1. Суждено было, очевидно, и нашему времени не остаться совсем без людей, достойных упоминания и доброй памяти; напротив, современность являет примеры необычайной телесной силы и выдающегося философского ума. Я имею в виду беотийца Сострата, которого эллины называли Гераклом, уверенные в том, что он таковым и является, но главным образом философа Демонакта. Обоих я сам видел и с восхищением наблюдал за ними, а со вторым — Демонактом провел вместе немало времени.

О Сострате уже написано в другом моем произведении, рассказано о росте его и колоссальной силе, о том, как он жил открытым небом на Парнасе, спал на жестком ложе и питался только тем, что мог найти в горах; там рассказывалось и о делах Сострата, не противоречащих присвоенному ему имени Геракла: о том, что он совершил, истребляя разбойников, проводя дороги и перебрасывая мосты в неприступных и непроходимых местах.

2. Что же касается Демонакта, то о нем ныне следует говорить, во-первых, для того, чтобы он остался, насколько это от меня зависит, в памяти лучших людей, во-вторых, чтобы благородные юноши, склонные к философии, настраивали себя не только по древним образцам, но и в современной жизни имели бы пример для подражания и старались сравняться с лучшим из известных мне философов.

3. Он был родом с Кипра и происходил из семьи не безвестной по своему положению и состоянию. Однако Демонакт был выше всего этого и, сочтя себя заслуживающим самой прекрасной участи, устремился к занятиям философией. Причем, Зевсом клянусь, к этому его побудил не Агатобул, не его предшественник Деметрий и не Эпиктет, хотя со всеми этими философами Демонакт был знаком, так же как и с Тимократом из Гераклеи, мудрецом, наделенным замечательным красноречием и умом. Однако, как я сказал, не под влиянием этих философов, а движимый с детства свойственным ему стремлением к прекрасному и врожденной любовью к философии, стал он презирать все человеческие блага; избрав своей долей свободу и независимость, он прожил честно, порядочно, безупречно, и всем, кто знал Демонакта, служили образцом и его характер, и истинность его философского учения.

4. О Демонакте нельзя сказать, употребляя известную поговорку, что он достиг всеобщего уважения, «палец о палец не ударив», напротив, он стал сначала другом поэтов и многие их творения знал на память; он упражнялся в ораторском искусстве и основательно, не скользя, как говорится, по поверхности, изучил различные философские теории. Он развил гимнастическими упражнениями свое тело, сделав его закаленным и выносливым, да и вообще Демонакт заботился о том, чтобы иметь возможность ни в ком и ни в чем не нуждаться, и, как только увидел, что не может более обходиться собственными силами, добровольно ушел из жизни, оставив по себе среди лучших из эллинов светлую память.

5. Демонакт не пренебрегал ни одним философским направлением, но, многие из них соединив в единое целое, не старался показать, какому именно он отдает предпочтение. Все же, казалось, он более всего примыкал к Сократу, хотя своим обликом и непритязательностью, видимо, стремился скорее походить на синопского философа.

Впрочем, Демонакт не фальшивил, не старался представить свой образ жизни иным, чем на самом деле, и тем вызвать всеобщее внимание и удивление; напротив, он жил как все, с людьми держался просто, нимало не был одержим спесью и вместе со всеми исполнял свои гражданские обязанности.

6. Демонакт не допускал в обращении сократовской иронии, а вел беседы, исполненные аттического изящества, так что собеседники не презирали его за невоспитанность и не уходили с единственной целью — избегнуть его угрюмых порицаний. Нет, его покидали бурно проявляя свою радость, став намного лучше, сияющие, исполненные надежд на будущее.

7. Никто никогда не видел, чтобы Демонакт кричал, выходил из себя, сердился, даже если ему приходилось порицать кого-либо: да, он осуждал ошибки, но ошибающегося он прощал. В этом Демонакт считал нужным брать пример с врачей, которые лечат болезни, но не испытывают ненависти к больным. Он полагал, что людям свойственно ошибаться, а долг божества или мужа богоравного — направлять оступившихся на истинный путь.

