Первая несправедливость

Салопова захворала. Болезненная, слабая девочка, она почти никогда не ложилась в лазарет; частые флюсы, лихорадку и мигрень переносила терпеливо и на всякий вопрос отвечала только: "Господь сколько терпел, а мы ничего снести не хотим, сейчас ропщем". Но на этот раз лихорадка истощила ее силы.

Салопова осунулась, пожелтела еще больше и ходила совсем молчаливая, и только когда между девочками возникала ссора или несправедливость,

Салопова подходила к ним и молча становилась возле; слушая упреки, бранные слова, она строго, пристально глядела то на ту, то на другую. Девочки краснели и начинали кричать: "Да убирайся ты вон, Салопова!", иногда даже одна говорила другой: "Пойдемте, медамочка, браниться в коридор, там никто не помешает!" Но Салопова, как тень, пробиралась за ними всюду, и девочки смущались, а затем замолкали или обращались к ней на суд.

- Да ты разбери сама, Салопова, ведь она…- Салопова выслушивала обеих и говорила всегда: "Господь всех прощал и нам завещал не ссориться!" И большей частью ссора кончалась, девочки, ворча: "ханжа эта Салопова", расходились, а потом и забывали о ссоре.

Едва ли хоть одна из класса любила Салопову, с ней никто не ходил обнявшись, никто не болтал по ночам на кровати, но, когда девочка раз упала на молитве и ее, бледную, с закрытыми глазами, унесли в лазарет, в классе вдруг образовалась пустота, а вечером, когда все легли в кровать, тем, кто спал около нее, стало жутко, до того привыкли они видеть ее на коленях перед образом и, засыпая, слышать, как она благоговейно, с чувством шепчет молитвы.

Через два дня после того, как Салопову взяли в лазарет, целая группа девочек пришла ее проведать, вскоре это приняло характер паломничества, приходилось даже чередоваться, каждую побывавшую у нее класс осыпал вопросами:

- Ну, что Салопиха? Что говорила?

- Да ничего не говорила, ведь у нее одна просьба: придешь - читай ей Евангелие, а уходишь - просит не ссориться, да ведь как просит-то, чуть не со слезами!

- Ну и что же, ты обещала?

- Да ты бы видела, какими глазами она смотрит, когда говорит, тут все что хочешь обещаешь.

У девочек появились в карманах маленькие Евангелия, которые, по их просьбе, купил отец Адриан, ссоры стали гораздо реже. Не успеют двое войти в азарт, раскричаться, как третья скажет:

- Ах, Господи, а я сегодня к Салопихе, ну что я ей скажу, как спросит? - И ссора затихала сама собой.

Пробовали девочки носить ей гостинцы, но Салопова тут же при них раздавала все другим.

- На что мне лишнее, не надо, и так дают больше, чем съешь, - говорила она, - ты вот лучше потешь меня, посиди подольше да почитай! - И девочки не только охотно сидели, читали, но даже вынимали за ее здравие просвирки и ставили свечи.,

- Франк, Франк, ступай-ка сюда! - кричала Чернушка, вернувшись после завтрака в класс.

- В чем дело? Чего тебе?

- Ты знаешь, нас больше не хотят пускать в лазарет к Салоповой.

- Ну-у? - Франк присела на парту, возле потеснившихся Евграфовой и Ивановой. - Отчего так?

- Да вот спроси, - Чернушка указала на Иванову.

- Это все каракатица Миндер нажаловалась, говорит, с утра до вечера шмыгают по коридору, мешают ей давать уроки музыки, ведь она с кофульками занимается, ну, говорит, рассеиваются.

- Да с чего это она, ведь никто из нас в музыкальную не заходит. Надо поговорить с Марьей Ивановной.

- Страсть у этой Франк звать их всех по имени и отчеству. По-нашему - Каракатица, а по ней - Марья Ивановна.

- Да ведь пора же нам, медамочки, бросить эти прозвания, ведь мы выпускные.

- Поехал Баярд на высоком коне