он, догадываясь в чем дело. — Вы думаете?..
— Самая настоящая симуляция, — ответил Лукин на его мысль. — Вот, посмотрите!
Он развернул сличительную ведомость и указал Лаврову на итоговые цифры.
— Общий остаток товаров в магазине на день ограбления на 78 тысяч рублей. Недостача почти в 50 тысяч рублей. Если бы преступники все это взяли, магазин оказался бы пустым больше чем наполовину. Даже почти на две трети. А завмаг и оба свидетеля утверждают, что преступники освободили лишь три полки, в одном углу. Дальше: в магазине не было мелких ценных товаров, а в пять мешков на 50 тысяч рублей костюмов и пальто стоимостью по 600—800 рублей не набьешь. И плюс к тому, в магазине была недостача на 24 тысячи рублей еще месяц назад, но завмаг ее скрыл.
И Лукин показал Лаврову исправления в ведомости предыдущей инвентаризации и общий итог.
— Но только ли это симуляция? — усомнился Лавров. — Может быть, ограбление все-таки было, а завмаг просто хочет воспользоваться «счастливой случайностью» и списать на грабителей всю недостачу?
— Эту версию я тоже имею в виду, Юрий Никифорович, — ответил Лукин, складывая в папку просмотренные прокурором ведомости. — Она еще не опровергнута, но, откровенно говоря, я мало в нее верю. Слишком много «счастливых случайностей» для Быкова. Из них можно сколотить целое чудо, а я в чудеса не верю.
— Что же за чудеса вы там открыли? — спросил Лавров, заранее улыбаясь. Он знал, что следователь Лукин — большой мастер рассказывать всякие смешные истории.
Многочисленные «случаи из практики» и обычные ежедневные происшествия он умел изложить, как самый забавный анекдот, неизменно сохраняя при этом на лице невозмутимую серьезность и поджимая узкие губы всякий раз, когда собравшиеся в его кабинете сотрудники буквально покатывались со смеху.
Но сейчас Лукин ответил Лаврову совершенно серьезно:
— Во время последней инвентаризации, как вы сами только что убедились, Быков скрыл крупную недостачу. Два дня назад его предупредили, что в магазине будет ревизия. В день ограбления магазин не работал, завмаг вполне мог бы упаковать яйца днем. Но он дождался темноты и только тогда, при слабом керосиновом освещении, занялся этим делом. И еще пригласил сторожа и члена лавочной комиссии, чего уж вовсе не было за все три года его работы. И вдруг именно в этот вечер — ограбление, да еще с ненужным выстрелом в стену…
Немного помолчав, Лукин добавил:
— Вообще-то на свете, конечно, всякое бывает. Но это маловероятно. Во всяком случае, я проверю обе версии, Юрий Никифорович, посмотрим, что будет дальше. А сейчас пойду к Архангелову, узнаю, какие у него новости.
Лукин встал. Складывая бумаги, спросил:
— Оперативное совещание будет?
— Да, да, — ответил Лавров, взглянув на часы. — В двенадцать.
Когда следователь вышел, Лавров позвал Марию Ивановну и сказал:
— Пригласите ко мне Жабина, пожалуйста.
Жабин сидел в кабинете Лаврова с опущенной головой.
— Как могло случиться, что в колхозе вы пытались допрашивать свидетелей, находясь в нетрезвом состоянии? — спросил после долгого молчания Лавров.
— Я не был пьян. За обедом в чайной я выпил всего сто грамм.
— Вы так объясняете, будто жалеете, что не выпили больше. Но дело не в том, сколько вы выпили. Вы вообще не имели права пить при исполнении служебных обязанностей. И совершенно правильно поступили свидетели, что не стали давать вам показаний. О вашем поведении я доложил краевому прокурору и, имея в виду, что это — не первый случай, полагаю, что вы не можете остаться работать в органах прокуратуры. Есть вещи несовместимые, товарищ Жабин…
— Нет, Юрий Никифорович, я прошу вас — оставьте меня на работе! Обещаю, что это не повторится.
— Но вы уже обещали.
— Прошу вас поверить мне в последний раз.
— Нет, больше не могу. Я предупреждал вас, не раз предупреждал, а вы продолжали позорить своим поведением не только себя, но и всю нашу прокуратуру. Прошу вас сегодня же сдать дела.
