Под впечатлением разговора с Силиным Лешка был готов к самым решительным и немедленным действиям. Но ни он, ни Пантюшка не предполагали, что начать свою новую деятельность им придется так скоро.
Когда они вышли со двора и направились к штабу, Лешка вдруг увидел шедшего впереди них плечистого парня в гимназической шинели и узнал Маркова. Лешка вздрогнул. Неожиданная догадка мелькнула у него в уме. Неужели Марков, этот купеческий сынок, не зря болтается возле штаба?! Он вспомнил свою встречу с ним три дня тому назад, странный разговор о немцах, слова Ващенко о том, что Марков не впервой появляется здесь… Потом ему вспомнилось, что Марков хотел зайти в штаб, но почему-то передумал. Неужели?!
Лешка невольно пошел быстрее.
Однако Марков, миновав гостиницу, свернул в одну из боковых улиц, и Лешка успокоился.
Придя в штаб, он завел приятеля в караульное помещение, где в это время никого не было, а сам побежал наверх, в канцелярию. Ему не терпелось проверить, действительно ли машинистка – фон Гревенец.
Перед дверью он постарался принять озабоченный вид. Машинистка сидела на своем месте около комнаты Совета. Одного взгляда на нее Лешке было достаточно, чтобы убедиться: она! Ошибки быть не могло. Как он сразу не узнал это бледное лицо, лиловые, точно от недосыпания, тени в глазницах и брезгливо опущенные уголки губ! Барышня фон Гревенец на потрепанной, тарахтящей от старости пишущей машинке отпечатывала боевые декреты Совета пяти!
Лешка прошел мимо нее, пробормотал как бы про себя: «А Силина нет?» – и, повернувшись, вышел в коридор.
На лестничной площадке он столкнулся… с Марковым.
В первую минуту Лешка опешил. Не зная, как вести себя, он хотел уже пройти мимо, но Марков сам остановил его.
– Здравствуй! – сказал си, улыбаясь во весь рот. – Ты что, не узнаешь?
– А… здорово, – проговорил Лешка и покашлял, прочищая горло от внезапной хрипоты.
– Хорошо, что я тебя встретил! – оживленно сказал Марков. – Я, признаться, даже искать тебя хотел! – Он протянул Лешке руку.
Тот почти машинально пожал ее. Марков, казалось, был искренне рад его видеть.
– Послушай, у меня к тебе есть дело. Ты не занят?
– Нет. Какое дело?
Марков взял его за пуговицу шинели и отвел в сторону.
– Дело вот какое, – доверительно заговорил он. – Я тебе все расскажу, ты здесь свой человек, может быть, посоветуешь, как поступить… Понимаешь: конфисковали папино имущество. Это общее явление, я не возражаю. Я ведь, как ты, наверное, знаешь, сам революционер… Но мы с матерью сейчас очень нуждаемся, а мне сказали, что Совет пяти выдает какую-то денежную компенсацию за конфискованные вещи. Ты ничего не слушал об этом?
– Нет, не слышал.
Марков сокрушенно вздохнул.
– Жаль. Если врут насчет компенсации, то я просто не знаю, что делать! Положение у нас катастрофическое, поверь мне, в жизни такого не было!.. Ну ладно, пусть даже не компенсируют, но я рассчитываю отхлопотать хотя бы нашу моторную лодку. По закону ее вообще не должны были забирать… – Он начал подробно, приводя множество доводов, доказывать что прогулочная моторная лодка не является орудием производства и потому не подлежит конфискации.
Лешка близко видел его серые шкодливые глазки, и в мозгу у него проносилось: «Врет… врет… Что делать?.. Что делать?»
– Может быть, ты посоветуешь, к кому обратиться? – спросил Марков.
– Вот что, – стараясь говорить как можно спокойнее, сказал Лешка, – тебе надо прямо к кому-нибудь из пятерки, такие дела только они решают. Сейчас никого нет, хочешь – подожди.
– А это долго?
– По-разному бывает. Иди в канцелярию и посиди там.
Марков быстро посмотрел на него, отвел глаза и, точно в раздумье, проговорил:
– Пожалуй, стоит подождать…
Лешка сам подвел его к канцелярии и открыл дверь. Машинистка подняла и опустила голову.
– Вот здесь и посиди, – сказал Лешка, – скоро кто-нибудь придет.
– Спасибо тебе! – горячо поблагодарил Марков. – Я подожду.
– Не за что… Пойду, дело есть.
– Ладно, ладно, теперь уж я сам. Лешка вышел из канцелярии.
…По лестнице он летел со всех ног. Вихрем ворвался в караульное помещение.
