В моей трудовой книжке одна — единственная запись: «Студия «Мосфильм». Театр киноактера. Актриса». Вот и всё. Кадровики скрупулезно заносили в мой служебный реестр какие‑то благодарности и грамоты…

Все правильно, но, пожалуй, скучновато.

Я работала в Театре киноактера, но каждая новая картина означала, что я на время съемок перехожу в коллектив очередной съемочной группы, а после окончания работы возвращаюсь снова в Театр киноактера.

За свою творческую жизнь на каких только студиях я не снималась: «Ленфильм» и Киностудия имени Довженко в Киеве, Одесская киностудия и Ялтинская, «Молдова — фильм» и Ташкент, «Беларусьфильм» и Будапешт, «Ма — фильм», студия «Баррандов» в Чехословакии.

А если к этому добавить киноэкспедиции, концерты и фестивали, творческие встречи, то это чуть ли не весь Советский Союз — от Калининграда до «полюса холода» Оймякона, от Еревана и Баку до Карпат, от Измаила до Алма — Аты…

И все же с особой теплотой я вспоминаю «Ленфильм»…

Еду на съемки фильма «Большая семья» и в вагоне поезда Москва — Ленинград «Красная стрела» встречаю Надю Русанову, ассистента режиссера, с которой мы были знакомы.

— Клара, ты мне нужна, — говорит она. — Режиссер Ян Борисович Фрид начинает пробы к картине «Двенадцатая ночь» по Шекспиру. Есть роль для тебя, ты подойдешь. Вот почитай сценарий, а я поговорю с режиссером. Если Ян Борисович согласится, мы пригласим тебя на пробу. Ты этого еще никогда не играла… Два близнеца — брат и сестра. Юноша и девушка…

Я, конечно, обрадовалась, но про себя подумала: как можно Шекспира играть без репетиции? В театре чуть ли не год репетируют, когда ставят Шекспира. Как это с ходу можно сыграть, да еще две роли? А надо и фехтовать, и ездить верхом…

Прошло дней пять, я снимаюсь в «Большой семье», и вдруг в павильоне появляется Надя Русанова.

— Ты завтра занята на съемках?

— Нет, — отвечаю, — у меня свободный день.

— Прекрасно. Приходи к нам в группу. Поищем грим близнецов — брата и сестры, и мы тебя снимем. У нас идут только фотопробы…

Хотя меня и одолевали сомнения, я все же решила: рискну.

Долго искали грим и костюмы. «Ленфильм» славился замечательными мастерами, которые великолепно шили классические костюмы.

Сначала я снялась в одном гриме, Себастьяна: сделали мне нос с горбинкой, густые брови, чтобы лицо было более мужественным. А потом сделали грим на Виолу — красивая прическа, роскошное платье. А когда Виола переодевается в мужской костюм — грим Цезарио.

Я так увлеклась, что перестала думать о том, возьмут или не возьмут, настолько процесс работы меня захватил и увлек. Ведь прежде я не снималась в классических ролях…

Сделали фотопробы, и на том все кончилось. Увы, на многие месяцы.

Я закончила работу в «Большой семье», вернулась в Москву, идет день за днем, но мне никто не звонит. Вызовут меня на кинопробу, не вызовут? Кто знает!

Поставила фотографии на туалетный столик, смотрю на них… И жду.

А может быть, уже снимают картину без меня? А может быть, ее закрыли?

Так в томительном ожидании прошло лето и наступила осень. То ли простудилась, то ли перенервничала, но я заболела. У меня начался гайморит, голова просто раскалывалась, пришлось делать уколы.

Зазвонил телефон. Снимаю трубку:

— Вас вызывает Ленинград.

Слышу голос Нади Русановой:

— Клара, срочно собирайся, мы уже снимаем картину, а у нас нет актрисы на эти две роли.

Я была поражена. Как можно начинать съемки, когда нет главной героини? Странно.

— Надя, — говорю, — я болею. Мне делают уколы.

— Ничего страшного, — отвечает Надя. — Возьми с собой лекарства, и здесь, на студии, тебе будут делать уколы.

Я знала: в кино, когда надо, делают все мыслимое и немыслимое: и лечат, и везут к врачам, лишь бы только актриса снималась.

Еду в Ленинград. Прихожу на студию, и мне все становится ясно. Актрису утвердили, но художественный совет после просмотра материала снял ее с роли.

Тут вспомнили обо мне и предложили художественному совету. Но послышались возражения:

— Лучко? Нет, не подойдет. Она же с Украины, у нее даже акцент чувствуется. Как она может играть Шекспира? Нет, это невозможно.

