Йонатан

20 мая, воскресенье

– Послушай, а ты не считаешь, что это несколько глупо?

– А что, прости, тут глупого? Бегать босиком по цветочному лугу – это ведь здорово! – сказала Ханна.

– Занятие, конечно, само по себе не глупое. Но вносить это в ежедневник как «событие», наверное, не стоило. Подобное ведь можно делать просто так!

– Ты так считаешь? – Она с вызовом посмотрела на него. – А когда ты в последний раз такое делал?

– Э-э-э…

Йонатана ее вопрос застал врасплох.

– Вот видишь! – произнесла она, и вид у нее при этом был очень довольный. – А раз этого не делают «просто так», я решила внести это в ежедневник.

– Ну хорошо, – протянул несколько пристыженный Йонатан и босиком тяжело зашагал вслед за Ханной по траве.

Он вовсе не хотел брюзжать. Напротив! Йонатан радовался, что она захотела вновь его увидеть. И счел замечательным ее предложение из принципа устроить следующую встречу в соответствии с указанием ежедневника.

Только вот босиком… Это было все равно что… ну да, почти голышом. Он чувствовал себя беззащитным. Немужественным.

– Давай быстрей, ты, хромая утка! – смеясь, крикнула она, когда Йонатан с большой осторожностью по широкой дуге обошел куст крапивы. – Кто первым добежит до кафе с мороженым, тот и платит.

Она стремительно бросилась вперед.

– Платит тот, кто выигрывает? Что за логика такая? – крикнул он ей вслед.

– Моя! – запыхавшись, бросила она через плечо.

Ах, как она ему нравилась! Нравилась по-настоящему. Очень!

Ханна

4 июня, понедельник

– Мне очень жаль, но я больше не могу. Еще один кусочек – и я лопну, – с трудом выдавил из себя Йонатан и с отвращением отодвинул тарелку со съеденным лишь наполовину куском торта с любекским марципаном.

– Лопнуть не считается, – ответила она. – Там сказано: «пока одному не станет плохо».

– Плохо мне сделалось еще на предпоследнем куске.

– Но ты ведь мог об этом сказать.

– Я не хотел тебя разочаровывать.

– Но это же твой день рождения, а не мой.

– Как ты вообще узнала об этом? – поинтересовался Йонатан у Ханны.

Позавчера Ханна его очень удивила, сообщив, что приглашает его в понедельник во второй половине дня в «Маленькое кафе» поесть пирогов и выпить кофе. И хотя этой записи не было в ежедневнике на 4 июня и Йонатан заявил Ханне, что в рабочее время не может отлучиться из издательства, она настояла на своем. Потому что это была ее прописанная на день рожденья программа – и баста!

– Я просто позвонила в издательство и спросила, – ответила она.

Йонатан, закашлявшись, проглотил еще кусок, запивая чаем.

– Ты звонила в издательство? – задыхаясь, переспросил он.

– Да, конечно. Почему бы и нет? – широко улыбнулась она ему. – Твоя милая ассистентка оказалась весьма услужливой дамой.

– Так-так, – теперь он тоже мило улыбнулся, лукаво глядя на Ханну. – Дорогая госпожа Круг… Придется с ней провести серьезную работу по поводу защиты персональных данных.

– Не переживай, она мне выдала только число, а не год.

– Как ты вообще до такого додумалась? – возмущенно спросил он.

– Ну что в этом такого? – Она хихикнула. Ей просто нравилось цапаться с Йонатаном. Это был словно умственный пинг-понг. Пинг-понг – понг-пинг. – Заговорили об издательстве, и я кое-что вспомнила. Ну так как, ты нашел рукопись Симона?

Удрученный, он взглянул на нее:

– К сожалению, нет. Не представляю, куда Маркус Боде мог ее задевать перед увольнением.

– Я могу еще раз скопировать ее – тоже мне проблема!

– Я завтра снова поищу, хорошо? И, если не найду, дашь мне ее.

