«Дмитрий, вы меня слышите?» – прочитал журналист по губам своего контролера Стюарта Карлендера за секунду до того, как ожил динамик.
– Дмитрий, вы меня слышите?
– Я слышу вас. Но говорите медленнее, рассинхронизация составляет почти полсекунды!
Стюарт находился почти в пяти тысячах миль от Дмитрия, в офисе CNN в Атланте, и его черное лоснящееся лицо выражало неподдельную тревогу. Он опять заговорил, но на этот раз Дмитрию не удалось понять, о чем идет речь, пока с другого континента вслед за изображением не дошел звук.
– Дмитрий, у нас чрезвычайная ситуация! Мы потеряли связь со всеми «внедренными»! Слава богу, ваш канал действует! Вы готовы выйти в прямой эфир? Нам нужно короткое прямое включение!
«Старый козел! – подумал Голдберг, неожиданно для себя по-русски. – Не ты ли зажал жалкие три тысячи баксов на польское релейное оборудование?»
Налаженные связи в пресс-центре позволили ему вовремя получить информацию о том, что с момента начала военных действий ожидается невиданный по накалу всплеск радиоэлектронной борьбы и гражданские каналы связи, скорее всего, окажутся бесполезными. Наверняка что-то подобное слышали и другие репортеры, но мало кто из них понимал, о чем вообще идет речь, а еще меньше приняли какие-то меры. В результате, как только раздались первые выстрелы этой войны, американские телестанции разом потеряли связь с большинством «внедренных», как называли журналистов, которых командование «прикрепило» непосредственно к боевым подразделениям.
Связь со съемочными группами в Варшаве и Гданьске сохранилась, но весь северо-восток Польши оказался выброшен из гражданского медийного пространства, и видеофоны со спутниковой связью через систему «Inmarsat», которые предполагало использовать большинство репортеров, оказались бесполезными.
Дмитрий подошел к этому более предусмотрительно. Прежде всего он связался с папой, который по своей работе в России был не чужд радиоэлектронике. У Голдберга-старшего в его брайтонской клоаке просьба сына вызвала приступ ностальгии по молодым годам и любимому делу, которым он некогда занимался в Москве, в большом доме на Преображенской площади. Он напряг память и вывалил на него кучу технических деталей.
Через день после этого Дмитрий связался с технической дирекцией польского телеканала, у которого арендовал видавший виды «Мерседес-Спринтер» с телерепортажной станцией, и попросил об установке дополнительного оборудования. Поляки долго изумлялись, зачем ему такое старье, но пообещали помочь, не забыв выставить счет. На просьбу об оплате Стюарт поджал губы и напомнил Дмитрию о том, что все необходимое оборудование компания ему уже оплатила и не собирается идти на дополнительные расходы. Чертыхаясь, журналист расплатился с поляками сам и теперь, когда связь с большинством «внедренных» пропала, мог быть спокоен. Его видеосигнал шел какими-то забытыми богом и техническим прогрессом путями, через похожие на вертикальные гробы стойки коммутационной аппаратуры, помнящей еще Войцеха Ярузельского у власти, в Варшаву. А уж оттуда по спутниковому каналу – в Атланту.
– Да, Стюарт, я готов! – ответил Дмитрий, понимая, что в такой ситуации бонусные выплаты за внеочередной эфир превзойдут его самые смелые ожидания.
– Тогда я тебя переключаю! Новости идут круглосуточно, сейчас самое время.
Его лоснящееся лицо исчезло и сменилось изображением новостной студии с двумя ведущими, традиционно мужчиной и женщиной, сидящими на фоне экрана, на котором застыли неподвижное изображение отеля «Полония» в Варшаве, логотип CNN и эффектный лозунг: «Hot war: fervour instead of cold».
– Нам только что сообщили, что есть связь с одним из наших корреспондентов, который находится в боевых порядках наступающих войск, – сказала молодая телеведущая. Дмитрий не сразу вспомнил, как ее зовут.
Картинка позади нее сменилась, теперь Дмитрий видел там собственную физиономию.
– Хелло, Дмитрий, вы слышите нас? – произнес ее коллега.
– Рад слышать вас, Руди!
– Поведаете нам и нашим телезрителям, каково там, на переднем крае мировой демократии?
– Конечно. Наступление началось около двух часов назад с мощного огня артиллерии. Собственно, он с тех пор и не прекращался, вы можете слышать грохот, который производят эти орудия, каждую секунду переправляющие в анклав тонны взрывчатки и стали. Этот убийственный огонь не оставляет шансов выжить тем, кто затаился сейчас на русских позициях. Около часа назад двинулись вперед и танки американских войск. Я не могу называть военную часть, в которой нахожусь, но ее командование не делает секрета из своей тактики. Оно намерено разорвать оборону противника огнем, а затем изолировать и ликвидировать «карманы», в которых возможно сопротивление.
– Да, Дмитрий. А предпринимают ли русские ответные меры?
– Около часа назад здесь прогремели несколько большой силы взрывов, не исключено, что это ответный огонь русских. Но он был слаб и скоро прекратился. Я точно знаю, что пострадавших от него нет. Вполне возможно, что эта попытка будет единственной.
– Скажите, Дмитрий, а наши солдаты уже пересекли границу анклава? – задала вопрос ведущая.
– Наверняка пересекли. От места, где я сейчас нахожусь, до русс… – оборвав себя на полуслове, Дмитрий облился мгновенным потом. Говорить «русская граница» или «русская территория» применительно к Калининградскому анклаву категорически не рекомендовалось. Черт, он едва все не испортил! – До границы отсюда примерно две мили, но русские позиции начинаются в глубине территории. Возможно, скоро мы там окажемся. Ожидайте наших репортажей! Дмитрий Голдберг, CNN! – представился он и застыл, глядя в камеру, в ожидании, пока не исчезнет его изображение на экране позади ведущих.