Митрополит Черногорский и Приморский Амфилохий (Радович)

«Человек-церковь», «небесный человек», «наш апостол» – такие слова часто можно услышать о митрополите Амфилохии от самых разных людей, и в этом нет преувеличения. Владыка – выдающийся иерарх, богослов, духовник, любящий и сострадательный отец для каждого, кто приходит к нему за поддержкой, помощью, с вопросом.

Митрополит Черногорский и Приморский Амфилохий родился в день Рождества Христова, 7 января 1938 года. Он является потомком воеводы Мины Радовича, одного из черногорских князей, был крещен с именем Ристо (Христос). Начальную школу окончил на родине, в небольшом селе Баре Радовича. Затем учился в Белградской духовной семинарии имени святого Саввы Сербского, поступил на богословский факультет, диплом об окончании которого получил в 1962 году, параллельно учился на философском факультете Белградского университета, изучал классическую филологию. Последипломное обучение проходил в Берне и Риме, затем в течение семи лет в Греции, где принял монашеский постриг с именем Амфилохий и был рукоположен в священнический сан. Во время учебы в Греции на богословском факультете Афинского университета защитил докторскую диссертацию на тему «Тайна Святой Троицы по учению святителя Григория Паламы». После года, проведенного на Святой Горе Афон, отец Амфилохий уезжает в Париж и становится профессором Свято-Сергиевского богословского института. Вернувшись в Югославию, в 1976 году становится доцентом, а затем профессором на кафедре православной педагогики и методики преподавания богословского факультета СПЦ в Белграде. В мае 1985 года Амфилохий (Радович) назначен епископом Банатским. 30 декабря 1991 года происходит настолование владыки Амфилохия на кафедру Черногорско-Приморской митрополии. Полный титул – архиепископ Цетинский, митрополит Черногорско-Приморский, Зетско-Брдский и Скендерийский и экзарх Святого трона Печского. Митрополит Амфилохий владеет греческим, русским, итальянским, немецким и французским языками, является автором целого ряда богословских работ, занимается переводческой деятельностью. Его труды изданы на сербском, греческом, русском и других языках. Владыка – член Союза писателей Сербии и Черногории, известен как активный общественный деятель. Амфилохий (Радович) взошел на престол митрополита в очень тяжелое для Православия в Черногории время. Пятьдесят лет коммунизма оставили свой след, превратив исторически православную страну в духовную пустыню. Церкви и монастыри в запустении, священства практически нет, целые поколения, отравленные коммунистической пропагандой, утратили религиозное и национальное самосознание. После принятия кафедры от своего предшественника, митрополита Даниила (Дайковича), который хранил по возможности Православие в самые тяжкие времена, нужно было начинать все заново – возрождать церкви и монастыри, обучать священство, возвращать народ к истинным ценностям, к сербской святосавской Церкви, ибо пять десятков лет анти-сербской и антиправославной политики в Черногории принесли горькие плоды, одним из них стала так называемая «Черногорская Церковь». Владыке Амфилохию за двадцать с лишним лет служения в Черногории с помощью духовенства и народа удалось восстановить более шестисот церквей и монастырей, построить новые. С 1992 года издается журнал Черногорско-Приморской митрополии «Светигора». Также с 1992 года в Цетине возобновила свое существование Духовная семинария имени святого Петра Цетинского, закрытая коммунистами в 1945 году. В 1988 году началось круглосуточное вещание радио «Светигора». В 1993 году впервые в истории в митрополии состоялся внеочередной Архиерейский Собор СПЦ. В 1993 году Черногорию посетил Святейший Патриарх Московский и всея Руси Алексий II, вместе с Патриархом Сербским Павлом они освятили фундамент собора Воскресения Христова в столице Черногории Подгорице; торжественное освящение самого храма состоялось 7 октября 2013 года. В освящении собора и Божественной литургии приняли участие главы и представители Поместных Православных Церквей.

– Дорогой владыка, вы известны как видный богослов, выдающийся иерарх, проповедник, писатель, поэт. Предполагал ли юный Ристо Радович, родившийся в день Рождества Христова 7 января, что именно таким будет его жизненный путь?

– Правду сказать, не предполагал, даже в голову не могло прийти. Но вот, человек предполагает, а Бог располагает. Так проходит человеческая жизнь, и, когда мы оглядываемся назад, видим, как будто кубики ложатся в мозаику, и пока их складываешь, то не всегда достаточно хорошо понимаешь, что из всего этого получится, какой лик здесь откроется. Только в конце появляются формы и картины, и ты понимаешь, что все шло и идет по определенному порядку – вообще человеческая жизнь и жизнь каждого из нас. Видишь, что за всем этим стоит какая-то великая тайна. Но от нас зависит, как мы употребим данный Богом талант, закопаем ли его или умножим, какой плод принесет наша жизнь.

– Вы могли бы рассказать о своем детстве, родителях, родственниках? С точки зрения сегодняшнего человека жизнь вашей семьи, подвиг вашей мамы Милевы могут показаться невероятными. Какова была эта жизнь?

– Мой отец Чиро рассказывал о своем отце, моем деде, о том, как мама Милева пришла в дом Радовичей. Мой дед Радисав рано овдовел, первому ребенку, моему отцу, едва исполнился год. Отец хорошо учился, и дед сказал ему: «Сынок, вот окончишь гимназию, уедешь в далекие края, а кому меня оставишь? Не надо уезжать». После войны отец был самым образованным человеком в наших краях, ему предлагали стать школьным учителем, но он отказался: «Не могу воспитывать детей в безбожии». Предлагали работать в местном управлении (общине), но и от этого отказался. Он сохранил свой исконный крестьянский статус, в том числе и благодаря народной песне, Негошу и Достоевскому – это были его любимые писатели. Помню, как, закончив все хозяйственные дела и отложив заботы, он аккуратно брился, закручивал усы и пел под гусли народные песни (отец был хорошим гусляром) или читал Достоевского. Потом я, когда уже учился в школе, достал то чудесное довоенное издание. Рядом с отцом мне удалось многому научиться. Однажды, классе в восьмом, я писал в школе сочинение о Негоше, он посмотрел и говорит: «Сынок, давай я тебе это поправлю». Он много читал и много знал.

