Однажды на кинопробы в Ленинград вызвали моих друзей — Лялю Шагалову, Жору Юматова и Музу Крепкогорскую. Режиссер Адольф Бергункер готовился к съемкам картины «Рядом с нами».

Мои друзья пребывали в хорошем настроении, собирались в экспедицию в Запорожье. Я им позавидовала и осторожно спросила, не найдется ли и для меня какой‑либо роли.

— Клара, — ответил Юматов, — есть одна героиня, поиски актрисы ведутся, но это, как бы тебе сказать, нечто вроде современной Катерины. Она бросается в речку — хочет утопиться, вряд ли эта роль для тебя.

Мои друзья уехали в Запорожье на съемку, а я осталась в Москве. Вдруг звонит ассистент режиссера. Говорит, что она привезла сценарий и если роль мне понравится, то я поеду в Запорожье, но пока только на пробы.

Я прочитала сценарий. Моя молодая героиня («современная Катерина») — токарь, она ждет ребенка. Своему другу (его играл Георгий Юматов) сказала, что она беременна. А он ей грубо ответил: «Послушать вас, так все дети в деревне мои…» И предложил сделать аборт. Для моей героини это была трагедия. Она бросается в речку. Ее, конечно, спасают. Она рожает ребенка и живет в общежитии с девочками…

Почему Жора решил, что это не для меня? Я собралась в дорогу. Подумала, если я приеду вот так, как привыкла одеваться и причесываться, то меня не возьмут. Как‑то повелось — играет актриса деревенские роли, ей и дальше будут предлагать деревенские. А если играешь классические или героические роли, то в других ролях тебя вроде бы не представляют. Поэтому важно первое впечатление. Я каждый раз доказывала, что я характерная актриса.

Я подобрала волосы, заколола их сзади, надела простенькое платье и пошла на встречу с ассистентом режиссера на «Мосфильм». Она на меня взглянула и говорит:

— Ой, Клара, знаешь, по — моему, ты подходишь на эту роль. Думаю, что у тебя все получится.

То, что просто оделась, еще не значит, что я уже знаю, как сыграть роль, хотя иногда можно отталкиваться и от внешнего рисунка, а потом уже искать характер. Часто бывает и наоборот. Сразу схватываешь характер, а потом мучительно ищешь грим, который соответствовал бы этому характеру.

…Как‑то я поехала в больницу навестить мою подругу. Раньше, чтобы войти в палату, выдавали посетителю белый халат. В коридоре случайно я встретила режиссера Станислава Ростоцкого. Он как раз начинал съемки фильма «На семи ветрах».

Ростоцкий долго и пристально на меня смотрел, а потом сказал:

— В этом халате ты совсем другая.

Через несколько дней Ростоцкий предложил мне роль хирурга. Я думаю, что, если бы он меня не увидел в халате, ему бы и в голову не пришло дать мне эту роль. Но самое главное было впереди — найти образ женщины, которая носила белый халат…

Вскоре пришел вызов на пробу. Я приехала в Запорожье в том же простеньком платье. Сижу и жду режиссера. И вдруг появился Леонид Быков. Он быстро прошел мимо, потом остановился, будто что‑то забыл, и вернулся ко мне:

— Здрасьте. Простите, пожалуйста, Клара, я хочу извиниться перед вами. Когда зашел разговор о вашей кандидатуре, я был против. Мне казалось, что это не ваша роль. А сейчас я вижу, что ошибался. Поэтому я прошу вас, простите меня.

И улыбнулся. Он был некрасивый, но когда улыбался, то будто солнце изнутри озаряло его лицо.

Сняли мою пробу, и я уехала — мне предстояло лететь на неделю советского фильма в Люксембург.

Центр Европы, маленькая страна, всего дюжина городов. Мы представляли фильм «Большая семья» в городе Эш, где сталелитейные заводы. И надо сказать, рабочие с интересом смотрели фильм, горячо его обсуждали. Мы думали, что наши проблемы — и человеческие, и профессиональные — будут совершенно им чужды. Но оказалось, что многое было им так же близко и интересно, как и нашим зрителям.

Надо сказать, что Люксембург произвел на меня огромное впечатление. Архитектура городов там какая‑то особенная, она создает ощущение вечности.

Посол СССР вручил мне телеграмму. В ней говорилось, что меня утвердили на роль, ждут меня в Запорожье. И подписались почти все, кто снимался в картине. Я была тронута. Получить дружескую телеграмму всегда приятно, а тем более вдали от родины.