8. Ведя такую жизнь, Демонакт ни в ком и ни в чем для себя не нуждался, но оказывал помощь друзьям, когда это было необходимо: тем из них, кто почитал себя счастливым, он напоминал, как преходящи блага, которыми они кичатся, и в то же время был веселым утешителем для тех, кто жаловался на бедность, тяготился изгнанием, сетовал на старость или болезни, не желая видеть, что вскоре прекратятся все их страдания, через короткое время наступит забвение и хорошего и плохого и все будут надолго свободны.

9. Его заботой было водворять мир среди повздоривших братьев и примирять жен с их мужьями. Как-то он удачно выступил перед пришедшим в волнение народом и убедил чернь благоразумно служить отечеству. Вот какого рода философию он исповедовал: ласковую, кроткую, радостную.

10. Огорчали его только болезнь или смерть друзей, ибо он считал дружбу величайшим из благ. Именно поэтому он был для всех другом и почитал своим близким любого, кто только принадлежал к человеческому роду. От дружбы одних он получал большее удовольствие, от других — меньшее, но пренебрегал лишь теми, кто, казалось ему, не подавал никаких надежд на исправление. Все это он делал как бы вдохновляемый харитами и самой Афродитой, а говорил так, как будто постоянно — по выражению комического поэта — «на его устах пребывала Убедительность».

11. Вот почему афиняне — как народ, так и находящиеся у власти — чрезвычайно уважали его и смотрели как на существо высшее. Правда, в первое время Демонакт вызывал неудовольствие многих афинян и за свою вольную речь и независимое поведение заслужил у толпы ненависть не меньшую, чем некогда Сократ. Нашлись даже некоторые афиняне, которые взяли на себя роль новых анитов и мелетов, выдвигая против него те же обвинения, что и их предшественники против Сократа: никто-де никогда не видел, чтобы Демонакт приносил жертвы богам, и он единственный из всех не посвящен в Элевсинские мистерии.

В ответ на это Демонакт, покрыв голову венком и надев чистый плащ, мужественно явился в Народное собрание и произнес защитительную речь — говорил он временами хорошо и благопристойно, временами же более сурово, чем можно было бы ожидать от такого человека. Возражая на обвинение в том, что он никогда не приносил жертвы Афине, Демонакт сказал: «Не удивляйтесь, афиняне, что я до сих пор не приносил ей жертвы: ведь я полагал, что богиня не нуждается в моих приношениях». Отводя второй упрек, касающийся мистерий, он объяснил свое неучастие в таинствах следующим образом: если мистерии окажутся плохими, он не сможет об этом не рассказать непосвященным, но постарается отвратить их от участия в оргиях; если же, напротив, мистерии окажутся хорошими, он всем расскажет о них из человеколюбия. Услышав это, афиняне, уже державшие наготове камни, предназначенные для Демонакта, тотчас преисполнились к нему кротости и доброжелательности и с этого момента начали его уважать, чтить, а в конце концов и восхищаться им. И все это — несмотря на то, что во вступлении к обращенной к ним речи Демонакт употребил резкие слова. «Афиняне, — сказал он, — видите, я в венке, так принесите же теперь и меня в жертву. Ведь первая ваша жертва не встретила одобрения богов».

12. Хочу привести в качестве примера несколько метких и остроумных высказываний Демонакта. Начну с Фаворина, с того, как удачно Демонакт ему ответил. Фаворин узнал от кого-то, что Демонакт насмехается над его философскими беседами и особенно над включенными в них вялыми, расслабленными стихами, называя их жалкими, бабскими и меньше всего приличествующими философии. Фаворин, подойдя к нему, спросил Демонакта, кто он, собственно, такой, чтобы издеваться над его беседами. «Человек, — сказал Демонакт, — чьи уши нелегко обмануть». Однако софист-евнух не Унимался и задал другой вопрос: «Что ты взял с собой, Демонакт, оставив детские забавы и вступив на путь философии?»

— «Яйца», — ответил Демонакт.

13. В другой раз, приблизившись к Демонакту, Фаворин спросил его, какое философское направление он предпочитает. «А кто тебе сказал, что я вообще занимаюсь философией?» — возразил Демонакт. И, уже отходя от Фаворина, он весело рассмеялся. В ответ на вопрос софиста, над чем он смеется, Демонакт сказал: «Смешным показалось мне, что ты, сам не имея бороды, по бороде узнаешь философов».