Дед Радисав и мой отец жили в селе одни, как два отшельника-пустынника, без хозяйки в доме ни много ни мало 25 лет, пока мой отец не женился. А как женился? Говорит, приснился деду Радисаву сон. Летящая с востока голубка, а за ней стая голубей, и решил дед пойти на восток искать невесту сыну. Пришел в село Равне в дом к Луке Бакичу – примерному хозяину. Лука радушно его принял, оказал ему гостеприимство, дед оставался у него три дня и не говорил, для чего пришел: смотрел, наблюдал за жизнью в доме, а больше всего за дочерью Милевой, как себя ведет. И наконец говорит: «Лука, я у тебя третий день, а ты не спрашиваешь меня, зачем я пришел». Лука отвечает: «Радисав, ты сам скажешь, когда время придет, ты всегда дорогой гость». «Лука, понимаешь, у меня в доме сын, пора ему жениться, и у тебя, вижу, невеста в доме, я бы хотел с тобой породниться». А Лука ему: «Хорошо, мне честь и радость отдать дочь в дом

Радовичей». Род Радовичей был княжеским, воеводским, известным в Мораче. «Но не можем мы с тобой сами решать, надо спросить Милеву». Лука позвал дочь и спрашивает: «Вот пришел Радисав, хочет, чтобы ты стала ему снохой». Виделись ли Чиро и Милева в Успенском соборе в Мораче – она ходила в монастырь причащаться, – но ответила стыдливо и скромно: «Лушо (так все звали ее отца), как ты скажешь. Если ты скажешь, что так будет, я согласна».

Так пришла Милева в дом Радисава Павичева. И оставила за собой широкий след. Она была супругой своему мужу, матерью своих детей, снохой свекру, которого любила как родного. Дети рождались один за другим, а тогда в той местности не было ни докторов, ни акушерок, она сама все делала стыдливо, где-нибудь под яблоней. Однажды, когда я уже был выбран в епископы и начал по-владычески что-то указывать, она мне говорит: «Слушай, что ты тут важничаешь? Знаешь, где я тебя выгрузила?» Спрашиваю: «Где ты меня выгрузила?» – «Вот там, над обрывом». А под нашим домом, за садом, напротив ручья, росла смоковница, и когда начались схватки, она, взяв с собой флягу ракии и пеленку, пошла туда, там родила, омыла меня, завернула, вернулась с ребенком домой, покормила и продолжила домашние дела.

И когда я смотрю на ее жизнь, а она прожила семьдесят и семь лет, вижу, что была она одной из тех матерей, которых, без сомнения, в нашем народе, особенно в Черногории, немало. И все-таки моя мама Милева – особенная мать. Она всегда была в работе, без ропота, без жалоб, что ей трудно или что она не может. Особенно тяжелой стала ее жизнь в годы Второй мировой войны. Отец скрывался в лесах, и ей приходилось все делать самой: и пахать, и копать, а еще и детей рожать продолжала. Запрягала коня, грузила на него небольшой урожай фруктов, везла из Морачи в Колашин, чтобы продать и купить килограмм соли, немного муки, литр газа, потому что тогда не было электричества, возвращалась обратно. Потом, после войны, когда мы пошли в школу, она стирала по ночам рубашки, чтобы утром мы надевали чистое. Никогда не слышал от нее, чтобы кого-то осудила, и если слышала, что кто-то о ком-то скажет дурное, говорила: «Молчи, дитя, не разглашай его грех!» И вообще, то, что происходило в доме, за порог не выносилось.

Нелегко ей было, вообще нелегко с черногорскими мужьями, было ей трудно, и не раз. Бывало и такое, что иногда уходила из дома. А мы перепуганные сидим: нет мамы! А она, бедная, где-то в горах молится Богу, дождется зари и утром, когда мы просыпались, снова здесь с нами. И никогда дурного слова о своем муже не скажет. Мой отец, конечно, очень любил мою маму, в этом нет сомнений, но, может быть, потому что сам рос без матери, иногда в нем прорывалась какая-то агрессия, нервозность. Это бремя она несла, терпела до конца своей жизни. Смогла все покрыть любовью, жертвой и благодаря этому сохранить семью изнутри. Не случайно женщина называется у нас основой дома. Именно такой она была, боролась, как львица, сохранила многочисленную семью, ее единство, взаимность любви в детях, которая существует до сегодняшнего дня. И отец, конечно, не жалел себя, отдавал себя семье, особенно что касается веры. Но мать таким молчаливым, ненавязчивым, жертвенным образом посвятила себя своему потомству, всегда предоставляя первенство отцу. Она была тут, но как будто ее не было.

Только после смерти отца, я думаю, по Промыслу Божию, она вдруг проявилась во всей полноте материнства, и не только материнства, но и взяла на себя роль отца. И это было так естественно, как будто почувствовала: «Я теперь еще и он, я должна заботиться о детях так, как он». И потом она каждый год, хотя болели суставы, носила подарки, вязаные носки, сушеные сливы и все, что у нее было, от дочери к дочери, от сына к сыну. От Подгорицы до Никшича, через Сараево и Белград, чтобы всех нас повидать и вернуться домой, продолжить служение, не думая о себе. Она была тут, чтобы служить, а не чтобы ей служили. И вот сейчас не только нас девять, но и внуки, правнуки, зятья, снохи, когда все собираемся, то больше ста человек получается, широкий след за ней остался.

– В годы войны вы с мамой бежали от бомб, она вас кормила, оберегала, как это ей удавалось в те тяжкие времена? Вы вспоминаете о тех событиях?

– Как – это только Бог и она знают. Помню, она возьмет плуг и коня и пашет или косит, а сама беременна. Правда, когда дети подрастали, начинали включаться в работу, помогать, особенно старший брат был очень трудолюбивый и ревностный. А еще помню, что в 1942 году было страшное столкновение четников и партизан (параллельно с немецкой оккупацией у нас шла гражданская война), там, в сторону Колашина, где города Црквине и Быстрица, гора Вучье. Братья перебили друг друга! А мы, то есть мама с нами, поднялись в Быстрицу, кончилось сено. И только мы поднялись, вдруг начался этот кошмар, ужас, ад, пулеметы, бомбы… И сегодня, когда вспоминаю, ужасаюсь, ношу это где-то в себе как самый страшный момент моей жизни. И куда ей, бедной, деться? Только назад! Снова грузит на коня вещи, овец и коров вперед, а за ней: Велько, Вучица, Миляна, я (родился в 1938), брат Павич и Добрия под сердцем. Бежим в Морачу, а за нами ад! Как она это выдержала, как она это вынесла, не могу представить!

– В семье было девять детей, какие отношения были между собой, с родителями, были ли у родителей любимцы?

– Нет, тут было беспрекословное равенство. Когда кто-то получал привилегию? Если кто-то из детей был слабым или болезненный, тогда мама говорила: «Это оставьте ему!» А мы все, особенно в то военное время, ели из одного котла, и если кому-то из нас, более застенчивому и слабому, не доставалось, она замечала, подталкивала его ближе, а остальным говорила: «Подождите, это для него, это его!» Без всякой школы ей было свойственно педагогическое чутье, она умела, с одной стороны, держать детей в равенстве, а с другой – уметь мягко и ненавязчиво позаботиться о том, кому была нужна поддержка, помощь. И не только это, она никогда не защищала провинившегося ребенка только потому что это ее ребенок. Помню, например, один случай, который должен рассказать. Как-то мы, дети, были на горе Вучье, и девочки с нами, одна из них – дочка какого-то Даниловича. И что-то мы повздорили, я взял камешек, да что там камешек – камень, и бросил в нее так, что брызнула кровь. Ведая, что меня ждет, спрятался в доме под кроватью. Когда мама узнала об этом, схватила прут, вытащила меня из-под кровати и так отхлестала, что не забуду, пока жив. Это было очень справедливо с ее стороны – забота о другом ребенке, другой матери, едва ли не большая, чем о своем, без всякого материнского эгоизма, который, к сожалению, сейчас преобладает, особенно в семьях, где один или двое детей. В нашей семье тогда этого не было, каждый получал по заслугам!