И вот я подъезжаю к Запорожью. Вижу, на перроне много народу. Девушки стоят с хлебом — солью на рушниках. Включены осветительные приборы. А в толпе — Леня Быков с микрофоном.

Поезд подошел к перрону. Я думаю: наверное, встречают ка- кого‑то известного человека или делегацию. Чтобы не привлекать внимания, потихонечку сошла со ступенек вагона на перрон, иду к вокзалу.

А Леня Быков подбежал и на каком‑то тарабарском языке, но очень хорошо имитируя, приветствует меня.

Девушки подносят хлеб — соль. Потом еще кто‑то выступает тоже с приветствием и тоже непонятно на каком языке. Все это снимают кинокамеры, народ толпится. Я поначалу растерялась, ничего не могу понять. А это был дружеский розыгрыш.

Все стало ясно, как только мы вышли на привокзальную площадь.

— А на чем мы едем? — спросила я.

— Вот наш экипаж, — Быков показал на ослика, запряженного в маленькую тележку. — Вот сюда мы водрузим твой чемодан и пойдем пешком.

Мы шли по главной улице Запорожья — она длинная — предлинная. Впереди девушки с хлебом — солью, потом ослик с чемоданом, а за повозкой мы.

И так всю дорогу — до самой гостиницы.

Это было начало игры, которая сопровождала нас все время, пока шли съемки.

Мы были молоды, азартны, нам сопутствовал успех, и мы не уставая шутили, «покупались» на розыгрыши, смеялись и тут же придумывали что‑то в ответ.

Часто спрашивают: какая из картин, в которых вы снимались, вам нравится больше других? На это ответить трудно, потому что порой запоминается не то, что снималось, а то, что было за кадром.

Картина «Рядом с нами» — это далеко не шедевр, пожалуй, средняя картина, хотя в ней были заняты замечательные мастера: Чирков, Смоктуновский, Рыбников, Юматов, Быков, Шагалова… Зато экспедиция была необычная.

Мы играли в Запорожскую Сечь. Конечно, атаманом у нас был Леня Быков. Смоктуновский был поляк, какой‑то лазутчик или даже шпион. Его ловили, он какие‑то грамоты нам приносил. Всего уже не помню, но сюжет был примерно такой.

Однажды Леня Быков уехал в Харьков — он тогда работал в театре — играть премьеру. А я купила на базаре карасей — с детства у меня это любимое блюдо, — отдала в ресторан пожарить, пригласила всех и заявила:

— Быкова нет, атаман уехал, командовать Сечью буду теперь я.

Словом, совершила переворот. Никто не сопротивлялся, все были согласны. И мы послали Быкову телеграмму, что он свергнут, а командует Сечью Мать Запорожская.

С нетерпением ждем его приезда. Как он отнесется ко всему? Когда он появился, тут же собрал своих сторонников, начал с ними совещаться. Стало ясно, что так просто власть они не отдадут.

До меня дошли слухи, что ночью явятся ко мне в гостиничный номер и будут меня свергать. Я решила подготовиться. Поставила кресло на стол и расположилась в нем. Бывают такие ночники, с железными колпачками. Я два колпачка связала, надела на себя, взяла в руки половую щетку, уселась в кресло и жду. Слышу, кто‑то крадется вдоль коридора. А это — Быков, Юматов и другие. Они врываются в номер — лица разрисованы, в пижамах, из кривых палок сделаны сабли. И… останавливаются.

И тут все стали хохотать! Значит, свергнуть меня не удалось. Но я добровольно отдала Лене Быкову половую щетку — как символ власти.

Не было дня, чтобы мы друг друга не разыгрывали. Даже тем, кто любил выпить, было некогда пить, потому что каждую минуту кто‑то что‑то придумывал.

Подошел срок уезжать актрисе Нине Агаповой. Но что‑то с билетом не получалось, и она задержалась. А Кеша Смоктуновский был на съемке. Тогда мы решили, что Нина устроится в его постели, я залезу в шкаф, а актеры будут в соседнем номере ждать. И когда Кеша вернется и увидит ее, Нина скажет, что очень его любит, поэтому и не уехала. А я буду на всякий пожарный случай сидеть в шкафу и, если что‑то произойдет, подам сигнал.

