В семью побратимов
Как братья, в равенстве живут народы наши —
Их путь всегда один, на нем распутий нет!
Наш новый бригадный лагерь находится в урочище «Корыто», примерно в двух километрах от аэродрома. Сейчас он притих. В междурядьи молодого сосняка строем в две шеренги стоят минеры.
Мы с комиссаром Егоровым и начальником штаба Котельниковым идем вдоль строя от одного командира группы к другому.
— Николай Шаров! Группа готова?
— Готова.
— Вопросы есть?
— Нет.
— Николай Злотников! Группа готова?
— Готова.
— Вопросы есть?
— Нет.
— Людмила Крылова… Так до конца шеренги.
Проводить подрывников пришел и секретарь обкома Ямпольский. Он крепко жмет каждому руку, желает боевых успехов и благополучного возвращения в лес.
— Вот видите, хлопцы! — закончив обход, говорит он. — Даже обход строя сделать теперь не так просто. В ноябре прошлого года из леса шла одна группа Пети Лещенко. В январе этого года — две: Володи Мамасуева и Саши Старцева. А сегодня — шестнадцать групп. Добавьте подрывников отрядов Македонского и Кузнецова да диверсантов-подпольщиков, а их насчитываются десятки. Вот и выходит, что боевые успехи леса растут. Растут и наши партизаны. Вот вы — Федор Мазурец, Михаил Беляев, Иван Стрельников, Семен Курсеитов, Иван Сырьев, Александр Ломакин, вчера были рядовыми, сегодня ведете группы, а завтра поведете отряды. Да-да, товарищи! Это точно… Ну, друзья! Семь футов вам под килем!..
Отправив в рейд минеров-«железнодорожников», знакомимся с новым партизанским пополнением. У нас теперь много новичков. Их приводит в лес любовь к Родине и жгучая ненависть к оккупантам. Каждый из них знает подходы к вражеским военным объектам. В этом их сила, и мы используем ее все смелее и смелее.
Из четвертого отряда Котельников пригласил группу Николая Терновского — семь севастопольцев. За ними ждут разговора и другие группы.
— Терновский Николай Григорьевич, из города Фролово! — четко докладывает вожак группы, рослый молодой парень.
— Воевал?
— Воевал. Под Одессой, на Перекопе, в Севастополе, — с достоинством отвечает он.
— Всю оборону?
— С гаком. С херсонесским. И с подпольным.
— А что делать можешь? — вступает в разговор Петр Романович.
— Пленных из лагеря выручать. И мины закладывать.
— Вопросы и просьбы будут?
— Вопросов нет. Есть две просьбы. Прежде всего, всю нашу семерку не разъединять. Назначайте командира и политрука. К нам ребята еще пришвартуются. Нашей работой будете довольны.
— Согласны. А вторая просьба?
— Прошу переслать на Большую землю вот это письмо. Дома полтора года, наверное, считают пропавшим.
Беседуем с остальными. Григорий Саркисьян, Василии Зименко, Павел Лазарев, Самвел Асатуров, Абрам Ачкинадзе — люди разные по возрасту, по национальности, но их военные биографии одинаковы: все севастопольцы, все подпольщики. Последним из группы подходит широкоплечий геркулес с крупным добродушным лицом, чуть помеченным оспой.
— Андрей Плешаков. Родом из села Нижнетеплое, Луганской области.
Немногословен. Чувствуется: воевать будет по велению сердца.
С радостью принимаем всех в нашу партизанскую семью. Дело у них пойдет наверняка. Порукой тому — севастопольская закалка.
Перед обедом в лагерь явились Алексей Калашников и Александр Балацкий. Они привели восемнадцать человек. Вырвали, наконец, тех, с которыми вместе были в окопах Севастополя и за колючей проволокой фашистских лагерей.
В бригадный лагерь их не ввели — может, подпольный центр решит взять кого- нибудь в глубинную разведку, на работу среди военнопленных или во власовских формированиях. Таких либо вовсе не следует показывать партизанскому кругу, либо представить под вымышленными именами.
Идем к Бурульче. Настроение приподнятое — севастопольцам мы особенно рады. Восемь месяцев партизаны вели боевую перекличку с героями Севастополя. Дни и ночи радовались и тревожились, слушая боевое дыхание города, гром канонад, доносившийся в лес. Потом его пушки смолкли. Но Севастополь не покорился. В лес приходят вести о том, что и захваченный врагом город продолжает борьбу. Немало севастопольцев сражается с врагом и в партизанском лесу. Понятно, что когда в лес приходит живой участник Севастопольской обороны, то он роднее брата нам, ибо никто так не близок сердцу партизана, как герой-севастополец.
Вот и речка Бурульча, ее давно полюбившийся переливчатый говор, крутые лесистые берега, дикие скалы. А вот и они. Худые, бледные лица. У многих заметны рубцы ран: на лице, на шее, на руках. У двоих — следы тяжелых ожогов. Одежда самая разнообразная: рваные тельняшки, кителя и гимнастерки; полосатые рубища узников.
