Лужа подсохшей крови на тротуаре возле соседнего дома - вот что прежде всего увидел Лешка на улице. Но это было только начало.
Он вышел на Суворовскую и не узнал ее. Еще вчера здесь было пустынно и неприютно. Слепыми казались дома с запертыми ставнями. Покинуто чернели фонари, которых давно никто не зажигал. Чудо - если появлялся прохожий в штатской одежде…
Сегодня все изменилось, словно по волшебству. Распахнулись окна. Исчезли черные пластыри гофрированных щитов с магазинных витрин, и в тени парусиновых тентов открылись холодные глыбы масла, пирамиды колбасных кругов, остроконечные сахарные головы.
В городе, где на рабочих окраинах люди сутками простаивали в очередях, чтобы получить пайковый фунт хлеба, оказались запасы муки, мяса, круп и самой разнообразной снеди…
Тротуары заполнили добропорядочные херсонские обыватели. Многие вышли целыми семьями, ведя за руки принаряженных детей. Настроение было праздничное.
В толпе неторопливо разгуливали главные виновники торжества - немецкие и австрийские офицеры. Перед ними почтительно расступались, мужчины приподнимали котелки.
Напротив кондитерского заведения Голубева биваком расположился немецкий батальон. Ожидая, когда их разместят на постой, солдаты грелись на солнце, лениво переговаривались, курили, с любопытством рассматривая зевак, плотным кольцом стоявших вокруг. Перед ними появился хозяин кондитерской, известный всему городу богач Голубев, приземистый, пузатый человек в длинном сюртуке.
- Дорогим освободителям! - выкрикнул он и широким жестом распахнул двери магазина.
Напомаженные приказчики в белоснежных фартуках стали вытаскивать прямо на панель большие фанерные ящики, доверху наполненные румяными, только что из печи, булками, которые в Херсоне называли «франзолями». В воздухе горячо и сладко запахло сдобой.
- От благодарного русского купечества! - объявил Голубев. - Милости прошу!
Солдаты сгрудились вокруг ящиков.
Нарядные дамы зааплодировали Голубеву. Какой-то господин с расчесанной надвое бородкой крикнул:
- Браво!
Лешка вспомнил слова Силина: «Сейчас они повылазят, покажут себя…»
Держась ближе к подворотням, он смотрел во все глаза.
Контрреволюция «показывала» себя в полной мере. Хорошо одетые, радостно возбужденные люди двигались по Суворовской, затирая добротными башмаками свежие следы крови, пролитой утром на этих тротуарах.
Кого здесь только не было! Лавочники, благообразные деятели из городской думы, гимназические учителя…
Лешка увидел здесь Глущенко в фетровой мягкой шляпе с задранными вверх полями, которую тот надевал в особо торжественных случаях. Один раз мелькнула коренастая фигура Маркова.
Сегодня был их день. Сегодня для них светило солнце.
На фонарных столбах уже белели «Обращения германского командования ко всем жителям города Херсона». Доводилось до сведения, что глава вновь созданного городского самоуправления представитель партии социалистов-революционеров господин К. дал командованию доблестных немцев заверения в полном спокойствии жителей города на все время пребывания в нем австро-германских войск. Далее говорилось, что немцы пришли сюда как друзья и, потому, в своем стремлении навести порядок, они не остановятся ни перед чем. Прежде всего жителям Херсона надлежало в течение суток сдать все имеющееся у них оружие. Кроме того, запрещалось хождение по улицам позже девяти часов вечера. За нарушение любого из этих условий - расстрел.
Возле листовок собирались кучки обывателей. В одной из них разливался певучим южным голоском худенький, пестро одетый человек в плюской соломенной шляпе канотье:
- Я вам скажу, что это совершенно логично, господа! Они освободили нас от угнетателей, так они хотят, чтобы им было спокойно. Они вам сделают порядок, будьте уверены!
- Оккупационный порядок! - заметил кто-то.
Худенький господин затрепыхал в воздухе руками. в кремовых перчатках.
- Ай-яй, как мы обожаем красивые слова! Оккупационный порядок, оккупация!… Перестаньте говорить глупости! В немецкой оккупации для интеллигентного человека больше свободы, чем во всем вашем большевистском раю!…
Лешке не удалось дослушать этот спор, потому что в конце улицы неожиданно раздались крики. Сверху, с висячего балкона дома, радостно сообщили:
- Поймали! Большевика поймали!
Стоявший на балконе мальчишка заныл, стуча ногами от восторга и нетерпения:
- Ой, пусть их приведут сюда! Ой, я хочу посмотреть!…
Дебелая дама одергивала его:
- Не прыгай, упадешь вниз! Их приведут, приведут, ты все увидишь!…
Толпа повалила навстречу арестованным, и Лешка побежал вместе со всеми.
Немцы вели трех человек: молодого парня в синем пальто, на котором висели клочья мочалы, и двух фронтовиков в мокрых до нитки шинелях… Сразу же стало известно, что фронтовиков взяли в порту, где они скрывались под настилом угольного пирса, сидя по горло в воде, а парня нашли на чердаке одного из домов.
Чинная толпа обывателей преобразилась на глазах.
Арестованным кричали:
- Попались, сволочи, большевики проклятые!
- Кончилось ваше царство!
- К стенке их!
- Дайте их нам, мы сами рассудим!…
Толстая женщина в розовом капоре, встряхивая рыхлыми щеками, пронзительно выкрикивала одно и то же слово:
- Мерзавцы, мерзавцы, мерзавцы!…
Фронтовики затравленно озирались. Один был высокий, рябой, обросший черной щетиной; другого Лешка знал: он видел этого низкорослого быстроглазого солдатика в Союзе фронтовиков. Сейчас тот шел согнувшись, припадая на левую ногу, и поминутно оплевывал на землю красную слюну из разбитого рта. Кто-то сшиб с него папаху, мокрые волосы челкой упали на лоб, и от этого он казался совсем мальчишкой. Штатский как-то по-птичьи, рывками, вертел головой и жалобно бормотал:
- За что, люди добрые? За что караете! Посмотреть только залез на тот чердак, святой истинный крест посмотреть… Помилуйте, голубчики, невиновный я!…
На углу Суворовской и Потемкинской арестованных поставили лицом к стенке. Шагах в десяти от них построилось отделение немецких солдат.
В толпе нашлось несколько сердобольных. Делегация, состоящая из учителя гимназии Чумичина, какого-то заезжего студента и длинноносой энергичной дамы, обратилась к немецкому офицеру, прося помиловать штатского парня. Ведь могло оказаться, что он действительно и ни при чем.
Офицер с недовольным видом подошел к нему:
- Zeige die Hende!
- Руки покажи, - перевел студент.
Плохо понимая, что от него хотят, парень протянул руки. У него были плоские ладони, покрытые задубевшими буграми мозолей; чернела въевшаяся в кожу металлическая пыль. Парень был рабочим, и этого оказалось достаточным…
Офицер пожал плечами, как бы говоря: «Ничего нельзя сделать, господа», - и крикнул солдатам:
- Achtung!
Лешка не стал больше смотреть. Работая локтями, он вырвался из толпы и бросился прочь от этого места. Когда раздался залп, ему показалось, что это в него, в голову, в грудь, в самое сердце ударили пули…
Он остановился только на Купеческой, где было тихо и пустынно, как в прежние дни.