— Деметриос! — вскричала она и бросилась к нему.

Деметриос стоял недвижимо. В его глазах было такое глубокое спокойствие, что Кризи замерла, похолодев.

Она ждала порыва, крика, объятий... чего-то...

Деметриос не шелохнулся.

Прошло несколько мгновений, и, видя, что у него никто ничего не просит, он прошел к окну и, облокотившись, взглянул, как занимается заря над морем.

Кризи сидела на низкой постели, куда опустилась бессильно — бледная, с остановившимся взглядом.

Тогда Деметриос, словно обращаясь к самому себе, проговорил:

— Пусть уж лучше будет так. Любовные игры накануне смерти были бы, пожалуй, слишком мрачным занятием. Я даже восхищен, что она до сих пор не понимала этого, что встретила меня с таким пылом. Для меня приключение закончилось. Жаль, конечно, что все так вышло, ибо, честно говоря, Кризи ошиблась лишь в одном, поступив, как и большинство женщин: влюбилась в меня! Если бы не было необходимости утихомирить возмущенный народ, бросив ему жертву, я удовольствовался бы одним изгнанием этой чрезмерно пылкой девушки, оставив ей, однако, жизнь. Но теперь ничего нельзя вернуть назад. Таковы последствия страсти. Наслаждение без мысли или, напротив, мысль без наслаждения не могут повлечь за собою такого несчастья. Пусть боги помогут нам не забывать, что все наши многочисленные любовницы — всего лишь женщины и схожи одна с другой, как плоды одного и того же дерева!

Закончив этим афоризмом свою речь, он умолк, задумавшись.

Он вспомнил приглашение на ужин, о котором совсем забыл в водовороте событий, и дал себе слово извиниться за эту забывчивость.

Он подумал, не напрасно ли продал раба-портного, который, конечно, закоснел в старой моде, но великолепно закладывал складки на туниках.

Он настолько углубился в свои мысли, что палочкой нацарапал на стене набросок своей скульптурной группы «Загреус и Титаны», где нашел, наконец, позу главной фигуры.

В это время в дверь постучали.

Деметриос озадаченно огляделся, вспомнил, где находится, подошел к двери и отворил.

Вошел старый палач, сопровождаемый двумя воинами в шлемах.

— Я принес маленький кубок, — угодливо улыбнулся палач любовнику царицы.

Деметриос молчал.

Кризи подняла голову и окинула камеру блуждающим взглядом.

— Ну, девочка, — произнес тюремщик, — пришло время. Яд растворен. Осталось лишь выпить его. Не бойся, тебе не будет больно.

Кризи взглянула на Деметриоса и увидела, что он, наконец, смотрит на нее.

Не сводя с него черных, расширенных зрачков, окруженных светящейся зеленью, Кризи протянула руку, приняла кубок и медленно поднесла его к губам.

Она омочила губы. Горечь яда заглушал наркотик, растворенный в меду. Смерть была сладка на вкус!

Она отпила половину — а затем вдруг протянула кубок Деметриосу...

Он небрежно отвел рукой этот неуместный дар.

Тогда Кризи осушила весь кубок — до зеленоватого осадка, оставшегося на дне.

— Что я теперь должна делать? — спросила она у тюремщика.

— Походи по комнате, моя девочка, пока не почувствуешь тяжесть в ногах. Тогда ты приляжешь, и яд закончит свое дело.

Кризи подошла к окну и, опершись головой на руку, поглядела на фиолетовую зарю последним взглядом угасающей молодости.

На востоке расцветало озеро света. Чудилось, что горизонт охвачен, как поясом, длинной синей лентой с оливковым оттенком сверху. Над ним множество цветов истекали один из другого: сине-зеленый, лиловатый, радужный, мало-помалу переходя в свинцовую лазурь. Эти ярусы оттенков медленно поднялись, и золотая линия вспыхнула на горизонте; пурпурная нить пронзила мрачный рассвет, и в этом потоке крови родилось солнце.

— Свет так ласков...

Она стояла до тех пор, пока ноги держали ее.

Почувствовав, что они подкашиваются, она сделала знак страже, и ее перенесли на постель.

Тюремщик расправил складки одежд вдоль ее распростертого тела, затем дотронулся до ступней и спросил:

— Что ты чувствуешь здесь?

— Ничего, — ответила Кризи.

Он коснулся колен:

— А здесь?

Она качнула головой, и внезапно, движением одних лишь плечей, глаз, губ, тяжелых кудрей — ибо руки ее уже были мертвы, — рванулась к Деметриосу... но прежде, чем он успел что-либо сказать или отшатнуться, она упала замертво, с широко открытыми, остановившимися глазами.

Тюремщик накрыл ей лицо, но один из солдат, смутно ощущая нечто, прежде связывавшее эту женщину и этого мужчину, срезал прядь волос Кризи и протянул Деметриосу.

Деметриос стиснул прядь в руке, ибо, воистину, это и была Кризи, ее суть, — это золото, когда-то давшее ей имя и пережившее ее красоту.

Затем он медленно разжал пальцы, уронив еще теплые, еще живые волосы, и, поспешно выходя из камеры, наступил на них и втоптал в пыль.