Мы с Ниной разговариваем, а Кеши все нет. Говорим о том о сем, смеемся. Вдруг открывается дверь, я быстро захлопнула дверцу шкафа, Нина слегка выставила плечико из‑под одеяла. Смоктуновский входит, и с ним женщина — корреспондент газеты. Они продолжают разговаривать, — мы замерли. Нина вообще не знала, что делать. Тем временем Смоктуновский договорился с корреспонденткой о встрече. Через несколько минут она ушла, а Смоктуновский разгримировался, вошел в комнату и увидел Нину.

— Нина, ты что здесь делаешь?

— Кеша, я тебя люблю, я поэтому не уехала…

— Отлично! Сейчас я переоденусь, и мы поговорим…

Открывает шкаф и видит, что я там сижу. Мы начали смеяться.

— Ах так! — говорит Кеша. — Хотели разыграть? Ну ладно. Получится обратный розыгрыш.

Актеры, услышав шум, решили, что пора прийти и сказать:

— Как тебе, Кеша, не стыдно, ты что… Нина такая…

С этими словами они и вошли в номер. А Смоктуновский лежит на ковре.

Жора Юматов закричал:

— Почему он лежит? Кеша, что с тобой, почему ты лежишь? Тебе плохо?

Я испуганно говорю:

— Не знаю. Он открыл шкаф и увидел меня. Увидел и упал.

Юматов на нас набросился:

— Что за жестокий розыгрыш, ему ведь плохо!

Взял графин с водой и вылил Кеше на голову. Смоктуновский даже не дрогнул. Он так и лежал неподвижно. Потом через некоторое время поднялся:

— Хватит разыгрывать. Меня корреспондент ждет…

В нашей группе был фотограф из местных. И он то и дело исподтишка нас снимал. Потом продавал фотографии любителям кино. Он нам так надоел, что мы решили и его разыграть.

Обычно фотограф подходил и каждый раз представлялся:

— Я работаю в лаборатории института, и студенты очень просят ваши фотографии. Можно я вас сниму?

Однажды мы ему сказали:

— Приходи к нам вечером в гостиницу, у нас сегодня будет очень интересно. Ты всех увидишь и всех сфотографируешь. А собираемся мы у молодого актера. У Смоктуновского. Он пока только снялся в одной картине, в «Солдатах». Еще пока не очень известен, но это будет один из самых знаменитых артистов. Твои фотографии будут первыми…

Так мы напророчили Кеше будущую славу.

Вечером фотограф явился в точно назначенный срок. Постучал в номер, дверь открывает Кеша.

Он обмотан полотенцем, в трусах, голова намыленная. Агапова изображает его жену.

Кеша говорит:

— Проходите, проходите, мы вас ждем, дорогой…

И тут же принялся обнимать фотографа, целовать, перепачкав его мылом.

А мы предупредили фотографа:

— Знаешь, это человек необычный. Он может выкинуть все что угодно. Ну как все гении. Так что если ты почувствуешь, что что‑то не так, то… Ты петь умеешь?

— Да.

— Ну вот сразу начинай что‑нибудь петь. Тогда он утихомирится. Мы уже это знаем.

Фотографа мы посадили на диван, а над ним висел натюрморт с яблоками. Кеша о чем‑то разговаривает, руками размахивает, влезает на диван, рукой как бы дотрагивается до натюрморта, а сам вытаскивает из‑за картины яблоко (мы его туда специально положили), потом возвращается к столу. Фотограф оглядывается — яблоко на натюрморте. Фотограф не понимает: что тут происходит?

Мы с Юматовым заходим в туалет, а Кеша залезает в шкаф. В это время мы в туалете спускаем воду, а Кеша появляется из шкафа, вроде бы застегивает брюки и продолжает есть яблоко.

У нашего гостя глаза округлились, думает: куда я попал… В это время Юматов пошел к себе в номер и звонит Кеше.

Кеша снимает трубку.

— Кто это? Шостакович? Здравствуй, дорогой Дмитрий Дмитриевич. Беда, не могу заниматься. Рояль не влезает, никак не можем в номер втащить. Понял… Завтра мы подъемный кран пригоним, может быть, с его помощью через окно мы как- нибудь втащим этот рояль. Сломается, говоришь? Ну, сломается и сломается. Ничего не поделаешь. Но мне же надо работать. Митя, бывай здоров…

Фотограф ничего не понимает. Видит только, что Кеша зажигает какую‑то бумагу, бросает ее на пол, она горит.

И вдруг мы слышим:

Комсомольцы, беспокойные сердца…

От ужаса фотограф запел тоненьким срывающимся голосом. Нас душит смех, но мы просим фотографа:

— Только, ради Бога, никому не говори.