Однако Ян Борисович Фрид стоял на своем и упросил художественный совет разрешить снимать меня до первого просмотра. Если члены художественного совета согласятся, я останусь. Если же нет, меня уберут с роли.

Так я начала сниматься в «Двенадцатой ночи». В картине были заняты замечательные актеры: Яншин, Меркурьев, Медведев, Лукьянов, Фрейндлих, Вицин. Для них это был знакомый материал, они играли это в театре. И только Алла Ларионова — Оливия, так же как и я, впервые в жизни прикоснулась к Шекспиру.

Моя первая сцена была как раз с ней. Мы так обе волновались, что я даже не поняла, как сыграла. Но сцену сняли. Потом вторую, третью… И остановились в ожидании художественного совета.

Сколько было волнений, но, вопреки прежним сомнениям, на роль меня утвердили единогласно.

Пришла пора других забот: учиться фехтованию, брать уроки верховой езды.

Пригласили на студию заслуженного мастера спорта Коха. Он преподавал фехтование в театральном институте. Сказали:

— Вот актриса, она должна фехтовать, и, пожалуйста, просим вас ее научить.

— Сколько у меня времени? — спросил Кох.

— Недели три, в крайнем случае месяц.

— Как можно за этот срок научить фехтовать? Но давайте так: на крупном плане она начнет фехтовать, а на общем плане все сделают мои студенты. Мы найдем похожих на Лучко. И все будет отлично.

Но тут уже я вмешалась:

— Я все делаю сама. Я вас прошу, я буду примерной ученицей.

— Хорошо. Но вам придется приезжать в институт и заниматься вместе со студентами. Устроит?

— Согласна, — сказала я.

Я ежедневно снималась то в роли Себастьяна, то в роли Виолы. А каждый грим занимал у меня полтора часа.

К концу дня я уставала смертельно, но после тяжелейших съемок упорно ездила в институт вместе со студентами заниматься фехтованием.

Поначалу у меня уставали ноги — приходилось работать все время на полусогнутых. Помню, Кох отвернется — я выпрямляю ноги, надо же хоть немного отдохнуть. А Кох следил за мной и — раз! — шпагой по коленкам!

— Если пришла, так делай как следует.

— Хорошо, — отвечала я, как ученица. А внутри у меня закипала такая злость… Я с трудом сдерживалась.

Наступило время, и Кох сказал:

— По — моему, все нормально. Давай попробуем.

Я взяла шпагу, а сама думаю: умею я или не умею, но тебя этой шпагой обязательно проткну. И бросилась в атаку.

Кох остановился и говорит:

— У тебя прекрасные спортивные качества. Главное — есть воля к победе. А это самое важное.

«Говори, говори, — думаю я, — знал бы ты, какая у меня воля к победе».

Но, тем не менее, оказалось, что у меня и реакция хорошая, и руки длинные — в общем, есть все, что нужно для фехтования. Мы подружились, я была благодарна мастеру за его уроки, да и себя зауважала — все‑таки у меня действительно есть воля к победе.

Оставалось научиться ездить верхом. В Ленинграде это не удалось. Я сказала директору картины:

— Я никогда близко не подходила к лошадям. И если честно, то я их боюсь.

— Ничего, — успокоил меня директор. — Приедем в экспедицию, возьмем тренера, научишься ездить верхом, а тогда и снимать будем.

Приезжаем мы в Ялту, и через день мне сообщают:

— У вас завтра съемка. Вы подъезжаете верхом к замку Оливии.

— Как? Вы мне обещали, что будет тренер…

— Что делать? Он не приехал, хотя и договаривались. А съемку отложить невозможно.

…В Ялте к нашему приезду построили замок на высокой горе. Видно море, голубое небо. Актеры в старинных костюмах.

Отдыхающие уже с утра приходили, садились в кружок и наблюдали за съемкой. Для них все было интересно.

А я ни о чем не думала, я боялась.

— Да не переживай ты, — говорил директор. — Это такая кляча… На ней возили бочки с водой. Надо только подъехать к воротам, лихо соскочить — и всё…

Привели лошадь. Стоит такая понурая, голову повесила. Думаю, да чего я боюсь… Раз надо — значит надо.

Лошадь почистили, расчесали гриву и хвост, надели на нее красивую сбрую, и она вдруг превратилась в приличную лошадку.

Сначала помогли мне сесть в седло. А у меня сапоги со шпорами, шпага, плащ — с непривычки все это цепляется, мешает.