14. Одно время в Афинах большой популярностью пользовался софист Сидоний, который, расхваливая себя, утверждал, что он якобы одинаково искушен во всех философских учениях. Говорил он следующее: «Если Аристотель меня позовет, я последую за ним в Ликей, если Платон — пойду в Академию, если Зенон — буду проводить время в Стое, если же меня позовет Пифагор, буду молчать». — «Послушай, — сказал находившийся среди слушателей Демонакт, поднявшись с места и называя софиста по имени, — тебя уже зовет Пифагор».

15. Один молодой красавец, возлюбленный богача Пифона из Македонии, издеваясь над Демонактом, предложил ему софистический вопрос и требовал дать ответ. «Одно мне только ясно, мальчик, — сказал Демонакт, — сам ты, конечно, дашь». Юноша был обижен двусмысленной шуткой и стал угрожать: «Погоди, ты еще увидишь настоящего мужа». — «Мужа? — со смехом переспросил Демонакт. — Так, значит, у тебя и муж есть?»

16. Как-то один атлет, которого Демонакт высмеял за то, что он, олимпийский победитель, показывается везде в пестрых одеждах, ударил философа камнем по голове так, что потекла кровь. Все, кто видел это, возмутились, словно это их самих ударили, и закричали, что нужно идти к проконсулу. Демонакт же сказал: «Не к проконсулу, а к врачу надо отправиться».

17. Однажды на улице Демонакт нашел золотой перстень с большим отверстием. Он вывесил на рынке объявление, предлагая, чтобы владелец, потерявший перстень, пришел и забрал его, назвав предварительно вес перстня, описав вделанный в него камень и имеющуюся на нем печатку. И вот явился какой-то миловидный мальчишка, утверждающий, что это он потерял перстень. Так как он ничего не мог правильно назвать, Демонакт сказал: «Уходи, мальчик, и береги свое отверстие, а перстень с этим отверстием не твой».

18. Один римский сенатор, находясь в Афинах, представил Демонакту своего сына, очень красивого, но женоподобного и изнеженного. Сенатор сказал: «Вот мой сын, который приветствует тебя». А Демонакт в ответ: «Хороший у тебя сын: и тебя достоин, и матери своей подобен».

19. Про киника, который имел обыкновение философствовать, расхаживая в медвежьей шкуре, Демонакт сказал, что правильнее было бы величать его не Гоноратом (так его звали), а Медвежатом.

20. Кто-то спросил Демонакта, каково, по его мнению, определение счастья. «Только свободный человек счастлив», — ответил он. В ответ на замечание, что свободных людей существует много, Демонакт сказал: «Но свободным я считаю только того, кто ни на что не надеется и ничего не боится». — «Кто же может жить без надежды и страха? Ведь все мы в большинстве случаев рабы этих чувств», — возразил собеседник философа. «Если ты, однако, — сказал Демонакт, — хорошенько поразмыслишь над человеческими делами, то поймешь, что они не заслуживают ни надежд, ни страхов, так как всегда настает конец как тяготам, так и радостям».

21. Перегрин-Протей, порицая Демонакта за то, что тот часто насмехался и подшучивал над людьми, сказал ему: «Демонакт, ты не похож на киника», на что Демонакт ответил: «Перегрин, ты не похож на человека».

22. Один исследователь природы разглагольствовал как-то об антиподах. Демонакт, предложив ему подняться с места и подведя его к колодцу, спросил, указывая на их собственное отражение в воде: «Не они ли, по-твоему, являются антиподами?»

23. Некий человек утверждал, что он маг и знает могущественные заклинания, с помощью которых может заставить кого угодно отдать ему все, что он пожелает. «Как это тебе ни покажется странным, — сказал ему Демонакт, — но я твой товарищ по профессии; если хочешь, пойдем со мной к торговке хлебом, и ты увидишь, как я одним заклинанием и маленькой дозой волшебного средства заставлю ее дать мне хлеба». Демонакт имел в виду, что монета по силе ничем не уступает заклинанию.

24. Герод, очень горюя о безвременно скончавшемся Полидевке, требовал, чтобы для его любимца закладывали колесницу и подавали лошадей, как будто покойник мог еще ими воспользоваться; к тому же Герод настаивал, чтобы Полидевку готовили обед. Явившись к Героду, Демонакт сказал: «Я доставил тебе письмо от Полидевка».

