«Если рассматривать человеческое бытие в условиях нынешних реалий, помня об отчужденности, одиночестве, беспомощности индивида, было бы логичным предположить, что он не сумеет справиться с таким давлением и будет просто уничтожен. В действительности же большинству людей удается этого избежать, но спасение достигается ценой уродования собственной личности. Люди замещают отчуждение житейской обыденностью, приспособленчеством, стремлением к власти, престижем, деньгами, служением тому или иному разделяемому с другими индивидами религиозному культу, стоическим самоистязанием или вызывающей самовлюбленностью». Иначе говоря, на место сакрального личность готова ставить любые суррогаты, имеющие для нее определенную нуминозную силу. Впрочем, как тут отличить «подлинное сакральное» от мнимого? Где граница, что считать путеводной звездой всего человечества и каждого индивида? Трудно вообразить, что в век атомной энергетики, всеобщей доступности информации и открытости границ люди продолжают поклоняться талисманам и идолам, но это лишь возвращает нас к важному свойству сакрального – его иерархичности. В первобытном обществе разница между индивидами не была столь проявлена, а потому общество могло быть сцементировано едиными представлениями о сакральном. Позже, когда общество расслаивается, такой же процесс переживает культура. «Низовая» народная культура долго хранит традиционные ценности и представления, в то время как культура элит не только усложняется, но и строит себя на противопоставлении «низу». Наконец, в современном постиндустриальном обществе, где каждый сам себе идеолог, все имеют возможность строить собственную культуру, используя осколки уже существующих, в той или иной степени дополняя ее конструктами собственного производства. Если человек использует уже готовый цельный комплекс сакрального, то, скорее всего, он принадлежит к одной из традиционных культур, продолжающих существовать в рамках нынешней большой «горячей цивилизации». Ранее мы говорили, что культура – это всегда «холодная культура», а «горячую» следует рассматривать как виртуальное поле взаимодействия многих культур, некое «облако тегов», где какие-то символы доминируют, но не господствуют в полной мере, оставляя место альтернативным вариантам ответов на вызовы. Чем больше своих конструктов в индивидуальном духовном комплексе, чем активнее творческий подход к сакральному, тем очевиднее перед нами человек свободный, но потому и обреченный на недопонимание. Ведь понимание сакрального (= сакрализованное) призвано играть интегративную роль.

Будучи предоставлен сам себе, делая личный выбор сакрального «для себя», современный человек все чаще обращает взор к опыту «духовного андерграунда» – архаичным, архетипичным носителям нуминозности. Происходит очищение восприятия сакрального от исторически нанесенных слоев. Нуминозный опыт возвращается к своему истоку, становясь чисто психическим феноменом, как это было в первобытную эпоху, когда культура, надстраивалась непосредственно на базисную бессознательную основу. Если мы и можем говорить о какой-то общечеловечности, то она располагается именно на этом глубинном уровне и на идеологии, вытекающей непосредственно из психических довербальных структур, которые в первобытную эпоху позволяли людям разных континентов поклоняться одним и тем же символам и создавать очень схожие обрядовые практики. Если человечеству суждено прийти к единой культуре, то, вероятно, на этих довербальных основаниях.

История, рассмотренная с точки зрения сакрального, есть линейный процесс переструктуризации «духа» – распадение культур, измельчания масштабов сакрального, уход его во все более малые социальные образования вплоть до атомизации. Еще ниже – только шизофрения, то есть расщепление сознания. Увеличение количества психически больных, прежде всего шизофреников в условиях современной цивилизации может свидетельствовать, что предел десакрализации достигнут. Если традиционная культура отличается повышенной семиотичностью, удерживая членов общества в рамках строго определенной системы норм, то сегодняшнее состояние культуры предоставляет индивиду часто больше свободы, чем он нуждается. Поэтому сегодняшняя личность, если она обладает историческим бытием, то есть не живет на периферии истории, где сохраняются остатки «холодной» культуры и традиционной идеологии, вынуждена создавать (как правило, бессознательно) в той или иной степени оформленную личную религию.