Йонатан

15 июля, воскресенье

– Знаешь, мне решительно ничего не делается от пребывания на солнце! – пыхтя, заявил Йонатан. – Итальянские гены, ну, ты понимаешь.

– У тебя спина уже очень красная, – сказала Ханна, которая сидела позади него. – Ты уверен, что тебе не нужно мазаться кремом?

– Нет, нет, это лишнее.

При этом Йонатан чувствовал, что у него покраснела не только спина, но и лицо. Что, в общем-то, было связано не с солнцем, под которым они жарились вот уже час, с тех пор как поплыли на лодке по маршруту «Альстер и каналы». И дело было не в напряженной гребле, из-за чего Йонатану спустя десять минут пришлось снять футболку (причем он с радостью отметил, что Ханна, пусть и ненадолго, задержала заинтересованный взгляд на его торсе). Его щеки раскраснелись уже оттого, что он представил, как она, основательно намазывая его кремом, будет прикасаться к его коже, и тогда… Да, тогда Йонатан Н. Гриф не смог бы за себя отвечать!

– Ну что, редакционная коллегия уже оценила рукопись? – спросила Ханна, отвлекая Йонатана от эротических фантазий.

Он вздрогнул и даже как-то сжался, испытывая чувство вины.

– Пока еще нет.

Черт! Снова эти вопросы о рукописи Симона! Йонатану, припертому к стенке, пришлось сказать, что он нашел ее и передал в редакционный отдел, потому что «коллеги в этом разбираются намного лучше меня».

И вот, извольте: Ханна с тех пор регулярно расспрашивала его о том, как обстоят дела с рукописью. Он ее, конечно, понимал. Она хотела знать, стоящий это роман или нет. Если бы он тогда ей сразу признался, что прочел роман и, по его мнению, это произведение годится только для домашнего чтения… Ну не каждому дано писать так, чтобы его книги читала широкая общественность. Но Йонатан не хотел разочаровывать Ханну.

Да, если быть уж очень честным, он боялся, что, если вынесет суровый приговор рукописи, это намного… ухудшит ее отношение к нему.

Конечно, Йонатан опасался и того, что Ханна как-нибудь узнает о его отвратительном письме. Хотя в мае он сразу же напрочь удалил всю информацию с жесткого диска своего компьютера.

В общем, как только речь заходила о рукописи, Йонатану становилось не по себе. И с призывом быть честным и откровенным в жизни уже было что-то не так, особенно когда речь шла о внутреннем спокойствии.

Йонатан решил как можно скорее сказать Ханне, что редакционная коллегия отклонила рукопись Симона. Даже если он этим сильно разочарует ее. Но это нужно сделать. Только еще не сейчас, не сегодня. Не в этот чудесный летний день с ней…

Ханна

25 августа, суббота

– Честно сказать, мне кажется, я совсем спятила, – прошептала Лиза. – Я же не какой-то блюститель порядка!

– Не так громко! – шикнула Ханна. – Иначе ты его еще разбудишь!

– Его-то? – Лиза кивком указала на храпящего Йонатана. – Мне кажется, он вообще находится в коме.

– Ну, это для комы слишком громко, – рассмеялась Ханна.

– Ну а как иначе? Мужчины храпят только потому, что ночью необходимо отгонять диких животных.

– Ну, тогда это хорошо. Кто знает, какие дикие звери могут на нас здесь напасть?

– На пляже у Санкт-Петер-Ординг? – тихо произнесла Лиза. – Дай-ка я подумаю… Может, подлые североморские крабы?

Ханна снова рассмеялась. Потом вздохнула, плотнее застегнула спальный мешок и стала смотреть на высокие звезды.

– А если серьезно, разве не чудесно лежать ночью под открытым небом, слушая шум морского прибоя?

– Да, – согласилась Лиза. – Так и есть. Но было бы еще лучше, если бы вы меня с собой не взяли, а оказались бы здесь одни.