Услышав это и решив, что Демонакт, как и все, снисходит к его слабости, Герод спросил: «Что хочет Полидевк?» — «Он недоволен тем что ты еще не явился к нему», — ответил философ.

25. В другой раз Демонакт пришел к человеку, который, запершись в темном помещении, горько оплакивал своего сына. Философ заявил, что он маг и может вывести на землю тень умершего, при том, однако, условии, что несчастный отец назовет ему имена трех человек, которым никогда не приходилось никого оплакивать. Человек, потерявший сына, долго колебался и находился в явно затруднительном положении — полагаю, из-за того, что не мог никого назвать. «Не смешон ли ты, — сказал Демонакт, — считая, что только сам невыносимо страдаешь, и не зная никого, кто бы был незнаком с горем?»

26. Демонакт считал нужным высмеивать тех, кто в своей речи часто употреблял устаревшие и иностранные слова. Однажды кто-то, отвечая на вопрос Демонакта, выразился сверхаттически. «Я ведь тебя, друг, сейчас спрашиваю, — сказал Демонакт, — а ты мне отвечаешь как при Агамемноне».

27. Один приятель попросил Демонакта: «Пойдем в храм Асклепия и помолимся за моего сына». — «Ты, должно быть, считаешь Асклепия глухим, полагая, что он не услышит нас, если мы будем молиться на этом месте», — сказал философ.

28. Однажды Демонакт оказался свидетелем того, как два философа вели совершенно невежественный спор, причем один из них задавал глупые вопросы, а другой невпопад ему отвечал. «Не кажется ли вам, — сказал философ, — что один из вас доит козла, а другой ему подставляет решето».

29. Перипатетику Агафоклу, чванившемуся тем, что он-де первый и единственный философ, овладевший диалектикой, Демонакт заметил: «Если ты единственный, то не первый, а уж если первый, то не единственный».

30. Цетег, бывший консул, находясь в Греции по пути в Азию, где он должен был стать легатом у своего отца, наделал и наговорил много смешного. Видя это, один из друзей Демонакта заметил, что Цетег — великая дрянь. «Зевсом клянусь, он действительно дрянь, — сказал Демонакт, — но отнюдь не великая».

31. Демонакт как-то встретил философа Аполлония, шествовавшего в окружении многочисленных учеников: он отправлялся в Рим, приглашенный стать воспитателем при дворе. «Вот идет Аполлоний, — сказал Демонакт, — со своими аргонавтами».

32. Кто-то спросил Демонакта, считает ли он, что душа бессмертна. «Бессмертна, — ответил он, — но не более, чем все остальное».

33. По поводу Герода Демонакт сказал: «Прав был Платон, утверждавший, что у каждого человека не одна душа. Ведь не может же быть, чтобы в одной и той же душе зародилась мысль готовить угощения и для Региллы и для Полидевка, как если бы они были живы, да к тому же публично разглагольствовать на эту тему».

34. Прослушав как-то слова, которыми обычно провозглашалось начало Элевсинских мистерий, Демонакт осмелился публично спросить афинян, по какой причине они не допускают к участию в мистериях варваров, если основателем этих таинств был варвар, фракиец Евмолп.

33. Однажды Демонакт собрался зимой отправиться в морское путешествие. Его друг спросил: «Не боишься ли ты, потерпев кораблекрушение, стать пищей для рыб?» — «Разве это справедливо, — ответил он, — отказываться доставить пропитание рыбам, если сам поедаешь их в таком количестве?»

36. Одному оратору, который очень плохо выступал с речами, Демонакт посоветовал заниматься упражнением. Когда тот ответил, что все время произносит речи наедине с самим собой, Демонакт сказал: «Тогда понятно, почему ты плохо говоришь, ведь у тебя такой глупый слушатель».

37. Увидев как-то прорицателя, который за плату предсказывал будущее кому угодно, Демонакт сказал: «Я не понимаю, за что ты берешь деньги: ведь если ты можешь изменять предначертанное — сколько бы ты ни потребовал, этого все равно будет мало; если же все свершится так, как угодно божеству, — к чему вообще твои пророчества?»

38. Один пожилой римлянин, человек крепкого телосложения, демонстрировал Демонакту свое военное искусство, нападая в полном вооружении на столб. Затем он спросил: «Ну как, по-твоему, я могу сражаться?» — «Великолепно, — ответил Демонакт, — если только у тебя будет деревянный противник».