Индивидуальный нуминозный опыт мы получаем, когда «наиболее глубоко производят впечатления определенные воздействия внешней среды», которые В. Эфроимсон называет импрессингами. Как полагал А. Маслоу, «у каждого индивида своя собственная религия, развиваемая в соответствии с его собственным озарением, которое открывает его личные мифы, символы и ритуалы, не имеющие значения ни для кого другого», причем наиболее развитой религией обладают личности, испытывающие «высшие переживания» – мистические озарения, радость творчества, просто усиленное эмоциональное восприятие мира, иначе говоря – те, кто обладают повышенной тягой к сакральному (известна и склонность к религиозности у интеллигенции). Э. Фромм указывал на возрождение в индивидуальных религиях элементов первобытных взглядов – культа предков, тотемизма, фетишизма и т. п. «Мы должны, – пишет Э. Фромм, – интерпретировать невроз как индивидуализированную форму религии, более конкретно – как регрессию к примитивным формам религии…». Интересно, что, чем более индивидуалистична психология личности, тем более у нее выражена тяга к добротным вещам как таким, что создают иллюзию стабильности, устойчивости, защищающей от хаоса бытия. Невротик обставляет свою жизнь ритуалами по той же причине поиска духовной стабильности, которую не гарантирует господствующая «горячая» культура.

Обычно рационализм противостоит волюнтаризму; мыслитель не может действовать, поскольку действие предполагает веру, а значит – наличие сакральной, ценностно окрашенной цели. Воспринимая иную волю, человек научает свою, пусть даже она остается отражением чужой воли. Воспринимая идеи, мысли, не подкрепленные волей, мы обречены блуждать, либо, преодолевая всё, выработать собственную идею и на ее основе укрепить свою волю. Естественно, выработка собственного образа сакрального – сложная задача. Поэтому большинство предпочитает пользоваться осколками готовых сакральных истин, вращающихся в свободном доступе.

Индивидуальная религия, как и традиционная, условно делит мир на три уровня, в центр мироздания, как правило, помещая собственное «я». Есть здесь и верх – позитивное, желаемое (индивидуальный корпус сакрализованных ценностей, цели личности, ее Эрос), низ – негативное, от чего нужно бежать (Танатос) и нейтральный уровень – не актуальные аспекты бытия (замечу, что для сакральной личности, творческого/шамана/философа нейтральное практически отсутствует, его индивидуальная религия заинтересованно подходит ко всему окружающему). Вся жизнь, строящаяся по такой эго-религии, есть перманентное созидание иерархизированного идеального мирка личности: приближение к себе позитивного для построение индивидуального «рая», и максимальное удаление от «ада».

Как и в первобытности, между «я» и «ты» (внешний хаос, тождественный природе и обществу) устанавливаются партнерские отношения, открытость которых зависит от мифологии, выработанной данным индивидом на основе пережитого комплекса вызовов-ответов. Так, человек с комплексом неполноценности придерживается более закрытой религии, создает мифы о зле окружающего мира (под мифом здесь понимаются те стойкие мировоззренческие установки, которые выработаны личностью на основе собственного опыта и через которые индивид взирает на мир из своего футляра). Большинство индивидуальных религий освящает одержимость вещами, ориентируют на потребление. Им противоположны религии экстатические, сакрализирующие творчество, действие, волю, распространяющую свое «я» на окружающий мир. Впрочем, любая личная религия содержит в той или иной мере обе идеи: мы смотрим на общество как на носитель ценных для нас свойств и предметов, но чтобы заполучить эти ценности вынуждены вступать в обмен с инобытием, то есть развивать и предлагать ему некие собственные ценные свойства, которые должны быть признаны партнером. Отсюда вытекает тотальный магизм индивидуальной религиозности, поскольку большинство не отличает магического от сакрального. Только исповедующие экстатизм творческие личности, рассматривая свои творения как сакральное, эманируют их в мир, не считаясь с отдачей, приятием их миром. Рационалист же знает только магическое, он накапливает в себе то, что признано ценным, дабы поменять его на другое ценное. Если же личное сакральное иррационально, оно часто приобретает форму хобби.