– Пантюшка, скорей!
– Что такое? Что случилось?
– Пришел к ней один!.. Ты Витьку Маркова знаешь? У которого моторка была?
– Нет.
– Сейчас увидишь… Гимназист, со мной учился… Скорей, тебе говорят!
– Чего скорей-то?
– Беги на угол, спрячься. Как увидишь, что он вышел, иди за ним, а я следом за тобой! Меня он знает…
Пантюшка всполошился, вскочил, схватил драгунку.
– Скорей! – торопил Лешка. – Стой! Винтовку оставь, слишком заметно.
– Как же я без оружия-то?
– На кой оно тебе?!
– Без оружия не пойду! – упрямо заявил Пантюшка.
– Тьфу, дурак! – На столе валялся немецкий ножевой штык, которым резали хлеб. Лешка сунул его Пантюшке: – На, спрячь под куртку. Да скорей же, черт!
Он швырнул драгунку на топчан и вытолкал Пантюшку из комнаты…
Что бы ни думал Лешка о Маркове, как бы ни презирал за буржуйское происхождение, у него все же не сразу уложилось в голове, что Марков работает на немцев. Чтобы убедиться, он и отвел его к фон Гревенец. Машинистка только одно мгновение смотрела на вошедшего Маркова, но Лешка успел заметить, как бесстрастное лицо женщины вдруг точно дрогнуло и напряглось. И Лешкины подозрения стали уверенностью. Уверенностью в том, что фон Гревенец – шпионка…
В Лешкином представлении на такое предательство мог пойти только человек, смертельно ненавидящий революцию в любом ее виде. А ведь Марков ходил в эсерах и на митингах выкрикивал революционные лозунги!
Было от чего растеряться!
Себя Лешка считал большевиком. Во-первых, большевиком был его отец, самый значительный для него человек на земле. Во-вторых, почему-то именно среди большевиков попадались люди, которые внушали ему наибольшее доверие, – такие, например, как Силин, – и то, что они говорили о революции, казалось ему самым убедительным из всего, что ему доводилось слышать на многочисленных митингах. Это была революция для него, для Пантюшки, для Пантюшкиного отца, и вместе с тем она не подходила для Глущенко, что также говорило в ее пользу. У этой революции был головокружительный размах. Весь мир должен был запылать от нее. И Лешка со всей страстью молодой души верил в мировую большевистскую революцию!
Между тем в Херсоне подвизалось много разных партий, члены которых готовы были горло перегрызть друг другу, доказывая, что именно они-то и есть единственные подлинные революционеры.
Многие херсонские мальчишки приписывали себя к эсерам. Каждому льстило называться революционером, да еще и социалистом. Лешка не очень-то разбирался в партийных программах. Он отрицательно относился к эсерам главным образом потому, что так к ним относились большевики. Но в глубине души Лешка и эсерам не мог отказать в революционности: слишком уж бойко выступали они на митингах.
И вот оказывалось, что эсеровский прихвостень – Марков-работает на немцев!
Следовало бы хорошенько подумать, посоветоваться со знающими людьми… Но сейчас Лешка твердо знал одно: кем бы ни был Марков, он – враг, он предает людей, проливающих кровь за революцию. И этого нельзя допустить!
Когда минут через пятнадцать после встречи на лестнице Марков вышел из штаба, Лешка сидел на каменной тумбе возле ворот и перочинным ножом строгал палку. Он был без винтовки, револьвер висел под шинелью.
– Ты здесь? – сказал Марков. – Знаешь, я решил не ждать. Начальство, говорят, не скоро придет. Лучше еще раз зайти. Тебе, конечно, большое спасибо, теперь-то я хотя бы знаю, к кому обращаться…
Он принялся с жаром благодарить Лешку за участие, пустился в рассуждения о том, что старые гимназические товарищи должны помогать друг другу, особенно в такое трудное время… В глазах у него Лешка разглядел колючие смешливые искорки.
– Так я позже зайду… А может быть, завтра. Лешка равнодушно пожал плечами.
– Ну пока, спасибо тебе! Хороший ты парень!
– Ничего, не стоит, – сказал Лешка.
Дойдя до угла, Марков еще раз обернулся. Он даже помахал Лешке рукой.
«Доволен, – подумал Лешка, – обманул меня!»
Наклонившись, он сосредоточенно выстругивал набалдашник у палки. Марков свернул за угол, а спустя несколько секунд улицу в конце квартала зигзагом перебежал Пантюшка. На углу подождал немного и исчез. Тогда Лешка вскочил, сунул ножик в карман и, забыв про палку, помчался вслед за ним.