— Если бы я даже сказал, никто бы мне не поверил.

Я вспоминаю то далекое — близкое… Иногда говорят: актеры как дети. Да, мы были, наверное, этими детьми.

Мы закончили фильм, и наша дружная компания разъехалась. Впереди были новые фильмы. У каждого была своя дорога в кино. А эта дорога всегда была трудной. У каждого.

Леонид Быков… Заводила, веселый, обаятельный человек. Казалось, что у него легкий характер, он как бы не замечал трудностей, не обращал на них внимания. Но так только казалось.

Мы часто с ним беседовали, и я узнала его гораздо лучше. Это была личность, думающий человек, которого все волновало, прекрасный актер, давно переросший тех героев, которых он играл. Надо сказать, его внешность не соответствовала его сложному внутреннему миру.

Режиссер Надежда Кошеверова пригласила его в картину «Укротительница тигров». Она почувствовала его огромный актерский потенциал и предложила роль юноши, влюбленного в героиню, ее играла Людмила Касаткина. А она предпочитает другого — его роль исполнил Кадочников.

Тогда еще не было Госкино, и все пробы утверждали в Министерстве культуры. Пробы смотрела министр Екатерина Фурцева.

— Не понимаю, как этот гадкий утенок может быть соперником Кадочникова, — сказала она.

Быкова не утвердили.

В кино не бывает секретов, и тут же нашлись «друзья», которые передали эти слова министра Быкову.

Фурцеву в конце концов уговорили, и Леня сыграл роль Пети Монина блестяще. Он украсил картину.

Но те слова, что были сказаны ею, разве их можно забыть?

Он многие свои роли сыграл вопреки и наперекор. Его долго уговаривали сняться в главной роли в фильме «Алешкина любовь», а он отказывался: «Ну какой я Ромео? Не буду играть!» Он помнил «гадкого утенка».

Быков обладал редким даром комедийного актера. Но во всех его ролях просматривался второй план — какая‑то тоска, внутренняя трагедия. Зрители понимали, что не все так просто у героя фильма, и потому ему сочувствовали.

Леня мечтал стать режиссером, переехал в Ленинград, и на «Ленфильме» ему удалось поставить картину «Зайчик», где он к тому же сыграл главную роль. Однако дирекция «Ленфильма» никаких режиссерских открытий в картине не обнаружила, и о дальнейшем сотрудничестве не могло быть и речи. Быков почувствовал, что почва уходит из‑под ног, что он никому не нужен, и после тяжелых мытарств и мучительных раздумий принял смелое решение — вернуться в Киев.

Леня с детства мечтал стать летчиком. Ему было тринадцать лет, когда началась война. Он прибавил себе годы и отправился в военкомат, чтобы получить направление в авиационное училище. Его не взяли — подвел рост.

Он все же настоял на своем и был зачислен в летную школу, но через год кончилась война, и училище было закрыто. Вернувшись в Донбасс, Леня с баулом кукурузных лепешек взобрался на крышу товарного вагона и поехал в Киев, чтобы стать киноартистом. Но его не приняли.

Он вернулся в школу, закончил десятый класс и через год поступил в Харьковский театральный институт. Десять лет проработал Леня в Украинском драматическом театре имени Т. Шевченко, сыграл множество ролей в классических и современных комедиях и водевилях. И все эти годы разрывался между театром и кино.

Но тема войны всегда его волновала.

В Киеве он поставил фильм «В бой идут одни старики». О войне, о летчиках, о своих неосуществленных мечтах. Картина имела колоссальный успех. Леониду присвоили звание народного артиста Украины. Он получил несколько почетных призов на фестивалях, Государственную премию имени Т. Шевченко, первую премию за режиссуру и диплом за лучшую мужскую роль на Всесоюзном кинофестивале в Баку.

Успех окрылил Быкова. Он понял, что может еще многое сказать о войне, на которую сам не попал, но ее дыхание обожгло его. В следующем фильме — «Аты — баты, шли солдаты» — он рассказал о памяти, о том, как дети и внуки вспоминают близких, не вернувшихся с полей сражений.