– Я ведь не могу провести ночь наедине с Йонатаном!

– Во-первых, вы лежите на пляже в спальных мешках, а во-вторых, с каких это пор ты стала такой щепетильной?

– Я не щепетильная!

– Именно такая.

– Я пока еще не знаю, насколько он мне нравится.

– Поверь мне, он тебе очень нравится. Я-то уж тебя не первый год знаю.

Ханна помолчала, потому что не могла сообразить, что на это ответить. Наконец она прошептала:

– Да, он мне очень нравится. Но я в растерянности. Ведь не прошло еще и года со дня смерти Симона.

– Ну и что? – сказала Лиза. – Через десять лет, когда у тебя и Йонатана будет трое детей, ни один человек не спросит, придерживались ли вы правил приличия, когда познакомились, ждали ли, пока пройдет год со дня смерти твоего первого жениха.

– Ах ты!..

Ханна набрала горсть песка и швырнула в подругу.

– Эй! – возмутилась та. – Бросаться песком нечестно!

– Словами тоже!

Йонатан

22 сентября, суббота, 22 часа 30 минут

– Поверить не могу, что ты ни разу в жизни не устраивал попойку в квартале красных фонарей, – сказала Ханна, идя в толпе рядом с Йонатаном по Репербану, и недоверчиво покрутила головой. – Гамбургскому парню это как-то не к лицу!

– Мне к лицу.

Йонатана это сильно задело и даже, пожалуй, застало врасплох. Он и сам раньше часто об этом думал. Он не хотел обманывать Ханну, поэтому, когда они, следуя указаниям ежедневника, решили провести ночь в квартале красных фонарей и позавтракать на рыбном рынке, Йонатан сразу признался ей в своей безрепербанной жизни.

– Нужно было не признаваться, – добавил он.

– Но что ты делал, когда был подростком-бунтарем? – поинтересовалась она.

– Тогда я занимался другими вещами.

– Чем же, например? Ходил под парусом на яхте? Играл в гольф?

– Да, именно гольф.

– И ты никогда не шатался адски пьяным по Гамбургер-Берг, никогда не блевал после этого и не вел себя просто отвратительно?

Йонатан почувствовал, как в нем закипает злость. Он остановился и строго посмотрел на Ханну:

– Нет, я ведь только что тебе сказал! Не могла бы ты уже прекратить это? Разве не достаточно того, что я и так чувствую себя глупо как никогда?

Ханна смущенно взглянула на него.

– Мне очень жаль, – сказала она. – Я бы не хотела, чтобы ты чувствовал себя глупо.

– Мне тоже жаль, – ответил он сквозь зубы. – Я чувствую себя маленьким несмышленым школьником, который еще ничего в своей жизни не видел.

– Ну, тогда пойдем, маленький школьник!

Она схватила его за руку – Йонатана словно ударили в солнечное сплетение.

– Тогда мы сейчас все быстро наверстаем, чтобы ты себя больше никогда так не чувствовал. – Смеясь, она тащила его за собой в направлении Ганс-Альберт-плац.

Спустя четыре часа Йонатан обнаружил, что, несмотря на всю свою неопытность, легко может маскироваться под завсегдатая квартала красных фонарей. Раскачиваясь, он стоял вместе с Ханной у стойки бара «La Paloma» и горланил с сотней других таких же слегка подвыпивших людей хиты Роланда Кайзера.

Спустя еще час они продолжили вечер в ночном клубе «Зильберзак». То, чем они там занимались, танцами вряд ли можно было назвать: из-за нехватки места они просто пытались двигаться, как две сардины в банке с остальными сардинами.

Еще час – и Йонатан делал вид, что играет на электрогитаре под звуки песни «With or without you» в исполнении «U2» в пабе «Molly Malone», а Ханна визжала, изображая восторженную фанатку.