Жабин еще и еще раз просил Лаврова оставить его на работе, но тот не уступил.
Поникший, ссутулившийся следователь вышел из кабинета, а Лавров, с сожалением глядя ему вслед, подумал:
«Хороший работник, толковый, а вести себя не может. И пытались же мы образумить его, говорили, выговаривали, предупреждали — все напрасно. Вот и спился человек. Скверно, черт возьми!..»
И, испытывая неприятное, тревожное чувство, он машинально потянулся за папиросами.
В течение нескольких дней Лукин и Архангелов напряженно вели следствие по делу об ограблении магазина на хуторе Зеленом. В работу включился весь состав отдела борьбы с хищениями социалистической собственности, но похищенные товары словно канули в воду. Решительно никаких следов!
За это время Лукин допросил многих свидетелей, выяснил образ жизни Быкова, установил, какие вещи приобрел он за истекший год, и пришел к твердому выводу, что завмаг жил явно не по средствам.
Исправления в ведомости не были случайностью, Быков скрывал растрату. Лукин по-прежнему был уверен в симуляции ограбления и подозревал, что завмаг информирует сообщников о ходе следствия и помогает им заметать следы.
Посоветовавшись с прокурором, он арестовал Быкова. Тот направил поток жалоб во все инстанции. Он обвинял следователя в нарушении прав честного человека, в необъективном ведении следствия, возмущался тем, что следователь, не разобравшись, поставил его в положение обвиняемого, а настоящих преступников найти либо не может, либо не желает.
Первую же его жалобу Лукин внимательно перечитал два раза. Его не беспокоили ее последствия. На арест Быкова он имел достаточно оснований, так как растрату тот совершил во всяком случае.
Но Лукин знал: сколько ни соверши, человек больших, тяжких преступлений, но достаточно обвинить его еще в одном, пусть в самом мелком и незначительном, но в котором он не виноват, как сейчас же последуют взрыв негодования, глубокая обида, возмущение несправедливостью.
И теперь, вчитываясь в размашистые, уверенным почерком написанные строки, следователь пытался разгадать их истинный смысл: может быть, Быков действительно возмущен именно обвинением в симуляции? Но может быть, ограбление было для него действительно «приятной неожиданностью»?
«…Я — советский человек, труженик, а меня, не проверив факты, изолировали от общества и семьи, бросили в тюрьму и стряпают, что хотят, — писал Быков. — Я требую немедленно прекратить это издевательство, дать мне возможность вернуться в семью и снова стать полезным членом нашего общества, каким я всегда был и остаюсь в душе».
— С чувством написано, ничего не скажешь, — оценил Лукин жалобу.
Многолетний опыт следственной работы научил его быть осторожным. Он старался не подчинять своих действий только внутреннему убеждению (хотя оно почти никогда не обманывало его), а критически оценивать собственные выводы. «Маловероятно, но все-таки возможно, что я ошибаюсь и никакой симуляции не было, — резюмировал он свои размышления. — Ну, что ж, поживем — увидим».
На девятый день, наконец, было получено долгожданное сообщение. Поздно вечером Лукину позвонил Архангелов:
— Иван Георгиевич! В городе Сталино задержаны двое преступников без документов с промтоварами, В одном из чемоданов — револьвер системы «Наган». Что ты думаешь дальше делать?
— Думаю, что нам с тобой завтра же туда надо выезжать вместе с завмагом и Ильевым.
— Я тоже такого мнения. Давай с утра согласуй со своим руководством, а я своему скажу. Будь здоров!
— Пока.
Утром, после разговора с Лавровым, Лукин встретился в коридоре со следователем Багровым. Тот был чем-то заметно расстроен.
— Ты чего такой? — спросил его Лукин, подавая руку.
— Да, неприятность! Необоснованный арест, — нахмурившись, ответил Багров. — Первый раз за все время работы.
— Скверная штука, — с сочувствием проговорил Лукин. — Но, как говорят, не ошибается тот, кто ничего не делает.
И он ободряюще улыбнулся.
Багров вошел в кабинет прокурора, поздоровался, сел около стола и, положив перед собой дело, сказал:
— Юрий Никифорович! Арестованного Лерина нужно немедленно освобождать из тюрьмы.