– Вы в пятнадцать лет покинули родительский дом, поступили в семинарию в Белграде в те времена, когда учиться в духовной школе было непопулярно. Как вы и ваши родители переживали разлуку?

– Должен признаться, что в отношении родителей мне не было трудно, но возникали другие сложности, связанные с давлением, которое оказывалось на тех, кто решался поступать в семинарию. Это ведь событие – сын Чиро Радовича пошел в семинарию. Едва ли не вся Черногория, не только Морача, знала об этом. Я пришел в первый класс с двух-, трехмесячным опозданием, потому что мне не разрешали поступать учиться. Я собирался ехать в Призрен, там военная зона, а военкомат в Колашине не давал разрешения. Целью было не допустить, чтобы я поехал учиться. И тогда мой отец, горемыка, осенью 1953 года прошел пешком от Морачи до Цетине, чтобы попасть к тогдашнему митрополиту Арсению (Брадваревичу) и просить его перенаправить меня из Призрена в Белградскую семинарию, где не было нужно разрешение военкомата. Так и получилось.

Знаете, у тех, кто вырос в селе, особенно в такой здоровой духовно семье, не существовало чрезмерной эмоциональной привязанности. Это было естественно – уехать и вернуться, и тебя встречали с любовью, как будто ты был где-то здесь, за ближним ручьем. Но проблема притеснений и издевок, которые практиковались в то время, отягощали мою жизнь, подростку это нелегко вынести, но, как я понял потом, они стали хорошей проверкой для меня, для моей веры.

– Вы окончили аспирантуру в Риме и в Берне, защитили докторскую диссертацию в Афинах, преподавали в Богословском институте в Париже. Практически одиннадцать лет вы не были на родине – и по делам учебы, и в силу тогдашнего режима. Как вы переживали это?

Монастырь Рождества Богородицы, Цетине, Черногория

– Опять же это ощущалось как-то естественно, потому что я полностью погрузился в учебу, занимался решением вопроса своего жизненного пути и должен был быть один на один с собой. Признаюсь, тут я согрешил перед отцом, который ждал меня, как озябший ждет солнца, хотя бы писем от меня, но я редко писал, особенно когда уехал в Грецию и принял монашество. Тогда мне казалось: зачем мне им писать, я монах, а монахи отказываются и от отца, и от матери, и от всякой связи с миром. Позже я понял, что нужно было писать, потом я исправил эту ошибку, когда вернулся на родину.

– А как родители, как мама встретила ваше решение принять монашество?

– Ну, как мама? Знаю только одну, может быть, двух матерей, обе гречанки, которые с радостью благословили своих сыновей уйти на Святую Гору. У нас не знаю ни одной, и моя мать не исключение. Однажды, когда я уже окончил семинарию и поступил в университет, мы сидели с ней где-то на Мораче и она меня спросила: «Детка, что думаешь делать, когда окончишь учебу?» «Ну, – говорю (я тогда еще только размышлял, еще не принял решение о монашестве, но сказал так, как бы в шутку), – пойду в монахи». – «Не пойдешь, не дай Бог в монахи!» А я ответил: «Вот у тебя еще две дочери, шестеро сыновей, все они тебе народят внуков и правнуков, а этого отпусти идти своей дорогой». – «Ох, Господи, матери радость от каждого и утешение». А потом говорит, первый раз мне тогда это сказала: «Впрочем, и твой покойный дед говорил, что ты станешь попом». – «Как он это сказал?» Рассказала: «Я была еще беременна тобой и пошла поклониться святому Василию Острожскому. Слава ему и милость! Перешла через Морачу, пешком же ходили, через горы, через Талу, чтобы добраться до Острога. Там переночевала, причастилась, и когда вернулась домой, то дед сказал: «Эх, невеста (так он называл), то, что под сердцем носишь, если будет мальчик, будет мой поп!» Я говорю маме: «Хорошо, но есть попы, которые женятся», – а она мне: «Да, и он думал о тех, которые женятся». И все-таки она приняла мое решение, не переубеждала, просто дала понять, что хотела бы иметь потомство от всех своих детей.

Интересно, что она редко ходила в церковь, домашние обязанности не давали ей. Она соблюдала пост, особенно строго постилась в первую и последнюю неделю Великого поста, и нас так воспитывала. Но ходить в церковь не могла, куда идти, когда столько детей, когда за скотом надо ухаживать, дом содержать. Если ее отпускали, то надевала народный черногорский костюм и шла в Успенский собор к престольному празднику в Морачский монастырь. Но это – если отпустят! И она просила: «Дайте раз в год на мир посмотреть, святыне поклониться». И конечно, раз в год ходила причащаться, как правило, в Федорову субботу или в канун Пасхи, и для нее это была большая радость. Но в то же время сама ее жизнь была церковной жизнью, все ее поведение, ее слова, отношение, молитва: «Господи, помоги!» Это была ее молитва. Не умела она читать молитвенники и другие книги, но: «Господи, помилуй! Матерь Божия, святой Василий, святой Петр Цетинский!» – и перекрестится. Такими были ее молитвы, молилась как дышала, как ребенка кормила, хранила в себе молитву, живя в страхе Божием, в почитании Бога и уважении ко всем.

– Это подлинный пример для воспитания человека, не случайно вы так много внимания посвящаете этому вопросу.

– Да, это питание и воспитание, воспитание веры, чем глубже вера, тем больше готовность к любви и жертве. А чем вера меньше, тем эгоизм, самовлюбленность больше, попечение о себе и своем удобстве. Вера рождает готовность к жертве. Это не легко – это мучительно. И снова вспомню свою мать, она упокоилась в семьдесят семь лет от болезни сердца. И я смотрел на нее, роза лежала на лице, и лицо светилось внутренней красотой, я замечал это и прежде, особенно на лицах тех, кто отдал свою жизнь в дар ближним и Богу. Мертвое лицо начинает светиться большей красотой, чем при жизни. Это я видел на лице своей матери. И поскольку сейчас существует обычай не показывать детям покойников, сказал снохе: «Дайте внукам взять благословение у бабушки, поцеловать ее руку, как это было в старину. Не скрывайте от детей! Прежде всего ребенок должен встречаться с реальностью жизни, а во-вторых, для него это будет радостью на всю жизнь, что он простился с бабушкой». Я всю жизнь помню моего деда Радисава. И сегодня мне тепло на сердце, что я помню, как он последний раз вздохнул на руках у моего отца, у печи, на своей кровати, вижу его лицо. И сейчас мне утешение и радость, что я был рядом с дедом в самый важный момент жизни, и он живет во мне доныне.