Каждый индивид выстраивает собственную шкалу «предметов силы» – того ценного, что есть у него, и того ценного, что он хотел бы получить от других. Как правило, на одном полюсе оказывается та сила, которой у индивида в избытке (например, животная красота, физическая сила, некие способности, т. е. то, что можно обменивать, продавать), на втором полюсе – «сакральное у других», предметы страсти. Для обострения счастья, максимума свободы (а сакральное дарует свободу – от действительности и от себя), необходимо отнять у инобытия, общества побольше сакрального (= магического для человека профанного), отдать поменьше. Это верно для любой религии одержимости (потребления), где даже бескорыстная помощь имеет смысл в получении моральных дивидендов; по сути весь дух потребительской религии происходит из недостатка любви в обществе вообще, и как следствия – желания отгородиться, защититься от такой действительности, построить своё «идеальное общество» (часто семья – модель такого иллюзорного рая). Исповедующие религию потребления не только духовно нищи, но и слабы, всецело зависимы от того внешнего хаоса, от которого пытаются бежать за стену вещей.

Сакральное тождественно пиковым потребностям из «пирамиды Маслоу», поэтому оно выступает на передний план сразу же после удовлетворения первейших нужд. Но человек массового общества, прошедшего сквозь горнило истории, почти лишился родовых ценностей, семейных реликвий – этих по духу еще первобытных носителей сакрального. Поэтому, ища новые святыни, он попадает под власть могущественной индустрии псевдосакрального (магического), которая есть мощной силой, манипулирующей обществом. Только исповедующие экстатизм, ориентированные на то, чтобы давать, а не брать, самостоятельны в выборе сакрального, остальные же в своих индивидуальных религия как правило реализуют алгоритмы доминирующей идеологии, эманирующей понятия о ценном (собственно, общество является полноценной системой лишь до тех пор, пока оно владеет источником сакральности; для маргинала, отрицающего общие ценности, общества уже нет. В этом смысле сакральная личность всегда маргинальна, хотя находится, скорее, не вне, а над обществом).

Основным орудием осуществления магической власти является реклама, обладающая всеми свойствами сакрального слова (отсюда и сила рекламы, глубина ее воздействия). Реклама по сути своей мифопоэтична: помещая сакрализуемый объект в необычные условия, разыгрывая экстремальную ситуацию вокруг него, она подчеркивает его чистоту, отграниченность от профанного мира. Наиболее эффективно это проявляется в видеорекламе при помощи пестроты – блеска, динамичности, музыки. Сюжет рекламы чаще всего представляет собой микромиф, в котором сакрализуемый объект помогает персонажам преодолеть хаос нежелательной ситуации. Как для первобытного человека сфера сакрального была источником аффектов, так для нас сегодня потребность в ритуале сублимируется в созерцание рекламы, представляющей нашим взорам нереальный мир (слишком пестрый, сочный, слишком позитивный или негативный – аффективный, необыденный) и устанавливающей, как и первобытная мифология, бессознательные ориентации на ценности данной культуры. Реклама обладает всеми достоинствами того языка, который Г. Маркузе называет магически-ритуальным: «Люди не верят ему или даже не придают этому значения, но при этом поступают в соответствии с ним».

Но тотальный магизм современной цивилизации имеет тенденцию «утончаться». Магия, дух которой воплощают технологии, усложняясь, подчиняясь законам конкуренции, приближается к своему источнику – сакральному. Постиндустриальное или информационное общество основано на технике, в которой все больше не магическое, а сакральное начало выступает на передний план. К таким атрибутам постмагизма относятся компьютеры, интернет и другие средства удовлетворения информационных/духовных потребностей. И в социальной жизни выявляются тенденции, сближающие ее с первобытной традицией. Так, на смену историческим формам борьбы приходят политическая игровые, манипулятивные. Современный политик, журналист, преподаватель вынуждены возрождать в своей деятельности шаманские поведенческие архетипы, экстатизм современного искусства также имеет корни в шаманизме. Идущее на смену дикому капитализму, сакрализующему сам хаос рыночной конкуренции, общество, именуемое социалистическим, уже не сможет обойтись без идеи сакрального как высшей ценности, подчиняющей хаос, рождающейся их него. Вероятно, социализм действительно можно рассматривать как переходное состояние от позднеисторического капитализма к постисторическому коммунизму, либо анархизму, свойства которого я описывал в статье «Духовная непрерывность» (см. в приложении).