Двери в подреакторный отсек были отмечены значком радиационной опасности. Низкое и почти пустое пространство с унылыми серо-зелеными стенами при посадке служило демпфером, распределяющим нагрузку от точек крепления, расположенных по сторонам шасси, без передачи изгибающих нагрузок на корпус реактора. «Кошачий глаз» на лацкане второго пилота налился предупреждающей краснотой. При запущенном реакторе радиационный фон здесь в несколько раз превышал допустимый. Во время посадки высота отсека не превышала двадцати сантиметров, и пролезть через эту узкую щель вряд ли кому-то было под силу, но в невесомости, при отсутствии деформирующих нагрузок, демпферное пространство составляло почти метр.

Евгений оглянулся и, подтягиваясь на скобах, поплыл по нему вперед, где метрах в пятнадцати в окружающем полумраке изумрудным светом сияло табло над лазом в отсек антенны. Сзади слышалось тяжелое дыхание наемников и металлическое позвякивание робота, цеплявшегося своими конечностями за скобы. От корпуса реактора сверху, кроме невидимой глазу радиации, тянуло удушающим жаром. От плит пола, за которыми (по крайней мере до тех пор, пока распахнуты плиты теплозащиты) на расстоянии вытянутой руки был вакуум, – мертвящим холодом. Зато воздух здесь казался куда более свежим, чем снаружи. Только объяснялась эта свежесть высоким уровнем ионизирующего излучения, что для здоровья крайне малополезно.

Вожделенный передний люк был уже совсем рядом, когда корпус парома дрогнул и откуда-то сзади раздался скрежет.

Евгений от неожиданности замер на месте. Скрежет повторился.

– Что это такое? – шепотом поинтересовался сзади командир наемников.

– Сложены радиаторы, – пояснил второй пилот, повернув к нему покрытое каплями пота лицо. – Закрыты плиты теплозащиты. А одной из них мешает ваш корабль! Плита закрывается, наезжает на ваш шлюз, сопротивление превышает предельно допустимое, и плита отъезжает обратно. Потом снова пробует закрыться, и все повторяется.

– Не обрежет? – раздался озабоченный шепот капитана Хендерсон.

Евгений отрицательно покачал головой.

– Плиты должны закрываться без всякого усилия. Если не поковыряться в механизме – не обрежет. Но сесть без закрытой плиты паром не сможет. В рубке наверняка сработала сигнализация.

– Закончив операцию, мы отстыкуем корабль, – пообещал Пол. – Продолжить движение. Не хватало еще здесь дозу получить…

…Азраку ничего объяснять не потребовалось. Он по одному жесту командира перевел имплантат в чрезвычайный режим, распахнул перед Ланиром люк в техническую зону и нырнул туда следом. Ланир поежился. Ощущение, словно у него сейчас не одно, а два тела, причем второе выполняет все его команды, пусть и с небольшой временной задержкой, было непередаваемым. Кроме того, имплантат брал на себя функции, обычно свойственные гиппокампу и мозолистому телу, создавая независимый контур обработки поступающей от органов чувств информации. Внешне это выражалось в резко повышающейся интуиции, когда обладатель имплантата начинал принимать решения на основе таких незначительных деталей, на которые без него никогда бы не обратил внимания.

О том, как нервные клетки у него в мозгу одна за другой отмирают, заживо поджариваемые СВЧ-импульсами, на которых между собой общались обладатели имплантатов, или просто деградируют от перегрузки, он предпочитал не думать.

Из надреакторного тамбура они проникли вниз через люк левого борта, хотя, судя по всему, корабль, который привез абордажную команду, пристыковался к ним справа. Кто-то из совершивших абордаж мог остаться в демпферном переходе охранять корабль, и лучше было атаковать его с неожиданной стороны. Опять же – если противник просчитал ситуацию на один шаг дальше Ланира и абордажники, вместо того чтобы лезть наверх, решили устроить засаду внизу, то неожиданное направление атаки должно было дать Ланиру с Азраком возможность отхода.

Люк в коридор демпферного отсека открылся легко, и по наполняющему его протяжному скрежету сразу стало понятно, что идея, сложив радиаторы, избавиться от чужого корабля, потерпела неудачу. Оголовок перфоратора, торчавший из пола отсека сантиметров на двадцать, был закрыт чем-то вроде сегментной диафрагмы и окружен ледяным валиком – видимо, небольшая утечка все же имела место. Зато в коридоре никого не оказалось, и это давало надежду на то, что абордажники, кем бы они ни были, нападения с тыла не ожидают.

Оголовок диверсанты обошли на максимально возможном в узком коридоре расстоянии. Кто знает, какие неприятности приготовили незваным гостям штурмующие? Ожидать можно было чего угодно, вплоть до мин-ловушек. Ланир, держа оружие наготове, осматривал люки и двери, ведущие из коридора в другие помещения. Два люка носили явные следы вскрытия. Люк в потолке, крышка которого была помята и не задвинута до конца, как подсказывал имплантат, вел в электрощитовую. Дверь в левой стенке, на запорной рукоятке которой сохранились следы пыли, – в подреакторный переход. Абордажники были в щитовой, но потом вернулись и ушли под реактор. Почему именно так, а не наоборот, Ланир не знал. Он просто чувствовал это, а Азрак был с ним полностью согласен.

Врываясь в подреакторный коридор, Ланир удивился. Отсюда можно было выйти только к носовой группе баков, никаких проходов к обитаемым отсекам оттуда, судя по чертежам, не имелось. Однако штурмующие пошли именно сюда, и новые следы только подтверждали это. Мельчайшие царапины на скобах? Потертости на покрытых тончайшим слоем пыли поверхностях? Запах или даже не успевшие рассосаться завихрения в стоячем воздухе? Ланир не смог бы ответить. Он лишь знал, что выход отсюда только один, в переднем торце коридора, ведет он в отсек антенны циклотронного резонансного нагрева, и штурмующие ушли туда.