Я немного потренировалась, уже без чьей‑либо помощи соскакивала с седла, приспособилась с плащом и шпагой и почувствовала, что готова.

Режиссер говорит:

— Будем снимать. Приготовились!

Конюх видит, что сейчас все начнется, а лошадь, видно, притомилась — стоит, опустила голову, глаза закрыла. Он решил ее немножко взбодрить и ударил хворостиной по крупу. Лошадь подхватилась — и рванула… в галоп.

Я не ожидала, одна нога у меня из стремени выскочила, а лошадь понесла в горы.

Я чувствую, что пропала. Ухватилась за гриву, но съезжаю набок. Одна нога только в стремени. Думаю, ну всё…

Но тут у меня какой‑то черный юмор появился! Я вспомнила, что внизу татарское кладбище, там меня и похоронить могут.

Вдруг передо мною возник какой‑то человек, изловчился, схватил лошадь под уздцы. И остановил. Помог мне слезть, а у меня коленки трясутся, я даже ничего сказать не могу, только показываю, что нам надо идти вниз.

А на съемочной площадке все спокойно. Отдыхающие решили, что все идет по плану, актриса поскакала в горы, значит, так и надо.

Один только директор, вместо того чтобы послать за мной, как‑то организовать мое спасение, бегал, всплескивая руками и причитал: если с ней что‑нибудь случится, будут неприятности, полкартины уже сняли… Что делать? Деньги‑то уже истрачены.

Увидев меня, подлетел со словами:

— Ты знаешь, сколько ты могла бы нам стоить!

И ни слова о том, как я себя чувствую.

Но, как говорится, нет худа без добра. Через день приехал тренер, и начались занятия.

Верховая езда — это замечательно. Я часто думаю: чего же я не сделала в жизни? Я могла бы заниматься конным спортом. Можно было продолжать учиться фехтованию. Но ни того, ни другого я не сделала, о чем и сожалею. Я о многом сожалею, потому что в свое время многое упустила. Так, например, я водила автомобиль, но после аварии решила больше не садиться за руль…

Сниматься в «Двенадцатой ночи» было сложно. Я все время терзалась мыслью, правильно ли я играю. Режиссер — добрый и милый человек, но он ограничивался общими установками. А вот как конкретно решить ту или иную сцену, мы с Аллой Ларионовой думали сами. К счастью, наши партнеры, прекрасные актеры Яншин и Меркурьев, помогали нам.

Но в конце концов все страхи улеглись, и картина была снята.

Меня пригласили представить фильм «Двенадцатая ночь» на Эдинбургском фестивале. Фильм еще не вышел на экраны нашей страны, но все были уверены, что он достоин быть представленным на международный фестиваль.

Признаюсь, я летела в Лондон и думала с тревогой о том, как примут Шекспира из России на его родине. Тогда в Великобритании организацию «Совэкспортфильм» представлял Н. Ф. Садкович, бывший министр кино Белоруссии. Он был человеком обаятельным, обладал добрым юмором. Когда я поделилась с ним своими сомнениями, он как отрезал:

— Да не переживай, Клара. Все будет хорошо. Увидишь, победа будет за нами. Ты лучше скажи, как тебя представить фотографам и репортерам? Нам нужна реклама.

Мы стали думать, как же мне предстать перед прессой, чтобы это было необычно и эффектно.

В «Совэкспортфильме» был небольшой внутренний дворик с качелями. Я уселась на них.

— То, что надо! — воскликнул Садкович. — Как только фоторепортеры появятся, ты не обращай на них внимания, пусть они снимают тебя на качелях.

Мы посмеялись, но так и поступили.

Корреспондентов прибыло много. Я раскачиваюсь на качелях, улыбаюсь, а мне смешно, потому что я как бы играю в придуманную игру. И получились необычные фото. Они появились во всех крупных британских газетах.

Садкович был доволен. Он сделал рекламу и для меня, и для «Совэкспортфильма».

— Вот видишь, в газетах, — говорил он на следующий день, — политическим деятелям на фотографиях отрезали даже уши, чтобы поместился твой портрет.

Газеты напечатали репортажи, интересные фотографии. И ни одного недоброго слова, что по тем временам было редкостью.

На машине мы отправились в Эдинбург.

— Смотри, Клара, — сказал Садкович, — тебе оказывают почести британские «бобби». Полицейская машина следует за нами…

Полицейские передавали нас из рук в руки. Когда мы остановились в маленьком городке, как и было определено заранее, в гостинице мест для нас не оказалось. Но тут же появился старший группы сопровождения.