39. И при ответах на затруднительные вопросы был Демонакт очень находчив. Кто-то ради насмешки спросил философа: «Если я сожгу тысячу мин дерева, сколько получится мин дыма?» — «Взвесь, — сказал Демонакт, — золу, все остальное вес дыма».

40. Некий Полибий, человек совершенно невежественный и не умеющий грамотно разговаривать на своем родном греческом языке, сказал: «Император почтил меня римским гражданством». — «Лучше бы, — возразил Демонакт, — он сделал из тебя грека, а не римлянина».

41. Демонакт встретил одного знатного человека, очень чванившегося шириной своего пурпурового плаща. Демонакт, взявшись за полу этого плаща и указывая на него, сказал на ухо гордецу: «До тебя его носил баран, так он бараном и назывался».

42. Моясь однажды в бане, Демонакт никак не мог решиться зайти в горячую воду. Кто-то стал упрекать его в трусости. «Скажи, ради отечества, что ли, должен я сделать это?» — возразил Демонакт.

43. Когда кто-то спросил его: «Как ты думаешь, что из себя представляет подземное царство?» — Демонакт ответил: «Подожди немного, и я тебе напишу оттуда».

44. Некий бездарный поэт по имени Адмет говорил, что он написал состоящую из одного стиха эпитафию, которую он в завещании велел высечь на своем надгробии. Вот ее текст:

Рассмеявшись, Демонакт сказал: «Эпитафия настолько хороша, что мне хотелось бы видеть ее уже высеченной».

45. Некий человек, заметив на ногах Демонакта явные признаки старости, спросил: «Что это такое, Демонакт?» А он с улыбкой ответил: «Следы от зубов Харона».

46. Увидев, как один спартанец сечет своего раба, Демонакт сказал: «Прекрати! Уже достаточно ясно: твой раб удостоен тех же почестей, что и его господин».

47. Женщине по имени Даная, имевшей тяжбу с собственным братом, Демонакт сказал: «Иди в суд, ведь ты не Даная, дочь Акрисия — Неподсудного».

48. С особым ожесточением нападал Демонакт на тех, кто занимается философией напоказ, а не ради достижения истины. Так, один киник, в плаще и с котомкой, имеющий, однако, при себе вместо посоха дубину, громко крича, утверждал, что он является последователем Антисфена, Кратета и Диогена. «Не лги, — сказал Демонакт, — ведь сразу же видно, что ты ученик Дубиния».

49. Когда Демонакт заметил, что многие атлеты нечестно борются и, вопреки правилам состязания, кусаются, вместо того чтобы пускать в ход руки, он сказал: «Не без оснований поклонники называют нынешних атлетов львами».

50. Тонкими и вместе с тем язвительными были слова Демонакта, обращенные к проконсулу. Этот проконсул принадлежал к числу тех людей, которые обыкновенно смолой удаляют волосы на ногах и вообще на всем теле. Некий же киник, взобравшись на камень, стал обвинять в этом проконсула, порицая его и за противоестественный разврат. Проконсул пришел в негодование и приказал стащить киника вниз, намереваясь подвергнуть его избиению палками, а может быть, и изгнанию. Оказавшийся на месте происшествия Демонакт просил проконсула проявить сострадание к кинику, ссылаясь на извека свойственную киникам вольность в речах, позволившую ему так дерзко разговаривать. Проконсул сказал: «На этот раз я отпускаю его ради тебя, но если он снова осмелится на что-либо подобное, какого наказания он будет, по-твоему, заслуживать?» — «Вели тогда вытравить ему смолой волосы», — ответил Демонакт.

51. В другой раз один человек, которого император облек властью над войсками и большой провинцией, спросил, каким образом ему лучше управлять. «Не будь гневливым, меньше болтай и больше слушай», — ответил Демонакт.

52. Когда кто-то удивился, неужели такой философ, как Демонакт, с удовольствием кушает медовые лепешки, он ответил: «Не думаешь ли ты, что только для дураков строят пчелы свои соты?»

53. Увидев в Расписном портике статую с обломанной рукой, он заметил, что слишком поздно афиняне почтили Кинегира медным изваянием.

