Всякия люди на всякия дороги выходят, а дорога Сорочкина зашла в темный угол, за шкап, в правительственное место. Когда покойный его батюшка, архивариус Синода Святейшаго, тоже Андрей и тоже Сорочкин, в чине надворнаго советника скончался – Андрюша уже в пятый класс гимназии классической бегал.

Мечтал его батюшка, архивариус, – жить бы Андрюшке образованным и университеты окончить и в генералы статские выйти. Да мечтания надворнаго советника прервала, как говорится – смерть…

Андрюша-то в гимназию лет пятнадцать назад бегал, а все помнит какие там светлые классы, храмы холодные, и что трезвонил звонок, а на уроках словесности Капитон Тихоныч – царствие ему небесное, от сгоревшаго легкаго помер, – голосом кротчайшим и трепетным читал стихи Пушкина.

За пятнадцать лет живот округлился, ляжки поплотнели и ножки короткия до пола со стула не достают. По причине округления живота, пуговка на жилете отстегнута. А может – оборвалась: пришить некому. Матушки нет, жены нет… Матушка умерла, когда он себе ножку в зыбке сосал. И какая была матушка – он не помнил, но будто вроде облака темнаго и выше темнаго шкафа, а сама в зыбком чепце и говорит по французски.

Почему по французски – ему неизвестно, но обязательно так. Сидит Сорочкин за шкапом, всякий вздор в голову лезет. Если бы лошадей в карете государя, когда понесли, на всем скаку задержать, на дышле повиснуть. А государь бы, в благодарность, в супруги любую великую княжну на выбор и генерал-губернатором в Самарканд…

А то проект выдумать – скажем хлеб на воздухе сеять, или чтобы фальшивыя деньги государственная экспедиция печатала, а все бы думали, что настоящия и его за это в министры.

Тогда бы он на Нине Ивановне женился.

Как в отхожее место ходить, в этаже оно в самом верхнем, есть пониже площадка, а на ней дверь в комнатку светлую. А в комнате солнце, и Нина Ивановна, и пишущая машинка. Комнатка, как светлое небо.

Оне, Нина Ивановна, в пенснэ, образованная. Старшая их сестрица надзирательницей в институте, а папаша был в чине полковника.

Оне, Нина Ивановна, в кофточке белой. А как головой поведут, пенснэ со шнурочка долой – и чик и погасло. Близорукия. А волосы – золото, солнце ли, дым…

Про Нину Ивановну – аминь. С ними все образованные: помощники столоначальников. А он только на пороге поклонится и побегут-затопчут в груди, точно бы ноги, и дыханье захватит.

Экзекутор Агафангелов приказал раз бумаги наверх отнести, на машинке переписать. Он на пороге запнулся, персты задрожали и так дышет – даже нахмурился.

А Нина Ивановна оглянулась, пенснэ – не заблистало. Аминь.

– Я бумаги…

– Давайте… И что вы хмурый такой: прямо мрачный Наполеон.

Про Нину Ивановну – аминь. На верху оне, на небе, и среди образованных. А ему по штату, на текущий 1912 год жалованья положено 35 целковых в месяц да квартирных – 15. И все. Коллежскому регистратору по штату жениться не полагается…

Над ларем, в темноте, когда дряхлыя длани пальтишко натаскивали, погляделся Андрей Сорочкин в тусклый свинец, в старинное зеркало и выпятил нижнюю губу.

– Мрачный Наполеон? Хм… А почему Наполеон – неизвестно.