— Как освобождать? — с удивлением спросил Лавров, — он же совершил разбойное нападение на молодого парня, на этого… как его?..
— Ефимова, — подсказал следователь.
— Да, да, на Ефимова. Он ведь ограбил Ефимова?
— Так выглядело дело, когда вы решали вопрос о санкции на арест Лерина. Когда я принял дело к производству, у меня тоже не было никаких сомнений в обоснованности его ареста, но…
— Но что могло измениться? — уже волнуясь, перебил Лавров. — У Лерина же в милиции были обнаружены облигации и деньги, насильно отобранные у Ефимова, причем на облигациях были пометки, о которых говорил потерпевший Ефимов. Более того, насколько я помню, в деле были показания очевидца того, как Лерин избил Ефимова и отобрал у него облигации и деньги. Только одних облигаций обнаружено более чем на 6 тысяч рублей.
— Все это действительно в деле было, — заметил Багров, — но сейчас это выглядит совсем иначе.
— Как? — с недоумением спросил прокурор. — Вы хорошо разобрались в деле?
— Да, я разобрался, и его надо прекращать, а Лерина сегодня же освобождать из тюрьмы.
— Не понимаю.
— Сейчас я вам подробно доложу. Свидетель, очевидец преступления, — начал Лукин, — назвался Трошкиным Борисом Федоровичем, проживающим в соседнем районе. Имея этот адрес, я вызвал Трошкина для очной ставки с Лериным. Когда я объяснил ему причину вызова, он оторопел и заявил мне, что не только не был свидетелем этого преступления, но никогда не допрашивался милицией, и что вообще он не был в городе уже в течение последних полутора лет. А так называемый «потерпевший» Ефимов действительно существует, и он эти облигации и деньги украл совместно с Агафоновым из квартиры гражданина Беспалова. За эту кражу они сейчас оба арестованы милицией соседнего района.
— В таком случае, как же деньги и облигации оказались в кармане у Лерина? — спросил Лавров.
— Вечером, когда Ефимов, Агафонов и Лерин были задержаны за кражу, Ефимов, боясь разоблачения в краже облигаций и денег, незаметно для Лерина сунул пачку в карман его расстегнутого, широкого плаща, а на допросе заявил, что Лерин избил его и ограбил. Лерин в то время был сильно пьян, ничего не чувствовал, чем и воспользовался Ефимов. Вот письмо начальника райотдела милиции. Он сообщает, что Ефимов и Агафонов арестованы, признались в квартирной краже, Ефимов рассказал, что ему удалось ускользнуть от нашей милиции благодаря тому, что он обвинил Лерина в разбойном нападении.
— Вы допросили Лерина? Что он сейчас говорит?
— Он говорит, что был сильно пьян, ничего не помнит, а как оказались у него в кармане облигации и деньги, сказать не может.
Взяв дело, прокурор стал внимательно его читать. Когда он отложил папку в сторону, Багров неуверенным голосом, словно прощупывая прокурора, сказал:
— Если прекращать дело Лерина не очень удобно — что же, можно предать его суду за обоюдную драку с Ефимовым…
Несколько секунд Лавров молча смотрел на Багрова, словно не веря тому, что правильно его понял.
— Заменить статью?.. — тихо переспросил он.
Полагая, что прокурор молчал, обдумывая его предложение, Багров осмелел:
— Конечно! Ведь так-то получится, что человек вовсе зря сидел, а если переквалифицировать…
— Знаете ли, товарищ Багров, это вы бросьте! — жестко сказал Лавров и нервно потянулся за папиросой. — Чтобы за наши с вами грехи другой расплачивался, не получится! Прошли те времена, и настоятельно советую вам забыть о них. Можете идти. Сейчас же подготовьте постановление о прекращении дела и немедленном освобождении Лерина. А когда объявите ему это, попросите его ко мне зайти. До свидания…
Багров вышел. Впервые за все время работы он видел Лаврова таким суровым, колючим, даже грубым. «Хотел как лучше, — размышлял он, так и не поняв своей ошибки, — а он взъерепенился. Вот ведь незадача какая!..»
А Лавров, оставшись один, встал и несколько минут ходил по кабинету возмущенный, опечаленный и раздосадованный. Ведь это он сам, своей рукой, дал санкцию на арест человека, не совершившего никакого преступления!