Почти в половине шестого они стояли возле входа в здание бывшего рыбного аукциона. Без булочек с креветками. Взявшись за руки, они смотрели на неистово веселящихся людей, к которым они имели некоторое отношение.

И ровно в 5 часов 34 минуты Йонатан наклонился к Ханне, поцеловал ее в губы и потом шепнул на ухо:

– Я люблю тебя.

Ханна

23 сентября, воскресенье, 16 часов 55 минут

Он сделал это. Йонатан ее поцеловал. И она ответила на его поцелуй. Это длилось одно мгновение, но все же это произошло.

Ханна уже несколько часов сидела на полу в своей квартире рядом с картонными коробками, в которых лежали вещи Симона. Она вытащила их из подвала в приступе тоски. Она чувствовала себя беспомощной. Растерянной. Опечаленной. Счастливой. Ей хотелось смеяться и в то же время плакать – все вместе, разом.

Поцелуй Йонатана был чудесным, а от признания в любви у Ханны едва не подкосились колени. Но через две секунды она испытала такие угрызения совести, что отстранилась от Йонатана и сказала ему, что они зашли слишком далеко, что еще слишком рано и что ей сейчас же нужно домой. Потом она сама вызвала такси и просто оставила стоять Йонатана на рыбном рынке посреди толпы. Ханна не была уверена, что он понял ее сбивчивые объяснения. Но иначе она не могла поступить, в ее мыслях и в ее сердце вдруг воцарился такой хаос, что она ощутила острое желание как можно быстрее отправиться домой.

И не потому, что здесь, дома, она была меньше растеряна, чем сегодня утром, почти в половине шестого. Напротив. Она действовала так, как ей хотелось. И все же не достигла желаемого результата.

Йонатан сказал, что любит ее. Любит ли она его? Нет. То есть она пока не могла так сказать. Любовь – это нечто большое, это очень сильное чувство. Оно должно постепенно разрастаться. Оно связано с доверием, которое не может возникнуть за несколько недель. Но то, что Ханна испытывала какие-то чувства в отношении Йонатана, было вне всяких сомнений. Он ей нравился. Даже очень. Ханне импонировала серьезность, с какой он брался за дело, его неожиданный юмор, который мог быть как колким, так и сочувственным. И хотя это не имело никакого значения, Ханна не могла не замечать, как женщины смотрели на него; она вынуждена была признать, что и внешне он ей нравился. Вероятно, вполне вероятно, что из этой симпатии когда-нибудь может возникнуть любовь.

Впрочем, только если она допустит это. Если она пустит это в себя. Могла ли она так поступить? Хотела ли? Стоило ли? И прямо сейчас?

Она открыла одну коробку, на самом верху лежало их с Симоном фото. Ханна положила туда фотографию, потому что тогда смотреть на нее было просто невыносимо. Теперь же она долго рассматривала ее. Его, мужчину всей ее жизни, и себя саму.

– Что же мне делать? – тихо спросила она, поглаживая пальцами лицо Симона. – Ты можешь мне сказать?

Фотография, конечно, молчала.

Ханна вспомнила о ежедневнике, составленном для Симона, в котором попыталась советовать ему, что нужно делать, чтобы победить болезнь и пережить этот год. Но, несмотря на все упреки в свой адрес, на отвратительное самоедство по поводу «иллюзии деятельности», которым она себя изводила после смерти Симона, Ханна все же примирилась со своим «судьбоносным» подарком утонувшему парню.

Конечно же, было абсурдно предполагать, что тот решил свести счеты с жизнью только поэтому. Ханна по-прежнему верила в то, что было написано в ежедневнике: каждый день, каждая секунда жизни слишком ценны, чтобы растрачивать их понапрасну. Чтобы хоронить их под печалями и заботами. Жизнь должна быть ПРОЖИТА целиком, сколько бы она ни продолжалась. В конце концов, ни один человек не знает, когда наступит его последний миг, независимо от того, болен он или здоров. Поэтому всегда важно только СЕЙЧАС, всегда важно только СЕГОДНЯ. «Вчера» не имеет значения и уже не в счет; на «завтра» никто не может рассчитывать.

