Побывать у родственников Соловых Алексею посоветовал Величко.
Злополучный телеграфист, несмотря на трусость, отказался назвать даму сердца. Когда его расспрашивали о ней, он точно преображался.
- Нет, нет! - говорил он, прижимая руки к груди и лихорадочно блестя глазами. - Я жертва, и она жертва! Я готов все рассказать! Я их ненавижу, этих негодяев! Они обманули ее так же, как и меня. Она поэтическое создание… Она верила в меня… Умоляю вас: пусть я один пострадаю!… - Он тут же пугался своих слов и начинал клясться, что, поддавшись на уговоры контрразведчиков, поступал необдуманно, не желая никому причинить вреда.
Его упорство вызывало у Алексея чувство, похожее на уважение: как-никак это было проявление характера!
Возможно, телеграфист говорил правду, и пленившая его «особа» действительно была игрушкой в руках контрразведчиков. Но Алексей и, тем более, Величко знали, что связи с контрразведкой легко не порываются. Даже заблуждаясь и не отдавая себе отчета в том, как используют ее врангелевцы, «особа» могла знать, кого, уходя, оставили они в Алешках:
Да и вообще, надо же было с чего-нибудь начинать!
План у Алексея был такой: прийти к родственникам Соловых, выдать себя за человека, сидевшего в ЧК вместе с телеграфистом и постараться выведать, кто она, эта «особа». Надо сказать, что в ЧК попал случайно. Нет, он не контра в том смысле, какой они придают этому понятию. Но он и не красный. Он - колеблющийся. Плывет себе по течению, куда вынесет. Вынесло к красным - работает на них. Попал бы к белым - еще лучше… Но вот не попал. Ну что ж, подождем, посмотрим, как пойдет дальше. Война еще не завтра кончается, всякое может быть…
Если спросят, за что взяли в ЧК и почему после этого красные все-таки оставили его у себя на работе, можно наболтать про госпитальную бузу с уварившимся мясом, которую расхлебал Воронько. Сказать, что, не подумавши, выступил на митинге, требовал самосуда над врачами. Чекисты забрали его и еще несколько человек, подержали, попугали и выпустили. И вот там-то встретил Соловых, сидел с ним три дня в камере. Делились последним, А когда Алексея освобождали, Соловых попросил зайти к родным, если случится попасть в Алешки,
Все, кажется, выглядело правдоподобно…
Утром прибежала Маруся. По соседству с Соловых жила старушка, ходившая к ее тетке за травами. Маруся узнала от нее, что сестру телеграфиста зовут Вандой. Ее муж - Владимир Апполинарьевич - когда-то служил в Аскании Нове - имении известного в округе помещика Фальцфейна. Отец Соловых, акцизный чиновник, умер давно, а мать всего год назад отравилась грибами и тоже померла. Ванда и ее муж ничего, не делают, приторговывают чем-то на базаре.
О телеграфисте ничего не известно. Сестра, возможно, знает, но молчит, с соседями не делится.
Алексей велел Марусе ждать его вечером и пошел к родственникам телеграфиста.
Дом у них был одноэтажный, с гранитным цоколем и крытым крыльцом. Позади - яблоневый сад. В саду Алексей увидел тучного мужчину в ночной рубахе, выпущенной поверх брюк, и в стоптанных шлепанцах на босу ногу. Он обрезал садовыми ножницами сухие ветки на обмазанных известкой яблонях. Большую часть головы этого человека занимала лысина. Там, где не. было лысины, росли длинные редкие волосы. Под рубахой колыхался живот. По всей вероятности, это был шурин телеграфиста.
Алексей несколько раз прошелся взад-вперед перед домом, пока не заметил, что толстяк начал с беспокойством коситься на него. Тогда, вразвалку подойдя к забору, он достал кисет и принялся скручивать козью ножку.
Шурин Соловых понял его маневры. От дерева к дереву он тоже приблизился к забору и остановился шагах в трех от Алексея, у крайней яблони.
С минуту оба молчали.
Первым заговорил толстяк:
- Вам кого?
Алексей осторожно повернул голову и осмотрел улицу.
- Соловых, Владислав, здесь жил? - спросил он.
- Ну здесь, - сказал толстяк помедлив. - А вам на что?
- Вы, случаем, не шурином ему приходитесь, Владимир… запамятовал отчество?
- Апполинарьевич.
- Значит, вы? - Алексей заговорил приглушенной скороговоркой: - Поклон велено передать вам и сестре Ванде. Сказать, чтоб не убивались, что живой… Надежду имеет повидать лично…
- Ага…
- Пусть, говорит, не беспокоятся, вскорости, мол, еще дам весточку.
- Та-ак…
- Вот.
- Понятно…
Алексей ожидал расспросов. Их не было.
Толстяк молчал и смотрел на Алексея в упор, впустую щелкая ножницами по ветке.
- Если чего надо, я в штабе работаю… писарем, - сказал Алексей. - Спросить Михалева.