Знакомимся. Перед нами советские люди, для которых главное и единственное сейчас — борьба за Родину. Представляют они самые разные города, районы и разные национальности. Крайними в ряду стоят воронежцы Тихон Паринов и Андрей Арнаутов, затем симферопольцы Николай Максименко, Александр Пономарев, Николай Савин и Георгий Кравченко. Рядом с ними — Константин Цыбульский из Красноярска, Дмитрий Свинцов из Ростова, Константин Приходько из Краснодара, Тимофей Смагин из Тамбова. Киев представлен Тимофеем Полиенко, город Конаково — Евгением Кулагиным, Феодосия — Николаем Нициным, Карасубазар — Иваном Поповым. Из села Панино Ивановской области — Иван Панин, а из Зуи Крымской — Николай Агеев. Есть тут и из Грузии Константин Самхарадзе и грек Александр Черненко.
— Ну что ж! Вы тоже попросите не разъединять вас?
— Да, да! — дружно заговорили севастопольцы. — Вместе лучше действовать. Будем, как часть седьмой бригады морской пехоты, правда, без нашего командира Жидилова.
Ту же назначаем командиром группы Александра Балацкого, политруком Алексея Калашникова. Так родился новый, пока еще маленький, отряд партизан-севастопольцев. Отсюда, с берегов Бурульчи, начался его славный боевой путь.
Партизанский лес — это центр притяжения всех сил сопротивления, борющихся против оккупантов. Сюда идут патриоты, по каким-либо причинам не взятые в армию, идут воины, оставшиеся во вражеском тылу, прорвавшийся из окружения боец или командир, сбитый летчик, выплывший моряк, воинский разведчик, нуждающийся в помощи, военнопленный, бежавший из лагеря…
Лес служит островом спасения для подпольщиков, которым грозит провал, и для тех, кто не хочет стать рабом на службе у врагов Родины, для узников, бегущих из тюрем, для перебежчиков из вражеской армии.
В то же время семья побратимов, выросшая в лесу, — могучий источник боевой энергии для всех советских людей в тылу врага. Уже одним своим существованием, силой примера партизаны зовут к борьбе, поднимают дух непокоренности и свободолюбия. Силен партизанский лес и тем, что он связан с народом многими зримыми и незримыми нитями.
После обеда — новая встреча. Ямпольский поручил заняться молодыми подпольщиками, которые вместе с Григорием Гузием и Женей Островской пришли из Симферополя. Приглашаю их в уединенное место, знакомлюсь.
Тонкий, вытянувшийся паренек с бледным лицом и уверенным взглядом назвался Толей Косухиным. Симферополец. Ученик девятой школы. Отец — рабочий, мать — учительница. Вскоре после прихода фашистов создал подпольную группу. Потом объединились с группами Сени Кусакина, Бориса Хохлова, Васи Бабия, Лидии Трофименко и другими. Что успели сделать? Немало. Достали радиоприемник. Выкрали шрифты, есть типография. Печатаются листовки «Вести с Родины». Ведется широкая устная агитация, разведка, вредительство. Митя Скляров трижды вывел из строя мельничный дизель. Толя Басе и Зова Енджеяк в немецкой мастерской бьют коленчатые валы и раскомплектовывают детали мотоциклов. Они же привели в негодность ценнейший станок, шлифовавший шейки коленчатых валов. Вася Бабий устраивает диверсии на железной дороге…
— Что думаете делать дальше? — спрашиваю Толю.
— Готовим крупную диверсию! — в голосе Толи звучат нотки ребячьей хвастливости.
— Какую диверсию?
— Мост через водосточную канаву на улице Карла Маркса знаете?
— Знаю.
— Подорвем этот мост. Немецкие машины скопятся, а мы вызовем советских летчиков, и они разбомбят.
— Да-а… А как у вас с конспирацией?
— Порядок!
— Сколько людей в организации?
— Почти полсотни.
— И все они знают друг друга в лицо?
— Знают.
— Да, порядок, ничего не скажешь…
Второй юный гость — светловолосый, невысокого роста крепыш. Элизе Вильгельмович Стауэр.
— О, немец! — восклицаю, не скрывая радости.
— Нет, — резко обрывает он мою радость. Лицо его стало суровым. — Немцем я никогда не был и быть не хочу. Хотя, как комсомолец, я за дружбу народов, но к немцам симпатии не испытываю.
Элик — латыш, ученик той же 9-й симферопольской школы. Отец, Вильгельм Стауэр, — московский рабочий. Был комиссаром батальона Чапаевской дивизии, потом студентом Крымского пединститута. Женился на студентке того же института Екатерине Поляк. Имя Элизе студенты дали своему сыну в честь героя Парижской коммуны Элизе Реклю. В молодежном подполье Элик с первых дней его возникновения. В лес взят Григорием Гузием, чтобы служить постоянным связным от организации Косухина — Хохлова.
— А дороги предгорья и леса хорошо знаешь?
— Первый раз прошел по ним. Старался запомнить, но, признаться, ночью трудно…
Картина знакомая, не раз уже вызывавшая серьезные раздумья и тревоги. Желание бороться за Родину огромно, воля крепка, а опыта никакого. Даже книг о подпольщиках старого времени и гражданской войны до обидного мало. Кого ни спросишь — не читал, не знает. А враг сильный, опытный, коварный.