Но Симон не счел возможным воспользоваться ежедневником, он как бы «завещал» его Йонатану. По воле судьбы он наткнулся на велосипед именно Йонатана и повесил на руль сумку с ежедневником. Сегодня Йонатан признался, что ежедневник сделал для него то, на что Ханна и рассчитывала: он изменил его жизнь, погрузил в «здесь и сейчас». Но это его признание в состоянии опьянения было, в общем-то, излишним. В конце концов, она видела это собственными глазами: Йонатан буквально излучал радость, как только речь заходила о ежедневнике.

Должно ли было произойти все, что произошло после Нового года? Должно ли было все случиться именно так, а не иначе? Будет ли правильным, если она даст себе и Йонатану этот шанс? Стоит ли ей следовать собственному совету и не придавать значения «вчера»?

Она тяжело вздохнула и вытащила из картонного ящика папку-регистратор со статьями Симона. Пролистала их, словно пытаясь найти ответы на все свои вопросы, словно между строк было скрыто некое тайное послание. Она переворачивала страницу за страницей, просматривая плоды усилий Симона. Она хорошо помнила некоторые истории и то, как иногда воодушевлялся Симон, работая над материалом.

Только самое важное произведение – «Смех Ханны» – он от нее утаил.

Может, и в самом деле избавиться от этих коробок? Папку-регистратор сдать в макулатуру, а те немногие вещи, которые остались после Симона, выбросить? Окончательно покончить с этим и начать новую жизнь?

Ханна добралась до последних страниц папки. В самом конце Симон подшил свои документы. Школьный аттестат. Диплом магистра. Некоторые удостоверения. Волонтерское свидетельство. Все это было аккуратно уложено в отдельные прозрачные файлы. Вся его жизнь. Вся его, черт побери, такая короткая жизнь!

Пролистав папку уже почти до конца, Ханна остолбенела. В файл было вложено письмо от издательства.

«Уважаемый господин Кламм, – было написано там. – Мы благодарим Вас за то, что прислали нам рукопись своего романа “Смех Ханны”. К сожалению, Ваш роман не соответствует нашей издательской программе, поэтому мы вынуждены отказать Вам…»

Значит, Симон все-таки пытался. Он отправил рукопись в издательство и получил отказ. Жаль, но, наверное, в этом не было ничего необычного. Она ведь и сама, будучи лично знакома с руководителем издательства «Грифсон и Букс», до сих пор не получила отзыва редакционной коллегии и уже не надеялась на восторженный отклик. Рассмотрение рукописи что-то уж очень затянулось. Хорошие новости всегда приходят быстро.

Ханна листала дальше. Обнаружила еще один отказ, из другого издательства. Потом еще один. И еще один. И в последнем файле – еще один. Может, поэтому Симон ничего не рассказал ей о романе? И после всех этих отказов у него просто не хватило духу отправить рукопись еще в какое-нибудь издательство или начать писать новую книгу? Возможно. Впрочем, что значат эти четыре или пять отказов? Есть ведь столько разных издательств, поэтому какое это имеет значение?

Ханна уже хотела закрыть папку, как вдруг заметила, что пропустила один файл. Он завернулся, и она его не сразу обнаружила. Ханна развернула и разгладила страницу.

Прочитав шапку письма, она нахмурилась.

«Грифсон и Букс»?

Йонатан

24 сентября, понедельник, 9 часов 54 минуты

– Уйдите сейчас же с дороги, или я с вами что-нибудь сделаю!

Йонатан вздрогнул, когда услышал громкий взволнованный голос, доносящийся из приемной, где сидела Рената Круг. Это же был голос Ханны!

– Я вам позже перезвоню, – торопливо сказал он агенту, с которым как раз разговаривал по телефону, и положил трубку.