– Владыка, вы знали старца Паисия, окормлялись у него. Поделитесь воспоминаниями о нем.

– Да, я имел благословение Божие встречаться с отцом Паисием много раз. Впервые – в афонском скиту Катунакия в 1967 году. Это был Божий человек нашего времени, именно современный святой. Человек огромной любви к Богу и людям. Человек огромного терпения, сострадания, любви ко всему Божиему творению. Слава Богу, что на русский язык переводят его труды.

Однажды, когда я был у отца Паисия на Святой Горе, в 1987 году, он печалился и говорил: «Вот смотри, владыка Амфилохий: мы, люди, наводнили мир грехами, и Господь, как и во времена пророка Илии, закрыл небо. Вот уже полгода на Афоне нет дождя, и все страдают: и люди, и земля. Но люди страдают, потому что виноваты, а эти несчастные малые звери за что? Вот смотри, несколько дней назад пришла ко мне змея. Пришла и как бы просит: „Дай мне немного воды“. (А у него была миска, ее подарил старец Тихон, русский монах, афонский подвижник, старец Паисий из нее и пил и ел.) И отец Паисий рассказывает дальше: «Знаешь, я налил воды в миску и дал змее напиться. Она, бедная, все выпила и потом поднялась на хвост и кивает головой, благодарит. Бессловесное животное, но знает, что благодарность необходима. А мы, люди, ни Бога, ни друг друга не благодарим…» А я ему: «Отец Паисий, ну как же ты змее воды дал? Я бы на твоем месте, я бы… как сказать, голову бы ей разбил». Он говорит: «Ты – дикарь. Как же убить бедное животное? В чем оно виновато?» Такой была его любовь, сострадательная, она всех обнимала.

Однажды застал я его в таком дивном глубоком молитвенном настроении, тогда он сказал мне: «Отче мой Амфилохий, самое прекрасное на свете, когда ты ничего не имеешь, но вся Вселенная твоя!» И в тот момент я впервые почувствовал, что значит быть наедине с Богом и что значит открыть всю космическую ткань в себе, ощутить ее во всей силе и подлинной красоте и в то же время быть над ней. То есть природа ограничивает человека, а человек безграничен по своей природе. Помню и такой эпизод. Вместе со мной к отцу Паисию приехал мой школьный товарищ, наш писатель, журналист Комнен Бечирович, эстет, романтик, мой земляк. Он был восхищен красотой Афона и в этом своем восторге говорит: «Отец Паисий, как я завидую вам, что вы каждый день видите эту красоту: море, небо, Афон…» А отец Паисий спрашивает меня: «Он не рассердится, если я ему скажу кое-что?» – «Нет, почему, говори свободно». И он продолжает: «Переведи, что я ему желаю быть немного над Афоном, когда приедет в следующий раз…» Вот так в нескольких словах он открыл истину, которая сокрыта от многих нас, живущих в гуще мира.

– Недавно состоялась канонизация афонского старца Порфирия [48]Порфирий Кавсокаливит (Баирактарис, 19061991) – старец и преподобный (прославлен в лике святых в Элладской Православной Церкви в 2013 г.). Родился в бедной семье на острове Эвбея, двенадцатилетним мальчиком (1918) уехал на Афон, принят в Кавсокаливийский скит, пострижен в рясофор, тяжело заболел, отправлен для излечения на родину, в монастырь Святого Харлампия. В 1926 г. рукоположен в священники. С 1940 до 1973 г. служил приходским священником в церкви Святого Герасима в афинской поликлинике около площади Омония. Принял тысячи людей для бесед и наставления, помог обрести душевный мир и исцелил от болезней. В 1973 г. после ухода на покой основал исихастирий Преображения Господня в селе Милес. Скончался в своей келье в Кавсокаливийском скиту на Афоне.
, вы встречались и с ним, поделитесь с нами вашими воспоминаниями.

– Встречался в 70-х годах уже прошлого века в Афинах. Я слышал о нем, но мне не предоставлялось возможности встретиться. Он состоял духовником в афинской больнице, и о нем говорили как о хорошем духовнике. Наряду с ним был известен как хороший духовник и отец Епифаний Теодоропулос, выдающийся богослов, канонист, автор многих научных работ по церковному праву, по канонам Вселенских и Поместных соборов. Очень уважаемый священник, которого и Священный Синод Афинской архиепископии приглашал, чтобы выслушать его мнение как специалиста в области устройства Церкви и канонов. Я исповедовался у него вместе с моим духовным братом, ныне епископом на покое Афанасием (Евтичем). Прекрасный был духовник, полный внутреннего духовного огня. Встреча произошла в Миссионерском центре трех святителей, присутствовал там и отец Порфирий. Я тогда не знал, что он начал свой путь на Афоне, где впоследствии его и завершил. Когда же я лично встретил отца Порфирия, он был уже священником на покое, ушел в запущенный заброшенный скит Калисия, недалеко от известной горы Пенделис. С ним была и его сестра – старица, жившая как монахиня, хотя, вероятно, она не принимала пострига. Было видно по их отношениям, по ее поведению, что это очень благочестивая семья. А некоторые из моих университетских преподавателей ездили к нему на исповедь и рассказывали мне об этом. Среди них – и Константинидис, и Панайотис Нелас, известный богослов, который был духовным чадом отца Паисия. И вот эти благочестивые профессора ездили к отцу Порфирию на службу и на исповедь. Однажды, в один воскресный день, и я с ними оказался вместе. Он произвел на меня впечатление человека, глубоко погруженного в молитву, это было видно и по его поведению, по выражению лица, а больше всего по богослужению. Но тогда я не успел у него исповедаться. Было известно, что он прозорлив, но я пошел к нему не потому, что он был прозорливым, хотя должен сказать, что во время исповеди я почувствовал, пережил на опыте его дар знания человеческой души, дыхания человеческой души. И вот уже в другой раз, когда я отправился к нему специально ради исповеди и просить совета в одной духовной проблеме, которая меня мучила в тот момент, он мне сказал: «Отче Амфилохий, вот я служил в больнице и наблюдал за врачами, часто пациент говорит: „Доктор, у меня вот тут болит, справа в груди, а врач ставит свой аппарат на другую сторону и говорит, что там, где у тебя болит, это следствие, а причина здесь“». И таким разъяснением моей проблемы, духовной и душевной, он мне точно показал, что мое понимание было неверным, причина того, что меня мучило, лежала в другом. Старец с такой добротой, с таким вниманием, собранностью со мной разговаривал, что до сих пор, когда я вспомню об этом, мне тепло на душе. Эта встреча с подвижником была одной из самых благодатных в моей жизни.