Передаю Толе листовку с описанием геройских дел краснодонцев. Советую перестроить организацию по опыту «Молодой гвардии». Ломаем головы над тонкостями конспирации. Потом зовем Григория Гузия. Тот приносит мины — разбираем и собираем их, помогаем ребятам изучить основные принципы действия. Под конец берем карту и придирчиво гоняем Элика и Толю по ее квадратам и линиям. А перед их возвращением в город редактор газеты Евгений Степанов вручает им походную типографию — набор шрифтов и портативный станок. Тут же обучает печатанию.
Стою в стороне и наблюдаю, какой ребяческой радостью горят глаза молодых подпольщиков.
За этим уроком застает нас Александр Ломакин, командир группы минеров.
— Немцы! — кричит он.
С другой стороны подбегает вестовой — словак Александр Тира. Он тоже встревожен.
— Товарищ начальник бригады! На лесе немцы.
— Где? Сколько их?
Тут они, — показывает он в сторону шамулинского дровяного склада. — Одиннадцать повозок.
— Быстра к Федоренко;— говорю словаку, — пусть поднимет отряд.
— Я уже был на отряде, — вновь козыряет словак. Подбегает Федоренко. Его отряд к бою готов.
— Веди! Но имей в виду: это, вероятно, разведка.
Мы приводим в боевую готовность остальные отряды и посылаем во все стороны дополнительные дозоры: не появились ли гитлеровцы и в других секторах.
— А не ложная ли у нас тревога? — говорит вдруг Котельников. — Какой-нибудь интендантишко остался без дров, послал десяток повозок в лес, а мы…
— А мы уже так зазнались, — перебиваю его, — что обоз в одиннадцать повозок, двадцать две лошади со взводом солдат считаем пустяком.
— А почему ты думаешь, что это разведка? — спрашивает Петр Романович.
— Потому что дивизия десять дней обыскивала все районы зуйских и ангарских лесов. Партизан не нашла. И Енекке было доложено, что нас тут нет. Но немецкое командование ежедневно получает и другие доклады: там взрыв, там засада, там листовки, и над лесом по-прежнему кружат самолеты. Дураку ясно: партизаны живут и действуют. Надо вновь искать. Вот и разведывают. А дров немцы могли набрать в течение тех десяти дней, когда в лесу хозяйничали восемь тысяч карателей.
Наш разговор прерывает стрельба: отряд Федоренка завязал бой.
Спустя полчаса все стихает. Появляется Федоренко. Задание выполнено. Обоз разбит. Румынский взвод разгромлен. Пятеро солдат взято в плен. Один убежал верхом. Остальные убиты. Взяты трофеи: оружие, одиннадцать лошадей…
— Молодцы! — жмем Федору руку.
— Николай Дмитриевич! — говорит секретарь обкома, — а что, если пленных отпустить? Поговори с ними, пусть идут с миром. Они лучше контрразведки донесут.
Поручаю Котельникову устроить своеобразную «демонстрацию» партизанских сил, а сам беру переводчика Володю Черного и вместе с Федоренко иду к пленным.
Вокруг румын — партизаны. Одному из пленных медсестра Фира перевязывает на ноге рану.
— Вот видите! — толкует вражеским солдатам Вася Воробейник. — Еще полтора десятка румынских голов сложено. А кому из вас нужна наша советская земля?
Румыны молчат. Усаживаю их в круг, сажусь и сам рядом.
О положении дел на фронтах румыны имеют весьма смутное представление. Они опасаются, что война затянется, и румынские солдаты все погибнут. Ругают Гитлера и Антонеску.
С картой в руках пытаюсь растолковать пленникам: вот тут Волга, тут были вы с немцами зимой, а вот где Днепр. На восемьсот — тысячу километров назад отброшена немецкая армия. Под Курском и Орлом гитлеровцам устроен второй Сталинград. Красная Армия уже подошла к Крыму.
Переводчик Володя даже вспотел, но румыны явно безразличны.
— Вы — оккупанты! Вместе с немецкими фашистами вы принесли нам войну. Миллионы смертей, разорения. Ограбления. А партизаны — это народные мстители. Вы понимаете, что это означает?!
Тут врывается Георгий Свиридов, командир группы.
— Товарищ командир соединения! — делает он ложный доклад. — Докладывает комбриг девятой. Все десять отрядов моей бригады к походу готовы.
— Выступайте, — отпускаю Свиридова. Вижу, что наша «демонстрация» сил тоже проходит мимо румын. Сейчас им не до наблюдений. Они что-то говорят — быстро, взволнованно.
— Просят пощады, — переводит Володя.
Продолжаю:
— Есть, правда, и другой выход. Отпустить вас с миром. Партизаны так поступают, когда в солдатах вражеской армии видят друзей.
Румыны кивают головами и, размазывая по щекам слезы, робко улыбаются:
— Ла партисан, ла румын — товарищи.
— Партизаны и румыны — друзья! — переводит Володя.
Ну, ладно, поверим вам. Отпустим. А вы расскажите солдатам правду: что видели и что слышали в лесу. Это будет ваш вклад.
Румыны, конечно, согласны. Но я предупреждаю их:
— Только чтоб честно! Если обманете, тогда за вероломство поплатитесь.
