Рано утром, когда закончилась вакханалия у Бакис, в Александрии случилось значительное событие: пошел дождь.

И сразу же, чего не увидишь в странах с менее жарким климатом, все жители высыпали на улицу, чтобы поглядеть на такое чудо.

Не было ни ливня, ни грозы: душный, тяжелый воздух медленно рассекали крупные, теплые капли, падавшие из низкой фиолетовой тучи.

Женщины подставляли им головы и груди, мужчины с интересом разглядывали небо, дети хохотали, шлепая босиком по крошечным лужицам.

Затем облако исчезло так же неожиданно, как и появилось, небо очистилось, и не прошло и часа, как жаркое солнце иссушило лужицы и обратило их в пыль.

Но даже этого краткого дождика хватило, чтобы оживить город. Мужчины собрались на плитах Агоры, а женщины толпились вокруг, и их звонкие голоса летали над площадью.

Здесь были только куртизанки. Ведь третий день праздника Афродиты посвящался замужним женщинам, которые и отправились теперь для свершения своих таинств в Астартеион, так что на улицах города мелькали только украшенные цветами откровенные одеяния, подведенные черным глаза да нарумяненные щеки.

Миртоклею окликнула ее знакомая по имени Филотис.

— Эй, малютка, ведь ты вчера вечером играла у Бакис? Что там произошло? Надела ли Бакис еще десяток ожерелий, чтобы скрыть морщины на шее? Или обнаружилось, что у нее накладные груди? Или забыла спрятать под парик седые лохмы? Да говори же!

— Не думаешь ли ты, что я обращала на все это внимание? Я пришла уже после застолья, сыграла свое, получила, сколько причиталось, и убежала.

— О да, я знаю, что ты не распутничаешь.

— А чего ради? Чтобы портить платье и получать шлепки? Нет, Филотис. Лишь богатые женщины могут участвовать в оргиях. А таким бедным женщинам, как я, они приносят только слезы.

— Если не хочешь испачкать платье, приходи без него. А на шлепки лучше всего отвечать тем же. Итак, тебе нечего нам рассказать? Там не произошло ничего скандального? Мы зеваем от скуки, точно ибисы. Ну повесели же нас хоть чем-нибудь! Выдумай, по крайней мере!

— Моя подруга Теано оставалась там позже меня. И когда я проснулась сегодня утром, ее еще не было. Праздник у Бакис, наверное, длится до сих пор!

— Едва ли! Впрочем, Теано уже здесь, у Керамической Стены.

Куртизанки бросились туда, но через несколько шагов остановились, улыбаясь, и в улыбках этих смешивались презрение и жалость.

Теано, все еще пребывавшая во хмелю, безуспешно пыталась вынуть из перепутанных волос стебли роз, лепестки которых уже давно осыпались. Ее желтая туника вся была в красных и белых пятнах, словно на ней танцевали все участники оргии. Застежка из бронзы, которая должна была удерживать складки туники на левом плече, теперь свисала ниже бедер, и упругая, но явно перезрелая грудь, на которой алели два откровенных пятнышка, была обнажена.

Завидев Миртоклею, Теано разразилась тем особым своим смехом, который был знаком всем в Александрии и за который ее прозвали Курицей. Смех был похож на кудахтанье несушки, только что высидевшей яйцо, этакий поток бессмысленной радости: он то затихал, словно Теано задыхалась, то возвышался до неприятно пронзительной ноты.

— Яйцо снесла! Яйцо снесла! — съязвила Филотис, но Миртоклея жестом остановила ее:

— Пойдем, Теано, тебе нужно отдохнуть, ты плохо выглядишь. Пойдем со мною.

— А-ха-ха! А-ха-ха! — заливалась девушка. Она сжала свои груди, воздела голову и завопила во весь голос: — А-ха-ха! Зеркало!

— Тише! — пыталась урезонить ее Миртоклея, но Теано не унималась:

— Зеркало! Его украли, украли! Я никогда еще так не смеялась и больше не буду. Серебряное зеркало! Его украли, украли!

Миртоклея, пыталась увлечь за собою подругу, но сметливая Филотис уже все поняла.

— Эй! — закричала она своим спутницам. — Скорее сюда! Есть новости! Серебряное зеркало Бакис украдено!

И все воскликнули:

— Зеркало Бакис!..

Через мгновение целая толпа женщин уже собралась вокруг:

— Что произошло?

— Как?

— Теано уверяет, что украли зеркало Бакис.

— Когда?

— Кто?

Девушка пожала плечами:

— Откуда мне знать?

— Но ты же была там. Ты должна знать. Украсть его почти невозможно! Кто был у Бакис? Неужели никто ничего не знает? Вспомни, Теано!