– Вы встречались и с другими благодатными духовниками, Божиими людьми…

– Еще упомяну и старца Амфилохия с Патмоса и старца Ефрема и старца Тихона – духовника отца Паисия. Через них Господь посетил и нас, как и прежние поколения на земле. Бог во все времена посылает людей-светильников, которые указывают нам путь в этом мире. Святость Божия проявляется через этих людей, они открывают нам Божию любовь, Божие смирение, через них нам является Господь. Это ризница Церкви Божией, это святость Божественная. И какое нам благословение, что мы в нашей малой Черногории имеем такие сосуды Божественной святости, какая это радость! Вот тут рядом с нами святой Петр Цетинский, когда я переоблачал мощи святого Петра, ту же радость, тишину и любовь чувствовал, что и при встрече с отцом Порфирием. Посмотрите на его руку! Как будто он и сейчас голубит нас своей рукой, он с нами здесь, и он жив. Или святой Василий Острожский… Всякий раз поражаюсь – недавно служили ему молебен в полночь, а вокруг, повсюду народ со свечами! И дети пешком приходят из Никшича. Я думаю: «Господи, без всякой пропаганды, как наши партии, политики делают, сколько святой Василий вокруг себя народа объединил!» А когда переносили его мощи из Герцеговины? Даже конь шел за ним, стадо коров спустилось и пошло перед мощами святителя, птицы всю ночь пели, никогда столько птиц не пело ночью. Церковь не какой-то общественный институт, предприятие, но живая жизнь. Бог не Бог мертвых, но Бог живых.

– Расскажите, какова сейчас ситуация в Косово. Насколько тяжел там религиозный конфликт?

– Сегодняшнее положение в Косово и Метохии представляет собой продолжение фашистской оккупации времен Второй мировой войны с далеко идущими последствиями. (Сегодняшние трагические события на Украине тоже являются продолжением фашистской оккупации и ее последствиями.) Многочисленны испытания для Церкви в Косово и Метохии. Главное испытание как для Церкви, так и вообще для правды и справедливости в Косово и Метохии – это плоды здешнего и международного насилия, одностороннее провозглашение независимости Косово. Очень глубоки косовские раны, старые и новые: разрушенные храмы, отнятое церковное и народное имущество, сотни тысяч изгнанных от своих вековых очагов православных сербов, невозможность их возвращения, все большая нищета и угроза самому существованию еще оставшихся здесь сербов, да и всех жителей Косово. Тамошний народ, выдержавший пятивековое турецкое рабство и верный своему косовскому завету, выдержит, несомненно, и это новейшее.

Сейчас больше ощущается конфликт национальный. Но в его глубинах лежит религиозное столкновение, ведь большинство косовских албанцев – бывшие христиане. Изменение веры изменило и национальное самосознание. И корень жестокой ненависти именно в том, что этот народ хочет уничтожить свою память, свои корни, которые до сих пор где-то в глубинах присутствуют.

У нас есть такая поговорка: «Кто вырвал око твое? Брат. Потому и язва такая глубокая». Когда братья ненавидят друг друга – это самая ужасная ненависть, ненависть, порождающая безумие. Так вот и случилось, к сожалению, в Косово.

Конечно, косовские албанцы ничего бы не могли сделать без поддержки Соединенных Штатов Америки и пакта НАТО. США имеют свои геополитические интересы: через Косово прокладывается дорога на Украину, в Россию и через Сибирь на Восток. Косово всегда было геополитически важной точкой: через него проходили дороги с Востока на Запад и с Запада на Восток. Символично, что сегодня, как и в XIV столетии, именно тут, в Косово, решается судьба мира.

В Косово уничтожено множество храмов. Сотни тысяч людей изгнаны из домов, лишены возможности вернуться. Особенно это касается больших городов, например Приштины. В Приштине было почти сто тысяч сербов – сейчас их осталось всего шестьдесят-семьдесят человек, а город вырос в три раза, туда приезжают из Албании, из деревень. Вот уже пятнадцать лет идет оккупация. Албанцам помогают американцы и европейцы, а сербский народ находится на новом распятии.

У каждого народа и каждого человека есть свое предназначение, свое историческое призвание. У нас, как и у каждого народа, есть свое призвание. Мы через христианство и Церковь Божию стали зрелым народом, и, как зрелый народ, мы ответственны перед историей, а зрелость как личности, так и народа приобретается в страдании, в распятии. Люди и народы, которые проходят страдания, но не споткнутся в нем, если примут его не как проклятие, а как благословение, приносят свой плод. Наш народ, конечно, в XX веке был распятым народом, народом на распятии. Это с нами происходило и в начале XX века, и в середине, и, может быть, мы среди редких народов Земли, с которыми это случилось также и в конце XX века. Не будем забывать, что 2000-летие христианства Европа отметила бомбардировками грешного, но все-таки древнего христианского народа, сербского народа. Но, несмотря на все страдания и искушения, это показатель, что Бог не забыл наш народ.

– Владыка, многих взволновало ваше выступление на митинге в Белграде после подписания Брюссельского соглашения, которое отторгло Косово и Метохию от Сербии.

– Я не мог поступить иначе, я написал четыре книги о новом распятии косовском. Я многократно был в Косово, своими руками собирал отрезанные головы, тут, в окрестностях Печской Патриархии, хоронил Милицу Марич, которую четверо учековцев изнасиловали и зарезали, как ягненка, зарезали на глазах у ее матери. Хотя бы это вспомним!

Мой отец воспитывал меня на «Горном венце», Косово с детства у меня в крови. Не только у меня – у сербского народа! Это вертикаль нашей жизни, моей жизни. И вдруг мы видим, что власти Сербии, а до этого, к сожалению, и Черногории, под давлением, конечно, не по доброй воле, при насилии, насилии невиданном в истории, отказались от Косово. И это тоже последствие бомбардировок 1999 года. Никогда в истории не было, чтобы девятнадцать вооруженных стран, такая мощная армада, двинулись на маленький народ, маленькую страну, на Косово и Метохию, Сербию и Черногорию. Все, что происходило и происходит, – последствия насилия. И до такой степени это насилие дошло, что добились сначала отказа властей Черногории, которых обвели вокруг пальца, от Косова, от части Косово. Но Метохия! Метохия – главная артерия древней Зеты, со времен Воиславлевичей, чья столица была в Призрене. Не многие это знают. Следовательно, то, что сейчас произошло, – брюссельское подписание так называемого соглашения, – в сущности, не соглашение, а насилие, диктат.

Церковь хранит историческую память о Косово. Что есть Косово и Метохия, если не Церковь? И народ, оставшийся там, – Церковь. Не я – Церковь, и не Патриарх Ириней или какой-то другой владыка. Мы просто несем особую службу в этой Церкви в данный момент. Церковь – это мощи святого короля Стефана Дечанского, Церковь – мощи святых патриархов, архиепископов печских, Церковь – святой Иоанникий Девичский, Церковь – моя чудесная игуменья Анастасия Девичская, вот Церковь. И я как человек, принадлежащий этой Церкви, этому народу, могу ли промолчать? Заглушить свой вопль?!