В город Сталино Лукин и Архангелов прибыли рано утром. Узнав в справочном бюро вокзала адрес нужного им отделения милиции, они вместе с Быковым и Ильевым явились туда.
Быкову и Ильеву предъявили для опознания сначала задержанных, а потом вещи. Как и предполагал Лукин, они ничего и никого не опознали.
— Кто их знает, — разводил руками Быков, перебирая мужские костюмы и пальто. — Может, и в нашем магазине взяты, а только как их угадаешь? Такими товарами по всему Советскому Союзу торгуют. А парней тех я не запомнил, я вам уже говорил.
Сами задержанные заявили, что изъятые у них промтовары вместе с чемоданом они купили на ростовском рынке у цыган, а револьвер лежал на дне чемодана, под вещами, и о нем они ничего не знали. Оба не имели документов и утверждали, что являются жителями Ростова, а в Сталино поехали разыскивать проживающих там родственников.
Однако Лукин и Архангелов, убедившись, что приметы задержанных полностью совпадают с описанными портретами неизвестных, которых видели свидетели в день ограбления на танцплощадке, решили везти их с собою.
Упаковывая в чемоданы изъятые у задержанных промтовары, Лукин заметил на одном из пиджаков этикетку с надписью чернилами. Внимательно вглядевшись в надпись, он узнал роспись Быкова.
— Ого! Смотри-ка, Степан Ильич, — сказал он, подавая Архангелову пиджак, — а товары-то определенно наши!
— Ну, конечно, факсимиле Быкова! — разглядывая этикетку, пошутил Архангелов. — Допросим его еще раз.
— Обязательно! Успеем еще, — взглянув на часы, ответил Лукин. — Веди его сюда.
Когда Архангелов из камеры привел Быкова, на столе уже лежали четыре пиджака с его росписями, бланк протокола допроса и уголовное дело, раскрытое на той странице, где была подшита сличительная ведомость последней ревизии.
— Садитесь сюда, — кивнул Лукин Быкову. — Вот эта ведомость вам знакома?
Быков посмотрел.
— Конечно, знакома. Я же подписал ее.
— Значит, ваша подпись?
— Моя.
— А вот это чья? — снова спросил он, подвигая Быкову один из пиджаков и показывая на этикетку.
Тот несколько секунд молча рассматривал этикетку, затем ответил:
— Кажется, моя.
— Точнее: ваша или нет?
Осмотрев все этикетки, Быков поднял голову и оживленно заговорил:
— Ну, конечно, это мой росписи! И как это я сразу не узнал? Значит, товары из моего магазина? Наконец-то нашли!
И, облегченно вздохнув, с укором добавил:
— Вот видите! А вы меня ни за что в тюрьму бросили.
— Теперь-то уж разберемся, — ответил Лукин, а про себя подумал: «Хитер же ты, мошенник! Но и мы не лыком шиты».
От проницательного взгляда следователя не укрылись ни разлившаяся по лицу Быкова бледность, ни чрезмерное его оживление.
Через несколько дней Лукин предъявил Быкову обвинение.
Взяв из рук следователя отпечатанное на машинке постановление, Быков, беззвучно шевеля губами, прочел:
«Обвиняется в том, что он, работая завмагом рабкоопа на хуторе Зеленом, допустил растрату государственных средств в сумме 24 тысячи рублей, которую скрыл путем внесения исправлений в инвентаризационную ведомость, а впоследствии, вступив в преступную сделку с Краевым и Игнатьевым, симулировал с их помощью вооруженное ограбление магазина, снабдив преступников принадлежащим ему револьвером и предоставив им возможность похитить товаров еще на 26 тысяч рублей».
Пытаясь скрыть овладевшее им волнение, Быков криво усмехнулся и с деланной иронией произнес:
— Вот как! Даже револьвером снабдил. А где ж я мог его взять, по-вашему?
— Как где? На трофейном складе, — как о чем-то само собой разумеющемся, сказал Лукин. — Вы же работали на трофейном складе в Узбекистане. Забыли?..
Быков растерянно взглянул на следователя, но сейчас же взял себя в руки.
— Положим, работал. Там много всякого оружия было. Так что ж я по-вашему весь склад вывез с собой?