54. Заметив, что Руфин Кипрский (я имею в виду хромоногого философа из школы перипатетиков), по обычаю перипатетиков, много времени проводит в философских прогулках, Демонакт сказал: «Ничего нет позорнее, чем хромающая перипатетическая философия».

55. Как-то Эпиктет, никогда не имевший семьи, упрекал Демонакта за безбрачие, советовал ему жениться и заиметь детей, ибо, по его словам, философу следует в мире оставить кого-нибудь вместо себя. С большой язвительностью Демонакт ответил: «Так дай мне, Эпиктет, в жены одну из своих дочерей».

56. Заслуживают упоминания и слова Демонакта, сказанные Термину — последователю Аристотеля. Как было известно Демонакту, этот Термин, отъявленный негодяй, делал тысячи всяких мерзостей, тем не менее с его уст не сходило имя Аристотеля и десять категорий этого философа. «Термин, — сказал Демонакт, — ты воистину заслуживаешь категорического осуждения».

57. Когда афиняне из соперничества с коринфянами намеревались установить гладиаторские игры, Демонакт, выступив перед ними, сказал: «Принимайте это решение не прежде, чем разрушите алтарь Милосердия».

58. Когда Демонакт прибыл в Олимпию, элейцы постановили соорудить в его честь медную статую. «Не делайте этого, — сказал он, — а то покажется, что вы выражаете порицание своим предкам за то, что они не воздвигли статуй ни Сократу, ни Диогену».

59. Пришлось мне слышать, как Демонакт, говорил одному законнику следующее: «По всей видимости, законы совершенно бесполезны — ведь хорошие люди вовсе не нуждаются в законах, а дурные не становятся от них лучше».

60. Из Гомера он чаще всего цитировал следующую строку:

61. Он с похвалой отзывался о Терсите, считая его оратором в духе киников.

62. Когда Демонакта спросили, кого из философов он предпочитает, он ответил: «Все они достойны восхищения, что же касается меня, то я почитаю Сократа, восхищаюсь Диогеном и люблю Аристиппа».

63. Прожил Демонакт без малого сто лет, не зная болезней и печали, никого не обременяя и никому не докучая своими просьбами; он был полезен друзьям и никогда не имел ни одного врага. Афиняне, да и вся Эллада питали к нему такую любовь, что при виде его должностные лица вставали со своих мест и все кругом замолкали. В конце концов, будучи уже глубоким стариком, он заходил без приглашений в любой дом, обедал там и спал, а обитатели считали это явлением божества, полагая, что некий добрый дух вошел к ним в жилище. Когда он проходил мимо, все торговки хлебом наперебой тащили его к себе и каждая настаивала, чтобы он взял хлеба именно у нее. Та же, которой удавалось вручить ему хлеб, почитала это для себя счастьем. Даже дети приносили ему фрукты, называя его отцом.

64. Когда в Афинах начался мятеж, Демонакт явился в Народное собрание и одним своим видом заставил всех замолчать. Увидев, что афиняне переменили свои намерения, он, не произнеся ни слова, удалился.

65. Когда Демонакт понял, что более не может сам о себе заботиться, он прочел собравшимся стихи, обычно произносимые глашатаями на состязаниях:

и, воздерживаясь от еды и питья, он ушел из жизни таким же безмятежным, каким он всегда являлся всем видевшим его.

66. Незадолго перед смертью кто-то спросил его: «Какие распоряжения ты отдашь о своем погребении?» — «Не хлопочите, — сказал Демонакт, — о моем погребении позаботится запах». Его собеседник сказал: «Что ты говоришь? Разве это не позор — выставить на съедение птицам и псам тело такого мужа?» — «Нет ничего плохого в том, — возразил Демонакт, — что и после смерти я хочу быть полезен живым существам».

67. Афиняне, однако, с большой пышностью похоронили его за государственный счет и еще долгое время оплакивали; каменную скамью, на которой Демонакт обыкновенно, утомившись, отдыхал, они сделали предметом поклонения и украшали ее венками в честь этого мужа, полагая, что даже скамья, на которой он сидел, священна. Не было почти ни одного человека, который не пришел бы на его похороны, но больше всего было философов. Это они на плечах несли его тело до самой могилы.

Вот то немногое, что я вспомнил из весьма многочисленных фактов, но и по ним читатели могут судить, какого рода человеком был Демонакт.