Я не вмешиваюсь в политику и в их выбор, но я обязан, как тот, кто должен хранить вековую память и жизнь народа, сказать: «Подожди, ты избран для того, чтобы защищать Конституцию Сербии? Ты выбран хранить границы Сербии в том виде, как она вошла в ООН? Что за государство, что за власть, которая вошла в ООН с Косово и Метохией и признана таковой двумя сотнями государств, а сейчас отказывается от них? Подожди, кто дал тебе право отказываться от того, ради чего ты был избран на этот пост?!»

Вот почему я это сделал, это не политика, это вопрос – быть или не быть народу. А Церковь испокон веков была хранителем народа, народного самосознания. Занимайтесь своей политикой, но не смейте предавать народ, не смейте отдавать святыни в чужие руки. Вместо того чтобы обеспечить сотням тысяч людей возможность вернуться к родным очагам, двум сотням тысяч сербов, находящимся с 1941 года в изгнании, еще раньше запретили вернуться в свои дома! Это – еще в 1945–1946 годах! Надо прочесть сообщения епископа Рашско-Призренского Павла, начиная с 1956 по 1991 год, до того, как он стал Патриархом. Там детально описано все, что происходило в Косово и Метохии! Систематическое насилие, преследования, грабежи, организованное принуждение народа покидать родные дома и одновременно, начиная с 1941 года, регулярное заселение края албанцами из Албании. И мы должны это принять как норму? А вершина всего – бомбардировки! И затем мы подписываем соглашение? Если бы Церкви не было, где было бы это государство? Те, кто вне Церкви, те, чей бог – чрево и, чем его набить, не важно, давно отказались от Косово. Власть нам говорит: «Судьба народа в наших руках! Бедная Сербия умрет с голода, если не подпишет Брюссельское соглашение!» Эх, да когда же Западная Европа нас кормила?!

Сербский народ оказался, по определению аввы Иустина, на пылающем перепутье, он веками оказывается в гуще исторических событий, не только балканских, но европейских и мировых, ибо тем или иным образом все начинается здесь.

– Владыка, неспокойная ситуация и в Черногории, духовенство Сербской Православной Церкви находится под давлением со стороны властей. Священство не может получить регистрацию, узаконить свое пребывание на ее территории.

– Это лишь одно из беззаконий государственных органов в Черногории. Имею в виду создание помех для регистрации и получения разрешений на пребывание некоторых не имеющих черногорского гражданства священников, монахов и монахинь, многие из которых давно находятся в Черногории, несут служение в Сербской Православной Церкви. Тем не менее нынешнее МВД Черногории ссылается на Закон о религиозных объединениях от 1977 года, по которому вновь сформированные религиозные объединения должны сообщать о своем появлении и регистрироваться. Это происходит впервые в истории, чтобы инспекторы полиции проявляли интерес к монахам, монахиням и священникам, их посещения монастырей продолжаются уже последние три месяца. Инспекторы буквально запугивают священство, врываясь в церкви, угрожая монашествующим, что они будут выгнаны, особенно тем, кто не урегулировал вопросы своего пребывания в Черногории. Среди них есть монахи и священники из России, Сирии, Боснии и Герцеговины, Сербии. Подобное необъяснимо и неприемлемо, и я с полным правом могу сказать, что это невиданное в истории Черногории насилие полиции над духовенством и монашеством Православной Церкви. Подобного насилия не было даже во времена турецкого ига, не было ни во время правления венецианцев, ни во времена австро-венгров, ни при нацистах, ни при коммунистах. Удивительно, что правящий режим применяет этот закон в отношении Сербской Православной Церкви – института, который существует в Черногории более восьми веков и представляет ее становой хребет. Церковь и создала Черногорию во времена династии Петровичей. Сама СПЦ и ее служители не уклоняются от обязанности проходить регистрацию, уважают закон и тот факт, что Черногория стала независимым государством со своей Конституцией. Но в той же мере мы ждем не только от государства, но и от его органов уважения к Церкви и ее многовековым правам, чтобы сохранялись ее идентичность и непрерывность существования. Государство жило и умирало, меняло свои границы, а Церковь была и есть, и мы не требуем ничего сверх того, что нам принадлежит по закону.

Церковь имеет свои вековые законы, уважает государство и власть. Конечно, она не может приветствовать всякого властителя, но требует от государства, как бы оно себя ни называло, уважать Церковь и ее вековое устроение, не навязывать ей свои идеологические принципы. Если Константин Великий тысячу семьсот лет назад издал эдикт, в котором написал, что разрушенные церкви должны быть восстановлены, а отнятое церковное имущество возвращено, то мы надеемся, что и в начале XXI века нынешняя так называемая «современная демократическая власть» проявит интерес к Церкви, ее правам и миссии.

– Здесь играет свою роль и так называемая «Черногорская Православная Церковь»?

– Церковь в Черногории с начала Второй мировой войны постоянно находится под давлением. С 90-х годов прошлого века стали происходить определенные изменения в отношении Церкви, но начались и новые попытки ею манипулировать, возникла угроза ее первенству в связи с появлением в 1993 году секты под названием «Религиозное объединение Черногорская Православная Церковь». После объявления независимости Черногории ее основатели пытаются представить эту группу как «поместную церковь». Ожидалось, что власть и политическая элита Черногории после достижения независимости Черногории, ради чего и было создано это религиозное объединение, перестанут манипулировать Церковью. К сожалению, этого не произошло, по крайней мере со стороны официальных государственных органов и СМИ. Главными защитниками так называемой «Черногорской

Церкви» являются преимущественно вчерашние гонители Церкви, марксисты, титовцы и атеисты. Идеологический кризис и кризис национального самосознания якобы ищет себе религиозное основание в своей «Церкви». На самом деле это представляет собой современное язычество национализированного типа, подрывающего фундамент Церкви Божией.

– Владыка, что вы могли бы сказать о сегодняшней жизни Сербской Церкви?

– Духовная жизнь возрождается. Территория бывшей Югославии: Сербия, Черногория, Македония, Босния и Герцеговина, Хорватия – каноническая территория Сербской Церкви. Большой духовный подъем начался под влиянием опубликованных трудов святого преподобного Иустина (Поповича) и святого Николая (Велимировича). Владыка Николай между двумя войнами много сделал для русских, значение его деятельности со временем все возрастает. У нас теперь больше образованных священников. В Сербской Церкви три богословских факультета: в Белграде, в Фоче (Босния) и в Либертвилле (Иллинойс, США). Восстановлены многие монастыри, возрождается приходская жизнь, издается много книг, появляются новые церковные журналы, работают православные радиостанции. Во всем большая заслуга нашего Патриарха – блаженной памяти Павла, человека глубокой духовной жизни. Как личность он сыграл неоценимую роль и для Косово и Метохии, где в течение тридцати четырех лет был епископом, и для всей Сербской Церкви в годы его патриаршества.

