Что нового в философии эпохи империализма? В общем и целом она есть мыслительное отражение самого империализма как наивысшей и потому наиболее противоречивой стадии капитализма. Противоречия капиталистического общества, которые до сих пор определяли путь развития, форму и содержание буржуазной философии, теперь обнаруживаются на вершине их объективной противоречивости. Это означает не только соответствующее обострение, поскольку для буржуазного класса не признавать эту основополагающую противоречивость — это вопрос жизни и смерти.

Чем объективно глубже, непреодолимее противоречия, тем стремительнее становится процесс, приводящий к возникновению кризиса: отделения путей развития от философского мышления и общественной действительности. Но здесь речь идет еще и о другом. Проблема состоит не только в противопоставленности мира буржуазного мышления и общественной действительности империализма, но и в реальном, существенном ходе развития этой общественной действительности и в непосредственно видимой поверхности, эту действительность скрывающей. Потому, возможно, мыслители, которые, в конечном счете, честны, в своих сочинениях целиком переворачивают общественную действительность с ног на голову, поскольку рабски придерживаются этой обманчивой, непосредственно данной поверхности.

Такая противоположность — неизбежная проблема буржуазного мышления. Основополагающая идеологическая форма явлений капиталистического общества — фетишизация. Это означает, говоря кратко, что для индивидов, живущих в заколдованном круге поверхностных явлений капиталистического общества, отношения между людьми, зачастую, правда, опосредованные вещами, являются как вещи; человеческие отношения овеществляются, фетишизируются. Наиболее очевидная, элементарная форма этой фетишизации есть одно из основополагающих явлений капиталистического производства, товар. Товар как в своем возникновении, так и в своем дальнейшем функционировании в качестве товара является опосредующим звеном конкретных человеческих отношений (капиталист и рабочий, покупатель и продавец). Должны наличествовать совершенно конкретные общественные, экономические обстоятельства, то есть совершенно конкретные человеческие отношения, для того чтобы результат человеческого труда, продукт труда человеческих рук стал товаром. До тех пор пока капиталистический общественный порядок скрывает эти взаимосвязи, делает их непроницаемыми и все больше покрывает туманом тот факт, что товарная форма продукта есть лишь отражение конкретного отношения между людьми, эти отношения кристаллизуются и становятся самостоятельными характеристиками товара (например, ценой), они оказываются характеристиками вещей, как некоторые природные характеристики, они кажутся присущими товару, как сладость сахару или цвет розе. И чем дальше какое-то явление отстоит от реального производства, тем более пустым, бездушным

становится фетиш, и тем больше он овеществляется, и тем значительнее в то же время овладевает он мышлением. Империалистическое развитие капиталистического мира, в особенности превращение финансового капитала в руководящую силу, все более усиливает общую фетишизацию, и тем сложнее и бесперспективнее становится задача разоблачить овеществление, поскольку взаимосвязи, лежащие в основании этой фетишизации как существенные, все более сокрыты туманом.

Здесь для философии важно то, что завязнуть в фетишизации — значит двигаться в антидиалектическом направлении. Чем чаще общество в буржуазном мышлении оказывается хаотическим скоплением мертвых вещей и вещных взаимосвязей, а не — в соответствии с действительностью — непрерывным и непрерывно меняющимся воспроизводством отношений между людьми (классами), тем неблагоприятнее для диалектического мышления должна стать подобная позиция. Этот процесс, начинающийся таким образом, еще и усиливается из-за паразитизма империалистической эпохи. Большая часть интеллигенции настолько отдалена от процесса труда, определяющего реальную структуру и законы движения общества, настолько глубоко встроена в мир вторичных или третичных явлений совокупного общественного производства, которые она воспринимает как первичные, что интеллектуальное разоблачение фетишизации становится прямо-таки невозможным.

То есть отдаление мыслей, отражающих поверхностные явления, от действительности настолько велико, что любое изменение общественного развития раскрывается перед мышлением как неожиданная, зияющая бездна, манифестирует себя как кризис, как нескончаемая череда кризисов.

Но если мы утверждаем, что внутри империализма существует постоянный философский кризис, то, с другой стороны, мы должны все же различать отдельные этапы: до 1914 года философский кризис относительно латентен; и лишь после 1918 года он становится очевидным для каждого.