Получаем новые заверения.
Садимся за накрытый стол — разостланную палатку. Наливаю ефрейтору спирту. Тот отрицательно мотает головой.
— Боится, — высказывает догадку Федоренко. — Думает, что отраву даем. Вам самому бы надо выпить. Но вы же непьющий, — смеется Федор. — Дайте мне.
Федор взял кружку.
— Смотри! Вот так у нас пьют за дружбу.
После Федора румыны стали пить. Сразу повеселев, они закусывают. Но ефрейтор продолжает отказываться. Выясняем — он крепких напитков не пьет. Пришлось подавать вино.
— Передайте солдатам, — говорим в заключение румынам, — чтоб не стреляли в партизан. Ведь никакой командир не уследит, куда стреляет солдат: в цель или в небо. А партизаны заметят, что пули свистят в небе, и тоже не будут бить румын.
Тут вновь появляется Котельников. Он тоже с ложным докладом.
— Товарищ командир соединения! — едва сдерживает он улыбку. — Еще две бригады донесли о готовности. Прикажете выступать?
— Да, пусть выступают.
Встаем из-за стола.
— Кто их выведет на дорогу? — спрашиваю Котельникова.
— Я поведу! И я! — вызываются бойцы. Заметив активность партизан и, видно, поняв ее по-своему, румыны вновь дрожат от страха.
— Выведи их сам, — говорю Котельникову. — Видишь, как они задрожали. Думают, что партизаны ослушаются и учинят расправу.
Взяв с собою политрука Клемпарского и бойца Бровко, он повел пленников.
Вернувшись, провожатые рассказали о заключительном эпизоде этой встречи. Румын вывели к опушке. Указали дорогу. Зашагали они как-то вяло, будто на ногах тяжелые гири. Потом и вовсе остановились. Постояли, боязливо озираясь, потом вдруг повернулись все разом и — бегом к партизанам. Подбежали и давай обнимать да целовать их.
— До последнего момента, — говорит Кузьмич, — они не верили в то, что мы их не расстреляем. Видно, здорово начинены их солдатские головы геббельсовской брехней о «лесных бандитах».
— Но теперь в них наверняка посветлело, — вставляет слово Клемпарский. — Особенно у моего глазастого.
— А почему ты считаешь его своим? — интересуется Егоров. — У тебя что, в Румынии кумовья есть?
— Кумовья не кумовья, а знакомый теперь есть, — улыбается он. — В бою познакомились.
Заметив, что его слова вызвали интерес, Клемпарский рассказывает подробности.
С момента встречи в бою и до расставания у него с глазастым были персональные взаимоотношения. Клемпарский выстрелил в него, но промазал. Тот успел спрыгнуть с повозки, залег и стал стрелять. Но не попал и он в политрука. Потом, когда румыны побежали, а наши бросились наперерез, подшефный Клемпарского опять подвернулся ему под руку. Партизан догнал его, схватил за шиворот, а тот наотмашь кулаком да за пистолет. Подоспел Николай Сорока. В партизанском лагере румын узнал того, с кем бился, и все время подозрительно поглядывал на политрука. Это он отказался от спирта. А вино для него нашлось как раз у Клемпарского. Пришлось политруку угощать вином того, с кем полчаса назад дрался. Румын выпил, но поверить в искренность угощения не мог. Боязнь не покидала его и при расставании на опушке. И, лишь прошагав вместе с солдатами с сотню метров, убедился: стрелять не будут, и первый бросился в объятия.
— Потом выхватил вот эту авторучку, — завершает политрук рассказ, — и протянул мне в подарок. А сам плачет от радости, смеется и что-то говорит благодарно так, но непонятно.
Мирное обхождение с пленными вызвало разноречивую оценку среди бойцов. Одни одобряли, другие беззлобно ворчали. Особенно после того, как поздним вечером произошла еще одна встреча с румынами.
Лес и горы потонули в плотной тьме, когда бригада построилась, чтобы перейти в тиркенский лес, к продовольственным базам. Ждем связных, ушедших снять заставы. Нет с нами и отряда Федоренко, который послан уничтожить повозки разбитого днем обоза.
В лесу тихо-тихо. Лишь где-то ухает филин, позвякивают котелки да ведра и ворчат нетерпеливые партизаны.
Вдруг: та-та-та! — в стороне, куда ушел Федоренко, резко стучит пулемет. Вслед за ним вспыхивает перестрелка.
Выбегаем на опушку. Место боя берем в «подкову», но бой угасает так же мгновенно, как и вспыхнул. Выясняется: у повозок встретились партизаны и румыны. В темноте сошлись вплотную, по разговорам опознали, что не свои, вступили в перестрелку и тут же разбежались в разные стороны, не причинив урона ни одной из сторон…
Утром мы расположились на вершине горы Седло.
Завтракаем. Говорим о самолетах — не придется ли к вечеру вновь шагать на аэродром. Потом разговор возвращается к румынам.
— Петр Романович, — говорю секретарю обкома. — Ты слышал вчера, что говорили в колонне?