Фильмы, поставленные Быковым, свидетельствовали о том, какой он тонкий, вдумчивый, с Божьей искрой режиссер. Сколько юмора и трагизма совместилось в его творчестве, как пронзительно звучит и откликается в душах живых нота оборванных человеческих жизней…

Он долго искал тему следующего фильма и остановился на фантастике. Фильм «Пришелец» рассказывал о жизни на другой планете, а проблемы обсуждались те, что волновали землян. Съемки шли трудно… Здоровье было подорвано: на картине «Аты — баты…» у него случился инфаркт.

У талантливых, тонко чувствующих людей бывает предчувствие неминуемой гибели. За несколько месяцев до своей трагической смерти Леня написал письмо — завещание и отдал его своим друзьям. Он писал, что долго не протянет, и просил, чтобы на его похоронах не было речей, официальных лиц и поминок. Чтобы собрались на его могиле друзья и сказали одно — единственное слово «Прощай!», а затем спели бы его любимую «Смуглянку».

Все это было странным. Его душевное состояние, его мрачные предчувствия…

Через три месяца он погиб в автомобильной катастрофе. Тогда много ходило разных слухов, кто‑то предположил, что он ушел из жизни сознательно…

Леонид Быков ушел, а память о нем, его фильмы остались. Их освещает солнечный свет доброты.

…Когда я вспоминаю Жору Юматова у меня сжимается сердце.

Он мечтал стать моряком и в шестнадцать лет стал им. Жора служил сигнальщиком на большом военном катере. Несколько раз тонул, был контужен, а в День Победы, 9 мая 1945 года, — ранен. Юношей он прошел войну, видел, как убивают, и сам убивал. Выйти из этой страшной войны без душевных потерь было невозможно.

Его стремительный взлет начался после войны. В двадцать два года Жора выписался из госпиталя и как‑то пошел в Дом кино на премьеру, а там разговорился с соседом, который сидел рядом с ним в зале. Разговорились, и сосед пообещал ему помочь с трудоустройством.

— Заходите завтра, — сказал сосед. Это был знаменитый кинорежиссер Григорий Васильевич Александров.

Первую реплику на киноэкране: «Разрешите?», Юматов произнес в фильме «Весна», накладывая компресс героине Любови Петровны Орловой.

Его стали снимать. Сергей Аполлинариевич Герасимов пригласил его в «Молодую гвардию», а в Театре киноактера, во втором составе, Жора играл роль молодогвардейца Сергея Тюленина. Он хотел поступить во ВГИК, но Герасимов сказал, что он уже актер, ему надо сниматься.

И Юматов стал сниматься. Да еще у каких режиссеров! Григорий Александров и Сергей Эйзенштейн, Леонид Луков и Всеволод Пудовкин, Александр Столпер и Михаил Ромм…

Он играл солдат, моряков, шоферов, токарей, и его герои конкретны и естественны. Среди его фильмов «Порожний рейс», «Разные судьбы», «Жестокость», «Офицеры», «Петровка, 38», «Адмирал Ушаков», «Герои Шипки» и многие другие. Его не просто любили, его обожали зрители, особенно моряки. Стоило ему зайти в ресторан, как мгновенно сдвигались столы, появлялись пирамиды бутылок, начинались воспоминания, поцелуи, объятия со слезами. Мне кажется, он и сам в то время не до конца верил, что он артист и что игра эта на всю оставшуюся жизнь. Какая‑то раздвоенность была у него в душе, и она особенно проявлялась, когда он выпивал. В такие часы он становился нестерпимым, жестким, храбрым до отчаяния. Он начинал воевать, словно перед ним был враг.

Но я помню Жору и совсем другим — счастливым. Он и моя подруга по институту Муза Крепкогорская решили пожениться. Я пришла к ним накануне свадьбы — спросить, не нужна ли моя помощь. Мы с Музой учились у Герасимова, и это была первая свадьба на нашем курсе. Пришел Жора и приволок на плечах большой ковер, который он одолжил для свадьбы, чтобы было где сидеть гостям. Собралось человек сорок, и каждый что‑то принес с собой. Это была самая необыкновенная свадьба из всех, которые я за свою жизнь видела.

Не знаю почему, но у меня всегда было ощущение, что какая‑то трагедия стояла у него за спиной. Он был одинок и любил свое одиночество. Любил рыбачить в тишине — только он и собака. Порой закрывался в своей комнате на весь день, читал или смотрел телевизор…

Мы должны были сниматься вместе с Юматовым в комедии «Опекун». Он приехал в Ялту на натуру, когда съемки уже шли полным ходом.

Вечером назначили смену, а днем он пошел в ресторан пообедать. И там встретил моряков…

Когда снимают на улице, то для порядка и оцепления места съемки вызывают наряд милиции.