— Откуда мне знать? Там было человек двадцать, а то и больше, меня пригласили играть на флейте, но играть так и не пришлось. Им нужна была вовсе не музыка! Они заставили меня изображать Данаю, но весь золотой дождь забрала себе Бакис... Что еще? Да они все там просто сумасшедшие! Они окунули меня вниз головой в чан, куда вылили семь кубков семи вин, и заставили пить. Я вся была в вине, даже розы, мои розы...

— Да, — прервала ее Мирто, — ты, конечно, грубая девка... Но зеркало, что с зеркалом?

— Когда меня снова поставили на ноги, с волос моих стекало вино. Все стали смеяться. Бакис послала за зеркалом, чтобы я смогла на себя посмотреть, но его уже не было!

— Но кто это сделал? Слышишь? Тебя спрашивают — кто?

— Единственное, что я знаю, — это не я! Не было даже надобности обыскивать меня, ведь я была совершенно голой. Мне и спрятать-то его было бы негде. Так что это не я. Бакис распяла на кресте одну из своих рабынь — возможно, она и виновна. Когда на меня перестали обращать внимание, я подобрала то, что осталось от дождя Данаи. Держи, Мирто, здесь пять монет. Купишь нам новые платья.

Слух о краже у Бакис вскоре разнесся по всей Александрии. Куртизанки не скрывали злорадства. Любопытство, словно огромная птица, летало по городу.

— Это сделала женщина, — твердила Филотис, — женщина!

— Да, зеркало было надежно припрятано. Вор мог весь дом перевернуть вверх дном, но так и не нашел бы ничего.

— У Бакис были враги, особенно среди ее бывших подруг. Они-то знали все ее секреты! Одна из них могла проникнуть к Бакис в час, когда ее нет дома, а раскаленные улицы города пустынны.

— А может быть, она тайком продала зеркало, чтобы оплатить долги.

— А может быть, это сделал один из ее любовников? Говорят, она порою спит даже с грузчиками. Конечно, в ее-то годы!

— Нет, я уверена, это — женщина.

— Клянусь обеими богинями, хорошо сработано!

Внезапно еще более возбужденная толпа возникла у Агоры, а за ней, точно шлейф, пополз новый слух.

— Что случилось? Что случилось?

И чей-то пронзительный голос перекрыл гул толпы:

— Убили жену Великого Жреца!

Волнение достигло апогея. Никто не хотел в это верить, никто не хотел об этом думать, но все знали, что это убийство, совершенное в разгар праздника Афродиты, повлечет за собою гнев богов. Одно и то же восклицание носилось над толпою:

— Убита жена Великого Жреца! Праздник Храма приостановлен!

Подробности стали известны в считанные мгновения: тело было найдено на скамье из розового мрамора, в уединенном уголке Садов. Длинная золотая шпилька торчала под левой грудью, в запекшейся крови. Убийца срезал роскошные волосы Туни и унес с собою заветный гребень царицы Нитаукриты.

Волнение сменилось глубоким изумлением. На улицы высыпал весь город, и людские реки, пробежав по улицам, слились на площади Агоры в огромное море людских голов, темных и светлых, покрытых и обнаженных. Такого не видали здесь с тех пор, как Птолемей Аулетский был низвергнут сторонниками царицы Береники. Да и то — политические события никогда не производили на людей столь ужасного впечатления, как преступления против религии, против богини, от которой зависела судьба города.

Мужчин более волновало убийство, женщины никак не могли успокоиться после известия о краже, наиболее проницательные утверждали, что оба преступления — дело одних рук. Но чьих?.. Девушки, накануне принесшие богине дары в счет будущего года, боялись, что теперь они не будут зачтены, и некоторые даже тихонько плакали.

Древние суеверия гласили, что два подобных события непременно должны увенчаться третьим, еще более ужасным. И толпа невольно ждала этого. Что последует за кражей зеркала и гребня?.. Южный ветер нес мелкую едкую пыль, обжигал лица.

Вдруг толпа вздрогнула, словно это было одно гигантское живое существо, и тысячи пар глаз уставились в одном направлении.

Там, вдали, в самом конце улицы, которая пересекала Александрию от врат Канопа до Храма Агоры, показалась другая толпа, которая стремительно приближалась к первой.

— Куртизанки! Священные куртизанки!

Никто не шелохнулся. Никто не осмелился сделать шаг им навстречу, ибо опасался первым узнать страшную новость. Живой поток, сопровождаемый глухим топотом ног, приближался. Женщины воздевали к небу руки, пытались опередить одна другую, словно спасались бегством от неведомой опасности. Солнечный свет, играя на их золотых запястьях, поясах, пряжках, чудилось, подавал сигналы бедствия.

Наконец они оказались совсем близко. Настала тишина.

— Похитили ожерелье богини! Похитили Настоящие Жемчужины Анадиомены!

Вопль отчаяния заглушил эти слова. Толпа сперва замерла в ужасе, а потом хлынула вперед, ударяясь о стены, заполняя всю улицу, словно взбунтовавшаяся волна; сбивая по пути перепуганных женщин, она устремилась к Храму Обесчещенной Богини.