— Слышал, — спокойно отвечает он. — Накидали нам ребята черных шаров. Но спешить с выводами не будем. Думаю, что румыны не умолчат, расскажут о спасении. И станут скрытыми побратимами.
— Вообще-то румыны-побратимы у нас уже есть, — вспоминаю я о том офицере, который предупреждал нас о сентябрьском походе немцев в лес. Петр Романович живо интересуется: кто он, где служит, что может сделать для нас? Исчерпывающие ответы он получает не на все вопросы. Румынский офицер связался с нами недавно. Личной встречи с ним не было. Петр Смирнов и Георгий Калашников, ходившие на связь с ним, сейчас в рейде. Придут — пригласим румына в лес.
— А дублеры-ходоки к нему есть?
— Есть.
— Давайте ускорим эту встречу, — настаивает Петр Романович.
Зову разведчика Войтеха Якобчика. Он моментально является. Как всегда выбрит, опрятно одет, в хорошем боевом настроении. Бойко рапортует и приветствует.
— Белла, как живешь? — обращаюсь к словацкому другу, усаживая его рядом.
— Добре. Ако повсегда, на все сто.
— Скажи, ты сам встречался с тем румынским офицером, который предупредил нас о походе немецкой дивизии в лес?
— Встречався, — отвечает Белла. — Вин приходив на Феодосийску, тридцать, и передав ти висти.
— А вы условились о пароле и местах последующих встреч?
— Ни, не умовились. Я ему понукав, ако по-вашему, предложував, але вин сказав, що сам буде приходювать.
— Напрасно, — сожалеем мы.
— Ато вин надо, то я знайду его.
— Как же ты его найдешь? — спрашивает Петр Романович.
— Ако вин найшов менэ, тако я найду его.
Слушаем план действий Беллы.
Хозяйка его квартиры пойдет на Феодосийскую, тридцать, к Александру Скрипниченко. Тот найдет подпольщика Владимира Филатова, который укажет адрес румынского офицера.
Предупредив Беллу о необходимости быть осторожным, чтобы не навредить румынскому офицеру, поручаем организовать встречу.
Через три дня мы получили сообщение Беллы о времени и месте встречи, и вот мы с Петром Романовичем на явке.
…Ночь. Лес тихо шумит. Мы с группой Григория Костюка на лесной опушке близ урочища Ой-Яул. Костра не разжигаем. Холодно. Прохаживаемся, все чаще поглядываем на стрелки часов. Как медленно движется время! Наконец наступают назначенные двадцать три часа. На лесной дороге приглушенно урчит автомобильный мотор. Костюк идет на место встречи и возвращается оттуда с Беллой.
— Прицестовали,— вполголоса говорит словак. Идем к криничке и там на поляне, залитой мягким лунным светом, встречаем румына. Он высок и широкоплеч, в офицерской шинели, туго обтянувшей полную фигуру.
Здрастуйтэ! — с сильным акцентом говорит он, протягивая руку. — Я Михайлеску Михаил Васильевич.
Жмем поочередно большую сильную руку, представляемся.
— С коммунистическим приветом, — восторженно басит Михайлеску. — Я член коммунистической партии Румынии…
Мы не спеша шагаем по лесной поляне, оцепленной партизанами, и слушаем рассказ румынского побратима.
Сын квалифицированного рабочего керамического производства города Бузеу, Михаил Михайлеску обучался одновременно в двух школах. Общее и техническое образование получил в гимназии и политехническом институте, а политическую закалку дала нелегальная литература и подпольная работа. Вместе со своим товарищем бессарабским комсомольцем Иваном Сухолиткой почти каждое воскресенье ходил к старому коммунисту-подпольщику Бене. В 1936 году вступил в партийную организацию социалистов железнодорожного узла Бузеу. Началась революционная работа — первомайские демонстрации, пропагандистские кружки, агитационные выступления. Вскоре был арестован друг — коммунист Миша. Потом — еще трое. Но работа продолжалась. На первомайской демонстрации в 1939 году был арестован и сам. На последнем курсе института попал в тюрьму. Из тюрьмы через год отправили в армию.
Новая арена антифашистской борьбы — казармы и конспиративные собрания в городах Аюд и Ботошани. И снова один за другим — три ареста. Последний совпал с нападением Гитлера на Советский Союз. Выпущенного из тюремного карцера Михайлеску отправили в свою часть, в Черновцы. «Искал» Черновцы два месяца. Примерно так, как Швейк искал Будейовицы. С помощью конвойных догнал свой штаб в районе Вознесенска.
В частях румынской армии было брожение. Солдаты чувствовали себя обманутыми. Им говорили: завоюете земли до Днестра и все. Завоевали. Хватит. Дальше в глубь Советского Союза лезть незачем.
Но прилетел Антонеску. Поднял шум. Составили списки лучших солдат. Им нарезаются земельные участки в Молдавии и Северной Буковине. По шесть гектаров каждому. Из Румынии машинами доставили подарки: ром, фонарики, мыло, зубную пасту. Зашумели газеты и радио о встречах в штабах. Передавались речи. А в казармах шли аресты, порки, зачитывались строгие приказы. Погнали дальше.