Жора явился на съемку с пугачом. Где он его раздобыл, никто не знал. И начал воевать с милицией. Был большой скандал.

Картину снимали молодые режиссеры. Они боялись, что не справятся с Юматовым, и отстранили его от роли. На следующий день он должен был вернуться в Москву.

Я зашла к нему в номер попрощаться. Он был подавлен, ему было стыдно перед режиссерами и съемочной группой. Мы долго говорили. Ведь не в первый раз подобное случилось. Жора не мог простить себе такую же историю с картиной «Белое солнце пустыни»…

Он лечился безропотно, но ничто не помогало. Однажды и мне пришлось отвозить его в неврологический диспансер, потому что Муза была на съемках: она боялась, что в последний момент Жора сбежит.

Я заехала за ним на такси. В машине он сидел тихо. В руках держал целлофановый пакет со сменой белья.

В проходной, пока нам оформляли пропуск, Жора оглядывался по сторонам. Кругом был высокий забор, стояла охрана. На его лице как будто было написано: «Да, отсюда не убежишь…»

В холл, где мы ждали главного врача, вошла уборщица с ведром. Она пристально посмотрела на меня и сказала:

— Ну что, опять к нам пожаловали? Не везет вам. По — моему, я вас здесь уже несколько раз видела.

Я не стала ее разубеждать.

Лечение шло успешно. Но, выйдя из диспансера, Жора на радостях выпил, почему‑то поехал в аэропорт, взял билет на первый попавшийся рейс и улетел, как потом выяснилось, в Минск. Прилетел… А куда идти? Конечно, в ближайший кинотеатр. Ему там обрадовались. Раньше в кинотеатрах работали люди, любившие актеров как родных.

В Минск Жора прилетел в домашних тапочках, простудился и тяжело заболел. Его выходили совершенно незнакомые женщины, варили ему бульоны, вызывали врачей, заботились о нем. И когда он поправился, купили билет и отправили в Москву.

В картине «Рядом с нами» мы были партнерами. Моя героиня родила ребенка и жила в общежитии. А Жора ходил под окнами и смотрел, как я кормлю его сына, от которого он отказался. Я никогда не забуду его взгляда. Сыграть так невозможно, это надо чувствовать! Плохой человек так смотреть не сможет.

Потом произошла история, о которой много писали. В квартире, где жили Юматов и Крепкогорская, прозвучал роковой выстрел. От выстрела погиб человек, с которым Жора выпивал. Это был дворник, он помог похоронить Жорину любимую собаку.

Сколько я помню, у Жоры и Музы всегда были собаки. Я слышала от него историю, как во время войны он привел на катер бездомного пса и за это получил наряд вне очереди. Но собаку он не выгнал, в каюте спрятал. Однажды собака случайно упала за борт, а в это время шел бой, катер обстреливали немцы. Жора не раздумывая бросился в море. И тут снаряд угодил в катер. Вся команда погибла. А Жора с собакой спаслись.

И вот, когда дворник, подняв очередной стакан, сказал: «Ну что ты так убиваешься, это же собака! Ну сдохла, и всё!» — Жора взорвался: «Собаки иногда бывают лучше человека!» И что‑то у Жоры сработало. Он увидел в дворнике врага, который отозвался о его друге жестоко и несправедливо. Так произошла эта трагедия.

Его арестовали, потом выпустили. Он долго лежал в больнице, ему сделали операцию. Многие от него отвернулись. Остались настоящие друзья — Василий Лановой, Виктор Мережко и фронтовые товарищи.

Жора перестал сниматься. Ему предлагали сценарии, он отказывался. Видимо, он вступил в третью фазу своей жизни. Первая — война, вторая — звездная пора, третья — жизнь после трагедии.

Что‑то в нем сломалось. Я видела его незадолго до смерти. Было еще тепло, середина сентября. Он шел в каких‑то сандалиях, в мятых брюках и старой куртке. Из авоськи выглядывали морковка, лук и консервы. Он на меня посмотрел такими, как в фильме «Рядом с нами», пронзительными, но беспомощными, детскими глазами. Мне стало горько.

А почти через два с половиной года в квартире на кухне нашли мертвой Музу Крепкогорскую. Она пролежала три дня с зажатым в руке клоком волос…

И еще я хочу рассказать об Алле Ларионовой и Николае Рыбникове. Так случилось, что они рано ушли из жизни, эти талантливые, красивые актеры, которые оставили неизгладимый след в киноискусстве.