— Зачем же весь? Вот только это, — ответил Лукин и поднявшись из-за стола, открыл сейф. — Вот только это… — многозначительно повторил он, кладя на стол старый, видавший виды револьвер системы «Наган». Черная краска почти вся облезла с него, одна щечка рукоятки была изготовлена из дерева.
— Узнаете? — спросил Лукин, постукивая по ней пальцем и внимательно наблюдая за выражением лица завмага.
Было заметно, что Быков колеблется: «Сознаться или нет? Может быть, еще не все потеряно». И, сделав над собой усилие, он ответил небрежно-спокойным тоном:
— Чего мне узнавать, если я эту вещь первый раз вижу.
Лукин, взяв револьвер, положил его в стол и, медленно закрывая ящик, произнес:
— Смотрите, какой негодяй оказался!
Быков резко обернулся:
— Кто негодяй?
— Да вот этот Власов, сосед ваш. Уверял, будто у вас был револьвер и он даже видел, как вы деревянную щечку к нему приделали. А оказывается… Что ж, придется вам очную ставку с ним давать, — сочувственно вздохнув, сказал Лукин.
Быков молча смотрел в сторону. На лбу его проступали крупные капли пота и медленно сползали к широким черным бровям.
— А вот заключение баллистической экспертизы, — услужливо пододвинул ему Лукин вдвое сложенный лист плотного картона с фотографиями револьвера и пули. — Утверждают, что пуля-то в стену магазина попала из этого самого «Нагана».
Быков ладонью смахнул нависшие на бровях капли пота. Он понимал, что дальнейшее запирательство бесполезно, и, ссутулившись, глухо проговорил:
— Пишите.
— Давно бы так, — удовлетворенно заметил Лукин. — Только писать сами будете, как на первом допросе.
Он подал Быкову ручку, бланк протокола допроса и, облокотившись на стол, стал взглядом следить за пером Быкова, из-под которого выбегали неровные строчки, блестящие от необсохших чернил.
«…Когда я узнал, что в магазине снова будет ревизия, я стал думать, как скрыть недостачу? В станице за шестьдесят километров от нас жил один мой дальний родственник Краев Леонид. Я знал, что он был судим за кражу, поехал к нему и попросил его выручить меня. В тот же вечер я был в чайной вместе с ним и его приятелем шофером Игнатьевым Николаем и отдал им револьвер и 700 рублей. Они обещали помочь. Машину Игнатьев должен был взять в колхозном гараже с разрешения завгара, как будто для поездки в город. На этот вечер я пригласил в магазин Ильева якобы для того, чтобы помочь мне упаковать яйца, а на самом деле затем, чтобы он и сторож Новак были свидетелями нападения…»
Как только Лукин вошел в кабинет, Лавров сразу же спросил, точно ждал его появления:
— Как чувствует себя ваш симулянт?
— Замечательно, Юрий Никифорович! Облегчил душу признанием, — не удержавшись от искушения сострить, ответил Лукин.
— Через два дня, не позже, дело будет закончено.
Лавров спешил на заводское профсоюзное собрание. По дороге он старался обдумать свое выступление, но никак не мог сосредоточиться. Юрий Никифорович знал, что на собрании встретится с Леонидовым, с человеком, который когда-то сам себя считал погибшим, а сейчас?.. Через тяжелые годы, проведенные в тюрьмах, пробился ли этот парень, наконец, к большой, настоящей жизни? И Лаврову хотелось верить в счастливое перерождение Леонидова. Как знать, может, и он, Лавров, тоже сыграл какую-то маленькую, но благородную роль, посеял в душе Леонидова смятение, протест против грязной жизни? Хотелось верить, что даже те минуты, когда он так жестко и прямо сказал Леонидову, как низко тот пал, не прошли даром, они помогли человеку вырваться из преступной среды, потянуться к настоящей жизни.
Обо всем этом думал Лавров, подходя к заводскому клубу.
На перекрестке двух улиц Юрий Никифорович увидел Леонидова. Тот шел под руку с Люсей и о чем-то говорил ей счастливым, срывающимся голосом. Девушка громко смеялась. И Лаврову вдруг стало весело, так же весело, как им — Люсе и Леонидову… На душе словно посветлело. «Пусть впереди у вас еще много будет таких же теплых, звездных, хороших вечеров», — подумал Юрий Никифорович…