Лето 1942 года. Симферополь. Турецкая, восемь. Хозяйка квартиры Тася одевается с шиком. Ее общество — пьяные офицеры. Прислужничает оккупантам, доносит на коммунистов, евреев, партизан. Она хвастает перед новым постояльцем — офицером Михайлеску: сдала в СД еще одного патриота, Чернякова. Его вывезли в лагерь в Биюк и там расстреляли. Плохо, что не взяли и его жену Марию. Но она соберет дополнительные материалы, и Марию упекут.
Но не успела. Мария укрылась на Греческой, двенадцать. Там постояльцем — румынский капитан Михайеску, друг Михаила Васильевича. Он помог Марии сесть в румынский поезд и уехать на Украину, в Березовку. Так свершилось первое доброе дело коммуниста Михайлеску в оккупированном Симферополе.
Решил сменить квартиру. Общество предательницы не устраивало. Квартирмейстер старшина Иван Дункевич — единомышленник, антифашист. Он и переселил его на Греческую, к советской патриотке.
Елена, так звали новую квартирную хозяйку, встретила неприветливо. Ненависти к оккупантам она не скрывала. Открыто ругала немцев и румын. Муж в Красной Армии. На руках трехлетняя дочурка. На немцев Елена не работает. Живет впроголодь, продает вещи. Была арестована. Выручил знакомый, работающий вольнонаемным шофером в хозчасти румынского штаба.
Однажды за Еленой пришел полицейский. Михайлеску выгнал его. Хозяйка по- иному стала смотреть на нового постояльца. Потом она попросила пропуск и бензин для знакомого шофера Саши. Он поедет в Алушту по личным делам. Михайлеску достал и пропуск, и бензин. Просьбы стали повторяться. Отказов не было.
Потом появился и сам шофер — Саша Либесток. Оказалось, что они были знакомы. Саша работал в хозчасти того же корпуса, где служил Михайлеску. Саше нужен был пропуск на имя цивильного немца Бермана, которому надо съездить в Алушту.
Пропуск был добыт. Но Михайлеску захотел встретиться с Берманом. Елена и Саша привели Бермана. Чутье румынского коммуниста не обмануло. Берман — еврей. Пропуск в Алушту — это акт спасения: в пути Берман должен был свернуть в лес, к партизанам.
Сказано это было откровенно. И Михайлеску не отказался помочь. Так в деле и открылись друг другу. Работа оживилась. Михайлеску стал снабжать подпольщика Либестока пропусками, тот познакомил румынского офицера с Петром Смирновым и Георгием Калашниковым, а они связали коммуниста Михайлеску с партизанским лесом и с подпольным центром.
Боевое содружество родилось.
— Как вы добываете разведывательные сведения? — спрашивает гостя Петр Романович. — Насколько они достоверны? Серьезно ли продумана ваша работа?
— О! — отвечает Михайлеску. — Каждое слово и каждая цифра полностью точные.
Дело в том, что у немцев в Симферополе есть бюро переводов. Приказы пишутся на немецком языке и поступают начальнику бюро майору Щербицкому. Щербицкий — поляк, коммунист, ярый антифашист. Прежде чем сдать приказ переводчикам, он читает его сам, запоминает и все важное передает Михаилу Михайлеску. Кроме того, Михайлеску обладает еще одной богатой возможностью. Он — хороший чертежник. Штабисты корпуса часто привлекают его к нанесению экспозиции на карты и к черчению схем. Здесь ему тоже открывается доступ к секретным документам.
— О подготовке похода дивизии карателей в лес, — говорит Михайлеску, — я желал передать лесу прежде, чем приказ поступиль до штаб корпуса. Да получилась задержка. Петр и Жора были на разведке. Послать до лесу стало нет кого. Я сказал Саше Либестоку, и он найшол другой ход до лесу.
— Через Филатова и словака? — уточняю я.
— Да.
— Михаил Васильевич, а какое ваше мнение о словацких солдатах?
Вопрос о настроениях словаков не затрудняет румынского офицера. О них он самого хорошего мнения. В подтверждение рассказывает такой случай.
Подпольщица Тамара Щеглова сообщила о беде. Ее муж — Щеглов и напарник мужа — Либесток, ушедшие с минами и листовками в Сарабуз к румынским антифашистам, были схвачены жандармами и, уличенные в антифашистской деятельности, отправлены в Джанкойский лагерь СД. Это — гибель.
Тамара подсказала и план спасения: в Симферополе, на улице Гоголя, напротив лагеря военнопленных, стоит словацкое подразделение. Если попросить словаков…
Михайлеску немедленно едет к ним. Просьба, с которой румынский офицер обращается к словацкому офицеру, абсолютно откровенна: два русских парня попали под расстрел, их надо выручить. Ни расспрашивать, ни раздумывать словацкий офицер не стал, а сразу написал записку к другому словацкому офицеру, служащему в штабе словацкой «Рыхла дивизии». Тот, прочитав записку и выслушав Михайлеску, тоже не колебался, написал в Джанкой старшине-австрийцу два слова: выслушай и помоги. Австриец без обиняков спросил:
— Требование можете сделать?