Алла и Коля учились во ВГИКе на курсе у Сергея Аполлинариевича Герасимова.

Коля влюбился в Аллу с первого взгляда, а Алла долго его не замечала. Она всегда была окружена поклонниками.

Еще в пору студенчества ее пригласил сниматься режиссер А. Л. Птушко в фильме «Садко». С этим фильмом — сказкой она объехала множество стран, побывала на различных международных фестивалях. О ее русской красоте писала мировая пресса. Ее приглашал сниматься в Голливуде Чаплин — легенда мирового кинематографа, ей посвящал стихи Жерар Филип, ей поклонилась на фестивале в Аргентине прославленная Мэри Пикфорд, легенда кино двадцатых годов, в Венгрии, после триумфа фильма «Садко», выпустили журнал «Алла», в Греции она была признана лучшей актрисой года.

Всенародный успех имел и фильм «Анна на шее», где Алла играла главную роль прекрасной, обольстительной женщины, которая попала на первый в своей жизни бал и очаровала всех чиновников, в их числе был и Его Превосходительство, роль которого играл Александр Вертинский. Он любовался ее красотой как произведением искусства. Когда они снимались в Ленинграде и жили в одной гостинице, то после каждого его концерта у дверей ее номера стояла корзина цветов.

Тысячи писем из разных городов и весей нашей страны получала Алла. Но в личной жизни, несмотря на колоссальный успех, она нередко чувствовала себя одинокой.

Я вспоминаю, как увидела Аллу в первый раз. В Доме кино состоялась премьера фильма «Анна на шее». Все уже знали, что в нашем кино появилась молодая актриса необыкновенной красоты, чувственности, женственности и притягательности. Закончился фильм бурными аплодисментами, и тут объявили, что в зале присутствует Алла Ларионова. Ее попросили подняться на сцену.

Наступила тишина. Публика была уверена, что на сцену выйдет актриса, какую они видели в фильме. Они даже не обратили внимания на скромную девушку в черном платье, которая шла по проходу к сцене. Многие мужчины были разочарованы, не могли поверить, что эта милая смущающаяся девушка и есть та самая Анна.

Мы снимались вместе в фильме «Двенадцатая ночь» и на съемках подружились. Обе волновались. Нас одолевал страх, получатся ли сцены. Ведь играть Шекспира, да еще часто без репетиций, было трудно. Но фильм завоевал сердца миллионов. Сколько лет прошло, а его и поныне любят зрители.

Алла снималась во многих картинах, но лучшими из них оставались «Анна на шее» и «Двенадцатая ночь». Почему? Да потому, что нужно было специально для нее писать сценарии, ведь она была яркой индивидуальностью. Но годы проходили, а Алле все меньше предлагали интересных сценариев. На студиях говорили, что Ларионова очень красивая и спрятать эту красоту даже гримом невозможно.

Николай Рыбников стал знаменитым актером, любимцем публики. «Тревожная молодость», «Весна на Заречной улице», «Высота» и другие фильмы принесли ему всенародную любовь. В «Войне и мире» у Бондарчука он сыграл Дениса Давыдова. Рыбников обладал редким обаянием.

Коля был хозяин в доме. В гараже у него стояли бочки с солениями и банки с вареньем. Он любил играть в шахматы. На его плечи легли основные заботы о двух дочерях.

А Алла была в доме гостьей — фестивали, встречи, концерты…

Но вот настали дни, когда и Алле, и Коле роли предлагали все реже. Они не понимали, в чем дело. Коля очень тяжело переживал эту пустоту, невостребованность. У него часто стало болеть сердце, пошаливали нервы.

Случалось, что его на улице подбирала «скорая помощь» и отвозила в больницу…

И никто не подумал, что он гибнет, что ему нужно простое участие, надо написать ему роль, и он оживет, воспрянет духом. Коля был очень ранимым и доверчивым человеком. Он словно бы нарочно не слушался врачей. Как‑то после очередного сердечного приступа он уснул и больше не проснулся. Лежал умиротворенный и спокойный…

Алла осталась одна и остро переживала свое одиночество. Вот когда она по — настоящему поняла, кем для нее в жизни был Коля!

Ролей не было, но она играла в антрепризном спектакле «Коварство, деньги и любовь». С этим спектаклем побывала во многих странах мира — от Австралии до Америки.