В 2010 году состоялась канонизация старца Симеона Дайбабского (он учился в Киевской духовной академии), преподобного Иустина Челийского (Поповича) – автора двенадцати томов житий святых, тридцати томов сочинений, в которые входит «Догматика», «Толкование Священного Писания». Как и в России, у нас идет прославление новомучеников. До и после Второй мировой войны множество православных: епископы, священники, миряне – пострадали за Христа. Например, епископ Варнава (Настич) много лет провел в заточении, умер в 1964 году, по всей видимости, был отравлен. Поэтому мы почитаем его как исповедника, священномученика. Он был викарным архиереем, его слово, его жизнь и его страдания свидетельствовали о Христе. Прославлены момишские мученики. Как сказал древний писатель Тертуллиан, «кровь мучеников – это семя Церкви».

– Владыка, сегодня многие люди верят декларативно, часто не понимают, зачем идти в церковь, причащаться, понятием «духовность» нередко злоупотребляют. Почему так важно участвовать в литургии?

– Я давно заметил, что истинно духовные люди меньше всего говорят о духовности. Люди, у которых есть жажда духовности, и это положительная сторона, они о ней говорят, пишут, то есть, можно сказать, как бы восполняют недостаток духовности в себе разговорами о духовности. Бывает религиозность магического типа. Это когда человек недостаточно духовно созрел и Бог ему нужен только в какой-то беде, одновременно он найдет и какого-то экстрасенса или астролога, которые скажут ему, где и сколько свеч надо поставить. То есть такие люди верят магическим образом, как пословица говорит: «Схватить Бога за бороду». Такой магический подход сейчас очень распространен, к сожалению, и он всегда возникает, когда происходят серьезные духовные изломы, искажения. А в душе нашего народа произошел большой излом, все мы так или иначе инфицированы тем, что происходило с нами в течение последних пятидесяти лет: насилием над нами, насилием над цветком веры в наших душах. А этот цветок, как и все живое, хочет нежности, тепла, небесного тепла.

От таких времен, которые мы пережили, когда молотом били по душам, остаются следы. Но душа не может без Бога, это ясно. Человек по природе религиозное существо. Помню, что отец Иустин (Попович) говорил: «Я живу настолько, сколько капель крови доливаю в лампаду своей веры», – это поэтически сказано, но и экзистенциально сказано – вера требует подвига. Настоящая вера не для каждого, поэтому так много тех, кто прибегает к суррогатам веры. И что значит эта «индивидуальная» вера, «я могу жить без Церкви»? Это эгоизм. Это значит, что человек превозносит себя над многовековым опытом Церкви. Например, ученый, из любой области, если он не способен смириться перед опытом веков, научным опытом, он никогда не станет настоящим ученым, он не будет способен к этому богатому опыту добавить свой вклад. И если такая позиция необходима в изучении природы, то тем более важен для изучения человека глубокий соборный опыт святых Божиих людей, пророков и апостолов.

Церковь содержит в себе идею, точнее, реальность о человеческом достоинстве. Как говорил Григорий Нисский, «у человека одна граница – безграничность». Церковь – носитель вечности, которая открыта нам в личности Богочеловека. И эта безмерная мера не дает покоя тем, кто живет в Церкви, они все больше жаждут, они все более способны служить этой тайне. Литургия – это сердце Церкви, это сама Церковь, как говорил Хомяков в XIX столетии. Кто знает, что такое литургия, тот знает, что такое Церковь. Суть Церкви именно в литургии. В ней и Ветхий, и Новый Завет, и Откровение Божие. В ней образ подлинной христианской жизни, образ покаяния и смиренномудрия. В ней основное свойство Церкви – ее соборность. В ней Дух Святой, дары Которому мы приносим и Который пресуществляет их в Тело и Кровь Христовы. В ней – Сам Христос, Тот же, что был вчера, есть сегодня и будет завтра. Живой опыт Христа, причастие Телу и Крови Его – вот что дает литургия. Современный человек рационален, он – человек опыта, он хочет все проверить, ко всему прикоснуться, как говорит апостол Фома: «Если не вложу пальцы в ребра Его – не поверю» (см.: Ин. 20: 25). Так вот, язвы Христа – в литургии. Потому после литургии поем «Видехом свет истинный, прияхом Духа Небесного». Все силы Церкви собраны в литургии. И жизнь за пределами литургии должна быть ее продолжением.

Интересно, что митрополит Крутицкий и Коломенский Николай (Ярушевич) в советские годы, когда западные журналисты его спрашивали: «Как же вы воспитываете народ, если нет уроков Закона Божия?» – отвечал: «Мы служим литургию». Я думаю, это очень глубокий ответ. Именно литургия, которая совершалась во время большевистских гонений на Церковь, сохранила целомудрие русской души.

– Владыка, почему люди теряют веру и уходят из Церкви?

– Это последствие того же безбожия, того же разорения нравственности. Торжествует идеология «плотоядной жажды», по меткому выражению Достоевского, когда ценно только тело – плоть, только тело, земное, только земное. Опыт Церкви говорит, что наш христианский долг – в сохранении своей души, свидетельстве о Христе. В конце концов, в словах Христа не так много оптимизма: «Когда придет Сын Человеческий, найдет ли веру на земле? Но не бойся, малое стадо» (см.: Лк. 18: 8; Лк. 12: 32). И все же Господь не говорит, что веры не будет, но спрашивает: найдет ли? Значит, вера сохранится. Вера – стержень жизни, вера должна быть нашей повседневностью, мы сами должны стать ее олицетворением. Очень опасна для христианина самонадеянность, а в нас часто бывает силен этот дух фарисейства и отсутствует дух смирения. Очень важна и вера в милость Божию. «Милость Твоя поженет мя во вся дни живота моего» – Господи, как это глубоко!

Многие из тех, кто возвращается в Церковь сегодня, возвращаются туда не всем сердцем и душой, а с желанием устроить Церковь по-своему, не имеют смирения и истинного покаяния. А без покаяния невозможно понять, что такое Церковь

Христова. Покаяние – главное измерение человеческой жизни. Там, где есть покаяние, существует и возможность возрождения, возможность единства. В этом и состоит роль Церкви в наше время: через покаяние возрождать душу народа, а через возрождение души восстанавливать отношения между Церковью и государством, потому что и государству нужно покаяние и освобождение от заблуждений. Мы надеемся, что Дух Божий действует и народ найдет путь, ведущий в жизнь вечную.

Необходимо в первую очередь возрождать душу, иначе богослужение станет для нас просто красивым ритуалом, вызывающим приятные эмоции, но не тронет по-настоящему, не возродит.

Нынешняя цивилизация уделяет слишком много внимания внешнему, забывая о нравственном возрождении, воспитанный ею человек и в Церкви находится в опасности остановиться на внешнем, забыть, что одно только внешнее не приносит духовных плодов.

– Владыка, в России известна ваша книга «Основы православного воспитания». Иногда люди, недавно пришедшие в Церковь, бывают слишком категорично настроены против культурного наследия, исключают его из своей жизни. В чем, по-вашему, состоит истинное духовное воспитание?