Вечером того же дня Михайлеску привез ему требование: штаб 30-го Горнострелкового Румынского корпуса просит передать русских военнопленных Щеглова и Либестока в распоряжение штаба корпуса для работы в ремонтных мастерских. Бумажка отпечатана по всей форме — на официальном бланке, с печатью, исходящим номером, подписи, правда, подделаны, но какое до этого дело австрийцу?
Два часа спустя Щеглов и Либесток были уже в тайниках Симферопольского подполья… Затем оба пришли в лес, стали партизанами.
В разговорах незаметно проходит время. Близится полночь.
…Поляна вся исхожена. Ночь наполовину укорочена. А говорить еще хочется. Встреча волнует и радует.
— Друзья! — останавливает нас Петр Романович. — А кто тут хозяин?
— Партизаны, — отвечаю ему.
— А где же партизанское гостеприимство?
С помощью ординарцев и Беллы мы быстро разжигаем костер и садимся за партизанский стол. Едим лепешки, копченую рыбу, брынзу. И продолжаем разговор.
— Михаил Васильевич! — обращается к гостю Петр Романович. — Какие у вас есть просьбы? Чем вам помочь?
— Присылайте ла румын листовки. Давайте их много-много.
— Листовки у нас на русском языке. Их румыны не прочтут.
— Не вашно, не вашно, — говорит Михайлеску. — Румын понимает правду и по- русскому. Ви давайте много.
— Хорошо, — обещает Петр Романович. — Будут листовки у вас. А еще чем помочь?
— Давайте нам мины.
— А вы готовы к диверсионной работе? — справляюсь я. — Минеры у вас есть? Место хранения мин подготовлено?
Все, оказывается, подготовлено.
Обещаем дать румынам и подрывную технику.
— Охотников на подпольную работу становится много, — утверждает
Михайлеску. — Настроения солдат с каждым днем меняются. Каждая победа Красной Армии обязывает солдата думать. И он думает.
— А как там наши крестники? — вспоминаю об отпущенных пленных румынах. Рассказываю, как было. Но Михайлеску прерывает. Оказывается, он в курсе дела.
— Ви сделали большую работу. Солдаты, какие прибегали от лесу, расказуют: ла румын, ла партисан — товарищи. Командир батальона узнал и уставил солдат наперед строю. Приказаль, штоб они сказали, што партисан плохо делал. А солдаты говорили как было. Немцы посадили солдат. Батальон перевели в степную часть Крыма. Дальше од лесу. А командир батальона росжалуван.
Мы переглядываемся.
— Значит, батальон противника из строя выведен!
— Без одного выстрела! — добавляет Михайлеску. — И над а считать больше. О добром поступке партисан знают и в других частей румынской армии. И там солдаты говорят: ла партисан и ла румын — товарищ. Два румынских полка убрали од леса.
Ясный полумесяц весело посматривает на нашу поляну уже с большой высоты небосклона. О времени расставания напоминает и подошедший Белла.
— Товарищи приятели, — говорит он, вновь подсаживаясь на корточки к костру. — Пробачте, але надо кончать встречание. Нам уже треба на город.
Да. Час ночи. И не заметили, как проговорили два часа.
Провожаем гостей к машине. Оказывается, они приехали на советской «эмке». Крепко жмем им руки.
— До свидания, дорогие друзья!
— До свидания! Просимо передавать привет усем партизанам, — говорит Михайлеску, садясь за руль.
Шлем привет и мы: побратиму-поляку Щербицкому и Владимиру Филатову, Александру Скрипниченко и другим соратникам по подполью. На прощание напутствуем:
— Глядите, друзья, в оба! Не забывайте: вы — глаза и уши советского фронта в немецко-румынских штабах. Оступиться не имеете права. Слышите! Будьте осмотрительны!
— Цэ мы не забуваемо, — отвечает Белла. — Мы не пошиты лыком.
— Будет порядок! — смеется Михайлеску.
Он посылает рукой прощальное приветствие. Вырулив на дорогу, машина скрывается за поворотом.
Шел октябрь. Все новые и новые радостные вести поступали с Большой земли. Красная Армия наносила по врагу удары — один сокрушительнее другого. Все ярче разгоралась и партизанская война в тылу врага. Духом побед Красной Армии были наполнены радиопередачи, газеты, листовки, беседы агитаторов. Он, этот дух, как выразился Михайлеску, заставлял солдата думать, и в партизанском лесу все чаще происходили радостные встречи с этими думающими…
Первого октября появился словак Белла.
— Доложую, — лихо козыряет он. — Эм-эм повернулся на Симферополь успешно. А я повернулся на лес вместе с новыми словацкими партизанами.
— Где они? Сколько их?
— Коло нашего шатра. Четыре их.
— Веди их сюда.
И вот четверка словацких парней перед нами: «Приймить до партизанского табору!»
Начальник штаба бригады Котельников, раскрыв тетрадь приказов, просит новичков сказать имена, и словаки называют себя:
— Ладислав Ульбрик.
— Франтишек Бабиц.
— Франтишек Сврчек.
— Ян Новак.
Двенадцатого октября к часовому партизанской заставы подошел мальчик лет двенадцати. Шапка-ушанка, ватник, брюки и ботинки — все на нем непомерно велико. Худое личико не по летам серьезно. Спрашивает «командира партизан» и, когда его привели к политруку Клемпарскому, по всей форме докладывает:
— Товарищ командир! Привел партизан.