Мы часто звонили друг другу. После смерти Коли Алла разменяла большую квартиру на две маленькие: для себя и дочери.

Помню, последний раз она позвонила мне и пожаловалась, что устала, но, увы, надо лететь в Германию, нельзя подводить партнеров.

После гастролей вернулась домой простуженная; у нее болело сердце.

Вечером позвонила мне и сказала: «С каким удовольствием я выключу телефон, выпью лекарство, а завтра буду целый день отдыхать». Это было на Страстной неделе, под Пасху. Алла заснула и не проснулась.

Они оба с Колей умерли во сне. Говорят, так легко умирают хорошие люди. Я не могла себе представить, что Аллы больше нет. Ее смерть потрясла меня.

Хоронили Аллу в Белом зале Дома кино. Гроб почему‑то стоял в углу. Пришло много народа, но кинематографистов было мало и никого от Госкино и Союза кинематографистов. Рядом был пустой зрительный зал, и полагалось, чтобы гроб стоял на сцене и все, кто хотели, могли подойти и проститься. Там бы друзья стояли в почетном карауле. Но об этом никто не позаботился. Разве так нужно было проводить в последний путь великую актрису, гордость советского и российского кино? Алла была символом настоящей русской красоты! Но кому это нужно в наши суровые дни? Каждый думает только о себе, а до истории кино и его лучших из лучших актеров, на которых должны равняться молодые и талантливые, дела нет.

Теперь Николай Рыбников и Алла Ларионова лежат рядом. Они принадлежат вечности.

Помню, был V съезд кинематографистов России. Там встал какой‑то человек и сказал: за два года умерло 360 с лишним членов Союза. И стал перечислять фамилии. И не называет Аллу Ларионову. И вот говорят: «Давайте почтим память…» Без Аллы. Я тогда встала и сказала: «Давайте сейчас помянем народную артистку Аллу Ларионову». Кто‑то сказал: «Мы ее поминали на пленуме». — «Пленум пленумом, а это — Союз», — ответила я, и съезд со мной согласился.

В день закрытия съезда состоялось празднование столетия Ивана Александровича Пырьева. Вначале показали хронику: Первый съезд Союза кинематографистов, а его создателем явился именно Пырьев, — идут крупным планом лица: Козинцев, Трауберг, Хейфиц, Райзман, Донской, Довженко — весь цвет кинематографа. Мне больно стало. Боже мой, какие глыбы, какие режиссеры, какое у нас было кино! Нас могли любить или не любить, но мы получали призы многих фестивалей. Вот я ездила в Падую, в Италию, по приглашению тамошнего университета, рассказывала о Довженко. Они изучали творчество наших режиссеров больше, чем мы сами. И во что мы превратились? Какое кино мы снимаем?.. Хроника меня так взволновала, что я выступила и сказала: нужно добиться денег для молодых режиссеров — не для тех, кто умеет выклянчить и снимать белиберду, а для талантливых, которые через свое восприятие бытия, своими выразительными средствами покажут нам житие XXI века. Государство должно быть заинтересовано в том, чтобы у него развивалось киноискусство, которое способствовало бы укреплению страны, и поэтому долю ответственности оно должно взять на себя.

А ВГИК? Раньше — Козинцев, Герасимов, Довженко, Кулешов… Мне несколько раз звонили: не возьмете ли вы курс? Я отвечала: нет, не возьму. У меня нет на это морального права. Чтобы иметь учеников, надо быть личностью в режиссуре, в педагогике. Надо отвечать за их судьбы…

Между прочим, один мой знакомый американец сказал: никогда не делайте картины под кого‑то, тем более под Америку. Мы их у вас никогда не купим. Нам интересна жизнь вашей страны, если она снята мастерами. Мы, американцы, любим свою страну, 95 процентов зрителей идут у нас на наши фильмы.

Но многим российским деятелям культуры буквально плевать на то, что творится в их собственной стране. По телевидению, к примеру, любовные сцены демонстрируются чуть ли не в программах для младенческого возраста. Как‑то я присутствовала на одной из телепередач в прямом эфире, и там шел весьма фривольный разговор. У меня уши завяли, я подумала: «Я здесь сижу и молчу. А что люди скажут?» Я тогда высказалась: «Если бы вы в Америке, которую вы ставите нам в пример, в три часа дня показывали эротику, вам бы не поздоровилось»…

Ну вот и всё! Как много ушло из жизни друзей, товарищей. Тех, кто долгие годы был рядом с нами.