— Вы забыли забронировать номер. Мы это сделали за вас. Всё в порядке.

Подъехав к Эдинбургу, мы дружески распрощались с симпатичными «бобби».

Премьера «Двенадцатой ночи» прошла с большим успехом. Шекспироведы дали высокую оценку нашей картине. Они хвалили меня, Аллу Ларионову и Георгия Вицина.

А я так боялась, что же обо мне напишут. Ведь когда‑то в Америке тоже сняли «Двенадцатую ночь», где роль Виолы играла великая английская актриса Вивьен Ли.

На Эдинбургском фестивале никаких премий не присуждали. Мы обрадовались, узнав, что во время фестиваля наш фильм купили.

Эдинбург красивый старинный город, свято соблюдающий традиции. Мы побывали в замке Марии Стюарт. Я поразилась, как здесь можно было жить — сырость, каменные стены, огромные камины…

Ко мне с самого начала прекрасно отнеслись в советском посольстве, я выступила перед сотрудниками; после премьеры в Эдинбурге, когда посол узнал о большом успехе фильма, посмотрел британскую прессу, он распорядился, чтобы нас с Садковичем опекал советник по культуре.

Поэтому вторая поездка в Эдинбург, на закрытие фестиваля, стала более представительной. Правда, как всегда, вмешался денежный вопрос.

В первую поездку мы жили в пятизвездочном отеле. А когда прошла премьера и деньги, отпущенные на проживание, кончились, пришлось снять комнаты в коттедже у какой‑то хозяйки.

На первом этаже жил студент из Индии, он учился в Эдинбургском университете. Он был вежлив, всегда с нами здоровался, говорил, что рад познакомиться с советскими людьми, что впервые увидел русскую актрису.

Садкович, человек с юмором, как‑то говорит ему:

— Ну что ты все стоишь, говоришь хорошие слова, а ничего не делаешь. Актрисе надо погладить вечернее платье. Помоги ей.

Студент кивал и с удовольствием помогал мне гладить.

А потом Садковичу пришла в голову идея брать студента на приемы.

— Это будет великолепно. И он будет счастлив. Представляешь, появляешься ты, а за тобой, как верный паж, индиец несет твой лиловый шарф.

Студент стал ходить с нами на приемы, и это вызвало новый интерес прессы.

Фестиваль закончился, мы вернулись в Лондон. Надо было подготовиться к отъезду в Москву.

Нас приехал провожать советник по культуре. Он сказал, что какой‑то индийский студент постоянно звонит в посольство, хочет подарить русской актрисе томик стихов Рабиндраната Тагора.

— Клара Степановна, — назидательно продолжил советник, — ваша делегация сделала огромное дело. Но почему вы так невнимательны к братскому народу Индии?

Мы с Садковичем рассмеялись:

— Мы любим народ Индии, мы приглашали студента на приемы. Пусть он оставит книжку в посольстве, а вы пришлите ее в Москву.

Книгу Тагора так и не прислали. Зато я получила письмо от студента. Он писал, что скоро заканчивает университет, но хотел бы продолжать образование в России, изучать сельское хозяйство. Он просил прислать ему деньги на дорогу и написать обязательство, что я буду его содержать. И больше беспокоить он меня не будет…

Я подумала: ни одно доброе дело не остается безнаказанным.

Много лет минуло с той поры, когда на родине Шекспира я получила признание: во всех британских справочниках «Кто есть кто» есть и моя скромная биография, и я каждый год получаю анкету, чтобы сообщить: нет ли каких‑либо серьезных изменений. А в 1999 году я получила из туманного Альбиона особое свидетельство: Международный биографический центр в Кембридже назвал меня «Женщиной тысячелетия» за заслуги в мировом кинематографе.

И это все благодаря фильму «Двенадцатая ночь» и режиссеру Яну Борисовичу Фриду. Он дожил до преклонных лет и в последние годы жизни, как многие деятели искусства, оказавшиеся никому не нужными в своем отечестве, вынужден был уехать на местожительство в Германию. Я счастлива, что в 2004 году смогла полететь к нему на юбилей и сказать добрые слова. Он тоже был счастлив, когда мы, группа известных актрис России, снимавшихся в его картинах, вывели его на сцену, а многотысячный зал стоя аплодировал мастеру.

Вскоре после юбилея он занемог и умер. Мастер умер, но фильмы, снятые им, живут и продолжают победное шествие по экранам. Через годы, через десятилетия.