— Каких-таких партизан?
— Словацких.
— Хочешь сказать — солдат словацких привел?
— Нет, они партизаны. Мы уже били немцев и полицаев!
Парень во всю прыть побежал за своими словацкими партизанами, привел их на заставу, а через час сержант Ланчарич Антон и сержант Хоцина Иозеф уже были у нас, в лагере. Те же мягкие, певучие голоса и та же просьба: «Приймить до партизанского табору».
Только на этот раз просьба с дополнением: «заберите пленных». Когда фашисты пытались словаков арестовать в селе Баланово, они дали бой и захватили в плен немца и двух полицейских.
Мы хвалим их за боевитость, а они не без гордости поясняют: бой в Баланово — это малая крупица антифашистской борьбы. Зовем Клемента Медо и Войтеха Якобчика. Словаки горячо обнимаются с новичками, и те, дополняя друг друга, рассказывают нам свою историю.
Чтоб не попасть в штрафбат, Ланчарич и Хоцина при отступлении в район Сухой Цицы сбежали. Произошло это в сентябре 1942 года. С тех пор друзья колесили по немецким тылам, часто меняли документы и адреса. Где только не побывали! Перекоп не прошли. Арест. Тюрьма. Побег. И опять рейд: Мамак, Ивановка, Петровка, Фриденталь, Розенталь, Нейзац, Барабановка, Баланово. Сержанты выдавали себя то за квартирмейстеров, то за конюхов, ищущих сбежавших лошадей, то за отпускников, возвращающихся в свою часть. Так и попали к нам.
18 октября была очередная встреча с майором Серго. Беру группу Саши Ломакина и ухожу на место явки — к разбитому трактору.
Со мною Василий Иванович (Иван Андреевич Козлов) и Григорий Гузий. В числе прочих дел будем говорить с Серго о постоянном представителе подпольного центра, который скоро появится в городе. Будет единое руководство. Нужен известный контакт.
Проходим три поляны, пересекаем дорогу. И вдруг Григорий встревоженно говорит:
— Свежие следы машины!
Всматриваемся. Да, на дороге отчетливо видны следы автомобильных шин. Вот они свернули в глубь лесного массива. Кто пожаловал? Зачем?
Сворачиваем в сторону. Разделяемся на три группы: Саша Ломакин с двумя бойцами идет к месту явки и там будет ждать Серго. Он предупредит его о неизвестной машине и поведет на новое место встречи. Федор Мазурец с Арсентием Бровко отправляются в разведку по следам машины. Мы идем на новое место встречи с Серго. Минут через десять- пятнадцать появляется Бровко.
— Нашел! — не успев отдышаться, докладывает он. — Громадна нимецька машина схована в терновнике.
— Кто на ней?
— Нэмае никого.
Идем к загадочному автомобилю.
В зарослях кустарника грузовик почти не виден. Машина иностранной марки. В кузове две бочки с горючим. На выступах рамы и в щелях толстым слоем лежит пыль дорог. Видно, издалека прикатила.
Вблизи — никого. Мы снимаем распределитель зажигания и уходим на свое место. А у машины выставляем секрет — Арсентия Бровко и Ваню Швецова.
Часа через два, когда наша встреча с Серго уже подходила к концу, снова появляется Арсентий.
— Зустрилыся! — весело докладывает он. — Приихали словаки.
Обрадованные, мы прощаемся с Серго и спешим на Уч-Алан. У машины оживленный разговор. Иван Швецов, стоя в кругу словацких солдат, видно, не успевает отвечать на вопросы.
— Виктор Хренко жив?
— Живой. Отдыхает.
— А Войтех Якобчик?
— И Войтех живой.
Шестеро молодых словацких парней приехали в лес партизанить. Они сделали так, как советовала листовка с обращением к братьям-словакам. Солдаты подают нам эту листовку.
В семье побратимов появляются новые имена: Александр Пухер, Ян Фус, Антон Ващина, Феру Бабиц, Ян Сегеч, Юрай Кленчик.
— Благополучно доехали? — спрашиваем словаков, когда те чуть поостыли. — Или с боями пробивались?
— Благополучно, — наперебой отвечают они.
В этот же день в дневнике командира отряда Федора Федоренко появилась новая запись:
«18.10.43. Ко мне в отряд прибыла новая группа словацких солдат. Их шесть человек. Ребята молодые, 1920–1921 года рождения, все грамотные — окончили 9—10 классов. Жаль, что из-за нелетной погоды у нас плохи дела с продовольствием. Сидим на конине. Словаки тоже едят конину, но духом не падают».
А через несколько дней еще одна запись:
«23.10.43. В отряд прибыли еще три словацких солдата: Сврчек Ян, Замечник Ян, Дионис Слобода. Они с винтовками. Рассказывают, что три дня ходили по лесу, искали нас. Несколько раз выходили обратно в прилесные села и там расспрашивали о партизанах. Однажды встретили своих словацких офицеров. Те спросили: „Хлопцы, вы не в партизаны ли собрались?“ Солдаты ответили: „Да!“ Офицеры сказали: „Правильно!“».