В этот момент дверь его кабинета распахнулась и внутрь влетела взбудораженная, нет, разъяренная и бушующая Ханна. Вслед за ней заскочила Рената Круг, беспомощно лопоча:

– Мне очень жаль, господин Гриф, но эта дама просто… – И запнулась.

– Ничего страшного, госпожа Круг, – успокоил он ассистентку. – Я знаю госпожу Маркс, все в порядке. Оставьте нас.

На какой-то миг озадаченная Рената Круг застыла в дверном проеме. Очевидно, она никак не могла решить, стоит ей выйти или все же следует вызвать полицию. Еще бы! Ведь глаза Ханны кровожадно сверкали, Йонатана это тоже испугало. Он ничего не мог понять. Да, он поцеловал Ханну. Возможно, это застало ее врасплох. Но все же такая реакция – это перебор!

– Ханна! – спокойно произнес он и поднялся со стула, как только ассистентка закрыла за собой дверь. – Что произошло, скажи на милость?

– Ты! – злобно бросила она ему вместо ответа.

– Я? – растерянно переспросил он и хотел подойти к Ханне.

Но она заорала на него снова так громко, что Йонатан застыл, как соляной столб.

– Ты подлец! Свинья! Трус! Ты хуже самого плохого человека! – вопила она так, что дрожало матовое стекло в двери кабинета.

– Ханна, – попытался он остановить этот поток обвинений. – Мне очень жаль, но я тебя не понимаю…

– Не понимаешь?

Она сделала три решительных шага к столу. Взглянула на Йонатана с отвращением и припечатала с грохотом лист бумаги к столешнице.

Йонатан взглянул на него. И задрожал.

Он бы и хотел что-нибудь сказать, но понимал: ответить ему на это нечего. Внутри у него все сжалось.

Это все же произошло. Ханна нашла его ужасное письмо.

– Ты хуже всех, – тихо произнесла она, но, к сожалению, достаточно четко. – И не только потому, что ты мне соврал. Ты, наверное, все время посмеивался надо мной и писательскими амбициями моего умершего парня…

– Ханна! – все же перебил он ее.

– Закрой рот! – зло бросила она ему. – Ты разрушил его жизнь. Ты отнял у человека надежду просто потому, что тебе в тот момент этого хотелось. Ты растоптал его походя!

– Я…

– Закрой рот, я тебе сказала! – Нет, она орала, но потом снова убавила громкость. – Я больше никогда, никогда не хочу тебя видеть. Никогда! Чтобы было понятнее: после того как я сейчас развернусь и выйду из этого кабинета, слышать о тебе больше ничего не желаю.

Йонатан тяжело вздохнул, но промолчал.

А что он мог сказать? Просто согласиться с тем, что он отвратительно, ужасно, просто невозможно повел себя?

– Но, если позволишь, я дам тебе последний совет, чтобы у тебя еще остался хоть крошечный шанс не попасть в ад: сделай внутреннюю инвентаризацию. И сделай ее правильно! Я не знаю на земле человека, которому это было бы более необходимо, чем тебе.

Прежде чем он успел что-то ответить, Ханна вышла из кабинета, хлопнув дверью с такой силой, что со стены отвалился кусочек штукатурки. Вскоре после этого снова послышался грохот, означавший, что Ханна покинула приемную.

Спустя секунду в кабинет испуганно заглянула ассистентка:

– Все в порядке, господин Гриф?

Ничего не ответив, он опустился в кресло. Нет. Ни о каком порядке и речи быть не могло.

Ханна

24 сентября, понедельник, 10 часов 17 минут

Ханна ехала домой и плакала, плакала, плакала… И периодически ударяла руками по рулю. И каждый из пятнадцати звонков на мобильник по дороге от Бланкенезе до Локштедта она принимала и тут же сбрасывала.

Она больше никогда не будет с ним говорить, она поклялась себе в этом. Йонатан Гриф для нее умер.