– В сербском языке слово «воспитание» означает «кормление», «питание», ведь от того, что человек вкушает, зависит его жизнь. Душа человека тоже должна иметь пищу, ее пища – слово Божие, «хлеб жизни, сошедший с небес» (см.: Ин. 6: 51), Христос Господь, Его Евангелие, заповеди Божии. Цель духовного воспитания – насыщение человека «хлебом жизни».

С другой стороны, особенно в юности, как говорит святитель Григорий Палама, человек может воспитываться и светской мудростью – литературой, науками. Но если в результате знание не приводит к единому на потребу, не воспитывает человека, если, умножая знание, человек начинает ставить себя выше Бога, такое знание бесплодно. Если знание удаляет от Христа, лучше его оставить и остаться со Христом. Сегодня в мире много зла, поэтому необходимо помнить о равновесии в духовной жизни. Ведь перед лицом смерти не поможет ни музыка, ни творчество, ни наука. Останется только вопль: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя!» Поэтому многие простые люди, кроме Закона Божия не знавшие ничего, стали святыми.

В творчестве человек не должен пытаться соперничать с Творцом, есть творчество Божие, а есть демоническое. Необходимо иметь ясное представление о том, что в творчестве золото, а что – солома, ибо, по слову апостола Павла, все пройдет через огонь и останется только золото, останется только благородный металл, благородство и добродетель. Но не только то, что человек пишет, сочиняет, рисует, является творчеством, сама наша жизнь – творчество, рождение ребенка – творчество. Почему православная икона так сильно действует на душу человека? Потому что в ней присутствует целомудрие, Божественное и человеческое, а когда эти два начала находятся в равновесии, то Божественная красота проявляется в красоте человеческого творчества, сохраняя внутреннее целомудрие. Именно к такому творчеству призывает нас Господь. Достоевский сказал: «Красота спасет мир», но Андрей Тарковский сказал глубже: «Стыд спасет человечество». Красота бывает разной, ничто не может так разрушить, развратить человеческую сущность, как злоупотребление красотой. Только красота, несущая целомудрие, должна быть основой творчества.

– В чем причина вашей любви к России? Расскажите о встречах со священниками Русской Церкви, ваших учителях, среди них были русские? Какие воспоминания сохранились у вас о них?

– Еще в семинарии я читал русских писателей, общался с русскими преподавателями, которые очень тепло к нам относились. С любовью вспоминаю своих дорогих профессоров: моего отца Павла, дьякона, бывало, что мы спорили иногда, но я чувствовал, что он меня любит. А когда у меня после окончания факультета возникли трудности, то знал, к кому надо обратиться за советом. Я написал ему письмо, и он сразу же мне ответил. Понял мою ситуацию. Отец Викентий Фрадинский преподавал у нас на факультете историю Церкви. Так он просто жил ею: рассказывал о Первом Вселенском соборе, словно сам был его участником! И в Швейцарии общался с русскими: помню отца Петра Парфёнова, царского офицера, владыку Антония (Бартошевича) и его брата Леонтия, они учились у нас, в Сербии, а потом стали епископами Зарубежной Церкви. Владыка Антоний, когда встречал меня, часто шутил, вспоминая слова служившего в Закарпатской Руси митрополита Иосифа Скопского, сказанные между двумя войнами: «Мы – дураки сербы, и вы – сумасшедшие русские». Потом в Париже (1974) я встретился с Александром Солженицыным, тогда он был выслан из страны, и подарил ему крестик с Афона со словами: «Александру-крестоносцу афонский крест». А в 2003 году уже в Москве, когда мы награждали писателя орденом святого Саввы Сербского (это была награда от Архиерейского Собора Сербской Православной Церкви), он мне показал, что бережно хранит тот крестик с Афона.

Помню и дивного русского старца Никандра, я встретил его во Франции, когда ему было девяносто четыре года, он жил ранее и в Сербии, упокоился в девяносто семь лет. Мы семь часов были на богослужении, тогда служил и митрополит Филарет (РПЦЗ), за все это время старец ни разу не присел. После службы мы пошли на торжественную трапезу, которую приготовили монахини того монастыря. Я спрашиваю одну из них: «А где отец Никандр?» Она говорит: «У него нет времени, чтобы терять его тут с нами, он остался молиться». И я пошел к нему и спрашиваю: «Старче, разве вы не устали? Я много моложе вас, но я устал». А он отвечает: «Отец Амфилохий, я в монастыре уже восемьдесят лет, и в России, и в Сербии, и во Франции, и раньше в молодости я много дней не умел или не хотел молиться, был недостаточно ревностным. Я не наполнил молитвой годы и дни, данные мне Богом, вот теперь знаю, как это важно, но не знаю, сколько мне еще осталось быть на земле, потому хочу восполнить это».

Наш духовный отец архимандрит Иустин (Попович) исповедовался у митрополита Антония (Храповицкого), потом у отца Виталия Тарасьева в русской церкви Святой Троицы. Отец Виталий был в Белграде любимым священником и среди русских, и среди сербов. Общие страдания сближают нас.

Глубоко меня трогает судьба Царственных страстотерпцев. Я всем рассказываю о доме, в котором они были убиты, и о Ганиной яме. Само событие убийства Царственных страстотерпцев – это историческая грань мирового масштаба. Так же, как и прославление их в лике святых. И эти храмы на их крови – именно явление мирового масштаба.

У нас тоже построен небольшой храм в их честь в монастыре Рустово. И еще должен сказать, что в Охриде (Македония) была часовня, посвященная святым Царственным страстотерпцам, которую в 1930-х годах построил святой владыка Николай Охридский и Жичский – намного раньше, чем в России произошло прославление. К сожалению, наши коммунисты после войны уничтожили часовню. Но это все-таки показывает любовь нашего народа и особое отношение к последнему русскому императору Николаю II. На личные средства русского царя Николая в Черногории сооружен храм Святого Василия Острожского, а недалеко от него стоит Царев мост, построенный в честь императора. Он собирался также возвести храм и в Цетине, но начались войны, сначала Балканская, за ней Первая мировая, и строительство не состоялось. Мы очень любим святого царя Николая и за то, что он поддержал Сербию и Черногорию в борьбе против Германии и Австро-Венгрии, спас сербские войска от гибели.

В Черногории хорошо знают и чтят русских святых, существует несколько храмов в честь них. В городе Херцег-Нови действует храм Святого Федора Ушакова, он стоит на русском кладбище, строится монастырь преподобной Матроны Московской. А в Будве уже определено место, где вскоре будет построена церковь в честь преподобного Серафима Саровского. В сентябре 2013 года на острове Святого Стефана был освящен храм Святого Александра Невского.

Мне очень близки слова святого Александра Невского: «Не в силе Бог, а в правде». И я очень хочу, чтобы сербы жили по этому завету, который оставил русский святой князь.