Он оторвался от забора и пошел, не оглядываясь, но чувствуя, что тот смотрит ему вслед…
Алексей вернулся в штаб мрачный и сел переписывать какие-то приказы. Приходилось все передумывать заново. Неудача сломала такой простой и ясный план. Почему? В разговоре с толстяком он вел себя правильно и ушел тоже вовремя: назойливость сразу выдала бы его. Может, шурин просто испугался, а после одумается и все-таки придет узнать о судьбе своего незадачливого родственника? Навряд ли. Видно, стреляный воробей, почуял неладное. Эх, надо было не с ним разговаривать, а подкараулить Ванду, сестрицу: с женщинами все-таки легче… Конечно, дурная башка задним умом только и сильна!
Так Алексей казнил себя до тех пор, пока от этого бесплодного занятия его не оторвал голос дежурного по штабу:
- Михалев, к выходу! Принимай гостей: дамочка до тебя пришла!
Писаря, радуясь случаю оторваться от работы и позубоскалить, загалдели:
- Силен парень! Не успел приехать, а уже и дамочку завел!
- Чего не завести! Уходит, когда хочет. За какие заслуги?
«Ну, погоди же! - думал Алексей, идя к выходу. - Сказано, дома ждать, лишний раз глаза людям не мозолить». - Он решил, что пришла Маруся.
Но у входа вместо Маруси стояла высокая худая женщина с припухшим, точно от недавних слез, лицом. Едва увидев ее выпуклые водянистые глаза и белые, будто кислотой травленные, волосы, Алексей догадался, что это - Ванда Соловых! У него радостно забилось сердце…
Теребя бахрому платка, женщина с испугом смотрела на вооруженных людей, сновавших возле штаба.
Алексей прошёл мимо нее, слегка задев локтем, негромко бросил:
- Пойдемте…
Женщина вздрогнула, сжала бахрому в кулаке и двинулась за ним.
Алексей свернул в один переулок, в другой, отыскивая место поукромней. Найдя пустынный тупичок, он остановился и подождал женщину. Она подошла, глядя на него со страхом, недоверием и надеждой.
Алексей вдруг почувствовал всю сложность своей задачи.
Соловых был врангелевским шпионом и справедливо должен был понести наказание. Такова логика великой борьбы, которую они вели, и даже тень жалости к нему не тревожила Алексея. Но сейчас перед Алексеем стояла женщина, для которой плюгавый алешкинский телеграфист был родным человеком - братом. Страх за его судьбу пригнал ее сюда, несмотря на опасность. Муж, должно быть, не пускал… Плакала: вон как опухло лицо. И все-таки пришла… Алексей вспомнил свою Екатерину. Та, наверно, тоже прибежала бы, забыв все на свете, чтобы получить о нем весточку. И Глущенко не смог бы помешать… Где она теперь?…
- Вы сестра Владислава? - спросил он.
Она молча кивнула.
- Я с ним сидел в Чека три дня…
- Он жив?
- Живой… Велел кланяться. Говорил, чтобы не убивались о нем.
Эти слова произвели как раз обратное действие. Женщина начала глубоко дышать, веки ее покраснели.
- Вы не плачьте, - вполголоса сказал Алексей, - может, еще обойдется.
- За что… его… схватили?
- Точно не скажу. Там ведь не разговоришься. Только, кажется, влип ни за что ни про что. Владислав-то не унывает. Имеет надежду вылезти и вам велел передать. И еще говорил, что какой-то человек должен вам сообщить о нем…
Это был пробный ход, но женщина поддалась на него.
- Да, да, - сказала она, - действительно, заходил какой-то мужчина. Только мы не знали, верить ему или нет. Муж у меня такой подозрительный… Он и про вас плохо подумал, вы уж извините, такое время…
Алексей великодушно махнул рукой:
- Пустяк. Нынче к каждому нужно с проверкой… А когда он заходил, при белых?
- Нет, позже.
«Крученый, - подумал Алексей. - Кому же еще».
- А вы, простите, как туда попали? - робко спросила женщина.
Алексей в нескольких словах поведал ей про «мясной бунт» в госпитале и как его для устрашения взяли в ЧК, и как в камере подружился с Соловых… Он сказал, что кормят в ЧК вполне прилично и жить можно. Главное, вывернуться насчет обвинения. Там ведь тоже не звери, чего зря болтать, без толку не расстреливают…
- Когда меня отпускали, мне Владислав говорит: «Передай поклон Ванде - ведь вас Вандой зовут? - и мужу ее Владимиру, и ей, - Алексей понизил голос.
- Кому «ей»? - живо спросила Ванда.
- Ну, ей… Сами, верно, знаете…
- Дине? - у нее моментально высохли глаза. - Федосовой? Этой змее?!
- Тихо! - напомнил Алексей.
Но женщина, забыв про осторожность, громко заговорила, что эта девица - несчастье их семьи, что она погубила Владислава, вскружив ему голову своими сумасшедшими фантазиями! Он был готов для нее на что угодно, а она, вертихвостка, даже ни разу не зашла с тех пор как он исчез.
- Тихо! - остановил ее Алексей. Теперь он знал все, что его интересовало. - Нельзя так… громко.
- Простите!… Ужасные нервы!… Столько переживаний…
- Мне, пожалуй, нужно назад, - сказал Алексей, делая вид, что его испугала невыдержанность Ванды.
- Да, да… Спасибо вам. Простите…
- Ступайте вы раньше, - сказал Алексей, - я потом.
Она промакнула платком слезы, всхлипнула, кивнула на прощанье и вышла из тупичка.
Алексей, помешкав, бросился в противоположную сторону - к Марусе.